Долгий путь на Бимини Шаинян Карина

Глава 14

Капитан Брид, непутевый сын ирландского раба и слабоумной послушницы из гаванской миссии, промышлял на островах контрабандой и мелким разбоем. Его двухмачтовый бриг «Безымянный», верткий и быстроходный, был оснащен десятком пушек и командой самых фантастических оборванцев, каких только можно нанять в портах от Нассау до Картахены. Капитан прославился многочисленными стычками, столь же наглыми, сколь и бессмысленными. Брид никогда не упускал случая полезть на рожон, зачастую упуская выгоду в погоне за новой порцией острых ощущений. Лишь в одном его деятельность была осмысленна и целенаправленна: стоило пройти слуху, что где-то на островах еще живут индейцы, – и вскоре «Безымянный» бросал якорь в ближайшей бухте.

Из этих экспедиций капитан возвращался в самом дурном расположении духа. И без того склонный затевать драку по любому случаю, Брид превращался в грозу всего побережья. Угрюмый и нелюдимый, он в каждую минуту был готов взорваться вспышкой гнева или разразиться желчными оскорблениями. В эти моменты выражение яростного ужаса, навсегда застывшее в его глазах, становилось особенно явным, – казалось, именно страх толкает его на самые дикие выходки. Брид не знал ни чести, ни милосердия, – даже по меркам своих редких собутыльников, отъявленных подонков. Вести себя так в портах Вест-Индии означало очень быстро нарваться на пулю или стилет – но капитан выходил сухим из воды. Казалось, Брид нарочно возбуждает ненависть окружающих, играя в кошки-мышки со смертью. С таким нравом он давно должен был лишиться судна – но матросы покорно разделяли с капитаном общую неприязнь и подчинялись ему беспрекословно. О происхождении этой власти ходили самые мрачные слухи.

Никто не огорчился, когда «Безымянный», выйдя однажды из Гаваны, исчез в море вместе с сумасшедшим капитаном и его командой. Больше года о них не было ни слуху ни духу, и в портовых кабаках облегченно вздохнули, решив, что капитан наконец избавился от всех страхов и забот. Любители дешевой славы уже начали таинственно намекать, что могли бы многое рассказать о последних минутах Брида, когда тот вдруг появился в Сан-Доминго. Потрепанный осенними штормами «Безымянный» встал в устье Артибонита. Окрестные плантаторы, зарядив ружья и припрятав все мало-мальски ценное, поспешно отправили жен и дочерей под защиту стен Порт-о-Пренса. Навстречу им был выслан полк солдат. Казалось, похождениям Брида настал конец; но капитан каким-то образом умудрился договориться с французами. Поговаривали, что капитан тайно встречался с губернатором и получил не только помилование, но и патент на каперство.

Однако, вместо того, чтобы вновь отправиться на разбой – теперь уже без риска попасть на французскую виселицу, – Брид предпринял вылазку вглубь острова и разгромил несколько поселений маронов. Это было тем более странно, что до сих пор Брид был совершенно равнодушен к вопросам собственности рабовладельцев; больше того, подозревали, что его собственная команда была по крайней мере наполовину набрана из таких же бывших рабов, – которые, тем не менее, охотно приняли участие в набеге.

Поселения маронов были для губернатора сущей занозой. Вынужденный блюсти интересы плантаторов, он изредка затевал экспедиции против беглых рабов, но они были крайне невыгодны. Тростник и кофе приносили доход, несравнимый с возможной прибылью от золота, намытого в очищенных от бродяг горах. Кроме того, многие солдаты были отравлены негритянскими суевериями и опасались связываться с людьми, считавшимися могущественными колдунами. Измученные работой и наказаниями рабы бежали в горы; гонцы от маронов проникали на плантации, и в жалких хижинах по ночам проводились тошнотворные обряды. Африканская ересь вместо того, чтобы сгинуть в лучах католичества, сливалась с ним, образуя в негритянских головах опасный богохульный сплав. Неудивительно, что предложение Брида было принято с восторгом. Почти никто не задался вопросом, зачем это нужно капитану. Лишь самые проницательные усмехались украдкой, думая, что ирландец позарился на мифические сокровища истребленных двести лет назад индейцев.

Те беглые рабы, которым не посчастливилось попасть под пиратскую пулю, были с помпой переданы губернатору и возвращены владельцам. Любой другой на месте капитана торжествовал бы, но Брид, обласканный правительством, оставался мрачен: каковы бы ни были его истинные цели, они явно не были достигнуты. Он частенько исчезал из города; несколько раз его встречали в трущобах на верхней окраине, куда не зашел бы добровольно ни один француз, среди лачуг, облепивших склон, как ласточкины гнезда. Там на плоских крышах сушилась апельсинная корка, из раскрытых дверей вечерами доносилось пение и ритмичные хлопки, и кровь черных петухов лилась в очерченный водой круг.

Говорили, что капитан якшается со свободными неграми. Многие офицеры, поначалу старавшиеся закрыть глаза на темное прошлое и принять бывшего пирата как равного, уже морщили носы. Несколько раз Брид затевал пьяные драки. В необъяснимом приступе ярости искалечил нескольких рабов, предоставив откупаться от их хозяев губернатору. Капитан ни на минуту не трезвел, ел за пятерых и свел тесное знакомство со всеми портовыми шлюхами. Казалось, он отыгрывается за долгие годы опасностей и нищеты.

Но знавшие капитана раньше говорили, что он страшно сдал. Чем бы Брид ни занимался предыдущий год – это явно не прибавил пирату молодости и сил. А после похода в горы капитан и вовсе стал походить на живого мертвеца вроде тех, которыми черные няньки пугают непослушных детей. Болтали, что жестокость капитана ничуть не убавилась, и шепотом передавали слухи об изощренных мучениях, которым он подверг негритянских жрецов.

