Птица в пролете Александрова Наталья

– А кто знал, что Татьяна собирается остановиться у Лизы?

– Сама Татьяна, – Лена горько усмехнулась, – еще я… а вообще-то тоже могли слышать люди, потому что она с работы звонила Лизавете Ивановне…

– Кто-то с твоей работы тоже в этом замешан, – протянула Надежда, – связан с «Вариантом», но нам это ничего не дает.

Лена уныло молчала, и Надежда понемногу начала раздражаться. В самом деле, что же это такое? Свалилась, можно сказать, как снег на голову, темнит, врет по мелочи, из-за нее Лиза чуть сотрясение мозга не заработала, а она молчит, как нерадивый студент на экзамене!

– Вот что, милая, – сказала Надежда, отставив пустую кофейную чашку, – давай так договоримся. Или ты сейчас же немедленно рассказываешь мне всю правду, и подробно, или я немедленно выгоняю тебя из квартиры, и можешь катиться на все четыре стороны.

– Как? – вскричала Лена. – Вы серьезно?

– Как никогда! – строго ответила Надежда. – Сама посуди, зачем мне все это надо? Я человек в этом деле посторонний, до недавнего времени знать не знала ни тебя, ни Татьяну, даже с матерью ее не была знакома. Ты еще спасибо скажи, что мужу ни о чем не говорю! Вот если он узнает, то живо в милицию обратится! Он у меня очень законопослушный человек!

– Хорошо, – голос у Лены предательски задрожал, – я все скажу, только не гоните. Мне идти некуда, и денег осталось – кот наплакал. Даже на обратный билет не хватит. И потом, что я там, в Зауральске, буду делать? Что я скажу в милиции? Ведь Таню, наверно, похоронили под моим именем…

– А зачем ты вообще потащилась в Петербург? – не выдержала Надежда. – Что ты здесь потеряла?

Лена поникла головой и подумала, что она потеряла в этом городе все, всю жизнь. И что все эти шесть лет она напрасно хорохорилась и надеялась, что ей удастся все забыть и стать нормальным человеком. Ничего не прошло, все чувства остались с ней. Любовь… Это не любовь, а какая-то пожизненная каторга…

Надежда Николаевна тоже помолчала немного, постепенно накаляясь. Потом она мысленно взмолилась, чтобы Бог послал ей терпения. Потому что терпению ее скоро придет конец. Дома нет обеда – это раз, нет ужина – это два, и совершенно пустой холодильник – это три. Далее, она не успела прибраться в квартире, и если муж, вернувшись, застанет такой бедлам, он сразу поймет, что его жену где-то носило целый день. И самое главное: закончились кошачьи консервы. Кот Бейсик, забалованный мужем до предела, в последнее время стал очень капризен в еде. Сухой корм он в принципе ел, но не считал его за еду, а так, развлечение, что-то вроде конфет или семечек. Надежда не сомневалась, что кот найдет способ наябедничать мужу, что его толком не кормили. И если Надежда и к вечеру не купит нормальной кошачьей еды, то мало ей не покажется. Сенбернар Арчи наголодался, когда жил без хозяев, и теперь ел, что дают, хоть пустую кашу. Но, конечно, до такого Надежда не опустится. Стало быть, нужно купить собаке мяса, сварить его, остудить, добавить овощей или крупы… На все нужно время, а она тратит его на бесполезные разговоры с этой странной девицей! Да и разговора-то как такового не получается…

– Ну? – холодно произнесла Надежда, подавив в своем сердце ростки жалости при виде несчастного лица своей собеседницы. – Будем говорить?

Тут же перед глазами встали кадры из старого советского фильма, где рослый эсэсовец, поигрывая пистолетом, наступает на съежившуюся от страха блондинку, и Надежда слегка устыдилась.

– Я не знаю, с чего начать, – покорно проговорила Лена, – вы лучше задавайте вопросы.

– Отлично! – оживилась Надежда. – Давно бы так! Только чур не врать, отвечать честно. Итак, я еще на вокзале догадалась, что ты не новичок в нашем городе. То есть это настоящая Татьяна Белолобова никуда не выезжала из Зауральска, а ты в Петербурге бывала, и даже думаю, долго жила.

– Вы правы, я здесь училась, – тихо сказала Лена, – в университете на экономическом факультете.

– Отчего же поехала в Зауральск? После университета могла бы и здесь работу найти, – прямо сказала Надежда.

– Могла… – почти прошептала Лена, – все было прекрасно, после диплома меня ждала работа и любимый человек.

«Так я и знала, – подумала Надежда, – не обошлось тут без любимого человека».

– Его звали Сергей Сергеевич Ракитин, – прошелестела Лена.

– Ракитин? – заинтересованно вскинулась Надежда. – Значит, Ольга Ракитина – это его жена?

– Бывшая! – крикнула Лена, зло сверкнув глазами. – То есть тогда, шесть лет назад они были женаты, но на самом деле давно жили раздельно. А теперь у нее даже фамилия другая, значит, они в разводе!

