Деревянные облака Геворкян Эдуард
– Забирай, если нужно, – сказал Дима. – У меня такого добра на две роты.
– Обойдусь.
– Тогда сотри свои отпечатки.
– Верно. Кстати, а как же «не убий»?
– Грешен! Но за мои дела мне и отвечать. А когда все грехи человечества пытаются размазать тонким слоем по всем людям, какая-то теплохладность выходит блядская, прости Господи! – И он размашисто перекрестился на икону, висевшую в углу.
Мы упаковали его арсенал в спортивную сумку, и он направился к выходу.
– Встретимся еще? – спросил я.
– Не знаю. Все вольные резервации терпят до поры до времени. Пока там замешаны интересы разных групп, ситуация стабильная. Стоит одной получить преимущество, вот как с Игаркой случилось, то сразу продаст всех с потрохами мировому порядку.
– Что за суета с детьми, не в курсе?
– Дети – самый ликвидный товар. Пока тут неразбериха, на них стойку и сделали. Ты представляешь, сколько богатеньких папаш выложат за них любую цену, которую запросят. Разумеется, все будет оформлено так, что тысяча адвокатов тысячу лет будут искать малейшую зацепку и не найдут. Деньги-то все равно вернутся с процентами, захочет выросший ребенок или нет. Налогами все возьмут. Выгодное вложение капитала в условиях рыночного социализма! Вольные города, кстати, тоже на него работают. И ты тоже на него работаешь. Невидимый винтик системы.
– М-да, покойником ты был приятнее… Сам что будешь делать?
– Попробую внести немного здорового хаоса в миропорядок. Жаль, нет времени, я бы с тобой поговорил основательно. Понадоблюсь, спроси у Нины, где меня найти.
Вид у меня был, наверно, глуповатый, поэтому он хлопнул по плечу и сказал, что пора быстро уносить ноги. Внешняя дверь хлопнула. Может, он мне приснился? Рад проснуться, да трупы мешают.
Я пытался одновременно решить несколько задач. Как вывезти толпу людей, если в порту облава, а на реке засада? Что за дела у Нинки с Димой, личные или нет? Какую кашу заваривает Дима и придется ли мне ее расхлебывать?
В доме стало душно, я вышел во дворик и увидел, что туман поднялся еще выше. А по двору кружит пьяный Николай и громко выражает свое недоумение короткими словами.
Увидев меня, он радостно взревел, обнял так, что дыхание сперло, и заорал:
– Куда все подевались?
Усадил его на скамейку и рассказал все как есть. И про ходки, и про негодяйского Диму, и про сволочугу Гибсона, и о том, что сейчас полсотни хороших людей трясутся от страха за своих детей в черной машине с гробом внутри.
Услышав про гроб, он вздрогнул и немного протрезвел.
– Не дадим хороших людей в обиду! – зарычал он. – Всех ко мне на ротор, до Норильска дойдем, никто не остановит.
– Это твой ротор стоит в порту?
– Нет, – приуныл Николай. – Вахту на вертушке привезли, завтра другую закинут.
– Сколько человек берет вертушка? – спросил я.
– Зараз всех берет, большая, вся роторная команда набивается.
Я медленно выдохнул.
– Где сейчас вертушка?
– На зарядке.
– Это где? – терпеливо продолжал я.
– Управу знаешь? Напротив заправочная станция для грузовозов, а за ней – зарядка вертолетных батарей. Эх, а я вести их не умею, – пригорюнился Николай.
– Не беда. Хочешь в Норильск?
– Что я там потерял? Мне и здесь хорошо.
Он уронил голову на столик и захрапел. Я поцеловал его в макушку и кинулся в блок за комом. Заодно прихватил шокер и пояс.
Ашотик понял меня с полуслова.
– Буду там через пять минут.
– Вы где?
– У тебя в гостях.
– Ясно, бегу, встречаемся на заправочной.
И только выскочив на улицу, сообразил, что он имел в виду.
Двигатель почти не слышен, машина идет на небольшой высоте. Вместо кресел ряды жестких скамеек. Но места много, вертушка, рассчитанная на сорок здоровенных роторщиков, легко вместила сорок девять обычных горожан. Дети, правда, распоясались, начали скакать по скамьям, но дед Тарас быстро их приструнил.
Ашотик вел машину уверенно, что-то напевая на незнакомом языке. Рядом, в кресле второго, сидел дядя Саша и всматривался в планшет, по которому ползла зеленая точка. Мы поднялись над туманом, и далеко впереди показались горы.
Я пристроился рядом и закрыл глаза.
Пожарный подъемник вмещал трех человек, эвакуация немного затянулась. Как они все втиснулись в помещение метеостанции и умудрились ничего не сломать – до сих пор не понимаю. Одним словом, мы постепенно переправили всех вниз, и когда вышли из тумана к вертушке, все было устроено в лучшем виде. Заправщики со связанными руками сидели на полу туалета, а пандус вертушки гостеприимно опущен.
Ашотик вернул мне шокер, а дед Тарас спросил, не нашел ли я майора? Нашел, ответил я, он не придет. Дед ничего не сказал.
Жаль, что Петровы исчезли. Было бы красиво. Очень в духе сериалов: умненькие дети, девочка и мальчик, Юля и Денис, то есть Антон, да какая разница, вместе летят навстречу солнцу или там к далекому горизонту. Символ рода – надежда на лучшее будущее. Ой, не могу, от пафоса аж глаза щиплет…
Когда-то Дима жаловался, что сейчас нет героев. Может, оно и к лучшему. Где герои, там бардак. А мне нужна воля, а не хаос. Герои всегда норовят оплатить чужие долги, а разве это правильно? Все-таки, как говорил Гамлет, рассекая из плазмотрона Стальную Офелию, воля – не делать, что хочешь, а не делать того, чего не хочешь. А как же долг? Не знаю. За чужие долги расплачиваться тоже неправильно.
Наверное, последние слова я произнес вслух, потому что дядя Саша вдруг сказал:
– Чужих долгов не бывает.
Не открывая глаз, я покачал головой.
Не знаю. Сейчас все эти высокие слова – от усталости и стресса. Деньки выдались лихие. Надо думать о том, как устраивать жизнь на новом месте. Остальное приложится. И кто знает, может, когда-нибудь эта вольная жизнь мне надоест, и я вернусь, найду Диму, и мы вместе посмотрим, можно ли сыпануть еще немного песка в буксы…
Аргус
Сигнал тревоги пришел слишком поздно. Теперь уже никто не узнает, вышли из строя сенсоры, десятилетиями болтающиеся без профилактики на дальних рубежах, или разладились детекторы гипертранзита в системе орбитальной защиты.
Фиолетовые вспышки в холодном сером небе увидели многие. Но только один человек понял, что они сулят колонии на Гиперборее.
Мастер Вааг был, наверное, самым старым из поселенцев. Вместе с моим отцом он участвовал в сражениях Четвертого Передела. Тогда погибли миллионы и миллионы людей, были испепелены десятки миров. А скольких уинки перебили наши каратели, никто и не считал…
После долгих и кровопролитных боев за центральные сектора наступило затишье. Схватка за сферы влияния оказалась слишком разорительной для всех. Ресурсы выбрали до самого донышка. Поэтому мирные договоры подписывали, переписывали, не понимая, чего добивается противник, но все же мелкие стычки в пограничных зонах обе стороны гасили быстро и беспощадно, чтобы они снова не переросли в большую войну. По слухам, правда, иногда пропадала связь с колониями на периферии второго галактического рукава, исчезали и колонии, но в спорных секторах часто шалили рейдеры мародеров, списывали на них…
Колонию на Гиперборее основали более сорока лет назад, сразу же, как настало мирное время или по крайней мере то, что мы называли миром. После краткого образовательного цикла меня, четырнадцатилетнего бездельника, отец пристроил к Мастеру Ваагу. Мне-то хотелось в управленцы или, так и быть, старостой купола. Но для конкурсных вакансий требовалось не вылезать из учебного блока, проходить долгие, нудные испытания без всякой гарантии на приличную должность и, главное, красивый шеврон. А в это время мои сверстники уже при деле, пользуются уважением колонистов, девушки приглядываются к ним, выбирая, с кем просто повеселиться, а с кем завязать семейные узы. Нет, долгая учеба не по мне, решил тогда я, и никогда не жалел об этом.
Зимние месяцы на Гиперборее тянутся бесконечно. Но потом грозы над перевалами, тысячами молний возвещают начало сезона теплых дождей, в ливневых струях быстро тает многометровый снежный покров, долина внизу превращается в озеро. Жизнь его коротка. Вскоре вода сносит ледяные заторы, озеро растекается ручьями и речками, оставив после себя толстый слой плодородного ила. Три, а то и четыре урожая масличного тростника можно снять, пока не вернутся холода. А к этому времени уже много-много маленьких колонистов возвещают своим криком о том, что колония растет и скоро понадобятся новые помещения. Так что работы нам с Ваагом всегда хватало.
Поселение располагалось на четырех пологих холмах. Жилые купола, которые ярус за ярусом заселяли семейства, старые и новые, примыкали друг к другу. К соседним куполам вели переходы, зимой там было не протолкаться. В теплое же время дети любили носиться на роликах по их длинным пустынным тоннелям.
Как только погода позволяла нам выйти на поверхность без терморобы, в которой много не наработаешь, мы с Мастером брались за сборку жилья. Вскрывая очередной контейнер, Вааг долго разглядывал плотно прижатые друг к другу упаковки с универсальными панелями, цеплял наугад лапу манипулятора к ближайшей упаковке, а потом долго ворчал, если конфигурация панели его не устраивала.
Выпотрошенные контейнеры оттаскивали тягачом в долину. Их огромные пустые кубы приспосабливали под хранилища сырья, ангары для полевой техники или укрытия от дождя. В каждом из них могли встать, не потеснив друг друга, с полтысячи колонистов.
Да столько человек и не набралось бы в первые годы поселения! Я поначалу удивлялся, зачем доставили такую гору контейнеров, составивших еще один холм, пятый. Но через несколько лет, когда я уже гордо носил на левом плече шеврон Механика, меня заботило, что мы будем делать, когда иссякнут запасы универсальных панелей.
Из двенадцати конфигураций упов составляется жилье на любой вкус – от прямоугольных коробок, которые предпочитали потомки беглецов со Старой Земли, до овальных или сотовых блоков для переселенцев с освоенных миров Федерации.
Панели квадратные, прямоугольные, угловые, ровные и изогнутые, некоторые с прозрачными вставками из небьющегося лексита, пяти– и шестиугольные… Толщина у всех одинаковая – пятнадцать сантиметров. Впрочем, даже полуметровые квадратные упы мы поднимали вдвоем без особого труда. Частенько приходилось монтировать вручную целые секции – манипуляторы всегда нарасхват, особенно на полевых работах во время сбора урожая.
Матовые поверхности трудно, практически невозможно поцарапать или испачкать. Из таких же панелей собраны купола. Карбоновая пленка хорошо держала перепады температуры, сырость и палящее солнце ей нипочем. Но все же после того, как сдирали шершавый пластик упаковки, надо внимательно следить, чтобы на торцы не попал мусор.
Я пересчитывал разноцветные заглушки стыковочных узлов, симметрично располагавшихся на торцах, проверял на совместимость разъемы энергопроводки, вытягивал телескопические муфты вентиляционных контуров… Сперва у меня просто рябило в глазах от выступов, контактных щеток, дырок самого разного диаметра и арматурных стержней, проходящих сквозь легкий, но очень прочный материал панели. Вскоре я научился с одного взгляда определять, какими упами можно закруглить стену, как быстро нарастить секцию или даже ярус, надо ли ставить заглушки и почему нельзя трогать игольчатые контакты, даже если питание еще не подключено. Мне нравилось ритмическое пощелкивание стыковочных узлов, когда шла стяжка захватов. Мне казалось, я уже все знаю… до первого некондиционного упа.
Вдруг обнаружилась панель с неправильными стыковочными узлами, сечение трубок не совпадало ни с одной стандартной конфигурацией, а кое-где вместо съемных заглушек чернели нашлепки карбоцемента. Тогда я громко обвинил изготовителей упов в криворукости, но Вааг одернул меня.
– Мало знаешь, много горячишься, – сказал он. – Попадутся еще такие, складывай отдельно, тоже пригодятся.
– Разве это не брак?
Мастер покачал головой и объяснил, что упы вообще-то предназначались немного для других целей. Раньше из таких универсальных панелей собирали орбитальные станции, жилые модули рейдеров, форпосты для исследователей или базы на планетах с агрессивной средой. Да и много всякой всячины. А еще раньше из них на Старой Земле строили большие умные дома, добавил он, помолчав. Но об этом давно забыли, забыли и о Старой Земле. Ее гибель так и осталась неотомщенной…
– Отец говорит, что мир с уинками дороже мести.
– Он добрый человек. А ты, Иван, должен с уважением отнестись к его словам, и не только потому, что он твой отец. – ответил Вааг. – Да, Владимир очень храбрый человек. Я его должник. Твой отец дважды спасал мне жизнь. Но я не знаю, возможен ли мир с уинками. Они чем-то похожи на людей, но не люди. Они похожи на собак, но не собаки. Мы для них даже не еда. Так, помеха на их пути. Или еще хуже. Мне кажется, они ведут войну на истребление только против нас. А вот Владимир думает иначе, он считает, что можно с ними по-людски договориться. Надеюсь, твой отец прав, а я нет.
Мой отец ошибался, но ему повезло, он не дожил до черных времен. А вот Мастеру Ваагу пришлось убедиться в своей правоте.
Возникли и тут же растаяли яркие пятна в облачном небе. Снег на окружающих долину горах, стены куполов и лица людей на миг словно охватило красно-синее пламя.
Вааг прикрыл глаза ладонью. Первое ранение он получил, когда вражеские истребители вынырнули из транзита в обычное пространство вблизи от Барнарда-6. Они успели своими фиолетовыми лазерами изрешетить старый грузовоз, приняв его, наверное, за тяжелый крейсер. А потом заработало оборонное кольцо, и никто из нападавших не ушел. В тот раз уинкам не повезло, их расколошматили вчистую. Но потери были и у нас. Об этой стычке, незначительном эпизоде долгой войны, я знал лишь потому, что обломок истребителя задел кабину управляющего модуля, в котором сидели как раз мой отец и Вааг. С тех пор фиолетовый цвет вызывал у Мастера неприятные воспоминания.
И в тот день он понял, что означает это зарево в небе – уинки сожгли орбитальный блокгауз, а заодно и пристыкованный к нему единственный челнок колонии.
Управляющий, выслушав Ваага, недоверчиво покачал головой, но Мастер попросту оттолкнул его в сторону и по линии общей связи приказал всем немедленно спасаться в горах.
– Почтенный, не болен ли ты? – вскричал Управляющий. – Через неделю теплый сезон кончается, снег уже на склонах, а ты людей из домов гонишь! А детей куда?
– Не знаю. Уходить надо всем, – сказал Вааг, падая в кресло. – Смерть пришла.
Силы оставили его. Через год ему исполнилось бы восемьдесят лет, но он знал, что не доживет до юбилея.
– Времени не осталось, скоро уинки будут здесь, – прошептал он, потом, кряхтя, поднялся и заковылял к выходу.
Управляющий так и не поверил ему, не поверили и многие из колонистов. Я знаю, кто остался, я видел и слышал, о чем они говорили в последние минуты перед тем, как транспортные корабли уинки повисли над колонией. Словно длинные щупальца протянулись к земле, и тысячи, десятки тысяч закованных в кольчужный пластик бойцов хлынули из десантных желобов…
Вааг не успел предупредить меня, но теперь это не имеет значения.
В роковой день и час я проверял цепи в новой секции. С визорами на висках, растянувшись на узком лежаке, я подключился к дому. Каморка терминального узла расположена в скалистом основании Второго Купола. Двоим в ней уже тесно, впрочем, там и одному делать нечего. Универсальные панели, объединенные в систему, – своего рода большой дом, – настраивались на саморегуляцию. А дальше сами поддерживали нормальную температуру в помещениях, очищали воздух, управляли биосенсорами, которые отслеживали состояние здоровья колонистов, реагируя на каждый чих. При необходимости дом подключался к фармацевтическому модулю и добавлял в воду нужные витамины или лекарства. Сканеры идентификации ни разу не ошиблись, хотя по молодости лет мне пару раз хотелось добавить слабительного в тот момент, когда Леон, ухаживающий за моей сестрой, подходил к питьевому крану.
Мало кто из колонистов, буквально два-три человека, знали о терминальном узле, откуда можно наблюдать за всем, что происходило в помещениях и в окрестностях куполов. В каждую из панелей встроено несчетное количество сенсоров, эффекторов, анализаторов. Можно легко контролировать каждый вздох или всхлип любого жителя колонии, манипулировать им, если позволят приличия. Приличия не позволяли. Создатели упов заложили в свою продукцию большой ресурс жизнеобеспечения. Вааг частенько повторял, что мы не задействовали и сотой доли их возможностей. Просто нет в этом нужды. К тому же многие цепи и каналы заблокированы еще со времен Исхода.
Много лет прошло с тех пор, как Мастер впервые позволил мне с помощью контактных визоров подключаться к паутине контуров, пронизывающих упы. До этого времени я и не подозревал, что в мастерской за щитом распределителя находится люк. За ним по узкой винтовой лестнице можно спуститься к кожуху реактора. А оттуда уже через другой люк подняться по скобам, вбитым в гладкие стены бетонного колодца. И наконец, третий люк. Ключ от него находился у Мастера, а потом он передал его мне. Но лишь только после того, как я завершил учебу и стал Механиком. Позже я узнал, что подключаться к узлу можно практически из многих точек резервного контроля, но к чему лишние вопросы колонистов?
С тех пор прошло много лет. Навсегда ушел отец, я стал в семье старшим, а потом и у меня появилась своя семья. Теплые и холодные сезоны сменялись незаметно в трудах и днях, там и внуки пошли…
Чем больше упов мы наращивали, тем лучше они работали, становились умнее. Лет десять тому назад активизировали голосовое управление. Еще через год мы состыковали два купола галереей из нестандартных панелей, накопившихся со времен прибытия. Дом стал отвечать на вопросы, в нем сформировалась псевдоличность, и забот по контролю и ремонту стало гораздо меньше.
Все же раз в месяц, а потом с каждым годом все реже и реже, я забирался в терминальный узел и пристраивал к вискам контакты визоров. И всякий раз первое мгновение пугало, било по нервам – у меня словно открывались тысячи глаз и вырастали тысячи ушей, я видел и слышал, что происходило в каждой комнате, от красного личика и крика новорожденного в родильном блоке до шуршания черной гусеницы, объедающей мох на камнях близ окон первого яруса. Мгновение спустя подключались остальные сенсоры, на сетчатку ложилась проекция всех помещений с бесконечной лентой параметров. Я не обращал внимания на зеленую рябь чисел, игнорировал пульсирующие линии схем и панели графиков… Дом прекрасно справлялся сам и при необходимости производил мелкий ремонт своими силами. Общаться с псевдоличностью было не интересно, личность оказалась неразговорчивой и односложно отвечающей на вопросы, сама же вопросы не задавала. Но правила, невесть кем установленные, требовали санкции Мастера или Механика на дистанционное управление манипуляторами.
Крайне редко, на моей памяти, кажется, всего один раз, дом запросил помощи, и когда я подключился, он выделил красным цветом место повреждения периметра. Вскоре выяснилось, что из-за слабого землетрясения, которое мы даже не почувствовали, в стыке треснула изолирующая обмазка, и вода стала затекать под основание куполов. Проблемы другого рода решались или не решались, в зависимости от обстоятельств. Иногда приходилось санкционировать санитарную обработку помещений: в разгар теплого сезона дети тащили домой не только растения, но и всякую мелкую живность, не всегда безобидную.
Кошки и собаки в Куполах почему-то не прижились, а в сезон холодов выжить им было трудно. Впрочем, Леон уверял, что видел одичавших котов в предгорьях, и уговаривал мою сестру отправиться с ним на поиски, но сестра благоразумно посоветовала ему сначала определиться со своим семейным положением, а потом искать приключений или котов.
Собаки же вымерли от каких-то собачьих хворей, спасти их не удалось. К тому же их немного было. Наша семья привезла с собой двух беспородных щенков, мы играли с ними в первые месяцы, не обращая внимания на неодобрительные взгляды колонистов. Потом щенки подросли и во время теплого сезона пропали в зарослях бархатистого кустарника, погнавшись за похожим на ушастую мышь зверьком.
Много времени контроль не занимал – несколько минут на проверку контрольных точек, минуту или две на утверждение графика профилактических работ. Но если наращивалась новая секция, тут волей-неволей приходилось немного попотеть. Суммарная мощность процессоров возрастала, а некондиционные упы могли вдруг забарахлить только во время работы в общем режиме. А могли не барахлить, это как повезет. Однажды пришлось даже разбирать переборки целого яруса для замены конфликтной панели. Вааг долго ругался, когда обнаружил, что причиной сбоя оказался большой рыжий таракан. Вечный спутник человека застрял в сопле детандера, давление на линии подскочило, а обходной канал не работал, так как его перекрывала заглушка на неиспользуемые фрагменты.
Тогда-то я и предложил Мастеру Ваагу не возиться с расстыковкой упов и активизировать заблокированные цепи, благо у него есть допуск к командам. В ответ он подозрительно ласковым голосом поинтересовался, если я такой умный, то не составлю ему список всех эффекторы, заложенных в панели? Потом добавил, что из упов строили не только умные дома, но и сооружения для особых нужд, а спецификаций на эти нужды у него нет, да и ни у кого в колонии тоже не найдется.
– Кажется, из упов собирали модули для разведчиков, – сказал он. – Значит, есть и система дезактивации. Если задействовать… Тогда просто так в помещение не войдешь, пока по тебе будет ползать хоть один микроб.
– Вот и хорошо, – легкомысленно ответил я. – Тараканы исчезнут…
– Тараканы, может, и исчезнут, но тебе придется каждый день раз десять принимать душ. Термообработка, конечно, ультрафиолет, ну, литра два пойла, укрепляющего иммунитет. Иначе не попадешь домой. И так каждый раз, когда выйдешь хоть на миг из купола. А еще, по слухам, на оборонные кольца они тоже шли. Не опознает тебя чип-геном, и дверь лазером слегка поджарит твою шкуру. Исчезнут не только тараканы…
С тех пор я выкинул из головы мысли об активизации цепей, которые мерцали еле заметной серой паутиной на проекциях визора.
Предполагалось, что после Ваага я стану Мастером и возьму в ученики не одного, а двух будущих Механиков – колония быстро росла – и крепко вобью в их головы все запреты. Потом, когда наступит пора сдавать дела, покажу им резервные точки подключения. Наши маленькие секреты… Я даже присмотрел двух толковых парней, одним из которых был мой внук.
Мастер Вааг ушел навсегда. Но у меня никогда не будет учеников – навсегда ушли все. Не знаю, повезло ли мне, но когда уинки обрушились на нас, мои домашние, стар и млад, находились в поле. Поэтому я не видел, как их убивают. А многих жителей колонии смерть настигла в доме, и тысячами глаз я видел тысячи смертей.
Потом я утешал себя тем, что кто-то мог спрятаться в горах. Слабая надежда…
Сезон холодов уже давал о себе знать внезапными порывами снеговея, а люди без запасов еды, топлива и без оружия не продержатся в пещерах и недели. Но даже если чудом выживут, конец один. Уинки, судя по всему, намерены здесь капитально обосноваться. Пока Колониальное бюро на далеком Марсе обратит внимание на долгое молчание Гипербореи да пока там будут выяснять, откуда ближе подогнать крейсер и по какой статье бюджета проводить расходы, от наших косточек не останется и следа, а память о колонии исчезнет вместе с нами.
Уинки похожи на больших собак, стоящих на задних лапах. Круглые глаза, вечно помаргивающие веки, оскал, похожий на улыбку… Когда люди впервые столкнулись с ними на каменистых отмелях Саладина, эта улыбка показалась им дружелюбной. Но заблуждение длилось не больше минуты, контактную группу сожгли ручными лазерами, и потом долго в хрониках повторяли запись, на которой фиолетовые лучи кромсали тела землян под жизнерадостное потявкивание уинки. Это было давно, очень давно.
А в тот день они ворвались в купола, вырезав отверстия прямо в панелях, и сейчас эти места на визоре словно кровоточащие раны обведены красной каймой. Купол за куполом захлестывали волны десанта, уинки растекались по ярусам, никого не оставляя в живых. Слабое сопротивление не могло их остановить.
Я видел, как технолог Сергей стрелял из охотничьего игломета, прячась за колоннами пресса. Уинки не могли в него попасть, а он убивал их одного за другим десятками, но потом в отсек хлынули сотни…
Я видел, как старая Астхик ошпарила кипятком двух уинки, которые первыми сунулись в комнату ее годовалого внука. Я видел, как широкоплечий агроном Николай и его сын вооружились тесаками и успели зарубить нескольких врагов в тесном проходе от лаборатории к складу. Эх, как свистела в воздухе тяжелая сталь, с каким хлюпающим звуком разваливались тела уинки… Но слишком много их было.
Смерть обреченных людей страшна вдвойне, потому что я не мог помочь им. Находясь одновременно везде, я сумел воспользоваться всего лишь одним манипулятором, подключенным к разгрузочной линии. Стальным крюком размозжил головы троим, но четвертый сообразил полоснуть лучом по тросу подвесной тележки.
Тогда я сорвал с головы контакты визора, сунул их в карман и поднялся наверх, чтобы встать плечом к плечу с последними защитниками колонии и разделить их судьбу. Уже в холле нулевого яруса я понял, что в жилой сектор не попасть. Уинки захватили весь купол, их лай уже слышен за дверью…
За три дня я собрал информации об уинки больше, чем люди собрали за двести лет войны. Ретранслятор уничтожен вместе со всем железом, болтающимся на ближних и дальних подступах к планете, значит, в ближайшее время передать сведения я не смогу. Возможно, когда-нибудь человек выбьет этих собак с заснеженных равнин, и если уцелеет хотя бы одна универсальная панель, запись о событиях 43 года станет достоянием человечества.
Когда я снова тысячами глаз увидел, что творится в моих стенах, первым побуждением было взорвать реактор. Схема охлаждения простая: достаточно перекрыть вентили здесь, здесь и вот здесь, на резервной линии, и вскоре расплавленный металл сердечника потечет в водяной бассейн, ударит тугой пар во все стороны, разнесет купол, потом начнется неуправляемая реакция…
Команды не прошли. Все системы дома заточены на обеспечение жизнедеятельности, на выживание. Я пробовал и так, и этак, но дом сопротивлялся. Его псевдоличность игнорировала все мои попытки разом покончить с захватчиками. Дом вдруг стал разговорчивым, в какой-то миг мне пришлось даже выслушать небольшую лекцию о неэффективности теплового взрыва сердечника.
Тогда я попытался убедить его в том, что месть – дело правое, но в итоге нашего безумного диалога, похожего на разговор с самим собой, понял, что разблокировать предохранители невозможно, а управление реактором дублировалось автономной системой.
Вскоре уинки нашли люк, ведущий в реакторную шахту, и проблема отпала сама собой. В нашей технике они немного разбирались и сразу же перехватили управление.
Если верить страшноватым легендам, которые рассказываются на дальних рубежах во время долгих зимовок, давным-давно уинки были клонированы некой могущественной расой некробионтов якобы из клеток мертвой собаки, запущенной в космос нашими далекими предками. И будто бы перед тем, как сгинуть, некробионты натаскали их на человека… Сказкам этим мало кто верил, но, присматриваясь к уинки, я волей-неволей задумывался, нет ли в них доли истины, может, и впрямь это воздаяние человеку за неведомые грехи отцов?
Один из этих псов двуногих, слишком толковый, даже начал присматриваться к упам. Он водил своим черным носом над пробоинами, моргал часто-часто, разглядывая внутреннее строение панелей, трогал когтистой лапой серебристые жилки цепей и пытался вытянуть чипы. Мне это не понравилось. Если не остановить, так он и до терминального узла доберется. Некоторое время я потратил на попытки активизации серых линий. Но дом объяснил мне, что это всего лишь резервная система медицинского контроля.
«Но есть хоть какое-нибудь оружие?!»
«Оружия нет».
«Должно было что-то остаться для самоликвидации».
«Самоликвидация не предусмотрена».
«Запрос на активацию резервных систем».
Система допусков сработала мгновенно. Теперь я видел, какие ресурсы в моем распоряжении. Небогато. Где же вкладыши пиропатронов? Где лазерные точки? Куда делись обоймы иглометов? Даже в нестандартных упах не оказалось ничего подходящего для мести. Но словно в издевку система дезактивации для модулей разведки оказалась в полном порядке. Если задействовать ее, то… Нет, ничего не выйдет!
Сканеры не опознают входящих и попросту заблокируют двери. Уинки пройдут сквозь дыры, выжженные в корпусе. Но вот база данных разведмодулей оказалась очень полезной.
С любопытного уинки, сующего свой мокрый нос куда попало, я начал расплату. Он весьма удачно полез в утилизатор санитарного блока, и мне оставалось лишь выключить привод крышки. Когда во все стороны полетели кровавые ошметки, несколько капель крови попали на открытую тест-панель анализатора. Вскоре на карте генома уинки не осталось ни одного белого пятна. Оцифровка всех соединений заняла не больше часа, а через пару дней еще с одним незваным гостем произошел несчастный случай. Тандемный масс-спектрометр помог разобраться и с белковым составом. А кассеты фармсинтезатора были заправлены под самую завязку.
Псевдоличность дома теперь молчит, я потерял счет попыткам возобновить диалог. Возможно, изначальная установка на поддержку жизни вступила в конфликт с тем, что я сотворил. Но выбора у него не было – мертвый человек имел большую власть над универсальными панелями, чем живая собака.
Уинки и впрямь устраиваются здесь всерьез и надолго. Корабли прибывают и отбывают, выгружаются большие и малые грузы, вблизи от купола появились приземистые сооружения из неровных плит вроде пенобетонных. Штырь с торчащими во все стороны шипами – скорее всего ретранслятор.
Все, что можно в куполах демонтировать, они разобрали и сложили в большом ангаре, туда же оттащили вещи колонистов. Возможно, для будущих исследователей. А в помещениях, где люди ели, спали, жили, одним словом, теперь бесконечными рядами стоят пластиковые ячейки, в которые с трудом мог бы влезть человек. Но ячейки не предназначались для людей.
В один из дней корабли уинки привезли щенят, великое множество щенят. Шерстяные колобки ползали по коридорам, где раньше не смолкал детских визг и смех, залезали во все щели, копошились перед куполами в снегу… Впервые я увидел самок уинки. Они возились с приплодом, следили, чтобы сильные получали больше еды, а слабых выносили на мороз, возвращая только самых выносливых. Потом чуть подросших детенышей погрузили на воздушные судна, похожие на плоские дирижабли, и увезли на восток. А самых крепких и агрессивных ждали десантные корабли. Очевидно, Гиперборею превратили в базу для расселения по всему сектору.
Во мне накопилось много информации, стратегическая ценность ее велика. Но к тому часу, когда люди вернутся на Гипеборею, я надеюсь, она будет интересна только историкам.
Вирус делает свое дело, и через несколько лет сработает генетическая бомба, которую я заложил под цивилицию уинки. Когда они поймут, что бесплодие поразило все их миры, будет поздно. Клонтехникой они, кажется, так и не овладели, тысячи моих глаз наблюдали, как щенятся их суки.
Время от времени я развлекаюсь, устраивая маленькие сюрпризы. То свет внезапно начнет пульсировать в такт помаргиванию их глаз, а это уинки очень не нравится, особенно щенятам. Иногда горячая вода начинает заливать помещение, а несколько раз я весьма ловко подводил лужи к оголенной проводке. Но они постепенно наводят порядок, комнату за комнатой, ярус за ярусом.
Я не боюсь, что они меня найдут. Долгие дни, пока все помещения не были очищены от следов бойни, один из моих тысяч глаз все время смотрел на обугленный труп, лежащий в холле у стены. На височных долях черепа еще можно увидеть овальные следы от контактов визора. Дом успел подключить меня за несколько секунд до того, как в холл ворвались уинки. Этих секунд хватило, чтобы полностью вобрать мою личность.
Время идет, генетическая отрава расползается от мира к миру, вот и щенков становится заметно меньше.
А ведь когда-то я любил собак.
Детство Астхик
Вокруг, куда ни бросишь взгляд, расстилается прекрасный огромный город. В центре города находится Храм. Широкий двор Храма обнесен зеркальной стеной, вернее, огромными овальными зеркалами, служащими забором. Широкий двор засажен низкорослой пушистой зеленой травкой. Зеркала расположены таким образом, что солнечные лучи собираются во дворе и ярко освещают его.
В середине двора на круглом барабане дремлет Пастан, большая рыжая кошка. Если позвать ее, она приоткроет узкий глаз, затем второй, покатает зрачками из одного в другой, мяукнет и снова заснет.
Астхик любит играть с ней. Она разрешает Астхик играть и терпеливо наблюдает, как младшая сыплет песок на барабан, рядом с хвостом. Песчинки гудят на туго натянутой коже, подпрыгивают… Пастан вытягивает лапы, опрокидывается на спину и дозволяет младшей погладить себя по животу – младшая робко тянет руку и, не веря глазам, трогает мягкую сверкающую шерсть. Пастан никому не разрешает трогать себя, только Астхик, ведь волосы Астхик похожи на шерсть ее котенка. Астхик – маленькая девочка, очень красивая, с черными, как смоль, волосами, которые вьются крупными локонами. У нее большие выразительные глаза карего цвета. Пастан знает, что Астхик скоро покинет Двор Хранителей. Ей не жалко младшую. Она забыла, что такое жалость с тех пор, как ее приплод был раздавлен тяжелыми, харкающими огнем колесницами Хранителей, а она сама прошла через семь кругов памяти. Ей не жалко младшую, но волосы Астхик напоминают шерсть одного из котят. И еще она знает, что Астхик назначена в Сопредельное навечно вместе с братом.
Пастан, прищурив глаза, смотрит в сторону.
Астхик оборачивается за взглядом кошки и видит себя, идущую от стены. От зеркала, хитро улыбаясь, отделяется и направляется к Астхик точная ее копия – те же лицо, волосы, только глаза изумрудного цвета – это ее брат-близнец Азарас. В зеркальных складках замигали, запрыгали цветные пятна. Седраг не любит, когда младшие подходят к зеркалам.
В руках у Азараса трубка для харканья, он хочет стрельнуть в Пастан, но Пастан замечает это, и Азарас прячет трубку за спиной. Он подходит к барабану, на котором лежит Пастан, наклоняется к земле, набирает в руку горсть песка и начинает сыпать его на барабан, рядом с хвостом кошки. Азарас протягивает руку к кошке, чтобы погладить, но та исчезает, растаяв в воздухе. Ей безразличен Азарас.
Астхик села на барабан. Азарас присел рядом и осторожно дотронулся пальцем до ее плеча. Она вздрогнула, но ничего не сказала. Ей показалось, что она видит дом и двор в последний раз – и зеркальные стены, и красный песок у стен, и нависающие над двором грузные крепления Неба, и овал дома… в последний раз.
Она знает, что все кажущееся – случится. Она встает и сбрасывает руку Азараса. Младший обижается, но она, не обращая на него внимания, медленно идет к дому, в дверях которого появляется Сохранитель Седраг, одетый в белые ниспадающие одежды и головной убор. Астхик оборачивается, берет Азараса за руку и говорит: «Сохранитель Седраг и тебя призывает!» Но Азарас вырывает руку с видимым недовольством, в котором можно прочитать его мысли: «Я не маленький, нечего вести меня за руку».
Астхик первая входит в помещение, тихий прохладный коридор которого выложен камнем. Плиты звенят под ногами. Астхик не оборачивается, но она знает, что за ней неотступно следует всевидящий зрак Сохранителя Седрага. Ее догоняет Азарас, и в зал они вступают вместе.
Младшие удивлены – зал полон Сохранителями, а на большом ложе восседает Хранитель. Младшие только однажды видели Хранителя, когда Великая Вода чуть не залила зеркальные стены.
Седраг встает на некотором расстоянии от Астхик.
– Вот они! – Голос Седрага громок и высок.
Сохранители выстраиваются в ряды прощания, и младшие, еще не понимая смысла происходящего, идут к ложу Хранителя.
Астхик становится страшно. Она вспоминает ночные рассказы в комнате младших о Колесе и Очищении, невероятные истории о прохождении кругов памяти, она помнит глаза младших, которые были назначены в Сопредельное…
Хранитель поднимается с ложа, и Азарас чуть не прыскает со смеху: он не высокий, почти по пояс младшему, круглоголовый. Издали он казался больше и страшнее. Хранитель замечает веселье Азараса и прикрывает веки. Рядом с ним возникает еще один Хранитель – такой же маленький и смешной.
– Я всегда был против этого, – не словами говорит Хранитель-первый и так же отвечает Хранитель-второй: – У нас нет выхода.
Астхик слышит и понимает.
Седраг поднимает руку, и от руки в сторону детей идет огромный поток света. Он доходит до девочки и окутывает ее. С каждым мгновением Знание наваливается сверху, давит на затылок, длинной мохнатой гусеницей вползает в мозг и жжет спину. Азарас пока безмятежен, но вот и он перестает улыбаться.
– Бедные дети, – молча говорит Хранитель-второй и исчезает.
А за ним исчезает и первый.
Обернувшись к Сохранителям, Азарас вскидывает в прощальном жесте руку и, заметив серьезные глаза Седрага, подмигивает ему. Седраг вздрагивает, протягивает руку в огненный вихрь, вынимает из него два пальца мальчика, и Азарас чувствует, что потерял частицу Знания.
Младшие оказываются внутри огненного вихря, их внутренности взрываются от жара, испепеленные тела рассыпаются в прах и разлетаются в вихре по всем кругам памяти, унося с собой Знания, чтобы в огненном вихре на какое-то время слиться со своими Монадами, а затем оставив Монады, облачиться в материю и собраться в неуязвимую плоть, чтобы принять бремя существования на Земле.
Хранитель-первый смотрит в глаза Хранителю-второму и видит в них горе – дети Хранителя-второго погибли, растерзанные голодной толпой во время Великой Воды.
– Жаль малышей, – говорит слышимо Хранитель-второй.
– Мне жаль девочку, – отвечает Хранитель-первый. – Я видел ее назначение. Кровь, кровь, кровь…
– Она не спасет…
– Нет, не спасет и не искупит…
Хранители исчезли. По кругам памяти распадалась, дробилась, растиралась слабо трепещущая душа той, которой суждено было выйти в Сопредельное грозными именами Астхик, Астарты, Ашторет, Иштар, Исиды…
Ладонь, обращенная к небу
Славится мастерами Восточное побережье. Имена великих умельцев, достойных упоминания в годовых записях, прозвучали от степных курганов пограничных окраин до четырех морей, омывающих теплые земли благословенного края. А лучшие из лучших жили в селении Логва, которое насчитывало около тысячи домов в дни процветания, в смутные же – переписи не велись.
Кого ни назови – пример для подражания. Мастер Тайшо из Логва был возвышен из деревенского старосты до придворного чина второго советника благодаря своей мудрости. Во времена Второй династии, когда наследные войны разорили край и люди впали в дикость, мастер Гок, как указано в записях, отложил инструменты и взял в руки двузубое копье, чтобы истребить мятежников и вернуть трон законному наследнику. Рядом с трактиром, что близ перевала Цветов, на могильной плите еще можно разобрать надпись, гласящую, что здесь погребен мастер Пагун, отдавший за бесценок родовое имение, чтобы выкупить своего ученика из плена у северных кочевников.
С тех пор свитки годовых книг заполнили не один и не два зала архивных палат, хотя многие записи стали кормом для грызунов во времена смут и волнений. Воинские подвиги забыты, торговые дела в почете, а на улицах мальчишки распевают песенки не о богатырях пограничья, а про удачливых купцов и хитрых посредников между людьми и большеглазыми дьяволами из Фактории. Но все же имя Ганзака из Логва, лучшего мастера молитвенных беседок, знают даже в столице. Люди состоятельные в праздничные месяцы толпились у его ворот, чтобы заказать беседку – поминальную или же свадебную, не отказывал он порой и простолюдинам, когда выпадали свободные дни, ну и чтобы ученики набили руку.
В девятый месяц четвертого года правления под девизом «Спокойствие и достаток» у дверей мастера заказчики простояли бы втуне – Ганзак отбыл на север, и даже староста деревни, выписавший подорожную, не знал, когда он вернется.
Поговаривали, что Ганзак отправился ко Двору, но, как сказано, «люди сегодня скажут одно, завтра другое – верить им или своим глазам?»
Между тем мастер и впрямь шел в столицу. Его сопровождал подмастерье Идо, вооруженный деревянной палицей с медными шипами. Идо прибыл из провинции Саганья, дабы постичь искусство пилы, рубанка и резца. За два года он в совершенстве овладел пилой, и мастер уже решил, что ученику можно дать первые уроки владения простым рубанком, а лет через шесть подготовить к испытанию. Но Звезды и Небо решили иначе.
Преемником мастера Ганзака должен был стать его внук Отор. Родители Отора пропали во время большого наводнения, и дед взял малыша к себе. С детства Отор тянулся к резцу, а когда ему исполнилось две шестерки, то он вырезал первую молитвенную беседку, хоть и игрушечную, но сработанную по всем канонам и даже тихо звенящую, если выставить ее на сильный ветер. Умения Отора изо дня в день росли, он в считанные месяцы обучался тому, на что другим приходилось тратить годы. «Когда он станет мастером, стружка из-под его резца и то будет на вес серебра», – с гордостью говаривал Ганзак, как бы случайно показывая поделки внука заказчикам.
Самым молодым из мастеров назвали вскоре Отора, и слава его росла изо дня в день. А потом его пригласили в столицу, и это была высокая честь не только ему, но и роду Ганзака.
Дорога в столицу проходила через деревню Фогва, там мастер и подмастерье решили заночевать, потому что идти ночью было опасно. После того как Наследник обратил благосклонный лик к большеглазым дьяволам, на дорогах появились лихие люди. Неспокойно стало и в больших городах. Хотя торговлю с чужаками можно было вести только в Фактории и только с высочайшего разрешения считанным лицам, народ все же волновался. Поэтому трактирщик, прежде чем подать вино и овощную закуску, попросил сделать отметку на подорожной у старосты.
– Не тот ли вы мастер Ганзак, который славится молитвенными беседками для нового крыла в Западной столице? – спросил староста, разглядывая подорожную.
– Имя моего мастера известно повсюду, – заявил подмастерье Идо. – Ночь близка, отдых короток, мастеру не пристало тратить время на пустые разговоры.
– Да-да, – вежливо наклонил голову староста, поставил какую-то закорючку на подорожную и вернул ее мастеру. – Кажется, я слышал еще что-то о вашем уважаемом родственнике…
Не отвечая, Ганзак пошел к выходу, а Идо, злобно посмотрев на старосту, поспешил открыть ему дверь.
Ночью, после короткого ужина, когда они укладывались спать, мастер Ганзак все же сделал замечание ученику за невежливый тон в разговоре со старостой. Идо признал свою неправоту, потом он сказал, что готов утром извиниться перед старостой и что он может даже сейчас пойти разбудить этого достойного человека и принести свои извинения… Бормотание его становилось все тише и неразборчивее, а потом и вовсе стихло, сменившись храпом.
Мастер Ганзак лежал на матрасе, набитом свежей соломой, и смотрел в низкий потолок, по которому бегали пятна света от костра во дворе, пробивавшиеся сквозь щели ставен.
С тех пор как появились большеглазые дьяволы, правила и приличия истончились, установления, согласно которым жили испокон веку, дали трещину. Никто не знает, откуда пришли высокие большеглазые чужаки. Одни говорят, что они опустились с неба на огненных птицах, подобно тому, как предки людей в легендарные времена прибыли сюда и поселились в благословенном краю. Другие – будто бы чужаки вылезли из-под земли, а потому являются посланниками демонов, поэтому с ними же нельзя иметь никакого дела, все одно кончится плохо и себе в убыток. И еще ходят слухи о том, что Наследник благоволит к чужакам не по своей воле, а только по принуждению знатных родов, ищущих выгоды в торговле с большеглазыми. Три шестерки лет тому назад, когда дьяволы впервые объявились среди людей, дело чуть не кончилось мятежом. Тогда всем чужакам повелели не выходить за пределы Фактории, людям же без особого дозволения с ними запретили общаться. Но разве удержишь алчного купца, шустрого городского воришку или любопытствующего бездельника! Вот и наладилась тайная торговля. В обмен на самоцветы и черную смолистую глину, которую добывали в карьерах для лекарей и алхимиков, чужаки расплачивались хорошим серебром, отлитым в виде плоских кружков. Серебро это немедленно переливали в обычные денежные слитки, потому что за хранение таких кружков могли отрезать уши.
Один такой кругляш Ганзаку показал Сокан, его дальний родственник, который служил при Дворе в охране. Как-то наведавшись в гости во время отпуска и выпив несколько больших чаш выдержанного вина, Сокан рассказал, что в свое время ученые после долгих бесед с чужаками составили секретный доклад, в котором призывали Наследника всех большеглазых дьяволов перебить, а тех, кто с ними общался, сослать на поселение в горы или в пограничные войска. Наследник, однако, решил иначе – огненное копье, что подарили ему чужаки, перевесило секретный доклад.
Утром мастер и ученик перекусили холодным мясом с острой приправой и двинулись в путь. Вблизи от местечка Бангва, известного своим просяным пивом, им пришлось остановиться у заставы.
– Дальше одним идти нельзя, – сказал начальник стражи, проверив подорожную. – Подойдут еще путники, торговые люди, тогда я дам охранников, чтобы провели вас к следующей заставе. На перевале Благоуханной Рощи шалят разбойники, так что вышел приказ собирать всех путников в караваны и выделять охрану. Пока можете отдохнуть в трактире моего зятя. Трактир сразу же за оградой заставы, и там целых три молитвенных беседки.
– Какие еще днем разбойники! – закричал Идо, воинственно размахивая палицей. – Наверное, ты сговорился со своим зятем и нарочно задерживаешь путников, чтобы подзаработать. Смотри, если узнает об этом твое начальство!..
– Прошу прощения за моего непутевого ученика, – поспешно вмешался в разговор мастер Ганзак. – Он молод и не знает приличий, но говорит не со зла. Примите в знак извинения небольшое пожертвование в местный храм.
– Да, я вижу, горячий он парень. – Начальник стражи принял из рук мастера медный пруток, связанный узлом. – Из такого получится хороший воин в пограничных войсках.
– Все же нам спешно надо попасть в столицу не позже чем через три дня, – продолжал мастер, доставая из кошеля еще один пруток. – Разбойники нам не помеха, добра у нас с собой почти и нет, кроме инструментов для молитвенных беседок.
– Мастер Ганзак известен повсюду, – заявил Идо. – Его имя охраняет лучше всякой стражи. И мастера могут проезжать везде.
– Кто не знает мастера Ганзака! – воскликнул начальник. – Одного прутка вполне достаточно для храма. Но, досточтимые, эти разбойники и впрямь люди невежественные и могут даже не спросить ваших уважаемых имен, а попросту отрежут головы.
– Мы пойдем не дорогой, а через рощу, – сказал мастер. – Можем написать расписку, чтобы к вам не было лишних вопросов о наших головах.
– Не надо расписки, – ответил начальник и отодвинул засов в дверце больших ворот. – Будет жаль, если с вами что-то случится. Но я догадываюсь о причине вашей спешки.
Недалеко от перевала мастер и его ученик остановились передохнуть. День был жаркий, и они присели в тени скалы, нависающей над дорогой. Вскоре Идо заметил, что из-за деревьев кто-то следит за ними.
– Эй, разбойник, – крикнул юноша, – у нас нет ничего, чем бы ты мог поживиться. Кроме вот этой дубины!
С этими словами он вскочил и завертел палицей над головой.
Из рощи показались люди в клетчатых рубашках, вооруженные косами и пиками. Подмастерье Идо кинулся на них, но предводитель разбойников легко выбил его оружие, и не успела бы птица-трубач прокричать трижды, как путников связали и поволокли в гору.
Лагерь разбойников находился в заброшенном храме на самой вершине среди зарослей орешника и дикого винограда. Пленников привязали к столбам, врытым посреди лагеря.
– Ну, посмотрим, что за добро в ваших узелках, – проговорил предводитель.
– Денег почти и нет, – разочарованно произнес другой разбойник, вываливая содержимое кошеля и узлов на каменные плитки. – Только инструменты.
Третий разбойник поднял один из рубанков размером с его мизинец и засмеялся. Он собрался уже запустить его, подобно камню, в ущелье, но разбойник, чьего лица не было видно из-за широкополой соломенной шляпы, что-то прошептал предводителю, и тот прикрикнул на смешливого.
– Ты нес игрушечные инструменты на продажу? – спросил мастера предводитель, поддевая носком сапога крошечную стамеску. – Кому нужны такие маленькие штуки?
– Невежественные люди, – ответил за мастера ученик Идо. – Этим инструментам цены нет. В роду мастера Ганзака искусство изготовления пил, резцов и рубанков передается из поколения в поколение. Мастер Ганзак покупным инструментом не пользуется, а свой не продает.
– А мы и не собираем покупать, – сказал смешливый разбойник. – Мы их отберем вместе с вашими глупыми головами!
Он выхватил длинный нож и замахнулся, но предводитель поймал его за руку.
Читать бесплатно другие книги:
