Долгий путь на Бимини Шаинян Карина

Глава 21

Вокруг снова был всего лишь туман, мелкая водяная взвесь. Молочные непроницаемые пласты, тяжко колышась, обвивались вокруг шлюпки и сливались в крупные капли, в водяные слои. Вскоре оказалось, что шлюпка мягко качается на мелких волнах. Зашуршали, задевая борта, листья водяных лилий. Туман превратился в легкую дымку, которая истаивала на глазах, открывая гладкую поверхность небольшого озера. Спутники Карререса, походившие на восковые фигуры в заброшенной кунсткамере, потихоньку оживали; и вот уже Ти-Жак, очнувшись, слабо шевельнул веслом.

На лице капитана Брида, глядящего на источник, причудливо мешались восторг паломника и тоскливое отвращение.

– Дошли, – сказал он.

Карререс опустил руку в воду. Защипало ссадины, оставленные кандалами, и тут же перестало. Доктор посмотрел на запястье: все порезы и потертости затянулись, будто их и не было. «Это еще что», – тихо ему сказал Шеннон. Карререс кивнул и огляделся.

Прозрачная вода в озере казалась черной из-за опавших листьев, устилавших дно. Над поверхностью заводи качался слой пара. Он истаивал в хрустальном воздухе, поднимался в высокое небо и собирался в пухлые облака. Дальний берег вздымался утесом, сложенным из красноватого камня в подушечках изумрудного мха. Длинные кружевные листья папоротника, усеянные сверкающими каплями, свисали с вершины, и из-под них стекала тонкая струйка воды. Под скалой из озера выступал большой камень с плоской вершиной, похожий издали на лишенный такелажа корабль – лишь молодое деревце с глянцевыми от брызг листьями торчало уцелевшей мачтой, да выступала на носу пирамидальная куча камней.

Озеро лежало в долине, как в глубокой скалистой чаше. Казалось, крикни здесь – и эхо весь день будет кататься по склонам, дробясь на стеклянные шарики. Тишину нарушал только далекий звон стекавшего в озеро источника. На берегу ветви громадных деревьев с гладкими светлыми стволами сплетались в полог, и в сумерках случайно пробившийся луч света вспыхивал на крыльях рыжих, как огоньки, бабочек. Между утесом и огромным, заходящим краем в озеро валуном, обросшим лишайником и мхами, притулился дом с конической крышей. Деревянная лестница вела от него к мосткам; маленькое ладное каноэ тихо покачивалось от ряби, поднятой веслами. Рядом, болтая ногами в воде, поджидала шлюпку Реме.

Когда шлюпка приблизилась к причалу, Реме уже стояла, сложив руки на груди и нахмурившись. Хранительница небрежно обернула тело куском пестрой бумажной ткани; Карререс заподозрил, что наедине с собой она привыкла обходиться без одежды. Лицо девушки показалось ему знакомым, но, как ни напрягал доктор память, вспомнить, где он видел хранительницу прежде, не смог.

Шлюпка мягко стукнула бортом об опоры причала, обросшие водорослями и ракушками.

– Здравствуй, Реме, – хриплым шепотом проговорил капитан и сглотнул.

Девушка промолчала; у Карререса создалось впечатление, что она вот-вот заплачет. Брид молча привстал и швырнул на мостки мешок. Удивленно приподняв брови, Реме пошевелила его босой ногой. Из раскрывшейся горловины выскользнули бусы, и на смуглых коленках Реме задрожали радужные зайчики. Хранительница снова пошевелила мешок. Звякнуло зеркальце, шелковая лента зацепилась за гибкие пальцы. Хмурое недоумение Реме сменилось гримасой сдержанного гнева.

– Нравится? – спросил Брид. Карререс взглянул на капитана и быстро отвернулся, изнывая от неловкости: такое беспомощное обожание было написано на лице пирата, такая безумная надежда, смешанная с отчаянием, что глядеть на это было невозможно. «Что ж ты делаешь!» – мысленно воскликнул Карререс, уже понимая, что сейчас произойдет.

– Нет, – сказала Реме и, развернувшись, зашагала к дому.

Глаза Брида налились кровью. Он тяжело вперился в Карререса, и доктор ответил ему ясным, безмятежным взглядом. Лицо Брида становилось все озадаченней. Кажется, только сейчас до капитана начинало доходить, что привезти Барона Субботу на Бимини было самой малой и легкой частью всего дела. Он перепутал Самеди с кроличьей лапкой, безотказно выполняющей желания. Беспомощная растерянность охватывала Брида. Барон наверняка может заставить девчонку ответить взаимностью; но как капитану заставить лоа выполнить его желания? Просить? Уговаривать? Бесполезно. Молить? Проводить ритуалы, приносить жертвы, на которые языческое божество обязано будет откликнуться? Глаза Брида раскрывались все шире. Столько усилий, такие надежды – и что дальше? Понимание, что он ничего не может поделать, обрушилось на Брида. Каррересу показалось, что капитан сейчас начнет с воплем биться головой о планшир. Но Брид все-таки смог взять себя в руки.

– Нос дерет, – пробормотал он. – Ничего, они всегда сначала ломаются. Ты, Барон, не лезь пока – сам справлюсь.

Ти-Жак беззвучно зааплодировал.

– Да ты… – Брид вскочил, сжав кулаки и пытаясь дотянуться до боцмана через втянувшего голову в плечи Шеннона. Шлюпка заходила ходуном; Ти-Жак с преувеличенным испугом схватился за борта.

– Тише, тише, капитан, – продребезжал он. Карререс посмотрел на боцмана. Ти-Жак наслаждался. На его крошечной физиономии был написан чистый восторг заядлого театрала. Поймав его взгляд, Брид тяжело опустился на банку.

– Гребите к старому лагерю, – сказал он и взялся за руль. Руки капитана тряслись.

