Долгий путь на Бимини Шаинян Карина
– Зачем тебе Барон? – попытался зайти с другой стороны Карререс.
– А ты как думаешь? – злобно вскинулся Брид – Побеседовать хочу! Вот как с тобой!
– Я думал – ты хочешь проверить, – осторожно сказал Карререс. – Проверить, можешь ли ты, бессмертный, победить духа смерти.
Не дослушав его, Брид разразился квохчущим хихиканьем. Он скосил на Карререса круглый бессмысленный глаз и вдруг сделался ужасающе похож на жертвенного петуха.
– Мне этого дьявола надо туда притащить, – сказал капитан. – Мне там с одной надо управиться… Там всем одна баба заправляет, – объяснил он. – Не сказать, чтобы красавица, – смуглая, тощая, ни плавности, ни дородности, будто и не кормят ее. Все скачет, как коза… козочка… – Брид машинально облизнул губы. – Реме ее звать. Реме…
Глаза капитана застыли, лицо обмякло. Карререс с тошнотной неловкостью увидел, как затрясся подбородок пирата. Доктор поспешно схватил бутылку и сунул ее в руки Брида. Капитан сделал несколько гулких глотков, судорожно перевел дух.
– Ты любил когда-нибудь, док? – неожиданно спросил он.
– Вот оно что, – пробормотал Карререс.
– Я ее по-хорошему просил… Ты, говорю, женщина добрая, хоть и королевна, вытащи, выведи… Я ей говорю – Бимини теперь во мне, не хочу, ест меня. Склей, говорю, меня обратно, прими, что тебе стоит. А она смеется. Все смеется, я как засну – так ее смех слышу… «Ты, – говорит, – сначала то, что откусил, проглоти, а там посмотрим».
– Я бы на твоем месте ее послушал, – тихо вставил Карререс. Брид бешено поглядел на доктора и выпятил челюсть. – Я думаю, – объяснил Карререс, – что Бимини дает не только и не столько бессмертие…
– Мутишь, док, – пробормотал Брид. – Нееет… Я Барона поймаю. Барон – он ведь не только гробам хозяин, но и постели. Он мне поможет… Я его по-хорошему… Не пришел. Ладно. Сам не хочет – заставлю.
– Заставишь лоа? Заставишь духа смерти?
– А что он мне сделает, а? Да ничего. – Брид сжал кулаки и оскалился. – Я его скручу, – сказал он, – суну в трюм «Безымянного». И пойду на Бимини. Я дорогу хорошо запомнил, все вешки, все приметы – такое не забудешь, нет… И тут она не отделается. Она меня обратно слепит, – язык капитана заплетался все сильнее. – Я ее год из койки не выпущу…
Брид явно терял контроль над собой. Его обычно бледное лицо покраснело, яростные гримасы сменялись выражением умиленной нежности. «Реме, – бормотал он, – Реме ее зовут…»
– Пошел я отсюда, – вдруг проговорил он и грузно встал. – Ты чего хотел-то, док?
– Карты.
– Карт нету. Какие к дьяволу карты в этом деле? Я мог бы так рассказать… Главное – в пределы прорваться, в окрестности, а там уж – по вешкам, по вешкам…
– Хорошо, расскажешь так.
– Не буду.
– А вроде обещал в обмен на Самеди.
– Не буду, – упрямо повторил Брид. – Я этого барона и сам могу найти.
Карререс презрительно пожал плечами, и Брид вспыхнул:
– Думаешь, мне жалко? Для себя все держу? Я тебе вот что скажу, док: ты мне понравился. Ты со мной по-человечески говорил, а капитан Брид добро помнит. Так вот не будет тебе ни карт, ни примет. Нечего там делать человеку… – он, покачиваясь, двинулся к выходу.
– Подожди, – окликнул Карререс. – Скажи хотя бы – что там?
– Туман, – неестественно внятно ответил Брид и, задев плечом дверной косяк, вышел из хижины.
– Принести факела? – спросил Ван Вогт.
Карререс вздрогнул от неожиданности, вырванный из раздумий бесшумным появлением колдуна. Только теперь доктор вспомнил, зачем вообще пришел сегодня в хижину старика: накануне скончалась одна из дальних родственниц Ван Вогта, и сейчас ее тело, накрытое холстом, лежало в пристройке. Карререс был уверен, что пол в комнате тщательно подметен, в углу аккуратно сложены чистые тряпки, а рядом стоят ведра с водой. Все готово для вскрытия. Готово для того, чтобы Барон Суббота забрал мозг несчастной.
Когда Карререс узнал о смерти этой женщины, его кольнуло чувство вины. Всего неделю назад он осмотрел ее и оставил лекарства, хорошо осознавая, что совершает ритуал ничуть не хуже, чем пляски мамбо. Всего лишь легкая лихорадка – с такой обычно справлялись домашними средствами, и вмешательство врача вовсе не требовалось. Но больная попросту не хотела жить, и никакое лечение помочь ей не могло. Мутная история была с этой женщиной. До Карререса дошли только обрывки – все участники и свидетели резонно полагали, что Самеди все обстоятельства известны из первых рук, и говорить здесь не о чем, а спрашивать – себе дороже. По случайно подслушанным фразам доктор сделал вывод, что бедняга, потеряв мужа, обезумела от горя настолько, что пыталась вернуть его хотя бы в виде зомби, – не говоря уже об иступленных попытках вымолить его у Самеди.
Когда пришел Карререс, женщина на минуту оживилась, и в ее глазах вспыхнула безумная надежда. Она заговорила, с трудом шевеля потрескавшимися, серыми от страха губами. Вслушавшись, Карререс похолодел: женщина просила его, Барона Субботу, чтобы он вернул ей возлюбленного. Она вцепилась в рукав доктора иссохшими пальцами; ее голос окреп. Запах расплавленного черного воска и куриной крови шибал в нос; в хижине было темно, и пожелтевшие белки глаз больной, казалось, светились в темноте, когда она полным страсти голосом уже не просила – требовала у Барона Субботы, чтобы он выпустил ее любимого из могилы. «Не могу», – ответил Карререс, в который раз подумав, не слишком ли далеко он зашел, потакая иллюзиям бокора. «Тогда скорее забирай меня», – ответила женщина, бессильно откинулась на подушки и отвернулась. До самой смерти она не сказала больше ни слова.
– Так нести факела? – напомнил о себе Ван Вогт.
– Нет, – покачал головой Карререс. – Я устал.
На лице бокора отразилось удивление, которое тут же сменилось тенью понимания. Ван Вогт хотел что-то сказать, но какая-то новая мысль мелькнула в его глазах, и колдун замолчал. Карререс, так не дождавшись, пока тот заговорит, вышел, провожаемый сочувственным взглядом.
Чертов Брид… Бесполезный разговор с капитаном тяжело растревожил доктора. Слишком много общего оказалось между ними. Быстро шагая по ночному городу, Карререс пытался представить, каково это – жить с визжащим от запредельного ужаса существом внутри, и с неприятным удивлением осознавал, что не только сочувствует Бриду, но и хорошо понимает его. Понимает и жалеет человека, слава о жестокости которого разошлась по всей Вест-Индии.
Карререс вдруг представил, как это происходило: Брид, захватив врасплох очередного колдуна – или негра, выдающего себя за колдуна, – заставлял проводить его обряд вызова Барона. Неспособный расслабиться и отдаться течению ритуала, Брид ни разу не ощутил то присутствие, которое негры считали явлением лоа. Да если и ощутил – тени не могли успокоить капитана. Тень нельзя скрутить и бросить в трюм, будь ты хоть трижды бессмертным. А после ритуала Брид убивал жреца – но не сразу, нет: сначала нужно было убедиться, что тот не обманывает, и ритуал был подлинным… Карререса передернуло. Неизвестно, сколько людей еще загубит Брид. С другой стороны, судя по тому, с какой готовностью капитан переключился с Ван Вогта на невесть откуда взявшегося европейца, – Брид уже начинал разочаровываться в своем методе поисков Барона.
