Ночной цирк Моргенштерн Эрин
Шагая по дорожке прочь от дома, Бейли чувствует невероятный прилив сил. Он почти уверен, что Каролина бросится за ним или побежит будить родителей, чтобы рассказать о его побеге. Но с каждым шагом, отдаляющим его от дома, ему становится все очевиднее, что его уже никто не остановит.
В ночной тишине путь кажется долгим. Никто не встречается ему по дороге, как это бывало каждый вечер, когда он старался появиться у ворот еще до открытия.
Звезды по-прежнему ярко сияют в небе, когда он, с сумкой через плечо, шагает мимо своего дуба. До рассвета еще есть время, но не так много, как он надеялся.
Однако поле, раскинувшееся под звездным куполом неба, пусто. Словно там ничего никогда и не было кроме травы, опавших листьев и ночного тумана.
Ретроспектива
Лондон, 1 ноября 1901 г.
Человек в сером костюме легко скользит сквозь толпу посетителей цирка. Он направляется в сторону ворот, и люди, даже не осознавая этого, словно воды реки, расступаются перед ним.
На краю площади дорогу ему преграждает призрачная фигура, бесплотное видение, будто сотканное из отсветов факела и бумажных фонариков, покачивающихся на ветру. Человек в сером костюме останавливается, хотя беспрепятственно мог бы пройти сквозь призрак своего коллеги.
– Интересный выдался вечерок, не правда ли? – подмигивает ему Гектор.
Прохожие с любопытством оглядываются на его прозрачный силуэт.
Человек в сером костюме делает еле уловимое движение, словно переворачивая страницу невидимой книги, и любопытные взгляды рассеиваются, обращаясь в другую сторону.
Прохожие продолжают сновать мимо двух мужчин, более их не замечая.
– Нашел, о чем беспокоиться, – фыркает Гектор. – Половина этих людей на каждом шагу готовы увидеть призрака.
– Все вышло из-под контроля, – говорит человек в сером костюме. – Это место всегда было слишком людным для поединка.
– Без них было бы не так весело, – заявляет Гектор, указывая рукой на толпу людей. Его ладонь проходит сквозь плечо какой-то женщины, и она удивленно оглядывается, но, ничего не обнаружив, идет дальше. – Мало тебе всех тех отвлекающих маневров, которые ты используешь? Ты даже втерся в доверие к Чандрешу, чтобы держать цирк под контролем.
– Я ничего не держу под контролем, – возражает человек в сером костюме. – Создав здесь атмосферу загадочности, я всего лишь добился определенной секретности для поединка. Да, это по моему совету цирк переезжает с места на место без предупреждения. Это идет на пользу обоим игрокам.
– Это держит их на расстоянии. Если бы они сошлись должным образом с самого начала, она одолела бы его уже давным-давно.
– Неужели твое нынешнее состояние сделало тебя совсем слепым? Ты был глупцом, когда попался в эту ловушку, и ты остаешься им, если не видишь, что они одержимы друг другом. Не будь они порознь, это случилось бы гораздо раньше.
– Тебе стоило заделаться чертовой свахой, – огрызается Гектор. Его злобно сузившиеся глаза то исчезают, то снова появляются в колеблющемся свете. – Мой игрок слишком хорошо подготовлен, чтобы так вляпаться.
– И тем не менее она пришла ко мне. Она сама меня сюда позвала, да будет тебе… – Он резко замолкает, наткнувшись взглядом на человека в толпе.
– Мне казалось, я предупреждал тебя, чтобы ты выбирал игрока, утрату которого сможешь пережить, – замечает Гектор, верно истолковав взгляд, которым его собеседник провожает расстроенного молодого человека в котелке, преследующего Чандреша в потоке людей. Юноша проходит рядом, не замечая ни одного из них. – Ты всегда слишком привязывался к своим ученикам. Обидно, что очень немногие из них это понимали.
– А сколько твоих учеников предпочли сами завершить игру? – поворачивается к нему человек в сером костюме. – Семеро? И твоя дочь будет восьмой?
– Больше этого не произойдет, – жестко говорит Гектор.
– Она возненавидит тебя, если победит. А может, уже возненавидела.
– Она победит. Не пытайся отрицать, что она с самого начала значительно превосходит твоего игрока.
Человек в сером костюме протягивает руку в сторону факела, усиливая голоса, доносящиеся из-за пределов площади, чтобы Гектор мог услышать, как его родная дочь заходится в истерике, вновь и вновь повторяя имя Фридриха.
– По-твоему, так звучит превосходство? – спрашивает он, опуская руку, и голос Селии опять теряется в общем гуле.
Гектор ничего не отвечает, но его лицо, озаренное языками пламени, искажает гримаса злости.
– Сегодня здесь погиб невинный, – продолжает человек в сером костюме. – Тот, кто был очень дорог твоей дочери. Если она еще не была сломлена, это может стать последней каплей. Ты этого добивался? Неужели все предыдущие состязания ничему тебя не научили? Невозможно предугадать, как все обернется. Ни у одной из сторон нет никаких гарантий.
– Игра еще не окончена, – заявляет Гектор и растворяется в пляске света и тени.
Человек в сером костюме продолжает путь, ныряя под бархатный занавес, отделяющий площадь цирка от остального мира.
Прежде чем окончательно покинуть цирк, он ненадолго останавливается и в задумчивости разглядывает часы над воротами.
Боль и наслаждение
Лондон, 1 ноября 1901 г.
Некогда скромно обставленная и довольно просторная, квартира Марко кажется тесной из-за сгруженной в нее разномастной мебели. Все, что рано или поздно наскучивало Чандрешу, вместо того чтобы отправиться прямиком на свалку, оказывалось в этом чистилище.
Здесь слишком много книг и слишком мало полок, чтобы их вместить, поэтому они стопками стоят на антикварных китайских стульях и шелковых пуфиках.
На каминной полке часы работы герра Тиссена. Циферблат окружают крошечные книги, страницы которых поочередно перелистываются по мере бега секундной стрелки. Часовая тем временем подбирается к трем часам ночи.
Страницы настоящих книг на столе перелистываются гораздо медленнее. Марко штудирует рукописные тома, делая короткие выписки и расчеты на листах бумаги. Снова и снова он вычеркивает знаки и цифры, откладывает одни книги и берет другие, чтобы потом опять вернуться к только что отброшенным.
Неожиданно входная дверь распахивается, щелкнув замками и громко звякнув засовом. Марко вскакивает, опрокидывая пузырек чернил на разбросанные по столу бумаги.
На пороге стоит Селия. Непослушные завитки выбиваются из заколотых на затылке волос. Накинутый на плечи кремовый плащ кажется слишком легким для стоящей на дворе погоды.
Лишь после того как она проходит в комнату и дверь за ней захлопывается, Марко замечает, что платье под плащом залито кровью.
– Что случилось? – спрашивает он. Рука, потянувшаяся, чтобы поднять чернильницу, замирает на полпути.
– Ты прекрасно знаешь, что случилось, – отвечает Селия. Ее голос спокоен, но лужица чернил, разлитая по столу, подергивается рябью.
– Ты в порядке? – спрашивает Марко, шагая ей навстречу.
– Я совершенно точно не в порядке, – говорит Селия, и чернильница начинает ходить ходуном. Чернила проливаются еще сильнее, черные капли брызгают на белоснежные рукава рубашки Марко, сливаются с чернотой его жилета. Он оставляет это без внимания, с ужасом глядя на ее залитое кровью платье: пронзительно алое пятно, ярко выделяющееся на светлом атласе и скрывающееся под черной бархатной вышивкой.
– Селия, почему ты в крови? – допытывается он.
– Я попыталась, – начинает Селия, но голос срывается, и она вынуждена повторить еще раз. – Я попыталась все исправить. Я думала, вдруг у меня получится. Ведь я так давно его знаю. Я думала, вдруг это все равно что заставить часы снова идти. Я точно понимала, что не так, но не могла ничего исправить. Я так хорошо его знала, но это… это не помогло.
Рыдания, поднимавшиеся в ее груди, вырываются наружу. Слезы, которые она сдерживала несколько часов, ручьями текут из глаз.
Марко бросается к ней и крепко прижимает к груди.
– Мне так жаль, – повторяет он, как заклинание, пока она не затихает. Наконец ее напряженные плечи расслабляются, и она успокаивается в его объятиях.
– Он был моим другом, – тихо шепчет она.
– Знаю, – говорит Марко, вытирая ей слезы и оставляя на щеках чернильные полосы. – Мне очень жаль. Я не знаю, что произошло. Что-то разладилось, и я не могу понять, что именно.
– Это из-за Изобель, – говорит Селия.
– Что?
– Изобель напустила чары на цирк, на нас с тобой. Я знала об этом, но не думала, что эти чары на что-то влияют. Как выяснилось, я ошибалась. Я не знаю, почему именно сегодня она решила их разрушить.
Марко тяжело вздыхает.
– Она так решила, потому что я наконец сказал ей, что люблю тебя, – признается он. – Я должен был сделать это много лет назад, но сделал только сегодня. Мне показалось, что она восприняла все довольно спокойно, но я ошибся. Что там делал Александр, я понятия не имею.
– Он пришел, потому что я его об этом просила, – говорит Селия.
– Зачем тебе это было нужно? – не понимает Марко.
– Я хотела, чтобы он вынес вердикт, – объясняет она, и ее глаза вновь наполняются слезами. – Чтобы все закончилось и мы могли быть вместе. Я думала, что, увидев цирк своими глазами, он сможет определить победителя. Я не знаю, чего еще они от нас ждут. Как Чандреш узнал, что он будет в цирке?
– Не знаю. Я не знаю даже, какого черта его самого туда понесло, но он так настаивал, что должен отправиться один, что я решил проследить за ним, присмотреть. Я отлучился всего на несколько минут, чтобы поговорить с Изобель, а к тому моменту, когда я вернулся…
– Ты тоже почувствовал, будто земля уходит из-под ног? – спрашивает Селия.
Марко кивает.
– Я пытался защитить Чандреша от него самого, – говорит он. – Я не допускал мысли, что он может быть угрозой для кого-то еще.
– Что это у тебя? – спрашивает Селия, замечая разбросанные по столу книги.
Бесчисленные страницы исписаны иероглифами и знаками, выписками из других источников, вклейками и разнообразными заметками поверх изначального текста. В центре стола лежит толстая книга в кожаном переплете. На первом развороте, поверх скрупулезно прорисованного дерева с множеством переплетающихся ветвей, вклеен малозаметный клочок бумаги, в котором Селия с трудом угадывает вырезку из газеты. Ей удается разобрать лишь одно слово: «трансцендентный».
– Я так работаю, – объясняет Марко. – Конкретно в этом томе собраны все, кто так или иначе связан с цирком. Это нечто вроде оберега. Его копию я бросил в чашу факела прямо перед зажжением, а этот дополняю по мере надобности.
Селия листает страницы с именами. Она задерживается взглядом на той, где приклеен кусочек письма с витиеватой подписью Лейни Берджес. На соседней кусочек такого же размера был вырван, и на его месте зияет пустотой белое пятно.
– Нужно было включить сюда и герра Тиссена, – говорит Марко. – Мне никогда не приходило это в голову.
– На его месте мог оказаться любой посетитель. Нельзя защитить всех до единого. Невозможно.
– Мне очень жаль, – снова повторяет он. – Я не был знаком с ним так близко, как ты, но всегда восхищался и им самим, и его работами.
– Он показал мне цирк, которого я до него не знала, – говорит Селия. – Помог взглянуть на него другими глазами. Мы много лет писали друг другу письма.
– Я бы и сам писал тебе, если бы мог облечь в слова все, что хочу сказать. Целого моря чернил не хватило бы.
– Вместо писем ты дарил мне мечты, – возражает Селия, поднимая на него глаза. – Я же создаю шатры, которые ты можешь увидеть лишь мельком. Ощущая твое присутствие во всем, что меня окружает, в ответ я не сумела дать тебе ничего, что ты мог бы унести с собой.
– Твоя шаль до сих пор у меня, – напоминает Марко.
С печальной улыбкой она закрывает книгу. Разлитые чернила стекаются обратно в пузырек, собирающийся воедино из осколков стекла.
– Думаю, именно это имел в виду мой отец, говоря о воздействии со стороны, а не изнутри, – говорит она. – Он всегда меня от этого предостерегал.
– Значит, соседняя комната вряд ли пришлась бы ему по душе, – усмехается Марко.
– Что за комната? – недоумевает Селия. Пузырек с чернилами стоит на столе, вновь целый и невредимый.
Подав знак следовать за ним, Марко подходит к двери в соседнюю комнату. Он распахивает ее, но не заходит внутрь, и, подойдя ближе, Селия понимает почему.
Когда-то эта сравнительно небольшая комната могла служить кабинетом или гостиной. Пожалуй, ее даже можно было бы назвать уютной, если бы не свисающие отовсюду нити и листы бумаги.
Тонкие нити свисают с люстры и тянутся к верхним полкам стеллажей. Они переплетены друг с другом, как сотканная под потолком гигантская паутина.
Повсюду, где только можно – на столах, полках, креслах – расставлены модели шатров, выполненные с невероятной точностью. Одни сделаны из газет, другие из ткани. Кусочки чертежей, страниц романов и писем, фигурно согнутые и вырезанные, образуют нагромождение полосатых шатров, связанных воедино черными, белыми и красными нитками. В них вклеены шестеренки от часов, осколки зеркал, застывший свечной воск.
Посреди комнаты на круглом черном столе, инкрустированном полосками перламутра, стоит небольшая железная чаша, в которой весело пляшет ослепительно белое пламя, озаряя пространство комнаты всполохами.
Селия входит, пригибая голову, чтобы не задеть свисающие с потолка нити. На нее тут же волной накатывает ощущение, что она находится в цирке, ей даже чудится привкус карамели в воздухе, однако вместе с тем она чувствует близость чего-то еще. Чего-то могущественного и древнего, сокрытого в нагромождении бумажных конструкций и паутине нитей.
Стоя в дверях, Марко смотрит, как Селия осторожно пробирается по комнате, стараясь ничего не задеть пышным подолом, разглядывает крошечные шатры и легко касается пальцами шестеренок и отрезков нитей.
– Это очень древнее волшебство, верно? – спрашивает она.
– Единственное, которым я владею, – отзывается Марко. Он дергает за нитку возле двери, и движение волнами распространяется повсюду. Модель цирка вспыхивает яркими бликами, когда свет миниатюрного факела отражается в кусочках металла. – Впрочем, вряд ли предполагалось, что оно будет использоваться таким образом.
Селия останавливается перед шатром, из которого виднеется ветка дерева, залитая воском. Используя его в качестве ориентира, она находит другой шатер и, бережно открыв бумажную дверь, видит расставленные по кругу крошечные стулья – ее собственную арену для выступлений.
Шатер сделан из страниц шекспировских сонетов.
Селия закрывает бумажную дверцу.
Внимательно рассмотрев все в комнате, она выходит и плотно закрывает за собой дверь.
Ощущение, что она находится в цирке, покидает ее, как только она пересекает порог. Зато она с неожиданной остротой воспринимает все, что встречается ей в комнате по соседству: тепло огня в камине и холод сквозняка из окна, запах перепачканной чернилами кожи Марко и его одеколона.
– Спасибо, что показал мне ее, – говорит она.
– Полагаю, твой отец вряд ли бы это одобрил? – спрашивает Марко.
– Мне больше нет дела до его одобрения.
Селия обходит стол и останавливается перед камином, глядя, как миниатюрные страницы перелистываются в такт тиканью часов на каминной полке.
Возле часов лежит игральная карта. Двойка червей. По ней не скажешь, что когда-то ее пронзил турецкий клинок или что она была запятнана кровью, но Селия знает, что это та самая карта.
– Я тоже мог бы поговорить с Александром, – предлагает Марко. – Возможно, того, что он уже видел, хватит, чтобы вынести вердикт. Или же это приведет к тому, что он вообще выведет меня из игры. Я уверен, что разочаровал его; он может объявить тебя победителем…
– Перестань, – не оборачиваясь, просит Селия. – Прошу тебя, замолчи. Я не хочу говорить об этом проклятом состязании.
Марко пытается возразить, но слова застревают в горле. Он хочет снова заговорить и понимает, что не может издать ни звука.
Он со вздохом разводит руками.
– Я устала от попыток удержать вместе то, что удержать невозможно, – говорит Селия, когда он подходит к ней. – От попыток контролировать то, что мне неподвластно. Устала отказываться от своих желаний из страха разрушить то, что не смогу восстановить. Оно все равно рушится, что бы мы ни делали.
Она приникает к его груди, и он заключает ее в объятия, нежно поглаживая шею перепачканными в чернилах пальцами. На какое-то время оба замирают в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием огня в камине и тиканьем часов.
Когда она поднимает голову, он, пристально глядя ей в глаза, сбрасывает с нее плащ и вновь притягивает к себе за обнаженные плечи.
Жар, неизменно вспыхивающий, когда Марко прикасается к ее коже, охватывает Селию, и она больше не может сопротивляться ему, да и не хочет.
– Марко, – шепчет она, теребя пальцами пуговицы его жилета. – Марко, я…
Он приникает к ее губам жадным поцелуем, не давая договорить.
Пока она расправляется с пуговицами, он вслепую шарит руками по ее платью в поисках завязок, не в силах оторваться от ее губ.
Роскошный наряд падает к ее ногам грудой смятого шелка.
Путаясь в шнуровке корсета, Марко увлекает Селию на пол вслед за собой.
Они срывают друг с друга слои одежды до тех пор, пока между ними не остается преград.
Лишенный возможности говорить, Марко пишет слова извинений и любви языком по ее телу, молчаливо выражая все, что не в силах произнести вслух.
Он находит и другие способы поделиться своими чувствами, и там, где прошлись его пальцы, остается размытый чернильный след. Он смакует каждый стон, который ему удается извлечь из нее.
Вся комната дрожит, когда они сливаются воедино.
И хотя вокруг полно хрупких вещиц, ни одна не разбивается.
Часы над их головами продолжают без конца перелистывать страницы, столь миниатюрные, что записанные на них истории вряд ли кому-то доведется прочесть.
Марко не помнит, как уснул. Еще мгновение назад он обнимал Селию, ее голова покоилась у него на груди, и она слушала стук его сердца, и вот ее уже нет.
В потухшем камине остывают угли. В окнах брезжит рассвет.
На каминной полке поверх двойки червей лежит серебряное кольцо с гравировкой на латыни. Улыбнувшись, Марко надевает кольцо Селии себе на мизинец, и оно оказывается рядом со шрамом на его безымянном пальце.
Он не сразу обнаруживает, что со стола пропала книга в кожаном переплете.
Часть четвертая
Мятеж
Я убежден, что еще остались шатры, которые я не успел посетить, хоть и бывал в цирке бессчетное множество раз. И хотя я видел море чудес и прошел везде, где только смог, здесь всегда остаются неизведанные уголки и неоткрытые двери.
Фридрих Тиссен, 1896 г.
Технические тонкости
Лондон, 1 ноября 1901 г.
Прислушиваясь к биению сердца Марко в тишине, которую нарушает лишь тиканье часов, Селия отчаянно хочет замедлить время. Задержать это мгновение, чтобы остаться навеки в его объятиях, ощущая нежное прикосновение пальцев к ее коже. Никуда не уходить.
Однако ей удается замедлить лишь биение его сердца, заставив провалиться в глубокий сон.
Она могла бы его разбудить, но небо уже начинает светлеть, а ее страшит даже мысль о прощании.
Поэтому она лишь целует его напоследок и тихонько одевается. Она снимает с пальца кольцо и оставляет на каминной полке, положив между двух сердец, изображенных на игральной карте.
Набросив на плечи плащ, она замирает в нерешительности, глядя на заваленный книгами стол.
Вероятно, если она разберется в его записях, она сможет тоже использовать его методы, чтобы сделать цирк более независимым. Чтобы хоть немного облегчить бремя, которое она несет. Чтобы они могли позволить себе быть вместе дольше, чем несколько украденных часов, не боясь нарушить правила игры.
Коль скоро им не удается уговорить ни одного из учителей определить победителя, это лучшее, что она может для него сделать.
Она берет со стола книгу с именами на страницах. Наверное, стоит начать с этого, раз уж ей известна цель ворожбы.
Уходя, Селия уносит книгу с собой.
Она выскальзывает в темный коридор и как можно тише закрывает за собой дверь квартиры. Издав несколько приглушенных щелчков, дверь запирается на замки и задвижки у нее за спиной.
Призрак, притаившийся в тени на площадке, она замечает только после того, как слышит его голос.
– Ты маленькая лживая шлюха, – говорит отец.
Селия закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться, но ей всегда было трудно избавиться от него, если он уже успел прицепиться. Не удается и на этот раз.
– Странно, что ты ждал меня здесь, чтобы сказать об этом, папа, – устало говорит она.
– Вокруг этого места выстроен такой защитный бастион, что уму непостижимо, – шипит Гектор, указывая на дверь. – Ничто не может проникнуть внутрь, если мальчишка этого не захочет.
– Вот и хорошо, – вздыхает Селия. – Держись от него подальше. И от меня тоже.
– Что ты собираешься с этим делать? – спрашивает он, тыча пальцем в книгу, зажатую у нее под мышкой.
– Это тебя не касается, – отрезает она.
– Ты не можешь вмешиваться в то, что делает он, – напоминает Гектор.
– Знаю, знаю. Принцип невмешательства – одно из немногих правил, которое я уяснила. Я и не собираюсь ни во что вмешиваться, просто хочу разобраться в его методике, чтобы мне не пришлось тратить столько сил на цирк.
– В его методике! Это методика Александра, и тебе незачем совать в нее нос. Ты понятия не имеешь, во что влезаешь. Я переоценил твою готовность к состязанию.
– Но это же игра, разве нет? – спрашивает Селия. – Разве она заключается не в том, чтобы преодолеть ограничения, с которыми сталкивается магия, оказавшись у всех на виду, в мире, где никто в нее не верит? Это испытание воли и самообладания, а не мастерства.
– Это испытание силы, – возражает Гектор. – А ты слаба. Куда слабее, чем я думал.
– Тогда позволь мне проиграть, – просит она. – У меня нет сил, папа. Я так больше не могу. Это не тот случай, когда ты можешь распить бутылочку виски после того, как будет объявлен победитель.
– Победителя не объявляют, – заявляет отец. – Игру нельзя остановить, ее можно только довести до конца. Уж это-то ты должна была понять. Раньше ты была посмекалистей.
Глядя на него, Селия прокручивает в голове его слова, вспоминая все уклончивые ответы насчет правил игры, которыми он пичкал ее все эти годы. Постепенно из разрозненных кусочков начинает собираться общая картина, и главный принцип состязания становится очевидным.
– Победителем будет тот, кто устоит, когда у другого не останется сил держаться, – произносит Селия, с ужасом понимая, что это означает.
– Это весьма грубое обобщение, но достаточно верное.
Отвернувшись, Селия прижимается ладонью к двери квартиры Марко.
– Прекрати всем своим видом показывать, будто любишь этого мальчишку, – шипит Гектор. – Ты должна быть выше этой ерунды.
– Ты готов принести меня в жертву, – тихо говорит она. – Дать мне уничтожить себя только ради того, чтобы ты мог что-то доказать. Ты втянул меня в эту игру, зная, насколько высоки ставки, и позволил мне считать, что это просто испытание наших способностей.
– Не смотри так, словно считаешь меня бесчеловечным.
– Ты же насквозь прозрачный, – огрызается Селия. – Откуда в тебе взяться человечности?
– Даже будь я таким, как прежде, я сказал бы тебе то же самое.
– Что будет с цирком после окончания поединка? – спрашивает Селия.
– Цирк – это просто арена, – пожимает плечами Гектор. – Стадион. Нарядный Колизей. Став победителем, ты можешь и дальше играться с ним, но я не вижу смысла в его существовании после состязания.
– Полагаю, в дальнейшем существовании людей, что оказались вовлечены во все это, ты тоже смысла не видишь? – спрашивает Селия. – Их жизнь – разменная монета в твоей игре?
– Издержки есть всегда, – говорит Гектор. – Это тоже часть поединка.
– Почему же ты никогда не говорил мне об этом раньше? И зачем говоришь сейчас?
– Раньше я не думал, что ты можешь проиграть.
– Видимо, ты хочешь сказать – умереть, – поправляет его Селия.
– Это технические тонкости, – говорит отец. – Игра может закончиться, когда на поле останется только один игрок. Другого способа завершить игру нет. Так что нечего тешить себя глупыми надеждами, что, когда все завершится, ты и дальше сможешь путаться с этим слабаком, которого Александр откопал на лондонской помойке.
– Кто же остался? – спрашивает Селия, пропуская его последнее замечание мимо ушей. – Ты говорил, что ученик Александра выиграл предыдущее состязание, что с ним стало?
Ответ Гектора сопровождается язвительным смехом:
– Она вяжет из себя узлы в столь обожаемом тобой цирке.
Игра с огнем
Только пламя освещает этот шатер. Дрожащее, ослепительно белое пламя, напоминающее факел на площади.
Ты видишь глотателя огня на полосатом постаменте. В руках он держит пару длинных спиц. Маленькие огненные протуберанцы пляшут на их концах, которые он вот-вот заглотит целиком.
На другом постаменте женщина играет двумя пылающими шарами на длинных цепях. Шары описывают круги и восьмерки, оставляя в воздухе яркий след. Движения женщины столь стремительны, что кажется, будто у нее в руках вовсе не шары на цепях, а сотканные из огня ленты.
Неподалеку сразу несколько артистов жонглируют горящими факелами, запуская их высоко в воздух. Время от времени они перебрасывают их друг другу, взметая снопы искр.
Чуть поодаль на разной высоте установлены горящие обручи, и сквозь них с легкостью проскакивают гимнасты, словно не замечая, что они объяты пламенем.
Наконец ты видишь девушку, у которой пламя горит прямо в ладонях. Она лепит из него огненных змеев, цветы – что пожелает. Из руки вылетают сияющие кометы и птицы, вспыхивая и исчезая, словно фениксы.
Она с улыбкой смотрит на тебя, и белые язычки пламени у нее руках, подчиняясь неуловимому движению пальцев, превращаются то в лодку, то в книгу, то в пылающее сердце.
По дороге из Лондона в Мюнхен,
1 ноября 1901 г.
Ничем не примечательный поезд пыхтит через поля, выплевывая в небо облака серого дыма. Черный как смоль паровоз тянет за собой такие же черные вагоны. В вагонах с окнами стекла затемнены, вагоны без окон просто угольно-черные.
Поезд едет тихо: ни свистков, ни гудков. Не стучат и не скрипят колеса, неслышно катясь по рельсам. Следуя без остановок по своему маршруту, он почти не привлекает внимания.
Со стороны он похож на обычный товарный поезд, перевозящий уголь или что-то в этом роде. Поезд как поезд, ничего особенного.
Однако внутри все совсем иначе.
В роскошной обстановке преобладают теплые сочные оттенки и позолота. Почти все пассажирские вагоны устланы мягкими узорными коврами. Бархатная обивка словно позаимствовала рубиновые, пурпурные и кремовые оттенки у закатного неба: сперва сумеречно-бледного, а после наливающегося цветом, чтобы, в конце концов потемнев, засиять звездами.
Коридоры залиты светом множества настенных светильников, их хрустальные подвески мягко покачиваются в такт движению, навевая покой и безмятежность.
Вскоре после отправления Селия надежно прячет книгу в кожаном переплете у всех на виду – на полке среди своих книг.
Вместо залитого кровью платья она надевает другое, которое особенно нравилось Фридриху: жемчужного цвета, зашнурованное черными, белыми и темно-серыми лентами.
Концы лент трепещут у нее за спиной, когда она идет по коридору.
На всех дверях висят таблички с написанными от руки именами, но Селия останавливается возле той, на которой кроме имени нанесены два иероглифа.
В ответ на ее стук тут же раздается приглашение войти.
По сравнению с прочими купе поезда, пестрящими насыщенными оттенками, купе Тсукико, кажется почти бесцветным. За исключением пары бумажных ширм, в нем ничего нет. Шторы из шемаханского шелка на окнах пропитаны запахом имбиря и ароматных масел.
Тсукико в красном кимоно сидит на полу. Трепещущее алое сердце в бесцветной клетке.
Она не одна. Положив голову ей на колени и тихо всхлипывая, возле Тсукико свернулась калачиком Изобель.
– Видимо, я не вовремя, – говорит Селия, в нерешительности замирая на пороге.
– Очень даже вовремя, – возражает Тсукико, жестом приглашая ее войти. – Возможно, ты поможешь мне убедить Изобель, что ей сейчас просто необходимо поспать.
Селия не говорит ни слова, но Изобель вытирает слезы и, послушно кивнув, встает на ноги.
– Спасибо, Кико, – говорит она, разглаживая помятое платье.
Тсукико смотрит на Селию, продолжая сидеть на полу.
Читать бесплатно другие книги:
