Последний вираж штрафбата Кротков Антон

В глазах второго пилота лукавая настороженность. Остальные тоже добродушно гадают про себя, что на этот раз выкинет «Шурик». Диспетчерская вышка уже во второй раз недоуменно запрашивает: «Почему не взлетаете?»

Наконец, в люке появляется сияющая физиономия Славика.

— Михалыч, смотри! — радостно объявляет Мячиков, демонстрируя командиру и всем остальным какой-то пакет. — За такую рубашку в Москве полтораста «рэ» спекулянты дерут.

— На что выменял-то? — сразу поинтересовался бортинженер.

— Почему выменял! — обиделся радист. — Мы что, бедуины какие-то натуральным обменом заниматься?

Мячикову не терпелось поскорее примерить обнову, и он тут же принялся рвать целлофановую упаковку. Глаза его при этом блестели.

— А тебе известно, что иностранную валюту из НЗ[25] по возвращении на базу придется до последнего цента и тугрика сдать в финчасть? — вкрадчиво поинтересовался у парня майор Кабаненко.

— Ничего! — беззаботно отмахнулся Славик. — Могут у нас, в конце концов, случиться непредвиденные расходы во время незапланированной посадки?

— А ведь он прав, — с энтузиазмом поддержал Шурика бортинженер. — Впервые сели в капстране и даже сигарет хороших не купили.

— Ничего, — ласково осадил инженера командир. — «Беломор» покуришь, если не хочешь, чтобы тебя затаскали за растрату казенных средств.

Между тем охваченный покупательским ажиотажем Шурик взахлеб рассказывал о только что сделанном открытии:

— Мужики, тут, оказывается, у всех местных офицеров и сержантов своя торговлишка в городе имеется. У кого лавка, у кого «шопик» какой. Стоило мне отойти на десять шагов от самолета, как ко мне тут же подвалил какой-то местный торгаш в хаки и принялся доставать из сумки всякие шмотки, японские часы, женскую косметику. И на смеси ломаного русского и английского мне лапочет: не желаете ли господин это, не желаете ли то?

— А где этот купец сейчас, ушел, что ли? — заинтересованно осведомился оператор по вооружению. — Я бы тоже жене хороший подарок хотел привезти.

— Я ему только свистну, он тут же снова нарисуется, — уверенно заявил Мячиков. — Мы со своими долларами для местных, как продавцы печенки для уличных котов.

Некоторое время майор флегматично наблюдал за зреющим на его корабле бунтом. Прилетевшие из страны, где пустые магазинные прилавки являлись нормой жизни, летчики азартно обсуждали возможную перспективу шопинга.

И тут с Мячиковым вышел комичный конфуз. Достав из упаковки обещанную ему английскую нейлоновую рубашку, он вдруг обнаружил, что держит в руках женскую блузку из стопроцентного египетского хлопка с кокетливым бантиком, перламутровыми пуговками и рюшечками…

После того когда сил хохотать над незадачливым покупателем больше ни у кого не осталось, наступил момент для вынесения приговора.

— И что мне с тобой делать, король барахолок? — чуть склонив голову набок, командир с задумчивым прищуром разглядывал зачинщика чуть было не вспыхнувшего финансового мятежа.

— Командир, а ты прикажи ему в будущее воскресенье явиться в этой обнове на танцевальный вечер в Дом офицеров.

Последовала новая волна шуток и острот в адрес «туриста». Но вскоре всем стало не до смеха…

Уже поглядывающие в сторону Запада коварные сыны Востока так торопились поскорее выпроводить самолет русских союзников, что чуть не угробили его на взлете. Из-за ошибки местного диспетчера курс взлетающего ракетоносца неожиданно попытался пересечь военный вертолет.

Шасси самолета уже оторвались от полосы, а его двигатели вышли на режим взлетной мощности. Для любого другого многодвигательного большого самолета, загруженного под завязку топливом, такая незапланированная встреча закончилась бы катастрофическим столкновением. Выполнить эффективный крен уклонения не позволяла находящаяся всего в пятнадцати метрах под крылом земля. Спасла уникальная сверхманевренность новейшей машины. Матюгнувшись, командир рывком двинул ручки управления двигателями до отказа вперед, одновременно штурвалом на себя выводя машину на максимально большой угол атаки. Имея запас по тяге двигателей, они буквально с ходу перепрыгнули винтокрылую преграду. Однако запаниковавших вертолетчиков это не спасло. Шарахнувшись в сторону от мчащейся навстречу с оглушительным ревом белой громадины, «вертушка» зацепила лопастями несущего винта радиовышку.

Правда, падения и последующего взрыва злополучного вертолета экипаж советского военного самолета уже не видел. О трагической развязке досадного происшествия сообщил экипажу Мячиков, который еще долго слушал заполнившие радиоэфир вопли египетских диспетчеров и командиров, среди которых иногда звучали проклятия в адрес русских летчиков.

После взлета экипаж вначале взял обратный курс на Россию. На египетской авиабазе должны были думать, что русский ракетоносец выполнил учебное задание и возвращается на базу. Слишком высока была вероятность того, что кто-нибудь из местных военных оперативно «сольет» информацию о визите советского стратегического бомбардировщика тем же израильтянам. А от них важные сведения быстро попадут к американцам.

Но над Средиземным морем огромная белая птица совершила стремительный нырок с десяти километров до двухсот метров и с перегрузкой в две с половиной G понеслась над самыми волнами к своей цели.

Оставшийся участок маршрута прошли без осложнений. В зоне ожидания у африканского побережья состоялось рандеву ударной машины с уже поджидающим ее летающим танкером. Стыковка с заправщиком сильно осложнялась тем обстоятельством, что сближение с ним приходилось выполнять в условиях полного радиомолчания. Экипажи обоих самолетов сильно нервничали. Необходимо было спешить: в любой момент на ракетоносце могли принять кодовое сообщение из Москвы, означающее, что необходимо немедленно начинать то, ради чего сюда собственно и прокрался самолет-убийца. Между тем ветер усиливался, океанская поверхность приобрела свинцовый цвет и покрылась белыми гребешками волн. Там внизу начинался шторм.

Экипажу ракетоносца долго не удавалось попасть своей заправочной штангой в приемный конус топливного шланга танкера. Игорь напряженно следил за усилиями коллег. Даже групповой пилотаж истребителей не требовал такой микронной точности и стальной выдержки, как стыковка на высоте десяти километров. Это была ювелирная работа. Даже в идеальных условиях она требовала от экипажей обеих машин высочайшего профессионализма. В шторм же выполнять воздушную заправку было все равно что пробовать вдеть нитку в иголку на скачущем галопом жеребце. Только пилотам удавалось хорошо прицелиться и подойти к «дойной корове», как внезапный порыв ветра отшвыривал огромную машину в сторону или того хуже — прямо на крылатый танкер.

— Совсем папой в маму попадать разучился! — скрипел зубами командир, в который раз прицеливаясь заправочной штангой к приемному конусу.