Страх и страсть. Неудивительно, что после Бимини и без того буйный Брид превратился в ходячую бочку с порохом. «Она меня своим телом обратно склеит», – вспомнил Карререс. Скорее всего, она и разрушила… Доктор чувствовал, что, подыгрывая неграм, пользуется лишь самой грубой, самой беспощадной лазейкой, оставляя без внимания другие пути. О том, что Самеди держит в руках не только смерть, но и любовь, вспоминали редко – и еще реже об этом говорили вслух. Перед глазами Карререса вдруг появился черно-белый круг, разделенный волнистой полосой – какой-то восточный символ, который однажды показал Каррересу один побывавший в Китае знакомый. Доктор попытался припомнить, что он значил, – не то, не то, – и отогнал видение, но символ возник вновь. Карререс замедлил шаги, задумчиво хмурясь, и прищелкнул пальцами. Самые сентиментальные и меланхоличные поэты были бы довольны, сердито усмехнулся доктор.
Нужно было торопиться. Галеон на Нуэво отчаливал утром, а надо еще собраться и передать дела коллегам. Но Карререс плелся нога за ногу: он уже не был уверен, что должен уезжать из Порт-о-Пренса. Какой смысл искать индейцев, если здесь, под боком – человек, знающий дорогу на Бимини? Наверняка капитана Брида можно если не купить, то уговорить. В крайнем случае, подумал Карререс, скажу ему, что я – Самеди… Доктор поежился. Связываться с Бридом не хотелось; все нутро восставало против того, чтобы иметь дело с безумным капитаном. Не плыть с ним – было бы глупо; к тому же Карререс предполагал, что пациента интереснее Брида у него в жизни не будет. Капитан сам по себе казался болезненно притягательным, как отвратительный уродец в кунсткамере.
Мучаясь от сомнений, Карререс добрел до недавно построенной при монастыре больницы для бедняков, в которой консультировал, и вошел в приемную. Спугнутые скрипом двери, по беленым стенам заметались ящерицы. Ночной дежурный подслеповато прищурился и поспешно вскочил, узнав доктора.
– Все в порядке? – спросил Карререс.
– Да. Только один новый пациент. Белый, кажется, ирландец. Кричит, что капитан, а на вид – бродяга бродягой.
Карререс насторожился.
– Пойдемте посмотрим.
– Он спит…
Не слушая, Карререс взял лампу и вошел в палату. Тусклый луч выхватил крайнюю койку, осветив распухшее лицо. Черт не разобрать было за синяками и бинтами, охватывающими челюсть, но Карререс легко узнал рыжие патлы капитана Брида.
– И что с ним? – тихо спросил доктор.
– Переломы ребер, ноги. Ушибы. Похоже, его сильно избили.
– Неудивительно, – буркнул Карререс, представив себе толпу сыновей и внуков Ван Вогта, разъяренных покушением на главу семейства.
– Вы не волнуйтесь, месяца за три мы его поставим на ноги. Хотя без вас, конечно, будет трудно, – заискивающе добавил монах.
– Вижу, – буркнул Карререс. – Остальные?
– Ничего нового.
Карререс вышел. Его охватили досада и облегчение: вопрос разрешился сам собой. Карререс не мог два, а то и три месяца ждать, пока Брид станет на что-нибудь способен. Ему нечего было делать в Порт-о-Пренсе, да и власти уже начинали коситься на доктора с подозрением. Каррересу пришло в голову, что Брид, когда поправится, может начать гоняться за ним: рано или поздно кто-нибудь из негров проболтается. Но доктор раздраженно отбросил эту мысль. К черту капитана, пусть бесится: если он смог найти Бимини, то и Каррересу это удастся. У него еще будет время подумать о бреде Брида на корабле – если захочется. Впереди – солнечные острова, еще не испорченные белым человеком, прекрасные в своей первозданной дикости, где разум открыт, а чувства не искажены. Карререс думал о размеренной и ленивой жизни, о новом, еще неизвестном европейцам колдовстве, о том, как, пополненные знанием о первобытных дикарях, его исследования мозга приобретут еще более четкую структуру, преобразовываясь в стройную и логичную науку о чуде человеческого разума. А может, и золота удастся намыть, непоследовательно подумал доктор, припомнив разговор у губернатора.
Карререс огляделся и понял, что, задумавшись, свернул не в ту сторону и забрел в малознакомую часть города. Он лишь понимал, что находится где-то рядом с рынком. Ругнувшись, доктор зашагал дальше, надеясь, что среди одинаковых хижин мелькнет что-нибудь приметное. Он сам не заметил, как оказался в узком проходе между кое-как сколоченными прилавками. Слой мусора здесь был намного толще; резко пахло испорченной рыбой и специями. Куча мешков, набитых тростником, вываливалась из-под навеса и краем заезжала в гигантскую лужу, перегородившую дорогу. В лунном свете было видно, какая лужа глубокая, и какая густая в ней вода. Запах казался видимым и колыхался над черной гладкой поверхностью белесыми слоями испарений.
Что-то шевелилось среди выпирающих стеблей; послышался шорох, постукивание, вздох, – кто-то пробирался по мешкам, топча зелень и оскальзываясь на мокрой дерюге. Карререс нащупал за пазухой стилет и замер, ожидая. Над мешками вспыхнули отраженным, призрачным светом глаза с горизонтальными зрачками. В них явственно видно было равнодушное безумие.
Черная коза меланхолично шевельнула челюстью и отщипнула торчащий из мешка лист. Коза жевала и смотрела на Карререса. Ее глаза светились желтым.
Глава 18
Хижина стояла на самом краю обрыва. Здесь всегда было чуть прохладнее, чем в других частях острова; легкий ветер, проникая в щелястые стены, сдувал навязчивых москитов. Крыша, сложенная из широких пальмовых листьев, сливалась с зарослями, так что дом был едва заметен со стороны. Бамбуковый пол пестрел золотыми пятнами от пробившихся сквозь щели солнечных лучей. Плетеный гамак, простая глиняная посуда. Словом, это была обыкновенная хижина, типичная для жаркого климата Вест-Индии. Только небольшой сундук, обитый медными полосами, да пара лежащих подле пистолетов говорили о том, что здесь живет европеец. Четвертью мили дальше виднелась россыпь таких же построек, образующих деревеньку. Но ее жители, тихие индейцы, живущие выращиванием кассавы и батата, избегали лишний раз сталкиваться с обитателем неприметного жилища и заговаривали с ним лишь по крайней необходимости.
Хозяин хижины был занят сборами. Склонившись над сундуком, он выудил шелковый шейный платок. Презрительно скривил рот и хотел отбросить бесполезный здесь кусок ткани в сторону, но, поколебавшись, смял и сунул в наполовину заполненный заплечный мешок.
– Ты не успеешь перевязать все раны, Самеди.
Мальчик, до сих пор сидевший в дверях на корточках, бесшумно поднялся и вышел из тени. На изуродованное свежими шрамами лицо упали солнечные лучи. Мальчишка заморгал, весело сморщил нос и тут же снова стал серьезен и испуган.
– Ты хорошо соображаешь, Хе, – кивнул человек, которого назвали Самеди. – Даже слишком. Жаль, что я не успел…
– Последние две ночи я не кричал ни разу, правда? И я почти не боюсь отходить от деревни. Хотел попробовать завтра…
– Придется сегодня, – пожал плечами Самеди. – Остальные ушли?
– Ушли или уходят, – Хе опустил голову, повозил босой пяткой в пыли. Уловив едва слышный всхлип, Самеди покачал головой.
– Пираты страшнее диких кошек, друг, – улыбнулся он. Хе исступленно закивал.
– Я не поэтому…
Самеди коротко взглянул на мальчишку, и тот увял. Европеец молча положил руку на тощее плечо Хе, и они вместе вышли из хижины. Помолчали, глядя с обрыва. Под ними расстилалась гладь узкого пролива, стиснутого скальными стенами соседних островов; казалось, кто-то огромный вбил в землю топор, расколов ее надвое. Напротив деревни пролив расширялся, образуя заводь, и снова сходился узким ущельем, в которое едва мог протиснуться корабль. Вода в проливе походила на синее зеркало, и при взгляде на него все страхи показались Хе надуманными и несущественными.
Говорили, где-то в середине архипелага был остров, где мысль становилась настолько сильной, что могла подчинить себе даже время. Еще старики часто рассказывали о странных холодных местах, где разум человека вообще ничего не значит, если у него связаны руки, и легенду о том, как люди с дальних островов не сумели отвести огромные корабли и погибли, сражаясь со светлокожими великанами.
Хе в это не верил, как не верил в сказки о силачах, одной рукой поднимающих гору, пока его отец не отправился на захваченные белыми людьми острова. Тот тоже не верил старикам – как можно убить столько людей? зачем? – но, путешествуя, не нашел ни одного своего, только запахи крови и боли на месте сто лет как проглоченных джунглями деревень. Отец сам еле ушел живым, случайно напоровшись на белых солдат, и долго прятался среди странных чернокожих людей, уча их язык и перенимая темное, пахнущее гнилью и смертью волшебство. Тайком построив каноэ, он умудрился вернуться домой, но туманная стена, искривляющая пути больших кораблей, больше не казалась ему надежной.
Отец оказался прав. Вскоре после его возвращения рядом с островом появился огромный галеон. Случайно ли появилось судно у берегов, или капитан нарочно искал их землю? со злом ли, с добром пришел корабль? – неважно. Граница была взломана, туманная стена преодолена – а значит, галеону суждено было бросить здесь якорь.
Жители деревни молча смотрели, как от корабля отделяется шлюпка и неуклонно скользит к берегу. Ничего хорошего от зашевелившейся вдруг судьбы они не ждали, знали, что спокойная жизнь взаймы закончилась – целая сотня лет взаймы, и что скоро им всем придется уйти вслед за теми, с дальних островов. За этим галеоном придут другие, как он сам пришел следом за судном поменьше, с черными парусами, которое побывало на архипелаге всего несколько месяцев назад. Его тоже вела судьба, и никто на свете был не в силах изменить этот путь.
Чернокожие гребцы остановили шлюпку, едва достигнув мелководья, там, где в кораллы врезался песчаный язык. Опасаясь индейских стрел, матросы наотрез отказались подходить ближе к берегу. Каррересу пришлось брести по пояс в воде – над белым песком она выглядела бирюзовой, отдельные выступы кораллов казались пятнами коричневой мути; их приходилось обходить, чтобы не нарваться случайно на морского ежа или ядовитого моллюска.
Крутой берег в кружевной оборке пляжа казался пустым, лишь где-то наверху раз вскрикнула птица и затихла. Но доктор знал, что за ним наблюдают. Еще с галеона он приметил дымок над скрытыми деревьями хижинами. Чем ближе подходил к берегу Карререс, тем явственней ощущал десятки напряженных взглядов. Снова вскрикнула птица, зашуршал, будто на ветру, подлесок. Карререс едва успел отжать полы камзола, как оказался окружен мрачными, настороженными индейцами.
Один из них, крепкий мужчина с тревожными глазами, приблизился к Каррересу.
– Я умею говорить как эти черные люди, – сказал он, ткнув пальцем в матросов. – Ты здесь зачем?
– Как называется это место?
– Талар.
– А все вместе? – Карререс обвел рукой остров и море, усеянное зелеными и синими, яркими и туманными кляксами островов.
Протяжный, гортанный звук.
– Это что-то значит?
Мужчина пожал плечами, обвел рукой горизонт, копируя доктора. Потом опустил ладонь, рисуя новый круг – теперь вокруг деревни. Покивал. Переглянулся с подошедшим поближе стариком.
– Окрестности? – сам себя спросил Карререс. Попытался повторить название – один из стариков, тихо фыркнув, поправил. Произнес то же на языке чернокожих – старик недоуменно сморщился, но мужчина кивнул. – Окрестности… Пределы, – пробормотал Карререс и медленно, мечтательно улыбнулся.
Полчаса спустя матросы перевезли на берег небольшой сундук, в котором хранилось все имущество доктора. Дождавшись отлива, галеон поднял якорь, оставив Карререса обживаться в Пределах.
Ничего этого Хе не видел: он лежал дома, и лихорадка пожирала его, как дикая кошка. Как сотня золотистых кошек с горячими шершавыми языками, пробирающимися прямо в мозг через раны, оставленные на лице кинжальными когтями. Его щеки и шея были обложены свежими листьями алоэ и прикрыты влажными тряпками от мух, но жар и боль были нестерпимыми. Кошачья шкура сушилась у входа, распяленная на доске, но эту схватку Хе проиграл.
Где-то под самым потолком закачалось лицо отца, а рядом – незнакомое, странно-белое, поросшее коротким темным волосом. Хе вскрикнул от страха и закрыл глаза: сейчас этот ужасный человек ухватит его за руку и утащит в вечные сумерки. Отец заговорил на языке, который выучил в путешествии:
– Это мой сын. Он умирает.
Бледнолицый наклонился над Хе, взял за руку, но тащить не стал.
– Он не умрет, – сказал он.
– Благодарю тебя, Самеди, – поклонился отец, и Хе захотелось завизжать. Дух смерти улыбнулся и покачал головой:
– Страха здесь больше, чем смерти. Зря зовешь меня Самеди. Смотри, напугал.
– Он не твой?
Бледнолицый устало вздохнул. Так вздыхал отец, когда не верили в его рассказы о дальних островах.
– Принесите чистой воды, – сказал Самеди.
Карререс прожил в Пределах около трех месяцев. Как он и ожидал, это было ленивое, спокойное существование, изредка оживляемое туземными праздниками да вылазками в соседние племена. Индейцы держались дружелюбно, но отстраненно, приняв на веру не вполне человеческое происхождение Карререса. Доктора это полностью устраивало. Единственным, с кем он сблизился, был мальчишка Хе. Его раны зажили, но остался парализующий страх, который не позволял выйти за пределы деревни и навевал ночные кошмары. Карререс надеялся избавить мальчишку и от этого. Работать с ним было одно удовольствие: простодушный Хе был весь как на ладони, и иногда Каррересу казалось, что он может перебирать его мысли руками.
О Бимини на Таларе хорошо знали; любой ребенок мог сказать, что чудный остров находится где-то в центре архипелага. Но дорогу к нему никто указать не мог. Больше того: Карререс начинал сомневаться, что Бимини вообще стоит искать. Однажды он спросил об этом напрямую; в ответ пожилой, но все еще сильный шаман удивленно пожал плечами. «Ты уже ищешь», – ответил он. То ли констатировал факт, то ли намекал на то, что коготок доктора уже увяз; Карререс не настолько хорошо знал местный язык, чтобы суметь выспросить такие тонкости.
Сопоставляя расплывчатые рассказы индейцев с болтовней капитана Брида, Карререс испытывал смутную тревогу. Как он и предполагал, волшебный источник дарил не только бессмертие. Карререс частенько думал, что, собрав и проанализировав легенды о Бимини, он узнает о нем намного больше, чем попав на сам остров, – и заодно избежит непонятной, но явной опасности, которой грозило путешествие. Он понимал, что самым разумным было бы отказаться от поисков. Уехать на Эспаньолу или Кубу, а то и вернуться в Европу. Привести наконец в порядок накопленные сведения и размышления; может быть, издать монографию. Карререс мальчишески ухмылялся, представляя, как полезут на лоб водянистые глаза старых профессоров в Алькала-де-Энаресе и Саламанке.