– Так-так… – протянула Надежда, – значит, шесть лет назад вы расстались, и вдруг ты встретила ее в Зауральске. А вы были знакомы?

– Шапочно, – угрюмо ответила Лена, – сами понимаете, вряд ли у нас с ней получилась бы дружба.

– Верно, – согласилась Надежда, – стало быть, оттого ты на этой конференции в Зауральске за ней следила? Глаз с нее не спускала и потому заметила, как она назначила свидание тому типу, которого потом убили, Виктору Черепахину, так?

– Так, – обреченно сказала Лена.

Надежда так устала, как будто перетаскивала с места на место чугунные болванки. Еще бы не утомиться, когда каждое слово из Лены приходилось тянуть клещами!

– Допускаю, что ты сбежала в Петербург оттого, что в голове помутилось от страха, – сказала она, усилием воли сдерживаясь, чтобы не повысить голос, – но все равно не понимаю, за каким чертом тебе понадобилось разыскивать эту женщину. Ты что, всерьез считаешь, что, увидев тебя, она испугается, тут же покается в содеянном и скажет, что не имеет к тебе никаких претензий? Было бы очень странно, учитывая ваши с ней отношения. Ты извини, но пока я не вижу никакой логики в твоих поступках…

– Вы правы, конечно… Но я…

Лена глубоко вздохнула и снова надолго замолкла.

Надежде на глаза попался старинный мельхиоровый половник. Половник этот являлся памятью о ее бабушке, достался ей в наследство, как некоторые мелочи, и висел на гвоздике исключительно для красоты. Он был большой – сразу тарелка супу помещалась, – с тяжелой витой ручкой. И вот когда Надежда Николаевна, доведенная до отчаяния, всерьез подумывала, не стукнуть ли эту рохлю тяжелым половником, Лена очнулась и заговорила.

Лене очень нравилось учиться. Нравилось слушать преподавателей на лекциях, нравилось просиживать допоздна в библиотеке, обложившись книгами. Все ей давалось легко, возможно, потому, что, кроме умной головки, были у нее работоспособность и усидчивость. Родители присылали деньги на жизнь, тогда еще у Лены был жив отец – заведующий реанимационным отделением городской больницы. Все же денег постоянно не хватало, и Лена охотно бралась за любую работу – собирала подписи на выборах, рекламировала сигареты и жвачку, раздавала рекламные листовки в метро… Ей очень хорошо давались языки, английский и французский, так что иногда удавалось перехватить кое-какие переводы.

Но на пятом, последнем, курсе Лена нашла замечательный заработок.

Точнее, этот заработок нашел для нее однокурсник, Мишка Птицын. Мишка остановил ее в коридоре возле аудитории и окинул с ног до головы странным оценивающим взглядом. Мишка был хороший парень и не бабник, поэтому Лена не обиделась, а только удивилась.

– Миш, ты чего? – проговорила она, отступив и наклонив голову набок.

– Березкина, тебе деньги нужны?

– Спрашиваешь! А в чем дело-то?

– Вроде ты подходишь… английский знаешь очень хорошо, и внешне вполне…

– Мишка, ты никак хочешь меня пристроить в валютные проститутки? – Лена хихикнула.

– Таких связей у меня нет. А вот переводчиком поработать – могу пристроить. Мне сказали, что нужна девушка с приличной внешностью для синхронного перевода.

Слова «синхронный перевод» Лену испугали – это очень тяжелая работа, и ей до сих пор не приходилось ее выполнять. Но когда Мишка сказал, что платить будут сто долларов в день, всякие сомнения отпали.

Переводчики-синхронисты – это элита, платят им очень хорошо, но работа совершенно каторжная. Синхронист должен с ходу переводить выступление докладчика, то есть он должен расслышать фразу, перевести на русский и произнести перевод в микрофон, в то же время не пропустив следующую фразу выступающего. Некоторые докладчики думают о переводчиках и делают после каждой фразы небольшую паузу, чтобы дать возможность произнести перевод, но большинство совершенно не задумываются о таких нюансах и тараторят без передышки. Час такого перевода изматывает больше, чем обыкновенный рабочий день.

Мишка привел Лену в Таврический дворец, где проходила очередная экономическая конференция. Он представил ее замотанной женщине, которая окинула Лену придирчивым взглядом, кивнула и втолкнула ее в кабинку переводчика. Это было, как в тех случаях, когда ребенка бросают в воду, чтобы он научился плавать.

Кто-то учится, кто-то тонет.

На трибуну вышел импозантный седовласый англичанин, откашлялся и начал свое выступление. Лена нацепила наушники, схватила микрофон, и начался кошмар.

Она потеряла счет времени, забыла, на каком свете находится, как ее зовут. В уши вползала бесконечная змея английской речи, Лена лихорадочно подбирала русский эквивалент и говорила, говорила, говорила, в ужасе думая, что она не помнит, что только что сказал этот английский хлыщ.

Когда она была уверена, что не выдержит больше ни минуты, англичанин поблагодарил слушателей, поклонился и под аплодисменты покинул трибуну.

Лена откинулась на спинку стула. По ее щекам ползли слезы.

