О чём умолчал Мессия… Автобиографическая повесть Саидов Голиб

«Земную жизнь пройдя наполовину

Я очутился в сумрачном лесу…»

(Данте Алигьери «Божественная комедия»)

– Нет! И ещё раз нет! – категорично отрезала мать, когда я, приняв окончательное решение жениться, задумал пригласить свою будущую жену к себе, в Бухару.

– Только потому, что она – русская?! – вскипел я.

– При чём, тут, «русская»: тебе ведь, хорошо известно, что прецедент был создан ещё твоим братом? – невозмутимо парировала моя бедная матушка и горько добавила, как бы про себя:

– Уж, в этом отношении, мы «план», похоже, перевыполнили…

Я догадывался, о том, какие мысли терзали маму: «Ну, за что это меня так наказал Аллах? Почему они находят своих невест за тысячу вёрст от Бухары, когда и тут своих полным-полно? И неужели мне не суждено будет увидеть настоящую келин („невесту“) в национальном наряде?!»

– Ну, мам, ну пожалуйста… – продолжал я скулить, вымаливая благословение.

– Я уже тебе всё сказала. – спокойно, но твёрдо ответила мать.

– Ах, так?! В таком случае, я поеду к ней!

– Езжай! Хоть на все четыре стороны…

– Ну, мамочка… Я, ведь, люблю её…

– Пропади она пропадом, эта любовь! И кто её только выдумал? Можешь даже меня не уговаривать: я своего решения не изменю!

Пройдёт примерно с месяц, и мы с ней разминёмся на полпути, в ташкентском аэропорту. Мама возвращалась домой из Ленинграда, где на тот момент находился на лечении её брат, мой дядя. Мы встретимся как раз, между «старым» и «новым» аэропортами.

– Ты, всё-таки, решился… – укоризненно произнесёт мама.

– Я еду поступать в литературный институт… – попытаюсь я предпринять вялую попытку хоть как-то найти оправдание.

Мама лишь крепче сомкнёт свои губы и, не вымолвив больше ни слова, проследует дальше. Я же, уныло побреду на посадку в свой самолёт.

Так я окажусь в Ленинграде…

Я стоял в зале прибытия аэропорта «Пулково» с одной-единственной спортивной сумкой, не имея совершенно никакого представления о том, что меня ждёт впереди. И был счастлив…

Уже потом, значительно позже, когда у нас родится двойня и отношения с супругой обострятся настолько, что я начну подумывать о разводе, именно в этот момент передо мной вновь возникнет мать, которая, сунув мне под нос кукиш, категорически заявит:

– Ну, уж нет, этого я тебе не позволю! Кто тебе дал право делать несчастной единственную дочь, родители которой растили её, любили и связывали с ней свои надежды? В чём виноваты эти два малыша? Как они будут расти без отца? И потом, кто кричал мне: «Я люблю её!», а? В общем, заруби себе крепко на носу: свой выбор ты сделал сам, никто тебя силком не волок, а потому тебе этот крест и тащить до конца своих дней! И, если ты только посмеешь это совершить, знай, что ты пошёл против воли своей матери! Не видать тебе удачи!

«Боже мой! Я попал в какую-то западню! Ну, полный цугцванг! Когда же, на каком ходу я допустил ошибку – думалось мне тогда, – и как же всё это начиналось?»

И постепенно, я всё вспомнил…

Ты люби, душа моя, меня,

ты уйми, душа моя, тревогу,

ты ругай, душа моя, коня,

но терпи, душа моя, дорогу.

(И. Губерман «Гарики»)

«Завтра утром буду Ленинграде тчк Еду братом тчк Встречай поезд 28 тчк Вагон 7 тчк До скорой встречи Галиб тчк»

Эта срочная телеграмма была отправлена с Ленинградского вокзала Москвы в город на Неве, моей знакомой, к которой, собственно, я и ехал, совершенно не подозревая, какой очередной фортель выкинет мне на сей раз непредсказуемая Фортуна…

Знакомую звали Надежда. Увлёкшись живописью и рисованием, в один из отпусков, она примет решение – непременно поехать в Среднюю Азию, чтобы сделать там серию набросков и этюдов для давно намечавшегося «восточного цикла».