Несмотря на эти мысли, Карререс все-таки начал планомерно обследовать острова на небольшом парусном каноэ, – больше из упрямства, от безделья, для собственного удовольствия, чем от действительного желания что-нибудь обнаружить. Карререс не торопился: из разговоров с туземцами у него создалось необъяснимое, но твердое впечатление, что такие поиски ни к чему не приведут. Иногда он ловил себя на том, что втайне радуется этому.
Пока были изучены лишь островки на юго-западе от Талара. Острова архипелага, его туманные проливы и бухты были наполнены тихой, почти печальной на первый взгляд красотой, которая никогда не надоедала Каррересу. Казалось, под безмятежной оболочкой густым разноцветным варевом бурлит сама жизнь. Каноэ медленно скользило по спокойному морю, и Карререс открывал для себя то коралловый риф, то облюбованную кудрявыми пеликанами скалу, то живописную бухту с впадающей в нее прозрачной речушкой.
Нашлось на островах и золото. Из любопытства Карререс попытался намыть песка и без особых усилий набрал мешочек размером с кулак. Но старатель из доктора вышел так себе: он постоянно отвлекался то на яркую птицу, то на смешную семейку мартышек, или просто задумывался, любуясь журчащей по камням водой цвета чая. Монотонная работа могла дать время для размышлений, если бы не необходимость внимательно рассматривать содержимое решета. Каррересу скучно было рыться в донном песке. Он предполагал, что полгода работы могут сделать его по-настоящему богатым человеком, но идея целыми днями сидеть на ручье с грохотом в руках не могла привлечь его всерьез.
Однако когда до Талара дошли первые слухи о пиратском бриге, объявившемся на островах, Карререс первым делом подумал, что авантюристов приманило золото. Но следующие новости заставили его встревожиться. Бриг под черными парусами нигде не задерживался. Бросив якорь в очередной бухте, пираты с необъяснимой жестокостью убивали всех, кто попался им на пути, и, оставив за собой спаленные деревни, шли дальше, взяв только еду и воду. На Таларе стали появляться беженцы, чудом спасшиеся после нападения. Вздрагивая от пережитого, они рассказывали пронизанные ощущением тягучего кошмара истории о пиратах, которых не берут стрелы и копья, и их красноволосом капитане, похожем на мертвеца.
Капитан Брид оправился от побоев и вновь вышел на охоту за Бароном Субботой.
– Смотри, – сказал Хе, – болотные бегут.
На молочно-голубую гладь пролива вылетела первая лодка. Спустя мгновение ущелье уже был усеяно ими, как пруд – палой листвой. Вода вскипала под веслами. Появился большой плот, загруженный нехитрым скарбом и россыпью калебас с пресной водой, с навесом в центре. Окруженный крошечными шустрыми лодками, медленный и неповоротливый, он казался бессмысленной кучей веток и сухих листьев. Плот явно был рассчитан на несколько десятков человек, но по его краям металась лишь жалкая горстка индейцев, человек пять, не больше, – все, кто успел уйти и кому не хватило места на быстроходных каноэ.
Самеди покачал головой. Паническое бегство живущих в прибрежных болотах индейцев было странным: свирепые и ловкие, они упорно противостояли всем попыткам европейцев проникнуть на их территорию, и он рассчитывал, что их сопротивление задержит Брида хотя бы на день.
– Не успеют, – прошептал Самеди, и Хе вздрогнул всем телом. Заглянул в разом осунувшееся лицо:
– Он же не из-за тебя… он за золотом… – Самеди нахмурился, и Хе судорожно вцепился в рукав. – Скажи, что ему нужно золото, а не ты! – звенящим голосом вскрикнул он. – Ты же не мог…
Еще одна лодка выскочила из ущелья. Гребцы оглядывались через плечо, лица нельзя было разглядеть, но позы выдавали отчаянный страх. Внизу закричали. Из ущелья вылетело несколько облачков дыма, раздались сухие щелчки. Несколько человек в панике прыгнули в воду; вокруг двоих тут же расплылись мутно-багровые пятна, четко очерченные в светлой воде пролива. Снова дым и треск – уже слитный и громкий. Еще трое человек оказались в воде. Остальные гребли, надрываясь, – потные от ужаса и напряжения спины, бессмысленное бегство. На плоту забегали, изо всех сил толкая шестами; вопли гребцов заглушил грохот. Он многократно отразился от берегов, прокатился, взбил воду, подняв фонтаны розовой пены. Плот разлетелся вдребезги, усеяв воду обломками и телами, и из ущелья в пролив, методично расстреливая оставшиеся лодки, вышел бриг с черными парусами.
Самеди отступил, наткнулся на кого-то и резко повернулся. За его спиной стояли все жители деревни и молча смотрели в ущелье остеклевшими глазами. Только на изуродованном лице Хе читалась иступленная надежда.
– Какого дьявола вы еще здесь?!
– Мы под твоей защитой, Самеди, – тихо ответил мальчишка. Любовь и яростное презрение скомкали его лицо, и Хе всхлипнул, отвернувшись.
Бриг бросил якорь, и первая шлюпка уже покачивалась у подножия обрыва. По крутой тропе, прорезавшей скалы, медленно поднимался капитан Брид. Он ступал тяжело, хватаясь за плети травы и ветви кустарника, нависшие над тропой. Несколько головорезов Брида остались в шлюпке. Задрав головы так, что мясистые шеи налились кровью от напряжения, и держа мушкеты наготове, они следили за капитаном со страхом и обожанием.
В ставшем вдруг болезненно сумеречном свете серое лицо Брида, изрезанное морщинами, казалось бесплотным, сюртук болтался, как на пугале, и казалось, что фигура капитана вот-вот развеется под дыханием неощутимого ветра. Его окружала глухая тишина, от которой закладывало уши и щипало в глазах, земля уходила из-под ног, и, как в кошмарном сне, ватно слабели колени.
– Значит, правда, – пробормотал Самеди. Хе потянул его за рукав. Самеди помедлил, глядя, как Брид делает знак оставшимся внизу пиратам, и, подхватив мешок, бросился следом за бегущими индейцами.
Гниющие листья под ногами глотали звуки; вязкий от влаги воздух лип к гортани, и казалось, его невозможно протолкнуть в горящие от бега легкие. Кто-то тихо вскрикнул и покатился под ноги – мертвый, безнадежно мертвый. Самеди в последний момент успел отскочить в сторону, не споткнуться, бежать со всеми – может, еще успеют укрыться в джунглях, пираты – плохие следопыты, может, удастся кому-то помочь. Деревья расступились, открыв клочок распаханной земли, засеянной бататом. Самеди приостановился, глядя, как последние индейцы ныряют в кусты на другой стороне поля. Пистолеты остались в хижине. Ничего не успел, да и толку, с брига наверняка уже причалили новые лодки – отстреливаться было бы самоубийством. Слишком неравны силы, а на индейцев рассчитывать нечего, разве что на несчастного мальчишку, храброго Хе, страдающего от ужаса перед дикими кошками. Сухо затрещали выстрелы, и вдруг снова наступила ватная тишина – ни топота бегущих ног, ни дыхания; только где-то в глубине джунглей глухо и часто капала с листьев вода.
Впереди взвыли; неслышным взрывом ударило по ушам. Самеди остановился, глядя в заросли, в которых успели скрыться индейцы. Теперь они пятились, и Самеди сглотнул, услышав стоны ужаса. В кустарнике шевелились серые тени, оттесняя людей обратно в поле – присмотревшись, Самеди понял, что это призрачные кошки. Казалось, шкура сползает с них клочьями тумана; пятна вытягивались в полосы, и вот уже невиданные серые тигры дрожали в воздухе, невозможные и неумолимые. Прямо перед ним с беззвучным тошнотным хлопком возник новый призрак, и один из индейцев упал, царапая землю, будто пытаясь зарыться, спрятаться от невыносимого кошмара. Следом еще один опустился на колени и скорчился, свернувшись в клубок. Послышалось глухое рыдание, – и тут Хе с коротким визгом бросился на ближайшую тень.
Самеди прикрыл глаза и отвернулся, не слыша, но чувствуя звук сомкнувшихся на горле мальчишки призрачных клыков. Обморочная тишина схлынула, но было поздно: в листве отвратительно завизжали пули, и на опушке появились пираты.
– В белого не стрелять! – хрипло каркнул капитан. – Напрасно вы сняли шляпу, Барон, – насмешливо крикнул он Самеди. – Мои ребята вас не узнали.
Шрамы на лице Хе разошлись и сочились сукровицей. В широко раскрытых черных глазах больше не было ни веселья, ни хитрости – один лишь ужас. Самеди провел ладонью по изуродованному лицу и встал.
– Его были кошки? – равнодушно спросил Брид и ткнул тело Хе носком сапога. – Зачем ты его лечил, барон? Зачем ты избавляешь людей от кошмаров? Не понимаю… – капитан покачал головой и снова пнул Хе. Глаза его широко раскрылись. – Или страх для тебя вкуснее крови? – спросил он тревожно. – Смотри, сколько жертв я тебе принес! Разве ты не доволен?
– Болван, – равнодушно отозвался Самеди.
Брид самодовольно рассмеялся, скалясь и показывая бледные десны.
– Я сумел развязать языки паре беглых черномазых из Порт-О-Пренса. Одного из них ты вылечил от малярии вместо того, чтобы прибрать к рукам… – в глазах Брида вновь промелькнула тревога. – Не понимаю. Наверное, все не так просто, как рассказывают по вечерам негры. Но теперь я тебя не боюсь, да-да, не боюсь.
Брид наклонился к Самеди, дыша ромом. Теперь было видно, что капитан пиратов очень стар и очень оборван. Весь ужас, который он внушал, теперь будто вернулся к хозяину и притаился на дне блеклых глаз, готовый воем вырваться наружу, раздирая изнутри серое морщинистое лицо. На тонких губах играла безумная улыбка.
– Теперь я тебя не боюсь, – повторил он и снова издал хриплый смех, больше похожий на лай.– Это я умею. Спасибо, что подсказал. Я теперь много чего умею…
– Вижу.
– Ты меня ловко надул у того старикашки, ничего не скажешь. Но второй раз не выйдет. Я же к тебе тогда по-хорошему… – добавил он вдруг с почти детской обидой.
– Чего ты хочешь? – с отвращением спросил Самеди.
– Составь мне компанию, Барон, – усмехнулся Брид. – Небольшая прогулка.
– А если я откажусь?
– Я подумаю, что принес тебе слишком мало жертв, – снова оскалился Брид и кивнул на горстку индейцев, сбившихся на краю поля под прицелами мушкетов.
Глава 19
Выброшенный на безвестный берег «Безымянный» был пуст и мертв. Обшивку с него содрали, и выбеленные солнцем шпангоуты торчали, как ребра утонувшего и обглоданного рыбами гиганта. Карререс едва протискивался между ними, задыхаясь в вязком воздухе, застревая ногами в древесной трухе и нанесенном ветром и приливами песке. Голый розовый хвост проклятой крысы мелькал совсем близко, но Каррересу никак не удавалось сделать последнее усилие и схватить мерзкую тварь, отобрать у нее еще трепещущий комок изумрудных перьев. Крыса мелькнула под самыми ногами и юркнула в щель. Карререс бросился следом, задел какую-то балку, и шпангоуты угрожающе закачались, накренились со зловещим скрипом. Раздался дробный грохот, и остатки брига обрушились на Карререса. Последним, что он увидел, было подхваченное порывом ветра перышко.
Карререс проснулся, обливаясь потом и жадно хватая ртом вонючий трюмный воздух. Голова была тяжелой со сна. Доктор дотянулся до кувшина, плеснул в лицо, приходя в себя. На палубе по-прежнему грохотало – теперь Карререс сообразил, что это разматывается якорная цепь.
Якорь с громким всплеском упал в воду. Качки не чувствовалось – «Безымянный» стоял в хорошо защищенной бухте. Лучик света отражался от зеркальца, выпавшего из разбитого ящика, и катался по стеклянным бусам. Наверху Ти-Жак визгливо отдавал команды. Сквозь щель приоткрытого люка в трюм проникал пряный запах листвы.
Похоже, кошмарное плавание наконец подошло к концу. Измученный Карререс давно устал ругать себя за то, что даже не пытался сопротивляться Бриду на Таларе. Несмотря на отвращение к капитану, Карререс просто не смог отказаться от случая, который сам шел в руки. Любопытство тогда оказалось сильнее, и Бимини, от которого доктор едва не отказался, поманил с новой силой.
Больше недели бриг петлял по архипелагу, где еле живой ветер бессильно трогал паруса, разбитый, ослабленный в лабиринтах холмистых островов. Здесь обычны были штили и туманы. Горячий густой воздух был насыщен влагой: неподвижное море испарялось, оседая на коже едкими от соли каплями. Духота в трюме была невыносимой. Перец, куриный помет, фрукты, немытые потные тела, табак, – все, что когда-либо побывало в трюме «Безымянного», оставило свои запахи, и теперь дерево источало их густыми волнами. В тихой полутьме, никак не приглушенные другими впечатлениями, они казались почти осязаемыми, доводя до тошноты и галлюцинаций.
Карререс бывал почти рад, когда к нему спускался капитан, хотя визиты Брида каждый раз вызывали в нем досадливое недоумение. Не то чтобы Карререс не понимал ирландца – но его приводила в оторопь легкость, с которой у капитана сочетались враждебные действия и неуклюжая симпатия. Заковав Самеди в кандалы и заперев в трюме, Брид вдруг проникся к нему доверием и болтал почти дружески. Мало того, что доктор был пленником, – он стал еще и исповедником поневоле. Капитан Брид приходил каждый день – и говорил, говорил, говорил. Карререс мог бы несколькими желчными замечаниями отбить капитану всякую охоту изливать душу, но любопытство и желание понять, что же происходит с Бридом, брали свое. Чем лучше доктор узнавал историю похода на Бимини, тем сильнее становилось его беспокойство. «Ты уже на пути», – сказал шаман, и теперь Карререс явственно видел, что тот имел в виду.
После того, как песня о Бимини была спета, Брид весь извелся от мысли, что не может тот час же броситься на поиски. Ни нанять, ни тем более купить судно было ему не по карману. В отчаянии он даже попытался заключать сделки с несколькими капитанами, готовыми, по слухам, на любое дело, лишь бы оно было выгодным. Но с сумасшедшим ирландцем связываться никто не хотел, а над рассказами о Бимини только смеялись. В ожидании случая Брид кормился тем, что в одиночку промышлял черепаховый панцирь, обходя на большом каноэ необитаемые островки в окрестностях Нуэво. Он не знал, что судьба уже подхватила его и тащит за шкирку.
Брид нашел «Безымянный», тогда еще – «Радость Бриджит», на одном из черепаховых островков. После недавнего шторма воздух был прозрачно-хрустален, и выброшенный на отмель бриг казался китовой тушей. Его резкие контуры грубо врезались в притихший, умытый мир. Такелаж брига был изорван в клочья, мачты сломаны, но корпус уцелел. Шагая вдоль берега к кораблю, Брид успел понять, что требуется совсем небольшой ремонт – и судно снова будет на ходу.