Навес, который остался после прошлого похода Брида, был скрыт от дома Реме плавным изгибом берега. Крыша из пальмовых листьев, установленная на шатких столбах, еще не разрушилась, но была изрядно побита ливнями. Разгрузив шлюпку, Ти-Жак и Шеннон отправились за свежими листьями, а Брид завалился в гамак и нацедил из бочонка кружку рома.

Карререс, прислонившись к столбу, смотрел на озеро. Навес построили почти напротив утеса, и плеск источника здесь не был слышен. Стояла такая тишина, что, если б не бульканье и бормотание капитана, прерываемое тяжелыми вздохами, можно было бы различить, как где-то в высоких кронах возится мелкая птица.

– Предупреждал меня папаша: встретишь ночью на перекрестке вороную кобылу – молись, чтобы тут же на месте помереть, иначе намучаешься так, что смерть в радость покажется, – говорил Брид, глядя в небо сквозь щели крыши. – Предупреждал, да я не верил. Эта тварь сбежала вечером из конюшни, черт меня дернул в ту ночь выйти на дорогу! Хотел по холодку пройтись…

– Бывают дела, которыми лучше заниматься по холодку, – понимающе вставил Карререс, но Брид его не услышал.

– Я еще тогда говорю Ти-Жаку: смотри, кобыла трактирщика ушла с привязи, не к добру это! На другой день мы сидели в кабаке, Ти-Жак тыкал пальцем в девок и все спрашивал: может, это твоя великая любовь? Или эта? Смеялся… и я смеялся… Думал – эх, папаша, старый ты дурень, ирландские приметы не работают в Новом Свете, здесь свои боги. А видишь, и от них толку нет…

Карререс представил себе старых кельтских духов, одуревших от тропической жары, и улыбнулся. Его мысли незаметно переключились на Реме. Надо будет попытаться сойтись с ней поближе. Одно дело – пить из волшебного озера, и совсем другое – пытаться раскрыть его тайны. Здесь без помощи хранительницы не обойтись. Но захочет ли Реме разговаривать со спутниками Брида? Возвращение капитана явно не обрадовало ее. Вряд ли хранительница источника совершенно безразлична к Бриду, думал доктор. Такая бешеная страсть ни одну девушку не оставит равнодушной: можно как угодно относиться к огню, но его жар будет согревать независимо от того, что вы о нем думаете. Капитан не нравится Реме, его ухаживания глупы, неуклюжи и наверняка больше злят и выводят из себя, чем привлекают. Но если только Реме вообще можно иметь дело с мужчинами, то шанс все-таки, наверное, есть… Или был, поправил себя Карререс. Капитан запросто мог успеть оттолкнуть Реме навсегда.

За спиной продолжал разочарованно бубнить Брид; его голос раздражал, как жужжание навязчивой мухи. Стараясь ступать как можно тише, Карререс спустился к воде и присел на камень, размышляя, чем же помочь капитану. Брид несомненно заслуживал виселицы, и Карререс и пальцем не пошевелил бы, чтобы защитить его, но сейчас ему казалось просто необходимым придумать, как успокоить пирата.

Каррересу было плевать на веру Брида в вудуистский пантеон, но доктор подозревал, что, заполучив Реме, Брид наконец угомонится; освободившись от терзавшего его страха, лишится заодно и жестокости. Вряд ли капитан вдруг сделается честным человеком – но станет хотя бы не таким опасным. Начни Реме отвечать на чувства Брида – и Вест-Индия избавится от бессмертного пирата, уже прославившегося своей бессмысленной жестокостью…

Карререс усмехнулся и покачал головой. Такими мыслями стоит заговаривать зубы губернатору, но не самому себе. Выручить Брида требовало простое милосердие. Пережитое в тумане лежало на душе холодной сырой тяжестью. Карререс будто окружил эти знания непроницаемым коконом, набираясь сил для того, чтобы вновь погрузиться в нечеловеческие, бесчеловечные глубины, и что-то подсказывало ему: милосердие будет тем стержнем, который не даст сознанию развалиться на части и поможет хотя бы выжить – так же, как Бриду помогала выжить его любовь.

Доктор был твердо намерен помочь капитану. Оставалось только понять, как это сделать.

– Пора познакомится с хранительницей Бимини, – тихо сказал Карререс самому себе.

Глава 22

Реме сидела на мостках, обхватив руками колени, и глядела в воду. Рядом валялся мешок с подарками капитана; похоже, Реме даже не дотронулась до него. Как же ей досадны приставания Брида, подумал Карререс, если неприязнь победила даже женское любопытство! Карререс шел медленно, пользуясь случаем рассмотреть хранительницу Бимини. Легкая, ловкая фигура. Копна темных волос, не жестких и прямых, как у большинства индейцев, а слегка вьющихся, мягких даже на вид. Кожа, отливающая темной медью. Неправильные, но милые черты лица. Хранительница откинула с лица волосы, вытянула ноги, опустив маленькие ступни в воду, и Карререс наконец уловил то, что делало Реме такой мучительно-привлекательной. Многие женщины на первый взгляд были красивее Реме, но даже сейчас, донельзя расстроенная, она казалась исполненной нежной, но необоримой жизненной силой, сквозящей в каждом движении.

Услышав шаги, она хмуро взглянула на Карререса и отвернулась.

– Одно ваше слово, и я уйду, – кротко сказал доктор. Реме дернула плечом, будто отгоняя москита, но промолчала Сочтя это за разрешение остаться, Карререс опустился на прогретые солнцем доски.

– Как вы стали хранительницей, Реме? – спросил он. Девушка недоверчиво скосила на него темный, как спелая вишня, глаз, но на лице Карререса было написано лишь легкое, доброжелательное любопытство.

–Я услышала зов, – пожала она плечами. – Понимаете, – начала объяснять Реме, предупреждая вопросы Карререса, – это трудно выразить словами. Просто тепло вот здесь, – она прижала руку к груди, – которое тянет, тянет куда-то… Не знаю, поняла бы я сама, в чем дело. Но в нашей семье многие женщины слышали песню Бимини. Последней была сестра моей бабушки.

– У вас была особенная семья? Вы не похожи на простую индианку.