У обоих пилотов пот струился по лицам, хотя в кабине было совсем не жарко.

Наконец стыковка состоялась. Весь процесс подхода к заправщику, перекачки топлива и расцепления занял не 10 минут, как было положено по нормативу, а в три раза больше.

Наконец, воздушный танкер, отдав доставленное топливо, отвалил. Он еще не исчез из виду, когда Мячиков сообщил, что получил долгожданный сигнал.

— Работаем! — решительно объявил командир.

Игорю передалось общее возбуждение. Вот оно и началось — то, ради чего они преодолели огромное расстояние. А еще было приятно осознавать себя в данных обстоятельствах в машине, способной при необходимости оторваться от любого перехватчика и взобраться на недоступную для наземных ракет высоту, да еще в одной компании с хроническим везунчиком Мячиковым…

Отправляясь вместо своего подчиненного в Москву, Борис Нефедов понимал, что летит в неизвестность. Характер у Сталина-младшего был неуравновешенный, взрывной. Часто находясь в раздраженном состоянии, Василий не ограничивался устным разносом чем-то провинившегося перед ним человека, а пускал в ход кулаки. Однажды на глазах Нефедова пьяный командующий вместе с несколькими своим охранниками-грузинами жестоко избивал привязанного к стулу офицера своего штаба, обвиняя его в тайной работе на Лаврентия Берию, которого ненавидел. Приказать заковать арестованного Леню Красавчика в цепи-кандалы, это тоже было в стиле самого молодого генерала Советской армии.

Борису Нефедову оставалось лишь гадать, как почти потерявший терпение «Принц» поступит с ним после того, как Нефедов не выполнил в срок его поручение и посмел отменить приказ об аресте одессита.

Но чем бы это ни грозило, необходимо было не мешкая встретиться с грозным в гневе, но отходчивым шефом, пока тот не начал «махать шашкой».

Нефедов вспомнил, как, напутствуя его на это задание, Василий намекнул, что лучше Борису и его людям застрелиться, чем возвращаться обратно в Москву не солоно хлебавши.

Во что бы то ни стало требовалось выторговать у начальства еще дней шесть на выполнение приказа. «Даю слово, Василий Иосифович, что лично пригоню „Сейбр“ со всеми его секретами на этот самый аэродром, или прикажите своим нукерам отвести меня вот за тот ангар и шлепнуть», — мысленно репетировал свою речь Нефедов под монотонный гул двигателей личного самолета командующего ВВС столичного округа.

Борис надеялся, что, получив радиограмму от экипажа своего персонального Ли-2 о том, что они имеют на борту «Анархиста», импульсивный генерал лично приедет на аэродром разобраться с ним.

Но самолет никто не встречал. Более того, Бориса даже не арестовали. После посадки грузины из охраны командующего, которые арестовывали Леню Красавчика, сели в поджидавший их автомобиль и укатили. Члены экипажа Ли-2 тоже ушли. Борис остался один на летном поле. Прибывший с фронта офицер ожидал чего угодно: театрального ареста прямо возле трапа со срыванием погон и отборными оскорблениями в лицо, пыток в тюремном подвале. Но то, что о нем вот так забудут сразу после посадки, прошедший огонь и воду ветеран предвидеть не мог.

По дороге к проходной аэродрома одинокий пассажир поравнялся с двумя механиками, которые ремонтировали мотор старенького «Дугласа». Еще издали вдруг услышав, что в разговоре они упомянули его фамилию, Борис замедлил шаг. Любопытно узнать, что о тебе говорят за глаза. К своей известности Борис относился без особого восторга, считая, что: «Слава — это продажная женщина, которая может доставить тебе удовольствие, а заодно заразить дурной болезнью». Но с другой стороны, за то время, что его не было в Москве, здесь многое могло измениться. Лучше быть заранее готовым к неприятным сюрпризам.

Тот из техников, что, стоя на высокой стремянке, возился в раскуроченном двигателе, говорил назидательно, не отрываясь от работы, подающему ему инструмент молодому помощнику:

— Так что учись нашему ремеслу, Гриша, и никогда не лезь в начальство. Неблагодарное это дело. Вон, слышал я на днях, что самого Нефедова командующий с должности снял. А это я тебе скажу — фи-игу-ура!

Занятый работой пожилой техник не видел Бориса, а его молодой напарник, похоже, лишь недавно прибыл из «учебки» и не знал в лицо знаменитого «Анархиста».

Впечатленный рассказом наставника о знаменитом асе, молодой механик негодовал:

— Они что там, все рехнулись, такого человека увольнять! Вот уж взаправду в народе толкуют, что на Руси только мертвым почет, а живым героям весь свой век мыкаться.

— Это верно, — согласился пожилой механик и, крякнув, повеселел: — Эх, сейчас бы водочки: выпили бы за такого человека.

— И куда теперь этого Нефедова?

— Откуда нам знать — мы люди маленькие. Только я так кумекаю, что вряд ли его совсем из авиации спишут. Наш Васька «Красный»[26] покуражиться любит. Разжалует из полковников и посадит на «транспортник» вторым пилотом. А то и на ассенизаторской бочке дерьмо заставит возить простым шоферюгой.

— Как же так можно! — простодушно возмутился парень.

— Э, паря, у нас все можно. Прикажут — петухом запоешь, несмотря на лампасы… Ну-ка, Гришаня, подай-ка мне ключ на десять.

— И за что его сняли?

— Да знамо дело, из-за чего у этих генералов да полковников склоки меж собой выходят: либо по пьяни рассобачились, либо бабу не поделили. Мужики они молодые, хоть и при чинах.

Седовласый работяга на стремянке на секунду оторвался от починки топливного насоса и уже открыл рот, чтобы еще что-то сказать помощнику. Но тут его взгляд наткнулся на присутствующего поблизости Нефедова. Обнаружив прямо перед собой «в партере» обсуждаемую персону, рассказчик чуть не свалился со стремянки. Борис даже бросился ему навстречу, чтобы поймать в случае падения. Но механик сумел восстановить равновесие и испуганно гаркнул:

— Здравия желаем, товарищ…

Мужик запнулся, пытаясь вспомнить, в каком звании нынче ходит знаменитый на все ВВС ас.

По живописному обмундированию неизвестно откуда свалившегося сюда легендарного летчика определить это было невозможно. Костюм сбежавшего в самоволку «китайского добровольца» являл собой причудливую смесь китайского офицерского обмундирования и добротных американских вещей, купленных в лавках Харбина. На весь период фронтовой командировки иметь на форме знаки различия Борису не полагалось.

Впрочем, никогда не гнавшийся за чинами недавний штрафник нисколько не смущался своего «партизанского» вида. Такое положение вещей даже подразумевало немалые преимущества. Когда на плечах нет полковничьих погон, можно многое себе позволить. Борис сейчас бы даже с удовольствием выпил с этими мужиками, если бы не необходимость срочно явиться пред грозные очи высокого начальства.