Свободно и беззаботно наслаждаясь пестротой восточных базаров, ярким солнцем и не виданным ранее богатством цветовой палитры, она с восторгом взирала на многочисленные древние памятники архитектуры, с их ослепительно блестящими голубыми куполами мечетей и медресе; выбирала тот или иной понравившийся ей ансамбль, устанавливала свой затёртый походный этюдник и жадно впившись в оригинал, целыми днями с упоением перекладывала увиденное на подготовленный холст, привнося в палитру красок свои собственные ощущения и переживания, испытываемые ею во время творческого акта.

Так, однажды, совершенно случайно, Надежда остановилась возле медресе Улугбека – памятника архитектуры XV-го века – расположенного как раз напротив другого – Абдулазиз-хана – в котором для многочисленных туристов от ВАО «Интурист» был открыт бар, где я работал.

Вообще-то, я и раньше неровно дышал к искусству, тем более, что мне самому довелось заканчивать художественно-графический факультет. Так что, кое в чем немного разбирался. Например, деньги или остаповского сеятеля могу сварганить и сейчас.

Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что в отличие от моей новой знакомой, художественную кисть, которую в последний раз я держал во время дипломной работы, мне давным-давно пришлось променять на бокал, с которым не расставался ни на минуту.

Словом, это был тот самый «золотой период» моей молодости, когда кровь в жилах играет и бурлит от избытка энергии, заставляя бросаться на всё живое, что только шевелится и движется в радиусе досягаемости.

И вот теперь, уже я, в свою очередь, получив законный отпуск и уговорив своего младшего брата, отправился навстречу своим приключениям. Навстречу своей судьбе…

– Ну, и где же твоя хвалёная подруга? – уставился на меня мой брат, едва лишь мы сошли на перрон Московского вокзала северной столицы. – Пионеров и цветов что-то не видно.

Приученному к обязательности и пунктуальности, мне и в голову не могло прийти, что кто-то может поступить в отношении меня как-то иначе. Однако, факт был налицо: Надежда не пришла, а мы, как два ободранных оленя, стояли недалеко от пыхтящего локомотива, сиротливо прижимаясь к зданию железнодорожного вокзала.

Это уже потом, когда мы возвратимся домой, где меня будет ждать письмо, я узнаю, что телеграмма опоздает на три часа, и что Надя целых три дня будет дежурить у телефона, ожидая моего звонка, не выходя из дому. А тогда…

Тогда я выглядел этаким красавцем-джигитом, гордым орлом, которого очень сильно обидели, кинув как самого последнего лоха.

Проникнувшись любовью и симпатией к шахматам, я привык многие события, происходящие со мною наяву, пропускать сквозь шахматную призму. Вот и на сей раз, образно сравнивая сложившуюся ситуацию с положением фигур на доске, я расстроенно констатировал: «Да-а… с дебютом у меня вышло неважно. Вся надежда на миттельшпиль: там-то уж, я сумею замутить воду…»

Тяжело сопя себе под нос и стараясь не смотреть на брата, я достал из внутреннего кармана пиджака свой толстенький «талмудик» – записную книжку, от начала до конца испещрённую многочисленными адресами – и стал нервно листать странички.

– Может позвонить ей? – робко предложил мне Шухрат, – Мало ли, что?

– Не надо! – гордо отрезал я. – Не переживай, со мной не пропадёшь. – И, помахав перед самым его носом своей книжкой, хвастливо заверил его: – Не ссы – прорвёмся: без крыши над головой не останемся!

И в следующую минуту, опустив в телефонный автомат двухкопеечную монету, стал набирать первый же попавшийся под руку номер.

– Кто это? – поинтересовался брат. Ты хоть, её помнишь?

– Откуда ж, мне знать: их столько прошло через бар. – откровенно пришлось сознаться. – Зато они меня, уж, точно должны были запомнить: я-то, ведь, такой, был у них один! – логично заключил я.

Учитывая горький опыт, мною было принято решение – основательно подстраховаться. Я выбрал наугад два телефонных номера и попал на двух Лен. Первая, узнав, что мы пока нигде ещё не остановились, попросила нас перезвонить через пару часов: ей необходимо было предварительно переговорить со своими родителями. Судя по адресу, проживала она где-то в районе «Весёлого посёлка».

«Та-ак, – протянул я про себя, – на королевском фланге пока не совсем ясно. Попробуем всковырнуть на ферзевом».

Её «тёзка», напротив, вскрикнув от радости, велела нам с братом стоять как вкопанным на месте, не двигаясь никуда: сейчас она за нами приедет, мы разопьём бутылочку коньяка и… поедем знакомиться с её родителями.

