Рай на заказ (сборник) Вербер Бернард

– Вы в этом уверены? – удивленно спросил Джон Альварес.

– Я лично испытал катапульту. Батут в точке приземления широк, но давайте представим, что сильный порыв ветра изменил мой курс, – все, я разбиваюсь насмерть. Погодный фактор невозможно взять под контроль, так что у изобретенного средства передвижения нет никакого будущего.

Джон Альварес нахмурился. Он не собирался относиться к делу легкомысленно.

Клиент протянул мне чек, но в тот момент, когда я собирался его взять, отдернул руку:

– Я заплачу вдвое больше, если...

Он запнулся, смутившись.

– Если что? – настаивал я.

– Если вы саботируете работу их катапульты в день официальной презентации. Я хочу быть уверенным в том, что испытатель «отклонится от курса», как вы и рассказывали. Полагаю, что труп, размазанный по фасаду, должен стать достаточно убедительным аргументом, и мы выиграем время, чтобы запустить в производство... собственные «особо безопасные» катапульты.

Удивленный тем, что мой рассказ так и не внушил клиенту отвращения к катапультам и батутам, я ответил, что профессиональная этика и личные принципы запрещают мне заниматься подобными делами. Я настаивал на следующем: чтобы дождаться краха конкурирующего проекта, следует просто довериться естественным воздушным потокам и капризам ветров. Как я и надеялся, ставки тут же стали расти. В конце концов профессиональная этика и личные принципы потупили взор, и мы с ними с удовольствием услышали об утроении первоначальной суммы. Клиент вручил мне половину, а остальное я должен был получить после «несчастного случая» во время официальной презентации, которая должна была состояться через три месяца.

После того как посетитель ушел, Элизабет встала, утирая взмокший лоб. Жара сделала выпуклости под ее белой блузкой очень четкими. Секретарша принесла мне стакан виски, смешанного с несколькими капельками ее пота.

– Думаю, это пойдет вам на пользу, – заявила она.

Вот что я больше всего ценю в Элизабет – способность произносить обыденные фразы в самый необычный момент.

Я включил вентилятор с большими лопастями, который приводила в движение белка, бегущая внутри колеса. Достаточно было опустить сеточку с семенами подсолнечника, как белка, увидев перед собой еду, бросалась вперед, чтобы ее схватить. Колесо поворачивалось, и вентилятор начинал вращаться.

– Вам не кажется, что становится все жарче и жарче? – поинтересовалась Элизабет, расстегивая еще одну пуговицу на блузке, что позволило мне бросить взгляд вниз – на два гладких и лоснящихся шара ее грудей. – Я спрашиваю себя: а не продолжает ли увеличиваться дыра в озоновом слое, несмотря на все меры предосторожности. Что вы думаете об этом, месье Толедано?

– Я очень вас люблю, Элизабет, – ответил я сразу на оба ее вопроса.

Услышав комплимент, она зарделась.

Я взглянул на свои солнечные часы. Полоска тени на циферблате указывала на 17 часов, и я решил, что на сегодня уже достаточно поработал.

Лифт работал на спуск быстрее, чем на подъем. Я помахал спортсменам, бегущим в полом барабане на цокольном этаже, прошел на парковку и открыл замок, удерживавший на месте мой «форд-мустанг».

Возвращаясь домой, я видел, как работники дорожных служб снимали с ветвей особо разложившиеся трупы повешенных. Должно быть, жители окрестных домов пожаловались на обилие мух.

За несколько перекрестков до дома, на пересечении Пятой и Сорок третьей авеню, я попал в пробку, причиной которой была телевизионная бригада. Или, точнее, выпуск вечерних новостей. Посреди площади была установлена сцена в форме прямоугольного экрана. На ней сидел какой-то журналист и читал новости:

– Президент Нимрод объявил, что дыра в озоновом слое продолжает увеличиваться. В связи с этим меры по борьбе с загрязнением окружающей среды примут еще более радикальный характер.