Реме покачала головой.

– Я долго жила с белыми, – объяснила она. – Меня с семи лет воспитывали в одной миссии в Новой Испании, – она по-детски высунула язык и закатила глаза, изображая крайнюю степень отвращения.

– Похоже, вам это не очень нравилось, – улыбнулся Карререс.

– Еще бы! – живо откликнулась Реме. – Ох и злющий у них бог! И всегда ты виновата, как ни крутись, – просто за то, что появилась на свет. Не смейся, не танцуй, не пой, – ну разве что гимны. И невозможно остаться одной: вечно кто-нибудь пристает, и что ни сделай, все будет не так… Я только и думала, как найти уголок, в котором меня хотя бы часок никто не будет трогать. А уроки?! Уф! Конечно, мне не нравилось! – Реме перевела дух и покачала головой. – Поэтому, когда я услышала зов, я даже не задумалась, – ну разве что над тем, как бы половчее сбежать. В конце концов мне помогла одна монахиня. Бедняжка думала, что меня позвал Иисус, – Реме хихикнула, как школьница. – Она помогла мне добраться до побережья и раздобыла каноэ. На рассвете мы попрощались, я села в лодку и поплыла в открытое море, – был отлив, и течение помогало мне…

– Вам не было страшно?

– Но я же знала, что меня ждут на Бимини, чего мне было бояться? – удивилась Реме. – Когда берег стал полоской тумана, я сложила весла и заснула. А проснулась посреди озера. В доме никого не было, но зола в очаге еще не успела остыть, и маленькие манго на столе были свежие и прохладные, будто их только что принесли с гор. С тех пор я живу здесь.

– И храните источник от чужаков?

Реме покачала головой.

– Какой смысл в источнике, если никто не сможет пить из него? Любой, кто нашел дорогу, имеет право прийти сюда. Я просто знаю, что должна быть рядом. Не знаю, зачем.

– И вы не исполняете никаких обетов? Ни делаете ничего особенного?

Реме вдруг покраснела. Мгновение она колебалась, но потом решительно покачала головой:

– Ничего. Мне вообще кажется, что на самом деле я не нужна источнику. Всего лишь, знаете, такая традиция. Я просто живу здесь.

– Всегда одна?

– Да. Мне нравится, что здесь нет людей.

– Вы не тоскуете?

Реме покачала головой.

– Иногда я начинаю скучать. Но ведь всегда можно выбраться в Пределы. – Перехватив изумленный взгляд Карререса, она улыбнулась: – Я же хранительница. У меня свои пути.

– Так вот почему ваше лицо показалось мне знакомым! Я видел вас на празднике у болотных индейцев. Вы чудесно танцуете.

– И очень люблю, – смущенно откликнулась Реме, снова заливаясь краской. – Но когда праздник кончается, мне хочется вернуться домой… Здесь так тихо и спокойно, и никто не пристает с разговорами. Я очень быстро устаю от людей.

– О! – смущенно воскликнул Карререс. – Наверное, мне лучше…

– Нет-нет, вы мне не надоели еще, – спохватилась Реме. – И потом – вы же все равно не собираетесь пока уезжать и останетесь здесь, даже если будете молчать, – с наивной откровенностью добавила она.

– Капитан Брид говорил, что однажды вы избавились от него, – осторожно сказал Карререс. – Выбросили отсюда, как щенка.

– Так вот в чем дело! – воскликнула Реме и удивленно рассмеялась. – Но я не выкидывала его. Я думаю, он сам… Понимаете, он хотел схватить меня… или ударить, – она поежилась. – И сбежал, чтобы этого не сделать.

– Сбежал сам и прихватил Шеннона и Ти-Жака?

– Они привязаны. Ведомые…

– Лихо, – заметил Карререс.

– Да. И неожиданно. Но я была очень рада, когда они исчезли. Я не могу никого отсюда выгнать, – тоскливо проговорила Реме. – Тот, кто нашел сюда дорогу, должен уйти сам.

– Мы мешаем тебе?

– Очень, – она помолчала, глядя на воду, и с внезапной злостью воскликнула: – Ну и получайте свое бессмертие! Так вам и надо!

Карререс даже отшатнулся, удивленный этой вспышкой.

– В чем подвох, хранительница? – спросил он.

– Никакого подвоха. Вот он – источник бессмертия. Вам навеки тридцать пять, Барон. Пейте, купайтесь, мойте руки – у вас есть право. Вы прошли через туман и сохранили разум. Впрочем, – она насмешливо покосилась на Карререса, – достаточно того, что вы прошли. Большинство теряются в нем навсегда – вы видели их, разговаривали с ними, ковырялись скальпелем в их разрушенном мозге… Вы не заблудились. У вас теперь впереди – вечность…

– Буду ли я рад ей?

Реме недобро рассмеялась.

– Не слишком ли многого вы хотите, Барон?

Карререс пожал плечами и встал.

– Вечность – с тем туманом внутри? Чем она лучше старого доброго ада? Скорее – хуже: в аду, говорят, тепло. Брид надеется, что вы склеите его расколотую душу. А кто склеит мою? Я смогу забыть то, что узнал?

– И не надейтесь. Что ж вы не рады? Это знания, великие знания – они теперь ваши, осталось только извлечь их из себя. Вы так гонялись за ними – так получайте! Вы сможете справиться со своими знаниями – но не поделиться ими. Вы будете бессильно смотреть, как другие страдают и радуются, заблуждаются и прозревают, – Реме швырнула камешек в воду и грустно добавила: – Тем более, вы единственный понимали, что ищете на самом деле… Не возьму в толк, как вы уговорили Брида взять вас с собой.

– Я не уговаривал.

– Не врите! – Реме резко повернулась к Каррересу, вгляделась в лицо и сникла. – Но как?

– Это Брид меня уговаривал. И был очень убедителен, – желчно усмехнулся Карререс и потер запястья. – Видите ли, он надеялся, что я смогу пробудить в вас страсть.

– Чтооо? – Реме напряглась, как перед прыжком, пальцы скрючились – вот-вот вцепится когтями.

– Не ко мне, конечно, – быстро сказал Карререс. – Я же дух любви, – проговорил он с сухим смешком, отступая от скользящей к нему разъяренной Реме. – Брид надеется, что я помогу ему. Подумайте: он не побоялся вступить в схватку с самым жестоким лоа, лишь бы добиться вашей любви…

Реме остановилась. Она вытянулась всем телом, вздернула подбородок и казалась теперь высокой, почти величественной. Ее глаза горели; она уже не видела Карререса, а смотрела сквозь него в пугающую, холодную даль.

– Вы не дух, не лоа, вы человек, – сказала она звенящим от напряжения голосом. – Вера нечестивых колдунов дает вам силы, ум и знания – позволяют ею пользоваться… Зря вы пошли этой дорогой, доктор. Лучше бы вам было заблудиться в тумане. Вы останетесь Бароном Субботой, и вокруг вас, вечного, сотнями лет будут громоздиться гробы. Вы будете творить добро – но вас станут бояться. Вы сможете будить страсть и отвечать на нее – но никогда не сумеете разделить…

– Вы проклинаете меня?

– Я? – Реме поникла, ее плечи опустились, и жестокий огонек в глазах погас. – Я всего лишь храню источник. У меня нет сил проклясть могучего Самеди. Вы взялись за дело, которое непосильно человеку, и достигли многого. Это – расплата.

Не говоря больше ни слова, Реме начала торопливо подниматься к дому. У двери она оглянулась.

– Передайте капитану Бриду, что я лучше умру, чем хотя бы дотронусь до него, – крикнула она.

– Обязательно. Хорошая угроза от бессмертной, действенная, – проворчал Карререс.

Он неторопливо прошелся вдоль берега. Обнаружил небольшую, но глубокую речушку, вытекающую из озера, – по ней вполне могла пройти шлюпка, но берега так густо заросли кустарником, что Карререс едва не угодил ногой в прозрачную воду, не заметив ручья. Из любопытства он попытался пробиться вниз по течению и тут же пожалел: в зарослях жило столько мошки, что воздух звенел и дрожал от трепета миллионов крылышек. Отмахиваясь и продираясь через кусты, Карререс прошел с полмили и остановился.

Дальше идти не имело смысла: скорее всего, ручей впадал в реку побольше, а та – в море Пределов. Тело чесалось от пота и незаметных укусов; обычная жара джунглей сменилась совсем уж невыносимой духотой. Дымка, затягивавшая небо, быстро сгущалась в облака; донеся отдаленный рокот грома. Первые капли тяжело ударили по листьям, будто пристреливаясь; грохот все нарастал, и наконец ливень встал сплошной стеной, мгновенно скрыв за струями горы и озеро. Мгновенно промокнув, Карререс бросился было к ближайшему дереву с густой кроной, и тут же махнул рукой: прятаться уже не имело смысла. Смахивая заливающую глаза воду, он повернул обратно.

Дождь закончился так же неожиданно, как и начался. Быстро высыхающая на солнце одежда исходила паром, и несколько минут Карререс шел будто в маленьком облачке, зацепившемся за шляпу. Наконец впереди мелькнула гладь озера, и Карререс облегченно вздохнул. Ноги давно гудели от усталости, к тому же он был голоден – в ответ на долетевший запах дыма желудок нетерпеливо заурчал.

На берегу рядом с лагерем Карререс с удивлением обнаружил Ти-Жака, с кисточкой в руке склонившегося над тонкой доской. Рядом на камне стоял ящичек из лакированной жести, доверху наполненный разноцветными коробочками и пакетиками, склянка с маслом и измазанный красками обломок фанеры. Боцман не замечал никого и ничего, и лишь изредка вскидывал глаза, внимательно вглядываясь в окутанный сумерками утес. Из-под ноги Карререса выскочил камешек, со стуком покатился к воде. Ти-Жак вздрогнул и оглянулся.

– А, Барон, – недовольно буркнул он.

– Не знал, что ты рисуешь, – сказал Карререс.

– Не рисую, а малюю, – ощетинился боцман. – Не знал – и ладно.

– Я собираюсь завтра сходить на утес. Хочу посмотреть на источник вблизи, – миролюбиво ответил Карререс, намертво задавливая желание заглянуть Ти-Жаку через плечо. – Извини, что помешал.

– Хочется иногда прежние времена вспомнить, – объяснил Ти-Жак, слегка успокаиваясь. – Делать здесь нечего. Пока вы гуляли – я портрет девчонки нарисовал, миниатюру на раковине. Неплохо вышло.

– Можно взглянуть?

– Брид забрал, – вздохнул Ти-Жак. – И ладно, мне-то оно ни к чему, а кэпу в радость. Вернемся на «Безымянный» – заделаю в медальон, я уже придумал, как из двух монет… А, не важно, – оборвал сам себя Ти-Жак. – Шеннон говорит, ты ходил к Реме?

Карререс сдержанно кивнул. Распространяться о разговоре с хранительницей не хотелось.

– Ладно, я так спросил, – отмахнулся Ти-Жак и снова склонился над доской.

Поплескав водой в лицо, Карререс вернулся к пустому навесу, отыскал ящик с галетами, бросил сверху кусок солонины и довольно растянулся в гамаке. На озеро наползали сумерки. В траве зеленым огнем разгорались светляки; их было так много, что казалось, кто-то разбросал по земле светящиеся ожерелья. Пришел Ти-Жак; сгорбившись в три погибели у костра, он пытался поправить что-то в картине, схватил было призрачно светящуюся гнилушку вместо фонаря, но плюнул. Откуда-то из-за деревьев вышел Шеннон и принялся греметь котелком, готовя ужин. Уже совсем стемнело, когда до лагеря донесся сердитый голос капитана и резкие ответы Реме. Звук легко катился по водной глади; Карререс попытался прислушаться, но слов было не разобрать. Голоса становились все громче и вдруг стихли. Пауза была такой напряженной, что Шеннон тревожно заворочался в своем гамаке и приподнялся, ожидая неведомо чего.

Звук, резкий, как удар хлыста, разнесся над озером.

– Что это? – испуганно спросил Шеннон, и Ти-Жак тихо рассмеялся:

– Пощечина, мой друг.

Вскоре до них донесся треск кустов и приглушенная ругань. Брид ломился вдоль озера, явно не различая тропы. Наконец он выбрался на освещенный костром участок. Левая щека капитана горела багровым пламенем; лицо Брида было страшно.

– Рому! – прорычал он. Шеннон торопливо вывалился из гамака, подхватил кружку и бросился к бочонку. – Она еще пожалеет, – сказал капитан. – Она еще десять раз пожалеет, и очень скоро. Завтра же…

– Оставьте ее хоть на день в покое, – сказал Карререс.

Брид бешено взглянул на него и молча отвернулся.

Глава 23

Путь к утесу оказался намного сложнее, чем это ожидалось. Издалека казалось, что южная стена чаши, в которой лежало озеро, поросла густой мягкой травой, ближе к воде сменявшейся россыпью камней; кое-где вздымались деревья с густыми раскидистыми кронами. Но ровный, хоть и крутой склон обернулся нагромождением чудовищных валунов, слегка прикрытых ползучими растениями и мхом. Некоторые камни раскололись, и из щелей в рост человека несло холодом. Промежутки между валунами были затянуты поблескивающей на солнце паутиной; небольшие, одетые в рыжий мех пауки с темными крестами на спинах разбегались по мелким трещинкам, едва на них падала человеческая тень. Карререс аккуратно обходил заплетенные участки, чтобы не задеть кружевные сети: то ли интуиция, то ли обычная брезгливость не позволяли ему прикасаться к липким нитям. Он прыгал с камня на камень, протискиваясь иногда между глыбами, оскальзываясь на сочных стеблях, раздавленных сапогами. Солнце уже начинало припекать – Карререс вышел из лагеря поздно, рассчитывая добраться до скалы минут за двадцать, но вот уже целый час скакал по валунам, приближаясь к утесу по причудливой извилистой траектории. Вконец вспотев и умаявшись, он свернул к одному из деревьев, обещавшему тень и прохладу.

Гигантские корни обвивали валун, впиваясь в камень. Карререс уселся между ними, как в кресло, и достал трубку. Отсюда хорошо видно было озеро, домик Реме, лагерь. Рядом с навесом поднимался синеватый дымок – Шеннон готовил завтрак. На крыльце появилась Реме, подбежала к мосткам, напряженно посмотрела в сторону скрытой деревьями и изгибом берега пиратской стоянки. Ее фигурка казалась совсем маленькой. Выражение лица не разглядеть, но движения выдавали сомнение, неуверенность, раздражение. В конце концов Реме с бесшабашной злостью махнула рукой, одним движением сорвала платье и нырнула. Мгновением позже до Карререса донесся всплеск, а голова Реме уже появилась над поверхность воды. Хранительница поплыла, держась берега, – Карререс готов был поклясться, что она не выплывает на глубину лишь потому, что тогда ее могут заметить из-под навеса. Движения девушки были скованными и суетливыми; вскоре она вернулась к мосткам и, сутулясь, бросилась одеваться. Карререс вздохнул.

Они, все четверо, мешали Реме, это было ясно как день. Капитан Брид со своей неразделенной любовью – больше других; но и Ти-Жак, и Карререс, и даже безобидный Шеннон выводили ее из себя. Реме действительно нравилось жить на озере одной; больше того, присутствие других людей, похоже, лишало ее душевного равновесия. Карререс замечал испуганное изумление, застывшее на дне ее глаз. В разуме Реме была какая-то червоточинка. Ей, привыкшей к одиночеству, приходилось ежедневно терпеть домогательства Брида, холодное любопытство Карререса, насмешливые восторги Ти-Жака. Все это было тонкими клиньями, постепенно входящими в трещинки ее души. Карререс чувствовал, что напряжение, которое испытывала Реме, вот-вот станет невыносимым. Еле тлеющий огонек безумия, который безошибочно привык отмечать доктор, разгорался все ярче. Вот-вот она могла расколоться, как один из прибрежных валунов, и ледяное дыхание пустоты завершило бы начатое. И не понадобится ли ей тогда Брид так же, как сейчас она нужна ему?

Карререс встал и начал карабкаться по валунам, выбираясь наверх утеса, откуда в обрамлении папоротников стекал в озеро маленький водопадик волшебной воды.

Глубина ручья здесь была не больше дюйма – едва намочить ладони. Вода беззвучно растекалась по подозрительно ровному и плоскому руслу, сплошь обросшему черными пушистыми водорослями. Присев на корточки, Карререс провел рукой по дну. Под склизкими зарослями пальцы нащупали гладкий, чуть зернистый камень, какие-то выемки и желобки. Карререс принялся тереть его, убирая слой тины. Вода постепенно уносила муть, и вскоре взгляду открылся кусочек каменного ложа ручья. Красноватую плиту пересекали плавные линии, будто выплавленные в зернистом массиве.

Удивленно хмыкнув, Карререс принялся отчищать камень от водорослей, беспорядочно возя ладонями. Его охватил охотничий азарт. Окошко становилось все больше, хаотичные на первый взгляд линии складывались в орнамент из спиралей и концентрических кругов. Расчистив фрагмент плиты, Карререс встал, отступил на шаг, чтобы рассмотреть узор в целом, и, уловив боковым зрением движение за спиной, резко обернулся.

Похоже, Реме давно наблюдала за ним. Карререс поклонился и хотел было завести разговор, но осекся. Реме была бледна; ее зрачки так расширились, что и без того темные глаза казались черными провалами. Крепко сжатые пальцы прижаты к приоткрытым губам, будто сдерживая рвущийся крик.

– Что случилось? – спросил Карререс. Реме глубоко вздохнула и опустила руку.

– Что вы делаете? – шепотом спросила она в ответ.

– Смотрю, – пожал плечами доктор.

– Этого нельзя делать, – размеренно произнесла Реме.

– Почему?

– Нельзя и все!

– Бросьте, Реме, – улыбнулся доктор. – Что плохого в том, что я посмотрю на орнамент? Должен же я понять, откуда у воды такие свойства… Вы что-нибудь знаете об этих рисунках?

– Ничего я не знаю! Нельзя этого делать! Нельзя… лезть. Трогать. Да что ж вы за человек такой!

– Я не понимаю, почему.

– Правда не понимаете? Пожалуйста… – проговорила Реме, и теперь в ее голосе слышались слезы. – Пожалуйста, оставьте…

– Скажите мне правду, Реме. Есть какой-нибудь запрет? Табу? – хранительница покачала головой. – Какие-то тайны, которые вы хотели бы оставить при себе?

– Нет.

– Тогда в чем же дело? Поймите, я должен разобраться, что к чему. Черт возьми, я искал этого случая всю жизнь – а вы хотите, чтобы я отказался от него просто потому, что вам почему-то неприятны мои исследования. Но я не могу развернуться и уйти просто из-за вашего каприза. А если это не каприз и не упрямство, то объясните мне, в чем дело. Есть разумные причины? – заметив, что Реме, закусив губу, шарит глазами по сторонам, он добавил: – Только пожалуйста, не выдумывайте ничего.

– Нет. Я не могу. Это мое, понимаете? Это всегда было так и не должно меняться. Эти узоры всегда были скрыты, и тут приходите вы… Вы хотели бессмертия – вы его получили! Зачем вам разбирать чудеса на части? Почему нельзя просто оставить так, как есть? Вы напились из источника – что вам еще надо, почему вы не уходите? И лезете, лезете, пристаете с разговорами, всюду суете свой нос… вы, и эти идиоты-матросы, и чертов капитан…. – Реме вдруг всхлипнула и закрыла лицо ладонями. – Оставьте меня в покое! Я не могу больше… – глухо проговорила она.

– Вы запрещаете мне, хранительница? – официальным тоном спросил Карререс.

– Я не могу запретить.

– И объяснить не можете? Тогда, с вашего позволения… – Карререс сделал движение к ручью.

Теперь Реме выглядела почти спокойной, но Карререс чувствовал, как под маской бурлил бешеный гнев. Краем глаза он следил за хранительницей – казалось, она вот-вот набросится с кулаками.

– Поймите же, Реме… – снова обернулся Карререс.

– Да делайте что хотите! – заорала она и бегом бросилась прочь.

Пожав плечами, Карререс неторопливо двинулся вверх по течению ручья. На душе было мутно. Истерика хранительницы неприятно поразила его. Похоже, ее душевные силы были на исходе. Только сейчас Карререс понял, насколько, по сути, беспомощна Реме. Королева Бимини, хранительница волшебного источника, бессмертная, снисходящая к людям и радующая их танцем при свете костров, она могла лишь просить, чтобы ее оставили в покое, сжигаемая отчаянием и бессильной яростью.

Наверное, разбирайся Реме в людях чуть получше, будь похитрее, – и она бы попыталась вновь спровоцировать Брида. Карререс был уверен: хранительнице хватило бы и знаний, и интуиции. Ей просто не приходило в голову сделать это нарочно, – и, может быть, к лучшему: доведенный до отчаяния капитан на этот раз мог решить, что насилие все-таки лучше, чем безнадежное ожидание. А если бы Брид больше понимал в женщинах, если бы его опыт не сводился к заигрываниям с портовыми шлюхами? Наверное, он бы придумал, как добиться расположения Реме… Да они просто созданы друг для друга, два сапога – пара, мрачно усмехнулся Карререс.

Может быть, стоило послушать Реме, подумал он. Отступить, только чтобы успокоить. Карререс был уверен, что исследования источника никому не причинят вреда: чуять подобные запреты он научился давным-давно, с трудом, но смирившись с тем, что на карте знаний приходится оставлять белые пятна. Дело было не в тайнах источника. Однако предчувствие страшной ошибки, надвигающейся беды не оставляло.

Деревья расступались, постепенно оставаясь позади, и русло ручья становилось все шире и мельче, сходя на нет. Выйдя из задумчивости, Карререс обнаружил, что стоит на каменистом болотце, поросшем низким кустарником. Под ногами хлюпал пропитанный водой мох. Несколькими футами дальше склон долины резко уходил вверх – голая, красновато-серая осыпь, даже издали сухая и пыльная. Карререс дошел до истока.

Горько рассмеявшись, он повернул назад. Доктор уже собирался вернуться в лагерь и зарисовать орнамент, пока прихотливые узоры еще не стерлись из памяти, но вспомнил про выступающий из воды камень у подножия утеса. Каррересу вдруг захотелось выкурить трубку, сидя на этом валуне и любуясь на озеро и падающий с высоты ручей, – безобидная прихоть. В конце концов, узоры можно зарисовать и позже, а еще лучше – вернуться к ручью с блокнотом. Оскальзываясь и проезжая по несколько футов на зыбком щебне, Карререс начал спускаться по крутой осыпи к воде.

Камень отвесно выступал из глубокой воды и на первый взгляд казался неприступным. Но на его боку нашлась небольшая выемка, в которой при желании можно было различить след маленькой босой ноги. Если хорошенько потянуться, можно шагнуть на нее с берега, уцепиться руками за край валуна… Карререс улыбнулся, представив, как Реме каждый день взбирается сюда – зачем? Он поставил ногу на приступок и, подтянувшись, забрался на камень.

Плоская вершина заросла коротенькой травой, мягкой и упругой. На деревце, оказавшимся молодым гранатом, трепетали крупные красные цветы, и вокруг них вились несколько колибри. Маленькая ящерка бросилась из-под ног и скрылась в траве. Пирамида из булыжников оказалась очагом; угли и зола были размыты вчерашним ливнем – похоже, Реме не забиралась на камень с тех пор, как на озере появился Брид.

Ровная площадка между цветущим деревом и огнем… У Карререса вдруг появилась уверенность, что Реме приходила сюда танцевать. Он почти видел этот неторопливый, чувственный танец. Видел, как нагая хранительница вьется под музыку, слышную ей в журчании источника, как от взмаха головы темным облаком взлетают волосы. Босые ноги, не сминая травы, переступают в четком, легком ритме, отблеск огня падает на лоснящуюся бронзовую кожу, руки мечутся коричнево-розовыми бабочками…

Карререс сел, прислонился спиной к тонкому стволу и раскурил трубку. Он улыбался и вспоминал Реме, танцующую на празднике, представляя ее здесь, на травяной сцене, выступающей из озера, облитую жаркими лучами солнца или прохладным, как воды Бимини, лунным светом. Реме взмахнула копной волос, взглянула через плечо, опалив взглядом темных глаз. На щеках вспыхнул темный румянец. Хранительница изогнулась, вытягиваясь, раскрываясь, как темный цветок, невыносимо желанная, полная плодородной силы…

Карререс вскочил, поперхнувшись дымом.

– Просто живу, говоришь? Всего лишь традиция?! – воскликнул он и расхохотался.

Четверть часа спустя Карререс легко взбежал по лестнице, ведущей к хижине Реме, и забарабанил в шаткую дверь ладонью. Не дождавшись ответа, он прислушался. В доме было тихо. Уже понимая, что Реме там нет, Карререс подошел к незастекленному окну и осторожно отодвинул легкую занавеску. Он увидел букет цветов в вазе из тыквы-горлянки на низком столике, россыпь подушек на циновке, пустой гамак. Ни следа хозяйки – похоже, Реме до сих пор бродила где-то, переживая вторжение Карререса в секреты источника.

Слегка остыв, Карререс присел на крыльцо и задумался. Что он, собственно, собирался сказать Реме? Потребовать, чтобы она подтвердила его догадки, объяснила, как именно происходит колдовство? Попросить, чтобы станцевала у него на глазах? Спросить, почему она перестала это делать с тех пор, как на Бимини появились чужие, когда собирается танцевать вновь?

Карререс вспомнил жаркое смущение, охватившее Реме, когда она признавалась в любви к танцам, и едва не хлопнул себя по лбу. Теперь он знал, как помочь Бриду. Если и без того сгорающий от страсти капитан увидит танец хранительницы – он окончательно утратит контроль над собой. Но чем ответит ему Реме? Не угрюмая девочка, привыкшая к одиночеству, а жрица источника, подпитывающая его силы? Карререс торопливо просчитывал варианты. Капитан не сможет причинить вреда Реме – в этом доктор был уверен. Сам воздух Бимини охраняет эту девушку. Если вдруг предположение неверно – появление капитана прервет танец, вызовет у хранительницы досаду, смущение, злость, – но и только. Но если Карререс прав – танец не остановится; Реме вплетет в него капитана, и тот наконец обретет себя. А некоторое время спустя какая-нибудь юная девушка из индейской деревушки услышит зов…

Подперев голову ладонью, Карререс смотрел на озеро. Конечно, вряд ли сила источника исходит лишь от хранительницы, думал он. Да и вообще с действием воды не все было ясно. Надо будет провести несколько экспериментов. Попытаться расшифровать орнаменты – доктор был уверен, что ложе ручья украшено узорами не только для того, чтобы было чем полюбоваться. Надо будет расчистить дно, а затем нарисовать небольшую копию на дне обычного сосуда и посмотреть, что из этого выйдет. Надо будет… Карререс смотрел на озеро. Его поверхность была ровной, как зеркало, и лишь вдающиеся в озеро мостки нарушали безмятежную гладь. Мешок с подарками по-прежнему валялся на досках и выглядел уже так, будто пролежал там сотню лет. Карререс рассеянно подумал, что причал выглядит каким-то пустым, осиротевшим, и вновь сосредоточился на плане экспериментов.

Глава 24

– Шеннон, ты, кажется, хороший охотник? – спросил Карререс тем же вечером. – Умеешь выслеживать птицу и прочее в этом духе?

– Это я могу, – кивнул моряк. – Хотите дичи? Пожалуй, завтра на рассвете смогу что-нибудь раздобыть.

– Спасибо, Шеннон. Это было бы неплохо. А не мог бы ты достать мне свежее яйцо?

– Яйцо?

– Да, – Карререс показал пальцами небольшой овал. – Такое обычное птичье яйцо, вроде куриного.

– Бросьте, Барон, – вмешался Ти-Жак. – Знаю я эти яйца. Разбиваешь на сковороду, а из него вместо желтка дохлый птенец вываливается, склизкий, как тухлая лягушка, страх! Любому аппетит отобьет. Вот, помнится, застрял я на одном острове… Одни чайки, и тех не поймать. Приходилось ползать по скалам, собирать яйца. Они смердели так, будто их в бочке с прогорклым рыбьим жиром держали. Нет, ничего нет лучше доброй деревенской несушки, откормленной чистым маисом…

– Мне не для еды, – сухо ответил Карререс.

– А! – оживился Ти-Жак. – Что, вода ножичком не режется?

– Как это? – удивился Шеннон.

– Боцман шутит, – объяснил Карререс. – Вы, Ти-Жак, слишком умны, чтобы быть простым моряком.

– Так я и не простой, я боцман и старший помощник нашего несравненного капитана, – казалось, Ти-Жак брызжет ядом. – Кстати, что-то давно не видно нашей хозяйки. Похоже, Брид увел ее подальше, чтобы мы не слышали, как красавица раздает оплеухи…

– Так она уехала, – откликнулся Шеннон.

– Как это уехала? Куда? – насторожился Ти-Жак.

– Не знаю. В гости, может быть? Прибежала вся растрепанная, нос красный, глаза зареванные. Прыгнула в лодку – и ходу.

– Откуда ты знаешь? – вмешался Карререс. Его охватила беспокойство. Сиротливые мостки… Правильно – не хватало маленького каноэ.

Шеннон густо покраснел и вытащил из-под кучи мешков подзорную трубу.

– Вот, – сказал он. – Одолжил у кэпа. Купалась она, – объяснил он, пряча глаза.

– Да ты у нас не промах! – развеселился боцман. Шеннон принялся вяло отговариваться.

– Когда она уехала? – оборвал их доктор.

– Днем сегодня, после полудня.

– Дура! – в сердцах воскликнул Карререс и заходил по вытоптанному пятачку вокруг костра. Конечно, Реме и раньше покидала остров. Вполне возможно, хранительница просто решила развеяться… Карререс покачал головой, не веря сам себе. Вряд ли Реме, и так уставшая от постоянного присутствия людей, захочет увидеть кого-то еще. Он вспомнил сегодняшний разговор, последний выкрик Реме, и тревога охватила его с новой силой. – Упрямая дура, – повторил он тихо.

– Да что вы беспокоитесь, Барон? Проветриться решила, скоро вернется, – отмахнулся Шеннон.

– Будем надеяться, – мрачно ответил Карререс.

– Только вот… Что мы скажем капитану? – растерянно спросил Шеннон. – А кстати – где он?

Карререс раздраженно пожал плечами. Ти-Жак рассыпался в беззвучном смехе, тряся головой и притопывая.

– Бродит в горах, упиваясь страданиями? Бежал вместе с возлюбленной?

– Не, она одна была, – ответил Шеннон.

– Ты не представляешь, как хитры бывают женщины, – возразил Ти-Жак, делая серьезное лицо. – Впрочем, я тоже не думаю, что Реме прихватила с собой капитана. Кажется… он ей… – Ти-Жак задыхался от сдерживаемого хохота, – не очень нравится, а?

Он вытер проступившие слезы и уставился на Карререса покрасневшими глазами.

– Что ж ты, Барон? – с фиглярской укоризной произнес он. – Капитан так на тебя надеялся…

– Пусть подождет еще день-два, – ответил Карререс, пряча довольную улыбку. Ти-Жак скептически фыркнул, но говорить больше ничего не стал.

Брид пришел уже после полуночи, когда все спали. Он долго гремел посудой, переворачивая и роняя кружки, лил ром, раздувал костер, не прекращая изрыгать ругательства. Иногда Карререс открывал глаза. На багровом фоне тлеющих углей сутулый силуэт капитана напоминал огромную обезьяну: руки безвольно болтаются, всклокоченная голова с тяжелой челюстью клонится к земле. Доктор задремывал; перед глазами появлялось сердитое лицо Реме. Он говорил хранительнице: все, все будет хорошо, вот увидишь, ты только не бросай Бимини; и Брид, ставший вдруг очень маленьким, плакал: поздно, поздно.

– Барон! Проснитесь, Барон!

Карререс заворочался, выдираясь из абсурдного, непривычно яркого сна. Доктор странно чувствовал себя в последнее время: ему казалось, что он истаивает, как облако, – не исчезает, но расширяется настолько, что становится незаметен сам себе. Чем дальше, тем сильнее становился внутренний холод, – казалось, в промежутки между атомами, из которых сложен Карререс, врывается морозный ветер. При этом его телесное здоровье было хорошо, как никогда; чувства обострились, и даже старый шрам, полученный на дуэли еще в Мадриде и постоянно нывший от сырости, перестал напоминать о себе. Но сны и необычные ощущения смущали; разгадка наверняка таилась в его мозге, но Карререс чувствовал, что еще не готов искать ее.

Он открыл глаза. Солнце еще не встало; москитная сетка покрылась каплями росы, похожими в предрассветных сумерках на сероые опалы. За пологом маячила серьезная и довольная физиономия Шеннона. Видно, моряк уже хотел потрясти доктора за плечо, да никак не мог решиться. Карререс откинул полог, и Шеннон заулыбался:

– Принес я, – он сунул в лицо доктора охапку листьев и веточек.

Карререс потер глаза, окончательно просыпаясь, и вновь посмотрел на бесформенную кучу в руках Шеннона, пытаясь понять, чего хочет от него моряк. Ворох ветвей оказался гнездом. В нем, чуть прикрытые прелыми листьями, лежали три пестреньких, зеленовато-коричневых яйца.

– Выследил дикую курочку, – Шеннон гордо поднял над гамаком Карререса черную, отливающую металлической синью птицу с красным гребешком. – Теплая еще. Так что с яйцами делать? Я вас почему будить стал – вы же просили свежие…

– Да, – пробормотал Карререс и зевнул. Посмотрел на сияющего моряка, о чем-то раздумывая.

– Хотите прогуляться со мной, Шеннон? – спросил он.

Моряк радостно кивнул:

– Уж очень охота на ручей вблизи посмотреть, а одному туда идти страшновато как-то, – сказал он.

В одной руке моряк держал мешок, в который аккуратно завязали гнездо; в другой он тащил дохлую курицу, которую Карререс решил тоже использовать для опытов. Поначалу Карререс опасался, что босоногий Шеннон будет обузой, когда они двинутся по камням: там попадались и шипастые побеги, и россыпи острой щебенки. Но моряк крепко переступал огрубевшими подошвами и часто легко проходил там, где обутый в сапоги Карререс оскальзывался и был вынужден цепляться руками.

Добравшись до русла, Карререс заметил, что вода в источнике сильно спала. Водоросли, похожие на мокрый курчавый каракуль, были вровень с поверхностью ручья, а кое-где и вовсе выступали из воды, – в этих местах их верхний слой уже успел высохнуть и посереть. Было ли это нормальным колебанием уровня или последствием каких-то действий – или бездействия – Реме, Карререс не знал. Обмеление ручья сильно встревожило его. Поразмыслив, Карререс решил пока отказаться от некоторых самых радикальных испытаний. Порыться в болотце, из которого вытекал источник, можно будет и позже.