В кабинку влетел Мишка. Он окинул ее сочувственным взглядом, схватил наушники и вытолкал в коридор:

– Походи немножко, я поработаю. В первый раз синхронка – это чистый гроб!

Лена на негнущихся ногах выползла в коридор и прислонилась к стене, чтобы не упасть.

Вдруг рядом с ней раздался низкий, чуть хрипловатый голос:

– Что, совсем плохо?

Она подняла глаза и увидела ужасно худого мужчину. Такого худого, что пиджак висел на нем, как на вешалке. Но при такой худобе он излучал энергию, силу и уверенность. И еще доброту.

Лена почувствовала странный укол в сердце. Ей показалось, что все звуки вокруг неожиданно смолкли, как будто она снова оказалась в звуконепроницаемой оболочке лингафонной кабины.

Мужчина вставил в ее губы сигарету и поднес огонь зажигалки. Лена благодарно кивнула и закашлялась: сигарета была слишком крепкая. Однако от этой затяжки ей стало легче, напряжение отпустило.

– Сейчас будет перерыв, – сказал мужчина, – пойдем в буфет, выпьем кофе, а то на тебе совсем лица нет.

Это звучит удивительно банально, но Лене казалось, что она знает его уже много лет. Так ей было с ним просто и легко.

Его звали Сергей, он был журналист и освещал конференцию для крупной петербургской газеты.

Когда первый день работы конференции закончился и Лена выползла на улицу, как шахтер выползает из шахты, еле переставляя ноги от усталости, жмурясь от резкого весеннего солнца, она увидела Сергея, поджидавшего ее на ступеньках дворца.

Они долго шли по весенним улицам, разговаривая о какой-то ничего не значащей ерунде – о детстве, о снах, о мороженом, и вся эта бесцельная, пустая болтовня казалась удивительно важной, наполненной смыслом, потому что важны были не слова, а интонации, звуки голоса.

Лена не замечала дороги, не понимала, куда они идут, но в какой-то момент они оказались возле метро.

Из ларька, торговавшего кассетами и компакт-дисками, доносился надтреснутый, высокий мужской голос: «Над небом голубым есть город золотой…»

Лена запрокинула голову и увидела тревожное, блекло-голубое петербургское весеннее небо.

Конференция продолжалась четыре дня, и каждый день Сергей поджидал ее на ступенях Таврического дворца.

А когда зарубежные экономисты разъехались по своим странам и Лена вернулась в университет, Сергей ждал ее возле входа на факультет.

Он не скрывал от нее, что женат. Но отношения с женой были давно и безнадежно испорчены, развод был делом времени. Лене казалось, что она сошла с ума или подхватила какую-то редкую, неизлечимую инфекцию. Она не могла и дня провести без Сергея, без его блекло-голубых, как петербургское небо, глаз, без его низкого, чуть хрипловатого голоса. В разлуке с ним она становилась совершенно больной, ее ломало, лицо начинало гореть, как от высокой температуры. Так наркоманы начинают болеть и мучиться, если лишить их на какое-то время привычной отравы.

В один из первых дней их бурного романа Сергей привез ее в Комарово.

Весна бурно штурмовала пригороды. Снег кое-где еще лежал – серый, ноздреватый, обреченный, – но на припеке уже вылез первый безалаберный цветок мать-и-мачехи.

Взявшись за руки, как дети, они прошли от станции мимо тихих, уютных профессорских домиков, миновали огромную черную ель и подошли к покосившейся калитке.

Перед ними был веселый деревянный дом, веранда с разноцветными стеклами, бросавшими во все стороны веселые праздничные блики.

На крыльце стояла крупная, величественная старуха.

Она прикрывала глаза от солнца ладонью и всматривалась в неожиданных гостей.

– Сереженька, – проговорила старуха густым оперным басом, – я с утра знала, что ты приедешь! Я даже испекла твои любимые плюшки с корицей! А кого это ты ко мне привез?

– Познакомьтесь, Матильда Васильевна, – церемонно проговорил Сергей, – это Лена.

Матильда Васильевна наклонила голову набок, как большая умная птица, и долго, внимательно смотрела на Лену. Девушка почувствовала необычное волнение, ей казалось, что она пришла на серьезный экзамен и не знает, сдаст его или завалит.

Неожиданно старуха ласково улыбнулась и протянула к ней руки:

– Здравствуй, девочка! У тебя удивительно хорошие глаза!

И тут же она повернулась и недовольно сказала Сергею:

– Не то что у…

Сергей рассмеялся:

– Матильда Васильевна, не разводите конспирацию! Лена знает про Ольгу!

– Вот и славно, – старуха медленно развернулась и вошла в дом, приглашая гостей, – вот и замечательно, а то не люблю я всякие недомолвки и тайны мадридского двора!

Потом они пили чай на веранде, и цветные стекла отбрасывали на белоснежную крахмальную скатерть с вышитой в углу монограммой яркие квадраты – синие, зеленые, оранжевые.

Во главе стола сидела Матильда Васильевна, крупная и величественная, как памятник Екатерине Великой возле Александринского театра.

Царственным жестом она протягивала морщинистую руку за фарфоровой сахарницей, наливала в хрупкие старинные чашки ароматный, темно-золотистый чай…

– Чай надо непременно пить из старинного фарфора, – громко, значительно говорила она, – тогда у него совсем другой вкус, вкус времени, вкус воспоминаний…

Где-то вдалеке раздавался мерный, мощный шум, похожий на дыхание спящего великана… это море напоминало о своем присутствии.

Впрочем, море шумело потом, в один из следующих приездов, тогда, весной, оно еще безмолвствовало, скованное льдом.

Память сыграла с Леной шутку, смешав и перепутав воспоминания.

И тигровые лилии пышно цвели на клумбе перед домом позднее, летом. И дождь ровно и спокойно шумел за окном комнаты, словно рассказывая длинную и увлекательную историю, историю со счастливым концом. И светлые волосы Сергея пахли дождем, и его лицо светилось в темноте, склоняясь над Леной, и его горячие, сильные руки жадно и ласково обнимали ее, и все в нем казалось таким родным, таким своим, таким бесконечно знакомым…

В середине августа Лена поняла, что беременна. Это было так неожиданно, что она никак не могла поверить, хотя организм недвусмысленно давал понять, что все так и нужно что-то решать как можно скорее.

Ужасно хотелось сказать об этом Сергею и увидеть, какой радостью зажгутся его глаза, и потом он обнимет ее крепко-крепко, прижмет к груди и немедленно предложит выйти за него замуж. А дальше все будет хорошо, они поженятся, уедут на медовый месяц в какую-нибудь теплую экзотическую страну, потом вернутся и станут жить в большой светлой квартире, которую Лена оформит и обставит по своему вкусу. И через девять месяцев, нет, уже через семь с половиной появится на свет хорошенький розовый мальчишка с темными кудрявыми волосами. Мама говорила Лене, что она родилась кудрявой. А глазки у мальчишки будут папины, голубые… Но пока об этом думать рано, потому что ее еще ожидает свадебный марш и медовый месяц в экзотической стране, там, где «над небом голубым есть город золотой…». И все, конец фильма.

Вот именно. Усилием воли Лена очнулась от сладких дум и поняла, что мечты ее напоминают голливудскую мелодраму, где героиня красиво переживает весь фильм, но все заканчивается свадьбой.

Однако нужно было сказать ему, но язык все не поворачивался, она откладывала признание со дня на день.

Откровенно говоря, Лена понятия не имела, как он отнесется к этой новости, и хотя верила ему, но никак не могла решиться на серьезный разговор.

Ночами без него Лена не спала, а пыталась размышлять. Она любит Сергея, да что там, она жить без него не может, и беременность тут ни при чем. Как только Лена увидела его тогда, на конференции, она сразу поняла, что этот человек – ее судьба, что она хочет быть с ним. Он тоже ее любит, Лена это чувствует. Им очень хорошо вместе.

Но на этом все положительное кончается, дальше начинаются сложности. Во-первых, он все еще женат. То есть они с женой давно живут раздельно, но фактически все еще в браке. Жена не хочет расстаться с ним по-хорошему, поскольку тут замешался квартирный вопрос. В данный момент Сергей снимает квартиру, потому что в их общей квартире живет Ольга. Сергей не обсуждал с Леной своих отношений с бывшей женой, да ее это и не интересовало до поры до времени. Но сейчас она стала задумываться, вспомнила все намеки и недомолвки и поняла, что эта Ольга порядочная стерва, не зря тетка Сергея ее терпеть не может. Очень осторожно она поинтересовалась у Сергея, какая кошка между ними пробежала в свое время. Сергей нехотя рассказал, что Ольга сразу же положила глаз на драгоценности, которых у Матильды Васильевны, оказывается, было много. Лена замечала кое-что – старуха любила покрасоваться. Из деликатности Лена не расспрашивала, но однажды не смогла скрыть восхищения при виде брошки-веточки. Старуха сказала, что брошка сама по себе недорогая, камни поделочные и золото не самой высокой пробы. Старинная работа, конечно, хороша, но она сейчас не очень ценится. Лена же как завороженная смотрела на брошку. И тогда старуха достала откуда-то старую деревянную коробочку и показала Лене удивительной красоты кольцо с очень большим изумрудом. Они сидели одни на даче, Сергей пошел на станцию в магазин. На улице было жарко, а в доме прохладно. Матильда Васильевна только вздохнула, попытавшись надеть кольцо на скрюченный артритом палец.

– Примерь-ка, девочка, – сказала она.

Лена не посмела отказаться. Камень был невиданной чистоты и глубины, в красивой старинной оправе. Лене кольцо было чуть великовато, но только самую чуточку. Она выпустила кольцо из рук без всякого сожаления, драгоценности ее не интересовали. Она перевела взгляд на окно, из которого была видна дорога, и не заметила, как внимательно поглядела на нее Матильда Васильевна и как удовлетворенно вздохнула. В девочке нет алчности, это хорошо. Она гораздо больше подходит племяннику, чем та жадная стерва… Ишь что выдумала тогда – чтобы она, Матильда, продала драгоценности, дескать, ей все равно они не нужны. Ей хватит и дома, а они зато сумеют поправить свои дела, то есть купят нормальную квартиру, поменяют машину и заживут по-человечески. А старуху они не бросят, подкинут деньжат, если понадобится.

Матильда Васильевна тогда очень рассердилась. Нет уж, сказала она племяннику, вот когда она помрет, то все ему оставит, тогда пускай делают что хотят. Хотя она лично надеется, что племянник не спустит фамильные драгоценности за бесценок, чтобы купить своей жене очередную шубу или что там еще… Ольга очевидно прознала об этом разговоре, впрочем, это даже хорошо. Только после этого Ольга перестала бывать в Комарове. А потом они с Сергеем стали ссориться, и хорошо, что расстались. Уж очень горько было думать старой женщине, что жена племянника станет носить ее любимые вещи…

Эта девочка совсем не такая, она была бы Сергею хорошей женой.

– Возьми, девочка, от меня на память! – внезапно сказала Матильда Васильевна и протянула Лене так понравившуюся ей брошь в виде веточки. – Будешь меня вспоминать… Только никому не говори пока…

Лена не поняла, что значит это «пока», но приняла подарок с благодарностью, а старуха подумала, как хорошо было бы, если бы все ее драгоценности со временем достались этой славной неиспорченной девочке.

Лена не знала, о чем думает старуха, ее занимали совершенно другие мысли. Сергей в последнее время стал сильно нервничать, что-то у него не ладилось с работой, он конфликтовал с начальством, хотел уходить из той газеты. Дело о разводе тоже застопорилось, Ольга не хотела уступить ни в чем, требовала каких-то денег, не соглашалась на размен квартиры.

И Лена поняла, что сейчас сообщение о ее беременности было бы Сергею совершенно некстати. Умнее всего было бы ей самой разобраться, ведь в конечном счете это ее проблемы. Ребенок сейчас не ко времени, но Лена закрывала глаза и видела толстенького кудрявого мальчишку с голубыми глазами. Сердце сжималось от мысли, что она никогда не увидит его воочию. И Лена все оттягивала окончательное решение.

В очередной приезд в Комарово Лена перехватила заинтересованный, понимающий взгляд Матильды Васильевны. Она поняла, что старуха своим опытным женским взором разглядела произошедшие в ней перемены и отнеслась к событию более чем благосклонно. Это было к лучшему – в лице тетки Сергея Лена приобретала опытного и доброжелательного союзника. При прощании старуха отвела ее в сторону и тихо сказала:

– Деточка, приезжай ко мне послезавтра вечером. Одна, без Сергея. Я хочу с тобой поговорить.

Дело было в воскресенье, и Лена знала, что по вторникам старуха играет в преферанс в доме своего комаровского соседа, пожилого профессора-филолога. Эти еженедельные посиделки были давней, многолетней традицией, никогда не нарушавшейся, и Лена спросила Матильду Васильевну, как же будет с преферансом.

– Ах, деточка! – проговорила Матильда своим глубоким выразительным басом. – Традиции на то и существуют, чтобы их нарушать! Тем более что повод для нашего разговора очень важный и очень радостный. Я ведь не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – проговорила Лена неожиданно легко.

– Ну так приезжай часам к девяти, я вернусь с преферанса пораньше. А потом переночуешь у меня, вернешься в город утром.

На том и порешили.

Лена провозилась с какими-то делами, опоздала на восьмичасовую электричку и приехала в Комарово только в одиннадцатом часу.

Пока она дошла до дачи Матильды Васильевны, начало темнеть. Лена шла радостная, словно камень свалился с души. Она так устала быть наедине со своей проблемой, что теперь с радостью передоверит ее Матильде Васильевне. Старуха хорошо к ней относится, и Сергей ее уважает. Она научит Лену, как правильно поговорить с Сергеем. Все будет хорошо.

Это был последний легкий и радостный вечер в ее жизни.

Она открыла калитку и удивленно взглянула на дом. В окнах не было света, только по одному из них пробежал смутный отсвет, как будто внутри кто-то светил электрическим фонариком.

Лена подумала, что старуха забыла о своем приглашении и засиделась за преферансом. Она решила подождать ее в саду, но на всякий случай громко окликнула:

– Матильда Васильевна, вы дома?

Ответом на ее крик был странный шум в доме, как будто там что-то уронили, затем прозвучали быстрые шаги, и через несколько секунд на пороге появился мужской силуэт.

Очень худая фигура, светлая рубашка и светлые волосы на фоне темного дверного проема – вот и все, что девушка смогла разглядеть в сгущающихся сумерках. Удивленная, она крикнула:

– Сережа, что случилось?

Но мужчина ничего не ответил и бросился бежать за дома, чтобы не столкнуться с ней. Он нырнул в густые кусты сирени, и по треску и скрипу Лена поняла, что перемахнул через забор.

Очень встревоженная, Лена бросилась к дому.

В темноте миновав веранду, она включила свет в коридоре и вбежала в комнату Матильды Васильевны. Здесь царил ужасающий разгром. Всегда до педантизма аккуратная, сверкающая чистотой комната была перевернута вверх дном, содержимое шкафов выброшено на пол, старомодные, но удивительно респектабельные наряды старушки валялись повсюду, смятые, испачканные и разорванные.

В первый момент Лена не заметила саму хозяйку.

Матильда Васильевна лежала на полу возле дивана. Она еще дышала и странным, однообразным, механическим жестом двигала левой рукой. Возле нее лежала пустая шкатулка с оторванной крышкой. Лена склонилась над старухой и попыталась приподнять ее тяжелую, мелко трясущуюся голову. Старуха увидела ее, и в глазах мелькнуло узнавание и горечь. Она разомкнула губы и попыталась что-то сказать, но из горла вырвался только нечленораздельный, булькающий звук. Тогда Матильда Васильевна невероятным усилием подняла руку и показала на что-то, находящееся у Лены за спиной. Лена повернулась, чтобы посмотреть, на что та показывает. За спиной девушки было окно, задернутое ситцевой занавеской. Лена перевела взгляд в сторону. Рядом с окном на стене висела фотография в деревянной рамке. Сергей, совсем еще мальчик, стоял на крыльце этого самого комаровского дома.

– Это был Сергей? – с ужасом спросила Лена, поворачиваясь к Матильде Васильевне.

Но глаза старухи остекленели, тяжелая рука упала, и Матильда Васильевна перестала дышать.

Лена вскочила.

Она была в ужасе. Происшедшее не умещалось в ее сознании.

Неужели Сергей ограбил свою тетку?

Ведь он прекрасно знал, что по вторникам она играет в карты, и мог воспользоваться ее отсутствием, а когда Матильда вернулась раньше обычного, он ударил ее и сбежал… хотя, может быть, он к ней не прикасался, а старуху хватил удар, когда она застала в доме любимого племянника за грабежом… много ли надо старому человеку?

Лена не могла поверить очевидному.

Сергей, такой славный, сердечный, любящий… неужели он способен на такое? И зачем, зачем он это сделал? Ведь Матильда Васильевна всегда говорила, что все достанется племяннику, что Сергей – ее единственный наследник.

Но как неоспоримое доказательство совершенного преступления, перед ней лежала пустая шкатулка из-под старухиных драгоценностей. И этот силуэт на фоне окна… Лена же его видела…

Матильда Васильевна хранила свои украшения в этой самой шкатулке. Старуха сама не раз показывала их. Прежде Лена не задумывалась об их ценности, но помнила замечательные опаловые серьги, и кольцо с некрупным бриллиантом, и крупную брошь с камеей, и много других вещей, не таких ценных… и вот теперь оказалось, что цена этих драгоценностей – человеческая жизнь…

Перед внутренним взором Лены снова встала картина, которую она увидела, подходя к крыльцу: мужская фигура в дверном проеме, светлые волосы, рубашка, белеющая в полутьме… неужели это был Сергей?

Лена подошла ближе к телу старухи. Та не дышала. Лена взялась было за трубку телефона, чтобы вызвать милицию, но потом подумала, что же она скажет этим людям, которые приедут. Каким образом она очутилась на даче? Сказать, что старуха сама ее пригласила на ночь глядя? Могут не поверить, тем более что все знали об игре в преферанс по вторникам. Да еще Лена никому не говорила о том, что собирается на дачу. Сказать в милиции, что видела человека, похожего на Сергея? Тем более не поверят…

Она тихонько выбралась из дома, закрыла за собой калитку и опомнилась только на станции, откуда позвонила в милицию по автомату перед самым приходом городской электрички.

Ночь прошла без сна. Лена металась в жару, перед глазами стояло лицо умершей старухи. Лена со страхом ждала утренней встречи с Сергеем.

– Это все? – спросила Надежда, когда Лена закончила рассказ. – Значит, ты заподозрила человека, которого любила, в том, что он ограбил собственную тетку и довел ее до инсульта, и по этому поводу трусливо сбежала в Зауральск? Значит, ты видела его той ночью, но не окликнула, так что уверенности у тебя все же нет…

– Я нашла там на земле возле двери на веранду его ключи, – сказала Лена тихо, – это были точно его ключи, потому что там был такой брелочек, розовая белочка… Я сама ему ее подарила… А когда на следующий день я спросила его, где ключи, он сказал, что потерял их. И вообще страшно смутился, когда рассказывал, как провел тот вечер… То есть он мямлил и отводил глаза, а потом, когда я потеряла терпение, закричал на меня. У него, дескать, умерла тетка, а я устраиваю допросы, как в милиции.

– Значит, в милиции его тоже подозревали? – оживилась Надежда.

– Нет… потому что он сказал там, что был весь вечер со своей женой…

– И что, действительно так и было?

– Откуда я знаю! – крикнула Лена. – Я его об этом не спрашивала!

– Все ясно, ты возревновала, – констатировала Надежда. – А тебе не пришло в голову все ему рассказать откровенно? Так, мол, и так, была в Комарове поздно вечером, видела человека, похожего на тебя, любимый. И позволь спросить, что ты там делал? Зачем тебе понадобилось грабить родную тетку?

– Легко вам сейчас говорить. А я испугалась. Ведь я тоже была там, и тогда было бы его слово против моего. К тому же…

– К тому же, – перебила догадливая Надежда, – ты подумала, что раз он тебе соврал насчет того, что с женой не видится, а сам провел с нею ночь, то и все остальное может быть ложью. Так?

– Может быть… – прошептала Лена.

Они помолчали.

– Да, тяжелый случай… – произнесла наконец Надежда только для того, чтобы что-то сказать, – значит, ты ему так и не сказала про ребенка?

Лена, услышав в голосе Надежды осуждающие нотки, горестно поникла головой.

– Я была просто в шоке и уехала домой, чтобы немного прийти в себя. А потом внезапно умер отец – обширный инфаркт. Мама заболела, и я полностью сосредоточилась на семейных делах. Когда мама узнала, что станет бабушкой, она просто воспряла духом. Сказала, что одна душа ушла, а другая пришла… Димка совершенно особенный ребенок, – в голосе Лены звучала материнская гордость, что Надежда одобрила – так и должно быть. – Вы представляете, он научился читать в четыре года! – тараторила Лена. – А сейчас ему еще нет шести, но он сам пытается читать «Гарри Поттера»! И сильный такой, занимается гимнастикой и плаванием! Так плавает отлично, на соревнованиях в своем возрасте первое место занял!

– Все равно не могу понять, почему ты притащилась в Петербург, встретив бывшую жену отца твоего ребенка. Она-то тут при чем? – упрямо сказала Надежда.

– Понимаете… я тогда в «Кедровой пади» увидела у нее на шее кулончик. Такой темно-зеленый камень на золотой цепочке, кажется, яшма… На ней был костюм, очень дорогой, травянистого цвета, с большим вырезом, и кулон сразу бросился мне в глаза. В общем, он был тот самый, от Матильды Васильевны… Она показывала мне его в числе других драгоценностей. Камень не слишком ценный, зеленая яшма, но очень красивая оправа и цепочка старинного плетения… Он никак не мог быть у нее, потому что Сережа… он знал, что Матильда Васильевна терпеть не могла его жену. Он знал, что она в гробу перевернется, если его жена наденет что-нибудь из ее вещей!

– Так-так, – Надежда испытующе поглядела Лене в глаза, – стало быть, ты поверила, что человек, которого ты любила, мог ограбить собственную тетку, но никак не могла поверить, что он отдал драгоценности своей бывшей жене… Что-то у нас концы с концами не сходятся…

– Не знаю! – рыдающим голосом вскрикнула Лена. – Ничего я не знаю! Он мог поехать за мной, мог написать или позвонить! Он этого не сделал, я была ему не нужна…

– Он же не знал про ребенка, – напомнила Надежда, – а впрочем, я тут не судья…

– Я подумала, что смерть Тани – это знак. Что раз мне суждено поехать в Петербург, то я должна раз и навсегда разобраться в этой истории. Потому что я уже не могу с этим жить…

– Ну-ну, – сказала Надежда, – не раскисай. Разберемся мы во всем, обязательно разберемся. Ты только глупостей не делай, а то эти, из «Варианта», раньше успеют с тобой разобраться.

Она взглянула на часы и тяжко вздохнула. Стрелки неумолимо приближались к обеденному времени.

– Ладно, мне вообще-то идти нужно. Сегодня никак не могу задержаться, дома ничего не сделано. Вот что, дай мне честное слово, что никуда не выйдешь из дому. После моего ухода закройся на все замки и сиди тихо. По телефону будешь отвечать только мне.

– Как я узнаю, что это вы? – спросила Лена.

Надежда на мгновенье задумалась, потом просияла:

– Отсчитай десять звонков, потом, на одиннадцатом, снимай трубку! Думаю, у моих знакомых недостанет терпения звонить так долго. А сейчас попрощаемся до завтра. Я приду утром, подумаем, что можно сделать.

Очутившись на лестничной площадке, Надежда послушала, как повернулся ключ в замке, и подумала, не наведаться ли к соседке Марии Петровне и не попросить ли ее присмотреть за девушкой. Уж очень ей не нравилось выражение глаз Лены, какое-то оно было полубезумное. Соседка Мария Петровна – бодрая пенсионерка – была известна в их доме замечательным умением наблюдать и анализировать эти наблюдения с большой скоростью. Надежда хранила у нее запасной комплект ключей от своей квартиры – на случай собственной забывчивости.

Но с другой стороны, тогда Марии Петровне нужно будет объяснять, что к чему. А Надежда сама еще не все понимает в этой запутанной истории, так что вряд ли сумеет объяснить внятно. Нет, что-то ей подсказывало, что лучше не посвящать в это сомнительное дело посторонних.

С тяжелым сердцем она вернулась домой, по дороге забежав в магазины. С тяжелым сердцем занималась она неблагодарными домашними делами, которые никогда не кончатся, хоть вкалывай с утра до вечера.