Подобный сценарий в мои планы не входил, вдохновляя менее всего, а потому я благоразумно предложил ей повременить со столь лестным и заманчивым предложением, поскольку мы, якобы, обязаны нанести предварительный визит моему другу Николаю, который нас ждёт в «Весёлом посёлке».

– Ой! – радостно вскрикнула моя потенциальная невеста, – А на какой улице живёт ваш товарищ? Дело в том, что мы тоже проживаем, как раз, в этом же самом районе!

«Во те на! Так недолго и на „вилку“ наткнуться, а то и под „связку“ попасть! Необходимо, что-то срочно предпринять. Решай, болван, скорей решай!»

– Э-э… я адреса, к сожалению, не знаю: он нам должен ещё позвонить. Я обязательно тебе сообщу… чуть попозже. – заверил я Лену и, положив тяжёлую чёрную трубку аппарата, вытер со лба холодные капельки выступившего пота.

Вскоре выяснится, что родители первой Лены дали добро, и мы, условившись с нашей новой знакомой о встрече, отправились в магазин за гостинцами.

Встреча произошла на станции метро «Маяковская», у выхода на улицу Марата. Лена показалась мне несколько замкнутой и немногословной. Мы сдержанно поздоровались. Естественно, я её не помнил. Тем не менее, постарался широко улыбнуться, всем своим видом давая понять, что прекрасно её помню и рад нашей встрече. Перебрасываясь лёгкими дежурными фразами, я старался всячески избегать деталей, связанных с обстоятельствами, при которых могло произойти наше самое первое знакомство. Ну, во-первых потому, что я и в самом деле не имел об этом ни малейшего понятия.

Лена, похоже, очень быстро раскусила меня, но, будучи тактичной девушкой, предпочла более не пытать, а лишь ограничившись какой-то странной улыбкой, предложила поехать домой.

Её родители с первых же минут буквально покорили нас своей доброжелательностью и простотой общения. Вскоре, мы уже сидели за празднично накрытым столом, чувствуя себя раскованно и беседуя о восточных нравах, русском гостеприимстве. За короткое время, у нас создалось такое ощущение, словно мы находились в кругу своих старых знакомых. Одним словом, мы почувствовали себя дома.

Элементарная порядочность, однако, требовала отзвониться предыдущей Лене.

– Можно, позвонить от вас… товарищу… Николаю? – пришлось соврать мне теперь уже здесь.

– Конечно, звоните! – согласилась ничего не подозревавшая хозяйка и, препроводив меня с братом в следующую комнату, оставила нас одних, прикрыв за собою дверь.

– Так, – обратился я к Шухрату, набирая номер – говорить с ней будешь ты!

– С чего, это вдруг, я? – удивился брат. – Сам заварил эту кашу – сам и расхлёбывай!

– Ну, я тебя прошу! Я слабохарактерный и не умею говорить «нет». Скажи, что мы с Николаем неизвестно куда уехали и неизвестно когда возвратимся. Ну, в общем, я тебя прошу! – взмолился я.

– Вот так всегда! – раздражённо произнёс мой брат, резко вырывая у меня трубку, из которой уже неслось исступлённое:

– Алё, алё!! Кто это?!

Я трусливо попятился к двери и выскочил в коридор.

Минут через пять ко мне вышел Шухрат. Лицо его было мрачным.

– Они уже накрыли стол и ждут – сообщил он мне и добавил:

– Она сказала, чтобы я немедленно приезжал к ним домой.

– Вот и хорошо! – вырвалось у меня. – Вот и поезжай: немного прогуляешься…

Выяснилось, что ехать никуда не надо. По иронии судьбы, обе Лены жили совсем рядом: нужно было только перейти дорогу. «Надо же, как мир тесен» – подумалось мне.

Поздней ночью, когда я уже был на грани нервного срыва, Шухрат, наконец, возвратился. Всё, что он в этот момент испытывал, легко можно было прочесть по глазам: это – злоба и утомлённость.

– Чтоб я когда-нибудь… ещё раз… – зашипел он на меня с порога.

Я благоразумно прошмыгнул в любезно предоставленную добродушными хозяевами нашу комнату.

Чуть позже, отойдя от полученного стресса, брат смягчится, поведав в красках живописную историю. О том, как его встретила огромная компания подруг и родственников Лены; как они все очень быстро перепились на радостях; как весь вечер Шухрат чувствовал себя не в своей тарелке, поскольку являлся «братом жениха». Как, потом, они всей оравой вывалились на улицу и, взявшись дружно за руки, длинной шеренгой брели по бульвару, распугивая редких прохожих и горланя во всё горло народные песни. Громче всех старалась Лена:

– Парня молодого полюбила я!..

Небольшого росточка, достаточно крупная, если не сказать – полноватая, с небольшой круглой головкой, с короткой стрижкой, она идеально походила на русскую матрёшку. Её розовые пухлые щёчки, после принятия изрядного количества спиртного, представляли из себя две плавильные домны, ярко пылая алым пламенем. Крепко вцепившись в брата и раскачиваясь из стороны в сторону, Лена оглашала своим зычным и мощным голосом всю округу. В коротких перерывах между песнями, она по-родственному прижималась к Шухрату и, ласково заглядывая ему в глаза, страстно шептала:

– Жухрай, ты себе даже не представляешь, как я его люблю!

Видно, всё-таки, что-то родное, своё, шолоховское, улавливала она в исконно восточном имени.

Периодически брат предпринимал робкие попытки избавиться, намекая, что уже поздно и пора идти домой: всё-таки брат волнуется. Но разошедшаяся не на шутку подруга не хотела и слушать. Внезапно её осенило:

– А давай прямо сейчас мы отправимся к Николаю домой и вытащим оттуда Галиба?! Где вы остановились? А ну, покажи мне ваш дом! – в приказном порядке потребовала Лена.

Брат не на шутку обос… обеспокоился, мысленно представив себе на мгновенье, как эта пьяная толпа вваливается в приютившую нас квартиру. Тем более, что всё это происходило совсем близко: девятиэтажный дом был виден как на ладони и хорошо просматривался с любой точки квартала.

– Нет, нет… это не здесь… это совсем в другой стороне. – лепетал бедный брат заплетающимся от страха языком и всячески пытаясь повернуть компанию в противоположную сторону.

«Да-а, – подумал я, – до полного разгрома и мата оставалось совсем немного.»

Наконец, когда, окончательно потерявшую над собой контроль, Лену, подруги подхватили с обеих сторон под рученьки, Шухрат попрощался и чуть ли не галопом поскакал прочь от весёлой компании.

– Жухрай, постой, не уходи! – неслось ему вослед. – Эх, ты: ничего-то ты не понимаешь в настоящей любви…»

Мы ещё с недельку пожили в гостеприимной семье, после чего двинулись дальше, по намеченному изначально маршруту. Впереди нас ждали: Таллин, Рига и Вильнюс…

– Я напишу тебе… – коротко бросил я на прощание Лене. Даже здесь я поостерегся обещаний, поскольку привык их сдерживать.

И – сдержал.

В течение года мы обменивались письмами: она – короткими и лаконичными, я – длиннющими опусами, с витиеватой восточной недосказанностью, отличающейся загадочным притяжением и… неопределённостью.

Значительно позже, когда к «правилам игры» супруги станут относиться снисходительно и иронично, как к давно забытой, дурацкой, но милой сердцу игрушке, моя жена признается мне:

– Я полюбила не тебя, а твои письма: в них ты совершенно другой…

Достаточно часто, после дружеских застолий и весёлых посиделок, я заходил в стеклянное здание на верху которого красовались три слова: «Почта. Телеграф. Телефон». Там, в помещении переговорного пункта, рядом с кабинками, на стене висели два аппарата междугородной связи. Один из них странно глючил: стоило в щель запустить подряд две монеты – одну, как и положено, достоинством в пятнадцать копеек, а вторую – в две – как, что-то там внутри переклинивало и… можно было разговаривать бесконечно, то есть, бесплатно. Естественно, я разговаривал с Леной часами.

– Какой богатый… – всякий раз будет изумляться моей «щедрости и расточительности» будущая тёща. Со временем я развею этот миф, приехав в Ленинград с одной лишь спортивной сумкой.

Так, через год с небольшим, мой челнок прибьёт к берегу Невы…

«Из грязи в князи» – существует довольно известная поговорка, подразумевающая людей, вышедших из низов и добившихся богатства, почестей и славы.

«Из князи в грязи» – так, наверное, можно было сказать про меня, когда я, переехав окончательно в Россию, обосновался в Ленинграде и обзавёлся семьёй.

