История Древнего Востока Деопик Дмитрий

Мифоритуальная картина мира, литература, ученость

В центре мифологических представлений Древнего Китая стояли архаические сказания о предках, в том числе о героях, спасающих человечество от всевозможных бедствий (наводнений, засухи, вызванной появлением разом десяти солнц, от которой людей спас стрелок И, сбивший лишние солнца из лука, и т. д.) и приносящих ему различные навыки и умения (добывать огонь, строить жилища, выращивать злаки и т. д.). Впоследствии эти герои были переосмыслены как первые правители Китая, но даже тогда их облик по-прежнему описывался как частично зооморфный. Это явно указывает на их исконную мифологическую и тотемистическую природу. Для мифов о первопредках характерен мотив непорочного зачатия матерью от божественного существа.

Космогонические мифы обычно отталкивались от концепции двух взаимодополняющих и в то же время противопоставленных друг другу мировых начал – инь (темное женское начало) и ян (светлое мужское начало). В середине I тыс. до н. э. эти мифы были преобразованы в стройную схему происхождения мира из хаоса, которая с тех пор не изменялась. Согласно этой схеме, первоначально мир представлял собой единую субстанцию из мельчайших частичек ци, т. е. нечто вроде хаоса. Ци постепенно расходились: легкие светлые частицы ян поднялись вверх и образовали небо, тяжелые темные частицы инь опустились и образовали землю. В разных комбинациях ян и инь образовали пять мировых стихий: вода, огонь, дерево, металл, земля. Дальнейшее взаимодействие ян и инь привело к возникновению всех объектов в пространстве между небом и землей, в том числе и человека.

Вселенная в целом представлялась в виде двух сфер: круглое небо и квадратная земля, между ними находился мир, населенный людьми. В иньский период считалось, что Вселенная подчиняется всемогущему верховному божеству – Ди («Владыке»). Свиту Ди составляли усопшие предки вана, служащие посредниками между ваном и Ди. Существовал культ природы, в частности высоких гор, сопровождавшийся человеческими жертвоприношениями.

В чжоуское время китайцы отказались от представления об усопших предках как о свите богов, обособив их культы друг от друга. Место Ди в представлении о богах заняло Небо – Тянь. По более позднему выражению, «только Небо осуществляет наблюдение за народом, ведает справедливостью, посылает урожай и неурожай. Без Неба погибнет народ. От милости Неба зависит его судьба».

Ван рассматривался как Сын Неба (Тянь цзы) и для общения с ним не нуждался в посредниках. Считалось, что ван получал от самого Неба мандат на царствование (Тянь мин) и что он обладает исключительной «благой силой» дэ, т. е. способностью настраиваться в резонанс Небу и проводить его энергию на благо жителей земли. Поле действия дэ правителя охватывало весь мир, поэтому выполнение им соответствующих ритуалов вело к постоянному возобновлению порядка и мироустройства во всей Поднебесной (Тянься). Если правитель безответственно относился к своим обязанностям, его возможность использовать собственное дэ уменьшалась, если же он стремился к праведности – повышалась.

Необычайно подробные представления китайцев о загробном мире и загробном суде приводили к тому, что подготовке гробниц и погребальным церемониям в Китае уделяли внимания немногим меньше, чем в Египте.

Письменная традиция Китая представлена различными памятниками начиная с иньских гадательных надписей. Применявшимся тогда иероглифическим письмом китайцы с некоторыми изменениями пользуются до нашего времени. Каждый иероглиф обозначает какой-то предмет или действие, а сложное понятие выражают, составляя один знак из нескольких простых. В иньский период письменность использовалась, видимо, только в ритуале; при Чжоу грамотность широко распространилась среди населения, включая простолюдинов. Наиболее широкая унификация китайской письменности произошла при Цинь Шихуанди; с того времени идет прямая линия развития к современному письму. На рубеже нашей эры китайцы изобрели бумагу, вскоре заменившую все старые материалы для письма.