— Вольно, папаша, — объявил он стушевавшемуся пожилому механику, — к чему такие формальности. Сам же говоришь, что я по пьянке погорел, да из-за баб. А с разжалованными за аморалку можно особо не церемониться.

— Виноват, товарищ подполковник! — испуганно хлопая ресницами, вдруг вспомнил последнее звание Нефедова механик. — А мы вот с напарником регламентные работы с утра проводим.

— Хорошее дело!

Летчик скалил зубы и щурился на механика каждой черточкой своего лица — весело и нагло.

— Только пить за помин души вновь преставившегося раба божьего Борьки Нефедова, как видишь, рановато. Ты мне лучше скажи, папаша, за что мне отставка вышла. А то меня начальство уведомить забыло.

Пришлось механику рассказать о приказе, который он своими глазами видел на доске объявлений в канцелярии своей части. По словам техника, в нем черным по белому было сказано об отстранении подполковника Нефедова от должности инспектора по технике пилотирования и воздушной стрельбе в связи с низкими профессиональными качествами.

Прямо с аэродрома Борис попытался прорваться на прием к шефу, но капитан в приемной командующего после доклада начальству вышел к Нефедову с каменным лицом. Он сообщил, что пока его принимать не велено. Сколько продлится это «пока», генеральский адъютант не уточнил.

Ревнивый и щедрый к своим фаворитам, Василий был абсолютно безжалостен к тем, кто попадал к нему в немилость. Борис сразу почувствовал на себе, какова она — царская опала. В этот же день комендант общежития, в котором Нефедов жил с семьей до ареста Ольги и отъезда в командировку, объявил Борису, что он выселяется, как выведенный за штат офицер. Тут же в комнате появились трое солдат, которые в пять минут вынесли на улицу все вещички бывшего высокопоставленного офицера.

Встал вопрос, у кого остановиться, пока в высоких сферах будет решаться его вопрос. Нефедов пошел по знакомым и друзьям в поисках ночлега. Но многие из тех, кто еще недавно настойчиво искал дружбы влиятельного соратника «кронпринца», теперь под благовидными предлогами не пускали его дальше порога. Выжидая, чем кончится дело, пока армейская номенклатура всех мастей выделяла адреналин. От всех этих ссылок на внезапно наехавших родственников из провинции или заразного больного в доме создавалось ощущение, будто кто-то оправился у тебя в душе.

Только старый фронтовой товарищ еще по Испании не посмел не пустить в дом того, кто несколько раз спасал ему жизнь в мадридском небе.

Но и этот мужик отнюдь не робкого десятка не понимал пофигистского спокойствия бывшего однополчанина.

— Он же Ста-али-н! — тыча пальцем в потолок, богобоязненно восклицал хозяин квартиры.

— Ну и что, что Сталин, — спокойно отвечал Борис, нарезая колбасу. Уже был разлит по стаканам принесенный с собой Нефедовым коньяк.

— Да за ним же его отец — единоличный хозяин многомиллионной армии, госбезопасности, лагерей. Да этот Васька тебя в порошок.

— Да нет, он от природы мужик не злой, — не согласился Нефедов. — У него зубы мелкие, плохие. А я давно заметил, что если у человека зубы не напоминают крепкие звериные клыки, значит, от природы он не хищник. Это бесконтрольная власть и людское лизоблюдство его испортило.

— Ну ты даешь! — подивился наблюдательности бывшего сослуживца хозяин. — Только что ты мне ни говори, а меня от одной его фамилии дрожь пробивает.

Старый фронтовой товарищ отвел глаза и вдруг с размаху зло ахнул пудовым кулачищем по столу, так, что посуда в буфете задребезжала:

— Страшная штука этот страх, Боря. Я когда с отрубленной осколком ступней в горящем «ишачке»[27] пару «мессеров» за собой волочил над Брестом, так не боялся, как теперь, когда ты тут у меня сидишь. Ты ведь знаешь, я из боя с поджатым хвостом никогда не бегал, от лобовых атак тоже не уклонялся. И когда после фронта в горкоме начинал — с гордо поднятой головой по первости ходил… Страх потом пришел, когда на моих глазах с честных людей мясо живьем стругали. Это на фронте смерть быстрая. А на «гражданке» принято убивать медленно, никуда не спеша.

Хозяин дома рассказал, как в течение нескольких месяцев наблюдал за гражданской казнью невиновных людей, фронтовиков, партийцев с многолетним стажем. Один поплатился за то, что во время выступления на митинге сослался на какого-то британского экономиста, жившего еще в XVIII веке. Второй слишком любил носить американские костюмы.

Вначале приговоренных прорабатывали на собраниях, заставляли каяться. Разные ублюдки кричали им в лицо всякую мерзость, а парализованные ужасом жертвы только оправдывались и клялись в верности партии и лично вождю. Но и это не помогло… Один сгинул в лагерях. Второму повезло больше, он умер во время очередной проработки и тем спас своих близких.

Словно мстя сбежавшему на тот свет кандидату во «враги народа», на место которого теперь требовалось срочно найти нового человека (органы госбезопасности неофициально спускали в каждую организацию, будь это домоуправление, библиотека или завод, норму, сколько тайных врагов необходимо разоблачить в трудовом коллективе), институтский парком запретил профсоюзной кассе выделять семье покойника 56 рублей на кремацию его трупа.

— Цена человеку у нас 56 рублей, это я теперь знаю точно, — почернел лицом однополчанин. — И если в небе еще можно уйти от расстреливающих тебя «мессеров», то в этой жизни если за тебя возьмутся, то непременно добьют.

В стране началась кампания по борьбе с космополитизмом и низкопоклонничеством перед Западом. Кого угодно можно было обвинить в отсутствии патриотизма и тайных симпатиях к империалистическому противнику: был несколько раз замечен на просмотрах иностранных фильмов, значит, преклоняешься перед буржуазным образом жизни. Рассказал сдуру в курилке коллегам, по каким прекрасным дорогам довелось тебе ездить в Германии в конце войны, будь готов, что кто-нибудь из сослуживцев тут же донесет в известную контору, что ты восторгаешься гитлеровскими автобанами и не веришь в отечественную дорожную отрасль.

Очередная волна репрессий сметала в лагеря тех, кто чудом уцелел в 1937-м и вернулся живым с войны. Но даже не попавшие под каток новых чисток фронтовики часто ломались духовно. Именно такая история приключилась с собеседником Нефедова. Комиссованный из армии по тяжелому ранению, он занимал достаточно ответственный пост в московском горкоме партии и уже не мог представить жизнь без связанных со своей должностью привилегий.

— Честно тебе скажу, Боря: холодный пот прошибает, как представлю, что завтра твой генерал узнает про наши с тобой посиделки и позвонит моему Варфоломееву. А эта сволочь никого не пощадит, чтобы прикрыть бронещитком собственную задницу… Старуху мать жалко, о детях тоже думаю…

Борис махом опрокинул в себя наполненный до краев коньяком граненый стакан и поднялся из-за стола.

— Не рви себе душу, старина, — похлопал он на прощание по плечу поникшего головой друга. — Я все понимаю…

Через несколько часов Нефедов, у которого совсем стало тошно на душе после разговора с фронтовым товарищем, оказался рядом с крупной товарной станцией. Его потянуло окунуться в любимую с юности стихию, чтобы забыться на время.

Вот знакомый с детства лаз в заборе. Прошло столько лет, а здесь мало что изменилось. Мужчина протиснулся в дыру. На задворках станции, за товарными лабазами, расположилась вокруг костра компания каких-то мужиков, по виду грузчиков. Было очень холодно, и Нефедов спросил разрешения присесть к огню. В кармане у него лежала купленная по пути бутылка коньяка. Борис достал ее и подкинул на ладони.

— Годится?

— Ишь ты, какой важный! — ухмыльнулся здоровенный детина с густой шевелюрой кудрявых черных волос. Похоже, это был бригадир артельщиков. Прочитав этикетку коньячной бутылки, он небрежно зашвырнул ее через плечо в дальние кусты.

— Извини, но мы к такому не привычны.

Внимательно рассмотрев гостя с головы до ног, чернявый поднес ему грязную, наполненную до краев жестяную кружку.

Это было жуткое пойло, но на фронте Нефедову приходилось потреблять еще более брутальные напитки. Среди аэродромной братии всегда находились большие умельцы по части изобретения разных суррогатов под громкими названиями. Чего стоил знаменитый ликер «Шасси» из тормозной жидкости, «тонированной» фруктовым сиропом! Или «коктейль» «Снегурочка» из «незамерзайки».

Занюхав рукавом плохую водку, Борис жадно вдохнул волнующий запах креозотовой смолы, которой были пропитаны шпалы проходящего в десятке шагов железнодорожного полотна. Вслушиваясь в близкую перекличку маневровых паровозов, мужчина надеялся узнать «голос» «Марьи Ивановны», на которой пацаном работал помощником у старого машиниста Стыпаныча.

Компания приняла Нефедова без вопросов, будто прихода нового человека здесь ждали. Их водка как-то странно подействовала на мозг. Какие-то странные видения мерцали в голове. В отсветах пламени костра грубые лица грузчиков начинали казаться звериными рожами. Они перемигивались между собой и чему-то посмеивались косыми ртами, выжидающе поглядывая на чужака.

Нефедов и не заметил, как отключился. Очнулся он среди ночи. Костер давно погас. Рядом никого не было. Холод от земли пробирал до костей. «Эх, сейчас бы согреться, пусть даже стаканом той отвратной сивухи», — разминая ноющие конечности и стуча зубами от ночного холода, с ностальгией вспомнил ушедших грузчиков Борис.

О том, что случайные собутыльники вытащили у него все деньги, Нефедов пока не догадывался. Это выяснилось, когда потребовалось расплатиться с водителем попутного грузовика, на котором Борис отправился в Люберцы. Здесь жила Светлана — жена Георгия Церадзе, погибшего в бою близкого фронтового друга Нефедова.

Сообразив, что в кармане у него ни шиша, Борис снял с себя и отдал шоферу хорошую американскую куртку. Но наглый «бомбила» еще захотел получить его наручные часы. Он впился в Нефедова суженными глазами и угрожающе цедил сквозь зубы:

— Ну-у, давай, снимай, раз бабла нет!

Безобидный плюгавенький тип за баранкой на глазах преображался в разбойника с большой дороги. Борису даже забавно было наблюдать за тем, что творит с людьми жадность. Пытаясь напугать пассажира, водитель грязно выругался. Но Борису от этого стало еще смешнее. Если бы только этот матюгальщик-любитель знал, на кого раскрыл пасть! Перед ним был человек, который обкладывал начальников, невзирая на чины, так, что они стыдливо краснели, как девушки, который вышибал матом страх из людей и вел их на смерть!

— А ты станцуй мне матросский танец! — предложил он водиле. — За проезд я уже заплатил, а часики еще заработать надо.

Теперь они стояли на обочине темной дороги. Как только пассажир сообщил, что у него пропал бумажник с деньгами, водитель грузовика тут же ударил по тормозам и затеял разборку. Вдали цепью желтых огней светилась окраина Люберец. Разговор пошел на повышенных тонах. Летчик глумился над рвачом, отчего шоферюга свирепел.

Фары проезжающей мимо машины на мгновение ослепили Нефедова. Он немного отвернулся от яркого света и тут же получил внезапный удар кастетом в лицо…

Дверь позднему визитеру открыла старуха. Она была в ночной рубашке с растрепанными седыми волосами. Увидев на пороге человека с разбитым лицом, в изорванной одежде, бабка испуганно вскрикнула и отшатнулась.

— Спокойно, мамаша, я не жулик, — улыбался и одновременно морщился от боли в разбитых губах ночной гость. — Мне бы Свету.

В руках он держал объемистый куль со всякой снедью и деревянную игрушечную лошадь для «крестника». Если б только с подозрением разглядывающая его сейчас мать той, к которой он пришел, знала, как непросто было потерявшему за последние 10 часов нескольких друзей, высокую должность, квартиру, деньги и два зуба в придачу раздобыть всю эту еду, она, возможно, не смотрела бы на него волком.

Молчаливая игра в гляделки затягивалась. Под колючим взглядом старой карги странный оборванец вдруг лихо отбил чечетку и игриво шаркнул ножкой:

— А вот петь я не умею, уж извини, мамаша. Может, теперь все-таки позовете Свету?

— А ты кто такой? — неприветливо прошамкала беззубым ртом старуха. — Блаженный, что ли?

Из мрака комнаты бледными масками стали выплывать удивленные лица — старика с окладистой старообрядческой бородой, какого-то худосочного мужика лет сорока с дыбом торчащими островками волос на плешивой голове, простоволосой бабы с одутловатым лицом и рыбьими выпученными глазами.

Наконец, Нефедов увидел свою фронтовую знакомую. И сердце его сжалось. Он помнил ее трогательной девочкой, а сейчас перед ним была преждевременно состарившаяся от выпавших на ее долю тяжких испытаний и грубой работы баба.

— Пустишь меня в таком виде, хозяйка?

— У нас тут не ночлежка, — прозвучал из темноты чей-то злобный голос.

— Борис Николаевич! — вдруг всплеснула руками Светлана, не сразу признавшая в грязном бродяге с опухшей рожей лихого комэска. Она сразу запричитала и засуетилась, спеша как можно лучше принять дорогого гостя.

— Это ж мой командир!

Ее радостное волнение передалось всем обитателям тесной каморки. Бориса тут же провели в комнату и усадили на лучшее место. Гость с сочувствием озирался по сторонам. Над его головой на множестве расходящихся в разные стороны веревок сушились вперемешку детские ползунки и платьица, мужские кальсоны и женское белье. На дворе стояла середина двадцатого века, а обитатели барака до сих пор не имели доступа к таким элементарным благам цивилизации, как электричество и центральное отопление.