– М-м-м… – Николай Уточкин, он же Маслов, он же Ложкин, замычал во сне и попытался натянуть на себя одеяло. Одеяло почему-то зашуршало и порвалось, а назойливый голос, врывавшийся в его сон, стал еще громче.

– Колян, вставай, тетеря сонная, все на свете проспишь!

Николай заворочался и открыл один глаз.

Изображение закружилось, медленно притормозило, и он увидел над собой лысого, как колено, мужика средних лет – коллегу и соседа по «лягушатнику» Вячеслава Захаровича Пробкина. Пробкин тряс Николая за плечо и озабоченно повторял:

– Да вставай же ты, проклятьем заклейменный! Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

Уточкин застонал. Пробуждение было ужасным. Голова раскалывалась, как пустой кокосовый орех, и гудела, как колокол на Пасху. Во рту был такой вкус, как будто там только что прошла походным маршем пехотная дивизия. Он еще раз попытался натянуть на себя одеяло, чтобы отгородиться от кошмарной действительности, но одеяло снова порвалось, и Николай осознал, что пытается укрыться кипой бракованной газетной бумаги.

– Захарыч, – простонал триединый страдалец, – пивка бы мне холодненького…

– Пивка! – передразнил его коллега. – Сейчас тебе Ракитин холодного пива поднесет! И пива, и кофе, и какавы с чаем! Он тебя уже второй час по всей редакции разыскивает!

– Ракитин? – с ужасом повторил Николай.

Он вспомнил вчерашнее столкновение с начальником, вспомнил его обещания, вспомнил, что должен был накануне закончить срочный материал на сто двадцать строк, и масштабы трагедии вырисовались перед ним во всем своем ужасающем величии, отдаленно напоминая Большой Кавказский хребет.

– Ракитин! – еще раз повторил журналист и героическим усилием заставил себя подняться на ноги.

Полутемная комната наборной, в которой его накануне сморил непобедимый сон, поплыла перед глазами. Николай схватился за ближайший стол и снова мучительно застонал.

– Ты хоть умойся, герой, – сочувственно проговорил Захарыч, оглядев коллегу, и покачал лысой головой.

Николай с трудом добрался до туалета и подставил голову под струю холодной воды. Жить стало немножко легче, в голове прояснилось, и оттого ужас положения стал еще отчетливее.

Но делать нечего – нужно было идти к начальнику и принимать свою порцию синяков и шишек.

Сергей Сергеевич Ракитин поднял голову, и его лицо перекосила гримаса отвращения.

– Я тебя обещал уволить к чертям собачьим? – проговорил он нарочито спокойным голосом, который, однако, нисколько не обманывал Николая и не скрывал ярости, которая кипела в душе у заместителя главного.

– Сергей Сергеевич, но я…

– Что – ты? – прогрохотал Ракитин. – Ты в зеркало сегодня смотрелся? Ты морду свою сегодня видел?

Вот это как раз Николай сегодня делал. Вытащив голову из-под ледяной воды, он подошел к зеркалу, но не сразу узнал собственное отражение. Сначала ему померещилось, что это кто-то другой заглядывает в зеркало из-за его плеча – какой-то старый, изможденный жизнью бомж с красными, как у больного сенбернара, глазами, с опухшей от хронического пьянства физиономией и такими мешками под глазами, что в них, наверное, можно было нагрузить килограмм по пять картошки. В довершение удручающей картины на левой щеке журналиста отпечатался заголовок рубрики «Светская хроника». Правда, заголовок отпечатался задом наперед, в зеркальном изображении, но Николай смотрел на него тоже в зеркало и прочитал без затруднения.

С этим последним несчастьем он справился – оттер надпись мокрым носовым платком, но все остальное было ему не под силу.

И вот теперь Николай стоял перед начальником, понурившись, и ожидал решения своей судьбы.

– Ты помнишь, что должен был сдать в номер материал на сто двадцать строк про наркоманию в школах? – гремел Ракитин. – Хорошо, выпускающий успел развернуться, поставил вместо твоих малолетних наркоманов заметку про злоупотребления в зоопарке! Сколько можно? Я тебя вчера предупреждал. Это был последний раз.

– Но Сергей Сергеевич… – проныл Николай, – я вас клятвенно заверяю, это не повторится…

– Мне твои клятвы надоели! Конечно, это не повторится, потому что ты у нас больше не работаешь! Ты уволен! И я постараюсь сделать так, чтобы тебя не взяли ни в одну приличную газету!

Ракитин опустил голову и уткнулся в свои бумаги, тем самым давая понять, что разговор закончен.

Референт директора центра «Вариант» поправил пепельные волосы и в упор посмотрел на журналиста.

– Зачем вы разыскиваете Ольгу Теодоровну?

Николай на мгновение растерялся. Действительно, зачем он искал эту женщину? Ведь его уволили из газеты совершенно по другому поводу, статья про любвеобильного профессора здесь ни при чем…

– Она заказывала мне несколько месяцев назад одну статью… – повторил он без энтузиазма, – статью про профессора, который развлекался с аспиранткой…