За спиной ведущего актеры мимикой и жестами изображали сцены из выпуска: убийства, войны, несчастные случаи, свадьбы, спортивные состязания. Программу завершал прогноз погоды, который разыгрывали гримасничающие артисты в костюмах солнца и облаков.

Такие же театры-телевизоры в эту же самую минуту передавали те же самые новости почти по всему городу.

Добравшись наконец до дома, я рухнул в кресло и повесил кусочек сыра перед мышью, чтобы включить проигрыватель и послушать кусочек старого доброго джаза. Я очень любил эту музыку.

Джаз...

Некогда он, вероятно, вызывал желание курить и заниматься любовью. Ведь само слово «джаз» на сленге означало «любовь». Впрочем, у меня джаз неизменно вызывал желание пить.

Закрыв глаза, я мысленно представил себя в роли парящей птицы... Ведь как бы то ни было, мною совсем недавно выстрелили из катапульты, и я пролетел от Квинса до Манхэттена!

Раздался стук в дверь.

За стеклянной створкой я разглядел чей-то стройный силуэт.

– Умоляю, помогите! Без вас я пропала, – вполголоса проговорила незнакомка.

Не раздумывая, я позволил ей войти и предложил свое кресло.

Это была сногсшибательная женщина.

Черный костюм, подогнанный точно по росту, короткая юбка, нисколько не скрывавшая длинных ног в чулках в сеточку и туфлях на высоких каблуках. Губы, накрашенные вызывающе красной помадой, и брови, подведенные карандашом.

Она была сама элегантность, что крайне редко встречается у современных девушек. Их скорее можно отнести к стилю хиппи, тогда как моя гостья полностью соответствовала джазовой музыке, которую медленно выталкивал из себя мой проигрыватель или, если точнее, донельзя уставшая, но по-прежнему стремящаяся добраться до сыра мышь. Посмотрев на выпученные глаза грызуна, я испугался, что тот не выдержит даже до конца отрывка «Fever»[3].

Женщина поправила прическу. Я налил гостье рюмку виски, и она выпила маленькими нервными глотками.

Незнакомка кратко объяснила, что ее отец в прошлом принадлежал к группировке «Ангелы Ада» и ему до сих пор так и не удалось порвать со страстью к мотоциклам на бензиновом двигателе.

– Он вскоре будет повешен, – вздохнул я с мрачной уверенностью. – И это совершенно правильно. Мой отец был убит в бою с отрядом «Ангелов Ада». Я ненавижу их.

– Нет, его не повесят. Потому что вы спасете его.

– Я не могу. Меры по борьбе с загрязнением окружающей среды только что вновь ужесточены и...

– Я всего лишь прошу вас образумить отца, пока еще не слишком поздно. И заплачу вам за молчание.

Музыка неожиданно прекратилась. Вероятно, мышь в проигрывателе умерла от инфаркта. Я отправился на кухню за новым грызуном (их называют батарейками и утилизируют в цветочных горшках – все ради заботы об экологии) и поместил его в аппарат. Зазвучала композиция «Stormy Weather»[4].

– Почему я? – Разговор продолжился.

– Мой брат сказал, что вы лучший. Он работает директором департамента в КНМ.

– Вы – сестра Джона Альвареса? Я виделся с ним всего несколько минут назад. Он никак не мог рассказать вам о завершении нашего дела.

Она сомкнула и разомкнула длинные ресницы:

– Он сказал, что вы благородный человек и работаете с потрясающей эффективностью.

– Я действительно успешно решил его «небольшую проблему».

– Он навел справки, прежде чем обратиться к вам. Он заверил меня, что редко встречал настолько честного и высоконравственного человека.

– Лесть на меня не действует. Кстати, где вы раздобыли мой домашний адрес?

– Я следила за вами, – призналась она. – Я не хотела приходить к вам как официальная клиентка.

