Долгий путь на Бимини Шаинян Карина
Карререс оглядел гостиную и шепотом выругался.
– Утопал по своим делам, – сказал он. – Надеюсь, у него хватит ума не попадаться на глаза знакомым и полиции. Только этого нам не хватало.
– А я думала, зомби не могут действовать сами, – растерянно сказала Элли.
– Могут. Если жизнь в тело вдохнуть, а душу не захватывать, – ответил Карререс. – Другое дело, что это почти никому не нужно и, – он выразительно взглянул на Элли, – очень мало кому доступно. Такой мертвец может быть вполне независимым от хозяина – после небольшой адаптации.
– Так не бывает, – авторитетно встрял Венни, который внимательно слушал их разговор. – Они же думать не умеют, только приказы выполнять.
Карререс глубоко вдохнул.
– Венни, – выдавил он, – а не пора ли тебе домой?
– Я не могу домой, – потупился тот. – И на улицу не могу – вдруг засекут.
– Засекут? Ах, да. Так тебе же не привыкать? У тебя на физиономии большими буквами написано – «прогульщик».
Мальчишка засопел.
– Мама сказала, что еще раз – и она меня будет за руку в класс отводить, – сказал он дрожащим голосом. – Можно, я еще на полчаса останусь? У меня через полчаса уроки кончаются…
Карререс безнадежно махнул рукой и молча ушел на кухню. Вскоре оттуда донеслось позвякивание и вой какого-то прибора.
Элли с подозрением повертела в руках стакан с густой светло-фиолетовой жидкостью.
– Ужас какой, – сказала она и покосилась на Венни. Поймав ее взгляд, мальчишка с видом мученика поднес стакан к губам, отхлебнул и зажмурился. Видно было, что он до одури боится на месте превратиться то ли в человека-паука, то ли в чудовище Франкенштейна, и будет страшно огорчен, если этого не произойдет.
– Вкусно, – разочарованно сказал Венни и обиженно поглядел на Карререса.
– Еще бы, – ответил доктор. – Это батидос, – бесполезно пояснил он.
– Ужасно люблю батидос, – решительно заявил Венни. – А этот ваш зомби будет нападать на людей? – с надеждой спросил он. Элли вздрогнула и тоже вопросительно взглянула на Карререса.
– Вряд ли, – ответил доктор.
Венни шумно вздохнул, демонстрируя разочарование.
– Ты допил? – спросил Карререс. – Полчаса прошло. Извини – у нас с Элли дела.
– А можно…
– Нет, – отрезал Карререс. Венни опять испустил душераздирающий вздох и перехватил вдруг засиявший взгляд Элли.
– Аааа, – уныло протянул он, – так бы сразу и сказали.
Он сполз с кресла и нога за ногу побрел к дверям, то и дело оглядываясь – очевидно, ожидая, что ужасный вивисектор найдет занятие поинтереснее и передумает его выгонять.
Однако Карререс был неумолим. Как ни тянул Венни, как ни заглядывал в лицо, доктор выставил его на улицу. Вернувшись в гостиную, он выдохнул, закатив глаза, и залпом допил свой батидос.
– Какой настырный мальчишка, – нежно проговорила Элли. – Откуда он тебя знает?
– Приводили на консультацию, – рассеянно ответил Карререс. – Дело не в настырности. Он – потомок Шеннона… – Карререс на мгновение задумался, погрузившись в себя, а потом взглянул на все еще сияющую Элли. Увидев ее полный стакан, он удивленно поднял брови.
– Допивай, – сказал он, – нам пора идти.
– Куда? – удивилась Элли.
– Думаю, надо на Пороховой холм.
– А зачем?
– У тебя есть другие идеи? – с любопытством спросил Карререс.
– Ну, – замялась Элли, – я думаю, надо позвонить папе, предупредить, что задерживаюсь… – она говорила все тише и неуверенней, съеживаясь под горящим от возмущенного удивления взглядом Карререса. – Он же полдня за прилавком, его подменить пора… – совсем упавшим голосом добавила она.
– Допивай давай, – нетерпеливо повторил Карререс.
Элли еще раз понюхала напиток и отодвинула стакан.
– Извини, Анхельо, – сказала она, – но я как-то…
– Ты этого не пробовала и не будешь, – подхватил Карререс, – потому что не будешь. Потому что раньше такого не пила. Да?
– Неправда.
– Правда! – рявкнул Карререс. – И так во всем! Это всего лишь горсть ежевики, взбитая с молоком, и даже ее ты не можешь принять! Что уж говорить об остальном… Элли, ты, вроде бы, неглупая девушка, – сказал Карререс перехваченным голосом. – Но таких упертых… – он замотал головой, все еще силясь сдержаться, и махнул рукой: – Таких упертых баррранов… Я триста лет живу, но таких еще не встречал. Готова притворяться слабоумной, лишь бы не смотреть правде в глаза! Клаусу не нужно вынимать и пересаживать твои мозги, ты прекрасно делаешь это сама! Куда ты их засунула? В холодильник? Завернула в тряпочку и положила в шкаф? Приготовила на обед с горошком? Чем ты думаешь? Ты вообще, черт тебя возьми, думаешь?! Зачем я распинался полночи? Чтобы развлечь тебя сказками?!
Она всхлипнула, и Карререс замолчал, расхаживая по комнате. Элли дрожащим голосом проговорила:
– Причем здесь ежевика? Ничего не понимаю.
– Ежевикой я пытался накормить тебя на завтрак, вот и все. Но я рассказал столько, что об остальном ты должна бы уже догадаться. Все ведь очевидно.
– У меня голова кругом идет, – жалобно ответила Элли. – Я даже не знаю, в какую сторону надо догадываться, – Карререс сердито фыркнул, и Элли всплеснула руками: – Я же поверила тебе! Только не понимаю, причем здесь я и чего ты от меня хочешь.
Карререс, зарычав, схватился за голову.
– Ну конечно! – воскликнул он. – Что тебе заботы чокнутого доктора… Что до того, что источник иссяк, оставшись без присмотра…
– Я же не виновата!
– Нет. Виноват я. Может быть, виноваты Реме и Брид. Но не ты.
– Тогда почему? Зачем ты все это мне рассказываешь? Зачем перевернул мою жизнь вверх дном?
– Конечно. Какое дело наследной принцессе Бимини до ошибок… Что? – оборвал он сам себя, заметив потрясенный взгляд Элли.
– Я?
– Упертый баран, – проговорил Карререс, глядя в пространство. – Ты правда думаешь, что я рассказывал байки о тезке твоей матери?
– Но ведь я никогда не слышала зов… Ой, – вдруг сказала Элли и замолчала, прикусив палец и глядя расширенными глазами в пол. Карререс резко развернулся к ней, всмотрелся в озадаченное лицо и азартно оскалился.
– Давай, вылезай из домика, Элли. Обратно не полетит, – сказал он. Вздохнул: – Мне очень нужно вернуть Бимини. Но тебе это, может быть, еще нужнее. Я бы не стал вытаскивать тебя из раковины так грубо, если бы не был уверен… – увидев, как Элли сердито передернула плечами, он грустно усмехнулся. – Это твой единственный шанс стать собой. Решайся. Ты ведь чужая здесь, и сама это чувствуешь.
Элли вздохнула.
– Мне всегда казалось, что если я полюблю по-настоящему – и так же полюбят меня – я перестану быть чужой. Найду свое место, понимаешь? Больше не будет холодно и больно… Как будто любовь – это дверь, в которую можно проскользнуть, чтобы очутиться в теплом доме, где захочется остаться. Но она раз за разом захлопывается под самым носом, и мне становится еще хуже, чем было. И из-за этого со мной никому не удобно. Вот и Герберт…
– Ты любила его?
– Я старалась, – мрачно усмехнулась Элли. – Я просто хочу жить… по-человечески. Не чувствовать, как меня… выдавливает куда-то.
– Может, для этого надо пойти туда, куда тебя толкают? Ты можешь сделать вид, что не слышишь зова. Но если ты попытаешься проскользнуть в ту дверцу, за которой тебе почудится любовь… – Карререс замолчал и сморщился, будто жалея, что заговорил.
– То что?
– За дверью тебя будет поджидать Бимини.
Элли замерла, глядя на Карререса широко раскрытыми глазами, потом покачала головой.
– Значит, жить, как ты? Но ты-то смирился!
– Зачем – как я? Как многие. Думаешь, все люди находят свой дом? Большинство просто привыкает жить в скучных гостях. Я тоже хочу найти дом, Элли. Но должен исправить то, что натворил, иначе покоя не будет.
– Будет ли он потом?
– Не знаю. Я проклят, Элли, и не знаю, можно ли избавиться от проклятия.
– А я? Тоже? Но за что? Я же не виновата, что Реме сбежала! Это нечестно!
– По-человечески – да. Нечестно, несправедливо. Но какое дело силе Бимини до того, что думают о ней люди?
Элли помолчала, глядя в пол и сжимая виски. Подняла глаза на Карререса.
– Что именно я должна делать?
– Пойти со мной. Помочь найти путь и восстановить источник.
– И остаться там навсегда? Одной?
– Не знаю, – ответил Карререс. – Может быть, не навсегда. Ведь Реме пришла туда, чтобы заменить кого-то…
Элли горько усмехнулась.
– Два вопроса, – проговорила она. – Нет, три.
– Спрашивай.
– Если я откажусь, – начала Элли, с трудом выбирая слова. – Если я сейчас встану, вернусь домой и все забуду. Ну, не забуду, а стану думать, что это просто неважное приключение… понимаешь?
– Ну, ну, дальше, – подогнал Карререс. Элли набрала воздуха:
– Я смогу жить как раньше?
– Да, – неохотно кивнул Карререс. – Никто и ничто не может тебя заставить. Так же, как твою мать ничто не смогло остановить, когда она сбежала. Долгая жизнь, муж, ребенок, все как у людей. Думаю, она до сих пор жива. – Он вздохнул и через силу продолжил: – Я даже не буду говорить, что ее исчезновение и опасные чудачества твоего отца – расплата за отказ от роли хранительницы. Скорее всего – но полной уверенности у меня нет. Может быть, тебе это не грозит. Может, ты сможешь отделаться от отца или переубедить его. Может быть, ты даже научишься быть довольной тем, что есть, и жить… по-человечески. Я ответил?
– Да.
– Второй вопрос?
Элли потупилась.
– Зачем ты занялся со мной любовью? Зачем вообще делал вид, что… – голос Элли прервался, и она зажмурилась в ожидании.
– Чтобы ты начала доверять мне. Чтобы у тебя появилось желание слушать и слышать меня, – помедлив, сухо ответил Карререс, и Элли обмякла, будто из нее разом выдернули скелет.
– Замечательно, – прошептала она, и ее губы затряслись. – Просто замечательно.
– Это что-то меняет? – спросил Карререс после паузы, заполненной тихим плачем.
– Не знаю, – ответила Элли, не поднимая глаз.
– Что еще? – сердито спросил он. Элли снова всхлипнула и криво улыбнулась сквозь слезы:
– У тебя штаны какие-нибудь найдутся?
Карререс вышел из гостиной. Минуту спустя он вернулся и молча бросил на колени Элли джинсы и легкую куртку. Буркнув «спасибо», Элли оделась, подвернула штанины и рукава. Подошла к окну и задумчиво уставилась на улицу, сунув руки в карманы.
– Ты сама в это влезаешь, – пробормотала она себе под нос.
– Что? – переспросил Карререс. Элли покачала головой.
– Хорошо, говорю, что погода наладилась, – сказала она через плечо. – В дождь на Пороховом Холме невыносимо.
– Я помню, – ответил Карререс, и Элли уловила в его голосе тень улыбки.
Глава 28
Когда-то вокруг Порохового Холма был прорыт ров, но дожди размывали голые склоны, и песок с галькой, нанесенные с вершины, вместе с обломками разрушенных стен постепенно заполнили русло. Теперь только тихий ручей, обрамленный корявыми серебристыми ивами, отделял холм от города. Карререс и Элли перешли его по узкому – только-только проехать легковой машине – мосту. Здесь асфальт кончался. Песчаная дорога, выбравшись из ивняка, полого петляла по палевым волнам сорной травы, покрывающей изрезанный оврагами склон. Пахло полынью и мокрой землей. В прозрачном холодном небе темным крестом висел канюк, и иногда вниз приносились его тоскливые вскрики. Единственным ярким пятном здесь был одноэтажный домик в окружении нескольких катальп и уже побагровевших кленов. Он выглядел маленьким и каким-то заброшенным.
– Кто здесь живет? – спросил Карререс, кивая на едва заметную за деревьями черепичную крышу.
– Не знаю, – стушевалась Элли. – Я тут всего лишь один раз была, и то в детстве. Знаю только, что дорога ведет к развалинам тюрьмы, но это и так понятно…
– Странно. А я-то думал, здесь успели поиграть все дети Клоксвилля.
– В общем-то да. Особенно мальчишки, те, кто постарше, – ответила Элли. – Мои друзья здесь часто играли. Гай… Герберт. Один раз они взяли меня с собой. Было ужасно весело – там такие коридоры, знаешь, и всегда можно найти какую-нибудь интересную штуку, и здорово играть в прятки. Но я сдуру проболталась папе. На этом все и закончилось. Папа страшно кричал, в какой-то момент я даже думала, что он меня ударит. Запретил не то что подниматься к тюрьме, а даже на ручей ходить. Мальчишкам, конечно, тоже не разрешали лазать по развалинам – опасно и все такое, – но не так… не так яростно, – Элли смущенно пнула подвернувшийся под ногу камешек. – И они, само собой, не слушались. Они еще звали меня с собой несколько раз, но я очень уж боялась, что папа опять рассердится, все время отказывалась, и они перестали… Знаешь, это глупо, но когда он сам повадился туда лазать, я очень злилась и обижалась, – грустно улыбнулась она. – Ему, значит, не опасно? Нечестно же так…
– А кстати, ты не помнишь, с чего вдруг у него появилась такая идея?
– Ну, папа всегда говорил, что доктор Анхельо… то есть ты – гений, – Элли с лукавой улыбкой покосилась на Карререса, но тот оставался серьезен. – Собирал все легенды, перечитал все записи, которые хранились в музее – ну, знаешь, типа доноса трактирщика после взрыва тюрьмы – вроде как ты был алхимиком и взорвал все нарочно, а он не виноват и просит помиловать…
– Мелкий мерзавец! – буркнул Карререс. – Ничего удивительного…
Элли обалдело взглянула на доктора, потом сообразила:
– Ах да, ты же был с ним знаком… – она потрясла головой. Никак не получалось увязать бледные строчки на хрупкой побуревшей бумаге, от которой пахнет древней пылью, – будто из библиотеки привидения, – с живым и вполне материальным Анхельо.
– Но каков подлец! – горячился Карререс. – Впрочем, у него были резоны трястись за свою шкуру. Я покупал у него иногда всякую мелочь, – туманно пояснил он. – Извини. Рассказывай дальше.
– Ну вот, – папа перечитал кучу всяких таких бумаг и вообще всегда был твоим фанатом, – продолжила Элли. Нахмурилась, постучала костяшками пальцев по зубам, пытаясь припомнить. – Кажется, все началось из-за Гая, – сказала она. – Герберт, когда вырос, забросил это, а Гай… Он настоящий маньяк… был? – Элли задумалась.
– Не важно, – отмахнулся Карререс.
– Короче, Гай немножко подвинулся на всех этих раскопках, не вылезал из музея и все мечтал найти пиратские сокровища. Представляешь, он записывал детские считалки – говорил, что в них зашифрована вся информация, и надо только догадаться, как извлечь ее. У него аж глаза светиться начинали, когда он рассказывал – вот, мол, где-то в катакомбах запрятан сундук, набитый старинными монетами, да не простыми… Ну что ты смеешься? Думаю, ему этот сундук не очень-то был нужен, просто нравилось искать.
– Думаю, до сих пор нравится, – вставил Карререс.
– Может быть… Гай все время, когда не торчал в музее, крутился вокруг холма. И конечно, стоило ему что-нибудь найти, как об этом чуть ли не весь город узнавал: он носился по знакомым, хвастался, расписывал, где нашел, как да до чего это важно… Гай опасался лезть в засыпанные подвалы, зато додумался просеивать песок со дна ручья. Наверное, он перекопал все русло, и не один раз, – улыбнулась Элли.
Карререс окинул взглядом склон.
– Насколько я помню, в подвалах были сделаны стоки, – проговорил он. – Вода и отходы сливались в ров. Так что вполне возможно, что дождями могло вынести какую-нибудь мелочь – крыши-то нет, во время дождей наверняка все затоплено… – он снова посмотрел на вершину, огляделся по сторонам.