И правда, среди возвращенных рабов, к досаде губернатора, который рассчитывал на поимку главарей, не было ни одного колдуна. Брид выдал это за случайность, но ему мало кто поверил. Особо любопытные пару раз пытались подпоить команду, но матросы, похоже, были запуганы капитаном, а боцман, хромоногий карлик с невероятно сильными, жилистыми руками, хлебал ром как воду и на расспросы отвечал лишь дребезжащим хихиканьем. Казалось, капитан окончательно спятил, потянув следом и команду, но в его сумасшествии виделась система.

Терпение властей вот-вот должно было иссякнуть, когда завесу над тайной приподнял сам Брид. Пьянствуя в Порт-о-Пренсе перед новой вылазкой, он повстречал знакомого мулата, который, разбогатев на каперстве, в поисках спокойной жизни осел в Сан-Доминго. Ром и воспоминания развязали капитану язык. Выслушав пьяные излияния, мулат лишь покачал головой. На следующий день он, кичившийся своей просвещенностью, пересказал их, не называя имен, чтобы развлечь пару приятелей. Но, как ни старался образованный мулат выдать историю ирландца за отвлеченный анекдот, по городу поползли фантастические слухи.

Губернатор вызвал Брида на аудиенцию и потребовал объяснений. Выслушав несвязную речь вконец одуревшего от рома и ставшего от этого весьма откровенным капитана, губернатор покачал головой и посоветовал Бриду как можно скорее покинуть Порт-о-Пренс, Сан-Доминго и вообще Эспаньолу – но сначала обратиться к Богу. В ответ Брид, криво ухмыляясь, пробормотал что-то про деву Эрзули и, развязно кивнув, ушел, оставив разъяренного губернатора в полном недоумении.

Едва выйдя на улицу, капитан Брид во всеуслышание объявил охоту на Барона Субботу.

На веранде губернаторской виллы, освещенной узорными фонарями, было почти прохладно от тихо журчащего посреди мощеного двора фонтана. Неумолчно трещали цикады; иногда легкое движение ветра доносило из города запахи апельсинов и жарящейся на углях селедки. Несколько пальм отбрасывали на стол причудливые тени. Губернатор и командующий городским гарнизоном полковник беседовали с зашедшим попрощаться доктором. Речь шла об экспедиции на дальние острова, которую тот собирался предпринять на свой страх и риск.

– Я надеялся, что вы задержитесь у нас подольше, – говорил губернатор. – Разве в Вест-Индии еще остались туземцы? Мне казалось, что ваши соотечественники…

– Перебили не всех. У меня есть сведения от одного миссионера – кое-где еще сохранились горстки индейцев. Но они вымирают, – доктор вздохнул. – Я уже дважды опаздывал, заставая лишь опустошенные деревни: один раз причиной была эпидемия, другой – пиратский набег. Надеюсь, в третий раз мне повезет. До архипелага меня доставит галеон, идущий в Нуэво, а дальше… – Карререс пожал плечами.

– Мне непонятно ваше стремление возиться с примитивными дикарями, – проговорил полковник.

– Золото? – с ехидцей подсказал Карререс. Полковник чуть презрительно покачал головой, и губернатор протестующе поднял руки.

– Доктор, вы либо наивны, либо водите нас за нос. Я навидался кладоискателей – вы явно не из этой компании. Нет, мой друг, – повернулся он к полковнику, – нашего доктора толкает жажда знаний. Хотя я тоже не понимаю, что может дать дикарь просвещенному европейцу…

– У меня очень специфический круг интересов, ваше превосходительство, – ответил Карререс. Губернатор выжидающе смотрел на доктора, и тот неохотно продолжил: – Суеверия и душевные болезни идут бок о бок…

Бесшумно вошел лакей в белоснежном костюме, на фоне которого лицо казалось непроницаемо-черным, и Карререс замолчал, явно довольный возникшей паузой. Слуга поставил на стол блюдо с мясом, исходящим пахучим паром, поклонился и, случайно встретившись взглядом с доктором, вдруг посерел. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Карререс отвел глаза, и негр, пошатываясь, отступил к стене.

– Опять вы пугаете моих рабов, доктор, – засмеялся губернатор.

Карререс с виноватой улыбкой развел руками. Вздохнув, губернатор скептически взглянул на горку красной фасоли с рисом, вонзил вилку в кусок мяса и принялся вяло возить ножом. Сунул кусок в рот, сморщился.

– Жесткое, как подошва. Ну что это такое?!

– Грийо, ваше превосходительство, – еле слышно прошептал негр, косясь на доктора.

– Грийо! – горько воскликнул губернатор, жестом отсылая слугу. – Мало нам ураганов и болотной лихорадки – так еще и местная кухня, кажется, призвана извести нас на корню. С первым же кораблем отправлю прошение об отставке. Пора новому королю обратить внимание на колонии… Все же вы удивляете меня, доктор, – обратился он к Каррересу. – Мы – люди подневольные, но вы-то… Гиблые же места!

– Вам нужно построить резиденцию в горах, – ответил Карререс, – климат здесь и правда нездоровый.

– В горах… – тоскливо протянул губернатор. – В горах, знаете ли, небезопасно.

– Вы, кажется, нанимали какого-то ирландца, чтобы он навел там порядок?

– Нанимал. Но увы, доверять Бриду больше нельзя. Думаю, доктор, вас заинтересует этот случай. Это вам не суеверный черномазый, вообразивший, что его заколдовали!

– На Кубе поговаривали, что капитан Брид – отчаянный трус, и к тому же язычник, – вмешался полковник.

– Вряд ли трус отправится в военную экспедицию с командой из двадцати оборванцев, – возразил губернатор. – А ведь я предлагал ему взять солдат – но он отказался… Нет-нет, полковник, наш раскаявшийся пират попросту сошел с ума. Видимо, болотные испарения ударили ему в голову. К тому же он слишком много пьет.

– Негры говорят, что невоздержанность – признак одержимости духом смерти, – заметил Карререс. Губернатор энергично кивнул.