По причине большой скученности жильцов атмосфера тесного помещения была застойная, полная резких бытовых запахов. Из-за отсутствия в доме парового отопления круглая жаркая печка-буржуйка в углу, похоже, топилась всю ночь. После улицы дышалось здесь тяжело. В дрожащем красноватом свете сильно коптящей керосиновой лампы среди пара и копоти Нефедов вспомнил виденный им несколько месяцев назад спектакль «На дне» по пьесе Горького. «Вот в каких декорациях нужно играть такую вещь», — подумал он.

Быстро переодевшаяся во все лучшее старуха принялась накрывать на стол. Светлана согрела в тазу воды и начала промывать и перевязывать Нефедову раны. Нового человека окружили проснувшиеся дети. Мужчина быстро нашел с ними общий язык. Черноволосого мальчугана со смуглым лицом так похожего на своего погибшего отца, Борис усадил на одно колено, а его трехлетнюю сестренку на другое. Для всех в карманах доброго дяди Бори находились подходящие подарки: конфеты, стреляные гильзы, разноцветные прыгающие шарики на резинках.

Вскоре Светлане пришлось удерживать «раненого», ибо он постоянно порывался вскочить со стула, чтобы прокатить на себе ее сына или изобразить по просьбе его двоюродной сестрички настоящего медведя.

— Подождите, Борис Николаевич, я еще не закончила перевязку.

Молодая женщина обрабатывала смоченным в спирте тампоном глубокую рану на его щеке.

— Вам обязательно надо показаться врачу, он наложит швы.

Морщась от боли, Борис пытался балагурить, чтобы не застонать:

— Успеется! Меня уже столько раз штопали и собирали по запчастям, что я и счет потерял. А вообще на мне все как на собаке заживает.

Светлана попросила «пациента» снять рубашку, чтобы проверить, нет ли повреждений на его груди и спине.

— Ой, сколько у вас шрамов! — в кокетливом восторге воскликнула сестра Светы, восторженно таращась рыбьими глазами на обнаженный торс гостя. К ней тут же подскочил встревоженный муж и потащил за ширму.

— А кто это сегодня вас так?

— Поклонницы, — небрежно пояснил никогда не унывающий повеса и покосился на занавеску, за которой разыгрывалась сцена ревности. — Вы ведь, наверное, помните, Светочка, что я всегда был необыкновенно хорошо собой. Почитательницы просто не дают мне прохода, а в последнее время так особенно. Моему персональному водителю ежедневно приходится отмывать машину от отпечатков красной губной помады. Одной особе я тоже подарил сегодня ответный поцелуй. За это остальные потерявшие голову поклонницы набросились на меня, словно тигрицы. И вот вам результат.

На усталом лице Светланы появилась застенчивая улыбка. А принесшая нагретый самовар старуха снова с опаской покосилась на странного знакомого своей взрослой дочери.

Если бы Борис не прошел в юности серьезные уличные университеты, он бы, возможно, до сих пор лежал в кустах у дорожной обочины. Но водителю грузовика очень не повезло. Ведь попавшийся ему пьяный гражданин владел приемами из арсенала уголовного мира, которые ему в еще юности пришлось постигать на практике в частых стычках со шпаной…

Сбив с ног неожиданным ударом в лицо ослепленного светом фар пассажира, шофер самодовольно вытер кастет о штанину и опустил полезную железку в карман. Затем он подошел к лежачему навзничь человеку и нагнулся над ним, чтобы снять с попутчика часы и проверить его карманы.

Летчик только этого и ждал. Почувствовав на своем лице дыхание врага, он внезапно ударил его головой в переносицу, кулаком правой руки в лицо и носком ноги в промежность. Прием назывался «датский поцелуй». Водила взвыл от резкой боли. Схватившись за причинное место, он крабом, скрючившись в три погибели, заковылял к своей машине…

Вот такая с Борисом приключилась история, но к чему рассказывать Светлане правду. Встреча однополчан и так была омрачена печальными разговорами. После войны Светлана так и не вышла замуж, потому что не смогла после гибели на фронте мужа снова кого-то полюбить также сильно. Сразу после похорон Георгия молодая женщина уехала к его родственникам в Кутаиси, но вдали от родины жизнь не сложилась. Пришлось вернуться. Кто-то из друзей Георгия замолвил за нее словечко перед кем нужно, и вдове героя помогли с жильем и работой. Мать-одиночка стала получать пенсию за погибшего кормильца.

Но несколько дней назад Светлану без объяснения причин выселили из коммунального дома, в котором жили офицерские семьи. Одновременно ее уволили с должности машинистки редакции дивизионной газеты.

Будь она одна, сама по себе, Светлана смирилась бы с очередной несправедливостью. Но ради ребенка необходимо было переступить через собственную гордость. В поисках правды молодая женщина дошла аж до самого генерала интендантской службы Игната Полубоярова — заместителя командующего столичным округом ВВС по тылу. Но высокопоставленный чиновник несколькими словами разбил все надежды просительницы на торжество справедливости.

Это был еще молодой человек, рано обрюзгший и до крайности испорченный подхалимажем подчиненных. Даже через стол Светлана ощущала смрадное дыхание внешне очень ухоженного мужчины. Полубояров объяснил посетительнице, что в казенной квартире она проживала по ошибке и пенсию тоже получала незаконно:

— Ваш брак с майором Церадзе не был зарегистрирован.

— Но мы хотели расписаться. Просто не успели, — объясняла женщина.

— Э, милочка, — сально усмехнулся Полубояров. — Если мы всем окопным шалавам и походно-полевым женам будем щедро раздавать пособия и квартиры, государство вылетит в трубу. К тому же ваш так называемый «муж» служил в особой штрафной части, то есть фактически отбывал срок. Что же вы хотите, чтобы мы заботились о родственниках осужденных преступников?

Оскорбленная женщина просто не верила своим ушам. За что ее так? Ведь она никогда ничего и ни у кого не просила.

Светлана не догадывалась, что и квартиру и пенсию пробил для нее командир эскадрильи, в которой летал ее Георгий и где во время войны она работала официанткой в летной столовой. Борис не забыл про обещание, которое дал на могиле погибшего товарища: всегда заботиться о Свете и ее ребенке. И как только появилась возможность, Нефедов сделал все, чтобы помочь подруге фронтового товарища.

Правда, ему пришлось ради благой цели обмануть Полубоярова, который «сидел» у Сталина-младшего на хозяйстве. Тыловик тоже входил в ближайшее окружение командующего. Сталин прокручивал с его помощью какие-то теневые финансовые операции. Но даже главный хозяйственник не имел такого «доступа к телу», как ходивший одно время в лучших друзьях у Сталина «Анархист». В свите молодого генерала все знали, что, приблизив к себе знаменитого аса, «наследный принц» доверяет ему самые сокровенные секреты. Вот этот-то свой статус личного исповедника высокой персоны Нефедов и использовал, чтобы материально поддержать перебивающуюся случайными заработками женщину и вытащить ее из барака, где она с ребенком ютилась в одной крохотной комнатушке с престарелыми родителями и семьей сестры.

Как-то Борис намекнул Полубоярову, что хорошо бы помочь одной бабенке, которая воспитывает незаконнорожденного сына их общего шефа. Тыловик тут же дал команду начальнику квартирно-эксплуатационного управления округа выделить квартиру «бывшей любовнице» Василия в только что сданном строителями новом доме. Оперативно решился вопрос с пенсией и работой для нее. Правда, некоторое время спустя «афера» Нефедова вскрылась. Но пока Борис ходил в личных друзьях командующего, тыловик предпочитал с ним не ссориться. Но стоило фавориту пасть, как Светлана тоже мгновенно лишилась всего…

Борис сидел за столом вместе со взрослыми обитателями дома, а вокруг носились стайкой ребятишки. Праздничный ужин в честь дорогого гостя состоял из винегрета на постном масле. На десерт — чай с сахарином и черствые баранки, об которые можно было зубы сломать. Если бы не продукты, принесенные Нефедовым, нормально отметить встречу старых фронтовых товарищей было бы просто нечем.

Слушая рассказ жены друга, он ломал голову над тем, как помочь ей. Ведь теперь без пенсии Светлане будет значительно труднее сводить концы с концами.

В конце концов, Борис достал из внутреннего кармана и положил на стол сберегательную книжку. Это была последняя его заначка. Весь прошлый год он откладывал на книжку часть зарплаты с прицелом обустроить их новую с Ольгой квартиру, которую ему с первого дня назначения на инспекторскую должность обещал Василий Сталин. «Вот вернется жена с сыном, — мечтал Нефедов, — переедем из общаги в собственное гнездышко и заживем душа в душу». Но после ареста Ольги все потеряло смысл. Не имеющей работы жене погибшего товарища эти деньги были сейчас нужнее. Борис также снял с запястья и положил на стол часы, которые так хотел заполучить жадный водитель грузовика…

Игнат Никитич Полубояров любил рассказывать, каким геройским летчиком он был во время войны. На самом деле еще в запасном полку его списали по какой-то болезни с летной работы и назначили на хозяйственную должность. Но Игнат Никитич на судьбу не обижался. Каким он мог стать летчиком — это еще вопрос. Да и как долго бы продлилась фронтовая служба едва умеющего взлетать и садиться выпускника ускоренных летных курсов, имевшего за плечами семь часов налета на штурмовике? Дело было в начале 1942 года, когда обескровленные авиаполки отправлялись на переформирование, едва успев прибыть на фронт; а пилотов Ил-2 в армии за глаза называли «наши камикадзе», ибо мало кому из них удавалось сделать более трех боевых вылетов. Из ребят его курсантской роты до победы не дожил никто.

Игната же судьба уберегла и вывела на столбовую дорожку к успеху. Попал лейтенантик служить не куда-то, а в БАО[28]8-й воздушной армии, которой оперативно подчинялась 1-я особая авиагруппа под командованием Василия Сталина. Полковник с громкой фамилией не погнушался свести знакомство с чем-то приглянувшимся ему простым лейтенантом-снабженцем. Хотя в особом блате сын вождя не нуждался, ибо ему и так у хозяйственников ни в чем отказу не было. Кроме того, обычно Василий легко забывал прежних знакомых, но этого молодого лейтенанта из БАО он запомнил и взял на заметку. Полубояров обладал талантом быть всегда нужным тем, кого выбирал в покровители. Когда Василий получил 32-й гвардейский истребительный авиаполк, он взял к себе толкового хозяйственника. Так они и шли дальше вместе. Молодой орел взлетал все выше и выше, а с ним делал карьеру и Игнат.

Но даже став генералом, Полубояров не избавился от комплекса несостоявшегося летчика. Речь тыловика изобиловала словечками из арсенала профессиональных воздушных бойцов. При каждом удобном случае страдающему одышкой пассажиру персональной «Победы» нравилось поучительно показать на пальцах какому-нибудь «коллеге» из строевой части, как именно он предпочитал «срезать угол» пытающемуся удрать «Мессершмиту», чтобы потом «врезать» ему в борт из всех огневых точек. Увлекшись рассказом, красномордый подагрик забывал про панскую хворобу, развившуюся у него на почве патологического чревоугодия и прочих излишеств.

На этой-то слабости Борис и поймал «аса». Они случайно столкнулись на следующий день после разговора Нефедова со Светланой. Борис заехал к знакомым летчикам в Кубинку. В это самое время здесь с инспекцией находился заместитель командующего по тылу. Завидев издали «бегущего на охотника зверя», «Анархист» решил, что раз сама судьба посылает к нему в руки Светланиного обидчика, то пусть «да свершится возмездие!».

Коварный летун притворился, будто не держит никакой обиды на тыловика. Они пожали друг другу руки. Лоснящийся благополучием энергичный сибарит будто сошел с полотна старофламандского живописца. Он уже посетил генеральскую комнату в офицерской столовой и находился в том приятном сыто-пьяном состоянии, когда особенно тянет поговорить о себе любимом. Борис с почтительным видом выслушал рассказ Полубоярова, как зимой 1943 года он торпедировал немецкую субмарину в Баренцевом море. Хотя некоторые присутствующие летчики едва сдерживали улыбки, слушая враля, который прошлый раз был истребителем, сегодня торпедоносцем, а при следующей встрече на серьезном глазу поведает, что это он разбомбил рейхсканцелярию накануне капитуляции Рейха.

Поймать на честолюбии «веселого кавалера» было проще простого: достаточно было предложить ему вместе слетать в пилотажную зону на «спарке».[29]

Правда, генерал только что обильно пообедал под коньячок и чувствовал себя не слишком готовым к предложенной «увеселительной поездке». Но с другой стороны, ему было очень лестно воспользоваться предложением самого «Анархиста», чтобы потом козырять этим фактом из собственной биографии.

Несмотря на то что Нефедова сняли с должности, его фамилия продолжала стоять в списке на плановые полеты. Как действующий летчик, он обязан был регулярно поддерживать профессиональную форму.

Командир полка что-то заподозрил и попытался отговорить высокопоставленного интенданта от полета, но Игнат Никитич так грозно на него взглянул, что последнее препятствие мгновенно самоустранилось.

Правда, по дороге к самолету Полубояров осторожно уточнил, по какой программе пройдет полет. Летчик развеял его опасения, заверив, что «крутить» пилотаж он не собирается, ибо после недавних корейских «каруселей» надо дать собственному организму восстановиться.

— Меня уже мутит от одного вида самолетов. Я бы с удовольствием лежал сейчас дома на диване, — доверительно пояснил Нефедов. — Но вы же сами знаете, Игнат Никитич: чтобы получить положенную «реактивную» надбавку к зарплате, надо «выбрать» всю месячную норму полетов.

