Русская фантастика 2015 Князев Милослав

– Люблю такую осень, – вздохнул отец Николай. – Начинает казаться, что если очень внимательно смотреть в небо, то можно будет различить ступени к небесному престолу.

– Мне тоже нравится, – кивнула Кэт. – Все линии очень четкие. Реальность сейчас тверже, виднее.

– А обычно реальность не такая? Какая?

У Кэт была забавная черта. Когда ей предстояло что-то объяснять, она надолго прикусывала нижнюю губу и смотрела при этом куда угодно, только не на собеседника. Формулировала. А потом с улыбкой выдавала какой-нибудь парадокс. Как сейчас.

– Наполненная смыслами. Такая, какой мы ее переделываем под себя. Ну, вот… лужа. Обычно вы ее видите и думаете: холодная, грязная, мусор плавает, обойти… а то ноги промочу… так? Нет-нет, не отвечайте, а то я собьюсь. Сегодня вы смотрите и видите воду, а в ней – перевернутое небо. И так со всеми предметами вокруг.

Сквер тянулся дальше, к развалинам депо. Но они свернули с него на боковую аллею, которая вскоре вывела их к длинной полуразрушенной лестнице. Насыпной холм и ступени тонули в густой тени, на фоне которой осенние кроны сияли совсем уж нереальным золотом. Казалось, что до каждого листочка можно дотянуться, стоит только попробовать.

Дальше путь лежал через заросшую бурьяном бывшую детскую площадку, по ржавым трамвайным рельсам мимо глухих линялых стен. Тут уже нужно идти осторожно и не отвлекаться – мало ли. Кроме людей в развалинах можно встретить более неприятных существ, например, голодную стаю. Да и люди, они тоже разные.

Некоторых Кэт знает. Это те, кто еще в давние времена предпочли остаться в городе, не смогли бросить свои дома. Таких людей мало, они живут семьями и поодиночке, никого не трогают и больше всего хотят, чтобы никто не трогал их. У них можно обменять консервы на какую-нибудь нужную вещь, например на нож или одежду. Можно узнать новости или поделиться своими новостями.

Но бывают и пришлые. Бывают бандиты или торговцы людьми. Правда, про последних Кэт только слышала.

Отец Николай когда-то обмолвился, что стены – это остатки старой промзоны. Город разросся, и заводы отсюда перенесли. И случилось это задолго до Изоляции. А приспособить освободившееся пространство под что-нибудь другое так и не успели. «Потом будет трамвайное депо, я работал там в юности». – «А разве священники работают?» – «Во-первых, работают, а во-вторых, священниками не рождаются. Тогда мне было восемнадцать, я не то что не думал о сане… я, кажется, тогда вообще мало о чем серьезно думал. Бросил институт на первом курсе, поступил в механическое училище… устроился сюда учеником мастера…» – «Институт?» – «Да, мог бы встретить войну дипломированным инженером…»

Солнце закатилось за крыши, стало сумрачно и ощутимо похолодало. Они ускорили шаги. Отец Николай – потому что ледяной воздух нашел многочисленные дыры в его старой куртке, а Кэтрин – потому что спокойствие улиц ей все больше казалось равнодушием. Она шла и повторяла в уме как мантру: «Нельзя бояться. Нельзя бояться. Нельзя бояться…»

Кэт попала в предместья недавно и еще не запомнила основные приметы пути.

В убежище ее привел Дир. Встретил голодную и усталую бродяжку у самых ям. Она лежала на земляном отвале, заросшем полынью и жесткой осокой, и тихо бранилась от бессильной злости: перебираясь через завалы, подвернула ногу. Пожалел, поделился «уловом» – банкой рыбных консервов. Выглядел он настоящим лохмачом, опасным бродягой с городской свалки, и поначалу Кэт не собиралась с ним никуда идти. Но, успокоившись, она посмотрела на него «правильно», и согласилась. Настоящий Дир оказался Собирателем Яблок… невысокий веселый человек с корзиной в руках, на самом верху шаткой деревянной лестницы.

Теперь он пропал. Три дня назад ушел в ямы за уловом и не вернулся.

…а вчера Птенец выбрал в качестве жертвы отца Николая.

Анджей успокаивал Сойку, она не могла заснуть, переживала за Дира.

Кажется, это была сказка. Джей сочинял на ходу и рассказывал.

Кэтрин тихонько рисовала на полях старого журнала, а Птенец подсел к священнику и в своей неподражаемой манере начал задавать вопросы.

– Батюшка, скажите, а Бог есть? А вот если он есть, то почему все так фигово? Вот только не говорите, что мы заслужили Изоляцию, потому что не соблюдали заповеди. Что вы молчите, нечего сказать, да? Потому что если я прав, то этот ваш Бог – обычная мстительная скотина, и я ему ничего не должен.

Анджей отвлекся от сказки, дотянулся длинной рукой и отвесил Птенцу подзатыльник. Легкое предупреждение перед серьезной взбучкой.

Подросток окрысился:

– Ты тоже с ним согласен?

Отец Николай вздохнул, отложил недозаштопанный носок и спросил:

– Ты поужинал?

– Вы ушли от ответа.

– Ты поужинал. Более того, утром ты позавтракал. Ты жив. У тебя даже есть силы и время на философские парадоксы. Видишь, Бог милостив.

– А я не хочу. Мне не нужны ничьи милости. Я ни в чем не виноват, и виниться мне не в чем. А если кто-то и виноват… он что, дурак, твой Бог? Не может отличить одного человека от другого?

Священник хмыкнул и вновь принялся за штопку; пауза затянулась, но когда подросток уже открыл рот для очередного наезда, отец Николай с удовольствием закончил мысль:

– Какой ответ ты хотел бы от меня услышать? Ты считаешь, что Бог тебя предал? Или ждешь каких-то привилегий от Всевышнего? Легкого пути? Постыдился бы, юноша.

– Вас не переспоришь. Ничего я не жду. Нет никакого Бога. Пустое это все…

– Дурак ты, Вить, – громко сказала Сойка. – Где бы мы с тобой сейчас были, если б не батюшка? Его нам Бог послал.

– Нормально бы мы жили. Не хуже других.

Отец Николай спросил:

– Кстати, Виктор, ты помнишь, что нам завтра лезть в катакомбы? Насколько я помню, у тебя со снаряжением не все в порядке было в прошлый раз…

– Никуда я не пойду.

Анджей, разумеется, разорался, что для выживания каждый должен вложить все свои силы и умения и что желания тут совершенно ни при чем. И что как Птенцу не стыдно, и что он сегодня уже успел наговорить на серьезное наказание. Отец Николай сообщил, что сходит один, потому что ему в компанию нужен надежный человек, а не философ-нигилист. И тогда Кэтрин очень тихо, но непререкаемо заявила:

– Завтра с отцом Николаем пойду я.

На фоне фиолетового неба медью отблескивали знакомые тополя.

– Такой свет называется контрастным, – зачем-то сказал отец Николай. Он сбавил шаг – до убежища всего один квартал. Уже незачем спешить.

– Да, знаю. Сегодня холодный закат. Но заморозка не будет.

Солнце падало в облако.

Кэт поежилась. Внезапно вернулась к разговору, который они начали в сквере:

– А Вику нельзя сомневаться. Но это как раз то, что он делает все время.

– Вику трудно. Он считает, что его жизнью распоряжаются люди, этого недостойные. Он сражается, как может.

– Я не знаю, как объяснить. Меня-то он точно слушать не будет. Но может, хоть вы с ним поговорите? Когда он сомневается, он все время принимает худшее из решений. Но он ведь… даже если понимает, что его собеседник прав, даже в этом случае он все равно найдет в чем усомниться. А это плохо для всех, понимаете?

– Кажется, понимаю. Но, видишь ли… мне кажется, тебя он все-таки услышит быстрее, чем меня…

Старый коттедж под тополями встретил их тишиной и взглядом темных окон. Так и должно быть: на первом этаже окна заколочены фанерой, на втором – завешены плотными тряпками. Осенний воздух уже холодный, а самодельная печка пока больше дымит, чем греет. Ее еще отлаживать и отлаживать. Ничего, до настоящих холодов есть время. А пока можно обойтись и одеялами. Их намародерил в соседней пятиэтажке Дир. Еще прошлой зимой, когда они только нашли это место.

– Что-то неладно, – пробормотал отец Николай и побежал к дому. Кэтрин отстала, банки в рюкзаке тяжело шлепали ее по спине.

Дверь нараспашку. Темно внутри.

Чиркнула зажигалка, мелькнул огонек и тут же исчез, загороженный широкой спиной священника.

– Ах ты!.. Катя, не торопись. Отойди к стене и стой там. Тихо, как мышка.

Она кивнула, хотя отец Николай и не мог этого видеть. Потом спохватилась и напомнила:

– Свечка. Там, на полке. На обувной. Слева от входа.

– Слышу.

Долгое время было тихо. Пару раз мелькнул отсвет внутри, потом в глубине дома что-то упало.

За это время погасли последние лучи заката. Кэт скинула рюкзак – от лямок начали ныть плечи. Она не совалась в дом, и в любой момент была готова бежать. Куда… известно куда. Даже известно, какой дорогой. «Путь срочной эвакуации», как это назвал Дир, обитатели убежища продумали еще до того, как к ним прибилась Кэт. И даже пару раз провели учения.

Наконец, она расслышала шаги внутри. Сразу их узнала, успокоилась. Дверной проем осветился, и голос отца Николая окликнул:

– Иди в дом, Катя. Все. Все уже кончилось.

Внизу, под лестницей, лежал мертвый солдат. Или некто в военной форме двадцатилетней давности. Он, видимо, скатился по ступеням.

– Эти ироды убили Андрея. Мальчик пытался сопротивляться, но…

– А Сойка, а Птенец?..

– Виктор ушел. Видимо, Андрей остался прикрывать отход младших, но ничего не смог сделать… Зоя жива, слава Богу. Да сейчас сама увидишь…

Анджей лежал в межкомнатном проеме, на боку. Волосы растрепались, куртка расстегнута. Так, наверное, очень холодно лежать. На ледяном полу, в одной тонкой рубашке. Свечка мерцает, и от этого кажется, что он вот-вот шевельнется. Но это не так: Кэт видела.

Кто-то выстрелил ему в лицо.

Рядом – еще одно тело. В старой форме, как и тот, первый труп. Кэтрин растерла по щеке слезу. Пламя свечи плыло перед глазами. Вдруг осознала: если бы они сегодня не ушли, все, возможно, кончилось бы по-другому. Она видела, как умеет стрелять отец Николай. Как снайпер.

А так – оставили младших на попечение хромого калеки, который к тому же не очень хорошо видит.

Ну и что, что в пригороде мало людей и что люди живут в мире. И что про убийства здесь никто не слышал уже несколько лет, а оружие нужно только против одичавших собак и крыс. Да и то, дикие стаи предпочитают промышлять у ям, а не среди жилых построек.

Когда-нибудь это могло случиться.

Из маленькой спальни раздался тихий стон. Там кто-то был кроме Сойки. Кто-то взрослый и раненый. Кэт внимательно посмотрела на отца Николая. Тот не стал ничего пояснять. Поднял на руки тело Джея, уложил на лежак, где тот обычно спал. Кэт прикусила губу и перешагнула через убитого солдата.

В комнате горели целые три свечи. Сойка сидела в углу за старым шкафом и даже не плакала, а тихонько поскуливала. Слезы у нее давно не текли. В противоположной части комнаты у окна скорчился еще один «военный». Кэт присела возле девочки. Та молча прижалась к ней, уткнулась мокрым лицом в подмышку. Плечи ее сотрясались от безмолвных рыданий.

Отец Николай склонился над военным, спросил его о чем-то. Тот так же тихо ответил. Кэт не прислушивалась. Она гладила девочку по спутанным волосам и повторяла: «Все, Зоя, все. Мы уже пришли. Мы тебя не бросим…»

Почему Птенец убежал, почему оставил сестру? Он не трус, не предатель. Кэтрин его видела. Видела «правильно».

Краем глаза она заметила, как священник снимает с раненого армейскую офицерскую куртку. Вот он поднялся, открыл шкаф. Там хранится запас перевязочного материала, зеленка и еще кое-какие медикаменты, пережившие войну и двадцать лет Изоляции. Просроченные, конечно. Но лучше такие, чем совсем никакие.

Зачем он это делает? Зачем помогает одному из тех, кто убил Анджея и перепугал Сойку? Продолжение разговора о жалости. Этот человек – враг. Нельзя жалеть врага.

Ты снова боишься, упрекнула она себя. Боишься ошибиться. Нельзя бояться.

– Сойка, – позвала она. – Зоя, мы тебе шоколадку принесли. Сейчас достану. Будешь?

Но девочка только крепче вцепилась в рукав и замотала головой.

– Сой, ты же большая уже. Смелая. Мы уже опять одни. Больше никто стрелять не будет, обещаю. А мне надо запереть дом. Понимаешь?

Она кивнула, нехотя отстранилась. Потом сказала:

– Я боялась, что ты не придешь. Я ему не сказала, что вы можете прийти…

Отец Николай сам выкопал могилы. Одну общую и одну в стороне, под яблонями – для Анджея. Погода за ночь испортилась. Налетел ветер, принес низкие тучи, полные колючего дождя. Ветер трепал деревья, сдирая с них красивые листья, оставляя серость. Влажный ритм темных стволов и веток. Свечка в руке Кэтрин трещала, все время норовила погаснуть, приходилось ее прикрывать ладонью. Только ладони и было тепло – под одежду засовывал пальцы холод, девушка ежилась и видела, как рядом ежится Сойка.

Девочка, завернутая в темное шерстяное одеяло, и впрямь стала похожа на маленькую осеннюю птичку. Свечка, зажатая в ее руке, кидала отсветы на заплаканное лицо и мокрые темные пряди волос. Одна прядка приклеилась к щеке.

Это надо было нарисовать. Это нужно было нарисовать прямо сейчас. Потом правильное ощущение мира не удастся вернуть. Не запомнится. Потом не будет ровного, глухого голоса отца Николая, читающего непонятные молитвы. Этот голос, ветер, мокрые желтые листья, рыжий нарядно-яркий песок, вынутый из могилы, – все отражено во взгляде десятилетней девочки, стоящей у края со свечкой в руке. Она сама так захотела. А может, забоялась остаться одна, когда в соседней комнате тихо стонет раненый чужак.

Тягостное ожидание подошло к концу. Отец Николай опустил в могилу плотно закрытое одеялами тело Джея. Сначала ноги, потом плечи. Навсегда.

Сойка всхлипнула, а Кэт подумала, что свечку пора тушить. Отец Николай не напомнил. Наверное, ему раньше не часто приходилось хоронить близких.

– Идите, девочки, в дом. Я тут сам. Сам все закончу…

Уголек бешено чиркает по куску старого картона. Кэт рисует. Мягкий контур – сосредоточенное лицо Зои. Одеяло, в которое она куталась на ветру, превращается в большой, почему-то клетчатый, платок. Росчерки веток и стволов. Трепет маленького пламени…

Ощущения ускользают, и это мешает завершить картину. Кэтрин хмурится, подправляет неточную линию кусочком выдранной из матраса ваты.

Сойка стоит на цыпочках у окна и слушает, как дождь лупит о подоконник. Окно грязное, по нему стекает вода, и двора не видно за этим потоком. Совсем ничего не видно, только дождь стучит, можно его слушать. Или дышать на стекло, а потом возить по нему пальцем. Точка, точка, запятая. Это тоже сюжет.

Кэт на миг оторвалась от рисунка и вдруг натолкнулась на встречный взгляд чужака. Не искаженный болью, недоверием или страхом, ровный взгляд. Сеточка ранних морщин, легкий прищур.

– Покажи.

Голос у него такой же, как взгляд. Шершавый, отстраненный.

– Нет.

– Боишься меня?

– Не боюсь.

Сойка отвернулась от окна и подтвердила:

– Она вообще ничего не боится. Ей нельзя.

У девочки не было сомнений, доверять ли чужаку. Этот странный солдат ее вчера спас. Шагнул под пулю. Отец Николай всю ночь говорил с ним. Пытался оказать помощь и расспрашивал. Если священнику приходило в голову кого-то расспросить, этому «кому-то» оставалось только посочувствовать. Но Кэтрин достались лишь обрывки информации. Да, пытался остановить сообщников. Да, он действительно застрелил одного из своих. Второго прикончил Джей. К сожалению, у него не было нормального оружия. Только оставленный Диром пистолет «последнего шанса». Два ствола, два выстрела. Один – мимо. Один – в цель.

Теперь пистолет в рюкзаке Кэтрин. Патронов к нему нет, зато это – память о ребятах. Эту вещь они оба держали в руках…

– Одно дело «нельзя», другое – «не боюсь».

– Отец Николай так же говорит. Дело не в этом. Доделаю, тогда покажу.

– Кстати, где он? Он действительно ваш отец?

– Нет, он священник. Он ушел в ямы. К вечеру вернется.

– Ямы?

– Место на окраине. Там раньше были склады. Их разбомбили. От наземных построек вообще ничего не осталось, только сами ямы – провалы на подземные этажи. В них можно разжиться консервами. Или еще чем-нибудь. Только там трудно лазать, и обвалы бывают часто. Но вариантов нет: городские супермаркеты за двадцать лет вычищены до блеска.

– И что, там нет хозяев? Тех, кто контролировал бы… добычу?

– Там времянку не поставишь, не из чего. – Девушка пожала плечами, возвращаясь к работе. – До свалки далеко, если вы лохмачей имеете в виду. Да и провалиться можно в любом месте и в любой момент. Я там провалилась весной. Нога болела знаете как?.. Так что, так сложилось, что все на равных. Кому-то везет, кому-то нет. Да и людей в пригороде немного. Остались только те, кто не может уйти.

– И не боишься все это рассказывать? Ты же меня совсем не знаешь.

Кэт нахмурилась и выразительно посмотрела на укутанные ноги чужака. Что он может сделать, продырявленный да с больными, потерявшими чувствительность ногами?

Но чужак все равно был во многом прав. У нее опять не получилось его увидеть. Так, как она видела других. По-настоящему.

– Мне нельзя бояться, – повторила она свое всегдашнее заклинание. – Поэтому я не боюсь.

– Не бояться – глупо. Бесстрашны только безумцы, а ты на них не похожа. Страх помогает избежать опасности. Помогает выжить.

Кэт прикусила губу и уставилась в угол окна, в самую паутину.

– Страх, – задумчиво сказал чужак, – именно страх, а не паника, не ужас, не истерика, во многом помогает найти лучший выход… я не прав?

– Вы для себя правы. Не для меня, а для себя. Вам можно бояться, это так. Понимаете, страх, это не качество какого-то предмета, или человека, или явления… это качество отношения… мне трудно объяснить. Качество моего отношения к окружающему миру. Если я боюсь, то вижу неправильно. Искаженно понимаю мир, то есть по большому счету не вижу и не понимаю. И не смогу нарисовать.

Он промолчал. Кэтрин со злостью добавила:

– Но вас я не вижу. Не понимаю, почему. Ведь я не боюсь.

– Покажи. Рисунок.

– Пожалуйста. Все равно не знаю, как исправить…

Она даже поднялась и сама передала чужаку исчерканный кусок картона.

– Я не врач. Я не знаю, как вынуть из вас пулю. Тише, тише… прости господи. Девочки проснутся. Сейчас будет больно, ткань присохла.

– Послушайте… не надо со мной, как с младенцем. Я знаю, что долго не проживу.

– На все воля божья. Впрочем, я тоже не вижу, чем вас обрадовать. Разве только, воспаление пока небольшое. В больницу бы вас…

Звук разрываемой ткани, едва слышное проклятье.

Шорох, жестяное звяканье ведра, плеск.

Кэт осторожно выбралась из-под одеяла, на цыпочках подошла к двери.

Чужак полусидел на кровати, на которой раньше спали они с Сойкой, и брился. На одеяле лежало зеркало. В нем отражалась свечка и кусок потолка. Так вот зачем он вечером попросил отца Николая заточить нож.

Сам священник, щурясь, читал инструкцию к какому-то лекарству. Прочитал, отложил. Вынул из шкафа обойму прозрачных ампул. Прочитал название и вернул обратно.

– Вы видели, как она рисует? – без всякой связи с прежним разговором спросил чужак.

– Катя? Замечательно, правда? Очень талантливая девочка. Но, к сожалению, реалии таковы, что в наше время умение найти убежище от холода или еду – намного важней любого художественного таланта.

– Послушайте. Ваше предместье еще не весь мир. Есть места, где ее рисунки по-настоящему оценят.

– Это где? В горах? Где остатки нашего мятежного правительства лелеют старые обиды? Или… – он мотнул головой в сторону окна, – на свалке, где бродяги воюют с лохмачами из спортивного интереса, наличия пистолетов и отсутствия мозгов? Откуда вы вообще взялись – в этой форме и с этим оружием? Ограбили старый армейский склад?

– По ту сторону тоннелей…. Ее рисунки могли бы оценить там.

– А вы уверены, что там что-то есть, по ту сторону? Прошло двадцать лет. Никаких попыток выйти на наш уровень, никаких, даже тайных, контактов…

– Контакты… к черту. Ее нужно увести отсюда. Туда.

– Даже если это было бы технически возможно… вы всерьез думаете, что незаконная эмигрантка без образования и хоть какого-то понимания реалий большого мира… что она там будет кому-то нужна, востребована?

– Поговорим об этом потом.

Чужаку еще хватило сил отложить нож. Потом он упал на подушку, и лицо его исчезло в тени.

– Сойка, не дури, человеку же больно!

– Тебе больно?

– Нет. Сиди.

Она сидит на кровати рядом с чужаком, которого зовут Евгений Глебович, и смотрит, как под его руками неспешно рождается Красота. Он складывает фигурки из квадратных листочков и дарит их девочке. И так у него ловко выходит, что от избытка чувств Сойка начинает ерзать и подпрыгивать. И конечно, ему больно, но он не подает виду.

Кэтрин смотрит на чужака и опять не видит. Это ее, конечно, злит.

И картон кончился, не на чем рисовать. Только если на обоях. Но вряд ли кто-то одобрит такую наскальную живопись. Это пестрой бумаги хоть отбавляй. После Дира осталось несколько связок журналов с гладкими страницами и пестрыми картинками.

Прошло больше недели, дожди так и не сменились приличной погодой. Темный месяц. Но придут снегопады, и станет светло.

– Что это будет?

– Это? Большая такая бабочка. С усиками. Только мне нужна нитка.

– Чтобы ее подвесить?

К потолку были уже подвешены два журавлика и голубь.

– И для этого тоже.

Кэтрин больше нравились ажурные кубики и многогранные сферы. Они будоражили воображение и вызывали легкое чувство зависти – она так не может.

– Вы обедать будете?

– Конечно! – отозвалась Сойка. – Сейчас бабочку доделаем и будем…

Евгению Глебовичу за минувшие два дня так и не стало ни лучше, ни хуже. По-прежнему он спать мог только после укола, а волшебные ампулы заканчиваются, и больше, чем еще дня на три, их не хватит.

Отец Николай только пожимал плечами. Он делал, что подсказывала интуиция: менял повязку, смазывал кожу вокруг раны зеленкой. Кэт слышала изредка, как он тихонько молится, встав лицом к востоку.

– А отца Николая ждать не будем?

– Нет. Он просил не ждать. Вернется только к вечеру.

– Опять в ямах? Вы уже столько натащили, магазин открывать можно.

– А вот и нет. Не в ямах. Он ищет Вика. Птенца.

Он протянул Сойке законченную поделку, поморщился, и Кэт показалось, что он старше отца Николая. А может, он и вправду старше. Священника старит борода. Она почти вся седая, и на висках тоже седина. А у чужака… у Евгения Глебовича… у него волосы темно-русые, без намека на седые пряди. И щеки всегда гладко выбриты.

Непосредственная Сойка однажды спросила, зачем он бреется. Ведь таким острым ножом легко пораниться. «К тому же, кроме нас, никто ведь вас не видит. А мне вы и так нравитесь».

– Нет уж, Сойка. Человек всегда должен оставаться человеком. И выглядеть как человек, а не как заросшая обезьяна.

Помнится, это замечание очень развеселило отца Николая. Он даже демонстративно почесал свою роскошную бороду.

– Евгений Глебович… а ничего, если я спрошу?

Кэт налила бульон в глубокую тарелку, поставила на табурет у кровати больного.

– Спроси, конечно.

– Как вы оказались в такой мерзкой компании?

Он провел ладонью по лицу. Не хотел отвечать. Но ответил:

– Компания действительно… Я… ладно. Они знали, что я тоннельщик. Мы договорились, что я их выведу из нейтральной зоны. В прошлые разы я останавливался в этом доме. Сейчас тоже был уверен, что здесь пусто. А когда понял, что ошибся, поздно было. Думаю, для этого разговора нужно, чтобы Николай тоже присутствовал. Я объясню. И происхождение формы, и другие вещи. Не знаю, правда, как вы ко мне после этого будете относиться…

– Тогда держите ложку. И ешьте.

Отец Николай вернулся немного раньше, чем собирался. Ввалился в комнату, на волне ветра и влаги, поставил на пол рюкзак.

– Катюша, танцуй. Что я тебе принес…

Подарок был знатный – целый рулон шероховатой белой бумаги. Действительно в пору танцевать!

Она сорвалась с места, повисла на шее у священника и даже поцеловала его куда-то в бороду. Теперь-то у нее получится. Обязательно получится. Когда рисуешь, невольно настраиваешься на нужный лад, и страхи уходят сами собой, остается уверенность, точность и понимание, которое живет в запястьях и на кончиках пальцев.

– Николай, нам надо поговорить.

– Разумеется, сын мой. Я выслушаю тебя.

– Катя и Зоя пусть тоже послушают.

– Ну, пусть. Что-то случилось?

– В колонии знают, что мы пошли к тоннелю. Если я не вернусь, один или с охраной, нас будут искать. А маршрут им известен.

Евгений Глебович замолчал и попытался сесть повыше. Чтобы лучше всех видеть. Кэт поспешила ему помочь, поправила набитые тряпьем мешки, которые служат в убежище подушками.

– Только сегодня об этом подумал… я для них слишком ценное приобретение, чтобы бросить и забыть.

– Колония? – Сойка привычно забралась на кровать, в ноги, где она точно не повредит раненому.

– Раньше это была военная часть. Название, кажется, придумали позже. Часть вывели перед самой эвакуацией, остались казармы, склады. Успели увезти только оружие и боеприпасы. Но кое-кто из гражданских знал, где это. Место в стороне от города, удобное для обороны. Только-только был заключен мирный договор, начался вывод войск… демонстрации… вы же помните, как это было? Люди думали, что их бросают…

Ни Сойки, ни Кэт тогда еще не было, и помнить им было нечего. Но обе молчали. Они могли представить, как это было. По рассказам взрослых, по тому, что война оставила от города.

– Тоннель работает стабильно до четырех часов. Потом нужна подстройка. А мы работали на выход не отдыхая, несколько суток. Потом случилось то, что и должно было: система начала сбоить. Конечно, большая часть населения успела уйти. Но многие не захотели. Кто-то был уверен, что кризис ненадолго и скоро все наладится. Правительство сектора закрылось в горных бункерах… но это все лирика. В тогдашней неразберихе появились банды. Лохмачи, мародеры… сейчас это только эхо того, что тогда творилось.

– Как мы их гнали от депо… – мечтательно вздохнул отец Николай. – Такая была драка…

Евгений Глебович даже не улыбнулся.

– Моего напарника убили. Хотели, чтобы он настроил тоннель для какого-то бывшего воротилы, который не успел к общей эвакуации. Или не захотел – вместе-то с толпой. Я и сбежал тогда. Дезертировал, если формально смотреть.

Он помолчал, хмурясь. Глядел в стену. Его не перебивали.

– В общем, «колония» – это остатки одной из самых… организованных, что ли… банд в округе.

– Вы могли от них сбежать, – сказала Сойка.

Евгений Глебович посмотрел прямо в глаза священнику. И ответил ему, а не девочке:

– Я один из них.

– Уверен? – печально переспросил тот.

Помолчал и добавил:

– Выбор есть всегда. Бог всегда оставляет нам шанс. Главное – его разглядеть…

Кэт вдруг увидела. Всего на мгновение, на секунду, но увидела Евгения Глебовича правильно. Падали лучи жгучего пламени на мертвую землю, гудело небо, гарью пах воздух… а он совсем не отличался от себя настоящего. Только выглядел моложе, и ноги у него были здоровы. А вместо револьвера у него был почему-то меч. Длинный, прямой, простых строгих линий. В видении Евгений Глебович стоял, чуть опустив голову, изготовившись отбивать атаку каких-то неведомых, скрытых душной тьмой тварей… она прикусила губу и потянулась к бумаге, чтобы не упустить момент. Потом он не повторится.

Отец Николай чуть улыбнулся, проследив за ней взглядом. А Евгений Глебович сказал:

– Если я правильно понимаю ситуацию, вам надо уходить отсюда. Они будут искать. Обязательно будут… и скоро. Дня два… может, три. Вот такие дела.

– Можно вернуться в центр, – неуверенно сказал отец Николай. – Там, правда, воды нет. Но зимой снег будет. Даст бог, продержимся.

Страницы: «« ... 2627282930313233 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Новый роман современного грузинского прозаика Зазы Бурчуладзе продолжает выбранную автором нереалист...
В монографии представлен авторский взгляд на одно из ключевых понятий языка – понятие правильности. ...
“Не все люди склонны к прокрастинации, и не каждому прокрастинатору способна помочь стратегия упоряд...
Это прикладное руководство необходимо как начинающим сварщикам, так и мастерам-любителям. В ней собр...
По мнению Дж. Робертс, человек обладает намного большей свободой, чем может себе представить. Он фор...
Знакомы ли вам божественные звуки древней музыки? И что можно услышать, если гулять одному в тихом с...