– Не далее как сегодня утром мистер Брид объявил мне, что намерен сразиться с этим самым духом лицом к лицу.

Карререс саркастически усмехнулся, и губернатор раздраженно пожал плечами:

– Мне безразличны сумасшедшие – на этих островах каждый второй не в себе, и неудивительно. Но если бы Брид молчал о своих фантазиях! Так нет же – он обещает золото за любые сведения об этом мифическом бароне. Плантаторы возмущаются – Брид похитил уже нескольких колдунов, а они были хорошими работниками. Рабы возбуждены. Так и до бунта недалеко! – губернатор раздраженно откинулся на спинку кресла. – Я велел ему исповедаться у отца Женье из Санта-Марии, – кстати, доктор, загляните к нему, бедняга, кажется, вот-вот сляжет.

– Лихорадка?

– Скорее, нервное потрясение, – покачал головой полковник. – Уж не знаю, что там наплел капитан, но бедный падре вышел из исповедальни сам не свой.

– Наверное, то же, что и мне, – откликнулся губернатор. – Что не нуждается в царствии небесном, потому что обрел вечную жизнь на земле, – он взглянул на резко подавшегося вперед Карререса и состроил сочувственную мину. – Даже вас, привыкшего иметь дело с язычниками, это возмущает, – что же говорить обо мне? Нет уж. Он может гоняться хоть за колдунами, хоть за дьяволами, сколько ему угодно, но публичного богохульства в своей колонии я не допущу.

Доктор поставил бокал и, не поднимая глаз, принялся аккуратно складывать салфетку. Его пальцы чуть дрожали.

– Уж не вообразил ли капитан, что нашел Бимини? – хмыкнул полковник. Карререс быстро взглянул на него и снова опустил веки, притушив взгляд и придав лицу выражение легкой скуки. – Помнится, Брид предлагал любые деньги за карту. Один молодой пройдоха в Гаване хвастался, что содрал с капитана двести реалов за кусок грязного пергамента – тот долго тряс ему руку, хлопал по плечу и называл «стариной Понсе». Правда, утром оказалось, что старину Понсе на самом деле зовут Гаспарильо, и что, пока мистер Брид спал и маялся похмельем, парень успел наняться на галеон и уйти на Багамы – на свое счастье. Известно, что еще по крайней мере трое таких умников пошли на корм рыбам: как только Брид трезвеет, вся эта старинная романтическая шелуха вылетает из его головы. Старина Понсе – надо же! Я предупреждал ваше превосходительство – этот ирландец всегда был сумасшедшим…

– Да, очень любопытный случай мании, – поддержал полковника доктор. – Вы сказали, что на Кубе его считали трусом – несмотря на все выходки?

– Говорили, что Брид так боится смерти, что не смеет повернуться к ней спиной.

– Я вижу, он вас заинтересовал, – улыбнулся губернатор. Карререс хотел возразить, но губернатор жестом остановил его. – Не спорьте, доктор, – я вижу на вашем лице азарт ученого. Хотите – устрою вам свидание?

– К сожалению, у меня осталось мало времени, – покачал головой Карререс и с мрачным весельем добавил: – Но это не беда – думаю, капитан Брид скоро сам начнет искать встречи со мной.

Полковник удивленно приподнял брови.

– Такие люди обращаются к врачу, только заполучив пулю в живот, – холодно заметил он.

– Или в голову, – согласился доктор и желчно расхохотался. Полковник сердито переглянулся с губернатором – тот тоже явно не понимал, в чем соль шутки.

Часы пробили девять, и Карререс встал.

– Позвольте откланяться, – весело сказал он и с сожалением взглянул на вошедшего на веранду негра – в его руках был поднос с запыленной бутылкой и рюмками.

– Выпейте портвейна! – воскликнул губернатор.

– Благодарю, но, увы – меня еще ждут пациенты, – Карререс жестом отстранил лакея, загородившего проход. Тот шарахнулся, его рука дернулась к засаленному шнурку на шее – губернатор знал, что под рубашкой спрятан отвратительный языческий амулет. С грохотом упал поднос, брызги вина веером разлетелись из бутылки. Черное лицо лакея покрыли крупные капли пота.

– Простите, барон… – прошептал он.

Доктор стряхнул вино с рукава и странно усмехнулся – его улыбка больше походила на горестный оскал. Слуга закатил глаза и медленно осел на пол.

– Потрите ему виски уксусом, – посоветовал Карререс, берясь за шляпу, и в его глазах зажглись нахальные огоньки. – Какие нервные у вас рабы, ваше превосходительство. Я позволю себе рекомендовать вам не злоупотреблять наказаниями.

Карререс коротко кивнул и вышел. Побагровевший губернатор несколько секунд молча хватал ртом воздух.

– Наглец! – фыркнул он, отдышавшись.

– Почему негр назвал его бароном? – задумчиво пробормотал полковник. Губернатор потер щеки и вздохнул.

– Не знаю и знать не хочу, – отрезал он.

Глава 15

– Вижу, вы уже почти оправились. Но все-таки позовите цирюльника пустить кровь. – Карререс вздохнул. – Все это от дурного климата и нервного напряжения. Вам нужно отдохнуть, святой отец.

Был самый жаркий полуденный час. Толстые стены собора Санта-Марии удерживали прохладу, легкий сквозняк шевелил листья клематиса, оплетающего оконные рамы, но полнокровному, круглолицему отцу Женье, закованному в рясу, приходилось туго. Он то и дело прикладывался к запотевшему стакану с лимонадом, и холодная вода тут же проступала на красном лице потом, не принося облегчения. Но доктор был прав – сердце уже не грозило разорвать грудную клетку, и глаза не застилала багровая гневная пелена: священник пришел в себя, насколько это было возможно.

– Годы берут свое, – грустно кивнул он, вытираясь платком. – Но на покой мне еще рано.