Из памятников литературы следует отметить упоминавшийся выше «Шицзин» – сформировавшийся в середине I тыс. до н. э. свод наиболее знаменитых произведений народной и авторской поэзии, как лирической, так и эпической, а также храмовых песнопений. Среди многочисленных произведений философских школ особую роль сыграли сборник высказываний Конфуция «Луньюй» и даосский трактат «Даодэцзин».

С иньских времен в Китае существовали традиции летописания. На основе различных летописей и других источников, включая надписи и документы правителей, китайский придворный историограф Сыма Цянь, по убеждениям умеренный даос и бесстрашный в исполнении своего гражданского долга чиновник, в I в. до н. э. создал знаменитый свод истории Китая вплоть до своего времени – «Шицзи» («Исторические записки»). Этот труд послужил образцом для всех последующих династийных историй.

Ученые Древнего Китая достигли серьезных успехов в прикладных естественных науках, в частности в медицине. Во всеобъемлющем труде «Хуанди нэйцзин» (сер. I тыс до н. э.) подробно описаны физиология и способы лечения многих болезней. Чжан Чжунцзин (150–219 гг.) разработал метод диагностики по пульсу, начали применять иглоукалывание. Китайские медики использовали для лечения многие травы, а также чай, который применялся как тонизирующее средство.

Необходимость ритуальной синхронизации сроков сельскохозяйственных работ с небесными циклами предопределила развитие астрономии. Китайские астрономы создали первый в мире звездный каталог (V в. до н. э.), вычисляли сроки солнечных и лунных затмений, фиксировали появление комет. Чжан Хэн (78–139 гг.) соорудил небесный глобус, описал 2500 звезд из 320 созвездий и выдвинул теорию безграничности Вселенной. Он же создал уникальный сейсмограф. Математики Древнего Китая использовали отрицательные числа и десятичные дроби.

Одна из первых китайских энциклопедий, созданная в начале нашей эры, охватывала многие научные отрасли. Она насчитывала 22 927 «томов» (хотя размеры «томов» того времени были невелики). Традиционными были каталоги-описания соседних стран, самый известный из которых – «Каталог гор и морей». Также в Китае был изобретен компас.

Некоторые категории мировоззрения

Древний Китай породил множество философских учений, одно из которых – конфуцианство – к концу II в. до н. э. стало государственной идеологией. К этому времени оно впитало некоторые черты легизма, сохраняя жесткое противостояние легизму как таковому. Однако при всех их разногласиях и прямой противоположности ряда ключевых постулатов и конфуцианство, и легизм отталкиваются от некоторых общих понятий, превратившихся еще к середине I тыс. до н. э. в основные категории древнекитайского мировоззрения. Далеко не всегда эти понятия находят прямые соответствия в привычной нам культуре, что заставляет рассмотреть их подробнее.

Дао (досл. «путь») – имманентно присущие всем вещам и миру в целом векторы и закономерности их развития, заложенные в природе миропорядка законы, образно представляемые китайцами как некий поток, несущий и направляющий все. Дао непознаваемо и невыразимо, но только действуя в согласии (своего рода резонансе) с дао, можно достичь успеха; идя наперекор дао, человек обрекает себя на неудачу.

Дэ (условный перевод «добродетельность», «благодать», реально – «особая энергия благораспространения и благоустроения») – присущая всякому человеку природная энергия и возможность «правильного» (т. е. соответствующего пути-дао) устроения самого себя и окружающего мира. Впрочем, человек может злонамеренно противостоять своей дэ, заглушая в себе ее проявления и исчерпывая ее запасы. Между тем дэ вписана в природу человека Небом и представляет собой реализацию или прорыв невидимого и неощутимого дао в вещный, ощутимый мир (точнее, в природу человека как его часть, а через нее – в мир вообще).

Понятия «дао» и «дэ» в рамках общекитайских представлений можно перевести на русский язык как «правило» и «правильность»: «Правило»-дао, лежащее в основе движения и бытия всего сущего и подспудно направляющее его, и «правильность»-дэ как свойство и способность человека действовать согласно «правилу», устраивать себя и окружающее «правильным» образом. В то же время «правильность» сама является единственным проявлением «правила» в наблюдаемом мире.

Дэ правителя особенно сильно, и если сам правитель поддерживает и «совершенствует» ее (т. е. правильно направляет этот поток энергии, ревностно исполняя свой долг), то тем самым генерируется всеобщее поле дэ, в котором только и может упорядоченно существовать общество. Именно это обстоятельство делает фигуру правителя сакральной, превращая его в связующее звено между Космоначалом и миром человека.

И – долг человека перед другими людьми (прежде всего вышестоящими и старшими) в рамках китайской этики становится самодовлеющим началом, его исполнение любой ценой само по себе считается главным смыслом человеческой жизни.

Ли – нормы человеческой жизни и поведения (обычный условный перевод «ритуал», «норма» или «церемониал», реально – «правила достодолжного поведения»; ли осмысляется как актуализация законов миропорядка – дао – в части, касающейся человеческих взаимоотношений) связаны по своей природе прежде всего с концепцией долга. Каково бы ни было и к чему бы ни относилось конкретное требование ли, оно призвано в первую очередь самыми разными способами подчеркнуть, выразить или воплотить готовность человека к преодолению своих личных чувств и интересов во имя выполнения долга. Таким образом, перевод слова «ли» как «норма» не вполне точен: более правильно было бы переводить его «нормы [самоотречения, преодоления собственной самости]», помня при этом, что именно такие нормы, по мнению китайцев, составляли суть социального нормирования вообще.

Суть ли заключается на деле в следовании «почтительности» – сяо. «Почтительность» (собственно, почтительность к тем, по отношению к кому на тебе лежит долг) – это способность воспринимать свой долг (и), как главную личную ценность и подчинять все остальное его истовой бескорыстной реализации.

Жэнь – «свойство вести себя “как люди”, преданность социальной норме» (производное от однокоренного слова «жэнь=человек», откуда условные и, в сущности, некорректные переводы «человечность», «человеколюбие», «любовь к людям»), дословно означает способность вести себя «по-людски». Однако для древних китайцев «людское» поведение подразумевает в первую очередь отнюдь не «человечность» в европейском смысле слова, а именно готовность к выполнению нормы ради нее самой. Так что жэнь требует скорее перевода «высоконравственность, пристойность».

К человечности в смысле милосердия, жалостливости, товарищества и снисходительности жэнь может и не иметь особого отношения. Так, традиция устойчиво противопоставляет друг другу аристократа Сян Юя и простолюдина Лю Бана (основателя династии Хань), столкнувшихся в борьбе за императорский престол. Аристократ, как подчеркивает источник, в высокой мере исполнен начала жэнь, но при этом, согласно тому же источнику, для него характерны постоянные притеснения и преследования других, которых он в массовом порядке и с необычайной жестокостью убивает. Простолюдин Лю Бан совершенно лишен начала жэнь и ведет себя грубо и непристойно, однако щедро делится добычей со своими приверженцами и, в общем, человек не злой, а иногда даже на редкость снисходительный. В частности, сторонники Лю Бана говорили ему прямо в лицо:

«Вы, государь, были горделивы и относились к людям свысока, а Сян Юй был исполнен начала жэнь и осуществлял жэнь по отношению к людям; однако Вы, государь, посылая своих людей на штурм городов и захват земель, отдавали своим людям все, что захватывалось, и всех, кто сдавался, значит, с Поднебесной у Вас был общий интерес. Сян Юй же завидовал мудрым и ненавидел способных, он вредил тем, кто добивался успеха… одерживая победы, не награждал людей за заслуги, приобретая земли, не одарял выгодами других» <…> Вы, великий ван, до сих пор несдержанны в своих поступках, не соблюдаете этикета/ритуала [досл. норм “ли”]… Вместе с тем Вы, великий ван, умеете быть щедрым к людям, награждаете их… <…> Такой род жэнь [как у Сян Юя] заслуживает того, чтобы его назвали разве что бабьим!.. Сян Юй учиняет резню и опустошение всюду, где проходит. Большая часть Поднебесной его ненавидит. Простые люди не подчиняются ему из преданности, но лишь боятся его силы. …Сян Юй предательски вырезал более двухсот тысяч солдат Циньской армии, которые уже сдались [и сдача которых была принята]… Вы же, когда перешли проход У и вошли в Цинь, не причинили [покоренным] ни малейшего вреда… так что не было ни одного циньца, который не хотел бы видеть Вас своим государем!»

На этих примерах ясно видно, что жэнь – это прежде всего стремление соблюдать некую формальную возвышенность в манерах: отсутствие жэнь тождественно несдержанности и неисполнению этикета! На самом деле наиболее точным переводом на современный язык термина «жэнь» было бы выражение «приверженный к исполнению общественной нормы поведения».

Итак, скрытая сущность космической устроенности, законов космоса – дао раскрывается в человеке в виде личной благой энергии дэ, позволяющей, соответственно, ему самому участвовать в космоустроительстве, упорядочивая себя и мир. Если в человеке воспитана готовность к человеческой пристойности, жэнь, то он использует и развивает свою дэ, что реализуется как постоянное выполнение норм поведения ли, дух которых состоит в почтительности сяо, а цель – в самоотверженном исполнении самодовлеющего долга, и. Выполнять же свой долг человеку позволяет и вменяет в необходимость лишь все та же дэ.

Такая система соответствует общим основам древнекитайской культуры в целом (изложенное только что соотношение этих понятий разделяли чжоуская, раннеконфуцианская и развитая конфуцианская идеологии, частично – легизм). Были, разумеется, и исключения – от философий, призывавающих к имморалистическому наслаждению любой ценой, или даосизма с его недеянием, до моизма с его принудительно-всеобщей взаимной «любовью» (и принудительным же ограничением индивидуальной самореализации и индивидуального потребления до физиологического минимума), однако они оставались исключениями.

Социально-этическая концепция Древнего Китая к концу I тыс. до н. э.

По своим теоретическим основам «философия жизни» чжоуского и конфуцианского Китая имеет вид положительного эвдемонизма (гедонизма). Иными словами, ее построения исходят из того, что первичной целью жизни людей является удовлетворение их собственных потребностей, прежде всего в безопасном и благополучном (а тем самым, с неизбежностью, коллективном) выживании. Общественные и государственные структуры существуют именно для того, чтобы обеспечивать оптимальное удовлетворение этих потребностей. В силу этих воззрений конфуцианство сосредоточивается на взаимных обязанностях государя и народа и не видит теоретических препятствий к лозунгу силового низвержения неправедного государя, разрушающего спокойствие и благоденствие народа.

Однако отличительной особенностью этого китайского «эвдемонизма» – особенностью, в значительной степени аннулирующей сами его основы, была специфическая концепция долга. Согласно этой концепции, люди смогут по-настоящему достичь своей цели – личного и семейного процветания – лишь в том случае, если сами не будут думать об этом, не станут прямо преследовать свои выгоды, а, наоборот, сосредоточатся на преодолении собственной «самости» и исполнении своего долга перед другими людьми, связанными с ними узами взаимного попечения, – как этот долг определяется общественным положением каждого лица. Тогда каждый человек будет подчеркнуто заботиться не о себе (и даже не о других – сами по себе они его не так уж интересуют), а об исполнении своих обязанностей перед другими, зато другие точно так же позаботятся о нем. В конечном итоге каждый из участников этой системы достигнет куда более прочного и мирного благополучия, чем если бы он стремился преследовать собственные интересы и вследствие этого постоянно вступал в конфликты с другими. В классическом конфуцианском трактате «Сюнь-цзы» (III в. н. э.) на этот счет сказано:

«Когда человек видит лишь жизнь и стремится сохранить ее любой ценой, он непременно умрет; когда человек видит лишь выгоду и стремится сохранить ее любой ценой, он непременно понесет ущерб; когда человек ради своего спокойствия ленится и трусит, он непременно попадет в опасное положение; когда человек ради своего удовольствия дает волю чувствам, он непременно погибнет. Поэтому тот, кто сосредоточивается на соблюдении норм [самоотверженности и приличия], ли, и выполнении долга перед другими и добивается двух результатов [и соблюдения этих норм, и удовлетворения желаний], тот же, кто сосредоточивается на своих чувствах, теряет и то, и другое… Полное соблюдение норм [самоотверженности и приличия] – ли, и неуклонное выполнение долга перед другими – и, неуклонное совершенствование этих качеств и превращение их в высшую степень преклонения составляют начало совершенного человека».