Над палубой с пронзительными воплями кружились олуши. Подойдя ближе, Брид заметил, что из оранжевых клювов свисают какие-то темные клочья, и уже не удивился, почувствовав тяжелый, тошнотворный запах. Несмотря на полуденную жару, по спине проскребла ледяная мохнатая лапа.
Превозмогая себя, Брид все-таки поднялся на палубу. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: живых на бриге не осталось. Брид прекрасно представлял, как это случилось: шторм, сломанные мачты; течения, недели, а то и месяцы играющие потерявшим управлением судном, как бумажным корабликом. Подходящие к концу запасы пищи – и, главное, воды. Сгорающая в огне лихорадки надежда…
Брид перекрестился, глядя на темную кучу у кормы, почти невидимую за крыльями множества птиц. Принялся молиться, но быстро сбился. Он вдруг сообразил, что ничто не мешает ему захватить судно. Остров необитаем, находится в стороне от морских путей, люди могут оказаться здесь лишь случайно. Судовладелец наверняка давно списал бриг со счетов. Команда мертва. Если вернуться сюда с надежными людьми…
Брид попытался отбросить корыстные мысли и дочитать молитву. Воздух над раскаленной палубой казался мертвым и горьким, солнце давило на голову, как тяжелый горячий булыжник, но тихий стон заставил Брида похолодеть. Бриг вовсе не был свободен: души погибших остались на судне. Призраки населяли его; они окружали Брида, тянули обтянутые пергаментной кожей руки. С хриплым воплем Брид метнулся к фальшборту, споткнулся об скелетообразное тело и снова услышал стон. Иссохшие пальцы бессильно проскребли по лодыжке. Волосы Брида встали дыбом, глаза полезли из орбит. Не удержав равновесия, он рухнул рядом с трупом, зажмурившись и ожидая, что мертвец сейчас вцепится ему в горло.
От ужаса Брид на несколько секунд потерял сознание. Очнувшись, он понял, что лежит лицом к лицу с крайне истощенным, умирающим, но еще живым человеком. Растрескавшиеся губы моряка шевельнулись. Чувствуя слабость от пережитого страха, радость, разочарование, Брид выругался и снял с пояса флягу.
Позже он на канатах спустил выжившего матроса с усеянного трупами судна и оттащил в тень. На острове, заросшем сухим колючим кустарником, не было источника, зато росло несколько кокосовых пальм – и Брид три дня отпаивал моряка ореховым молоком. Когда стало понятно, что смерть отступила от Шеннона, Брид начал осторожно делится с ним своими планами. Шеннон так и не узнал, что, едва придя в себя, снова оказался на пороге гибели: Брид готов был прирезать моряка, если тот вздумает артачиться. Однако планы Брида привели Шеннона в восторг; благодарность тоже сыграла свою роль. Брид и Шеннон вернулись в Нуэво закадычными приятелями, оставив замаскированный ветвями бриг на островке.
Оставалось набрать команду, но тут Брид вновь уперся в стену, отделявшую его от людей: самые последние оборванцы отказывались иметь с ним дело. За неделю поисков Брид смог сговориться с одним-единственным человеком, ехидным карликом, медленно помиравшим от голода: всему Нуэво давно было известно, что у него, когда-то – художника, а позже – маляра, малевавшего вывески, дурной глаз. Два изгоя, Ти-Жак и Брид быстро нашли общий язык. Ти-Жак стал боцманом и старпомом: к тому времени Брид уже выяснил, что Шеннон хороший моряк, но глуповат и в помощники не годится. Однако отправляться на поиски втроем было невозможно. Брид, в мечтах уже видящий себя несущимся на вертком бриге к Бимини, все больше мрачнел. Его вспышки ярости участились, отталкивая немногих сорвиголов, еще раздумывающих, не податься ли под начало новоиспеченного капитана.
Выход подсказало живое – слишком живое – воображение Ти-Жака. Однажды, после целого дня бесполезных поисков и переговоров в самых грязных кабаках, они с капитаном беседовали за кружкой пива, стараясь развеять уныние пустой болтовней. Рассказ Брида о первом знакомстве с Шенноном вызвал у Ти-Жака воспоминания о колдунах, живущих на Эспаньоле, и об их умении оживлять мертвецов.
Поначалу он говорил только для того, чтобы избавиться от скуки, но вскоре глаза Ти-Жака азартно заблестели. От его цепкого взгляда не могли укрыться ни бледность Брида, ни его тяжелые раздумья. Ти-Жак продолжал рассказ уже целенаправленно, осторожно подводя Брида к захватившей его мысли. Лишенные воли и памяти, зомби способны работать круглые стуки, не нуждаясь ни в еде, ни в отдыхе, говорил Ти-Жак. Владельцы многих плантаций почти не пользуются трудом рабов: мертвецы выгоднее…
Договорив, Ти-Жак уставился на Брида с жадным любопытством, ожидая реакции. Когда ирландец, поразмыслив, заявил, что зомби вполне сгодятся и в качестве матросов, Ти-Жак пришел в восторг. Брид даже усомнился в своем решении, глядя, как тот хихикает, брызгая слюной, и потирает скрюченные руки. Но Брид готов был идти к цели любой ценой; Ти-Жака же страшно забавляла сама идея поисков вечной жизни в такой компании. Оставалось добыть деньги, чтобы добраться до Эспаньолы и начать закупку.
Тут им снова повезло: один богатый торговец, недавно приехавший из Старого Света и считавший себя выше суеверий, заказал Ти-Жаку портрет своей дочери и заплатил щедро. Из-за этого портрета им пришлось поспешно убираться из Нуэво. Однако золота хватило на то, чтобы нанять временную команду, привести бриг в порядок и добраться до Эспаньолы. Там они предприняли экспедицию на дальние плантации, принадлежащие в основном мулатам, а то и беглым неграм.
К тому моменту капитан Брид уже достиг той точки ужаса, за которой наступает отупение и апатия. Ходячие мертвецы не вызывали у него никаких чувств. Ти-Жак страдал больше: его раздражали сонные, невыразительные лица и неловкие движения зомби. Шеннону решили ничего не объяснять, и он частенько простодушно проходился насчет неповоротливости сухопутных крыс, до колик смеша боцмана. Но, несмотря на трудности, на побережье они вернулись с преданной командой и грузом разнообразных сосудов, аккуратно уложенных в наполненную сеном повозку: в них хранились души будущих матросов «Безымянного».
Все вышло, конечно, далеко не так ладно, как расписывал Ти-Жак: зомби были неуклюжи, и от них попахивало, – в штиль особенно заметно. К тому же они частенько впадали в тоскливое беспокойство, которое постепенно перерождалось в угрюмую злобность. В такие моменты Брид начинал опасаться, что не справится с командой. К счастью, эти припадки случались редко, быстро сходили на нет, и капитан мог почти не опасаться бунта, в какие бы авантюры не влезал.
– Вот они все, – кивнул Брид за спину Карререса.
Вывернув шею, доктор разглядел невысокую загородку в углу трюма, набитую кокосовым волокном. Сверху ее накрывала сеть; сквозь частые ячейки маслянисто поблескивали бока бутылей.
Теперь говорливость Брида стала понятней. На судне не было живых, кроме Шеннона, глядевшего на капитана с восторгом преданного спаниеля, и ядовитого Ти-Жака, которого Брид, похоже, втайне ненавидел. Карререс догадывался, что Ти-Жак жестоко высмеивал чувства капитана к Реме. А Брид продолжал говорить.