– Такую паству, как в Порт-о-Пренсе, сложно вынести и молодому, – возразил Карререс. – Мне, как врачу, часто поверяют душевные тайны. Представляю, что приходится выслушивать вам.

– Ну, я хотя бы не охочусь за сумасшедшими нарочно, как вы, – улыбнулся священник. – Хотел бы я знать, зачем…

– Следя за нарушенным, патологическим ходом мысли, можно многое узнать о том, как работает разум нормального человека.

Женье скептически хмыкнул, но промолчал. Карререс пожал плечами.

– Впрочем, если вы имели в виду одержимых – так они не безумны. Не совсем безумны…

– Чего вы хотите от них? – спросил священник. – Вы лечите рабов и не берете с их хозяев ни копейки. Похвальное милосердие – но мне кажется, что вы не совсем бескорыстны, доктор. Вам платят доверием. Что за секретами делятся с вами эти язычники?

– Многие из них считают себя преданными вере католиками, – улыбнулся доктор. Отец Женье замахал на него руками и болезненно застонал. – Да, вам ли не знать. А чем они мне платят… Вы ждете от меня исповеди?

– Нет, – покачал головой священник, – хотя исповедоваться вам бы не помешало. Я просто пытаюсь понять.

– Одержимость, безумие, магические ритуалы – форпост на границе между разумом и… – Карререс нахмурился и пошевелил пальцами, – той бездной, из которой приходят сны и призраки. Человеческий мозг содержит в себе величайшие тайны. Это ключ к всемогуществу… Я уверен, что, получив его, я смог бы понять чудеса, творимые святыми, и даже…

– Доктор Карререс! – потрясенно прервал его священник.

– Простите, святой отец, – Карререс поклонился, замолкая.

– Все эти натурфилософы, которые ковыряются в законах природы, как капризная женщина в тарелке… Господь с ними, – горячо заговорил отец Женье. – Пусть разбирают материальный мир на части; в конце концов, иногда от этого даже есть польза. Но вы – лезете в тайны не природы, но дьявола… – Карререс попытался что-то сказать, но священник жестом остановил его. – Вы хоть понимаете, на что замахиваетесь? – возмущенно спросил он.

– Да, – улыбнулся Карререс. Немного помолчав, он упрямо нахмурился. – Говорят, есть чудесный остров, на котором бьет источник вечной молодости. Будто бы всякий, кто испьет из него, будет жить вечно. Так вот, падре, это все – чепуха, следствие. На самом деле Бимини…

– Бимини? – вздрогнул священник.

– Вы тоже слышали эту легенду? – вскинулся Карререс и осекся. – Что с вами, святой отец?

Изменившийся в лице Женье лишь молча покачал головой.

– Сегодня у вас побывал капитан Брид… – задумчиво проговорил Карререс. – И что-то в его исповеди потрясло вас. Святой отец, скажите лишь слово! он нашел? Все-таки нашел? – Священник молчал. – Да, я вижу, он сказал вам, что побывал на Бимини. Он намекал на это губернатору, а вам наверняка признался, – Карререс задумчиво уставился на отца Женье, который с непроницаемым выражением перебирал четки. – Да, Брид верит, что нашел этот остров. Но он же сумасшедший! – Карререс взволнованно заходил по комнате. – Я должен повидать его, – сказал наконец он.

– Это довольно трудно. Капитан скрывается на верхней окраине, в негритянских кварталах. А кстати, доктор… – священник подался вперед, и в его глазах зажглись хитрые огоньки. – Почему негры принимают вас за Барона Субботу?

– О, – рассмеялся Карререс, – вы первый европеец, который об этом догадался. Удивительная проницательность – я сам понял, в чем дело, совсем недавно.

– У меня было больше возможностей, чем у других, – отмахнулся Женье. – И все-таки?

– Это недоразумение, святой отец. Вы же знаете – я часто бываю в бедных кварталах. Как-то ночью я отправился навестить одного колдуна, бокора. Мне удалось завоевать его доверие, и он согласился, чтобы я присутствовал на церемонии вызова лоа. В тот день меня сильно задержали пациенты, к тому же я слегка заплутал в темных переулках – это настоящий лабиринт. Обряд начался без меня, и вышло так, что я вошел в хижину ровно в тот момент, когда жрецы в экстазе ожидали явления Самеди…

Отец Женье с недовольной миной откинулся на спинку кресла.

– Могли бы придумать историю и поубедительней, – обиженно проворчал он. Карререс развел руками:

– Чем вам не нравится эта? – улыбнулся он. – Вы же знаете, как впечатлительны чернокожие. А слухи разносятся быстро…

Священник с досадой отмахнулся.

– Не хотите говорить – не надо. Имейте только в виду, что до капитана Брида эти слухи тоже вскоре дойдут. Ваша встреча может оказаться очень неприятной. Если, конечно, вы только что рассказали мне правду… барон, – усмехнулся он.

– Святой отец, как ваш врач, я должен сказать… – настороженно начал Карререс, но священник жестом остановил его.

– Ай, бросьте, – брюзгливо скривился он. – Вы опасаетесь за мое здравомыслие? Напрасно! Лучше бы подумали о своей безопасности.

– Чепуха, – отмахнулся Карререс, – и шпагой, и пистолетами я владею ничуть не хуже Брида.

– Вы не поняли меня, – печально ответил отец Женье и вновь принялся за четки. – Оставьте эти поиски, доктор, – сказал он после паузы. – Вы лишитесь разума и погубите душу.

Глава 16

Карререс не совсем кривил душой, когда рассказывал отцу Женье, почему его принимают за самого зловещего духа вудуистского пантеона. Доктор действительно однажды появился в хижине старого бокора, когда обряд вызова Барона достиг апогея. Никто, правда, Карререса не приглашал. Он пришел сам, услышав от слуг, что один одержимый Духом Смерти с перепою упал в канаву и сломал шею. Появление бледного человека в черной шляпе само по себе произвело сильное впечатление на всех участников обряда; когда же он предложил деньги за труп одержимого, подозрения бокора начали превращаться в уверенность. Барон пришел за своим, и колдун не посмел отказать ему.

Настоящее имя этого бокора никому не было известно; он называл себя Ван Вогтом по фамилии своего владельца, голландца, от которого колдун сбежал в горы несколько десятков лет назад. Карререс подозревал, что это – одно из проявлений черного юмора старика. Голландец давно помер от малярии, его имущество пошло с молотка, и беглый негр был забыт. Ван Вогт, который к тому времени успел обзавестись семьей и неплохо заработать на гаданиях и изготовлении амулетов, перебрался в Порт-о-Пренс. Его хибара на склоне горы состояла из одной обширной комнаты, которая частенько превращалась в ритуальный зал, и была сплошь облеплена лачугами поменьше. В них жили дети, внуки, зятья с невестками, многоюродные братья бокора и его жены, и прочая родня. Кроме того, в доме постоянно вертелись ученики, клиенты, деловые партнеры и бог знает кто еще. Ван Вогт считался одним из самых сильных колдунов в Порт-о-Пренсе и даже во всем Сан-Доминго, и, познакомившись с ним поближе, Карререс счел, что репутация старика заслужена даже больше, чем может представить себе европеец.

Поначалу Карререс принимал заискивания колдуна как должное. Но вскоре, разобравшись в жизни Верхнего Города, он почувствовал смутное удивление: в этих нищих кварталах, населенных неграми и мулатами, где беглые рабы иногда скрывались годами и куда не смели сунуть нос губернаторские солдаты, европейцы были не в чести. Более того, доктор подозревал, что любой мужчина здесь с удовольствием воткнет нож под ребра всякого белого, если будет уверен в своей безнаказанности. Однако Карререс мог разгуливать по этим улицам в любое время дня и ночи. Единственной неприятностью был угодливый страх, который читался в глазах встречных.

Карререс стал частым гостем в этих местах. Он знал, что им пугают детей, что люди, которых он лечит и подкармливает иногда, обвешивают стены амулетами, призванными изгнать страшного врача. Но в этих кварталах он чувствовал себя охотником в королевском парке, полном дичи. Безумие было здесь так же обыденно, как страсть, как рождение и смерть. Буйные, экстатические ритуалы раскачивали психику, не защищенную скорлупой рациональности. То и дело один из участников обряда заглядывал слишком далеко. Мозг не выдерживал, но тело иногда выживало, и в верхних кварталах появлялся новый одержимый.

Карререс ликовал. Причесанное сумасшествие европейцев, закованное в мундир здравого смысла, давно уже не интересовало его. Слишком много времени уходило, чтобы отыскать ядро глубинного ужаса за нагромождением условностей. Иногда Карререс жалел, что не родился сотней лет раньше. Как и отец Женье, доктор не любил натурфилософов, правда, совсем по иной причине: развитие науки привело к тому, что любой мало-мальски способный излагать свои мысли безумец ударялся в ученый бред, если все-таки умудрялся избежать бреда религиозного.

Одержимые же лоа были честны и бесхитростны. Они в самом деле видели другую сторону, заглядывали в прорехи в ткани бытия. Искажающий неведомое слой бреда, порожденного личностью, был здесь тонок и хрупок, как лед, – в отличие от плотного панциря европейцев. Вскоре Карререс сообразил, что страстно влюбленный похож на одержимого. Его охотничьи угодья расширились, дичи стало вдвое больше, а у язычников пропали последние сомнения в том, с кем они имеют дело: смерть и страсть были для них сторонами одной монеты, и эта монета принадлежала Барону Субботе. Карререс беседовал с ними часами, продираясь сквозь непонимание, сквозь гортанную невнятицу чужого языка, сквозь страх. А когда одержимый умирал – от болезни ли, от несчастного случая, – Барон приходил за своим.

Обычно Карререс располагался в чистой лачуге, прилепленной к дому Ван Вогта. Доктор платил щедро, и у него никогда не было недостатка ни в воде, ни в факелах, в обмотку которых вплетали травы, отгоняющие мух. Он работал ночи напролет, проклиная грубый инструмент, плохо отшлифованные линзы, дурную бумагу, на которой рисунки анатомических срезов быстро превращались в безумные плесневые цветы. В Алькала-де-Энарес ему приходилось видеть микроскопы, и он иногда порывался выписать себе один из Европы. Останавливало подозрение, что даже такой тонкий прибор не поможет рассмотреть те мельчайшие неправильности, которые дают одержимому связь с лоа.

Карререс задыхался. Ему не хватало знаний, инструментов, препаратов. Он жадно прочитывал все мало-мальски толковые книги, приходящие из Европы, и каждый раз испытывал яростную досаду, понимая, что тех сведений, которые так нужны ему, пока еще попросту не существует. Он знал о мозге почти все, что можно узнать, имея в своем распоряжении лишь умение слушать и спрашивать, острые глаза и скальпель, но этого было безнадежно мало.

Факела чадили и гасли, вставало солнце, и вместе с его светом в комнату проникали мухи. Их становилось все больше, воздух дрожал от жужжания; они облепляли лицо покойника, шевелились в остатках волос. Вскоре, как Карререс не отгонял их, насекомые уже копошились в бороздах и складках мозга, и работать становилось невозможно.

Прополоскав инструменты и облив их ромом, Карререс выходил на улицу. На смену ему в комнату проскальзывала жена Ван Вогта. Следом приходили одетые в белое старухи, и в лачуге раздавался плач, перемежаемый жутковатыми подражаниями католическим молитвам.

Слушая их, Карререс сам готов был плакать и молиться. Бездна, скрытая под складками мозговой ткани, источник великой силы и невиданных тайн, манила его все сильнее. Он несся по следу неуловимого, как гончая; запах неведомого становился все острее, не давая ни остановиться, ни хотя бы испугаться. Карререс сам в какой-то степени был одержимым. Он вскрыл бы свою черепную коробку, если бы придумал, как увидеть потом то, что внутри, и выжить.