Итак, исходя в теории из того, что людям естественно заботиться о собственном процветании, традиционная мысль Китая именно по этой причине и внешне парадоксальным образом предъявляет к человеку прямо противоположные непосредственные требования – требования скромности, самоотвержения, самоограничения, «почтительности», концентрации на исполнении своих обязанностей перед внешним миром. Отсюда берет начало множество феноменов китайской культуры – от демонстративного самоуничижения, как обязательной составной части этикета, до невероятного по европейским меркам внимания политической мысли к технологии управления и тонкостям административного строительства (в самом деле, в рамках приведенной выше системы «взаимного попечения» все будет зависеть именно от того, как задействованные в ней люди «расставлены» друг относительно друга – т. е. от кадров и связывающей их структуры).

Следует подчеркнуть, что изложенная концепция «долга» вписана не только в человеческий мир, но и в Космос в целом, так что в ней нераздельно сливается «мирское» и «сакральное» европейской терминологии: дао (внутренне присущие природе миропорядка законы) с точки зрения конфуцианства как раз и вменяет людям изложенные выше начала как единственно правильные и возможные основы общежития. Тем самым эти начала приобретают не условный, зависящий от человеческих желаний и договоренностей, а сакрализованный и «объективный» характер. Люди не могут изменить этих «правил игры», им остается только применяться к ним.

В теории все это было нужно как раз для того, чтобы люди могли удовлетворять свои желания в той мере, в какой это вообще возможно без смуты и нищеты (трактат мудреца Сюнь-цзы), но на практике официальное влияние общества на людей зачастую сводилось к непрестанной дискредитации, подавлению и ограничению личных желаний, потребностей и прав в воспитательных целях. Тот же Сюнь-цзы, который открыто провозглашал, что нормы ли и долг и нужны только для того, чтобы люди могли наилучшим из доступных образом удовлетворять свои желания, одновременно полагал, что низший не может не то что уклониться от тяжелой работы, предписанной ему высшим, но не должен даже «осмеливаться просить об отдыхе, устав от работы»!

В одном из назидательных текстов «Го Юй» правителю стоило поглядеть на землю с высоты своего дворца и сказать: «Как радостно видеть зажиточность населения!» – как мудрец-советник тут же сказал ему: «Это действительно радость, но вы ведь еще не испытали радости от добродетели и соблюдения долга!» Добродетель и соблюдение долга здесь противопоставляются уже достигнутому всеобщему благосостоянию и довольству как принципиально иные по природе и притом более высокие ценности.

Традиционная древнекитайская культура так боится преступной реализации желаний, что считает: чем больше их подавлять, тем лучше. А иначе человек, дав себе волю хоть в чем-то и одобрив и санкционировав заботу о себе (а не рассматривая ее как наименьшее зло, необходимую уступку собственному несовершенству и слабости, при одновременном убеждении в том, что чем меньше таких уступок, тем лучше), немедленно начнет попирать все нормы вообще.

Вот несколько ярких примеров реализации всей этой системы в памятниках древнекитайского права и философии. В передававшемся из века в век «списке десяти тягчайших злодеяний» (один из основных элементов уголовного права Китая) почти полностью отсутствует соразмерность тяжести преступления и реального ущерба, который от него понесли жертвы. Ношение нарядной одежды в срок траура по близким родственникам осуждается больше, чем покушение на убийство более дальних родственников, а неоплакивание мужа считается не менее тяжким грехом, чем убийство губернатора. Обычные и наиболее опасные уголовные преступления – убийство, изнасилование, разбой, воровство в перечень вообще не попали. Иными словами, убить первого встречного считалось менее тяжким преступлением, чем нарушить долг почтительности по отношению к близкому родственнику.

В целом из перечня видно, что тягчайшими преступлениями китайцы считали те проступки, что были направлены против субъектов, по отношению к которым человек нес наиболее ответственные и тесные обязательства «долга» (и). Такими субъектами являлись (в порядке убывания статуса их самих и значимости долга по отношению к ним): 1) наиболее сакрализованные институты, в том числе сакральная составляющая государственности и правителя; 2) государство как политический институт; правитель как физическое лицо; 3) родственники; 4) непосредственные начальники (как квазиродители/наставники); 5) все прочие соподданные (независимо от ранга). При этом подавляющее большинство «злодеяний» направлено строго снизу вверх, обратные акции такого возмущения не вызывают. Обиды, чинимые не только младшим, но даже и равным, воспринимаются гораздо спокойнее, чем те, где физический и политический ущерб оказывается сопряжен с неповиновением. Приведем назидательный рассказ из конфуцианского трактата «Го Юй».

Некий сановник способствовал назначению на пост одного военачальника. В битве, где участвовали оба, сановник умышленно послал доверенного человека нарушить колесницей ряды войск военачальника. Военачальник немедленно казнил нарушителя, хотя и знал, что это доверенное лицо его благодетеля-сановника. Многие упрекали военачальника в неблагодарности, но сам сановник вызвал и расхвалил его: оказывается, сановник всего лишь испытывал таким образом своего протеже и теперь был вполне удовлетворен тем, что военачальник предпочел сурово покарать нарушителя дисциплины, хотя и знал, что это доверенное лицо его покровителя. Таким образом военачальник доказал, что служит делу, а не лицам, и его покровитель-сановник убедился, что продвигал его не зря. Финал этот рассматривается как положительный, о казненном, которого обрекли на смерть ради такой проверки служебных качеств военачальника, никто и не вспоминает.

Характерно, что аналогичные по духу рассказы встречаются в сочинениях легистов: речь идет об инварианте традиционной китайской ментальности (получившем впоследствии конфуцианскую обработку и оформление). В общественную практику Китая вошли всего три учения – даосизм, легизм и конфуцианство – и все они в разной степени принимали этот инвариант.

Конфуцианство и легизм прямо исходили из того, что оптимальный порядок в обществе возможен только в том случае, если никто не будет думать о себе, а всякий станет в первую очередь заботиться исключительно о выполнении своего долга перед другими. Различались они в основном представлениями о том, какие методы нужны для обеспечения такого положения дел – принудительно-воспитательные или чисто устрашительные.

Даосы же полагали, что самореализация полноценного, разумного человека вообще лежит вне общественной жизни; однако для обычных, во многом деградировавших людей общество нужно, а уж оно само по себе существует (и может существовать) только на описанной основе. При этом, конечно, даосы считали общество институтом, хоть и необходимым для нынешнего деградировавшего мира, но в принципе неискоренимо искаженным, и рекомендовали правителям и вообще всем людям «плыть по волне», стараясь как можно больше использовать естественно сложившуюся конфигурацию и динамику событий и как можно меньше ей противостоять, не вмешиваясь резко в сложившиеся и естественно развивающиеся отношения и не пытаясь переломить их (последнее у даосов называлось «искусственно выпрямлять естественное отвесом и изгибать по крюку» и активно осуждалось).

Однако естественно сложившаяся этика Китая и предусматривала описанную выше систему; поэтому в той мере, в какой это вообще касалось общественной практики, даосизм по меньшей мере не отрицал описанной выше общекитайской системы ценностей. Даосы звали людей вернуться к «природной простоте», отказавшись от «искусственного» иерархического общества, но уж до тех пор, пока оно существует, они не призывали, допустим, отказываться от репрессирования родственников преступника вместе с самим преступником и т. д. По мнению конфуцианцев и легистов, напротив, общество – институт позитивный и в высшей степени необходимый самым совершенным людям (и само их совершенство только обществом может быть налажено, воспитано и обеспечено), а поддержание общественного порядка требует от всех ответственных лиц, особенно от правителей, непрерывных активных действий.