Осколок империи Ерпылев Андрей
— Вы хотите, чтобы моя мама никогда не получила весточки от меня? Это жестоко, Валерий Степанович.
Зубов сидел, в отчаянии обхватив голову руками, и не знал, что делать. Когда он поднял глаза, спектрометрист смотрел на него. Печально, кротко, как раненое животное.
— Идите… — шепнул он одними губами…
Геолог, тяжело опираясь на превращенную в посох слегу, шел прочь. Он оглянулся только один раз, но из-за деревьев уже не было видно заброшенной деревеньки…
Чем ближе подходила колонна к «дефиле», тем мрачнее становился бывший атаман. Напрасно пытался растормошить его Чернобров — казак не хотел поддерживать разговор и смеяться шуткам. По узкому коридору между скалами он прошел одним из последних. Для себя он уже все решил, но не мог не встретиться с Владимиром Леонидовичем, которого не видел столько лет. Не мог не покаяться…
— Почему там мало людей, — разлепил он губы, когда маленький отряд ехал через непривычно пустынную деревню.
Всех освобожденных зеков разместили на берегу озера, в палатках, под надежной охраной. Жестоко было загонять в новый лагерь только что спасшихся из другого лагеря людей, но иначе было нельзя. Нужно было убедиться, что они не будут представлять угрозы для Новой России. Сейчас с ними работала контрразведка. Отпустили с Коренных одного только бывшего комдива, за которого тот поручился…
— Мы эвакуируемся, — пожал плечами Манской, нахохлившийся в седле: не верилось, что сейчас июнь-месяц — сеял мелкий нудный дождь, шершавивший озеро и оседающий тяжкой влагой на провисших ветвях деревьев. Даже природа, похоже, не рада была возвращению «блудного сына». — Долго рассказывать, но обитать здесь, у самых Врат, стало неуютно.
— Куда? — безразлично поинтересовался Алексей.
— Как можно дальше отсюда. Деревянные дома будут сожжены, кирпичные — взорваны. Мы постараемся как можно лучше замаскировать следы нашего пребывания здесь. А если выпадет удача и по нашим следам никто здесь не появится — природа все доделает за нас.
— Жаль, столько трудов потрачено…
Разговор не клеился.
Генерал-губернатор сам вышел навстречу отряду, и у Алексея сжалось сердце: как же постарел этот человек за минувшее десятилетие, как сильно сдал. Оставлял он его мужчиной в рассвете сил, только-только перешагнувшим вершину своей жизни, а встретил настоящего старика…
Еланцев молча стоял на крыльце и ждал. Только когда Коренных соскочил с седла, подошел и сделал попытку опуститься на колени, порывисто шагнул вперед и заключил его в объятия.
— Простите… — начал было Алексей, но Владимир Леонидович перебил его:
— Это ты меня прости, Алеша, что не помог тогда тебе…
Мужчины долго стояли под дождем, и постороннему могло показаться, что это дождевые капли бегут у них по лицам, а вовсе не слезы…
Мужчины сидели за столом и беседовали. Праздника по поводу возвращения не получилось — слишком много было дел и проблем.
— Все в спешке, все наскоро, — Владимир Леонидович словно извинялся перед другом. — Мы думали, что у нас в запасе есть время… Может быть, полгода или год, но… Обстоятельства изменились, нужно торопиться.
— А что случилось? — Манской был удивлен: что могло случиться за несколько дней. — Если вы о погоне, то наша контрразведка позаботилась о ложном следе…
— Нет, дело не в погоне за бежавшими каторжниками. Пока вы были в отлучке, бежали геологи.
— Что-о? Как им удалось?
— Стечение обстоятельств и… разгильдяйство. Обычное разгильдяйство, — развел руками генерал-губернатор. — Но не кипятитесь — я не хочу никого наказывать. Конечно, можно было отправить за ними погоню. Но спохватились слишком поздно. Время упущено.
— Почему?
— У беглеца всегда тысяча дорог, — улыбнулся академик Привалов, тоже приглашенный на холостяцкий ужин. — А у погони — только одна. Так, кажется, говорят на Востоке.
— К тому же мы не можем выделить достаточное количество людей для погони. Наша славная контрразведка, конечно, справилась бы с этим, но… У них и так дел невпроворот со вновь прибывшими. Сейчас у всех много дел. Алексей Кондратьевич, когда вы отдохнете, и вам найдется дело.
— Я отдохнул в дороге, — отложил столовый прибор Коренных. — Пока у меня нет обязанностей, Владимир Леонидович, я мог бы заняться этими геологами.
— Вы с ума сошли! Вам надо обязательно отдохнуть и обратиться к врачам!
— Я здоров. Позвольте мне сделать хоть что-то полезное для Новой России.
— Я мог бы помочь кон… Алексею, — вставил Чернобров, несколько дичившийся окружавших его «золотопогонников».
— Даже не знаю, что вам сказать… Времени прошло много…
— Ты молодец, контра, что вытащил меня оттуда, — Тарас сопел в нескольких шагах позади Алексея. — Что-то не хочется мне в ваш белогвардейский рай…
— Брось, комдив. Война давно позади. Все мы русские люди и пора наконец перестать мерить друг друга цветом. Красный — белый…
— Зеленые еще были, — хохотнул Чернобров.
— Вот, догоним этих геологов, вернем их назад и будешь привыкать понемногу. Жену тебе подберем…
— Ты сам-то женат?
— Да как-то не получилось…
— А меня, собака, женишь!
— Пришли, — буркнул проводник из молодых новороссов, шедший впереди: генерал-губернатор смог выделить в помощь Коренных и Черноброву только двух человек. — Вон деревня.
— Узнаешь, — обернулся казак к бывшему комдиву. — Вот сюда вы нас тогда и загнали.
— Памятное местечко! Повезло вам тогда, контра.
— Кому повезет, у того и петух снесет…
Надежды отыскать беглецов в деревне не было, но, посовещавшись, «отцы-командиры» решили проверить избы — вдруг да найдется какойнибудь след.
— Слушай, — Чернобров покрутил носом перед дверью очередного дома. — Вонища какая! Даже вроде бы мертвечиной наносит, а?
— Да, падалью тянет. Может, какая животинка за завалинкой сдохла?
— Может быть, может быть…
Алексей дернул на себя тугую дверь и отшатнулся: прямо напротив двери, прислонившись спиной к стене, сидел покойник.
— Кажется, нашли одного, комдив.
По всему было похоже, что умер человек недавно — мухи сновали по синюшного цвета лицу, заросшему щетиной, но червей еще не было. Обнаружился и источник запаха: видимо, убит он был выстрелом в живот — огромный, как у женщины на сносях, посиневший, тот выпирал из-под расстегнутого плаща.
— Перессорились они, что ли? — Чернобров подобрал с пола две винтовочные гильзы, понюхал.
— Точно! И еще один раненый тут лежал, — доски в углу были пропитаны кровью. — А этот, пока жив был, его перевязывал. Вон, рубаху разорвал на бинты.
— Тем более далеко не уйдет. Поспешим — догоним. Или найдем под кустом где-нибудь.
— Манской говорил, их четверо было.
— Те двое третьего тащат — понятное дело. Догоним!
— А с этим что делать?
— Похороним по-людски. Нельзя человека просто так бросать. Как собаку.
Но стоило прикоснуться к трупу, как тот открыл мутные глаза.
— Он живой!
— Да нет, кажется… Бывает так у покойников…
— Помогите… — прохрипел «покойник», разом разрешив все сомнения…
— Вот он, зачинщик! — бойцы приволокли Егора Столетова к капитану, сидящему за своим столом чернее тучи.
Было с чего мрачнеть: по самым скромным подсчетам, бежали почти две трети заключенных, половина охраны была убита или тяжело ранена, склады разгромлены, бежавшие унесли с собой практически все наличное оружие. Попытка связаться с Кедровогорском ничего не дала — телефон молчал, а радиостанции в лагере не было. Оставалось полагаться исключительно на свои силы, и теперь зеки под жиденькой охраной восстанавливали колючую проволоку и вышки. Наверное, в этом не было особенной необходимости — у заключенных была отличная возможность скрыться, но они предпочли остаться в лагере. Но что за лагерь без ограды? Естественно, график работ был сорван, котлован превратился в огромное озеро.
«Надо как-то добраться до города и попросить… нет, потребовать бойцов для прочесывания леса и отлова сбежавших, — думал Григорий Никифорович, сжимая раскалывающуюся от боли голову. — И еще несколько сотен зеков для устранения последствий бунта и продолжения работ…»
— Кто такой, — поднял он мутные глаза на Столетова.
— Один из зачинщиков, — напомнил сержант. — Зеки говорят, что он и еще несколько затеяли драку с урками, с которой все началось.
— Политический? Почему не ушел с остальными?
Егор молчал.
— Ну молчи, молчи… Дрезину наладили?
Кроме всего прочего, бунтовщики своротили с рельсов и перевернули дрезину — единственное средство связи с городом, но разобрать рельсы им оказалось не под силу.
— Так точно, товарищ капитан! Прокатимся с ветерком.
— Грузите этого и обоих убитых лейтенантов. Остаешься за старшего. Чуть что — стрелять на поражение, патронов не жалеть…
Двое бойцов споро работали рычагами, дрезина легко неслась по железнодорожной ветке, проложенной для снабжения строительства по таежной просеке. Дующий в лицо ветерок немного умерил боль, и капитан обрел способность трезво мыслить. По пути до города следовало мысленно составить отчет о произошедшем. Да такой, чтобы у начальства не возникло мысли сразу поставить проштрафившегося капитана к стенке. Как знать, может быть, кривая вывезет — даже в звании не понизят…
Увы, жизнь — как зебра, полоса светлая, полоса черная. Километрах в тридцати от лагеря дрезина начала сбавлять ход.
— В чем дело? — очнулся от дум капитан.
— Да рельсы впереди разобраны, товарищ капитан! — чуть не плача повернул к нему лицо молодой боец. — Видите?
Дело обстояло еще хуже: полотно было не разобрано, а взорвано, да так, что вывороченные рельсы были перекручены, как куски алюминиевой проволоки. Даже думать нельзя было восстановить путь имеющимися силами.
— Твои дружки? — вне себе от ярости, капитан схватился за кобуру. — Отвечай, собака!
— Не могу знать, гражданин начальник, — покачал головой раненый зек. — Я в лагере оставался.
— Потащим на себе, — распорядился Полешков, умерив ярость: никуда не денется этот гаденыш — придет и его время. — Афонин — ты первый.
— Тут до основной дороги километра четыре осталось, — проявил инициативу боец. — Там полустаночек. Мы с Тюриным сбегаем, может, телегу найдем или что-нибудь вроде.
— Или приведем кого на помощь — дрезину переставим после разрыва, — бойцам явно не хотелось тащить на себе раненого.
— Добро, — поразмыслив, решил капитан. — Одна нога здесь — другая там. А то до ночи прокопаемся…
Солнце припекало, трупы двух лейтенантов уж начинали подванивать, ждать было скучно, и Григорий Никифорович пнул в бок раненого зека, тоже напоминающего покойника.
— Так что это за золотопогонники были, которые ваших освободили?
— Я не знаю.
— Знаешь, шкура, знаешь. Но ничего, язычок-то тебе развяжут.
Столетов ничего не отвечал на это.
— Десять лет назад аккурат в этих самых местах тоже беляки будто из-под земли повылезли. Кирсановку взяли, город… — Полешков заметил, что зек внимательно смотрит на него. — Я тогда совсем зеленым был, отличился, наган вот этот получил. Видишь? — он продемонстрировал именную табличку. — Правда, наши им тогда наваляли… Вот я и думаю: может, не ушли они тогда за кордон-то? Может, где-то в этих лесах окопались? Что молчишь?
— Что сказать? Я тоже тогда был среди тех, что навалял.
— Да ну? На одной стороне, значит, воевали?
— Да, я даже был ранен…
— И меня ранили. Что ж ты к контрикам-то подался? Какая статья?
— Пятьдесят восьмая.
— Изменник родины, значит…
— Я родине не изменял, — твердо ответил Егор. — Потому и остался. Она мне изменила — да.
— Родина? Тебе? Да кто ты такой, чтобы она тебе изменяла?
— Человек. Простой русский человек…
— У нас сейчас все советские.
— Вот в том-то и дело. Потому война и продолжается.
— Какая еще война?
— Гражданская.
— И кто с кем?
— Русские с советскими, — улыбнулся Егор.
— Ах ты, контра! — взбеленился Григорий. — Морда белогвардейская!
Волна мутной боли захлестнула череп, и капитан едва удержался, чтобы пуля за пулей выпустить в скалящего зубы зека весь барабан…
До города добрались без приключений, и капитан Полешков, оставив бойцов охранять едва живого пленного, кинулся в управление. Благо оно находилось неподалеку от станции «Кедровогорск-товарная» на самом въезде.
Несмотря на поздний час, в управлении было полно народу, на Григория Никифоровича с его перевязанной головой все косились, но вопросов не задавали — не принято тут было задавать лишних вопросов.
— Здравия желаю, товарищ старший майор,[35] — ворвался капитан в кабинет начальника.
— Полешков? — поднял голову от бумаг бритый наголо, дородный мужчина с красными ромбами в петлицах. — Почему голова перевязана? Ранен?
— Ерунда, товарищ старший майор — до свадьбы заживет! В лагере ЧП — массовый побег заключенных. Прошу выделить в мое распоряжение две-три роты для прочесывания тайги…
— С ума сошел, капитан! У меня сейчас каждый человек на счету!
— А что случилось?
— Война, капитан!
В голове опешившего Григория Никифоровича будто бомба взорвалась: гражданская? Значит, прав был раненый зек, и кавалеристы-золотопогонники неспроста…
— С кем война? — упавшим голосом спросил Полешков.
— Как с кем? С немцами! Радио не слушаешь, что ли? Хотя какое там у тебя радио…
— Когда?
— Да вчера же. Двадцать второго. И диверсанты эти еще…
— Диверсанты?
— Ну да. Рельсы взрывают, коммунистов по деревням вырезают — все силы брошены сейчас на их поимку.
— Так, может, товарищ старший майор…
Григорий, сбивчиво и невнятно, поведал внимательно слушающему начальству о побеге. Но вместо сочувствия услышал в ответ:
— Чокнулся, Полешков? Какие еще белогвардейцы? Тебя так зеки по кумполу наладили, что шарики за ролики заехали. Диверсанты это! Немецко-фашистские диверсанты и их местные пособники. Шифрограмма из Москвы пришла. Ты не ляпни кому-нибудь про беляков — враз в дурдоме окажешься. Две роты я тебе не дам — роту максимум. Бери эту вот бумажку, — старший майор быстро набросал несколько строчек на официальном бланке и пришлепнул печатью. — И тащи в двести двенадцатую. Выпишут там тебе новых зеков вместо тех, что ты проворонил. И чтобы объект — как часы! Понял?
Ничего не понимающий Полешков оказался за дверью с зажатым в кулаке требованием. Откуда-то доносилось грозное:
- Вставай, страна огромная,
- Вставай на смертный бой
- С фашистской силой темною,
- С проклятою ордой!
7
— Появился наконец…
Алексей Коренных и бывший комдив уже почти три месяца жили в Москве. Визит в Кедровогорск ничего не дал — Иван Лапин так дома и не появлялся, Николай Мякишев — появился, но, по словам его жены, его тут же «загребли в солдаты». Не верить несчастной женщине, бьющейся как рыба об лед с выводком детишек, не было причины, поэтому все силы друзья бросили на поиски геолога Зубова. Но тщетно. Создавалось впечатление, что в Кедровогорске он даже не появлялся. Или не задержался.
Долго можно рассказывать, как добирались на перекладных до Москвы Коренных с Чернобровом. Документы, выправленные ведомством Крысолова, не подвели, но сыграла на руку и царящая по всей стране неразбериха. Поезда то и дело надолго останавливались, попуская «литерные» составы с грузами для фронта, а то и вообще расформировывались. Из уст в уста передавались страшные слухи о том, что гитлеровцы уже взяли Минск, Вильнюс, Ригу и рвутся на восток. И газеты, попадающие в руки на станциях и тут же зачитываемые до дыр, эти слухи опровергали: оставлены Красной Армией не только эти города, но и Псков, Таллин, осаждена Одесса, идут бои за Киев и Смоленск…
С каждым таким известием бывший комдив мрачнел все больше: его место было на фронте, там, где льет кровь его дивизия, а не здесь, в тылу. И Алексей едва удерживал его.
В Москве они оказались только в середине августа. Коренных никогда не бывал в новой столице, поэтому преобразившийся, подобравшийся, готовящийся к обороне город его поразил не так, как помнящего его довоенным Черноброва. Но чем дольше он жил в нем, тем больше горечи копилось в душе, тем больше хотелось, плюнув на все, взять в руки винтовку и встать на защиту страны. Какие могут быть деления на красных и белых, на большевиков и их противников, когда на карте — судьба Родины? И теперь уже его приходилось сдерживать Тарасу.
Постоянное, посменное наблюдение за домом, где жил Зубов, наконец увенчалось успехом…
— Прямо сейчас нагрянем? Или подождем до вечера?
— Сейчас. А то опять потеряем.
Геолог открыл двери сразу.
— Вы ко мне, товарищи?
— К тебе! — Чернобров за грудки втолкнул исхудавшего до неузнаваемости (Крысолов снабдил их фото) мужчину в квартиру. — Не ждал?
— Так вы оттуда, — почему-то сразу догадался Зубов. — Прошу, прошу…
Странно было такое слышать от человека, который болтался в руках, словно тряпка, но Тарас выпустил его.
— Некогда нам тут с тобой, — буркнул он. — Кому успел рассказать о Запределье?
Алексей молчал, изучая бумажку, выпавшую у геолога из рук.
— Рад бы рассказать, — бледно улыбнулся Валерий Степанович. — Да кто меня будет слушать? Война… Всем сейчас не до фантастических сказок о затерянных мирах.
— А пропадал столько времени где?
— Был ранен, — неуклюже пожал одним плечом Зубов. — Колхозники подобрали меня на лесной дороге, выходили… Провалялся у них почти три месяца. Повезло еще, что пуля прошла навылет… С вокзала сразу зашел в свой институт, но там от меня только отмахнулись. Повестку вручили — и все.
— Что за повестку?
— Вот эту, — Алексей отдал Черноброву бумажку. — Он призван в городское ополчение. Как в двенадцатом году…
— В каком еще двенадцатом?
— В одна тысяча восемьсот двенадцатом, Тарас. Когда Наполеон подошел к Москве. Сейчас ведь тоже Отечественная война…
— Повестка, не повестка… Кончать с ним надо, пока рассказать никому не успел.
— Погодите, — Валерий Степанович улыбнулся. — Я ведь иду на фронт. Вполне вероятно, что в первом же бою… Вояка из меня, сами видите, никакой…
— Ну, уж нет!
— Погоди, Тарас. А если мы пойдем с вами?
— Чтобы убедиться?
— Чтобы тоже бить германцев. Вы сможете это устроить?
— Устроить… Почему бы и нет: я отлично знаю нескольких людей из нашего института, для которых призыв — трагедия. Вы могли бы пойти вместо них.
— Это невозможно, — подал голос бывший комдив. — Документы и все такое.
— Я тоже мало похож на свое фото в паспорте, — улыбнулся геолог. — Ничего, если вы станете доцентом Слуцким, — указал он на Черноброва. — А вы — завлабом Татаренковым?
— Хоть кайзером Вильгельмом, — ответил Алексей.
— А наоборот нельзя? — буркнул бывший комдив, вспомнив комиссара. — Чтобы мне Татаренковым?
— Увы, увы… Не похожи вы на него ничуть. Так я иду за документами?
— Нет, вместе пойдем!..
«Лучше бы там остался, в Запределье этом, — рядовой Мякишев вжался в мелкий окопчик, свернувшись на его дне в позе зародыша. — И греха бы на душу не взял, и цел был бы… А все Ванька этот…»
Дивизия, в которую попал Николай, оказалась на фронте в районе Великих Лук в начале августа. Спешно сформированная, укомплектованная плохо обученным составом, она была брошена в самое пекло прямо с колес, и сейчас, в двадцатых числах, от него оставались жалкие остатки. Немцы, казалось, черпали силы из бездонной прорвы и порой думалось, что они просто непобедимы. Все чаще слышалось страшное слово «окружение».
— В атаку! — слышался голос взводного, младшего лейтенанта Петрищева, но Николай только глубже втискивался в сырую глину. — Вперед, господа-бога-душу-мать!..
Как ему удалось уцелеть в этой мясорубке, он представлял смутно. Куда-то бежал, вопя пересохшим ртом «А-а-а-а…», в кого-то стрелял, окапывался, с ужасом слыша над головой жужжание свинцовых шмелей, снова куда-то бежал… Недели, проведенные в фронтовом аду, слились в один, непомерно разбухший, как насосавшийся крови клещ. Чужой пока крови. А ну как следующий «шмель» вопьется не в товарища, с которым еще вчера хлебали из одного котелка жиденькую кашу, а в тебя?
— Слышь, Коля, — донеслось до Мякишева, и тот, с перепугу, подумал, что это Ванька.
Выбрался из той неглубокой могилы и притопал за ним, своим убийцей. Грязный, с присохшей к окровавленной груди землей…
«Нет, не хочу! — зажал он уши ладонями. — Не могу я!..»
— Слышь, Коля, — настаивал голос.
«Да это же Санька-алтаец! — с облегчением узнал Николай голос нового своего дружка. — Померещится же такое…»
— Чего тебе, Саня?
— Танки фрицевские, слышал, на фланге прорвались, — сообщил приятель. — Сейчас отступление скомандуют.
— Ну и отступим, — вздохнул мужик: стало быть, окапываться снова…
— Не надоело? — поинтересовался невидимый Санька.
— Надоело. Да что делать…
— Что делать, что делать… Фрицам сдаваться — вот что делать.
Эта мысль еще не приходила Николаю в голову. Сдаться — значит прекратить воевать. Не будет больше опостылевшей винтовки, набившей мозоли саперной лопатки, проклятого лейтенанта, грозящего всем замешкавшимся своим «ТТ»… Вспомнились шепотком передаваемые рассказы, что немцы-де воюют только с комиссарами и жидами, а простому русскому мужику их бояться нечего. Мол, после войны, когда немцы перевешают да перестреляют всех коммунистов, каждому можно будет трудиться на себя, а не на дядю, каждый сможет развернуться…
«Вот когда золото мое пригодится, — подумал Николай. — Вот когда ему настоящая цена будет…»
Бог отвел его тащить «сидор» с драгоценным грузом прямо домой. Даже щепоти не взял — все припрятал еще в лесу, в надежном месте. Как в воду глядел — плакало бы сейчас золото горькими слезками.
— Слышь, Коля, — продолжал «алтаец». — Немцы, говорят, первым делом кормят и в баню ведут. Они народ чистый, культурный. Им наши вши ни к чему.
От этих слов нестерпимо зачесалось все тело под перепревшей гимнастеркой — помыться не удавалось с самого эшелона. А уж поесть чего-нибудь более существенного, кроме сухарей и водянистого пшена…
— Не спи, Колька! Прикинься мертвым и лежи. Я дам сигнал, когда выбраться.
Голос лейтенанта становился все тише, потом совсем рядом — посыпалась на спину земля с края окопа — прогрохотал гусеницами танк, послышалась чужая речь…
— Пора, Колян! Только винтарь не бери — пристрелят враз с оружием!
Николай распрямился и увидел рядом — руку протяни — двух солдат в касках и серо-зеленой незнакомой форме. Так близко видеть врага ему еще не доводилось.
— Хальт! — один из солдат вскинул винтовку, целясь Мякишеву в грудь. — Хенде хох!
— Не стреляйте! — плаксиво заголосил рядом Санька, тяня вверх руки, насколько это было возможно. — Сдаемся мы! Коль, подними руки, а то пристрелят!
Николай, вздрогнув, задрал вверх руки, перемазанные глиной. Немец сказал что-то второму, заржал и опустил винтовку.
— Коммунист? — нахмурив белесые брови, спросил второй, с коротким автоматом. — Юде?
— Не, не! Не евреи! — заторопился Санька. — Русские! Руссиш! Коммунист капут!
Немцы снова заржали.
— Комм, комм, руссиш швайн! — указал пальцем куда-то назад белобрысый, и бывшие красноармейцы поплелись в ту строну.
Так для Николая началась жизнь в плену…
После воя и грохота боя наступило относительное затишье, и Тарас подполз к Алексею.
— Жив, контра?
— Жив пока, — Коренных потер отбитое с непривычки винтовочным прикладом плечо. — Не знаю, надолго ли…
— А геолог наш все — спекся.
— Сам видел?
— Ага. Помер товарищ Зубов от потери крови. Пулей его зацепило изрядно, но в тыл не пополз. До последнего был на позиции, паренька какого-то подбадривал, патроны ему подавал… Жаль, неплохой мужик оказался, героический. Земля ему пухом.
Алексей промолчал: ему тоже понравился новый знакомый за те дни, что довелось побыть вместе. Ну что же — жизнь такая на войне. Зато не придется думать о долге перед Новой Россией и греха на душу не взяли…
— Все? Двигаем обратно? — подмигнул ему Чернобров.
Читать бесплатно другие книги:
