Когда отдыхают ангелы Аромштам Марина

А когда мы были в пасти дракона, он спас нас с Наташкой от жабастых. И наше спасение помешало ему совершить подвиг подвигов.

Часть третья

13

Дедушка проводил меня до школы. И еще немного постоял на крыльце, глядя, как мы уходим по дорожке в направлении леса и исчезаем за деревьями. Но я не обернулась. Никто из нас не обернулся.

Пасть дракона открылась!

Тропинка становилась все уже. Мы старались идти тихо. Мы старались не разговаривать. Марсём сказала, надо быть наготове. С этой минуты — все время наготове.

Принцы шагали, выстроившись с двух сторон от колонны, чтобы прикрывать собой принцесс. Они были серьезны и собранны. Они сжимали в руках оружие, которое дал им Отшельник, — короткие палочки с тряпичными шарами на конце.

Отшельник сказал, Дрэгон в сто раз сильнее принцев. Нужно нанести ему сто ударов. Сто, ни на один меньше. Тогда он утратит свою злобную силу и падет. Это очень трудно и опасно: у Дрэгона тоже есть булава — огромная, с семью шарами. Он будет размахивать булавой и бить принцев шарами. Со всей силы. Глупо думать, будто он станет жалеть кого-то в бою. Если мы боимся биться, если мы боимся боли, лучше повернуть назад. Принцы сказали: «Ни-за-что!» И принцессы сказали: «Нет!» Отшельник кивнул, соглашаясь.

Но заставить Дрэгона драться тоже непросто. Нужно попасть в заповедный круг Зеленого холма. Там он не сможет избежать боя. А его слуги не смогут ему помогать: вход в заповедный круг для них заказан. Зато жабастые рыщут вокруг, подстерегают путников по оврагам, устраивают засады в кустах. Они похищают их жизни, и путники каменеют, не в силах сдвинуться с места. Чтобы миновать стражей холма, нужно волшебное покрывало. В нужный момент оно сделает нас невидимыми для врагов. Это покрывало Отшельник нам дал.

В случае опасности нужно сразу встать плотным кольцом и набросить на всех ткань.

Покрывало могло стать спасением. Но жабастые напали, а мы не сумели сбиться в кольцо. Мы растерялись.

У принцессы Наташки глаза вдруг стали большими-большими, и она закричала. Закричала так громко, что сначала мы смотрели только на нее — как она кричит и на что-то показывает. А потом тоже увидели: из густого низкого куста на изгибе тропинки торчала голова. С всклокоченными зелеными волосами и с серьгой в ухе. Конечно, мы ожидали страшных опасностей и ужасных приключений. Но голова все равно оказалась полной неожиданностью. И вслед за Наташкой закричали все. Поднялся страшный шум, и призыва Марсём занять оборону никто не услышал. Вдалеке, между елками, тоже мелькнуло что-то зеленое. И захлопало лапами в зеленых варежках. А «голова» вынырнула из кустов и бросилась к нам. В тот момент мы совсем не могли думать. И не могли занять оборону. От страха мы сбились в визжащую кучу, и это нас спасло: Марсём кое-как набросила на наши головы покрывало. Но мы ей почти не помогали, мы только боялись. Покрывало все время соскальзывало. «Голова» приближалась, и Наташка вдруг усомнилась в волшебных свойствах покрывала: а вдруг ее видно? Вот же она, вот, на виду у врагов! И «зеленая голова» несется прямо к ней. И непременно ее схватит. Она вдруг выпустила мою руку и бросилась бежать.

— Стой! Назад! — закричала Марсём.

Мы все вцепились друг в друга. «Голова» в два прыжка настигла принцессу и схватила за руку. «Спасите! Помогите! Он съест меня! Он оторвет мне руку!»

Я вывернулась из-под покрывала, бросилась к Наташке на помощь и вцепилась в нее, как дед в репку. Жабастый задорно тряхнул серьгой в ухе: «Тц-тц-тц, малявочки! Ловись, рыбка, большая! На один крючок — сразу две!»

И тут появился принц Петя. Он мчался к нам на помощь, охваченный яростью, маленький и страшный. Он бросился на жабастого, как отчаянный гном на великана. Не так, как учила Марсём. Не сзади, где болтались заветные хвосты. А спереди, с кулаками и яростными воплями: «Отпусти! Отпусти!» Жабастый слегка растерялся, выпустил Наташкину руку и развернулся к принцу. А потом хохотнул, чуть присел, расставив руки, ловким движением вырвал у Пети из-за пояса шнурок и покрутил над головой: «Ква-а-а!» Принц застыл от удивления, а жабастый ловким движением вырвал у него из-за пояса еще два шнурка. «Окаменей!» — весело сказал он. Петя, подчиняясь правилам, застыл на месте.

«Шнурки, лови шнурки!» — закричала Наташка и сдернула с шеи секретницу. Это было неправильно, совсем неправильно, но Наташка сейчас плохо соображала. Она швырнула сумочку в сторону Пети и бросилась бежать. Я за ней.

До Пети секретница не долетела. Жабастый подпрыгнул и перехватил ее еще в воздухе. Теперь он забавлялся, перекидывая мешочек из одной руки в другую — на глазах у беспомощного окаменевшего принца.

Мы с Наташкой нырнули под покрывало, откуда остальные с ужасом наблюдали за происходящим.

— Шнурки, он схватил шнурки!

— Все три боевых шнурка?

Принцесса Наталья тяжело вздохнула:

— И запасные?

— И запасные. Всю секретницу.

— Всю секретницу? — Марсём не могла прийти в себя. — А неразменный шнурок? У кого был неразменный шнурок?

Наташка схватилась за голову. Перед выходом я уговорила ее положить неразменный шнурок в свою секретницу. Я думала, боевые шнурки нести интереснее. Ведь их надо доставлять принцу во время боя.

— Без неразменного шнурка принц не сможет вернуться домой, — сурово сказала Марсём. — Он останется в пасти дракона. Мы не можем этого допустить.

Все прятавшиеся под покрывалом ждали, что будет дальше. Ромик слегка постукивал зубами, и большая Настя взяла его за руку — чтобы успокоить: «Не бойся! Петю сейчас спасут!» У меня сердце колотилось, как барабан, — то ли от бега, то ли от жалости к своему принцу. Марсём наконец приняла решение:

— Придется торговаться. Где остальные шнурки?

Я сняла секретницу с шеи и попыталась ее развязать. Тесемка не хотела слушаться, пальцы беспомощно теребили узелок.

— Скорее, время уходит.

Наконец мне удалось извлечь шнурки наружу. Те самые, пестрые, с ровными узелками, которыми Марсём когда-то любовалась. Шнурки, в которые я должна была вплести свои надежды и тайные чаянья. И которые стали жизнями принца Петра.

— Стойте тихо, не сбейте покрывало. Я пошла.

Марсём взяла у Ромика булаву, привязала к свободному концу зеленую ленту и, размахивая палкой, побежала туда, где жабастый веселился вокруг Пети. Еще двое носились по кустам вдоль тропинки. Все они кинулись к Марсём, окружили ее и стали страшно квакать. Что-то они там бурно обсуждали. Наконец жабастые, квакнув в нашу сторону, исчезли в кустах. А Марсём с Петей вернулись к нам. Все стали теребить Петю, пожимать ему руки. Он был растерян, но держался мужественно.

— Петр сейчас совершил подвиг — спас от гибели принцесс, доверивших ему свою защиту, — сказала Марсём. — Но подвиг принца дорого оплачен: он лишился всех боевых шнурков и не сможет биться с Черным Дрэгоном. Он не сможет совершить подвиг подвигов. Потому что вы поддались панике. Не сумели действовать сообща. Это плохо. Очень плохо для всех нас. И очень опасно. Нам нельзя терять воинов до решающей схватки. Как мы тогда сможем победить? Надо внутренне собраться, как следует собраться.

Мы попытались. Мы дали слово держаться вместе, не кричать от страха и не сворачивать с пути — что бы ни случилось. Теперь мы двигались плотной настороженной кучкой, чтобы не быть застигнутыми врасплох.

Петя шел между нами — между мной и Наташкой, верный, благородный, опустошенный. Принц, потерявший свои боевые Жизни. Из-за нас с Наташкой. Или из-за меня? Из-за тайных моих чаяний?

К полудню солнце устало вселять надежду и спряталось в большую тучу. Из леса выбрался злобный знобящий ветерок, в котором явственно различался запах Гнили.

— Там начинается тропинка, ведущая в заповедный круг, — тихо сказала Марсём. — Мы начнем подъем вон оттуда. Десять шагов вправо.

Раз-два-три… «Ох!» — выдохнул кто-то. Мы взглянули вверх и оцепенели.

Высоко-высоко над нашими головами, на самой вершине холма, виднелась темная фигура. Огромная, неподвижная, страшная, господствующая над миром.

— Это Дрэгон! — прошептал Саня.

— Сам вижу, что Дрэгон, — шепотом ответил Егор.

— Какой страшный!

— А ты думал, он какой?

Четыре — пять — шесть… Незаметный изгиб тропинки — и Дрэгон исчез из виду. Это было еще страшнее, чем видеть его впереди.

Мы опять замерли.

— Надо идти, — шепнула Марсём. — Теперь поздно раздумывать. Двигаемся под покрывалом. Вперед!

Так страшно мне никогда еще не было. То тут, то там из кустов появлялись головы жабастых, испускавших пронзительные визги и противно квакающих. Они тянули к нам свои зеленые лапы с черными когтями, будто пытались схватить. «Нас не видно! — Марсём сказала это очень громко — то ли для нас, то ли для жабастых. — Всё! Мы в заповедном круге!» Она привязала концы покрывала к деревьям. Получилось укрытие. Здесь будут пережидать битву принцессы. Сюда будут приходить раненые принцы. Здесь можно будет отдохнуть и выпить напиток силы.

— Слушайте! Рог!

Из леса донеслись скребущие звуки, отдаленно напоминающие звуки горна.

— Это Дрэгон! Он нас почуял! Принцы! Готовьтесь к бою!

Принцы сгрудились на краю поляны и прижались друг к другу.

Терзающие ухо звуки повторились, и из леса появился Дрэгон. Он был в доспехах, с длинным разноцветным хвостом на шлеме и с огромным щитом, разрисованным огнедышащими мордами. В руке у него была «булава». Огромная страшная «булава» с семью шарами.

— Гарх! — издал гортанный возглас Дрэгон и взмахнул своим оружием. Шары заметались в воздухе.

— Гарх! — повторил он. — Трусы! Пришли сражаться и сбились в кучу! Боитесь моих шариков? Гарх!

— Мы не трусы, — вдруг закричал Егор. — Мы не трусы! Мы тебе сейчас врежем! Нападай, ребя!

Принцы гурьбой кинулись к Дрэгону.

— Берегите шнурки! — крикнула Марсём. — Не заступайте за границу круга.

Все завертелось, как на карусели. Дрэгон кружил по поляне, принцы пытались достать его ударами своих маленьких шаров, вокруг поля битвы носились жабастые. А принцессы дрожали под тентом, в который временно превратилось покрывало.

Первым в укрытии появился Ромик. Он вполз на коленках, стуча зубами. «Лучше я посижу с вами, — с трудом выдавил он, — а то мне как-то плохо. Не по себе как-то». Принцессы бросились поить его водой и пересчитывать шнурки. Затем один за другим стали прибывать раненые принцы — получить замену потерянным в битве жизням. Марсём пыталась выяснить, сколько ударов получил Черный Дрэгон.

— Кажется, шестьдесят три, — сказал Петя. — Я считал.

— Всего шестьдесят три! — пробормотала Марсём. — А наши силы на исходе.

Бой затягивался. Принцы уже не носились по полю дружной кучкой. Оно странно опустело. И только Дрэгон широко размахивал своими шарами, гортанно вскрикивал и ревел.

Под тентом появился Егор.

— Все, больше не могу! Не могу больше.

— Где остальные? — Марсём тревожилась не на шутку.

— Не знаю. Они окаменели. И они тоже больше не могут.

— Что — все окаменели? А где Жора Илюшкой?

— Дрэгон на них замахнулся, и они заступили за границу. Испугались и заступили, а там жабастые. Жабастые погнали их в кусты.

— У тебя еще есть жизни?

— Да. Две.

— Молодец. А сколько ударов? Сколько ударов вы нанесли?

— Девяносто семь.

— Егор! Девяносто семь! Осталось три.

Егор молчал и не двигался с места.

— Егор! Всего три удара!

— Не могу.

— Три удара — и Дрэгон падет.

Егор молчал, глядя под ноги, и размазывал грязь по лицу.

— Егорка! Посмотри на меня! — Марсём наклонилась к нему близко-близко, пытаясь заглянуть в глаза. — Всего три удара! — и потом добавила тихо, но очень настойчиво: — Если не ты, то кто же? Кто, принц?

— А-а-а! — Егор вдруг развернулся и вылетел из укрытия, будто в нем разогнулась запасная пружина. Марсём бросилась за ним.

— А-а-а! — не переставая кричать, Егор бросился к Дрэгону. Он подбежал к нему почти вплотную и нанес удар.

— Девяносто восемь, — Марсём считала теперь сама и очень громко, чтобы все слышали.

Дрэгон поднял булаву и обрушил на Егора ответный удар. Егор не отскочил, только чуть отклонился назад, чтобы как следует размахнуться.

— Девяносто девять!

Теперь Егор стоял слишком близко к Дрэгону. Тому даже неудобно было его бить. Зато он мог легко выхватить у принца шнурок жизни.

— Сто! — раздался ликующий возглас Марсём. — Сто!

Мы высыпали наружу. Дрэгон продолжал кружиться, размахивая шарами, а Егор прыгал вокруг него.

— Я сказала, сто! — вдруг заорала Марсём не своим голосом. — Ты слышал? Сто!

Дрэгон внезапно остановился, взглянул на Марсём, пожал плечами и сказал совсем по-человечески:

— Как скажешь, начальник!

— Сто!

Дрэгон вскинул руки, уронил булаву и стал медленно заваливаться на траву.

— Заклятия сняты! — крикнула Марсём. — Все могут двигаться!

Дрэгон лежал на траве, раскинув руки. Вокруг него на почтительном расстоянии толпились принцы и принцессы. Егор стоял ближе всех, не в силах отвести глаз от огромной фигуры. Шлем слетел с головы, и картонные щитки на нем слегка помялись. На латах кое-где ободралась фольга.

— Во, какие здоровые! — Петя осторожно поддел носком кроссовки шар отброшенной в сторону булавы.

— А знаешь, как бьет больно! — прошептал ему Саня.

— Хорошая работа, Макс, — сказала Марсём будто бы в никуда. — Но уже все. Конец.

Фигура не шевелилась.

— Ма-акс, оживай!

Дрэгон вдруг шевельнул головой, приоткрыл один глаз, взглянул на Егора и — подмигнул!

— Привет!

— Ах! — Егор чуть не задохнулся. Дрэгон опять подмигнул и теперь смотрел на мальчишку одним глазом:

— Сразимся, а?

— Бей его, ребята! — вдруг завопил Егор и повалился Дрэгону на живот. Дрэгон тут же обхватил его своими зелеными варежками и включился в шутливую борьбу.

— Ура, победа! — вслед за Егором на Дрэгона набросились Саня и Петя. Потом — все остальные. Куча шевелилась и перекатывалась с места на место. Принцессы прыгали вокруг. Кто-то пытался вмешаться в возню. Марсём суетилась вокруг и приговаривала:

— Осторожно, Макс! Осторожно, не раздави!

— А кто на меня, а?

Из леса выскочил зеленый. У него за спиной, как всадник на коне, сидел Илюшка.

— Ну что, принцесса? Покатать? Или боишься?

Я вскарабкалась на того, что с серьгой, и он понесся по поляне, толкая других всадников и пытаясь свалить их на землю.

— Нет, только взгляните на это безобразие! — Марсём изображала, что сердится. — Скачки устроили! Всё! Идем обратно.

Дорога домой оказалась на удивление короткой. Недалеко от школы наши спутники свернули к автобусной остановке.

— Хоть грим-то сотрите! — крикнула Марсём.

— А чё? Может, мы еще кого пугнуть захотим!

— Смотрите, как бы вас не пугнули. Милиционер какой-нибудь.

— Все путем будет.

— Надеюсь. Спасибо. Григоричу привет! Скажите — хорошая была работа.

14

— В пасти дракона было так страшно, так здорово! А Черного Дрэгона на самом деле зовут Макс. Но когда мы увидели его на горе, у меня в животе стало холодно. А у Наташки вообще чуть руки не отнялись. Особенно та, за которую ее тянул жабастый. Наверное, она впитала колдовство, эта рука. Хорошо, что Марсём прикрыла нас покрывалом.

Я рассказывала про наши приключения уже в третий раз. Первый раз — дедушке. Второй раз — дедушке и маме. А третий раз — когда пришел В.Г. и мы все вместе сели ужинать. Дедушке мои рассказы совершенно не надоедали, и он все время что-нибудь уточнял: кто откуда вылез, да куда побежал, и кого ранили первым, и кто где прятался. И как Петя потерял боевые жизни, и как Марсём считала удары во время поединка Егора с Дрэгоном.

— Папа! Ну что ты, как маленький! Ты уже об этом спрашивал, — с некоторой укоризной замечала мама.

— Да-да, — вздыхал дедушка. Он все жалел, что не видел битвы собственными глазами. — Ну, тогда расскажи, как вы прятались под волшебным покрывалом. И вас был не видно? — в десятый раз уточнял он.

— Да, деда, совсем не видно. Сначала, когда мы накрылись, казал что видно: один жабастый смотрел прямо на меня, хихикал и даже протянул в мою сторону зеленую лапу. Но Марсём сказала: «Под покрывалом нас не видно. Это условие», — и хлопнула его по этой лапе. Так что потом никто уже лапы не совал. И мы добрались до заповедного круга!

— Вообще-то я не удивляюсь, — дедушка, казалось, был удовлетворен моими объяснениями. — Все-таки парашютный шелк — стоящая вещь. Он всегда себя оправдывал. Что только мы из него не шили: и анораки, и бахилы, и краги! Помню, у одного моего приятеля даже рюкзак был из парашютного шелка!

— Папа, — притворно нахмурилась мама, — ты поставляешь ненужную информацию. Подумай сам: при чем тут парашютный шелк? Тебе же сказали: покрывало с магическими свойствами. И секреты его производства неизвестны.

Дедушка немного растерялся:

— Да-да, Оленька, ты права. Но, видишь ли, другой шелк, пожалуй, не выдержал бы такого обращения — всех этих битв и зеленых лап. Здесь нужен очень прочный материал…

— Ну, уж не знаю! Сам подумай: откуда у Отшельника парашют? — продолжала мама дразнить дедушку.

— Может быть, ему кто-нибудь подарил, — попробовал выкрутиться дедушка. — Отшельники часто живут за счет подношений добрых людей…

— Какой-нибудь летчик, да? Свалился с неба прямо ему на голову и подарил!

— Ну, зачем же летчик. Какой-нибудь старый альпинист, у которого этот шелк долго хранился без надобности…

— Я даже знаю одного такого, — закивала мама.

— Версия с альпинистом выглядит убедительно, — В.Г. вроде бы говорил серьезно. — Когда он был молодым, то ходил в горы. А когда достиг солидного возраста, стал чаще гулять в лесу.

— Альпинист по лесу шел, парашют в траве нашел! — не унималась мама.

— Нет, не совсем так. Парашют хранился у него дома. Но как-то раз он во время прогулки наткнулся на одинокую хижину…

— На шалаш, — я решила внести некоторые уточнения: выяснять историю появления магического покрывала было интересно.

— На шалаш с огромными дырками в стенках.

Против этой детали, предложенной мамой, В.Г. не возражал.

— Пусть так. Он посмотрел на этот шалаш и подумал: не подарить ли мне что-нибудь этому человеку…

— Чтобы он мог закрыть свои дырки…

— Старый альпинист вернулся домой, взял парашют и отнес Отшельнику.

— А тут оказалось, что парашют может не только закрывать дырки, но и сделать невидимыми тех, кто решил сразиться с Дрэгоном!

Дедушку предложенная легенда устроила, и он вздохнул с облегчением. Но продолжал вслух жалеть, что бабушка не дожила до этого дня. Она в таких вещах понимала толк — в волшебных покрывалах, в дрэгонах. Тут мама опять не согласилась:

— Про покрывала ничего сказать не могу. Что же касается Дрэгона, патент на это сомнительное изобретение целиком принадлежит Марсём. И она своего добилась: в течение последнего месяца мы, как дураки, только и делаем, что обсуждаем ее выдумки!

— А впереди еще бал! — с улыбкой напомнил В.Г., и его глаза тут же спрятались в щелочках.

— Вот именно, новая головная боль!

Бал был обещан победителям Черного Дрэгона, и обещание требовалось выполнять. Но Марсём ничего не могла делать «без фокусов». Выяснилось: на празднике, кроме принцев и принцесс, будут танцевать родители.

— Оленька, — дедушка пытался успокоить мамино раздражение. — Но ведь это тайное желание взрослых! Просто высказанное вслух. Каждый человек в глубине души мечтает хоть раз потанцевать на балу! Это так прекрасно!

— А больше ему и мечтать не о чем! Только не рассказывай, что сказала бы бабушка, — сердилась мама. — К тому же есть одна ложка дегтя в этой танцевальной бочке меда. Твоя Марсём потребовала приходить на репетиции парами — дама с кавалером. Говорит: «Мы должны продемонстрировать красивые образцы взаимодействия между мужчинами и женщинами!» А где я возьму кавалера, а?

— Значит, ты все-таки хочешь танцевать? — обрадовался дедушка. — Конечно, хочешь! Это так понятно. Знаешь — я с удовольствием буду твоим кавалером.

Бедный дедушка! Он так хотел, чтобы мама отправилась на бал. Он хотел галантно подавать ей руку, и выводить в бальный круг, и с поклоном усаживать на место. Но первая же репетиция расстроила его планы.

— Оленька, я, кажется, переоценил свои возможности, — дедушка не мог подавить вздох. — Боюсь, я могу тебя подвести: надо так быстро опускаться на колено! Чтобы в музыку уложиться. Но ты обязательно должна танцевать. Обязательно. Знаешь, — тут дедушка постарался говорить нарочито беспечно, — я попросил Володеньку меня заменить. И он согласился. С радостью.

Мама фыркнула, но представившуюся возможность не отвергла. К тому же выяснилось, Марсём тоже пригласила В.Г. принять участие в бале — вместе с перерожденными жабастыми. Так что он вполне мог совместить возложенные на него обязанности.

Теперь все вокруг — и дома, и в школе — были заняты исключительно мыслями о бале.

Дневник Марсём

…Когда мне было одиннадцать, родители призвали меня «поговорить». Они сидели в кухне, за пустым столом, с торжественными выражениями на лицах.

Отец постарался говорить мягко и доверительно: «Видишь ли, у нас в жизни изменения. Мы с матерью решили разойтись». Это было почти невыносимо, поэтому я с поспешной готовностью согласилась: «А-а-а… Ну, расходитесь. Раз решили. Только бумаг никаких не подписывайте. Вдруг потом передумаете!» Почему-то мне казалось, что корень зла в этих самых бумагах. «Мы уже все подписали, — в отличие от отца мама держалась строго и независимо. — И папа теперь будет жить отдельно. Но ты сможешь ходить к нему в гости». Я сказала: «Ладно. Буду ходить». — «Ну, тогда все». Я повернулась и ушла. А отец собрал свои вещи и переехал жить в школу.

С этого момента все разговоры, так или иначе касавшиеся семейной жизни, мама начинала фразой: «Запомни: нужно быть гордой!»

Иногда сообщение имело более развернутый вид: «А то некоторые видят смысл жизни в стирке вонючих носков!» По-моему, отец всегда сам стирал себе носки. Но теперь это было неважно. Теперь я должна была усвоить: «Стирать мужские носки — ниже всякого достоинства. Совершенно не годится стирать чьи-то носки».

Мама никогда не говорила об истинных причинах, пробудивших в ней приступ гордости. Я узнала об этом много лет спустя: у отца, тогда директора школы, случился роман с районной начальницей. И кто-то маме об этом настучал. Отец был сознательный, роман быстро кончился. Но мама уже подала на развод.

После этого она стала истязать себя работой и между сменами — первой и второй — доводить до моего сознания: у нас очень мало денег. Но жаловаться нечего. И некому. Лучше отсутствие денег, чем стирать мужские носки и проводить жизнь среди грязных кастрюль, обслуживая не пойми кого и не пойми зачем. Видимо, ее женское горе я должна была разделить с ней по полной.

Накануне очередного учебного года мама достала откуда-то из глубины шкафа ботинки — огромные, коричневые, с острыми носами. Такие тогда никто не носил. «Это бабушкины. Новые не проси». Я не спорила. К этому времени я уже начиталась Диккенса и Гюго и находила в бедности нечто романтическое. В это можно было играть. И я играла.

Я зашивала дырки на колготках разноцветными нитками — чтобы было видно; на них нет живого места. Это роднило меня с Козеттой и другими «бедными честными девушками» прошедших столетий. А потому обещало неожиданные, непременно счастливые превращения в будущем.

Но ботинки были слишком ужасные. Они плохо вязались даже с тем образом «благородной бедности», который я культивировала в своем воображении. Поэтому я продумала тактику: прихожу в школу раньше всех, прячусь за учительской раздевалкой и быстро переодеваюсь. Тогда никто не увидит. А гулять можно в кедах. И мне, в общем-то, везло.

Зато мои ботинки увидел отец. Я пришла к нему в гости в этих ботинках, Йон увидел. «Слушай, мать что — не может тебе обувь купить? На что она деньги тратит?» — он даже поморщился, глядя на мои ноги. Но я уже усвоила: нужно быть гордой. Нужно защищать женскую честь. От любых посягательств со стороны мужчин — от стирки вонючих носков, от требования новых ботинок. Неважно, от чего. Поэтому я набрала побольше воздуха и сказала: «Не нужно считать чужие деньги».

Получилось громко и четко. Мне и в голову тогда не пришло, что отец платил матери алименты и считал себя вправе видеть на мне новые ботинки. А ему не пришло в голову это объяснять. Он просто схватил меня за шиворот и вытолкал за дверь. Он был очень вспыльчивый, мой отец.

После этого я перестала ходить к нему в гости. И в последующие десять лет мы с ним не встречались.

У меня появилось свободное время, и я решила посвятить его самосовершенствованию. Точнее, развитию способности к независимой жизни.

Я решила основать общество амазонок — из себя и своей подружки Лерки.

Мать Лерки не страдала приступами гордости в столь острой форме, как моя. Поэтому она просто устраивала Леркиному отцу разборки по поводу каждого случившегося с ним любовного казуса. А Лерка в это время приходила ко мне отсиживаться. В один такой день я коротко сообщила ей, что «поссорилась с отцом до конца своих дней» и теперь собираюсь обходиться без мужчин — сейчас и в будущем. Для этого нужно не так уж много — научиться всему, что умеют мужчины: драться, играть в футбол, разжигать костер и орудовать ножом. Я показала Лерке маленький перочинный ножик. Ножику теперь отводилось постоянное место в кармане тренировочного костюма, на который я после уроков меняла школьную форму. (Тренировочный костюм, по моим представлениям, больше всего подходил в качестве униформы для поставленных задач.) Там он покоился в компании с мотком шпагата, коробкой спичек и маленьким пузырьком с солью. Этот джентльменский набор должен был выручить меня в любой жизненной ситуации.

Лерка сказала, что она с отцом не ссорилась. Даже наоборот — она хочет наладить с ним отношения. Только для этого нужно его разыскать, поскольку живет он в другом городе. Не с ними. С ними живет Леркин отчим. Это он ссорится с мамой. В настоящий момент Лерка как раз занята поисками, но все же готова разделить со мной тяготы приобщения к независимой жизни.

Чтобы привыкнуть к безлюдным ландшафтам, где совершенно неоткуда ждать помощи, мы с Леркой ходили на пустырь и там, среди огромных бетонных плит, оставшихся от фундаментов снесенной деревни, разжигали костер из толстых стеблей сухой травы, ели вареные яйца и недопеченную картошку, выгрызая ее из обугленной кожуры. А еще играли в ножички и мечтали о независимой жизни амазонок, скачущих на конях по бескрайним степям и убивающих всех встречных мужчин за ненадобностью. К сожалению, с нами не происходило ничего такого, что привело бы к необходимости драться. Не могу сказать точно, как далеко продвинулись мы на пути к поставленной цели. Потому что потом возникла Аллочка и внесла в наши ряды разброд и смятение.

Аллочка была старшей сестрой Лерки. Не родной, а двоюродной. Но это было неважно, потому что для Лерки она была «даже больше, чем родная». «Представляешь, ей только девятнадцать лет, а она уже замужем! Ее муж — полковник. Он служит в Германии», — сообщила мне подруга, и я почувствовала неладное: от Аллочки, даже невидимой, исходила какая-то опасность, невнятная угроза нашей независимой жизни. Аллочка с мужем недавно приехали на побывку в Москву и теперь гостили у родственников.

Лерка стала настойчиво зазывать меня к себе в гости — познакомиться с сестрой. Аллочка привезла Лерке немецкие платья, очень красивые. А одно ей мало, и Аллочка хочет примерить его на меня.

— Привет, амазонка! — Аллочка, улыбаясь, оглядела меня с головы до ног, немного задержавшись взглядом на том месте, которое с некоторых пор стало предательски выдавать мой пол. — Рада тебя видеть! А знаешь, что амазонки отрезали себе правую грудь, чтобы легче управляться с мечом? Ну, ладно! Будем мерить платье. Надевай!

Платье было каким-то невероятным — с нижней юбкой и со шнуровкой. Не знаю, что там случалось с Золушкой во время смены туалетов, но у меня перехватило дыхание. На несколько мгновений я даже потеряла способность двигаться.

— Надевай, надевай, — подбадривала Аллочка. — А то Лерка длинная выросла. Ей это коротко. А тебе… — Аллочка одернула на мне юбки и повернула за плечи к зеркалу, — в самый раз!

Из зеркала на меня смотрело незнакомое существо. Аллочка даже причмокнула языком, приветствуя мое преображение. Шнуровка сбивала меня столку, сигналила о чем-то мало знакомом. И это мало знакомое плохо сочеталось с образом амазонки.

— А если чуть распустить, будет слегка видна ложбинка груди, — Аллочка стала ослаблять шнурки. — Вот так. О-очень сексуально! Жаль, здесь нет никого, кто мог бы оценить, — Аллочка все продолжала вертеть меня перед зеркалом. — Ну, что, амазонка, нравится?

Амазонка в тот момент терпела поражение. Навязанная ей тактика боя была слишком непривычной.

Платье в конце концов надо было снимать. Уж не знаю, почему, но идти в нем по улице было пока невозможно. Будто в этом случае пришлось бы открыть окружающим страшную тайну. Вроде того, что ты только притворяешься лягушкой. А на самом деле ты — царевна, только кожа твоя еще не сносилась. И я облачилась в эту свою привычную кожу — в тренировочный костюм, взяла под мышку объемный сверток и неуверенно двинулась к двери.

— Пока, амазонка! Заходи в гости, поболтаем! — сказала на прощанье Аллочка. — А вообще-то запомни: женщина без мужчины — не женщина, а пародия на саму себя!

Не знаю, что сыграло решающую роль в моей измене движению к независимости — платье или известие о том, что амазонки отрезали себе грудь. Я в то время еще не выработала четкого отношения к своей новоявленной груди, но мне почему-то было ее жалко. Чего это вдруг ее отрезать? Ради того, чтобы махать каким-то дурацким мечом?

А в мозгу все прокручивалась эта неподражаемая Аллочкина интонация: «О-очень сексуально!»

Другая запись

Ну, и что от всего этого потомкам?

Разве что натолкнет их на мысль развесить на столбах лозунги: «Берегите пап. Они — друзья человека!» Или «Исчезновение папы обедняет окрестную фауну и вредит здоровью, особенно — здоровью мелких человеческих существ».

Между прочим, это даже на новую отрасль знания могло бы потянуть. Назвать ее как-нибудь броско — «папология». Или «логопапия». И сразу на конкурс: папология как новая технология. Логопапия как… Вот чёрт: рифму не подберу. Хотя можно и прозой: логопопия как средство развития логопапии. А логопопию широко так представить: здесь тебе и применение ремня, и хватание за шиворот, и выкидывание за дверь.

…Что из вышесказанного имеет отношение к моей школьной жизни? Разве что сюжет про платье.

15

После работы и по выходным мама шила мне бальное платье.

К этому занятию она отнеслась на удивление серьезно: долго листала модные журналы и книжки со сказками, перебирала куски старых тюлевых занавесок и кружевных наволочек, извлеченных из старых чемоданов, и, наконец, взялась за работу.

Каждый вечер перед сном в доме проводилась показательная примерка. Мама надевала на меня платье и открывала дверцу шкафа с большим зеркалом. Я крутилась и вертелась перед зеркалом, и ходила на цыпочках по комнате, и подпрыгивала, и приседала. А мама, довольная своей работой, только восклицала: «Осторожно! Там булавки! Не споткнись: еще не подшито!» Дедушку тоже приглашали на эти показы, и каждый раз он с новой страстью убеждал нас: я похожа на особу королевской крови больше, чем сама английская королева. Хорошо, что королева меня не видит. Чего доброго, умерла бы от зависти! А дедушка не желает королеве плохого: он всегда относился к ней с уважением.

И вот заветный день настал. Зазвучали фанфары, и под торжественные звуки полонеза в бальный зал вошли пары взрослых — дамы в длинных (до самого пола) платьях и кавалеры в черных пиджаках, в белых рубашках с бабочками. Моя мама была в блестящем красном платье с бантом на спине и в перчатках до локтей. И еще она сделала себе такую прическу с локонами, как на картинках, где нарисован Пушкин с Натальей Николаевной. Мы вместе рассматривали эти картинки в одной толстой книжке. Мама сказала, Наталья Николаевна — это жена Пушкина. Она была красавица. За ней даже царь ухаживал. Мама очень походила на Наталью Николаевну. А В.Г. немного походил на Пушкина. Не в точности, а чуть-чуть. Из-за кудрявых волос. И еще среди бальных пар мы разглядели Макса. Мы его с трудом узнали, потому что он тоже был в пиджаке с бабочкой и вел за руку тоненькую девочку в белом платье. А за ним в паре шел тот, с серьгой, который похищал Наташку, а потом катал меня на спине. Волосы у него оказались светлыми, а вовсе не зелеными. И он был очень серьезный, легко и ловко двигался под музыку и, когда Юлия Александровна, распорядительница бала, скомандовала: «Кавалеры — на колено!», проворно опустился на пол и подчеркнуто внимательным взглядом провожал скользившую вокруг него партнершу.

А потом все расселись на местах, и свет в зале потух. Освещенной осталась только сцена, где у потухшего камина, до времени незаметные, тихонько сидели бедные золушки. То есть мы, девочки.

Заиграла грустная музыка, золушки поднялись со своих мест, взялись за метелки и стали подметать пол, жалостно напевая. О том, что где-то сияют разноцветные огни и гости в нарядных одеждах весело танцуют друг с другом. И только они, усталые, покрытые сажей и золой, лишены такой радости. Их мечтам поехать на бал не суждено сбыться: у них нет бальных платьев. Луч прожектора скользил по нашим живописным лохмотьям с огромными разноцветными заплатками. Над этими заплатками мама трудилась три дня. Марсём сказала, лохмотья должны быть выразительными и при этом легко сниматься: освободиться от них нужно будет за три минуты.

Мы махали маленькими метелками и жаловались на жизнь, но к нам на помощь уже летела Фея. Она легко вспорхнула на сцену, закрутила нас в хороводе, коснулась наших лохмотьев волшебной палочкой, и под звон колокольчиков маленькие замарашки скрылись в камине.

Пока Фея на сцене исполняла танец превращения, Марсём и две мамы за кулисами срывали с нас драпировки из лохмотьев. И когда свет снова вспыхнул, мы, одна за другой, стали появляться из черной дыры в своих чудесных новых платьях. Эти платья вобрали в себя все несбывшиеся мечты наших мам и бабушек, их детства, а может быть, и юности. И каждая из нас светилась от счастья — как и полагается Золушке, пережившей чудо. Присутствующие в зале на мгновение онемели от восторга, а потом все взорвалось аплодисментами.

Наше появление приветствовали юные принцы в разноцветных шелковых плащах: они встали и поклонились. Этот поклон Юлия Александровна долго с ними репетировала. Но они все-таки немного замешкались — от растерянности: не ожидали увидеть нас вот такими, сказочными.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Кирза и лира» Владислава Вишневского – это абсолютно правдивая и почти документальная хроника армей...
Родился 12 февраля 1972 года в семье служащих в посёлке Русская Поляна, Омской области. После прожив...
Свагито Либермайстер – психотерапевт, работающий в Пуне (Индия) в одном из крупнейших центров по лич...
В своей новой книге, посвященной вегетарианскому образу жизни, Рудигер Дальке рассказывает о влиянии...
Ваш мужчина развернулся и хлопнул дверью перед вашим носом? Или тихо и незаметно ушел, сменив номер ...
Николай Степанович Гумилев (1886–1921) многое успел за короткую жизнь. Один из ярких представителей ...