— Это верно, — авторитетно подтвердил кабинетный авиатор. — В моем департаменте каждая копеечка на строгом учете.

В генерале было пудов восемь чистого веса. Взгромоздиться в кабину двухместного МиГа ему удалось лишь с посторонней помощью.

— Эх, и прокачу я вас, Игнат Никитич! — азартно пообещал Нефедов, запуская двигатель. — Всю жизнь помнить будете.

— Сделай милость, — благодушно отвечал генерал, ерзая привычной к мягким креслам и диванам жирной задницей на жестком сиденье. — А я тебе премию за это выпишу.

Как только самолет оказался в зоне, Борис дал волю своему гневу. Он крутил машину на запредельных перегрузках. Истребитель метался от самой земли до стратосферы. То он едва не задевал серебряными крыльями в каскаде вращений-«бочек» траву, то свечой взмывал на пятнадцатикилометровую высоту. Чтобы не слышать воплей бьющегося о борта задней кабины борова в генеральских погонах, у которого от страшных перегрузок глаза чуть не вылезали из орбит, воздушный хулиган отключил связь с ним…

И снова виражи, полупетли, бочки, крутые развороты в вертикальной плоскости — одна фигура высшего пилотажа сменяла другую. Мощный реактивный двигатель позволял разогнаться до скорости в 1000 километров в час и выше.

Не обращая внимание на скрип в натруженном позвоночнике и силовом наборе фюзеляжа, Борис старался выйти из пикирований с наибольшей перегрузкой и тут же уйти в набор высоты на максимальном форсаже. Так что перед глазами летчика появлялась красная пелена… Резко «выдергивая» самолет из скоростного пикирования или «включая» воздушные тормоза, пилот испытывал примерно то же самое, что водитель автомобиля, въезжающий в бетонную стену на скорости свыше 150 километров в час. Перегрузки постоянно возрастали — 5, 8, 10g… Временами они достигали феноменальных показателей. Из-за наваливающейся чудовищной тяжести «пламенный мотор» в груди сбивался с нормального ритма, пропуская очередной удар. Человек с остановившимся на мгновение сердцем едва не терял сознание и даже временно слеп.

Так, на пределе собственных возможностей и прочности металла Борис пилотировал, лишь когда его всерьез брали в оборот в воздушном бою. Даже для более молодых пилотов подобные смертельные игры с гравитацией порой заканчивались печально. Но стоило сорокалетнему ветерану вспомнить, какими словами эта сука за его спиной называла любимую девушку его погибшего друга, как рука сама двигала рычаг сектора газа вперед до упора. Мститель орудовал ручкой управления с таким чувством, словно охаживал оглоблей высокопоставленного подонка по его мясистой спине…

После посадки генерал не смог без посторонней помощи вылезти из кабины, ставшей для него орудием жестокой пытки. Весь лоск с него сдуло. В глазах у Полубоярова все двоилось. Дико таращась на поднявшегося к нему по лесенке механика, Игнат Никитич стонал, словно баба, и молил с привизгом:

— Братцы, выручайте… Умоляю, вытащите меня отсюда, сынки! Озолочу, только спасите!!!

И технику пришлось вытаскивать забрызганного с головы до ног рвотными массами «аса».

Оказавшись на земле, уже распрощавшийся с жизнью бедолага принялся благоговейно целовать бетон. Он еще счастливо отделался, несмотря на треснувшие ребра, темные круги вокруг глаз, кровоизлияния в сетчатку и гематомы от привязных ремней. Передвигаться пострадавший мог лишь на четвереньках. Едва завидев Нефедова, он быстро пополз в противоположную от него сторону.

У Бориса самого болели мышцы плеч, спины, бедер, как после ударной тяжелоатлетической тренировки с рекордными весами. Самолету тоже досталось. На его крыльях в нескольких местах вздулась обшивка, из двигателя подтекало масло. После такого запредельного пилотажа машину ожидал основательный капремонт.

Все знали, что в голове у Нефедова — там, где всем нормальным людям положено иметь штуку, ответственную за чувство самосохранения, ничего нет, ни бугорка, ни шишечки, — гладкое место. Точно так же Господь, видимо, забыл вставить в его мозг такое необходимое для выживания в этом мире устройство-качество, как чинопочитание, уважение начальства. Только абсолютно бесшабашный человек, находясь в ссоре с самим Василием Сталиным, мог так обойтись с его заместителем и доверенным человеком…

Здесь же на аэродроме от одного из знакомых офицеров Нефедов случайно узнал, что командующий срочно покидает Москву — где-то произошло крупное ЧП, требующее его личного присутствия. Борис тут же сорвался ехать на аэродром. Он должен любым способом добиться, чтобы Василий все-таки его выслушал.

— Самолет еще не улетел?

— Да нет, он поездом. Вали на Казанский, — пояснил информированный знакомый. Он же одолжил Нефедову деньги на такси.

У платформы уже стоял наготове спецпоезд с четырьмя вагонами: личным салон-вагоном командующего, двумя зеркальными министерскими для сопровождающего Василия Сталина разного начальства и классным вагоном-рестораном. Борис с ходу вскочил на подножку второго с конца вагона и нырнул в туалетную кабинку. К счастью, никто его не заметил.

Сняв с себя ремень, нелегал покрепче прикрутил ручку, чтобы снаружи дверь невозможно было даже ключом отпереть. По проходу сновали люди. До притаившегося в уборной «зайца» доносились отрывочные фразы:

— Василий Иосифович сейчас приедет… Сильно не в духе… Уже успел с утра посадить под домашний арест полковника Петухова… Где-то на границе с Афганистаном… говорят, две машины уже потеряли… Местное командование не справляется… Телеграммы шлют на имя самого… подкрепления просят… Сам «Хозяин» взял на контроль…

Минут через десять раздался свисток паровоза, и поезд плавно двинулся с места, быстро набирая ход. Скоро он уже мчался, громыхая колесами на стрелках. Расположившегося верхом на унитазе «наездника» сильно мотало из стороны в сторону, словно на необъезженном степном скакуне, тогда как остальные члены особой комиссии Главкомата расположились на мягких диванах. Они могли читать в пути, облокотившись на удобную высокую спинку или задумчиво смотреть в окно.

Борису же сквозь матовое оконце ватерклозета ни черта видно не было. В пути обитателей купе обслуживали проводники, которые по первому желанию пассажиров приносили им чай, кофе, коньячок. Через проводника можно было заказать из вагона-ресторана горячий наваристый бараний суп или украинский борщ, котлеты по-киевски, пельмени. И все с пылу с жару. Борис же утолял жажду водой из крана и перебивал голод случайно обнаруженной при себе конфеткой, которая провалилась за подкладку брюк и только потому не досталась сыну Светланы или его двоюродной сестричке.