Бросив свою работу в «Интуристе», где мне никогда и ни в чем не приходилось испытывать недостатка, я оказался у «разбитого корыта», размышляя – где мне найти работу и что я, собственно, умею делать. Оказалось, что ровным счётом, ни-че-го!

Вскоре, не без помощи жены и тёщи, я устроюсь работать в «Ленбытхим», в отдел научно-технической информации, где в качестве художника-оформителя буду целыми днями рисовать наклейки и ярлычки для товаров бытовой химии.

Единственной отдушиной и приятным развлечением в свободное от работы время, для меня останется посещение городского шахматного клуба, где я буду проводить почти все свои свободные вечера.

Ленбытхим или родственные души…

«Ленбытхим», наш маленький трудовой коллектив ОНТИ. Фото из личного архива автора.

Перебравшись окончательно из Благородной Бухары в «Колыбель революции», я сразу же попал к… эмиру бухарскому. Вернее, не к самому «угнетателю и притеснителю трудового народа» (ибо к тому времени он уже почил в бозе, в приютившем его Афганистане), а в его дом, что был расположен по адресу: Кировский (теперь уже – опять – Каменноостровский) проспект, дом 44б. Больше известный питерцам, как Дом эмира Бухарского, построенный в 1913 году по проекту С. С. Кричинского для эмира Бухары Сеид-Мир-Алим-хана.

Правда, произошло это не сразу.

Предприятие «Ленбытхим» было не маленьким: его производственные корпуса и конторы были раскинуты не только по всему городу, но и по области. Поначалу я работал в главном здании, которое располагалось на улице Черняховского, совсем рядом с Сангальским садиком, названным почему-то садом Фрунзе. До большевистского переворота, этот садик с прекрасным особняком принадлежал крупному русскому промышленнику не то полуфранцузского, не то полунемецкого происхождения Францу Карловичу Сан-Галли (1824—1908) – почётному гражданину Санкт-Петербурга.

Особой гордостью и украшением этого сада являлся фонтан-скульптура «Рождение Афродиты» (автор проекта Иван Горностаев), который встречал вас у входа, едва вы переступали его порог сквозь изящную ажурную литую ограду, со стороны Лиговки. Я помню, как каждое утро, проходя через сад, любовался этим творением. Однако, по заведённой в нашей стране, с известных времён, традиции, на пороге третьего тысячелетия, эту композицию, по-русски говоря, кто-то просто-напросто сп… спрятал. Народ, конечно же, возмутился и власти вроде бы пообещали вернуть на место копию. Надо бы сходить и глянуть – может быть греческая богиня и впрямь возродилась по новой?

А потом наш отдел научно-технической информации перевели поближе к проектировщикам, то есть на Кировский проспект. Нам выделили приличный по размерам кабинет-мастерскую, где мы с утра до вечера разрабатывали этикетки для различного рода «пемоксолей», «пемолюксов» и прочей дребедени бытовой химии.

От былого величия дворца, частично сохранилась лишь чудесная лепнина на потолках, позволяющая судить о размерах помещений. В советский период, как и полагается, каждое такое помещение было по-пролетарски поделено на четыре-пять новых, с помощью искусственных перегородок. Как говорится «и овцы целы, ну а волков ещё в 17-ом прищучили».

И всё равно, по сравнению с тесными каморками на Черняховской, это, безусловно, был «рай»: высокие светлые потолки, украшенные великолепными розетками и восхитительной лепниной, с заметным преобладанием восточных мотивов, огромные старинные камины с дивными редкими остатками изразцов, большой холл, одним словом, невероятный простор.

Я был рад, что наконец-то порвал со своим грязным прошлым (эти бесконечные пьянки-гулянки, шальные деньги, постоянный риск вляпаться в криминальную историю и, вдобавок, идиотские и никому ненужные встречи с «товарищами» из бдительных органов), что заживу теперь свободной вольной птицей, в прекрасной дружественной компании таких же жизнерадостных людей, как и сам.

А коллектив, надо отметить, и в самом деле попался дружный. Но самое интересное, выяснится чуть позже, когда мы тесной компанией сядем дружно отмечать мой день рождения. Перебрав с шампанским чуток лишнего, мой непосредственный шеф наклонится ко мне и доверительно шепнёт на ухо:

– А ведь, мой дед состоял личным шофёром при бухарском посольстве и очень возможно, что катал самого эмира Алим-хана.