Я, частный детектив, естественно, почувствовал досаду из-за того, что не обнаружил слежку. Меня вели как новичка – и кто? Какая-то женщина, а я даже не сумел ее засечь. Гостья тем временем приблизилась и прижалась ко мне грудью:

– Умоляю, помогите. Спасите моего отца.

Я заколебался. Она воспользовалась моим замешательством, чтобы впиться в меня губами и поцеловать с ненасытной страстью.

– Поверьте, я буду вечно вам признательна. Джаз заиграл медленнее: мышь отвлеклась, пораженная поведением моей гостьи.

– Меня зовут Сабрина Альварес, – выпалила она на одном дыхании. – Я всего лишь скромная актриса театра новостей, но я отдам вам все, что у меня есть.

Теперь я понял, почему на ней такой нелепый наряд. Актриса! Эта несчастная вынуждена каждый вечер изображать на уличных подмостках драмы, происходящие в нашем мире.

– Месье Толедано, если вы откажетесь, у меня не останется никакой надежды. Мой отец безумен. Совершенно безумен. Но он не злой человек. Нужно всего лишь поговорить с ним, убедить его.

В уголке ее глаза показалась слеза и, смешавшись с тушью для ресниц, прочертила на щеке длинную темную дорожку.

– Кажется, вы ранены, – прошептала девушка, запуская руку под мою наполовину расстегнутую рубашку и поглаживая волосы на моей груди где-то около сердца.

Я не очень хорошо помню, что произошло потом, но мы занимались любовью. И редко когда еще в моей жизни я ощущал такую уверенность в том, что совершаю глупость. Огромную глупость.

На следующий день мы отправились в путь.

Мы долго ехали на запад, и вот я припарковал свой красный 18-скоростной «форд-мустанг» возле небольшого дома, уединенно стоящего в отдаленном предместье.

Было очень жарко. После многочасового верчения педалей на автобане очень хотелось пить. Моя пассажирка также обливалась потом. Надо сказать, пикантный наряд, который она надела, дабы убедить меня помочь ей, на самом деле совсем не подходил для условий более... спортивных. В итоге ей пришлось кое-где порвать свою одежду. Вместе с тем зрелище ее роскошного тела стало для меня дополнительной мотивацией к ведению расследования.

Дом казался нежилым.

– Папа! Папа!

Никто не ответил. Но едва я приблизился к задней части строения, как меня поразили незнакомые шум и запах.

– Не может быть!..

Я бросился вперед. Моим глазам предстало необычайное зрелище.

Невысокий старик с длинной седеющей бородой и носом, напоминающим нос самолета, в кожаном шлеме и круглых очках со стеклами из сиреневой слюды, восседал на двухколесном механизме. Такие устройства я до сих пор видел лишь на фотографиях и иллюстрациях к романам в жанре «хоррор».

Настоящий мотоцикл!

Длинные волосы старика выбивались из-под кожаного шлема. Из динамиков мотоцикла – без какого-либо грызуна внутри – доносилась песня «Born to be wild»[5].

На его воротнике блестело несколько металлических блях. Точно так же сияли окованные железом носки его сапог, заклепки на кожаной куртке, татуировки и пирсинг. Он выписывал круг за кругом по покрытой чем-то вроде смолы кольцевой трассе, которая, судя по всему, и была устроена специально для этого.

Когда старик нас заметил, он наконец соблаговолил остановить свой дымящий и сверкающий агрегат прямо рядом с нами. Затем поднял на лоб свои сиреневые очки, об которые всмятку разбилось множество несчастных мошек, и указал на дьявольский аппарат:

– Ну что, обалдели, а? «Харлей – Дэвидсон», модель «фантом»! 1852 кубических сантиметра, два карбюратора, двигатель с впрыском топлива, дисковые тормоза с поршневой скобой! Впечатляет, а?

– Папа, о папочка, я так испугалась! Я думала, что больше тебя не увижу!

Старик с подозрением посмотрел на меня:

– А это еще кто?

– Послушай, папа, я привела этого человека, чтобы он поговорил с тобой. Ты больше не можешь так жить! Это слишком опасно.

Старик, который был похож на косматую лисицу, бросил в мою сторону взгляд, полный сомнений:

– Очередной муж? Правильно сделала, что бросила предыдущего: он был коротышкой. Я верю в широкоплечих парней со шрамами на лице.

– Джереми Толедано – частный детектив. Только он сможет помочь нам, если возникнут неприятности, потому что знает, как работает полиция. Раньше он служил в ПБЗ.

– В ПБЗ? А, ну да! В «Придурках и Бедных Занудах»?

Он наконец отключил контакт. Мотор перестал грохотать и изрыгать дым. Старик ловко спрыгнул с мотоцикла, как с боевого коня. Он направился ко мне и на ходу совершил чудовищный поступок. Вытащил сигару из кожаного футляра и принялся с упоением дымить ею.

– Нет, папа! Только не это!

– Плевать! Лучше сдохнуть от рака легких, чем отказывать себе в маленьких удовольствиях. Я стар. Они перевешали всех моих приятелей – курильщиков и байкеров, и я буду последним.

Я понял, что обязан вмешаться:

– Господин Альварес, проявите благоразумие! Дыра в озоновом слое достигла критических размеров. Вы наверняка слышали президента Брюса Нимрода: важен каждый кубический метр. Все может рухнуть даже из-за небольшого выброса загрязняющих веществ.

– Все рухнет? Мне плевать. Человечество может катиться к черту, пока я получаю удовольствие от моего «харлея» и сигары «Ромео и Джульетта».

– Видишь, это нелегко! – вздохнула Сабрина Альварес. – Прошу тебя, спаси моего отца. Он не понимает, что делает.

У меня мелькнуло желание отправить экстренный вызов в полицию, освободив одного из смс-воробьев, которых я держал у себя в машине, но Сабрина казалась настолько взволнованной, что это остановило меня.

– Это... хм... преступник, загрязняющий окружающую среду, – заявил я.

– Это мой отец, – ответила она.

– Он увеличивает дыру в озоновом слое!

– Он как ребенок!

– То, что он делает, может спровоцировать конец света.

– Он не отвечает за свои поступки.

– Мой гражданский долг – заявить о нем властям. Если я этого не сделаю, то стану соучастником преступления и моя жизнь окажется под угрозой.

Она подошла ко мне так близко, что я почувствовал запах ее духов.

– Мне очень жаль, Сабрина. Думаю, ты просто не понимаешь, какую катастрофу может вызвать этот человек.

– Я понимаю, что такой мужчина, как ты, может сделать для такой женщины, как я.

Она посмотрела на меня, и я увидел вызов в ее глазах.

– Я должен сообщить о нем куда следует.

– Ты должен спасти его.

– За каждого разоблаченного врага окружающей среды обещают заплатить десять тысяч.

– Я обещаю тебе особую награду: десять тысяч поцелуев.

Старик, усмехаясь, слушал нас, будто все это его не касалось. Казалось, он занят только своей сигарой и наслаждением, которое получал от нее. Внезапно, словно ему в голову вдруг пришла какая-то идея, он ринулся к холодильнику, вытащил холодный бифштекс и с аппетитом сожрал его прямо у меня на глазах. Из куска, который он ел, тек кровавый сок, и это не оставляло ни малейших сомнений: это был вовсе не соевый паштет. Это был кусок, отрезанный от трупа быка. Старик одновременно жевал мясо, курил и пил.

– О’кей, – сказал он c набитым ртом, тыча гаванской сигарой мне в грудь. – Я согласен закопать мой «Харлей – Дэвидсон», запас бифштексов и коробку сигар. Но при одном условии.

– Слушаю вас.