В домах европейцев еще теплились огоньки, но верхний город был пуст, темен и мертв. Бамбуковые хижины казались хрупкими клетками. В сточной канаве плескалась луна. Под ногами хрустели стебли сахарного тростника, превращенного в мочало крепкими зубами, арбузные корки, рыбьи головы, куриные кости. Все сор, думал Карререс, обходя вонючие лужи. Еще один вскрытый череп – чтобы убедиться в своем бессилии. Бедняга Ван Вогт сереет от ужаса каждый раз, когда они встречаются. Зато слава старика уже вышла за пределы Эспаньолы: кто из бокоров может похвастаться тем, что ведет длинные беседы с самим Бароном? Амбиции сильнее ужаса, а мертвецы – что мертвецы: Барон Суббота всегда берет свое, хочешь ты этого или нет.

Иногда Каррересу казалось, что Ван Вогт не так прост, и тогда по спине пробегал холодок. Доктор боялся не разоблачения: это было бы неприятно, но не смертельно. Другая мысль заставляла его вздрагивать от озноба душными жаркими ночами: что, если Ван Вогт не так уж ошибается? Что, если в своих исследованиях Карререс зашел туда, где уже нет места людям? Что, если Ван Вогт действительно вызвал его тогда, в первый раз? Иногда Карререс не мог вспомнить причину, по которой он забрел в тот день в Верхний город… Ему часто хотелось поговорить со стариком как равным, но они слишком плохо знали языки друг друга: запаса слов хватало лишь на то, чтобы обмениваться короткими фразами.

Над городом стояла особая тишина. Она складывалась из дремотного квохтанья кур в сарае, короткого тявканья собаки, увидевшей сон, отдаленного хныканья младенца, сладкого женского стона, тихого дыхания за тонкой стеной. В нее постепенно вплетался новый звук, беспокойный и заманчивый. Чем ближе подходил Карререс к жилищу бокора, тем отчетливее становился шум; вскоре он распался на рокот полудюжины барабанов и ритмичное шарканьем босых ног.

Карререса охватило смутное волнение. Нет смысла танцевать, когда в доме лежит мертвец, уже обещанный Барону; у Ван Вогта сейчас должно бы быть тихо и темно. Карререс прислушался. Он уже мог различить резкие женские вскрики и пение флейты. Ритм ускорялся, завораживал; снова взвыла флейта, и Карререс узнал мелодию. В хижине Ван Вогта вызывали Барона Самеди. Похоже, старик решил подстраховаться и провести малый обряд, подумал Карререс, подходя к дому. Странно – старик был ленив и никогда не делал ничего, без чего можно было бы обойтись.

Раздался испуганный вопль петуха, и Карререс остановился в тревоге. Большой обряд? Ван Вогт жертвует дорогую даже для него, местного богача, птицу, чтобы вызвать того, кто и так обещал прийти? Или бокор все-таки решил, что Карререс морочит ему голову? Тогда сейчас придется туго. Мгновение доктор размышлял, не отложить ли визит до утра, но в конце концов лишь ускорил шаги. Что бы ни происходило у Ван Вогта, лучше узнать об этом сейчас.

Подойдя к хижине, Карререс осторожно заглянул в дверь. Жена Ван Вогта, окруженная танцующими женщинами, стояла у столба в центре круга, очерченного струей воды из кувшина. Крепко сжав петушиную шею, она занесла над ней почерневший от крови нож. Барабаны гудели так, будто готовы были взорваться, и одна из жриц уже билась в судорогах на усыпанном мукой глинобитном полу, в экстазе впиваясь ногтями в блестящую от пота грудь. Карререс чуть сдвинулся, чтобы увидеть, что творится в глубине хижины, и перестал дышать.

Ван Вогт привалился к дальней стене за пределами круга и, скорбно подняв мохнатые седые брови, смотрел на петуха. Рядом, закинув руку на плечо бокора, сидел европеец. Его иссеченное морщинами лицо на фоне негритянских физиономий казалось синюшно-белым. Жесткие прямые волосы отливали медью. Человек напряженно оглядывался по сторонам, будто готовый в любой момент вскочить и задать деру, и злобно кривил рот.

Круг женщин чуть разомкнулся; стало видно, что европеец прижимает к шее бокора нож. Карререс не успел ничего придумать – белый заметил доктора и вскочил, увлекая за собой Ван Вогта. Лезвие вжалось в морщинистую шею, и из-под него потекла тонкая струйка крови. Бокор беззвучно шевелил губами, и Карререс подумал, что на месте этого белого насторожился бы: колдун явно пытался позвать на помощь лоа, и сейчас как никогда был близок к удаче.

Шум отвлек музыкантов. Барабаны сбились с ритма, музыка оборвалась, и жрица, смешавшись, выпустила петуха. В наступившей тишине его недовольное квохтанье показалось неестественно громким; встряхивая крыльями, петух важно прошагал через круг и вышел на улицу. Грубо вырванные из транса женщины какое-то мгновение потерянно хлопали глазами, а потом, тихо вскрикивая, бросились в стороны. Карререс вошел в хижину.

– Капитан Брид, если не ошибаюсь? – сказал он европейцу. – Оставьте бокора, так вы толку не добьетесь.

Ван Вогт торопливо забормотал, но капитан встряхнул его, и поток оправданий прервался. Бокор лишь с виноватым испугом косился на Карререса. Ван Вогту явно было больно, Брид слишком круто задрал его голову, и, когда бокор пытался смотреть на доктора, становились видны ослепительно яркие на фоне черного лица белки глаз. Ван Вогт то и дело сглатывал, дергая кадыком, и каждый раз из-под ножа выступала новая капля крови. Лоа слетаются на кровь, отвлеченно подумал Карререс. Да старика же сейчас удар хватит от ужаса!