Такими сведениями в советское время хвастаться было небезопасно.

– Вы шутите, Юрий Иванович… – не поверил я словам начальника.

– У нас где-то дома, в семейном фотоальбоме хранится даже фотография. Надо будет поискать.

Надо ли описывать моё изумление? История настолько тесным образом переплелась с современностью, что я вдруг почувствовал себя её неотъемлемой частью. Моё сердце затрепетало от радости.

«Боже мой! – подумал я про себя, витая на седьмом небе от счастья. – Вот она, оказывается, какой восхитительной может быть, эта самая жизнь! Интересные люди, невероятные истории, удивительные биографии и куча новых друзей! А я всё – деньги, деньги, деньги… Ну, не дурак, а? Как хорошо, что всё это осталось в прошлом и так далеко отсюда. Эти навязчивые „леониды ивановичи“, „явки“, „пароли“… Слава Богу, тут я вдохну свежий воздух и заживу – пусть хоть и не такой беззаботной – но, зато, нормальной человеческой жизнью…»

Внезапно зазвонивший телефон прервал мои размышления.

– Это тебя. – передал мне трубку начальник.

– Да, я слушаю!

– Поздравляю Вас с днём рождения! – бархатным баритоном прозвучал на том конце трубки неизвестный мне мужской голос.

– Кто это? – не понял я.

– Вам привет от Леонида Ивановича! Надеюсь, Вы не успели забыть нашего общего товарища?

Нечто странное и непонятное оборвалось у меня в груди и с силой ухнуло вниз. Что-то сильно сдавило грудную клетку. Секунды две или три длилось молчание с обеих сторон.

– Чего Вам от меня надо? – хрипло выдавил я наконец.

– Да ничего особенного – поспешил успокоить меня мой новый «товарищ», быстро смекнув, по моему ответу, что я не собираюсь стать ещё одним Исаевым или Кузнецовым. – Я только хотел передать Вам от него небольшой презент.

– Спасибо, мне ничего не надо – сдержанно ответил я, почувствовав, как сильно затекают ноги.

– Ну, тогда – как знаете. – разочарованно произнёс незнакомец и игриво произнёс на прощание: – Я ещё Вам позвоню.

Я опустил тяжёлую трубку на рычаг аппарата и устало плюхнулся в кресло: «Да-а… от них, бл#ть, и на Луне не скроешься…»

– Кто это? – заботливо осведомился Юрий Иванович, подступив с очередным бокалом искрящегося напитка.

– Да так… дальние родственнички… решили поздравить.

Потомок русичей

Было это много лет тому назад. Ко мне в гости, жившему уже в то время в России, в Ленинграде, приехали мои студенческие друзья-земляки из Бухары – просто, навестить товарища.

Это сейчас уже, задним числом, когда межэтнические и межнациональные конфликты достигли своего апогея, я вдруг осознаю, что все мы были разных национальностей: один – кореец, другой – татарин, третий – таджик. Но это так, к слову.

Встречаю я, значит, их в аэропорту «Пулково», нанимаем такси и едем к нам домой. В машине, помимо старого прожжённого таксиста-питерца, оказалась попутчицей ещё и старенькая бабушка – «божий одуванчик», которая за все время пути не проронила ни единого слова.

Надо отдать должное моим друзьям – восточное воспитание, впитанное с кровью и молоком, не замедлило сказаться даже здесь, несмотря на то, что от дома их отделяли тысячи километров.

Проявилось прежде всего в том, что, прекрасно зная, – как я рад их приезду и какой приём ожидает их дома (с соответствующим положенному случаю количеством спиртного и так далее), они, скромно опустив глазки, стали что-то вполголоса застенчиво оправдываться и бормотать о Востоке, о традициях: мол, ты ведь, прекрасно знаешь, как принято встречать гостей – достаточно всего лишь чаю и сладостей, …ну и прочее, в том же духе.

Понятное дело, люди, воспитанные в традициях восточного гостеприимства, никогда и нигде не позволят своим вольным или невольным приездом обременять жизнь тех, к кому они едут. Дабы избежать всевозможных взаимных извинений и прочей учтивости, принятых на Востоке, с сопутствующими данному случаю «книксенами» и «реверансами», я вдруг выпалил, ставшую впоследствии знаменитой, фразу:

– «Ну, это у вас так принято. А у нас – у русских…»

Наш многоопытный водитель от таких слов чуть не врезался в столб, находившийся далеко на обочине дороги, а бедная бабулька, ещё долго не могла прийти в себя, всю оставшуюся дорогу периодически оборачиваясь на заднее сиденье и убеждаясь в том, что мои черные усы и густая борода никуда не исчезли.

Критик

Такое со мною случится лишь единственный раз, а потому и запомнится на всю оставшуюся жизнь.

Рождение двойни, а следовательно и новый статус родителя и отца семейства, будет широко отмечен с приехавшими в гости друзьями в известном кафе-баре «Колокольчик», что был некогда расположен на Садовой 24, напротив «Гостиного Двора».

Не помню, как я умудрился надраться до такой степени, что мои гости вывели меня буквально под рученьки. Помню только, что домой мы возвращались на трамвае. Находясь на задней площадке и поддерживаемый с двух сторон Славиком и Дамиром, я лишь изредка приоткрывал свои осоловевшие глаза, мутным взглядом обводя редких пассажиров. Откровенно говоря, я просто, висел у приятелей на руках.

На одной из очередных остановок, двери открылись, и нашему взору предстала удивительная картина: какой-то грязный алкаш, с трудом цепляясь за створки и поручни, пытался внести своё несчастное тело вовнутрь трамвая. Наконец, ему это чудом удалось. По иронии судьбы, он устроился прямо напротив меня.

И, если до сего момента, из меня выходило лишь редкое и непонятное мычание, то на сей раз, внешний облик моего оппонента, глубоко оскорбил меня, вызвав во мне справедливое возмущение столь отвратительной и безобразной картиной. Опираясь на сильные руки своих товарищей, и глядя широко раскрытыми глазами на жалкого пьяницу, я укоризненно произнёс, обращаясь к друзьям:

– Гляньте! Нет, вы только посмотрите: какой ужас!!!

На следующее утро, давясь от смеха, друзья мне откровенно признаются:

– На самом деле, глядя на вас обоих, не просто было определить – кто смотрелся ужаснее…

Мой тесть (справа) со своим братом Николаем. Фото из личного архива автора.

Так говорит Андрюша…

Когда-то, будучи в Бухаре, Андрюша устало заявит мне:

– Что ты водишь меня по этим дурацким ресторанам и кабакам, которых и у нас ничуть не меньше! Не за этим я сюда приехал. Ты мне покажи всего три вещи: это – ишак, кишлак и бухарскую свадьбу!

Показал…

Теперь, когда я, волею случая, окажусь в России, наши роли поменяются. Единственными гостями на нашей свадьбе со стороны «жениха», окажутся мои друзья – Володя и Андрей.

– С «кишлаком» ты уже немного ознакомился – приободрит меня Андрюша, сведя на экскурсию в Эрмитаж и Русский Музей – В свадьбе нашей, также успел принять самое активное участие, причём, в качестве одного из самых главных персонажей. Ну, а с «ишаками» ты ещё успеешь встретиться. Тут их тоже хватает. Правда, мы их называем, просто, ослами…

– Папа, к тебе грузин приехал!..

– Садитесь, пожалуйста.

– Спасибо, я пешком постою

(Из к-ф «Мимино»)

Михаил Иванович был родом из Вологодчины, вернее – из Череповца. А если быть совсем точным – из маленькой деревушки Текарь, расположенной в самом сердце российских лесов. Вскоре, после войны, он очутится в Ленинграде, где и встретит свою вторую «половинку» – Елизавету, которая, в свою очередь, переберётся в город на Неве, из своей малой родины – Тверской области. Там, где протекает Западная Двина, и где стоит указатель: «Тут проходил путь из варяг в греки».

Тесть мой, как вскоре уясню я для себя, окажется настоящим «мастером – универсалом», ибо все в доме блестело и исправно работало благодаря его «золотым» ручкам. Лена с мамой просто не поспевали угнаться за хозяином дома: едва сломали очередной кран или кнопку от унитаза, как в следующую секунду, Михаил Иванович мгновенно восстанавливает в доме порядок, устраняя любую неполадку. Естественно, как и полагается русскому мужику, сопровождая этот процесс с полным мешком отборных крепких слов. Привыкший с детства к физическому труду, работу он любил и уважал. Все навесные шкафчики на кухне, были выполнены его искусными руками. Причём, их невозможно было отличить от фирменных.

Раз, окинув меня своим намётанным взглядом, мой тесть безошибочно сделает для себя вывод: либо придётся больше зарабатывать, либо следует серьёзно взяться за воспитание этого изнеженного «восточного прынца» и белоручки, неизвестно откуда свалившегося ему на голову.

Через год, когда мы с Леной и детьми переедем в отдельную квартиру, я вспомню уроки тестя и собственноручно, наспех, сколочу три навесных шкафчика. Вскоре мы пригласим родителей на новоселье.

– Что это?! – удивится Михаил Иванович, открыв дверцу и критически рассматривая, как я коряво присобачил рояльные петли.

– Как «что» – шкафчик! – с обидой в голосе попытаюсь я отстоять своё творение.

– Двёрки от пи#ды это, а не шкапчик! – вынесет свой окончательный вердикт мой новый родитель, который привык всегда говорить только правду.

Тогда я обижусь на него, но со временем, буду благодарен ему за то, что он заставит меня самокритично и непредвзято оценивать любую свою работу.

Привыкший к порядку, строгой дисциплине и ответственности, он скептически воспримет «гласность» и «перестройку», терпеливо дожидаясь, «когда люди вдоволь напи#дятся, и наконец-то, возьмутся за работу». Излишне говорить, что Сталина он уважал. Горбачева же, он унизительно окрестит «женским царём». Этой своей «находкой» он будет очень доволен. Всякий раз, когда на телеэкране будет возникать фигура Михаила Сергеевича, мой тесть, толкая меня в бок, будет усмехаться:

– О! Смотри, смотри: «женский царь» выполз! Интересно, какую на сей раз он #уйню нам заготовил?

Своему тестю я буду благодарен ещё и за то, что он привьёт мне любовь к «тихой охоте». Будучи, резким и прямолинейным в быту, Михаил Иванович совершенно преображался, находясь на природе, готовый поделиться многочисленными её секретами. Находясь в лесу, за городом, он заметно веселел, превращаясь в добродушного сказочного волшебника. Вероятно, все же, сказывалась тоска по дому, своему раннему детству и юности. Именно, он научит меня грамотно распознавать грибы. Сам же, к сбору грибов, подходил весьма ответственно и по-хозяйски: пусть другие бегают по лесу, в поисках «белых», он же, как правило, предпочитал облюбовать какой-нибудь большой пень, обильно облепленный опятами, и не спеша, за короткий срок наполнял свою корзину. Став немного взрослее, я тоже возьму на вооружение этот беспроигрышный метод. А тогда…

В узком кругу моих друзей даже приживётся такой короткий анекдот: «Таджик – грибник». В один из периодов очередного и страстного увлечения, я не на шутку загорюсь желанием узнать о грибах буквально все, что о них написано. Для этого я запишусь в Российскую Национальную Библиотеку (тогда ещё называвшуюся именем М. Е. Салтыкова-Щедрина), в которой буду торчать целыми днями, изучая научные рефераты, посвящённые микологии.

И, надо отметить, труды мои не пропадут даром. Плодами моих творческих изысканий явится то, что в конце апреля, к огромному удивлению тестя и тёщи, я принесу на «обед» с десяток сморчков, произраставших как раз в тех самых местах, что я вычитаю в учёных книжках. Обычные люди привыкли ждать осеннюю пору, когда грибы сами лезут тебе в корзину, а потому – думать, что их можно собирать чуть ли не в любое время года, – это как-то не совсем укладывается в голове. Вот почему следует рассматривать мой данный жест, как один из немногих приёмов, способствующих завоеванию и покорению сердец моих «новых» родителей.

Моя тёща, всё-таки, была удивительным человеком.

Довольно часто, когда – бывало – приезжали к нам друзья или родственники из Бухары, мы имели обыкновение собираться вместе за столом, где за ужином оживлённо беседовали, расспрашивая друг друга и активно интересуясь всем.

Иногда, совершенно непроизвольно, по ходу какого-либо диалога с земляком, мы незаметно «соскальзывали» с русского языка на родную речь.

Тёща в такие моменты начинала ёрзать на стуле.

– Что вы, там, лопочете на своём? – не вытерпев, наконец, возмущалась Елизавета Петровна, совершенно справедливо полагая, что неприлично разговаривать вдвоём, когда третий ничего не понимает. – Говорите по-русски!

Причём, мотивация её была довольно-таки своеобразной:

– Леший вас поймёт: может быть, вы меня материте, а я вам улыбаюсь…