– Я хочу, чтобы молодой представитель нового поколения узнал, какое счастье сжимать ногами ревущий «Харлей – Дэвидсон» марки «фантом» с двигателем объемом 1200 кубических сантиметров.

– Как это понимать?

– Я имею в виду вас.

– Но это запрещено!

– Это условие, выполнение которого обеспечит восстановление порядка. Поверь, когда этот приятель между бедрами, ощущения круче, чем когда ты с женщиной! Хо-хо!

Я сделал шаг назад.

– Чего вы боитесь? Узнать, каково это, или нанести вред окружающей среде?

В этот момент Сабрина крепко прижалась ко мне:

– Умоляю, сделай, что он велит, – и все закончится. Я хорошо тебе заплачу. И потом, дракон ждет тебя.

Дракон...

Перед моим мысленным взором вспыхнули все безумные картины прошедшей ночи. Когда я раздел Сабрину, то увидел татуировку у нее на спине – дракон в окружении обнаженных женщин посреди сада, полного экзотических цветов. Она сказала мне: «Это экран, и в самый жаркий момент действия вы будете наслаждаться еще и произведением искусства». И занимаясь с ней любовью, я поймал себя на том, что разглядываю мельчайшие детали роскошной татуировки на ее нежной коже.

– О’кей, – сказал я, – но только один круг. А потом мы уничтожим все улики. Включая бифштексы.

Пожилой «Ангел Ада» передал мне черную куртку и включил автомагнитолу. Он сказал, что это саундтрек к легендарному фильму «Беспечный ездок». Потом он протянул мне шлем и воткнул в зубы сигару, которую тут же поджег. Я кашлял, сосредоточив все внимание на двухколесном механизме.

Сабрина Альварес подбадривала меня жестами, а ее отец был в полном восторге от того, что я согласился хотя бы попробовать.

Он объяснил мне, как трогаться с места, тормозить и переключать скорости. Сначала я двигался потихоньку, учась удерживать мотоцикл, чтобы он ехал, куда мне надо. «Харлей – Дэвидсон» производил чудовищно много шума и дыма, дымила и моя сигара. Однако я почувствовал, как внутри меня возникает некое новое ощущение. После первого круга мне захотелось сделать второй, затем третий. Я переключал скорости, заставляя механического монстра реветь еще громче.

Спидометр показывал 110, 120, 150, 170, 190 и вскоре 200 километров. А затем на нем появились совершенно безумные цифры: 220 километров в час!

Я вновь испытал, теперь в горизонтальной плоскости, те же ощущения, которые пережил при движении по вертикали во время падения после выстрела из катапульты. С той лишь разницей, что на этот раз я мог управлять продолжительностью действа.

Я прибавил ходу, в восторге от того, как мотоцикл встает на заднее колесо, и поймал себя на том, что смеюсь, а моя рука увеличивает громкость автомагнитолы, из которой теперь несся рев группы «Van Hallen», исполнявшей «Eruption»[6], хард-рок в стиле семидесятых.

Альварес-старший, судя по всему, был счастлив видеть, как я предаюсь его излюбленным порокам. Время шло, но я этого не замечал. Композиции в стиле хард-рок звучали одна за другой.

Гроза грянула в тот момент, когда я слушал «Thunder»[7] группы «AC/DC». Я еще поездил под дождем, под раскаты грома и узнал удовольствие, доступное моим предкам, – извращенное наслаждение «добровольно» загрязнять окружающую среду.

Когда топливный бак опустел, Альварес взялся наполнить его снова. Он предложил мне другую сигару, и на этот раз я сумел вдохнуть дым не закашлявшись и понять смысл загрязнения легких.

Я продолжал кататься. Долго. Потеряв всякое представление о времени.

Из-за грома ли или из-за рева динамиков, но я не услышал, как полицейские вопили в рупор: «Немедленно остановите эту чудовищную машину!» Множество людей в униформе окружили меня и взяли на мушку, приготовившись по команде разрядить арбалеты. А я все еще сжимал зубами дымящуюся сигару. Пятую по счету.

Все, что я смог сказать в свое объяснение, было:

– Я понимаю, что обстоятельства свидетельствует против меня, но на самом деле все не так, как вы думаете.

Сабрина Альварес и ее отец безмолвствовали. И даже почему-то выглядели совершенно спокойными.

И вдруг я понял.

Зная, что полиция вот-вот явится за ним, отец попросил дочь соблазнить меня, чтобы свалить всю вину на незадачливого частного детектива. Для этого в нужный момент я должен был сидеть на мотоцикле.

– Это он, – просто сказала Сабрина, указав на меня.

Я колебался лишь долю секунды. Мотоцикл ринулся вперед, и, воспользовавшись пригорком как трамплином, я верхом на ревущем и чихающем механизме взмыл над полицейскими.

И вот всадники из КПБЗ уже пришпоривают своих боевых скакунов, чтобы броситься за мной в погоню.

Я пригнул голову. Арбалетные болты замелькали вокруг меня, со свистом вспарывая воздух. Мотоцикл был ниже, чем лошадь, и я благополучно проскочил под нижними ветвями деревьев. Я выехал на автобан, а полицейские по борьбе с загрязнением неслись галопом далеко позади.

В футляре на боку мотоцикла я совершенно случайно наткнулся на старый маузер. Я принялся палить в ближайшего кавалериста. Следом за выстрелом раздавался звук падения гильзы. А вот отдача у огнестрельного оружия оказалась гораздо сильнее, чем у арбалета, и мне пришлось крепко сжимать рукоять пистолета, чтобы компенсировать этот эффект.

На ровных участках автобана у меня было преимущество перед преследователями, но как только на дороге появлялись рытвины и места, занесенные песком, в выигрышном положении сразу же оказывались кавалеристы.

В момент секундного прозрения я осознал, что вооружен устройством, основанным на порохе, то есть взрывчатом веществе, и более того – стреляю из него в полицейских, борющихся против загрязнения окружающей среды. Круг замкнулся. Из-за женщины вся моя жизнь оказалась вывернутой наизнанку.

Папа, прости меня. Сам не знаю, как я ухитрился вляпаться во все это.

Лампочка указателя уровня бензина замигала, моя грохочущая и дымящая машина сначала закашлялась, а затем смолкла. Я спрыгнул со ставшего бесполезным механизма и прицелился в нескольких полицейских, в одного за другим, но пистолет лишь щелкал пустой обоймой. И когда я начал работать кулаками, то повторял слова, которые звучали теперь абсолютно бессмысленно:

– Видимые обстоятельства иногда могут обманывать нас, но на самом деле все совсем не так, как вы думаете.

Они скрутили меня, опутав сетями, как при поимке опасных хищников. Затем отлупили полицейскими дубинками. Думаю, они хотели убить меня, но чудовищное преступление, которое я совершил, должно быть, показалось интересным дежурному офицеру. Он решил, что случившееся – уникальная возможность преподать остальным хороший урок.

Я предстал перед судом. Сабрина и ее отец выступали свидетелями со стороны обвинения. Они утверждали, что сделали все возможное, чтобы убедить меня не залезать на смертоносный механизм, но я, дескать, был одурманен удовольствием, которое получал от загрязнения окружающей среды.

Полицейские подтвердили, что обнаружили меня в тот момент, когда я как безумный давил на газ «харлея», находясь во власти галлюцинаций и вдыхая дым сигары. Они также напомнили судье, что при попытке ареста я обратился в бегство и стрелял в них из револьвера.

«Черт возьми! Эта женщина поимела меня, как желторотого новичка».

Свидетельских показаний моей секретарши Элизабет и моей матери – они утверждали, что всю свою жизнь я был образцовым борцом против загрязнения окружающей среды, сортировал мусор и утилизировал продукты своей жизнедеятельности, – оказалось недостаточно, чтобы повлиять на решение судьи. Ведь все это происходило в самый разгар процесса по ужесточению законодательных норм.

Меня поместили в тюрьму для особо опасных преступников.

Накануне казни мне нанес визит сам президент Брюс Нимрод. Он явился в камеру в сопровождении ассистентки, которая указывала ему дорогу. На слепце были синий костюм, синяя рубашка и синий галстук. Помощница усадила его ко мне лицом.

– Видите ли, господин Толедано, я хорошо знал вашего отца, – произнес президент. – Это был великий борец против загрязнения. Мне рассказали о том, какой героизм он проявил в битве под Альбукерке. Лично я считаю, что это сражение оказалось решающим моментом в нашей борьбе за выживание планеты. Если бы под Альбукерке мы потерпели поражение... – он помолчал, – в мире воцарились бы те, кто загрязняет окружающую среду. Люди превратились бы в эгоистов, которые думают только о собственном маленьком удовольствии в ущерб всему человечеству. Вы не знаете, как было раньше... Люди покупали продукты в громоздкой пластиковой упаковке, которую они тут же выбрасывали. Они управляли полноприводными автомобилями с дизельным двигателем, и в каждой такой огромной машине сидело всего по одному человеку. Заправленные очищенным керосином самолеты повсюду распространяли токсичный дым, прожигавший дыры в облаках...

Казалось, он напряженно вглядывается в меня своими голубыми глазами.

– Раньше почтовые ящики ломились от рекламных проспектов. Бумагу расходовали не глядя. Пластик расходовали не считая. Целые леса изводили на рамки для картин или одноразовые платки. Воздух, вода, почва – люди загрязнили все ради удовлетворения своих мелких желаний. Мало кто сознавал, что творит.

Президент умолк, словно предоставляя мне возможность обдумать услышанное.

– Говорят, вы ехали на мотоцикле, с сигарой и пистолетом. На «Харлей – Дэвидсон», насколько я знаю. На любимом мотоцикле «Ангелов Ада». Понимаете ли вы, что они были нашими врагами – врагами вашего отца и моими? Худшими из всех. Это они убили его под Альбукерке. Пулей из огнестрельного оружия в спину. Загрязнять окружающую среду свойственно трусливым, подлым и равнодушным душонкам. А ваш отец был замечательным человеком. Хоть это вы понимаете?

– Да, – ответил я.

Он покачал головой и вздохнул:

– Временами я спрашиваю себя, не напрасно ли все, что я делаю. Ведь стремление получить удовольствие немедленно всегда будет сильнее голоса совести. Людей не останавливает даже страх, что их собственным детям нечем будет дышать.

– Нет, то, что вы делаете, важно.

– И это говорите мне вы? Судя по всему, отпрыски правителей нефтедобывающих стран готовят серию покушений с целью вернуть себе удовольствие ездить на машинах с бензиновым двигателем. Мне едва-едва удалось помешать лишь одному из таких планов. И вот теперь вы...

– Я очень сожалею, – прошептал я.

Он вновь покачал головой, а его слепые глаза по-прежнему смотрели куда-то вдаль. Даже его лицо больше не было обращено ко мне.

– Как президент ООН, я постараюсь сделать все, что в моих силах.

Он грустно улыбнулся и протянул руку в мою сторону.

Не зная толком, как поступить, я пожал ее, но он ожидал от меня вовсе не этого. В конце концов я понял, что он хочет дотронуться до моего лица.

– Там, на мотоцикле... вы узнали, что такое скорость, не так ли?

– Это было совершенно опьяняющее чувство...

– Вам казалось, что сама смерть вам не страшна?

– Мне казалось, что я... летел.

Президент снова кивнул, на этот раз с пониманием:

– Скоро весь мир узнает это чувство. Завтра я торжественно объявлю о появлении нового вида транспорта. О катапульте. Надеюсь, легкое опьянение от пользования им сможет сравниться с головокружением, возникающим от быстрой езды на мотоцикле.

– Я в этом уверен, – ответил я.

Он провел рукой по моему лицу, будто желая составить представление о моем облике. Затем сделал знак ассистентке, чтобы та вывела его из камеры.

Казнь через повешение проходила в уютном сквере во дворе моего дома. Лучи утреннего солнца заливали окрестности.

Посмотреть на церемонию собралась целая толпа: полицейские из ПБЗ, зеваки и несколько знакомых лиц.

В первом ряду стояла моя мать. Низкая, тщедушная фигурка в черной куртке. Каждый раз, когда она пыталась взглянуть на меня, ее лицо искажалось от горя. Справа от нее стояла Элизабет, проявлявшая гораздо больше эмоций.

Кто-то раздвинул толпу, чтобы подойти поближе ко мне. Это была Сабрина Альварес. Она явилась без отца, зато с братом, Джоном, пресловутым директором департамента КНМ. На ней были черная блузка и юбка с разрезом, открывавшая ее потрясающие ноги и самый кончик хвоста дракона. Ее лицо было закрыто вуалью, и она рыдала так, будто была моей вдовой, а ведь когда мы расстались в прошлый раз, она была совершенно довольна происходящим. Теперь я понял, почему ей так легко удалось обвести меня вокруг пальца.

Ничего не скажешь, актрисы обладают огромным талантом в подобных делах.

Ну что ж, по крайней мере, моя смерть поможет уничтожить мотоцикл, загрязняющий окружающую среду.

Я вновь подумал о том захватывающем ощущении, которое испытал сидя в седле «харлея», когда разогнался до 220 километров в час.

Итак, вот, значит, какое чувство лежит в основе процесса, поставившего наш мир на грань уничтожения.

Полицейский из ПБЗ подтолкнул меня к дереву, которому предстояло стать моей виселицей. Я взглянул на пеньковый канат. Претензий к его качеству возникнуть не могло. Кто-то даже нанизал на него кожаное колечко, чтобы конец веревки не растрепался. Славная работа.

На скользящий узел только что уселся воробей с привязанным к лапке смс-сообщением. Но у меня руки связаны за спиной, как же я его прочитаю...

«Кому-то есть что сказать мне, кто-то даже в этот момент думает обо мне».

Офицер ПБЗ перечислял предъявленные мне обвинения. Я слушал его вполуха.

...использование машины с двигателем внутреннего сгорания... курение сигары... использование оружия на основе пороха... употребление в пищу трупа быка... безответственное и эгоистичное поведение... бесчестье семьи... опозорил память своего отца, героя борьбы против загрязнения окружающей среды...

Я почувствовал, что устал. Когда же все это кончится?

В завершение офицер назвал меня человеком, недостойным того, чтобы жить. Мерзавцем. Лжецом. Скотиной. Предателем дела ПБЗ, членом которой я был когда-то. Позором ОЮЗП, старавшихся дать мне элементарное представление об экологии. Помехой для окружающих. Воплощением загрязнения природы.

Он напомнил о семи законах о защите окружающей среды в масштабах планеты, о тяжести моих преступлений, о том, что я попрал все эти установления. Это заняло много времени. Слишком много.

Я разглядывал воробья с эсэмэской, который ждал меня.

«Кто же мог прислать мне сообщение?»

Затем начались приготовления к казни.

Я должен был подняться по приставной лестнице. За мной по пятам следовал палач, который продел мою голову в петлю и поправил скользящий узел. Воробей вспорхнул, но тут же снова уселся на ветку рядом со мной.

Специально назначенный офицер повесил мне на шею позорную табличку, на которой крупными красными буквами было написано: «ЗАГРЯЗНИТЕЛЬ».

Несколько зевак, пришедших полюбоваться на зрелище, принялись свистеть и выкрикивать оскорбления.

Палач убедился, что все в порядке, и сделал знак офицеру.

« Что ж, вот и все».