– Когда Гай раздобыл решето, как у золотоискателей, оказалось, что унесло довольно много, – кивнула Элли. – В основном чепуху – ложки, пуговицы, черепки, осколки колб из лаборатории того ужасного доктора… опс, – смутилась Элли. – Я все никак не привыкну, что это ты, – пробормотала она. Карререс тихо фыркнул. После небольшой заминки Элли продолжала:
– Представляешь – среди всякого мусора он нашел золотой медальон. Маленький, но очень красивый, с узорной крышечкой. Гай прибежал в аптеку, и они с отцом вместе отчистили медальон от грязи… Да что ты все оглядываешься? – встревожившись, Элли тоже завертела головой.
– Показалось, – отмахнулся Карререс. – Почему Гай первым делом пришел к вам?
– Случайно, – пожала плечами Элли. – Сильно порезался, когда рылся в решете. Я помню, как мы толкались у раковины: Гай лез отмывать медальон сам, намочил бинты, и папа ворчал, что если он не угомонится, придется перевязывать заново. Он сам отчистил узор старой зубной щеткой, очень аккуратно, только Гай все равно волновался, конечно. А потом крышка открылась, и мы увидели, что внутри спрятана гравюра, портрет какой-то женщины…Думаю, тот, кто сделал эту гравюру, был большой художник, – задумчиво сказала Элли. – Знаешь – это был очень простой портрет, никаких украшений, только лицо. Она как бы выступало, сплеталось из темноты… Очень красивое лицо, и очень странное. Как будто если долго смотреть на него, то увидишь что-то за… или попадешь куда-то. Только вот… – Элли замялась, покачала головой, не находя слов, не уверенная, что уловила настроение художника, а не стала жертвой иллюзии.
– Оно показалось тебе знакомым? – быстро спросил Карререс.
– Нет, с чего бы? – удивилась Элли. – А вот папе, по-моему, да, – вздохнула она и удивленно рассмеялась: – А! Это был портрет Реме? Мамы?
– Судя по описанию – да. Ти-Жак и правда был большим художником. Мог быть, если бы не побоялся, – уточнил Карререс. Элли кивнула, вновь вспомнив едва уловимый налет карикатурности – словно прозрачная плесень, покрывающая еще свежий на вид кусок хлеба.
– Папа как будто обрадовался и испугался одновременно – а еще рассердился, – продолжала она. – А потом вдруг начал клянчить медальон у Гая. Пытался купить… Потом делал вид, что забыл его на столе, что уронил в слив раковины, – в общем, вел себя страшно глупо и некрасиво. Гай просто сбежал и еще долго обходил аптеку стороной. Уж больно неловко было смотреть, как папа всеми правдами и неправдами выманивает эту штуку. В общем, Гай удрал и унес портрет, чтобы выставить его в самой лучшей витрине.
– Так с тех пор медальон в музее?
Элли кивнула, и на лицо Карререса набежало облачко. Он снова оглянулся, потом прищурился на домик среди кленов, будто соизмеряя расстояние, с досадой покачал головой.
– Это плохо? – спросила Элли.
– Это неудобно. Понимаешь, когда Ти-Жак делал оболочку для миниатюры, его состояние… Сейчас бы это назвали «тяжелым творческим кризисом», – усмехнулся Карререс. – Придумывать свое он уже не мог, и в поисках вдохновения влез в мой дневник. Поэтому позже я смог использовать медальон по-своему, и теперь он может нам понадобиться. Но что было дальше?
– Папа, когда немного успокоился, решил искать бумаги до… твои бумаги, – ответила Элли. – А я никак не могла понять, что он хотел узнать и почему так завелся из-за этого медальона…
– Но ты же спрашивала его? Что он ответил?
– Сказал, что это портрет твоей возлюбленной, – уныло пробурчала Элли и мрачно посмотрела на расхохотавшегося Карререса.
– Балда ты, принцесса, – улыбнулся доктор. – Так Клаус именно тогда начал раскопки?
– Ага. Пару дней он пробыл чуть ли не в ступоре, а потом загорелся. Перестал есть, даже гадать перестал. Бросился искать твои записи, хотя раньше все стенал: мол, он бы поискал, только годы уже не те по заваленным подвалам ползать, да и смысла нет – как ни жаль, но записи гения наверняка погибли. А тут прямо как с ума сошел… Гай немножко сердился, называл папу конкурентом, но у него самого уже не было времени на раскопки – старый смотритель умер, и музей полностью остался на Гае. А папа, конечно, обещал отдавать в музей все ценное.
– Мои лабораторные журналы и дневники к ценному, конечно, не относятся, – с горьким ехидством заметил Карререс.
– Ну, может, он просто хотел сначала сам прочитать…– смутилась Элли. – Смотри, здесь, оказывается, живут! – воскликнула она, замедляя шаги и указывая на дом. Вблизи вид у него был вполне жилой, хотя и престранный.
Они остановились у калитки. Дворик с двумя тощими клумбами – календула и табак – был окружен низеньким шатким забором. Скромная вывеска на калитке, обещающая гадания на раковинах и пиво из холодильника, терялась на пестром фоне стены. Весь фасад занимало нарисованное прямо на штукатурке распятие: черный Иисус в ярких разноцветных одеждах, блестящее от пота лицо раззявлено в безмолвном вопле. Картину недавно подновили, покрыв свежей краской выгоревшие на солнце участки. Дверь была чуть приоткрыта; от этого казалось, что живот Иисуса разошелся от крика, и теперь его от подбородка до пупка пересекает черная щель.
– Нда, – проворчал Карререс, внимательно оглядев картину, и покачал головой. Элли понадеялась, что сейчас они пойдут дальше, мимо, прочь от этого дома: от яростно-яркого распятия ей было сильно не по себе. Но доктор был хмур, сосредоточен, и уходить явно не собирался.
Карререс толкнул калитку, но она оказалась заперта изнутри. «Эй, как насчет пива?» – окликнул он. Никто не отозвался. Доктор резко оглянулся через плечо – на этот раз Элли показалось, что она тоже слышит тихий шорох. Бродячая собака мышкует в высокой траве, попыталась Элли успокоить себя и с трудом удержалась, чтобы снова не обернуться.
– Заглянем за дом, – бросил Карререс и пошел вдоль забора. Элли, нервно посматривая на чудовищную фреску, засеменила следом.
Хозяин действительно нашелся на заднем дворе. Прижав к животу таз, он с выражением тихого довольства на черном, как свежий асфальт, морщинистом лице разбрасывал отруби. Под его ногами суетливо толклись куры. Вязаный берет в психоделическую полоску едва держался на седых курчавых волосах. Черное пальто до пят, испачканное по краю отрубями и куриным пометом, сплошь увешивали разномастные значки. Их было так много, что при каждом движении старик тихо брякал и звенел. Особенно выделялась здоровенная пластиковая бляха, с которой улыбался жизнерадостный румяный заяц в зеленых шортах. Услышав шаги, старик поднял голову и кивнул Элли и Каррересу, как старым, давно поджидаемым знакомым.
– Очень сильный амулет, – сказал он, перехватив восхищенно-смеющийся взгляд Элли. – Мне подарил его русский матрос в благодарность за одну услугу. Хорошо помогает от хулиганов.
– Вас часто донимают хулиганы? – спросил Карререс.
– Нет, конечно, я же никогда его не снимаю, – удивленно ответил старик.
Карререс оперся о низкий забор, наблюдая за курами.
– Я рад, что вы не свалились вчера с инфарктом, – негромко сказал он, не поднимая глаз.
– Ну что вы, Барон, у меня крепкое здоровье. К тому же я давно вас жду.
Старик высыпал остатки отрубей, отряхнул ладони об пальто и протянул руку доктору.
– Меня тоже зовут Ван Вогт, – без особой нужды сообщил он. – Зайдете выпить чаю?
Глава 29
Дом Ван Вогта состоял из единственной просторной комнаты. Здесь сильно пахло вареной курятиной и горелой травой. Посреди комнаты торчал столб, подпирающий конический потолок. Чистый дощатый пол устелен пестрыми ковриками. Допотопный телевизор на ящике из-под консервов напротив покрытого застиранной скатертью стола. Низкая кровать, кое-как застеленная старым спальным мешком из скользкого нейлона. Верстак в углу отгораживала от комнаты пластиковая штора в веселенький цветочек, – Ван Вогт поспешно задернул ее, но Элли успела заметить, что он заставлен множеством игрушечных паровозиков.
– Скучно, знаете ли, на пенсии, – смущенно пробормотал Ван Вогт.
Он аккуратно повесил на спинку стула свое брякающее пальто, – под ним оказался серый костюм и скромный галстук, какой впору носить мелкому клерку. Поправив берет, чтобы тот крепче держался на голове, старик засновал между комнатой и кухней.
Представление о чае у Ван Вогта оказалось своеобразным. Первым делом он притащил стаканы и толстую бутыль в соломенной оплетке – увидев ее, Карререс издал невнятный звук, и выражение лица у него сделалось таким, будто доктору предложили надкусить живую лягушку. Следом появились стопка тарелок, большая эмалированная миска и маленькая жаровня, накрытая частой решеткой. Под ней тлели угли, и по комнате сразу запахло аппетитным сладковатым дымком.
– Раздуй огонь, деточка, – попросил старик Элли, и та послушно склонилась над жаровней. От ее дыхания по краям угольков побежали оранжево-шелковые нити. – Вот так, – одобрил Ван Вогт. – Вы же не завтракали? Я вас угощу мясом, очень свежим, в супермаркете вы такое не найдете, да и в лавках тоже!
Старик метнулся обратно на кухню.
– Терпеть не могу курятину, – шепнула Элли, скорчив рожицу. Из кухни донесся шум, оборвавшийся сердитым возгласом старика и звоном разбитой посуды. Пару секунд спустя Ван Вогт вернулся, удерживая за хвост и шею пухлую зеленую ящерицу с высоким гребнем вдоль спины. Он мелкими шажками приблизился к столу, сунул ящерицу в миску, крепко прижал ко дну и вытер пот. На руке Ван Вогта вспухли царапины, явно оставленные тупыми, но крепкими когтями.
– Дерется, – сообщил старик и пососал запястье. – Подай-ка, детка, нож.
– Это что? – спросила Элли севшим голосом.
– Оставил сегодня один молодой человек, просил подержать. Но уже не вернется, можно съесть, – объяснил Ван Вогт. – Очень вкусное мясо, нежное и мягкое…
– Это же папина игуана, – повернулась Элли к Каррересу. Глаза у нее стали как блюдца. – Папина игуана!
– Ты уверена? – спросил Карререс. – Твой отец, извини, на молодого человека не тянет, а ящерицы все на одно лицо…
Не слушая доктора, Элли вскочила и потянула миску к себе.
– Отдай! – крикнула она, и старик растерянно выпустил игуану из рук. Элли попыталась выхватить ее из миски, не удержала, и ящерица грузно шлепнулась на пол. Ничуть не пострадав от падения, она вперевалку устремилась к приоткрытой двери. Элли бросилась следом, споткнулась, попыталась ухватиться за подвернувшуюся штору и завалилась на бок, въехав локтем в верстак с моделями Ван Вогта. На пол посыпались паровозики. От одного отскочило колесо и подкатилось к ящерице. Игуана сделала угрожающий выпад и побежала быстрее. Понимая, что ящерица вот-вот выскочит на улицу, где поймать ее будет практически невозможно, Элли отчаянно прыгнула вперед, падая на живот и изо всех сил вытягивая руки.
Ей удалось схватить ящерицу за хвост. Вконец раздраженная всеми этими приключениями игуана громко зашипела и, вывернувшись из рук, повернулась к Элли. Не успела та перехватить хвост покрепче, как игуана бросилась вперед. Элли едва успела отдернуть голову – роговые челюсти сомкнулись, и ящерица, не переставая шипеть, по-бульдожьи повисла на ухе Элли. Девушка сдавленно взвизгнула и ухватилась за толстую тушку, пытаясь отодрать от себя ящерицу, но та только крепче сжала челюсти. Несмотря на боль, Элли разбирал истерический смех.
– Осторожно, деточка, она ест твою голову! – испуганно воскликнул Ван Вогт, бросаясь на помощь.
Из глаз Элли брызнули слезы. Ослабев от боли и хохота, она уже могла только придерживать игуану, не давая ей повиснуть на ухе всем телом. Вокруг, причитая и спотыкаясь об паровозики, кружился Ван Вогт, пытаясь перехватить ящерицу.
Карререс со вздохом отстранил старика.
– Я могу сделать куклу, но это долго, – пробормотал Ван Вогт.
– Не валяйте дурака, – мрачно ответил Карререс, склоняясь над всхлипывающей Элли. Отведя ее руки, он аккуратно накрыл морду игуаны ладонью. Ящерица немедленно разжала челюсти и обмякла. Карререс подхватил ее на руки.
– Давай клетку, – сказал он Ван Вогту.
– Может, все-таки позавтракаем? – жалобно спросил тот, и доктор зашипел не хуже игуаны.
– Клетку! – рявкнул Карререс. – Вставай, – бросил он Элли.
Всхлипнув в последний раз, она кое-как поднялась с пола. Ее ухо светилось багровым пламенем, а мочка успела посинеть. Присмиревшая игуана, полностью удовлетворенная победой, уютно обвисла на руках Карререса. Вид у нее снова был надменный и сонный, – ничего общего со свирепой зверюгой, которая совсем недавно пыталась сожрать свою хозяйку. С кухни доносился грохот и холодный звон – Ван Вогт колол лед.
– Цирк с конями, – проворчал Карререс, садясь за стол и пристраивая игуану на коленях. Он почесал ящерицу у гребня, задумчиво рассматривая пятнышки на чешуе.
– Ты уверена, что это она? – спросил он Элли.
– Никаких сомнений, – буркнула та, держась за ухо. – Сволочь кусачая…
Ван Вогт вышел из кухни с ведерком льда в одной руке и клеткой в другой. Дно клетки устилала шелуха и перья.
– Молодой человек принес ее на руках, – объяснил старик, отдавая лед и чистый носовой платок Элли. – Пришлось сажать в куриную…
Карререс затолкал совсем размякшую ящерицу в клеть и захлопнул дверцу.
– Так кто ее принес? – спросил Элли, прижимая к уху завернутый в платок лед. – Такой плотный, с усами…
– Нет, нет, – оборвал Ван Вогт. – Совсем молодой человек, но очень серьезный. И совсем, совсем сумасшедший.
Элли захлопала глазами. Какой-то ненормальный ограбил аптеку и украл игуану, а потом пошел прогуляться по развалинам? Зачем? И где был отец, как он позволил утащить ящерицу? Может, грабитель связал его или вовсе убил? Она в ужасе прижала ладонь ко рту.
– А плотный и усатый тоже приходил, только раньше, совсем рано утром, – ошарашил ее Ван Вогт. – Я его знаю – господин Клаус Нуссер, у него хорошая аптека… там есть лекарства для таких, как я, понимаете?
– Нет, – сказала Элли.
– Да, – одновременно с ней ответил Карререс. – Значит, сегодня с утра здесь побывали господин Нуссер и молодой человек с игуаной?
Ван Вогт кивнул:
– Господин Нуссер купил пива и пошел к тюрьме. Прям как два года назад, он же раньше каждый день сюда ходил и всегда покупал у меня пиво… – старик замолчал, и его глаза остановились на забытой бутыли.
– Потом, – остановил его Карререс.
– Молодой человек оставил ящерицу и тоже поднялся к тюрьме, но он уже обратно не пойдет, – закончил Ван Вогт.
– Почему?
– Совсем сумасшедший, – вяло пояснил старик и замолчал, явно не желая вдаваться в подробности.
– Кто-нибудь еще? – спросил Карререс.
– Еще твой зомби, – обернулся Ван Вогт к Элли. – Отличная работа, деточка, высший класс!
Элли поежилась, стерла ладонью струйку воды, стекающей на шею с подтаявшего компресса.
– Мой зомби… – тупо повторила она. Карререс отчетливо хрюкнул и закатил глаза.
– Только на ночь его надо в круг из мела, а то видите – бродит теперь сам по себе, портится, – сочувственно добавил Ван Вогт. – За ними глаз да глаз нужен, особенно когда душу успел перехватить кто-то другой.
– Буду иметь в виду, когда решу завести еще одного, – кивнула Элли.
– Так вот, этот зомби… Он тоже по привычке хотел купить у меня пива, но я, конечно, не продал. Хотел развеять, а потом подумал – хороший зомби, крепкий, хозяин наверняка расстроится. Да и жалко как-то, я их уже много лет не видел. Просто прогнал.
Старик все-таки дотянулся до бутыли и разлил по стаканам тягучий, почти черный ром.
– Короче, все в сборе, – сказал Карререс, машинально беря стакан. – Интересно все-таки, кто приволок игуану?
– Герберт, – ляпнула Элли.
– Думаешь? – оживился Карререс.
Элли пожала плечами: