Хроники Второго пришествия (сборник) Соловьев Владимир

Глава 32

Я наслаждаюсь непростыми законами течения времени. То день мой тянется бесконечно, то не успеваешь оглянуться, как на дворе уже лето и шуба на моих плечах вызывает улыбки у случайных прохожих. Я не удивляюсь – переживание скачков ритма жизни свойственно любому человеку, правда, скорость у всех своя. Иногда можно годами жить с человеком в одной квартире, а темп будет настолько не совпадать, что вы оба проживете совершенно разные жизни.

Особенность человеческого восприятия жизни состоит в том, что себя мы не оставляем ни на мгновение – наша память пытается услужливо спрятать негативные воспоминания, прерывая работу сознания забвением и на ходу расставляя удобные эмоциональные акценты. Только тело, подвластное неукротимому процессу старения, продолжает вести последовательный отсчет времени и не желает поддаваться спасительному самообману. Когда я вижу людей, подносимых мне течением времени, я задумываюсь: какими они пришли к этой встрече, каждый из них? Вот сейчас я закрою глаза, встану и уйду, оборвав нашу связь, а их временной поток останется непрерывным. Они будут продолжать в нем плыть, удивляясь нашей краткой встрече. А память обо мне уступит (хотя самонадеянно полагаю, что не сразу) место иным впечатлениям.

Восприятие людей всегда дискретно, отрывочно и фрагментарно. Оно разбито на картинки встреч – очных ставок, и мы лишь додумываем остальное, базируясь на полученной из разных источников информации. Насколько мы точны в собственных представлениях, ответить несложно. Давным-давно, катая в коляске свою совсем еще маленькую дочь, я замечал, как она, играя своей игрушкой, иногда вытягивала ручку и оставляла плюшевого зайчика за пределами коляски. Ушастый падал на землю, я делал шаг и подбирал его. Через некоторое время дочка вспоминала о любимце и опускала руку точно в то место, где, по ее мнению, должен был бы находиться зайчик. Его там, конечно же, не было. Прежде чем она успевала огорчиться, я возвращал игрушку на место, и дочка не замечала своей оплошности. Зато зайчик был уже совсем другим, пережившим падение на землю, ужас от расставания с хозяйкой, возвращение надежды и счастье от воссоединения.

Если переживания зайчика для вас не важны, вы не заметите изменений в его состоянии – тайная жизнь игрушки ускользнет от вас. При каждой встрече ваши знакомые будут казаться такими же, какими вы их оставили. Возможно, физические изменения бросятся вам в глаза, но перемены в душевном состоянии друзей могут пройти мимо. Такие вещи нередко происходят в каждой семье. Как часто родители не имеют ни малейшего представления о происходящем с их детьми? Вроде бы те находятся все время рядом, но разве они наблюдают?

Из каждой командировки мои ребята возвращались измененными, и меня они находили совсем иным. Я все так же слушал их отчеты, формально оставаясь прежним, но не мог не удивляться метаморфозам, происходящим с нами. Мы менялись. Нет, мы не отдалялись друг от друга, не грубели и не выгорали от непосильной работы. Даже наше взаиморасположение в Данииловой иерархии не претерпевало никаких изменений, просто жизнь давала нам опыт несовместных переживаний, которые вносили все новые и новые краски в портреты наших личностей.

Пришло время, и я волевым усилием приказал себе прекратить отслеживать происходящее в Китае. Это было непросто, но психика моя могла не выдержать картин Иоанновых предсказаний, явленных наяву, поэтому я трусливо спрятался в повседневную работу. К счастью, Даниил очень вовремя приказал нам начать готовиться к коронации царей-пророков. Я перестал рассуждать категориями «морально» и «аморально» – кто я, чтобы осуждать его? Если должны погибнуть миллиарды, то так тому и быть. Они сами это заслужили, а то, что происходит сейчас там, вдалеке, – никакие не пытки, а проявление Божественного милосердия – предоставленный шанс на спасение. И не надо устраивать мне сопливых сцен и завываний. Не надо спрашивать, почему бы нам не выйти и не объяснить все несчастным китайцам или сразу – легко и без мучений, просто и незатейливо лишить всех грешников жизни. Не надо. И главное, не стоит задавать мне этот страшный вопрос – ГДЕ ЗДЕСЬ ЛЮБОВЬ?

Я стал действовать как обычный чиновник, период романтического служения безвозвратно прошел. Даже умение творить чудеса перестало приносить мне радость. Безразличие – вот, пожалуй, самое точное определение моего теперешнего состояния. Поблекли краски жизни, ушло солнце, небо затянуло тучами. Даже если на улице было светло и солнечно, все вокруг меня подергивалось серой безжизненной дымкой. Что поделать – меня обложили обязательствами, но забрали удовольствия. Даже семейная жизнь начала приедаться, потому что, несмотря на все усилия, нам с Эльгой никак не удавалось зачать ребеночка.

Она страшно переживала, винила во всем себя и постоянно ходила по докторам. Я не удерживал ее. Поначалу сама идея о продолжении рода и появлении потомства казалась мне кощунственной – Конец света на носу, да и мой статус не очень сочетался с семейной жизнью, однако, как говорится, ночная кукушка дневную перекукует. Эльге казалось, что я не хочу от нее детей совсем по другим причинам, что, бесспорно, унижало ее. Конечно, от других жен – пожалуйста, а она так, не пойми что. Военно-полевая жена времен Страшного суда. Только внимание к нашим жилищным условиям со стороны светских властей немного успокаивало ее.

После того как я увидел Даниила, пошло любезничающего с рыжей официанткой, я перестал терзать себя сомнениями по поводу моих отношений с Эльгой. Билл, между прочим, давно был женат, так что формальных поводов скрывать мою романтическую привязанность уже не было. Мы перестали прятаться от папарацци, что и так уже давно было излишним: после моей более чем впечатляющей беседы с прессой ни у кого из журналистов даже мысли не возникало тиснуть о нас статейку.