Стоило пережить смертельную опасность, чудом выбраться из новой передряги, – и песенка о Бимини, постоянным фоном звучащая в голове капитана, становилась громче. Ее куплеты обрастали новыми, неуловимыми и не поддающимися словам смыслами, и Бриду начинало казаться, что он вот-вот поймет, как искать волшебный остров. Чем сильнее был пережитый страх, тем громче становился зов. Брид гонялся за индейцами, чтобы узнать путь на Бимини, и за купцами, чтобы добыть деньги на то, чтобы гоняться за индейцами. Он мотался по островам, приставал к странствующим миссионерам, оптом скупал старинные карты, но в глубине души догадывался, что это бесполезно. Все, что нужно знать, уже лежало в голове Брида, и надо было только дождаться, когда путь вылущится из песни, как фасолина из стручка.
Однажды это случилось.
Брид говорил все расплывчатей, и у Карререса создалось впечатление, что капитан либо просто не умеет толком описать, что случилось дальше, либо воспоминания милосердно стерлись, оставив лишь смутные ощущения. К тому моменту, как бриг подошел к Бимини, Брид был уже невменяем. Команду пришлось оставить на «Безымянном»; в Пределах зомби стали практически неуправляемыми, и чем ближе подходило судно к острову, тем беспокойней становились матросы. То ли растворенные в здешних проливах воды источника возвращали мертвых к жизни, то ли их тревога создавала такую иллюзию, – капитан не знал. К самому источнику они добирались втроем.
Здесь Брид стал особенно невнятен. Какое-то озеро. Боль в сорванном горле, отдающая металлом кровь во рту. Ти-Жак, хохочущий на носу шлюпки, как гиена, и вдруг разрыдавшийся. Прохлада с привкусом водяных лилий на языке. Апатия и растерянность: цель достигнута, он испил из источника вечной жизни, что дальше? Туман вокруг, туман внутри, туманные щупальца, раздирающие душу. И как солнце сквозь тучи, как последняя надежда, как сгусток реальности в расползающемся под руками мире – Реме.
Реме, Реме, Реме, твердил капитан. Ее черные косы и круглые груди, обрисованные простым платьем. Ее тонкие руки. Ее губы, которые так хотелось целовать. Брид метался по трюму и мычал, пытаясь найти слова. Он умирал от желания, но ему в голову не приходило взять ее силой. Он даже прикоснуться к ней не мог. Ему нужно было не просто тело Реме, и снисходительная симпатия, которую она испытывала поначалу, лишь бесила его. Он хотел, чтобы Реме разделила его любовь. Сумасшедший, непрошенный гость с лицом, навечно искаженным темными страстями, он надеялся даже не на покорность – а на полную, безусловную взаимность. Пытаясь добиться Реме, не в силах терпеть ни дня, Брид становился то страшен, то жалок. Ему нужно было, чтобы она растворилась в нем: казалось, что это, как клей, скрепит его расщепленное сознание. Он все заглядывал в черные глаза, ища там хоть тень одобрения, но видел лишь удивление и нарастающую брезгливость. В отчаянии Брид попытался запугать Реме, понимая, что этим лишает себя последней надежды.
Реме попросту выкинула их с острова – Брид потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил себя в шлюпке. Море шло мелкой рябью, и весло тихо билось о борт «Безымянного». На средней банке ворочались Ти-Жак и Шеннон; зомби толпились на палубе брига, готовые принять капитана на борт. Брид попытался встать, но почувствовал головокружение и бессильно рухнул обратно. Вместо сердца в груди бился кусок раскаленного камня – Реме, Реме, Реме.
Глава 20
По трапу загрохотали шаги, и в трюме появился Брид с тремя матросами. Двое тут же бросились к ящику с индейскими сокровищами и начали бережно перекладывать в мешки бусы, гребенки и куски яркого переливчатого шелка. Капитан молча застыл над Каррересом. Он то нервно похлопывал по ладони связкой ключей, то пытался обтереть камзол, залитый спереди чем-то липким. От Брида так разило ромом, что у Карререса заслезились глаза. Капитан был всклокочен, щека дергалась в нервном тике, и весь он трясся, как в приступе малярии. За его спиной бледной тенью маячил здоровяк Шеннон.
Матросы, выпотрошив сундук, поднялись на палубу.
– Дошли, Барон. Добро пожаловать на Бимини, – заговорил капитан и разразился лающим смехом. – Сними кандалы с ног, – бросил он Шеннону.
– Да, капитан. Ааа… ключи, – замялся тот и робко протянул руку. Брид уставился на него с гневным недоумением, не переставая греметь ключами; потом, очнувшись, впихнул связку Шеннону и сунул руки в карманы.
– Только без глупостей, – сказал он Каррересу. Его щека снова дернулась, и Брид яростно поскреб щетину. – Никаких фокусов, Барон.
Карререс пожал плечами, с трудом сдержав усмешку. Шеннон разомкнул ножные кандалы и быстро отскочил, едва не сломав ключ. Карререс медленно встал, с трудом распрямляя затекшие ноги, с наслаждением потянулся.
– Наверх, – мотнул головой Брид, и все трое поднялись на палубу. Карререс шел первым. В спину шумно дышал Шеннон, и доктор чуть ли не кожей чувствовал, как тот напуган. Едва высунув голову из люка, он вздрогнул с непривычки: слишком яркое солнце, слишком яркие краски. Карререс зажмурился. На сетчатке отпечатался силуэт карлика с огромными пистолетами за поясом: наверху его, конечно, ждали, готовые бороться с разгневанным Бароном. Капитан явно пугал команду намного сильнее, чем Самеди, и об этом стоило подумать, но не сейчас: голова кружилась от свежего воздуха, от солнца вскипали слезы, и сквозь их пелену едва виднелась зеленая, как перья колибри, макушка острова. Шеннон уперся в спину Карререса, почти вынося его на палубу. Следом, как чертик из табакерки, выскочил Брид.
– Шлюпку на воду! – заорал он сорванным голосом. Несколько матросом опрометью бросились к блокам. Брид медленно осмотрел оставшуюся команду. Под его взглядом пираты прятали глаза, и на грубых лицах мелькал страх.
– Ты, – кивнул капитан Ти-Жаку, – и ты, – кивок Шеннону, – пойдете со мной.
По палубе прошелестел шепоток и затих. Зомби смотрели на Ти-Жака и Шеннона с сочувствием. Здоровяк, не обращая внимания на насмешливый взгляд Брида, мелко крестился. Ти-Жак же был на удивление спокоен; Каррересу показалось, что боцман даже рад, что выбор пал на него.
– Остальные – ждите здесь. С якоря не сниматься, что бы ни случилось.
– А если вы не вернетесь? – крикнул кто-то из-за спин. Рука Брида дернулась к пистолету, и матросы шарахнулись, готовые упасть ничком, спасаясь от выстрелов. Однако капитан овладел собой.
– Однажды уже вернулся. С якоря не сниматься, – повторил он и отвернулся.
– Сбегут, – негромко предположил Карререс.
– Сбегут – так передохнут, как крысы, – ответил Брид, не оглядываясь.
– Передохнут? Зомби?
– Не придирайся, Барон. Дорогу назад знаю только я.
– Вот как…
Карререс неловко перевалился через борт, попытался встать на ноги – шлюпка качнулась, доктор потерял равновесие и едва не свалился в воду. Ти-Жак в последний момент успел схватить его за рукав. Карререс раздраженно сморщился.
– Сними наручники, – сказал он капитану. – Куда я денусь?
Брид заколебался. В конце концов он все-таки вытащил ключи из кармана и бросил их Шеннону, но приказа снять наручники не отдавал. Капитан внимательно смотрел на Карререса, будто пытаясь угадать его мысли – уловить тень радости или взгляд, выдающий надежду на побег. Но лицо Карререса, привалившегося к фальшборту, было равнодушным от усталости.
– Я хочу попасть к источнику, – негромко сказал он, ни на кого не глядя. – Можешь верить мне, можешь нет – но я стремлюсь на Бимини не меньше тебя. Дорогу знаешь только ты. И подумай вот о чем: как ты будешь разговаривать с хранительницей? Вряд ли она воспримет всерьез Барона Субботу, закованного в кандалы.
Брид задумчиво поскреб щеку и махнул рукой.
– Снимай, – сказал он.
Опасливо поджимая губы, Шеннон склонился над Каррересом и разомкнул браслеты. На запястьях доктора остались багровые полосы, испачканные густой черной грязью. Перегнувшись через фальшборт, он с наслаждением опустил руки в чистую, чуть теплую воду. Шеннон, не спуская глаз с Карререса, перегнулся через противоположный борт, прополоскал наручники и бросил на дно шлюпки. Рассмотрев их, Карререс шумно втянул в себя воздух, едва сдерживая смех: смола и грязь скрывали кое-как выцарапанные на металле кресты. Так вот почему Брид так легко положился на железо! Откуда ему было знать, что лоа не боятся распятий: с чего бы Барону Субботе опасаться креста, если в сознании любого жреца Вуду он мирно уживается с сонмом католических святых…
Брид настороженно наблюдал за Каррересом. Поверив наконец, что Барон Суббота пока не опасен – или не хочет быть опасным, – капитан переключился на матросов.
– К руслу гребите, собачьи отродья! – рявкнул он. – Чего пялитесь!
Ти-Жак и Шеннон, перестав глазеть на Карререса, налегли на весла, направляя шлюпку к едва заметному издали руслу реки. С моря оно казалось всего лишь маленьким заливом, узким языком воды, вдающимся в берег. Вскоре шлюпка уткнулась в широкую, до шелковой гладкости вылизанную морем полосу песка, украшенного узором из ходов морских червей. По правую руку тихо журчала река. Русло здесь было широким и мелким, и струйки воды звенели на базальтовых булыжниках, выступающих из-под ила.
Ти-Жак выскочил из шлюпки первым. Он тотчас же подобрал радужный обломок ракушки. Повертел его в руках, с довольной ухмылкой сунул в карман и застыл, глядя на горизонт. Шеннон отошел в сторону, и оттуда донеслось невнятное бормотание: несчастный здоровяк молил Деву Марию помиловать его и не дать потерять разум в этих дьявольских местах. Брид, прислушавшись, ухмыльнулся:
– Чего там терять… Эй! – гаркнул он Шеннону. – Поздно молиться, мы уже в раю! – он грубо расхохотался, глядя, как Шеннон втянул голову в плечи и забормотал быстрее и неразборчивее. – Трус, – сплюнул он и повернулся к Каррересу: – Скоро прилив, воду погонит вверх по реке. Долетим с ветерком.
Карререс молча разминал запястья. Судя по мангровым деревьям, обрамляющим пляж, приливы здесь были высокие, и соленую воду гнало далеко вглубь острова. Потом, конечно, придется сесть на весла, да и так далеко не уплывешь: центр острова гористый, грести по бурной реке на корабельной шлюпке – занятие безнадежное. Разве что источник находится недалеко от берега. А если все-таки в горах – и к нему придется идти пешком?
Карререс всмотрелся, надеясь заметить дымок, или прогалину на склоне холма, или любой другой признак человеческого жилья. Ничего. Доктор вздохнул. Он надеялся, что на берегу сумеет отделаться от Брида, добраться до источника самостоятельно и действовать без оглядки на свихнувшегося капитана. Но Брид по-прежнему оставался проводником, без которого поиски могли затянуться или вовсе окончиться ничем.
Карререс ждал. Мелкая рябь на тихой воде становилась все резче, и вскоре море уже настойчиво билось о берег, морщась и оставляя мелкие водовороты. Вода прибывала на глазах. Речка стихла, перестала болтать, завихрилась вокруг камней, покрываясь желтоватой пеной. Резко запахло водорослями.
– Шлюпку на воду, – скомандовал Брид.
Вскочив в лодку, они принялись отталкиваться веслами от дна. Как только суденышко сдвинулось с места, прилив подхватил его и понес мимо мангровых зарослей. С воды они походили на шаткий покосившийся частокол, украшенный сверху зеленью. Вышедшая из берегов река разбивалась на тысячи протоков, петляла между деревьями. На каждой развилке, прежде чем выбрать направление, Брид закатывал глаза, то ли вспоминая, то ли всматриваясь в некую внутреннюю карту. Вспугнутые тенью лодки, зарывались в ил крабы, похожие на разноцветную морскую гальку. Пестрые кулики взлетали, треща крыльями и тревожно перекрикиваясь, чтобы приземлиться чуть дальше и снова выискивать корм на мелководье. От поверхности реки поднимался пар, и его струи путались в висячих корнях, как призрачные щупальца. Над кустарником вздымались джунгли, склонялись ветвями над рекой, перекидывали мосты из лиан – и вскоре шлюпка уже плыла сквозь зеленый тоннель.
Карререс вспомнил, как впервые оказался в джунглях. Ему тогда показалось, что он попал в концентрированный раствор самой жизни, кипящую алхимическую жидкость. Сейчас эти ощущения вернулись с новой силой. Сельва, курчавым мехом покрывавшая остров, так же отличались от вест-индских лесов, как тропические заросли – от средиземной рощи. Мангры исчезли, вытесненные с берегов кружевными зарослями папоротников, – видимо, сюда прилив уже не доходил. Протоки исчезли, сменившись узким руслом, глубоко прорезавшим мягкую почву. Зелень здесь была темнее и насыщеннее, листва – гуще, стволы и стебли сплетались, душа друг друга в страстных объятиях. Почти черные, мохнато-багровые листья бегоний были подернуты шелковистой пленкой испарений. На густо обросших мхом поваленных деревьях красовались тонкие поганки цвета нуги и корицы.
В этих душных сумерках царила тишина, изредка нарушаемая криком птицы или шорохом змеи, но сам воздух, казалось, гудел от напряжения. От запахов земли и растений кружилась голова. В густой фон прелой листвы врывался то тонкий аромат орхидеи, то привкус плесени, то мускусная струйка хищного животного. Туман оседал на коже маслянистыми вязкими каплями. Вода в реке казалась густым грибным бульоном, и над ней стремительно носились стрекозы, будто сделанные из разноцветной фольги.
Шлюпка продолжала скользить вперед, подчиняясь уже течению самой реки. Здесь она явственно текла прочь от побережья, как будто, пока они плыли, русло каким-то невообразимым образом вывернулось в пространстве и времени. Вода цвета жженого сахара все ускорялась, изредка перекатываясь на огромных валунах из черного базальта. Свод переплетенных ветвей стал гуще и едва пропускал солнечный свет; с ветвей свисали зеленые нити тонких лиан и седые клочья испанского мха – так низко, что людям в шлюпке то и дело приходилось наклоняться и уворачиваться от насыщенных влагой завесей.
Туннель наполнял плотный пахучий туман. Впереди он сгущался; шлюпку несло неведомо куда, прямо в шевелящиеся, не видимые, но ощущаемые тени. Казалось, туман противится любым попыткам всмотреться в него. По лицу Карререса катились крупные капли пота, колени мелко дрожали, будто после схватки, из которой чудом удалось выйти живым. Гудела голова, и ледяной ужас, притаившийся в глубине души, заставлял зябко ежиться, несмотря на душную, влажную жару джунглей.
Шлюпка по-прежнему плыла сквозь сумрачный тоннель, лишь слегка морща гладкую воду, но уже был слышен водяной гул – похоже, впереди русло пересекали пороги, а то и водопад. Запах сельвы стал совсем уже нестерпимым; он будто заливал череп густой зеленой жижей. Чтобы прийти в себя, Карререс принялся наблюдать за своими спутниками.
Читать бесплатно другие книги:
