Эромахия. Демоны Игмора Ночкин Виктор

Плясунья присела, юбка кругом лежала на полу, накрыв краешком сапоги Ридриха. Ласса поводила плечами, маленькая грудь подрагивала под грубой тканью. Эрлайл склонился над воспитанницей и осторожно отвел в сторону закрывающие лицо локоны. Узкие черные глаза девушки были холодны и спокойны. Она не улыбалась.

— Ты точно решила? Ты уверена?

Ласса подняла руки и мягко отстранила пальцы Ридриха. Волосы упали, снова окутывая лицо спутанной вуалью. Плясунья резко выпрямилась и отступила на шаг. Ридрих опустил глаза.

— Я постараюсь оказаться рядом, — глядя в пол, буркнул он, — matre pulchra filia pulchrior.[90] Но ты уж будь поосторожней, ладно? Помни, с чем имеешь дело.

Когда Эрлайл поднял глаза, девушка танцевала, она обходила тесную комнатенку, кружась, и тени метались по стенам, приплясывая в такт. Ни одна половица не скрипнула под ногой Лассы, хотя Ридрих знал — доски отзовутся протяжным визгом, если он сделает хотя бы шаг.

О чем думает их с Отфридом дочь? Чего ждет от завтрашней ночи? Он ни разу не спрашивал, Ласса и подавно не заводила разговоров о цели многолетнего странствия, начавшегося когда-то зимой в Мергене… Долгий, долгий путь — от серой стелы на мергенском кладбище к римской мозаике в замке Игмор. Завтра конец. Finis coronat opus.[91]

В путь отправились немного раньше полудня. Хозяин постоялого двора, избегая Ридрихова взгляда, принял мешки, пробурчал, что напрасно отказались вчера петь гостям, и кивнул на прощание. Странники покинули Трибур. За воротами налетел ветерок, принес запахи полей. Ридрих глубоко вдохнул… Зашагали по дороге, впереди — между лесом и пушистыми мятыми облаками — маячила вершина Игморского холма, тянулись к небу башни, пока еще казавшиеся серыми черточками.

У города дорога была оживленной, но чем дальше, тем реже встречались повозки и пешеходы, а через час тракт обезлюдел. Иногда попадались распаханные поля, но никого не было видно — снова странное запустение. Птичьи трели, возделанная земля — и никого. Местные жители боятся лишний раз оказаться у дороги, по которой ездит господин Отфрид Игмор…

Ласса шагала молча, Ридрих сперва тихонько напевал легкомысленные куплеты, потом и ему передалось гнетущее настроение здешней земли. Этот край виден с замковых башен… Эрлайл упрятал лютню в чехол. Потом поля сменились лесом, на дорогу легла зубчатая тень, стало прохладнее. Шагали в молчании. Ридрих гнал навязчивые мысли и косился на Лассу — как она, не волнуется? Девушка выглядела спокойной, шла, как обычно, будто танцуя.

Снова поля и снова лес, река, мостик. И неизменно — Игморский замок впереди, башни, с которых видна эта земля, все ближе, все выше возносятся к белым нежным облакам.

Под вечер вышли к замку. Ровное пространство у подножия холма, которое прежде лежало в запустении, теперь было ухожено и заполнено удивительно правильными рядами крестов. Похожие друг на друга, сработанные одними и теми же каменотесами, могильные знаки окружали Игморский холм. Их разделяли посыпанные песком дорожки, выложенные по краю белыми камешками. Перед каждым крестом — огражденная площадочка, чтобы родня могла постоять здесь, отдавая долг памяти покойному. Но невзирая на эту предусмотрительность, кладбище было пустынно, никто не явился проведать мертвецов.

Ридрих остановился, осматривая замок — теперь для этого нужно было запрокинуть голову. Игмор высился над равниной — могучий, зловещий, непоколебимый. Крепость выглядела еще более мрачно на фоне проплывающих над башнями облаков — трепетно-розовых в лучах закатного солнца. Округа была окутана кладбищенским покоем, как и вся земля, которую можно охватить взглядом с башен Игмора. Живые — в домах, мертвые — на кладбище у подножия холма. Его милость барон желает властвовать и над живыми, и над мертвыми, все послушны его слову. Живые — подчиняются его закону. Мертвые — лежат там, где указал Игмор. Игмор — выше всех!

— Ну что, — обернулся к спутнице бродяга, — на штурм?

Ласса дунула, выпятив нижнюю губу, — волосы взлетели, девушка улыбалась. Как показалось Ридриху, улыбалась ободряюще, как будто желала поддержать его. Неужели он так скверно выглядит? Turpe senex miles…[92] Бродяга вздохнул и первым ступил на песок, устилающий дорожку, — как Одиссей на щит, брошенный в прибой у троянского берега… Ласса уверенно зашагала следом.

Из-за вереницы крестов к ним вышел кладбищенский смотритель — костлявый долговязый тип в темном камзоле. В руках сторож держал рогатку, у пояса болтались тушки подстреленных птиц и плоская сумка.

— Кто таковы?

— Музыканты, — пояснил Ридрих. — Званы его милостью петь и плясать в замке.

— А-а… — протянул долговязый. — Верно, нынче господин Игмор пирует с епископом.

Взгляд сторожа задержался на Лассе, он вроде собирался что-то сказать… но передумал, махнул рукой и побрел прочь. Свернул с дорожки, сунул за пояс рогатку, вытащил тряпочку и принялся стирать с креста птичий помет. Возможно, ему было жаль Лассу. Возможно, он хотел предупредить о странностях барона, но все же смотрителя куда больше занимали проблемы мертвецов, нежели заботы живых. Возможно также, что для него Ласса уже была будущей подопечной и он раздумывал, где поставить новый крест.

Путники побрели между могилами к замку. На крестах мелькали имена, которые Ридрих помнил с детства, — Лоренеты, Гайсы, Торквельды… Вот они лежат у подножия холма. Игмор — выше всех.

Путники поднялись на холм. По дороге Ридрих разглядывал новые укрепления замка. Игмор казался совершенно неприступным — вблизи это становилось еще более очевидно. Вход охранял вновь выстроенный бастион, по парапету, за зубцами, расхаживали солдаты, звякая при каждом шаге тяжелой броней. Когда Ридрих с Лассой подошли к воротам, створки, скрипя, распахнулись. Четверо латников стояли в портале, поджидая гостей. Старший поднял ладонь, приказывая остановиться.

Пришельцы послушно замерли, солдаты обыскали их, особенно старательно — Ридриха. Отобрали нож, который он носил за голенищем, и потребовали снять чехол с лютни. Лассу обыскивали не столь тщательно: девушка вряд ли могла пронести под скудными одежками серьезное оружие. Ридрих попытался пошутить — мол, он думал, на девчонку бравым воинам смотреть приятнее, а здешняя стража, оказывается, больше глядит на старых бродяг. Латники не обратили внимания на его слова — продолжали обыск. Для них Ридрих с Лассой были тем же, что и для кладбищенского смотрителя внизу, — работой. Здесь не было острословия, веселья, развлечений. Были господин барон и слуги, исполняющие работу по его слову.

Кроме ножа, у лютниста не нашлось ничего подозрительного — горстка мелких монет да запасные струны. Окончив обыск, старший латник — снова жестом, не произнося ни слова, — пригласил следовать за ним. Ридрих разглядывал солдат и гадал, производит ли на них обычное впечатление танцующая походка девушки? Уносятся ли они мыслями в нездешнее, глядя на Лассу? По виду игморских латников ничего нельзя было понять, их угрюмые лица оставались непроницаемы.

Вслед за воином гости пересекли узенький, прижатый ко рву дворик. Солдат махнул рукой — на барбакане загремели механизмы, под лязганье цепи мост пополз вниз. Даже в мирное время мост поднят, к тому же теперь его прикрывает новый бастион. Странно, подумал Ридрих, к чему такие предосторожности? Отфриду в его нынешнем состоянии нечего опасаться военного нападения, он неуязвим… Еще одна причуда барона? Еще одно свидетельство того, что здесь все происходит по его слову, все подчиняются заведенному им порядку? И ведь вряд ли монахов, сопровождающих епископа, обыскивали, как лютниста, хотя под сутаной можно пронести что угодно. Мост лег на упоры, латник кивнул — ступайте. Странники зашагали по настилу. Мост новый, прочный, да и цепи, отметил Ридрих, выглядят куда надежнее тех, что были при старом бароне.

В проеме по ту сторону рва поджидали двое солдат, такие же молчаливые, как и воины в наружном бастионе, — жестами пригласили следовать за ними, причем один указывал путь, а другой шел позади гостей. Ридрих оглядывался, определяя, какие изменения случились в Игморе за минувшие годы. Многое выглядело иначе, чем прежде. Во дворе было чисто, свободное от построек пространство даже начали мостить тесаным камнем. Дальний угол уже был выложен, в стороне грудой свален булыжник и аккуратно сложены инструменты каменотесов. Сейчас, под вечер, работа окончена или, быть может, тружеников прогнали на время визита епископа. Мощеный двор — признак богатства и могущества. Отфриду, наверное, тесно в наследных владениях — землях, которые видно из замка… Ридрих подумал: если нарастить донжон, поднять еще на этаж, то с верхушки будет видно дальше, чем теперь. Постройки тоже выглядели обновленными, стены аккуратно выкрашены, выходящие во двор окна блестят дорогим тонким стеклом. Сейчас между рамами — багровые отблески заката.

Стражники привели музыкантов к паласу. Ридрих ждал, что их проводят наверх, в зал, но солдат велел подождать в тесной комнатенке у входа. Пир уже начался, а относительно певца и танцовщицы никаких приказов не было. Сейчас о гостях доложат его милости и, если барон велит, позовут развлекать гостей. Солдаты удалились, хлопнула дверь, лязгнул засов.

Когда гости остались наедине, Ридрих — на всякий случай шепотом, вдруг подслушивают — сказал:

— А здесь все изменилось. Ты слышала голоса пирующих? Они шумят на первом этаже. Раньше зал располагался вверху, там и гостей принимали.

Девушка кивнула.

— Мне будет трудней сообразить, где тебя искать. Но, видимо, спальня барона теперь на втором этаже. Что ж, постараюсь разобраться.

Ласса привстала и прошлась по тесному помещению. Плавно обернулась к Ридриху, приседая и разводя руки. Потом провела пальцами по тесьме на шее и сложила ладони на груди — там, где под низким вырезом скрывался амулет.

— Да, — кивнул Ридрих. — Ты обойдешься без меня, конечно…

И подумал: «…Но я постараюсь оказаться рядом». Он прислонился к стене, запрокинул голову и закрыл глаза, прислушиваясь к приглушенному толстыми стенами шуму большого пиршества.

За дверью раздались шаги, проскрежетал засов — за артистами пришли, но не латник, а молодой хмурый парень в темно-зеленом камзоле, должно быть оруженосец или конюх. Ридрих поднялся и зашагал за юнцом, Ласса — следом. По дороге лютнист пытался сообразить, где теперь могут располагаться покои барона. Впрочем, идти пришлось недолго — только коридор пересечь. Угрюмый провожатый распахнул тяжелые двери и кивком указал — мол, идите. Похоже, говорят в замке Игмор нечасто.

Ридрих, на ходу стаскивая с лютни чехол, вошел в помещение. У порога остановился, оглядываясь. Ласса проскользнула следом. Они оказались в большом зале прямоугольной формы. При бароне Фэдмаре здесь была казарма — вернее, анфилада небольших комнат, где жили латники. Теперь перегородки снесли, заменив их колоннами и пилястрами, а свод укрепили новыми балками. Поперек зала поставили стол, в центре восседали Отфрид с епископом, слева расположились монахи и клирики из свиты его преосвященства, справа — солдаты Игмора. Пир был в разгаре, по залу шныряли слуги с подносами и кувшинами, гости пили, закусывали. Несколько игморцев уже успели опьянеть, свита епископа оказалась покрепче. Впрочем, и пьяные солдаты вели себя пристойно.

Когда музыканты вошли, Отфрид повернул голову и окинул их быстрым взглядом. Выглядел барон прекрасно — сидел прямо и глядел ясно, в отличие от охмелевшего епископа. Светлый костюм Игмора выделялся между темными одеяниями монахов и яркими куртками, в которые вырядились солдаты. Правильные черты лица, ухоженная рыжая шевелюра, гордая осанка — все отличало барона среди вассалов и гостей. На короткий миг Ридриху показалось, что родич узнает его, господина Эрлайла, в седом сутулом бродяге. Но нет, взгляд серых глаз барона миновал музыканта, не задержавшись. Мельком осмотрев артистов, Отфрид снова повернулся к епископу и возобновил прерванную беседу.

Петь Ридрих не стал — за столом стоял многоголосый гомон и никто все равно не услышал бы куплетов, поэтому он ограничился легким мотивчиком, а Ласса пошла вдоль стола. Сперва медленно, затем быстрее и быстрее перебирая ногами. Летучая походка перешла в танец… Лютнист двинулся следом, искоса наблюдая, как участники застолья оборачиваются к девушке, как их челюсти движутся все медленнее и наконец замирают, как стихают разговоры и зависают в воздухе кубки, не донесенные до рта. Все ближе к середине длинного стола, все выше ранг и богаче одежды гостей…

Вот и барон с епископом.

— Да, вы в своем праве, — нудным голосом твердил клирик. — Но до войны эти господа были ленниками мергенских графов… Alias,[93] держали земли от Оспера — те самые земли, которые вы, барон, теперь числите своими.

— Ваше преосвященство, — голос барона был четким и звучал резко после бормотания епископа, — actus testantibus,[94] феоды, о которых идет речь, издавна были собственностью моего рода. Еще раз повторю: эти земли мои, и я не отступлюсь от собственного имущества.

— Но владевшие ими господа… — Епископ говорил с видимым трудом, то ли потому, что был уже порядком пьян, то ли потому, что боялся собеседника и не желал разозлить грозного барона. Последнее вернее.

— Владевшие ими господа, — перебил священника Игмор, — давно лежат здесь неподалеку, у подножия холма. Vixerunt.[95] Нынешние держатели спорных ленов — дальняя родня исконных владельцев. Права их сомнительны, и я не думаю, что они захотят настаивать на…

Тут танцующая Ласса, оказалась в центре зала, и спорщики, прервав разговор, уставились на девушку. Теперь Ридрих не опасался, что кузен признает его, — кому охота приглядываться к оборванному бродяге, когда танцует Ласса?

— Recuperata pace artes florescunt…[96] — выдавил из себя епископ.

— Ars longa, vita brevis![97] — подхватил Игмор. — Давайте выпьем и бросим скучные беседы! Поглядите, как отплясывает эта малышка!

Епископ, не сводя мутных глаз с Лассы, залпом осушил кубок. Барон, покосившись на гостя, улыбнулся и пригубил вина. Подскочил мальчишка кравчий и подлил вина клирику. Отфрид отвернулся от мрачного священника, откинулся на спинку массивного стула, формой напоминающего трон, и принялся наблюдать за пляской Лассы.

Ридрих отступил в сторону, продолжая наигрывать. Струны тихо звенели, Ласса кружилась в танце — как всегда. Приподнималась на цыпочки, припадала к полу, разбрасывала руки, выгибалась в талии… Девушка погрузилась в танец, не замечая устремленных на нее взглядов, не слыша стихающих разговоров… Не сводя с нее глаз, солдаты пили, пили и монахи, и в наступающей тишине все четче и пронзительнее звучала лютня.

Получасом позже Ридрих, сидя в тени под колонной, лениво перебирал струны. На него никто не смотрел. Внимание пирующих было приковано к девушке. А Ласса кружилась, приплясывала; странным образом ее движения, не совпадающие с немудреным перебором струн, образовывали со звуками некое единство… Два ритма — звуки и движения — то сливались, то распадались, из их диалога возникала иная, новая сущность. За окнами уже окончательно стемнело, слуги внесли новые свечи, зажгли факелы на стенах и пилястрах. Многочисленные тени плясуньи метались по стенам и колоннам, создавая причудливую иллюзию — как будто сама ночь, выглядывая из темных закоулков, подкрадывается к столу, изгибается в поклонах, ластится к ногам… но замышляет недоброе. Ночь кралась следом за танцующей девушкой, оборачивалась тенью, пряталась от свечей у широкой юбки…

Епископ осоловелыми глазами следил за пляской теней. Он уже не старался держаться бодро и, подпирая голову вялой ладонью, бессвязно бормотал, что если бы не обстоятельства… то он бы… однако сан обязывает! Да, сан… Конечно, барону, лицу светскому, куда проще. Собственный замок, права и честь! Вот он, епископ, тоже бы… Кстати, готовят барону совсем недурно, совсем… И вот эта танцовщица — это свежо, да, свежо… Нечасто в нынешние скудные времена встретишь… да, да…

Потная ладонь выскользнула из-под щеки, священник уронил голову, потом с видимым усилием выпрямился, из уголка мятого рта тянулась серебристая ниточка слюны. Барон с улыбкой покосился на гостя. Сам он сидел прямо и любовался вовсе не игрой теней. Его не интересовало вино, ел он мало, почти не чувствуя вкуса, но маленькая плясунья может сделать вечер достаточно занятным. Девушка, в очередной раз обойдя зал, остановилась перед столом, она кружилась, кружилась… От вращения веером поднялась юбка и волосы образовали черный нимб вокруг лица с застывшей белозубой улыбкой.

— Хватит! — бросил Отфрид.

Лютня смолкла. Девушка замерла, опустившись перед хозяином замка, сжавшись, — но и в этой смиренной позе танец продолжался, Ласса играла плечами, так что низкий вырез грязного жилета непрерывно шевелился, то и дело становилась видна впадина между маленьких грудей, там отсвечивал тусклым металлом массивный амулет.

Епископ с шумом втянул слюну и пробормотал:

— А ничего, ничего… Сколько ей лет, как по-вашему? Пятнадцать? Шестнадцать? Вполне, знаете ли, ничего…

— Не важно сколько, — холодно произнес барон, со стуком опуская на скатерть кубок с недопитым вином, — но семнадцать ей не будет никогда. Они не живут долго, это проклятие моего рода, должно быть… У меня не будет наследников, увы.

Отфрид поднялся из-за стола.

— Идем со мной, дитя!

Ласса встала гибким движением — это продолжался ее бесконечный танец, она всегда танцует. Локоны взлетели, приоткрывая нижнюю часть лица, девушка улыбалась. Барон понимающе кивнул — ну разумеется, она не девственница. Уличная плясунья, странствует с мужчиной. Впрочем, это тоже может оказаться занятным.

Епископ бросил в спину Игмору:

— Э… друг мой… м-м… сын мой, вы ведь не станете возражать, если я потом исповедаю это дитя?

Барон не ответил, он шел прочь, увлекая за собой Лассу. Если она окажется слабенькой, вопрос об исповеди может приобрести несколько иной смысл.

Отфрид с девушкой поднялись на второй этаж. Там все было новым — дорогие белые свечи ярко горели в начищенных подсвечниках, пестрые гобелены украшали свежеокрашенные стены. Новенькие двери. Все перестроено, нынешний Игмор переделал покои на свой лад, только тени остались прежними — когда хозяин замка привел гостью в пустынную галерею и пламя свечей задрожало вдоль стен, темные любопытные змейки возникли в закутках и углах, потянулись к ногам пришельцев, заструились танцующими призраками по стенам…

Вот опочивальня. Отфрид остановился, толкнул дверь — Ласса вошла и с любопытством огляделась. Перед ней была широкая кровать. Над кроватью — старинная мозаика, изображающая игры языческих богов.

После того как барон покинул зал, прошло около двадцати минут. Солдат постарше поднялся, подавая пример юнцам, стоя допил вино и направился к дверям. Тут же встал еще один ветеран, за ним — другой, третий… Проскрежетала отодвинутая лавка, вассалы Игмора поднимались и покидали зал. Глядя на них, и клирики зашевелились. Вот у нижнего края стола вскочил молодой монашек, покосился на соседей, его примеру последовал другой… К гостям подошел слуга с подсвечником и предложил проводить в отведенные им покои — в другое здание. По заведенному в Игморе обычаю в паласе приезжие не ночуют.

Отяжелевшего епископа двое монахов бережно взяли под руки, подняли и повели к выходу. Вскоре в зале осталась только прислуга.

Ридрих будто заснул в своем углу. Сервы Игмора начали убирать со стола, подхватывая на ходу объедки и допивая вино из кубков. Один из слуг, обгладывая баранью ногу, подошел к музыканту и легонько пнул:

— Эй, бродяга, пошел прочь! Проваливай, говорю! Ночевать в замке таким, как ты, не положено. Завтра в час пополудни приходи, заберешь свою маленькую шлюху.

Слуга выпроводил музыканта во двор, там поджидали два стражника. Ридрих послушно побрел между ними, сжимая в кармане тяжелый мешочек с монетами. Во дворе было темно, свет едва пробивался из узких, похожих на бойницы, окон. Сонные солдаты то и дело зевали. Когда зашли в тень, Ридрих уронил лютню, схватил стражника за нашейник доспеха и с разворота ударил кулаком в лицо, потом, согнув руку, добавил локтем. Воин с негромким протяжным лязгом съехал по стене, прежде чем его напарник успел сообразить, что произошло. Бродяга отшвырнул второго стражника — тот повалился лицом в грязь, Ридрих прыгнул ему на спину, затягивая на шее бедняги струну. Через несколько минут хрип стих. Рыцарь встал, осторожно поднял лютню, вытер рукавом и пробежал пальцами по инструменту — не сломалось ли что при падении. Отыскал в стене нишу и аккуратно пристроил там свою драгоценность.

Потом вытащил из ножен задушенного стражника меч и шагнул к тому, которого оглушил первым…

Отфрид сбросил камзол, распахнул на груди рубаху. Скидывать сапоги не стал — лень. Расстегнул пояс с привешенным коротким мечом и улегся на кровать, спиной на подушку. Ласса танцевала перед ним, изгибаясь самым невероятным образом. Руки девушки скользили вдоль тела, оглаживали, расправляли ткань, обрисовывали скудные прелести… Она неторопливо потянула шнурки у талии. Барон наблюдал с улыбкой — в самом деле занятно, хоть что-то новое, он так устал от единообразных развлечений. Отфрид кивнул плясунье и похлопал ладонью по кровати рядом с собой. Под распахнутой рубахой мерно приподнималась выпуклая мускулистая грудь, перечеркнутая темной от времени цепочкой. Под тонким белым шелком слева угадывалась выпуклость — амулет.

Ласса выскользнула из юбки и одним прыжком оказалась верхом на Игморе, он почувствовал животом твердые ягодицы, которые ходили ходуном — она продолжала танец. Девушка запрокинула голову, разглядывая сквозь падающие на глаза волнистые локоны стену с мозаикой. Барон медленно поднял руки, крепко взялся за низкий ворот жилетки, разорвал шнуровку. Между грудей на тесьме висел треугольный стальной амулет, широкий, со скошенными гранями — слишком громоздкий для хрупкой плясуньи.

— Что это у тебя?

— Вот что! — Смуглые кулачки с зажатым обломком меча опустились на поросший рыжим волосом торс. — Вот! Вот!

Барон зарычал, но сильные ляжки танцовщицы вжали его в мягкую перину, он барахтался под Лассой, а она продолжала свой танец:

— Вот! Вот!

Он ерзал, он чувствовал, как кровь бьет из ран, треугольный нож поднимался и опускался, Ласса покрылась темными брызгами, по лицам и фигурам греческих богов стекали алые струйки.

Барон рванулся из-под девушки вместе с периной. Отфрид, Ласса, постель — вместе съехали на пол.

Игмор успел вскочить первым, сжимая укороченный меч, Ласса только-только подобрала под себя ноги, но встать уже не успевала — барон занес оружие.

Распахнулась дверь — между Отфридом и Лассой бросился Ридрих, поднимая отнятый у стражника меч. Столкнулись клинки, бродяга отлетел в угол, сжимая рукоять с обломком в два дюйма длиной, ударился о стену. Косо срубленное лезвие солдатского меча врезалось в низкий потолок опочивальни и задрожало, гудя на низкой ноте. С треском пополз вниз гобелен, накрывая упавшего. Ридрих отшвырнул тяжелую ткань, но подняться не смог, его грудь была располосована наискось — рана неглубока, но кровь текла и текла…

Барон, шатаясь, надвигался на него. Позади Игмора поднялась девушка, запрыгнула на спину, обвила тонкими ногами. Левой рукой она что есть силы рванула цепочку амулета, правой вонзила треугольное лезвие туда, где металл намертво врос в плоть, туда, где въелся фамильный амулет, проклятие Игморов, вырвала нож и вонзила снова, и снова, и снова… Отфрид повалился навзничь, девушка встала над ним, сжимая облепленный кровавыми клочьями медальон. Красные глаза маски сердито сверкали. Ласса застыла, словно статуя древней богини, покрытая жертвенной кровью.

— Это… невозможно… — прошептал Игмор. — Только… только мой меч…

— Или его обломанный наконечник, — ощерился Ридрих. — Помнишь меня?

— Ты?.. Эрлайл… А она?

— Дочь.

— Чья?

— Дочь.

— Я понял! Я помню! Доченька, милая, дай медальон, дай! Все еще можно исправить. Дочь… filia…[98]

Ласса молчала. Она не танцевала, лицо приоткрылось узкой щелью между слипшимися от крови черными прядями.

— Отдай медальон, все можно исправить! — Отфрид корчился на полу и хрипел, не в силах подняться. Его руки тянулись к девушке. — Отдай, зачем он тебе? Как ты сможешь доказать, что дочь мне? Отдай, а я завтра же объявлю тебя наследницей! Ну? Баронесса Игмор! Отдай! Ридрих, ты скрыл от нее, ты скрыл, что она моя дочь? Она не любит тебя! В этом мире никто никого не любит! Моя дочь не любит те… бя… ни… кого… не любит…

Эрлайл улыбнулся. Он ничего не скрывал — девочка сама решила явиться сюда. Явиться — зачем? Ласса молчала. Она знает ровно столько же, сколько эти двое — каждый из них может быть отцом. И скорее это Отфрид. Круг не разорвать — младший Игмор убивает старшего, как там, в подземелье. Круг не разорвать. Огонь свечи дрожит, тени пляшут по мозаике. Темные змеи ползут из углов, льнут к голым ногам танцовщицы…

В одной руке Лассы стальной обломок, в другой медальон. Соблазн велик. Всего лишь надеть цепочку на шею, приложить красноглазую морду к груди, там, где так долго болтался треугольный амулет — отколотое острие фамильного меча…

Ридрих, тяжело дыша, привалился к стене и обмяк. Перед его глазами римская мозаика. Но это не опочивальня Отфрида, это зал. У стены — двое мальчишек. Разглядывают изображение…

— …Ты знаешь, что здесь написано?

— По-моему, это греческие буквы. «Эромэхия»?

— «Эромахия». А ты знаешь, что это означает?

— «Эрос» — «любовь», а «махия» — «убиение». Убиение любви? Как ты думаешь?..

Теперь Ридрих знал, что означает «Эромахия»… Эромахия — древняя богиня, нимфа Игморского холма, владычица этих мест. Это она танцует одна, это она — единственная из всех — не желает принять участие в пиршестве Диониса-Вакха. Ей безразличны пришельцы с их масками демонов и мечами, с их порядками и законами. Эта земля во власти Эромахии, богиня всегда отыщет способ возвратить отнятые у нее права. Не сразу, так годом позже… веком позже… Что века для бессмертной богини?

И что означает ее имя? «Убиение любви»? «Убиение любовью»? Кто знает… Да имеют ли власть над богиней греческие слова? «В этом мире никто никого не любит», — сказал демон, завладевший Отфридом Игмором… «В этом мире никто никого не любит», — сказала Ианна… «Но ты сумел ее переубедить», — напомнила Ласса… Или это слова Эромахии?..

Ридрих пришел в себя, но не хочет открывать глаза. Слышит тихий треск, потом — легкие шаги. Ласса идет к нему. Что происходит? Ридрих не хочет видеть, как девочка с медальоном, вгрызающимся в плоть на груди, приближается и заносит меч. Он верит, что Ласса обломком заклятого клинка распорола простыню и идет, чтобы перевязать его рану…