Эльга, как женщина мудрая и любимая, конечно, не могла не понимать, что какой бы я ни был апостол, а все равно – мужик. А значит, в постели из меня можно веревки вить. Все шло по плану. В ответственные моменты я дышал правильно и процесс завершал в строгом соответствии с традицией, но результата все равно не было. После сотни бесплодных попыток моя бедная девочка специально сходила к самому авторитетному в Москве врачу только для того, чтобы услышать, что никаких проблем по женской линии у нее не наблюдается.

В итоге у нас состоялся крайне неприятный разговор, после которого наши отношения не то чтобы ухудшились, но навсегда потеряли одно из прежних своих измерений.

Глава 33

В тот вечер я явился домой не в лучшем расположении духа.

Илья с Табризом как раз вернулись из крайне тяжелой командировки в Екатеринбург – на этот раз там дело попахивало не простой ересью, а мощным духом наркотиков. Ряд бывших депутатов Государственной думы, вспомнив свое дополитическое прошлое, решили помочь гражданам еще до наступления Страшного суда обрести рай. Сделали они это в своей привычной манере – райские кущи предлагались людям по доступной цене. Для достижения желаемого эффекта преступники стали использовать какую-то невиданную доселе синтетическую дурь. Эффект от ее употребления был таков, что иногда целые районы месяцами не выходили из наркотического угара. Когда у несчастных, подсевших на крючок, кончались последние средства на покупку очередной дозы, они были весьма недалеки от обещаний драгдилеров – физическое истощение действительно вплотную приближало их к смерти. С одной стороны, чего нам наркоманов жалеть? Их место в Аду, как Рай ни приближай – результат будет тем же. Но с другой стороны, если разобраться, – непорядок. Самосуд. Интересно, что, когда мои хлопцы оказались на месте, главари Сибирского наркокартеля уже были обезврежены и даже испепелены. По словам очевидцев, над ними поработал один не по возрасту накачанный старик. Описания однозначно указывали на Еноха. В общем, новости были не из приятных.

Анализируя всю эту тягостную информацию, я пришел домой, где и попал под жесткий артобстрел со стороны Эльги. Наезд начался довольно обыденно: друзья, подруги, никуда не ходим, никого не видим. Даже Сашку с Яной, ребят, которые нас познакомили, уже и не вспомним, когда видели в последний раз. И сколько это все будет продолжаться. И я тебе вообще никто. И брак ты со мной регистрировать не собираешься. И детей от меня иметь не хочешь…

Я мужественно молчал. Возражать в такие моменты бессмысленно, будь ты хоть трижды апостол Советского Союза, и поток ее сознания никак не иссякал. Пока Эльга забрасывала меня всеми мыслимыми и немыслимыми обвинениями, я вдруг снова задумался о том, что давно уже не видел на улице беременных женщин. Эльга продолжала верещать, но для меня ее истерика звучала отдаленным фоном. Не мешая ей изливать негативные эмоции, я мысленно связался с Табризом.

– Старичок? – позвал его я.

– Весь внимание, шеф! – подумал в ответ Табриз. – Мне подойти?

– Лучше не надо. У меня дома семейная сцена, так что пообщаемся мысленно.

– Как скажете, шеф! Какие указания?

– Выясни, как обстоят дела с рождаемостью у нас в стране и за рубежом.

Конечно, я мог бы и сам вытащить всю эту информацию, достаточно лишь было пожелать ее получить, но мне очень хотелось пообщаться с хорошим человеком в момент семейной ссоры.

Между тем Эльга продолжала набирать обороты – теперь уже шел разбор моих человеческих качеств в применении к домашним делам. Из краткого обзора становилось ясно, что как член семьи я хуже домашнего животного – пользы от меня мало, а помощи по дому и вовсе никакой. Чужим людям, дескать, от моих якобы чудотворных способностей что-то и перепадает, а вот ей! И вообще, ей есть что поведать миру.

Мне стало интересно, что она имеет в виду. Вроде бы в интимной сфере у нас все было более чем хорошо. Хотя может быть, это традиционное для всех мужиков заблуждение, и моя любимая притворялась в каждое из чудных мгновений? Но все оказалось не так трагично. Имелось в виду следующее – не в церковь же ей идти свечку ставить или какое-нибудь там паломничество совершать, чтобы забеременеть. Неужели я не могу сам сотворить такую малость? Или уж если мне нельзя по каким-то там соображениям использовать свои способности в личных целях, то попросил бы дружка своего Билла, или уж самого нашего главного – Даниила.

Повисла пауза. Вопрос прозвучал, и по всем законам жанра я должен был ответить. Но я молчал. Я ждал информации от Табриза, хотя в этом не было никакой надобности. Я уже все понял, просто для чистоты эксперимента надо было дождаться официального доклада. Эльга сочла мое молчание пренебрежением и попыталась убежать в спальню, но я остановил ее движением руки. Нет, не подумайте, что я использовал свои сверхвозможности, мы еще в первые дни договорились, что у нас все будет естественно, без всяких хитрых штучек. Просто Эльга поняла, что внутри меня идет некий процесс – компьютер урчит и работает, а значит, результат вскоре будет объявлен.

Наконец в моей голове заговорил Табриз. Был он огорчен и встревожен.

– Шеф, не знаю, как эта проблема ускользнула от нашего внимания, – начал он.

– Слушаю тебя.

– Довольно странная ситуация. Во-первых, беременные женщины перестали появляться по всему миру сразу после вашей передачи на CNN с Даниилом.

Я поморщился и поправил:

– Не моей передачи, а Ларри Кинга…

– Как скажете, шеф. Во-вторых, те, кто уже ждал ребенка, очень быстро разродились, причем вне зависимости от срока беременности все дети родились абсолютно здоровыми. Их взросление происходит колоссальными темпами – ученые ломают голову над природой этого явления.

– Понятно. Спасибо.

– Хочу еще раз подчеркнуть, что новых беременностей не зарегистрировано. Акушеры уже не нужны как врачебная специальность.

– Спасибо, Табриз.

– Владимир, а что это значит?

– То, о чем я говорил уже очень давно – какой смысл рожать новых, если и так скоро все закончится.

Закончив мысленный диалог с Табризом, я решил поведать Эльге горькую правду.

– Любимая, – произнес я, глядя ей в глаза, – детей больше не будет. И я говорю не только о нас с тобой, а обо всем человечестве.

Эльга посмотрела на меня как на умалишенного, несущего фармакологический бред. Впервые за время нашего знакомства в ее взгляде промелькнуло презрение. Было видно, как она ищет в своей памяти примеры беременных подруг или вспоминает семьи с новорожденными детьми, чтобы, вспомнив их, уничтожить меня. Но она очень скоро поняла, что таких нет. С маленькими детьми – да, но не с новорожденными. Ее глаза наполнились слезами, и очень тихо она спросила меня:

– Почему?

– Боюсь, что тебе не понравится мой ответ. Он будет довольно заумным, а ты такие объяснения не любишь.

Эльга выдавила из себя подобие улыбки:

– Не люблю. Но, если нет выбора, я потерплю.

– До Ноя люди жили долго, по нескольку сотен лет, и старость не приходила к ним – они рожали детей до самой смерти. Все изменилось, когда Господь прогневался на человечество и решил устроить Великий потоп. При этом Всевышний положил ограничение в сто двадцать лет на время человеческой жизни.

– Почему сто двадцать?

– Есть мнение, что именно столько лет понадобилось Ною для того, чтобы выполнить все указания Господа по строительству ковчега и его наполнению тварями земными. Так что дольше жить не имело смысла, потому что все и так погибнут.

– Какой ужас! То есть нам осталось так мало жить, что уже не имеет смысла рожать?

– Боюсь, что да.

– А у Ноя были дети? Я имею в виду не тех трех. Пока он строил, его жена рожала ему детей?

– Нет.

– А сразу после потопа?

– Нет, но надо учесть, что, когда потоп начался, Ною было уже шестьсот лет, да и после потопа он жил еще триста пятьдесят. Так что, может быть, в этом была причина. Сразу после потопа поступило прямое благословение Господа: «…плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю». Так что внуков у него было множество.

– Чтобы были внуки, нужны дети, а у нас их нет! – Эльга больше не смогла сдерживаться и зарыдала. Глядя на любимую, я почувствовал, как у меня внутри все сжимается от жалости к ней и к себе. К горлу подступил горький комок, глаза застило слезами. Я стал глубоко дышать, пытаясь совладать с собой.

– И зачем же нам дальше жить? – спросила Эльга.

– Надеяться, – ответил я. – Ведь нам даже на двоих еще и ста лет нет. А потом, после Страшного суда, может быть, все и наладится, как в истории с Ноем. – Голос мой звучал неубедительно. Я не знал ответа на ее вопрос и был благодарен Эльге за то, что она не упомянула Даниила и не винила его во всех наших бедах.

В ту ночь мы больше не говорили. Эльга ушла в спальню, а я остался в кабинете. Я слышал, как она горько плакала, но понимал, что сейчас ей лучше побыть одной. Когда она успокоилась и заснула, я пришел к ней, лег рядом, обнял и пролежал так всю ночь.

Я не смог уснуть. И мы больше никогда не возвращались к этому разговору.

Глава 34

Уныние воцарилось в мире.

Или, быть может, только в моей душе, хотя разве этого не достаточно, чтобы краски жизни поблекли?

Царство Божие на Земле оказалось на редкость пресным блюдом. Грех – как специи, он придавал хоть какой-то вкус происходящему, а теперь? Кого ненавидеть? С кем бороться? Даже любить некого. Без детей любовь превращается в похоть, а это уже грех. Конечно, еще остается Даниил, но в моей жизни такая темка уже звучала – «счастливое» советское детство и всеобщая любовь к дедушке Ленину. Не работает. Любовь к Господу не замещает любви к женщине. Это правило едино для всех, кроме монахов. Что, превратим весь мир в один большой монастырь? Можно, конечно, но скучно…

Хотя забавы еще можно находить. Вот, например, коронация царей-пророков – замечательное будет зрелище! Да надо бы и храм Соломона в конце концов восстановить или дождаться такого состояния на Земле, что он сам нам явится. Или как там Даниил напридумывает. Хотя возникает у меня смутное подозрение, что наш Учитель не очень-то и торопится с Храмом, ведь сам факт его появления обозначает переход к новой фазе. Что там ждет, неясно даже ему, зато сейчас фаза у Даниила по полной программе. Отрывается за все предыдущие годы безвестности. Шуточки-прибауточки, официанточки и прочие прелести телевизионной славы.

Мысли у меня не очень адекватные. Опасные, прямо скажем. Так можно и до Иудиных рассуждений дойти, только вот некуда стучать на Даниила, да и Павлик Морозов не мой кумир. Так что могу идти только другим путем, великолепно отработанным в суровые советские годы. Маршируем все вместе, и лица серьезные, а в башке мысли совсем о другом. Кухонная свобода. Громко – речовки, шепотом – матерные частушки. К раздвоению личности нам не привыкать, еще добряк Фрейд констатировал амбивалентность русской души. На работу вовремя прийти и с ребят строгим голосом спросить я всегда сумею, а далее по распорядку – чем-нибудь себя занять, например компьютерными играми, чтением фантастики и прочим убиванием времени. Хорошо еще, что вязать не начал – вот бы была хохма! Варежки апостольские – чудотворные и совсем недорого.

Я стал избегать контактов с руководством страны, что, кстати, пошло на пользу общему делу и даже подогрело интерес к моей персоне. Все лизоблюдские газеты, – а других и не осталось, – восхваляли очередное деяние моих чудо-богатырей и будущего царя-пророка Владимира Владимировича, но страх и уважение к моей скромной персоне сквозили в каждой статье. Я оказался той самой руководящей и направляющей ролью партии, о которой так долго талдычили большевики.

Талдычили, талдычили, талдычили, талдычили, да и выталдычили.

Кстати, о партиях: их я разогнал, как и профсоюзы, и все прочие гражданские объединения – надоели бездельники. Политические задачи уже решать не надо, народные интересы я и без этих прохвостов знаю, так что нечего дурью маяться.

Слухи обо мне поползли один краше другого: и каждую-то ночь я к Даниилу перемещаюсь и мы судьбы мира вместе решаем, и поручен-то мне титанический труд по разработке нового молитвенника и вот-вот я его представлю. И сам я на людях не появляюсь, потому что денно и нощно молюсь за Расею-матушку, причем в веригах, коленопреклоненный и уже лоб свой весь в кровь поклонами размолотил. Последний слух оказался наиболее популярным и привел к появлению многочисленных последователей, которые перманентно стали истязать себя во имя Божие. Я не возражал: по крайней мере, у них не будет времени грешить, что уже неплохо. Хотя особой помощи России от такого подвига не будет.

Странный народ. Вот как они себе это представляют – спасти Расею? От чего и от кого? От Страшного суда? Так страну никто и не судит – ни озера, ни луга, ни травинку, ни былинку, ни пылинку, ни фигинку! Судят граждан, даже тех, кто таковыми и не является. Совсем я с вами запутался. Людей, людей судят, причем не коллективно, а по одному. И воздастся каждому по заслугам его.

Хотя вот как раз с заслугами есть проблемка. Сидели мы как-то раз в Апостольском приказе и обедали. Мальчишки мои быстро освоились с прелестями новой работы и научились получать от жизни маленькие радости, так что наш обеденный перерыв проходил не совсем обычно. Конечно, мы едим, но только совсем не готовим, и кухни у нас нет, и еду нам никто не доставляет. По очереди мы выбираем место и кухню, которую хотелось бы сегодня попробовать, и перемещаемся на время перерыва туда, а потом возвращаемся обратно. Для всех сотрудников наше отсутствие незаметно, просто мои бойцы заходят ко мне в кабинет и выходят оттуда через пару часов сытыми. Мы таким манером посетили почти все Мишленовские рестораны, хотя пару раз нам приходилось их открывать во внеурочное время из-за разницы во времени. Ну и самым жестоким образом отменять резервирование, если вдруг не оказывалось свободных мест.

Нас никогда не узнают, что, впрочем, и неудивительно. Да особо и не замечают – мимикрировать-то дело несложное, а пара пассов руками замечательно стирают память.

Вот здесь умничать не надо, я и сам знаю, что вполне можно обойтись без рук и что одних мыслительных усилий предостаточно. Но ведь так можно и вовсе облениться. Нет, нет, нет и еще раз решительно нет! И не пытайтесь меня уговаривать. Гимнастика архиважна! Не случайно старик Штильман оставил своему сыну в завещании следующий секрет профессионального долголетия дантиста: верхнюю челюсть – сидя, а нижнюю – только стоя, и никакого застоя крови и геморроя! Конечно, взмахи руками для борьбы с геморроем не годятся, но все равно, хоть какая, а гимнастика.

Глава 35

В этот раз очередь выбирать обеденное место выпала Табризу, и его почему-то потянуло на экзотику. Мы оказались не где-нибудь в «прекрасном далеко», а в самой что ни на есть обычной забегаловке-стекляшке, расположенной неподалеку от Савеловского вокзала в Москве. Держали ее армяне. Место, как и его хозяева, было, вежливо говоря, колоритным. Нам даже не нужно было скрываться и менять внешность. Для хозяев забегаловки мы были простыми посетителями, не лучше и не хуже любых других. Ну, хотят взрослые люди о чем-то поговорить и хорошо покушать – милости просим! А вот в лица всматриваться не надо. Лишние вопросы – лишние ответы, к чему такая головная боль?

Антураж ресторана, прямо скажем, оставлял желать лучшего, но зато качество еды было без преувеличения безупречным. Заведение славилось своей кухней. В нем еще с ранних постсоветских времен кормились многие: актеры, известные писатели, музыканты. Бывали здесь даже воры в законе и мало чем отличающиеся от них олигархи, что неудивительно. Это ведь был не ресторан, а настоящая смерть гламуру и папарацци – случаев фотографирования в этом месте история просто не знала. Официанты, судя по внешнему виду, начинали свою карьеру еще в эпоху общепита, причем одновременно с поварами. У этих первыми клиентами, наверное, вообще было семейство Ноя во время своей недолгой стоянки у горы Арарат. Это не значит, что все они были стариками, просто замшелые какие-то и слегка побитые молью. Постиранные и вычищенные, но не открахмаленные и не отутюженные. В общем, по-домашнему уютные, как на даче. Мебель, как и посуда, простецкая, но удобная. Еда самая что ни на есть правильная: зелень-шмелень, шашлык-машлык, вино-шмино, тутовка. Вкус – умопомрачительный!

Так вот, сидели мы там и обедали, дружным жеванием и причмокиванием воздавая должное высокому искусству армянских поваров. А вечно мечущийся Илья вдруг возьми и задай мне наипрекаверзнейший вопрос. Сказал он так противненько, со значением:

– А вот скажите, уважаемый Учитель…

Пытался я не дать ему договорить, так как чувствовал подвох:

– Какой же я тебе учитель, охламон? Даниил нам всем учитель и вождь, ибо сказано:

А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья;

и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах;

и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос.

– Не обессудьте, дорогой Владимир Рудольфович, – хитро ответил Илья, – но для нашей страны и прилегающих окрестностей, как и для всех нас, сидящих за этим столом, вы и есть любимый учитель, что, само собой, не мешает нам всем почитать Даниила и даже думать о нем с придыханием. Вы ведь гораздо ближе к нему, чем кто-либо, включая братца вашего названого Билла, понимаешь ли, Гейтса. – Илья улыбнулся. – Так вот. Видите ли, дорогой ребе, вопросец назрел. Как вы часто говорите, и не вызывает это ни малейшего сомнения, ибо все, что вы говорите, в итоге оказывается истиной, тел на Земле больше, чем душ. Так вот, как вы считаете, что происходит с теми жалкими фрагментами душ, заточенными в телах грешников? Как с их телесными оболочками вы расправляетесь, уже известно всем, а вот что происходит с нетелесным компонентом?

Мне не хотелось отвечать Илье в столь же шутливом тоне, так как тема была уж больно серьезная. За его вопросом определенно скрывался страх, и по-другому он звучал примерно так: «Что там – по ту сторону смерти?»

– Илья, – ответил я и посмотрел ему в глаза, – не надо бояться смерти! Это категория неизбежности. Не от нас она зависит, мы вверили свою жизнь в самые надежные руки и только на Спасителя и можем уповать. Конечно, люди разочаровали Творца, и даже сейчас, когда последние песчинки падают в часах времен, сыны человеческие немощны духом и верой. Большинство из живших на этой Земле не оставили сколь-нибудь значимого следа. Дерьма, как результата их жизнедеятельности, в мире только прибавилось, а вот света Божественного что-то не очень. Конечно, великих праведников, как и жутких злодеев, было немного. В человеке много чего намешано – живет он и творит разные дела, то плохие, то хорошие. На чаше весов в последний час предъявить он сможет многое, но лишь легковесное, вот и не заслужит ничего иного, кроме как исчезнуть в небытии. И правы многие атеисты, говорящие, что после смерти остаются только смердящие, разлагающиеся куски плоти. Не надо на меня так смотреть, будто я взрослый дядька, который только что отобрал любимую игрушку у неразумных дитятей!

– Но если загробной жизни нет, то зачем все это?

– Вот не умеете вы слушать, – воскликнул я. – Моя любимая фраза: говорить умеют почти все, а слушать – единицы!

– Простите, Учитель, – Илья склонился в притворном поклоне, чуть не опрокинув на себя тарелку с салатом, – продолжайте.

– А вот не буду – обиделся! Подай-ка лучше кюфту, очень я до нее охоч. Молодец, Табриз, замечательная еда! Люблю я Армению: людей, природу, еду. Знаешь, всю жизнь меня окружают армяне, и я от них ни разу ничего плохого не видел. Удивительные люди! А ты почему именно это место выбрал?

Табриз вскинул брови вверх, выражая искреннее удивление моей неосведомленностью. Конечно, я знал, что его отец – выдающийся композитор, ученик самого Арама Хачатуряна, здесь бывал, но мне хотелось лишний раз сделать парню приятное, и я не ошибся. Табриз стал рассказывать об ученических годах отца. О том, как они с друзьями частенько ходили в эту забегаловку, общались, ну и все прочее, столь же трогательное, но в данной ситуации совсем неважное.

Илья постепенно закипал. Он хорошо понимал, что я специально издеваюсь над ним, не только не давая ответа на мучающий вопрос, но и уводя разговор совсем в другую сторону. Вместе с тем обижать Табриза ему не хотелось. Парень он уж больно нежный. А что, много вы знаете людей, называющих своих родителей на «вы»? Табриз – один из них. А кроме того, Илья испытывал некоторые детские комплексы перед Табризом. Как известно, каждый еврейский мальчик должен уметь две вещи: играть в шахматы и владеть музыкальным инструментом. Илюха выполнял обе заповеди, но недостаточно точно. Несмотря на то что, даже будучи разбуженным среди ночи, он мог с завязанными глазами и руками воспроизвести какую-нибудь сицилианскую защиту и поставить мат в три хода, фортепиано в его руках могло быть использовано только как громоздкая подставка под шахматную доску. Музыка ускользнула от него. Тот факт, что Табриз умел не только играть на музыкальных инструментах, но даже сочинять неплохую музыку (тем самым превосходя всех нас в еврейской области умений), бесспорно, восхищал Илью и меня самого. Я не умею играть ни на чем. Хотя сейчас это уже не вполне верное утверждение. Перефразируем. Теперь я умею играть на любом инструменте, хотя никогда этому не учился. Спасибо товарищу Даниилу за наше приобретенное знание!

Табриз, как человек очень тонкой душевной организации, понимал мою игру и, чувствуя возрастающее напряжение Ильи, сознательно скомкал свой рассказ, посмотрел на меня с улыбкой и сказал:

– Володя, он все понял и сожалеет. Объясни, пожалуйста.

– Знаешь, Табриз, – ответил я, – а ведь тутовка из Карабаха. Удивительное место, я там бывал – в Ганзасаре. Это один из древнейших монастырей, где до сих пор хранится голова Иоанна Крестителя! Армения вообще богата библейскими сокровищами. Вот и наконечник того самого копья, которым убили Христа, – копья Лонгина, тоже там, в Эчмиадзине.

Резко кольнуло в сердце.

Какие-то у меня нехорошие предчувствия.

Ой, не верю я в случайности.

Не верю.

Я испытал приступ тревоги – похолодели руки и гадкий липкий пот увлажнил ворот рубашки. В ушах застучала кровь. Я выпрямился, закрыл глаза и постарался глубоко подышать. Вдох-выдох, еще разок. Господи, помилуй, Господи, помилуй! Странно – в этот момент я не подумал о Данииле, даже мысленно не обратился к нему за помощью! Скорее я думал о седовласом старце, гордо сидящем на светящемся троне. Лика не ведаю – нечто среднее между Моисеем и Зевсом.

Что это со мной? Вроде бы все так хорошо начиналось. Неужели это мысли о копье вызывают у меня такой панический страх? Почему? Надо разобраться в себе. А вот мальчиков пугать не надо, возьми себя в руки. Это не их лига, помочь не смогут.

Разберешься после.

– Простите, ребятки, – откашлялся я, – видно, слишком острый перчик попался. Аж дух перехватило!

Попытка объяснить мое замешательство была довольно груба, но спорить со мной никто не стал.

– Итак, – бодро сказал я, отрезая себе кусочек ароматнейшего мяса, – продолжим наши философские изыскания. Что происходит после смерти? Точно я не знаю, но могу предположить – указания на то есть довольно ясные. Все, что происходит с плохими пацанами, мы с вами уже видели. Картинка неприглядная:

Посему, как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего:

пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие,

и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов.

Я положил мясо в рот и с удовольствием проглотил его, почти не жуя. Тает во рту, честное слово! Ребята преданно ждали, пока я впитаю в себя все его соки и продолжу. Я продолжил:

– С этим описанием не поспоришь, верно? Так все и происходит. Поэтому атеисты абсолютно точно предвидят свою судьбу – для них никакой загробной жизни нет, в печь отправляются как тела их, так и души. Разговор с ними короток. А вот кто такие праведники и в каком виде они тусуются там, наверху, – вот это задачка не для средней школы. Начнем с того, что наговорил нам прикольный дед Иоанн сразу после своего эпилептического припадка. Ему такое напривиделось, мало не покажется! Начну с цитат:

Не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего.

И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых.

Великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих.

И восклицали громким голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!

И все Ангелы стояли вокруг престола, и старцев, и четырех животных, и пали перед престолом на лица свои, и поклонились Богу,

говоря: аминь! благословение и слава, и премудрость и благодарение, и честь и сила и крепость Богу нашему во веки веков! Аминь.

И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли?

Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца.

За это они пребывают [ныне] перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них.

Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной:

ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их.

Я вновь отрезал себе кусочек, водя ножом по тарелке в абсолютной тишине. Молодежь внимала.

– Становится понятно, – сказал я, – что Иоанн был помешан на еврейской теме поиска десяти пропавших колен, а вот что это за граждане в белых одеждах и как они разбросаны по телу истории, не очень-то и ясно. Дальше становится еще хуже:

И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах.

И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного грома; и услышал голос как бы гуслистов, играющих на гуслях своих.

Они поют как бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли.

Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел. Они искуплены из людей, как первенцу Богу и Агнцу.

– Видно, дед решил одним махом все свои возрастные проблемы решить. Понимаю, что в его годы дамы уже воспринимаются как товарищи по оружию, но идея спасения только девственников довольно странная. Понятно, откуда он ее взял, только вот трактовка уж больно примитивная. Предлагаю вернуться лет эдак на много назад, от времени написания Апокалипсиса к Евангелию от Матфея. Конечно, именно там и кроется указание, столь витиевато преломленное в сознании дряхлеющего Апостола. Спаситель ведь довольно много говорит о Царствии Небесном, все более притчами, конечно, так как современникам довольно сложно было его понимать:

В тот день приступили к Нему саддукеи, которые говорят, что нет воскресения, и спросили Его:

Учитель! Моисей сказал: если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему;

было у нас семь братьев; первый, женившись, умер и, не имея детей, оставил жену свою брату своему;

подобно и второй, и третий, даже до седьмого;

после же всех умерла и жена;

итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? ибо все имели ее.

Иисус сказал им в ответ: заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией,

ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах.

А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом:

Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но живых.

И, слыша, народ дивился учению Его.

Я замолчал, переводя дыхание.

Мальчишки слушали меня, открыв рты и забыв о еде. Так в пионерском лагере ночью слушают страшные-страшные истории о черной-черной комнате. И кажется, что утро не наступит, и что за дверью стоит маньяк с тупым кухонным тесаком, и весь мир сжимается до размеров палаты. Мы одни во всем свете.

Не так уж далеко от истины – мы и правда одни во всем свете.

– Продолжаем! Итак, други мои, вот вам и ответ. На свете душ мало, и на тело человеческое достаточно совсем незначительного фрагмента, маленькой искорки, чтобы хоть какая-то иллюзия жизни происходила. Для земной жизни этого достаточно, а вот для небесной уже не хватает. Иоанн решил, что на небеса попадают девственники, хотя четко сказано Спасителем, что «будем там как ангелы небесные», то есть можно попрощаться с привычной телесной оболочкой. Я, конечно, свое тело люблю (хотя, если верить Эльге, то многое можно было бы и улучшить), а вот каково старой гвардии? Представьте себе апостола Павла – ему что, и на том свете отсеченную голову рукой придерживать? А Себастьяну занозы от стрел выковыривать и дырочки скотчем заклеивать? Да и Иоанн немощен и дряхл, так что преображение будет стопроцентно. Тело достанется улучшенное. С числом, кстати, идея неплохая, должно быть, именно столько всего душ, которые и могут обитать на небесах.

Ребята пришли в замешательство. Никита, на правах старшего, поднял руку, и я милостивым кивком разрешил ему задать вопрос.

– Владимир, – спросил он, – так в чем был смысл разбивать души и отправлять их с небес на землю?

– Элементарно, дружище! – ответил я. – У кого-нибудь есть предложения? Илья?

– Я, кажется, начал понимать, – отозвался Илья, – получается, что весь этот мир – не что иное, как фабрика по очистке душ! Надо довести их до совершенства, вот и отправляют материал в обработку. Но люди не могут принять в себя всю душу, поэтому их и становится много. Им не хватает жизненного цикла, и поэтому одни и те же фрагменты души, разбиваясь и сливаясь, в зависимости от степени очистки, переходят в разные тела из поколения в поколение. Часть фрагментов оказывается негодными и сгорает в Геенне огненной, а другие после переплавки воссияют для небесной жизни!

– Именно, молодец! – похвалил я его. – Если угодно, то многие процессы в жизни построены именно по такому принципу. Конечно, не очень приятно ощущать себя рудой, но таков замысел. А читая Ветхий Завет, прекрасно видишь, как Творец менял свой замысел, внося в него коррективы. Сначала попробовал с Адамом, которому вдохнул душу. К нему добавил Еву. После осознал, что они не справляются с поставленной задачей, и добавил им граждан, но душу в последних уже не вдыхал. Когда товарищи сбивались с пути, их жестко поправляли, совершенствуя технологический процесс очистки душ – Потоп, Содом и Гоморра, все хохмы с еврейским народом, Храм с его строительством и разрушениями. В конце концов понадобилась руда в большем количестве, и пришло время христианства и мусульманства.

– Володя, а как же мы? То есть все человечество – это напильники и шкурки? Начали с рашпиля, потом драчевым, а вот теперь нулевой шкурочкой доводят души до зеркального блеска, чтобы заказчику угодить?

– Илюха, злобно, примитивно, но точно!

– Володя, а как же мы?

– Илья, ты заговариваешься, я только что тебе ответил.

– А я теперь не о человечестве, а о нас, – сказал Илья, обведя взглядом всю мою команду.

– А у нас, дружочек, все в ажуре! – улыбнулся я. – Добрый Иоанн даже описал наши места у престола. Мы уже самородки, так что нас можно и не плавить, и мы не одни, таких счастливцев двадцать четыре. Классическая интерпретация – дюжина ветхозаветных, дюжина новозаветных. Но я предлагаю подойти к этому вопросу диалектически. Я уже давно заметил, что телесные облики мои меняются в зависимости от обстоятельств, что подсказывает мне очевидный ответ. Все значимые вехи становления моей души со мной. Так что каждый из нас несет в себе патриархов с предтечами, причем безо всякой там шизофрении и модного ныне растроения личности.

Глава 36

Мы явно засиделись за обедом, и я решил, что настала пора попросить счет. Вызов официанта осуществлялся довольно примитивно: в самом центре огромного стола, занимающего большую часть нашего отдельного кабинета, находился на редкость отвратительный электрический звонок. Засаленный металлический кругляшок был «украшен» полустертой переводной картинкой полной голой бабы, прелести которой были прикрыты миниатюрным ажурным передничком. Пачкать руки об эту мерзость мне не хотелось, так что я приоткрыл дверь и крикнул:

– Ребята, рассчитайте нас, пожалуйста!

Через мгновение до боли знакомая фигура Еноха закрыла собой весь дверной проем кабинета:

– Ну, кому там счет, сатанинское племя? – заревел он, и кривая улыбка, наискось сломав мелкую паутину морщин, пробежала по его лицу. Мои мальчишки, возмущенные такой наглостью, повскакивали было на ноги, но я жестом успокоил их и, вложив в вопрос максимальное количество желчи, обратился к ветхозаветному зануде:

– Я смотрю, ты сегодня без шкуры? Что, драка отменяется?

Енох, продолжая улыбаться, бросил счет на стол:

– Какие драки в таком уважаемом заведении? Вот если платить откажетесь, тогда, конечно, другое дело.

– Ну да, – ответил я. – Ты еще забыл свою коронную фразу.

– Это про бесовские деньги? Молодец – помнишь, так что поищи старенькие бумажки.

– Ну все, старик, пошутили, и будет! – сказал я, бросая на стол несколько «настоящих» бумажек. – Говори, зачем из своей норы выполз?

– Нахал! Мальчишка! – возмутился Енох. – Это кто еще к кому выполз! Я, между прочим, сижу тут себе спокойненько, никого не обижаю, и вдруг дверь открывается и оттуда вопль. Счет ему, видите ли, подавай.

Я все понял. Вот что значит – почивать на лаврах! Мысль о копье появилась у меня не случайно. Могу поспорить, что если я сейчас встану и выйду из ресторана, то окажусь совсем не на улочке у Савеловского вокзала в Москве, а в горах Армении, на древней святой земле, хранящей копье Лонгина. Вот только Енох наверняка тоже переместится туда, ведь владение этим артефактом гарантирует человеку земное господство. Поэтому и охотились за ним тираны всех времен и народов, но владели подделками. Истинное копье, поразившее плоть Спасителя, хранится в тайне.

– Мыслишь правильно, – сощурился пророк, – а вот вывод ни к черту, прости, что я всуе твоего хозяина поминаю.

– Старик, не испытывай моего терпения! – В моем голосе промелькнула угроза.

– Шучу-шучу, – улыбнулся Енох, – сам знаешь, с годами характер лучше не становится. Мне-то копье ни к чему, просто по тебе соскучился, вот и явился поболтать. А мальчишку своего не вини – он не знал, что я появлюсь.

Пророк заговорщицки подмигнул Илье. Ребята смотрели на огромного старика, как на хорошо знакомого, но недобитого врага. Мысли у них были соответствующие.

– Хорошие у тебя парни, настырные только! – хмыкнул Енох. – Как они моих последователей пытались на ереси прищучить, а? Ну да не об этом речь.

– Говори, зачем пришел! – грозно повторил я свой вопрос. Мне все эти шутки-прибаутки со стороны вредного патриарха были не по душе.

– Соскучился, – ответил он, садясь на жалобно заскрипевший стул, стоящий рядом со мной. Мальчишки хором потеснились, отодвигаясь от старика подальше. – Все-таки ты парень неплохой, пусть и горячий. Ну посуди сам – неужели ты ничего не видишь? Ведь все не так! – Произнеся последнюю фразу, пророк положил свою ладонь мне на запястье. Так делают старые друзья, когда хотят разделить случившееся горе. От неожиданности я дернулся и посмотрел на патриарха – в глазах Еноха читалось сострадание. Мне вдруг стало не по себе. Я не хотел кричать, возмущаться, кипеть или насылать на пророка ангелов смерти – мне просто стало очень грустно.

– Старик, зачем ты мучаешь меня? – спросил я. – Даже если прав ты, а не Он, то ничего изменить уже нельзя. Ничего! Вы все бессильны перед Ним, а само твое существование – нонсенс, как, впрочем, и мое.

– Ой ли? Зачем же ты так? – Енох помотал головой, отчего серебро его волос рассыпалось по необъятным плечам. – Даже исчадие Ада вынуждено играть по правилам. Потому и живы мы со своими последователями и вам не видимы, так как не грешим, блюдем себя в чистоте и ждем своего часа.

– Дождетесь! И ничто вам не поможет! – буркнул я, высвобождая свою руку из его капкана. – Вот ты мне скажи – у вас женщины есть?

– И женщины, и мужчины, – степенно ответил Енох.

– Живут в браке?

– Есть и такие.

– А беременные есть?

Енох задумался и, опустив глаза, отвернулся. Я сверлил его затылок бешеным взглядом. Если бы старик соврал, я бы взорвался. Ни о каком снисхождении и речи бы не шло!

– Ну, что же ты молчишь? – закричал я. – Ведь нет у вас беременных, нет! Вот ничего ты и не можешь, и вся вера твоя пуста! Все эти твои дешевые уловки никчемны – Он сильнее тебя! У твоих обманутых последователей нет и никогда уже не будет детей!

Я захлебывался в истеричном рыдании, выкрикивая слова в лицо этому наглому старику, посмевшему вселить в меня предчувствие надежды и не способному даже сказать правду. Енох не стал оправдываться. Привстав, он сделал полшага в моем направлении и резким движением прижал мою голову к своей груди. Я не сопротивлялся. Пророк, как маленького ребенка, гладил меня по голове и тихонько приговаривал:

– Поплачь, внучок, поплачь. Будет легче.

Я действительно зарыдал, но слезы мои довольно быстро пересохли. Резко отстранившись от Еноха, я чеканным голосом произнес:

– Он сильнее тебя, и время твое придет! Никто не в силах противостоять Даниилу! Пришло царствие его!

Я нашел взглядом моих притихших ребят и, собрав их жестом, резко взмахнул рукой – через мгновение мы были у меня в кабинете. Никаких душеспасительных бесед я вести не стал. Хватит разговоров, пора переходить к активным действиям. Леность и праздность губительны для моего душевного здоровья.

Глава 37

План мой был очень прост. Проще некуда. Надо понять, что именно держит нас за ноги в этом подвешенном состоянии, и разом решить все проблемы переходного периода. Иначе мы так и будем торчать в эпохе недоразвитого Страшного суда.

Пора уже все понять и разобраться! Перейти к четким и осознанным действиям по ускорению этого процесса. И быть построже: уж если сказали «ой», так чтобы это было настоящее «Ой!». Раз все – так все! А поскольку Даниил у нас главный, пусть и огласит план действий, а то уже появляются всяческие опасные проявления. Человек же по своей природе скептик и нахал – пару раз по башке не наваляешь, так и будет тяготеть к расширению границ возможного. Закон природы: если канарейка лапкой за запретную линию сунется и сразу кара небесная не последует, будьте уверены – уже через неделю птичку понесет! Грех – он ведь штука соблазнительная. К сожалению, даже в эпоху победившего евангелизма люди по-прежнему слабы. Нет уже того порыва первых дней, когда граждане раздавали свое имущество, добирались до Иерусалима, накрывались белой простыней и ждали Страшного суда.

Не дождались.

А без имущества долго в Иерусалиме под простыней не полежишь. Конечно, расправа над Ираном, Китаем да содомитами с журналистами укрепила их веру, но требуется четкий план, иначе ряды грешников будут расти и удержать людское стадо в границах Писания никому не удастся. Может, лучше вспомнить традиции отцов? Порешить всех к чертям собачьим (ой, простите, вот и у самого с уст сорвалось), а там пусть Старик, который все это и сотворил, отделяет зерна от плевел.

А то люди скоро сорвутся. Адам под присмотром Родителя и в окружении гораздо меньшего числа искусов, и тот не выдержал. Причем, заметьте, в Раю. Как же наших подопечных винить? Они-то ой-ой-ой как не в Раю! Да и много нас копошится под ногами Божьими, за всеми не уследить.

Так что хватит жить без понимания четкого плана – пора устроить Даниилу допрос с пристрастием.

Я могу просто закрыть глаза и оказаться рядом с ним, но не буду так делать. Разговор предстоит серьезный – кто знает, чем он закончится? В прошлый раз я был на грани превращения в горстку пепла, так что следующая наша встреча может оказаться для меня последней. Это скорее радует, чем огорчает, но нужно хотя бы Эльгу предупредить. Ведь, в конечном итоге, вера моя пошатнулась из-за ее вопросов. Хотя нет, при чем тут она? Это всего из-за того, что я дурак-дурак-дурак! Возомнил, что могу нарушать заветы предшественников и не брать на себя обет безбрачия.

Вот такой ценой и познаешь истинное предназначение монашеских устоев. Женщина и все с ней связанное ослабляет веру. Стой, что значит – «все с ней связанное»? А чего ради жить? Дети, радость, любовь, дурашливое сюсюканье, сердечное томление, ранние седые волосы – да все только с ними и связано. Без них в жизни нет никакого смысла! Кстати, в Ветхом Завете о целибате ни слова. Более того, кое-кто сам Адаму Еву подкинул, да не просто в магазине купил, а собственноручно произвел операцию по удалению ребра и после всего наказал жене прилепиться к мужу своему и быть как одно целое.