Впрочем, привыкший к спартанским условиям бывший штрафник не жаловался и не завидовал тем, кто ехал с комфортом. Главное — не быть разоблаченным до конечной точки пути, иначе ссадят на каком-нибудь затерянном в лесах полустанке. А на попутках курьерский поезд ни за что не догнать…

Под однообразный стук колес Борис вспомнил, как мальчишкой его часто со страшной силой начинало тянуть в дорогу, особенно когда после зимней спячки оживала природа, на лесных проталинах появлялись подснежники, весело бежали ручьи, птичьи трели радостно возвещали о приходе весны. Юная душа начинала требовать перемен, новых впечатлений. Несколько раз милиция снимала беглеца с идущих в южном направлении поездов и возвращала его домой…

Вспомнил Борис и о своем, теперь уже ставшем легендарным, побеге на фронт. Случилось это весной 1942 года. Нефедов тогда работал испытателем на авиационном заводе в Горьком. В ответ на свои рапорты с просьбой отправить его на фронт он почти целый год получал лишь нагоняи от начальства. И тогда Борис решил бежать в действующую армию на самолете, который испытывал. На прощание он пролетел под мостом через Волгу и выполнил подряд три мертвых петли вокруг него, прежде чем зенитчики из охраны моста опомнились и открыли по нему огонь из счетверенного пулемета «Максим». Они явно боялись, что сумасшедший летчик может разрушить стратегически важный объект…

Вспоминая о своих прошлых «подвигах», Нефедов улыбался. Правда, это теперь, по прошествии десяти лет, история вызывала прилив светлой ностальгии и казалась забавной. А тогда время было предельно суровое и «дезертира», наоборот, запросто могли поставить к стенке, если бы за Нефедова не поручился перед самим Иосифом Виссарионовичем Сталиным командующий Третьей воздушной армии Михаил Громов — герой знаменитого беспосадочного перелета в Америку через Северный полюс.

Пока решалась его судьба, Борис с разрешения Громова начал вылетать на боевые задания в составе 157-го истребительного авиаполка. Командарм сказал «дезертиру» так: «Если бы ты с фронта удрал, тогда бы тебе доверия не было, а ты же на войну вырвался, добровольно отказавшись от „брони“.[30] Так что пока воюй, „Анархист!“»

Свою роль сыграло то обстоятельство, что пока решалась судьба «дезертира», Нефедов успел сбить 8 самолетов противника. И это только официально, без учета самолетов, подаренных молодым летчикам, и тех, что упали за линией фронта. А ведь после страшных потерь 1941 года дошло до того, что асами стали признаваться летчики, имевшие на счету всего пять сбитых гитлеровских самолетов.

На всех, кому хоть раз доводилось видеть Нефедова в бою, его манера разбираться с вражескими самолетами производила неизгладимое впечатление. Борис предпочитал общепринятым «упражнениям в стрельбе издали по бегущему кабану» навалиться на противника, с предельно короткой дистанции обрушить на него лаву огня, буквально сжигая фашистский самолет… Он один из немногих советских летчиков-истребителей сумел удержаться на вершине, сбивая равно как ветеранов люфтваффе, так и успевших наточить когти молодых стервятников Геринга. Почти после каждого боевого вылета, возвращаясь на свой аэродром, Борис перед посадкой крутил свой самолет в победных бочках. Одной из его первых жертв стал Гельмут Витке, кавалер рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами, имевший до своей гибели 67 побед в Польше, Франции и Норвегии. Только что его цветной портрет красовался на обложке иллюстрированного журнала «Сигнал», и вот в «Фелькишер беобахтер» вышел некролог по погибшему, конечно же, в неравном бою с большевиками арийскому рыцарю… За все эти победы Бориса не удостоили даже благодарности, зато именно ему (а кому же еще?!) командование поручило сформировать особую штрафную авиагруппу…

Через пять с половиной часов поезд остановился. Паровоз набрал воду. И снова состав полетел к неведомой пока Нефедову цели.

Несколько раз кто-то деликатно пробовал ручку уборной, но, убедившись, что внутри кто-то есть, уходил. Но такая спокойная жизнь не могла продолжаться всю дорогу. Одному слишком настойчивому товарищу добровольный затворник сердито буркнул:

— Занято.

Хорошо еще, что в вагоне был предусмотрен второй туалет. Тем не менее вскоре возле двери появился некто, кто стал требовательно дергать ручку, стучать кулаком в дверь и чертыхаться. Идти на другую сторону вагона к резервному туалету ему было лень или не по чину. На его раздраженный зов явился проводник. Слушая голоса за стенкой, Борис чувствовал, что находится на грани разоблачения.

— Что это у вас тут за безобразие творится? С самой Москвы закрыто.

— Ничего не понимаю, — оправдывался второй голос.

В замке зашуровал кондукторский ключ.

Борис издал недовольное начальственное рычание и строго осведомился:

— Это кто еще лезет, мать вашу!

— Виноват, товарищ генерал! — почти одновременно отозвались оба голоса.

Больше Бориса никто не беспокоил…

Среди ночи поезд остановился на небольшой станции. Нефедов подождал, пока в проходе стихли голоса, и покинул свое убежище. Возле платформы делегацию ожидали автобусы. Ежась на холодном ветру, подняв воротники шинелей, приехавшие армейские чиновники толпились возле них, переступая с ноги на ноги. Взволнованный начальник станции угодливо приглашал желающих зайти в здание вокзала, где для высокой делегации аж из самой Москвы был срочно расчищен от посторонних лиц буфет, в который уже успели по приказу районного начальства спешно завести свежую икру, ветчину, копченую осетрину, импортное пиво. Желтые огни теплого буфета манили. Но никто не решался отойти от транспорта, боясь отстать от команды.

Борис держался немного в стороне от начальства, но так, чтобы сойти за своего. В темноте за разговорами на него никто не обращал внимания. Вместе со всеми Борис сел в автобус. Заняв свое место, он сразу нахлобучил на глаза кепку и притворился спящим, навострив уши. Рядом обсуждали лишь одну волнующую всех тему. Вскоре якобы дремлющий пассажир на заднем месте знал, что Василий Сталин решил вначале ехать поездом, ибо погода в районе Москвы была совершенно нелетной — сильный туман. Но даже после того как Сталин отправил на гауптвахту одного из их начальников, синоптики все равно не решались дать точный прогноз, когда видимость в зоне аэродрома улучшится настолько, что можно будет поднять самолет с высокопоставленным пассажиром в небо. А между тем дело требовало срочного прибытия командующего на место событий. Тогда импульсивный Сталин объявил, что не станет ждать в Москве погоды, а поедет поездом.

Но теперь, по словам соседей Нефедова, все было в порядке. Личный Ли-2 командующего и еще один самолет для сопровождающих его лиц, в том числе корреспондентов, уже перелетели из столицы на ближайший к данной железнодорожной станции аэродром.

Услышав о том, что вместе с шефом едут иностранные корреспонденты, Борис призадумался. Обычно во время каких-то ЧП начальство не жалует журналистов. Но, зная характер своего шефа, Борис понял, что тот рассчитывает организовать из какой-то скверной истории грандиозное пропагандистское шоу и попиариться на мировом уровне.