– Кто ты такой, черт тебя задери? – наконец хрипло спросил Брид.

– Меня зовут Карререс. Доктор Карререс. Слышали?

Капитан покачал головой и провел языком по пересохшим губам.

– Говорят, интересуетесь Бароном Субботой? – как ни в чем ни бывало продолжал доктор. – Думаю, я смогу рассказать больше, чем бедняга Ван Вогт.

Брид отшвырнул бокора и медленно пошел на Карререса.

– Ты, белый, – процедил он. – Что ты можешь знать о лоа?

– Намного больше, чем эти несчастные, – кивнул Карререс на негров. – Я даже знаю, что они такое и откуда берутся. Хотя вам, полагаю, это неинтересно.

Бокор тяжело поднялся на ноги; его колени тряслись. Он вытер ладонью царапину на шее и молча кивнул на дверь. Женщины робко двинулись к выходу, и Карререс посторонился, освобождая дорогу. Брид рассеянно следил, как жрицы гуськом выбираются из зала.

– Чего тут знать – прямиком из ада, – проворчал Брид, вновь сосредоточившись на докторе.

– Можно и так сказать, – согласился Карререс.

– Да хоть заговорись! – Брид покосился на напряженных, как пружины, мужчин с барабанами, на застывшего в углу бокора и сплюнул. – Так что – если знаешь, где искать этого дьявола, двести монет у тебя в кармане. Капитан Брид не обманет.

– Мне не нужны деньги, – ответил Карререс. Брид уставился на него налитыми кровью глазами.

– Из благородства, что ль? Или самому любопытно?

– Я от платы не отказываюсь. Но возьму только картами.

– Картами? – насторожился Брид.

– Картами Бимини. Расскажи, как попасть туда, – и Самеди будет у тебя в руках.

Капитан вылупил глаза, запрокинул голову и хрипло расхохотался, хлопая рукой по бедру. Краем глаза Карререс заметил, как подобрались дюжие барабанщики, готовые броситься на ирландца, и как бокор едва заметно покачал головой. Он облегченно выдохнул: драка была сейчас ни к чему.

– Ну ты наглый, доктор! – выговорил Брид, отсмеявшись. – Я таких наглых еще не видал! – он снова сплюнул. – Пожалуй, не мешает с тобой поговорить. Скажи своему негру, чтобы принес рома.

Глава 17

Бокор молча выслушал Карререса и, бурча под нос, вышел. Карререс с удивлением понял, что старик не столько испуган, сколько раздражен происшедшим. Похоже, он давно ожидал, что капитан доберется до него, и строил на этот случай хитроумные планы, которые разрушились с появлением доктора. Следом за бокором потянулись музыканты. Один сунулся было забрать ритуальные свечи – толстые столбики черного воска все еще горели по периметру зала. «Оставь, кыш отсюда», – зарычал Брид. Парень отдернул руку и виновато поглядел на Карререса. «Оставь», – повторил тот, и негр выскочил на улицу.

Карререс посмотрел на Брида. От вспышки веселья не осталось и следа. Сунув руки в карманы и покачиваясь, капитан бессмысленно разглядывал столб, измазанный жертвенной кровью. Разговаривать без рома он явно не собирался – а может, просто не умел.

Пару минут спустя Ван Вогт все-таки прислал внучку с охапкой циновок и тяжелой оплетенной бутылью. Девочка молча свалила все в углу. Вышла, пятясь, не спуская взгляда с европейцев, и опрометью бросилась прочь – лишь торопливо прошлепали босые ноги. Брид, бормоча что-то про наглых невеж, с кряхтеньем опустился на циновки и зубами вытащил пробку из бутылки. Карререс присел рядом.

– Значит, тебе нужны карты? – спросил Брид, вытерев рот ладонью, и передал бутылку Каррересу.

– Да.

– Но ведь Бимини не существует, – Брид сделал новый глоток из возвращенной бутылки и зажал ее между коленями. – Это выдумка несчастных язычников, которым не суждено спасение. Добрый католик же должен усердно молиться, чтобы эти наваждения не заслонили от него истинного бессмертия. Так, по крайней мере, объяснил мне вчера отец Женье.

– Это его долг, – улыбнулся Карререс.

– Я смотрю – ты человек образованный, богобоязненный, – ехидно хмыкнул Брид. – Сам-то что думаешь?

Брид передал ром. Карререс повертел бутылку, ловя отражение свечи на не закрытое оплеткой горлышко.

– Бимини – как этот огонек, – негромко сказал Карререс. Он медленно качнул бутылкой, и Брид, не моргая, уставился на пламя, дрожащее в темном стекле. – Всего лишь отражение настоящего огня. Но он реален. Ты видишь его. Видишь, как колеблется пламя. Как бегут блики по поверхности рома. Слышишь треск пламени. Шуршание в столбе, когда его грызут термиты. Треск цикад. Чувствуешь гладкость стекла, шершавость оплетки, обжигающее тепло рома, когда он льется тебе в глотку… – Карререс продолжать говорить, тихо, почти задумчиво, будто бы сам с собой, и лицо Брида постепенно обмякало, а взгляд расфокусировался. – Ты хочешь рассказать мне… – сказал Карререс, и в этот момент отражение пламени дрогнуло, заколебалось и снова стало ровным.

Доктор вскинулся, оборачиваясь к двери, но лишь увидел, как слабо колышется полосатая занавесь в проеме. На другом конце двора раздался старческий кашель и сиплый голос бокора, раздающего какие-то указания родне: Ван Вогт старательно делал вид, что занят домашними делами, – это посреди ночи-то! «Старый жулик», – в сердцах буркнул Карререс и сунул бутылку в руки Брида. Капитан кивнул с выражением почти детской радости на лице.

