Такой долгий и откровенный день (сборник) Ронина Елена

Донателла

В памятке туриста значилось, что экскурсию по Милану будет проводить гид со звучным именем Донателла.

Похоже, еще один иностранец думает, что он выучил русский язык, и завтра будет упражняться в своих навыках на нас. Опыт подсказывает: нам опять предстоят мученья.

Нет, бывают, конечно, иностранцы, которые хорошо говорят по-русски, но это редко. Я бы даже сказала, очень.

А здесь еще и Донателла. Да, в таких именах мне сразу слышатся черепашки-ниндзя из детских комиксов. Как их там? Леонардо, Рафаэль, Микеланджело и Донателло.

Эти черепашки стойко идут со мной по жизни. Сначала в них играл мой старший сын. Ему скоро будет двадцать пять. Начал подрастать младший, ему одиннадцать, и тоже наступило время этих странных черепашек с громкими именами знаменитых художников эпохи Возрождения. Сначала я приставала к старшему сыну, все никак не могла понять, какая связь? Что может быть общего между неповоротливыми черепахами, ловкими ниндзя и талантливыми художниками. Мой старший сын связи между ними не обнаружил. Младший как представитель более прагматичного и продвинутого поколения мне ответил:

– Мам, ну ты же не спрашиваешь, почему колбасу называют колбасой?

Вот действительно. И как это я не додумалась? Но больше с вопросами лезть не стала. Уж если Леонардо сравнивают с колбасой, то, наверное, действительно: черепашки могут быть ниндзя. Кроме меня, это, кстати, никого не удивляло.

Донателла пришла в гостиницу ровно в девять, как значилось в памятке. Она оказалась не похожей ни на черепашку, ни на ниндзя, и опознавательной банданки на голове у нее не было. На типичную итальянку она тоже не походила.

Один из моих сыновей, не помню уже который, когда видел худого человека, говорил – «узкий». Вот Донателла была узкой. Не худой, а именно узкой. Очень высокая, с узкими бедрами и плечами. Роста ей еще прибавляли коротковатые брючки, из-под которых виднелись носки розового цвета. И вообще, вся одежда была ей немного не по росту. Рукава куртки заканчивались на запястьях, открывая длинные кисти рук. Тонкую длинную шею в несколько рядов обвивал кургузый шарфик. Мне таких женщин хочется все время нарядить поярче. А тут штанишки тускло-бежевые, куртенка сероватенькая, в тон курчавым и таким же тусклым волосам. При этом лицо у Донателлы было очень приятное.

Немного смешная, неуклюжая, но с милой открытой улыбкой, она нам сразу понравилась. Да ладно, подумали мы, уж пусть говорит что хочет. Понятно, человек добрый, будет делать все от нее зависящее. Уж как-нибудь разберемся. И мы пошли разбираться пешком по Милану.

– Меня зовут Донателла, а вас?

– Елена.

– Валентина.

– А! – закричала, радуясь, Донателла. – Я знаю, я знаю! Это очень красивое имя, очень! Я знаю это имя!

Мы переглянулись. Хорошо, значит, знает имя Валентина. Посмотрим, знает ли она еще что-нибудь. Донателла говорила по-русски с некоторым трудом, тяжело подбирая слова, немного их коверкая и путая ударения.

– Нет, ну ты погляди, как ведь, бедная, старается, – отметили мы про себя.

С моей коллегой по работе Валентиной мы в Милане уже бывали и разнообразные экскурсии по городу прослушали несколько раз. И в исполнении итальянцев, и в изложении наших бывших соотечественников. То есть общее впечатление уже составлено. И в Дуомо были и, конечно, в Галерее Витторио Эммануэле.

В этот раз мы решили посетить какой-нибудь музей. В Москве нам посоветовали пинакотеку Брера. Наш выбор немного удивил Донателлу.

– Это очень хорошая галерея, очень! Моя самая любимая! Но только не самая известная.

Нам без особой разницы, куда идти. Главное, приобщиться к итальянской культуре.

Донателла шагала впереди, как землемер, мы за ней поспевали с трудом.

– Может, скажем, чтобы не неслась так, куда торопимся-то? – предложила Валентина.

По возрасту мы все находились в окрестностях пятидесяти. Мне еще до этого числа нужно было несколько лет дожить; Донателла, судя по внешности, только что с пятидесятилетием встретилась; Валентина за этот рубеж перевалила.

Судя по тому, как прытко бежала вперед наша итальянская подруга, независимо от возраста она была среди нас самая спортивная.

– Донателла, нам идти далеко? – запыхавшись, спросила я.

– О! Так, как мы гуляем, минут двадцать.

– Нет, я так минут двадцать не выдержу, – Валентина остановила Донателлу. – Давай передохнем немного.

– О! Я виновата, да! Я думаю, все время думаю! Когда думаю, мне надо сразу быстро идти! Да, извините. Такая у меня сегодня история, она очень некрасивая, очень. Я расстроена.

Это ж надо, мы, когда расстроены, становимся немного заторможенными, а итальянцы, значит, наоборот, бегать начинают.

Все-таки хорошо, что экскурсовод у нас местный; так, глядишь, традиции какие национальные узнаешь.

– Донателла, что у вас случилось? Может, вы и экскурсию вести не можете?

– Нет, что вы, что вы, это моя работа. Это важно. Мы идем с вами в Брера. Это очень, очень хорошо. Это мое любимое место в Милане. Правда, еще фреска. Это конечно. Если у меня на сердце неспокойно, я иду к фреске. Смотрю на нее, и мне легко!

Понятно, имеется в виду фреска Леонардо да Винчи «Тайная вечеря». Мы с Валентиной эту фреску уже видели. Действительно, впечатление необыкновенное. Начать с того, что попасть в этот музей крайне сложно. Записываться нужно заранее. Билеты – тоже не даром, двенадцать евро. То есть непросто и недешево дается нашей Донателле поднятие настроения. А сама фреска… Сначала поражает атмосфера, потому что ты попадаешь не в музей, нет, в сейф! За тобой постоянно на все замки закрывают двери, помещения друг от друга отделены огромными железными дверями. Людей не больше двадцати пяти, рядом с фреской можно находиться только пятнадцать минут, соблюдаются определенная температура, влажность и так далее. Все сделано для того, чтобы не только мы смогли насладиться бессмертным творением Леонардо да Винчи, но и наши потомки. Чтобы своим дыханием и топотом мы не потревожили старые краски. «Тайная вечеря» – это, действительно, потрясение. И, наверное, Донателла права, выходишь из старой доминиканской трапезной после просмотра фрески немного просветленным. Есть ощущение, что к тебе, вот прямо сейчас, лично обращался Иисус Христос. Я думала, у меня это от новизны, от шока. Однако ж, по опыту Донателлы, это происходит каждый раз. Вот он – гений Леонардо.

А ОНИ В ЧЕСТЬ НЕГО ЧЕРЕПАШКУ!

А что же наша Донателла? Мы стояли посредине уютного района Брера: узкие улочки, высокие дома, постройки времен Муссолини, мощеные тротуары.

Донателла заламывала свои тонкие длинные руки и говорила:

– Это мой муж, это все мой муж! Джованни! Это все он! – в глазах у нее были слезы.

– Поругались? – предположила Валентина. – Неужели побил?

Донателла с сомнением посмотрела на нас.

– Почему побил? Как побил? Я пригласила его в ресторан, сегодня на вечер! Я нашла прекрасный ресторан здесь, в Брера. Это очень хороший район, здесь прекрасные повара. Очень вкусно, очень! Таких ресторанов нет в других районах. Потому что этот район не туристический.

Слово «туристический» дается Донателле с особым трудом, но она справляется.

– Да, Брера – это для миланцев, здесь нет туристов. И поэтому мало народу и вкусно, очень! Я готовлю дома мало. И ем овощи, еще немного рыбу. Муж ест все, но я это «все» не готовлю. Я решила пригласить его в ресторан. Здесь, в Брера. Будем есть салат из рукколы, это очень вкусно, очень! А он?!

– Что? Заболел? – предположили мы.

– Он! Отказался! Да! Говорит, у него к вечеру будет болеть голова.

– То есть пока еще не болит, – уточнила я.

– Нет! – Донателла говорила, немного наклонившись ко мне, видимо, чтобы мне было лучше слышно. – Но говорит, он чувствует, – это слово она произнесла по слогам, – чув-ству-ет, что вечером точно заболит.

– Поди ж ты, какой чувствительный. Донателл, да ты так не убивайся, может, еще и не заболит. И сходишь ты в свой ресторан. И мужик твой мяса наконец поест! – успокаивала ее Валентина.

– Вы так думаете? А салат?

– Салат тоже закажите, не помешает! – как можно убедительнее говорили мы. – Но мясо – обязательно. Мужиков кормить надо. И пойдем уже в Бреру.

– Да-да, Брера. Это чудесная галерея. Она небольшая, около четырехсот полотен, но каких! Вы начнете удивляться прямо с внутреннего дворика.

Донателла вспомнила про экскурсию и понеслась вперед, смешно переставляя длинные ноги и размахивая руками. Ну прям кузнечик какой-то! Нам ничего не оставалось делать, как опять припустить за ней. Мы уже поняли: если сейчас остановимся, то будем слушать про мужа, которому надоело быть вегетарианцем. Так что надо бежать вслед за Донателлой, пока она не исчезла за поворотом. Мы взялись за руки и, спотыкаясь о средневековые булыжники, поскакали ей вслед. Рассматривать старинный район Брера возможности у нас не было.

– Вот, вот! Выдумаете, это греческий бог? – мы добежали до внутреннего дворика картинной галереи.

Мы еще ничего не думали, нам нужно было отдышаться и осмотреться. Ровный квадрат лужайки был обрамлен роскошными, в стиле барокко, стенами музея. Посредине дворика возвышалась красивая статуя, изображающая идеальную по пропорциям мужскую фигуру.

– Это Наполеон. Вот таким он видел себя сам. Ну что, я вас удивила? А вы думали, он маленький и толстый. И другие тоже так думали. А он сам думал, что он высокий, стройный и красивый. Вот как этот бог. Но это не так важно. Главное, это он собрал все эти картины. Сейчас вы все увидите.

Донателла говорила, тщательно проговаривая слоги, делая акцент на каждом слове.

– Ну, пойдемте наверх. Это очень интересно. Здесь и библиотека, и галерея.

– Ну надо же! Опять куда-то лезть. И что бы им эту галерею на первом этаже не организовать? Ну не у всех же ноги, как у нашей Донателлы.

Пока мы внизу рассуждали, Донателла уже купила билеты и махала нам со второго этажа своей длинной рукой.

– Сейчас вы удивитесь, – опять принялась она за свое, как только мы одолели почти «Потемкинскую лестницу», поминая про себя знаменитый фильм Эйзенштейна «Броненосец Потемкин».

– Мы с вами будем смотреть Тинторетто, Караваджо, Хаеса и, конечно, Рафаэля, – в глазах у Донателлы блеснули слезы.

– Мне кажется, ей все-таки нужно есть мясо, – тихо предположила Валентина. – Вот чего рыдает, скажи мне. Нет, это определенно недостаток белка.

– Ну, пойдем, – обратилась она к восторженной Донателле, – где тут твой Рафаэль.

Музей действительно нас впечатлил. Я люблю небольшие коллекции, где все просматривается, где, по выражению художников, хорошо развешаны картины. Можно подойти поближе, отойти подальше, найти свою точку, откуда именно тебе нужно смотреть на это полотно. И ты можешь погрузиться в то время и понять, что хотел сказать художник, и угадать, как он жил, что думал.

Мы долго стояли около Рафаэля, возле его шедевра «Обручение Марии». Донателла подводила нас и к знаменитым полотнам Рубенса и Тинторетто, и к тем картинам, которые нравились лично ей. И показала самый первый поцелуй, запечатленный художником, и влюбленные навеки поселились в Брере. Мы смотрели на работу Франческо Хаеса «Поцелуй». И нам было странно, что только в 1859 году впервые нарисовали целующихся людей.

Опять загрустила наша Донателла около картины Караваджо «Ужин в Эммаусе».

– Нет, ну почему он отказался? Джованни! Я не так часто его приглашаю! Почему он не хотел пойти? А я уже продумала меню. Это вкусно. Как это по-русски? Мне сложно. Такие племяннички с тивкой.

Мы с Валентиной озадаченно посмотрели друг на друга.

– Это она про что, родственников, что ли, еще позвать хотела?

– Донателл, вы с кем еще в ресторан пойдете?

– Нет, я неправильно все объясняю! Это такие красивые пирожки, из муки!

Донателла опять начала размахивать руками.

– Пельмени, может? Тивка… С тыквой?

– Да, да! Конечно, я путаю буквы! Но это очень вкусно. Джованни понравится. А он?

– Да не расстраивайся ты, может, пойдет еще! Только опять ты с тыквой. Мужика все травой кормишь. Ладно, давай лучше про Караваджо.

И Донателла тут же вернулась к Караваджо. Она не всегда правильно произносила слова, переставляла буквы, путала ударения. Но она очень любила свою работу, любила картины, знала про них все. Если она не могла подобрать нужного слова, она начинала размахивать руками, бегать по залу, загребая длинными ногами, что-то изображала. Ей очень хотелось, чтобы мы поняли, чтобы нам понравилось, чтобы мы тоже полюбили эту ее Брера.

Ей удалось нас увлечь. Мы вышли из галереи вдохновленные творчеством великих итальянцев.

При расставании наша Донателла опять загрустила.

– Я ему сказала, Джованни, сегодня я тебя приглашаю, – она сделала ударение на Я. – Значит, я буду платить, мне же не нужно его денег. А он все равно сказал, у него вечером будет болеть голова. А может, ему не понравилось, что буду платить я?

Донателла с надеждой смотрела на нас. Что мы могли сказать? Почем мы знали, как там у них принято. Кто за кого должен платить. Вот у нас все понятно. Кто бы ни заплатил, денег все равно меньше стало у всей семьи.

– Донателл, ты не расстраивайся, ты его на следующее воскресенье в ресторан пригласи. А сегодня поджарь ему дома кусок мяса, да с картошечкой жареной!

– Да? Только это не здоровое!

– Зато вкусное, – заверили ее мы. – Нельзя всю жизнь все только здоровое есть, озвереть можно.

Донателла смотрела на нас с сомнением.

– А я попробую!

– А вот ты попробуй!

Тепло с нами попрощавшись, Донателла побежала к месту своей следующей экскурсии.

Валентина и я еще долго стояли и смотрели на быстро шагающую Донателлу. Пару раз она оглянулась, чтобы помахать нам своей нескладной длинной рукой и улыбнуться приятной белозубой улыбкой.

А мы неторопливо побрели по старинному району Брера к своему отелю, с удовольствием рассматривая старинные особняки, маленькие лавчонки и милые итальянские кафешки.

1.03.2009

Перламутровый период

– ОНА звонит мне постоянно…

– Как постоянно?

– Практически каждый день.

– А хочет-то чего?

– Каждый раз договаривается, когда придет ко мне в гости.

– Какой кошмар. А Вернер что?

– По-моему, он уже просто устал. Видимо, раньше он отвечал на все ее вопросы, терпеливо выслушивал, уговаривал. А сейчас готов оплачивать все эти дорогущие международные переговоры, лишь бы Виктория от него отстала. Ну сколько можно ей объяснять, что она живет в Германии, а я, ее подруга, в России, и мама Вики давно умерла. Ему нужна какая-то передышка, вот он мой телефон наберет, а сам отдыхает. А я по полчаса ее уговариваю.

Мы неторопливо пьем кофе, пытаемся обсуждать что-то другое, но Вика не выходит из головы. Ведь так у нее все было замечательно. И на тебе, эта ужасная авария. Главное, миг какой-то, доля секунды. И вот, пожалуйста, из молодой красивой женщины после сложнейших операций она превратилась в малого ребенка. Ничего не помнит, ничего не соображает. Памперсы, сиделки. Никому не пожелаешь.

Нашу задумчивость прерывает телефонный звонок. – Наверное, она, – прикрыв трубку рукой, говорит Наталья. И после короткой паузы: – Hallo, Werner! Wie gehts? – тяжело вздыхает, глядя на меня. – Na gut, gut! Вика, привет! Ну, как ты?

Слышимость очень хорошая, я слышу Викторию, как будто она сидит рядом с нами. Она говорит отрывисто, торопливо, но в остальном никогда не подумаешь, что человек не в себе. Вроде все разумно. Но это только для тех, кто не в курсе.

– Наталья, значит, я у тебя завтра буду в семь вечера. Ты успеешь с работы прийти? Ты уж, пожалуйста, поторопись. Вопросы серьезные, надо все обсудить.

– Вика, это невозможно, ты не сможешь приехать…

– Не волнуйся, – перебивает ее Виктория, – я уже все продумала. Я, конечно, еще слабая, передвигаюсь с трудом. Но Вернер отвезет меня на машине. С врачами, я думаю, тоже договорюсь.

– Вика, ты просто забыла, я же в Москве, а ты во Франкфурте.

– Во Франкфурте? – на минуту Вика задумывается и продолжает говорить уже не так уверенно: – Да, наверное, я действительно что-то не помню, но это не страшно. – Опять появляется безапелляционный тон. – Мы живем в цивилизованном мире. И, слава богу, летают самолеты. Вернер, когда самолет на Москву? Иди и срочно купи билеты. В Москве мы должны быть не позднее завтрашнего дня. Думаю, к обеду будет нормально.

– Вика, у Вернера нет визы. Мы же вчера с тобой все обсудили. Ты обязательно приедешь, но не завтра, а, к примеру, через месяц. Вернер как раз подаст документы на визу, в посольстве всю информацию обработают. Ну, пожалуйста, не плачь. Вот увидишь, все будет хорошо. И ты приедешь, и мы решим все вопросы… Gut. Werner, gut. Aufwiederhoren.

Наталья прощается с Вернером. Мы с минуту смотрим друг на друга. Я нарушаю молчание первая:

– А сколько времени прошло после аварии?

– Вчера два месяца было. Нет, ну она, конечно, сама виновата, что говорить. Решила развернуться через две сплошные. Ее машина просто всмятку была. И у Вики еще долго состояние пограничное было, не то выживет, не то нет. Вернер, разумеется, с ней возится. Ему не позавидуешь. Она же вообще ничего не соображает. В памяти провал. Она вернулась лет на десять назад. И прошедшие десять лет не помнит.

– А у тебя не создалось впечатления, что она это специально сделала? Ты же в последнее время всю дорогу говорила, что Вика тебе как-то не нравится?

– Я об этом, Лен, думала. Ну конечно, думала. Нет, нет, все-таки нет. Не может быть. Хотя… – Наташа тяжело вздыхает.

Именно десять лет назад я впервые увидела Вику. Моя подруга Наташа какое-то время с ней вместе работала, и, как это бывает, мы познакомились, обе придя к Наташе в гости. Виктория сразу поразила меня своей нестандартной внешностью. Высокая, с прекрасной фигурой. Нет, не красавица, но яркая, запоминающаяся, с очень интересной манерой в разговоре растягивать слова. Это добавляло ей какой-то томности и шарма. И хотелось ее слушать и слушать. Виктория приехала из Азербайджана. Она была абсолютно русской девушкой, из семьи военных. Но прожила в Баку долго. То ли от природы она была смуглой, то ли от южного солнца, но что-то в ней было такое, восточное. И потому притягательное. Может, правда, только мне так казалось. Потому что с личной жизнью у нее все не клеилось.

Вообще я заметила, что женская красота – это вопрос достаточно спорный. Особенно, когда спорят об этом мужчина и женщина. Мнения не всегда совпадают. Или часто совсем не совпадают. Вот если я беру на работу девушку, я всегда обращаю внимание на ее внешние данные. И как правило, беру ту, которую считаю симпатичной. Потом выясняется, что нравится она мне одной. А мужчины с нашей работы ничего привлекательного в ней найти не могут. Почему? Непонятно.

Что касается Вики, то здесь тем более вопрос неоднозначный. Все-таки она не москвичка. И понятно, что потенциальных кавалеров это охлаждало сразу. Во всяком случае многих. Потому что с ней сразу начиналось много проблем. Квартиры нет, снимает, долго жила теперь уже в другой стране. Прописка, гражданство и так далее. Иногда в наше время слово «любовь» отходит на очень далекий план. И сначала все-таки идет трезвый расчет. Ну да, девушка хорошая. Ну да, красивая, ну да, умная. Но таких много и с московской пропиской, и с московской квартирой. И не обремененных проблемами родственников, оставшихся в Азербайджане.

И еще на Вике была печать человека, хлебнувшего всего в этой жизни. Вот я даже про нее еще ничего не знала, но как-то сразу было понятно, что с ней все непросто. Есть же девушки, порхающие по жизни. При папе, при маме, при деньгах. Лучезарные, светящиеся. В Вике не было ни лучезарности, ни внутреннего света. Была постоянная сосредоточенность. Наверное, это тоже мужиков отталкивало. Всем в отношениях хочется легкости. Непринужденности. А Вика пережила войну, бежала из Баку. Усталость от этого знания темных сторон жизни, от чувства страха, что это может повториться, засело в ней так накрепко, что ставило всегда стену между ней и потенциальным кавалером.

Через какое-то время я встретилась с Викой уже в рабочей обстановке. Я после длительного перерыва должна была лететь в Германию. Очень нервничала, что и как. Вика работала в то время в офисе «Люфтганза». Решив на себе не экономить, я приехала к ней покупать авиабилеты. В холл ко мне вышла все та же Виктория, к которой я привыкла. Очень холеная, красивая, уверенная в себе, хорошо и со вкусом одетая. Но грусть из глаз не ушла. На мое замечание, что-де у нее наконец-то все устраивается, и офис хороший, и зарплата приличная, она опять долго рассказывала про Баку, про то, как было непереносимо, о том, как страшно болела мама, а в больнице не было даже бинтов. И как она ничем не могла помочь. И так и не смогла помочь. И мамы не стало. Как тяжело она выбиралась сюда. И как здесь все непросто. И на работе отношение все-таки, как к приезжей. И за квартиру нужно платить прилично.

– Вик, ну так не бывает. Обязательно наступит следующий период. Ты же понимаешь, за черной полосой всегда наступает белая. Всегда! А ты уже перенесла столько, что эта полоса у тебя будет не просто белая, она будет с перламутровым отливом. Вот увидишь. Но только выше нос. И блеска в глазах добавь! Что у тебя с кавалерами?

– Лена, о чем ты говоришь? Какие кавалеры? Мне кажется, они от меня за версту шарахаются.

– И будут шарахаться! Ты же ни про что позитивное не говоришь!

– А если позитивного-то нет? Вот сейчас наконец папу удалось перевезти. Никак не могу гражданство ему получить. Вот ходим, доказываем, что он родом из Костромской области. Дела нет никому. Все ждут взятки. А я на такую еще не накопила.

– Но ведь жизнь продолжается? Ну улыбнись! У тебя такая шикарная улыбка!

Вика улыбнулась:

– А ты знаешь, есть ведь хорошее. Через месяц на десять дней еду отдыхать в Кению. На работе премировали, как достойного сотрудника. Во всяком случае отосплюсь!

– А может, это шанс?!!

– Ты что, там одни туземцы и львы.

– Туземцы тоже люди, только черные.

– Но мы же ждем белой полосы! Так что, наверное, она начнется не в Кении.

Вика спустилась в бар, как всегда, уже ближе к одиннадцати. Заканчивался ее четвертый день пребывания в африканской стране. Как ни странно, все было хорошо. И первое, что было хорошо – все было абсолютно другое. Новое, непривычное, и на это нужно было переключиться. То есть хочешь не хочешь. И это помогло на время обо всем забыть. Жара и потрясающие яркие краски. Они были во всем – в природе, в костюмах местных жителей, в интерьерах, в блюдах местной кухни. Виктория вдруг поняла, что во всем этом многоцветий она выглядит белой вороной. Ее уже давняя привычка одеваться строго и чопорно совсем не подходила к этой немного легкомысленной стране. Боже, как долго ей не приходило в голову, что можно пойти в магазин и накупить себе чего-нибудь яркого. А здесь появилось прямо-таки непреодолимое желание немедленно что-нибудь этакое приобрести и срочно переодеться. Были куплены яркие шорты, куча маек, белый купальник, короткое цветастое платье из марлевки и, главное, роскошная шляпа из соломки с огромными полями и красной лентой вокруг тульи. Шляпа была сразу надета, и под этими полями грусть из лица начала куда-то исчезать сама собой. А ведь действительно море, а ведь действительно солнце! А воздух? А запахи?

Гиды сразу взяли Викторию в оборот. Она в первый же день съездила на экскурсию в Найроби, на следующий день – в национальный заповедник, посмотреть на диких животных. Все свободное время валялась на пляже, много читала. Единственным минусом было то, что не с кем было общаться. В отеле русские были, и на экскурсии ездили вместе. Но контакта как-то не получалось.

А общения вдруг захотелось ну просто физически. Кому-то захотелось рассказать, как все здорово! Просто распирало изнутри, так необходимо было поделиться нахлынувшими вдруг впечатлениями. Поделиться было не с кем. Вика видела, что поговорить хотелось только ей, а с ней – никому. Потому что у всех уже были собеседники. Отдыхали в основном все парами. И здесь совсем все было бесперспективно. Либо это были безумно влюбленные друг в друга молодожены. Они и друг другу-то ничего не рассказывали, только зачарованно друг на друга смотрели и целовались. Вика вообще не понимала, зачем они сюда приехали, все равно они ничего и никого вокруг, кроме друг друга, не видели. И стоило тратить такие деньги! Хотя, ну конечно, стоило. В конце концов, останутся фотографии, и на них потом можно будет все внимательно рассмотреть.

Следующая категория пар – люди, прожившие друг с другом много лет, со всем грузом совместных отношений, обид и недоверия. В этих парах жены смотрели на Викторию тревожно. Видимо, у них были на это какие-то основания, и Вика не омрачала их отдых своей застенчивой улыбкой из-под огромных полей новой шляпы. В итоге собеседник появился за эти четыре дня один – пятилетний мальчишка. Родители ребенка были очень благодарны Виктории, когда та брала мальчика на часок, и они вдвоем строили замки из песка на пляже. Но мальчик хотел говорить на темы, интересные ему, а не Вике. Да и не сказать, чтобы она безумно любила детей. Это было от нее еще очень далеко. Она об этом еще не задумывалась. Лет ей всего тридцать, впереди еще целая жизнь. И как минимум лет шесть есть для решения именно этой проблемы.

Привычка спуститься вечером в бар, выпить какой-нибудь коктейль и потом неторопливо пройтись перед сном по прохладному пляжу, с белым, как снег, песком, образовалась в первый же день. Рядом с барной стойкой каждый вечер гитарист наигрывал милые национальные мелодии. Этот черный музыкант в яркой длинной рубахе своим тихим, но слегка надрывным голосом добавлял еще больше покоя и умиротворенности Викиной душе. Она тянула неторопливо из трубочки заказанный напиток и улыбалась про себя, глядя в одну точку.

В какой-то момент она поняла, что одна точка давно уже является приятным мужчиной средних лет, который мило улыбался ей в ответ. Причем, скорее всего, мужчина все понимал. Ему было ясно, что улыбка предназначена не ему, и Вика смотрит сквозь него. Просто он попал под рассеянный, ничего не значащий взгляд. Он думал, что, наверное, этой молодой женщине сейчас хорошо, и уж точно это никак не связано с его персоной. Но смотреть на нее ему было приятно, и он интеллигентно ждал продолжения истории со стороны женщины.

«Боже, как неудобно, – подумала Вика, когда поняла, что вот уже минут десять пристально смотрит на мужчину. – Наверное, он думает, что я с ним заигрываю. Хотя вроде нет, не думает. А если думает, то почему не подойдет? Или ему это не надо? Или просто хорошо воспитан и не хочет мешать моему одиночеству? А чего хочу я?»

В дурацком толстом журнале в самолете Виктории как раз попалась статья о скоротечных курортных романах. Выводы, которые она из этой статьи сделала, были: во-первых, не принимать ничего всерьез и не строить планов на будущее, во-вторых, если хочется с кем-нибудь познакомиться, – не стесняться и заговорить первой. На отдыхе не должно быть понятий удобно – не удобно, прилично – не прилично. Просто нет времени для разбега. Пока будешь думать, либо отдых закончится, либо тебя кто-то опередит. Да и, собственно, почему нет?

Национальной принадлежности мужчины Вика определить не могла. Не русский, это все, что было понятно. С официантами общается по-английски. А почему все-таки сразу «не русский»? Наверное, даже не по одежде. А по взгляду – спокойному, уверенному и в себе, и в жизни, которую он ведет, и в завтрашнем дне. Еще по походке, по манере садиться на высокий барный табурет. Словами не объяснить, но иностранцы чувствуют себя не то что хозяевами жизни, но постоянными ее завсегдатаями. Им эта роскошная жизнь привычна, она их не удивляет. И они ею пользуются, принимая все как должное.

– Простите, не помешаю вашему одиночеству? – набралась храбрости и спросила Виктория.

Мужчина широко улыбнулся. Вот-вот, главное все-таки улыбка. Открытая, с идеальными белыми зубами. Да! Открытый взгляд и улыбка. Ну конечно, иностранец!

– Это я вам боялся помешать и давно хотел с вами познакомиться. Вы не против? Вернер Херст.

– Очень приятно, господин Херст. Меня зовут Виктория. Можно просто Вика. Так, наверное, проще.

– Ну а я просто Вернер. Так тоже проще. Вы ведь русская? Откуда вы приехали? Надолго ли здесь?

– Всего на десять дней, и вот не заметила, как четыре дня уже позади. А я действительно русская, приехала из Москвы. – Вика заметила, что первый раз за длительное время сказала, что она просто из Москвы, и при этом не добавила ни слова про Баку. Ей в первый раз не захотелось будить воспоминания. Хотелось продлить ту легкость, которая образовалась в отношениях между ними с первых же фраз. – А вы откуда?

– Я живу неподалеку от Франкфурта.

– Вы немец, а почему мы тогда разговариваем по-английски?

– А вы, значит, к внешним достоинствам еще и по-немецки говорите?

– Ну да, я профессиональная переводчица по образованию. Английский у меня второй язык, а немецкий – первый.

– Да мы просто нашли друг друга! Давайте выпьем по бокалу шампанского за знакомство и прогуляемся к морю. Вы ведь каждый день вечерами гуляете?

– А вы, стало быть, за мной наблюдаете?

– Не просто наблюдаю, но и сопровождаю издали. Все-таки страна не очень спокойная. Отель хоть и дорогой, и вроде все здесь очень достойно, но мало ли. Вы девушка уж очень броская.

– И тем не менее вы ко мне ни разу не подошли.

– А вам было одной очень хорошо.

– А вот и неправда! Я уже пару дней как заскучала, и мне очень захотелось все это обсудить. Вот эту страну, этот отель…

– Тогда есть предложение. С завтрашнего дня будем сначала все вместе смотреть, а потом обсуждать. Я здесь уже вторую неделю и у меня о Кении сложилось свое впечатление. Да, собственно, я давно сюда приехать собирался. Но жары боялся и хотелось чего-то более цивильного. Знаете, как-то давно мне попалась книга Барбары Вуд о Кении. Не читали, случайно? Она называется «Красное солнце черной земли».

– Нет, даже о писательнице такой не слышала. Может, она на русский язык не переведена?

– Может, но книга эта меня очень зацепила. Там о том, как приезжали в Кению первые колонизаторы. Они не знали почему-то, что едут в саванну, в абсолютно отсталую страну, и везли с собой столовое серебро, фарфоровые сервизы, кровати из натурального дуба. А здесь все это надо было ставить в палатки, совершенно не приспособленные не то что к роскошной, но и просто к нормальной жизни. В этой книге много чего. И английские женщины с их шикарными нарядами, драгоценностями и здесь поломанными судьбами, и отношения между англичанами и туземцами. Англичане их сначала презирали, но потом поняли, что прожить-то они без них не смогут. А была другая категория приезжих, которые, наоборот, кинулись лечить коренное население, учить их детей грамоте, склонять туземцев к своей религии. Естественно, и смешанные браки появились. Люди-то живые, и влюблялись, и семьи разбивались. Всего не перескажешь. Но книга очень любопытная. Я вам обязательно ее перешлю на немецком языке. Она у нас очень популярна. Но что интересно, следы тех колонизаторов я нашел здесь, и вся эта эклектика в колорите страны, это все оттуда. И машину я напрокат взял. Ну что, подходит? Покажу я вам свою Кению?

– Мы обязательно поедем к горе Кения, – взахлеб продолжал Вернер. – Вы ведь там не были? Почему туристов туда не возят? Это вторая по высоте гора в Африке, место проживания бога племени Кикую-Нгай. По традиции, все дома этого племени строятся лицом к этой горе. Они называют ее Кириянга, или «место света». Посетить это место считается очень доброй приметой. У вас есть какое-то сокровенное желание? Бога Кикую-Нгай можно просить только об очень важном. По пустякам к нему не обращаются! Мы поедем туда на рассвете, когда свет восходящего солнца как будто возвышает ее над окружающими равнинами. Не представляете, какое это захватывающее зрелище! Вершина горы покрыта снегом, а склоны – густыми лесами. А еще мы обязательно должны с вами увидеть розовых фламинго. Они здесь живут огромными стаями. Потрясающе красиво.

– Вернер, вы так захватывающе рассказываете, я готова ехать прямо сейчас. Может, вы и на суахили говорите? А на гору забираться не надо? А то я высоты боюсь.

Вернер рассмеялся.

– Нет, чтобы забраться на гору, нужно три-пять дней. Но я уже разговаривал с людьми, которые это проделывали. Впечатления незабываемые – и от природы, и от диких зверей, которые встречаются по пути. И главное, это сама вершина, покрытая экваториальным снегом. Такого нигде не увидишь! В своем роде – это единственное такое место в мире. Нет, не бойтесь, мы туда с вами не полезем!

Почему сразу у Вики появилось доверие к этому человеку? У Вики, которая столько лет была закрыта не только для других, но и порой для самой себя. За годы, проведенные в Москве, у нее был один опыт общения с немцем. Опыт, который оставил неприятный осадок. Он приезжал в их компанию по работе, Виктория его сопровождала, и как-то незаметно их отношения из деловых перешли в личные. Наверное, ей хотелось романтики и нежности. А здесь все было уж слишком прагматично со стороны Петера. Со второго своего приезда он уже в целях экономии останавливался у Вики. Все и всегда было распланировано. От плана не отступали ни на миллиметр. Перед отъездом Петер открывал блокнот и спрашивал, что привезти в следующий раз? И привозил только то, что было продиктовано. Никогда и никакой инициативы. Никаких подарков и сюрпризов. И за все Вика всегда расплачивалась. И Петер никогда от денег не отказывался. Связь эта Вику тяготила, но первой она ее почему-то не порывала. Все решилось само собой, когда Петера перевели на другую работу. И он перестал ездить в командировки. Какое-то время Виктория сожалела об этой потере. Хотя даже сама себе она не могла бы объяснить, что же такого ценного она потеряла? Потом успокоилась.

С самого первого момента было ясно, что Вернер совсем другой. От него веяло надежностью и силой. Нельзя сказать, что он был красив. Но высок, строен и достаточно моложав для своего возраста. Сколько ему лет, он сказал практически сразу – сорок девять. Последние семь лет разведен, живет один. Помогает теперь уже взрослому сыну.

Оставшиеся дни пролетели для Вики, как один миг. Они много ездили с Вернером, много смотрели. Вернер рассказывал ей о Кении, показывал, что открыл для себя интересного. Потом они просто бродили по пляжу. Как так получилось, что, встретившись в чужой африканской стране, два совершенно разных человека оказались настолько похожими, настолько близкими друг другу? Все время Вика и Вернер проводили вдвоем. И чем больше они были вместе, тем страшнее им было расставаться. Вика была абсолютно уверена, что с отъездом эта сказка завершится. И она горевала об этом, но все же была благодарна судьбе за то, что эта неделя в ее жизни состоялась. Она решила ничего не загадывать и ни о чем не жалеть.

По стечению обстоятельств их самолеты улетали в один день с разницей в два часа. Первой улетала Вика. Они стояли в аэропорту Найроби, Вернер держал ее руки в своих:

– Я хочу, чтобы ты приехала ко мне в Германию. Я хочу, чтобы ты посмотрела, как я живу. Я уже не молод и не могу делать необдуманных поступков. Но за эти дни я понял, как ты мне дорога. Ты молода, красива. У тебя может быть совсем другая жизнь. У тебя есть выбор. И если мы будем вместе, я хочу, чтобы мы оба подумали об этом очень и очень серьезно. Постарайся приехать недели на две. Это важно.

Вика ждала совсем не тех слов. Хотелось больше слов любви, чего-то более романтичного. Сказка должна и заканчиваться сказочно. А тут обсуждалось что-то житейское, обыденное. Но она видела, что Вернер очень нервничает, она видела, что ему трудно. И уже когда объявили посадку, он крикнул вслед уходящей Вике:

– И когда приедешь, обязательно возьми с собой свою замечательную шляпу; ту, которая с красной лентой. Она тебе безумно идет, – и уже практически шепотом: – Это наваждение какое-то. Обычно шляпа лицо закрывает, а твое лицо она, наоборот, открыла. Я влюбился в тебя, когда увидел на тебе эту шляпу. Все, иди, я тебя буду очень ждать.

Вика вернулась в серые московские будни. Все было, как и раньше. Как и раньше, много работы, как и раньше, проблемы с папиным гражданством и со съемными квартирами. Но жизнь изменилась, в ней появился Вернер. Он звонил часто. Говорил, как правило, о каких-то делах, и никогда о любви и чувствах, но голос был полон грусти и нежности. И весь разговор всегда сводился к подготовке Викиного визита.

Вика часто думала о Вернере. Со временем романтическая дымка стала исчезать. И все больше вспоминалось, как скрупулезно проверялись счета в ресторанах, как аккуратно складывались все квитанции в определенный кармашек бумажника. Вернер оставался немцем. Рачительным и экономным. Хотя во время их совместных посещений ресторанов всегда платил он сам. Никаких денег от Вики не принимал. И Вика уже не знала, как она относится к этому человеку. И не понимала, что ей отвечать, если возникнет вдруг вопрос о замужестве. Хотя, что значит: что отвечать? Можно подумать, у нее есть какой-то выбор? На самом-то деле, это, может, единственный шанс в ее непростой ситуации. И в ее положении вообще капризничать не приходится. Подумаешь, чеки проверяет. И молодец, что проверяет. Вот наш русский мужик ничего не проверяет. И что? Кому от этого лучше?

Отпуск Вике дали. И как она просила, дали две недели. Она стояла в аэропорту Франкфурта, теребила в руках шляпу и ничего не понимала. Вернера не было. Какие только мысли не пронеслись у нее в голове! Может, он приходить и не собирался?! Может, это она сама все выдумала?! А еще ей вдруг стало ясно, как же она все-таки скучала, как же хотела его увидеть.

Вернер появился внезапно, откуда-то сбоку. Сначала она просто поняла, что кто-то сгреб ее в охапку, и она уже не стоит на земле, а кружится в воздухе. И только потом она увидела счастливое лицо Вернера и огромный букет лилий.

– Прости, прости, эти пробки когда-нибудь выведут меня из себя! – Вика даже не ожидала, что так обрадуется, увидев своего африканского немца. Рядом с ним все ее напряжение немедленно исчезло. Жизнь не казалась страшной и никчемной, хотелось петь и смеяться.

– А еще мы будем с тобой ходить на танцы. Ты любишь танцевать?

У Вики шла кругом голова от информации, которую выплескивал на нее Вернер.

– Танцевать? Это было у меня так давно. Ты знаешь, а я ведь неплохо танцую…