– Когда мне исполнилось тринадцать, – с готовностью заговорил он, – папаша продал меня юнгой на одно торговое судно. Мол – дослужишься до матроса, станешь человеком. Ничего, боцман был незлой, а капитан такую мелюзгу, как я, и вовсе не замечал. К тому моменту, когда это случилось, я прослужил уже год и, в общем-то, был доволен. Однажды мы попали в штиль. Судно болталось, как плевок в прокисшей похлебке, делать было нечего, нас двое суток заставляли драить медь, чтобы хоть чем-нибудь занять. А потом появился туман. Я как раз возился на бушприте, начищал носовой фонарь – весь в завитушках, а сажи, как на казане в большом трактире. Густой серый туман. Сначала я подумал, что оглох. Потом услышал, как мычит в трюме корова – и мне показалось, что до нее тысяча миль. Оглянулся – а палубы-то и не видать, да и воды тоже. Ничего там не было, слышишь, док? Он был скользкий. Он пах болотом. Неправильный туман, понимаешь, док? Не должно быть в этом мире такого тумана, не место ему здесь. Он был полон… – Брид скривился и помахал рукой, силясь подобрать слова.

– Чудовищ? – подсказал Карререс. Брид посмотрел на доктора со снисходительным сочувствием и мрачно усмехнулся.

– Чудовища – это детские игрушки, – ответил он. – Говорят, когда один галеон повстречался с гигантским спрутом, его команда не выдержала и свихнулась от страха. Все попрыгали за борт… Ерунда все это, док. Все ерунда по сравнению с тем туманом… – Брид замолчал и приложился к бутылке.

– Он растворял, – наконец выдавил капитан.

– Растворял? – переспросил Карререс. Брид кивнул, стиснув зубы, как будто даже воспоминания причиняли ему муку.

– Я боли не боюсь, – проговорил он. – И ада не боюсь – что там, с детства знал, что мне туда дорога, в раю место только для чистеньких. Подумаешь, сковорода – что я, сковород не видал? Тут другое, док… Я тогда знаешь что подумал? Доведись мне увидеть то, что за ним стоит… Чудеса, док. То, чего здесь нет и быть не должно. Увидь я даже те чудеса, про которые пишут в Евангелии, – про Лазаря там, или с хлебами и рыбами – я бы кричал, кричал, пока бы глаза не лопнули и кровь горлом не пошла. Потому что неправильно это. Нельзя так… – Брид запустил пальцы в рыжие патлы. – Нельзя мне никак умирать, как увижу, что там дальше, так душа на куски разобьется, понимаешь?

Карререс кивнул.

– Э, док, – махнул капитан рукой, – никто… – Брид вдруг сбился и медленно повернулся к Каррересу. Внимательно всмотрелся в лицо доктора. – Понимаешь, – изумленно проговорил он. – Откуда?

– Считай, что я тоже однажды попал в туман, – пожал плечами Карререс.

– Э нет, здесь что-то другое, – настороженно прищурился Брид. – Ты, доктор, лучше не мути…

– Потом, потом, – отмахнулся Карререс. – И ты решил…

– Я б не додумался, – вздохнул Брид. – Мало ли какие на островах сказки ходят. Вон, этот твой… Бокор.

– Что не так с бокором?

– Говорят, они лепят восковую куклу и втыкают в нее булавки – а у тебя начинает гнить нутро, изо рта смердит, как от тухлой рыбы, а потом потроха через задницу вываливаются. Ты веришь?

Карререс неопределенно хмыкнул.

– Я б не додумался, – повторил Брид. – Это девка, девка с лютней, что пела по кабакам в Картахене. Говорили, она наводит на золото. Считали, что чем щедрее ей заплатишь, тем добрей будет к тебе удача, – помнишь? – Карререс кивнул. – Главное – слушать повнимательней… Она сама ко мне подошла. Она улыбалась – но нехорошо так улыбалась, недобро. А, пожалуй, она меня и не видела вовсе – знаешь, говорили, она даже говорить-то не умела, ничего кругом не видела… Она для меня спела. Что-то про птичку колибри, которая ведет старого конквистадора прочь от беды… Птичка! Девичий сиропчик! – сплюнул Брид. – Припев там был, сейчас вспомню… «Дон Леон, смотри за птицей, будешь дольше жить», – немелодично проблеял Брид и закашлялся. – Я заплатил ей, сколько мог, хотя и жалко было отдавать монету за всякую ерунду, но если люди не врут, с этой девкой лучше было не связываться… Ну вот, заплатил, еще выпил. И все думал – если она всем такую чепуху поет, то понятно, почему моряки бедны, как крысы: может, она и наводит на золото, да только поди сообрази, где его искать. А утром протрезвел, и вдруг как реей по голове стукнуло: не про золото она мне пела, ох, не про золото… И что это за дон Леон такой, понял…

– Она хотела, чтобы ты искал Бимини?

– Будь она проклята, ведьма… Я ей поверил. Столько лет я дурел от ужаса, каждый день думал о том, чтоб покончить со всем разом, но продолжал искать… Я, болван, думал, что ищу спасение, а нашел то, от чего так хотел сбежать. Не понимаю, зачем она это сделала, – пробормотал Брид, и Карререс едва сдержал улыбку: капитан вдруг стал похож на обманутого ребенка. – Я никогда не обижал ее, – да и кто бы рискнул, все знают, что случалось с теми, кто ей хоть одно грубое слово сказал… А она мне… За что?!

– Может, ты неправильно понял песню?

– Шутишь? Такие песни или понимают правильно, или не понимают вовсе, это всем известно… Моя б воля – я эту девку… Она не на золото наводит, она на смерть наводит, хуже, чем на смерть…

– Бимини, – напомнил Карререс. – Ты же нашел Бимини. Ты бессмертен. Бояться нечего.

– Нечего, – тоскливо подтвердил Брид. Он отхлебнул из бутылки и хрипло расхохотался. – Лучше б я сдох тогда в тумане, – сказал он.

Капитан замолчал. Его помятое лицо окаменело, глаза стали тусклыми – будто где-то внутри захлопнулась обитая железом дверь.