Африканский капкан. Рассказы Бойков Николай

Лед в бокалах

Лед рвался от боли и трещал, разрываемый горячими пальцами антарктических гор, молодых и прорастающих из Земного шарика, как зеленые пучки из луковицы… Ледниковая корона Полюса кренилась и падала, дробясь и растекаясь ледниковыми реками… Гигантские жемчужины раскалывались на куски, айсбергами сползая в океан и шипя… Ледяные поля размерами в пол-Европы, вскипали и переворачивались, как мясо на вертеле, не вмещаясь в бушующий океан, ныряли, выпрыгивали из воды и снова погружались, будто пытались спрятаться. Но люди, самолеты, космические лаборатории — находили и преследовали. Самолеты визгливо жужжали, поливая нещадно аэрозолями красок, как цели для будущего бомбометания. …Подводные лодки пронзали пульсарами гидролокаторов, примериваясь… Крутились километровые ленты кинопленки… Щелкали и молнились миллионами вспышек профессиональные и любительские фотоаппараты, будто изучая и планируя поле боя… Молотками, ломиками, бурами — били, кололи, сверлили и препарировали, вонзаясь безжалостно… Лед плакал. И таял. Таял. А слезы его плескал океан… соленые, как у человека…

За первые сутки перелета, с антарктической станции на Кейптаун и прыжок над всей Африкой на Дакар, Данил отупел и оглох буквально от шума моторов и криков людей, от тесноты замкнутого пространства и множества афро-евро-азиатских улыбок и лиц, сжался и сморщился от неприятно нахлынувшей близости чужих запахов, и глупо, по-мальчишески, перевозбудился: «Скоро буду в Москве! Три года Антарктиды кончились!»…

Но верно говорится, чем ближе к дому, тем забот больше обязанности, обязательства, волнения, предчувствия… Предчувствие его не обмануло и он, оказалось, не зря пошел проверять в Дакаре экспедиционный груз. Агент-сенегалец в белой рубашке, шортах и сандалиях на босу ногу, с полным желтых зубов ртом и желтоватыми же белками огромных глаз на шоколадном лице — долго вел Данила по коридорам, через ограждения и калитки, к багажным тележкам, прямо на летное поле, к грузовой пасти винтокрылого монстра, где два негра пыхтели, распихивая коробки, чемоданы, ящики. Из-под приметного двухметровыми габаритами блока с надписью «Академия наук …Антарктида — Москва…» текла влажная струйка. Данил бросился к ящику и стал ощупывать его, как больное живое существо:

— Температура? Какая температура? Рефрижератор?!

Агент заулыбался, закивал часто и подтверждающее:

— Но рефреджерейтор! Нот нид! Не надо! Понимай?

— Надо! Надо, Том!

— Нет надо! Том знаешь! Том райт! Олл райт! Лук!

Данил не понял последнее слово, пока агент не достал из портфеля копию телекса: Лук! — «Смотри!» — догадался Данил, заглядывая в бумажку. По-русски и по-английски было написано, что в связи с прекращением финансирования, получатель груза — Институт… Российской Академии наук снимает требование по соблюдению температурного режима во время транспортировки груза.

У Данила мгновенно начало чесаться все тело, а перед глазами поплыли радужные круги: «Ошибка? Опечатка? В Москве этот груз никому не нужен?.. Институт… Российской Академии наук снимает требование по соблюдению температурного режима во время транспортировки груза…».

Содержание телекса ударило по голове, развалило сознание: «Что там у них происходит? Почему?! Керн антарктического льда, мерзлая слеза тысячелетий, ценнейший гляциологический материал — никому не нужен?! Конечно, опечатка. Конечно, недоразумение. Я сам все исправлю. Нужно! Это живой лед. Нельзя его губить. Он может сказать… Он скажет! За Антарктиду и холод собачий, за нашу работу и вьюгу, за наших мужиков, за орден по имени Геология! За Землю, летящую в звездах!..».

Данил стал теребить агента:

— Нет стоп! Температура минус двадцать — нот лесс! Не меньше! Сколько надо платить?.. Я заплачу… Кэш! Я плачу кэш! Наличными! Делай, Том, делай!..

Том сделал. Что-то подписал, куда-то сходил, что-то сказал, ящик опять поместили в рефконтейнер. Данил слушал урчание морозильной машины, ощупал ладонями, чувствуя холод, поднял вверх большой палец, одобряя. Том оскалился в улыбке, тоже поднял палец. Двинулся на выход, немного сутулясь и широко расставляя длинные худые ноги, слегка запрокинув черную голову с открытым губастым ртом. Данил удовлетворенно вздохнул, тихо и искренне…

Потом объявили чартерный рейс Дакар — Москва. Пассажиры гудели, как улей. Данил оглядывал рязанские лица и не мог понять их суетливой говорливости и жадного откровения.

— Здорово, славяне! До Савеловского далеко?

Мужик, лет тридцати пяти, крепкий, в белой рубашке и джинсах, протискивался по проходу, выискивая свое место, устало упал в кресло рядом с Данилой и продолжил, поясняя:

— Москва! Савеловский! Радость и тоска на лицах, будто по грибы от Торжка до Кашино полстолицы двинулось! Смотри-ка, — он с удовольствием крутил головой, будто оказался в театре. — А лица-то?! Родные, как соленый огурчик к случаю! Водочку — скоро подавать будут? Раас-се-я?!. Меня Олегом зовут… Когда из Москвы разлетались, никто и ни с кем не разговаривал, будто перед новой жизнью медитировали… Когда на африканском базаре толкались — отворачивались, будто боялись, что кто-то попросит взаймы, хоть пять долларов… А только в самолет на Москву сели — родны-ия! Наговориться не могут… Откуда летите, простите?

— Из Антарктиды.

— Да?! Первый раз такого попутчика Бог послал. Что везете пингвина? Китовый зуб? Холод? Грибочки-ягодки? Ха-ха, ха…

— Лед.

— Лед?! Для коктейлей?! С накладными расходами или таможенной скидкой?.. — сосед рассмеялся собственной шутке.

— Нет, — смутился Данил, — это антарктический керн, лед из скважины, для исследований.

— А-аа, а я думал для коктейлей…

— Нет, вообще-то, — начал Данил, — антарктический лед очень здорово, когда его в стакан с жидкостью бросишь. Он шипит, будто шепчет что-то… — Данил улыбнулся, вспоминая. — Красиво.

Сосед ухмыльнулся.

— Красиво — это не коммерция, это только романтика! А много его там? — Сосед уже успел сделать знак стюардессе, и она поняла его, принеся два стаканчика с жидкостью.

— Антарктида покрыта двухкилометровым слоем материкового льда, — как на экзамене ответил Данил.

— А какая от него может быть польза, кроме исследовательской тайны и шепота? — сосед улыбнулся, показывая прекрасные зубы, будто готовился откусить что-то. И протянул один стаканчик Денису.

— Пейте, студент!

Но Данил, взяв в руки пластиковый сосуд и пытаясь определить содержимое, все еще отвечал на вопросы.

— Вода. Пресная. Ее не хватает на всей Земле. Полмира страдает от этой проблемы.

— Что вы говорите? Серьезно?

— Я где-то читал, — серьезно ответил Данил, — что пять миллионов человек гибнут ежегодно от недостатка воды. Были идеи буксировать айсберги к берегам Африки и поить. Если иметь айсберг, то можно заниматься и коммерцией, — улыбнулся собственной мысли молодой исследователь.

— Фантастика! — Похвалил его опытный сосед. — Только, смею заметить, чтобы зарабатывать деньги, лед у вас должен быть здесь, — показал на голову, — запомните! Никакого романтического бреда — только лед. За это! — и медленно выпил, пальцами проведя по горлу и груди, будто сопровождая поток до места.

Данил сделал глоток и вдруг сжался, крича больше глазами, чем захлебнувшимся голосом.

— Водка?!!

— А ты думал вода? Или полярникам спирт дают? К спирту привык? Отвыкай, студент… Дома — проще! Извини, без огурчика. — Он расслабленно распластался, расстегивая верхнюю пуговичку рубашки, вздохнул, улыбаясь, как солнышко.

— Но с душой, друг, с душо-оий!.. А на сон лучшее средство — стакашек. Учись. Он вынул из целлофанового пакетика черную повязочку для сна в самолете и натянул ее на глаза. — На длинных перелетах самое разумное и здоровое — отоспаться. Или придумать коммерческий ход, как в шахматах. Вот — про лед, например. Шучу. — И всхрапнул неожиданно, а проснулся, кажется, уже перед самой посадкой в столице.

Данил тоже пытался заснуть, но, то не давала покоя хозяйско-покровительственная интонация собеседника, то лезли в голову воспоминания, голос Петьки, который вдруг стал назойливо прорастать в сознании, будто он не остался там, в Антарктиде, а вселился внутрь Данилиной головы и смеялся теперь оттуда, подначивая: «…Ты как это устроился среди туристов и шмоточников? Тебе больше делать нечего? Ты работу нашу забыл, что ли? Сбежал, может быть? Меня бросил? Лед наш? Только там наша жизнь! Только — там! Парень…».

Когда стюардесса объявила о скорой посадке и температуре воздуха в Шереметьево, сосед потянул повязку со лба, открывая сначала один глаз, как пират, и зорко кося на Данила:

— Вы здесь, герой дня? Это хорошо, а то я бы подумал, что мне все приснилось, про белые вьюги.

Данил приготовился ответить, но Петька из него аж взорвался своими горячими эмоциями и бескомпромиссной интонацией, как он всегда бурлил, что-то доказывая, и Данил сказал громко словами друга, за двоих, будто:

— Лед заставляет быть чище! Сильнее! В Антарктиде легко поскользнуться и трудно выжить! Это вам не Москва…

Но сосед приоткрыл другой глаз и из пирата превратился в добродушного дядю, припухшего, насмешливо откинувшегося в кресле, шевельнул челюстью, будто поставил на место крупные зубы и ответил спокойно, медленно:

— Выжить требуется везде, в этом смысле — в Москве ли, на льду ли — жизнь одинакова. Где легче — большой вопрос. Вот. Эта жизнь — наш смертельный танец. Бабушкины частушки с картинками помнишь, а?! А танцы в чужой деревне, когда знаешь, что подловят на дороге и бить будут, а танцуешь! Танцуешь! Танцуем?! — и зубы его улыбались…

«…А меня-то зачем в самолет втиснули?! — заскрипел и пошел трещинами лед в контейнере. — Я вам что сделал плохого? Что вы меня преследуете?! — И лед шевельнулся, как зверь в клетке. Но сил было мало уже. Аэродромные пересадки и ожидания под солнцем будто выжали и иссушили ледяные мышцы, рассыпающиеся в мелкие бусинки, быстро тающие. Контейнер терял вес и самолет начал крениться…

Качнуло. Данил схватился за кресло. Он вспомнил вдруг совершенно отчетливо: крик миллионов пингвинов, обезумевших тюленей и полярных птиц, когда тело скалистого берега затрещало, провалилось и двинулось под ногами Данила и Петьки навстречу холодному океану, ныряя в него и вспенивая, взлетая под низкие облака, где тоже кричали и метались перья, глаза и крики… Крики! А со стороны ледяного откоса, уходящего своим вздутым парусом в снежный туман и небо, пофыркивая, как разбегающееся мохнатое чудище, неслась вниз, взрываясь и подпрыгивая, дробясь и раскалываясь, километровая стена отколовшейся ледниковой горы… Рядом с Петькой бежали и падали, спотыкаясь как дети, красноклювые пингвины и орали, оглядываясь на топчущих их. Рыжий тюлень толкал носом детеныша.

…Огромный ледяной скол обогнал всех, проехав по головам, оставляя медленно краснеющий след на бегущей массе, и утонул совершенно бесследно, то ли в воде, то ли в барахтающейся суете тел, голов, ласт, плачущей пары глаз одинокого в испуге и непонимании морского льва. Все это бурлило, дрожало, дышало одним рвущимся от натуги всхрипом, и падало. И опять поднималось и бежало. Ползло. Зло! Отплевываясь и хрипя. Умирая. Падая в океан. Холодный и родной. Спасительный. Родящий. Страшный. Принимающий живое и мертвое. Как сама жизнь принимает и тело, и душу. Качая тела усопших рядом с плывущими по воде чайками. Выталкивая на поверхность китовых детенышей, глотнуть неба и воздуха…

— Данил-и-ыл! — успел крикнуть Петька и обнялся, падая, с усатым тюленем в море. Данил продолжал бежать вслед за другом, но глыба под ногами предательски шевельнулась, поднимаясь полого вверх, будто питерский мост на родной Неве начали разводить. Берег наклонился, поехал вправо. И они — посыпались вправо… Тюлени, пингвины, камни и лед…. А за ними и на них сыпались снег, звуки, крики, перья, шорох, тишина.

…Лед стал на место. И берег. И небо. И птичий базар, и тюлений пляж, и две рыбки, догоняющие друг друга в прозрачном водоплеске. И след пары ботинок на мокром песке. Песок застывал, смерзаясь. Зеленовато-травянистый мох на прибрежном камне был испачкан птичьим пометом, как кляксами белой извести. Из-под шапки тек пот и слезил глаза. Данил тер их дрожащей от усталости ладонью и долго смотрел на море, качающее живое и мертвое, и на след на песке. Собственный. Других следов не было. Друга не было больше рядом. Кусок льда в ящике вспоминал Антарктиду одновременно с человеком в самолете, будто у них была в этот момент одна общая память.

— Пассажиры приглашаются на выход, — сказала стюардесса.

— Счастливо вам! — напутствовал добродушный сосед.

«Не пропадем, Данька!», — прошептал Петруха, поддерживая.

«Пойдем», — мысленно успокоил себя Данил и поднялся навстречу другой жизни.

Москва встретила дождем. Шумом ревущих авиатурбин. Русским голосом авиаобъявлений, и русским порядком, сразу заметив Данила и выделяя его в категорию уязвимых:

— Гражданин! Вы почему по этой дорожке пошли?

— Это же зеленый коридор, — заулыбался бывший полярник.

— Зеленый коридор — это не для вас. Понятно? Вернитесь и идите, как нормальные люди.

— А тот, впереди пошел.

— Это депутат.

— А как вы определили, что я нормальный, а то пошел депутат?

— Умный? Давно на Родине был? Поговорить хочешь?

— Хочу, конечно, — я с Антарктиды.

— Примороженный? Сейчас согреем.

— Уже не хочу.

Беду Данил чувствовал нутром, но теперь только не мог понять, откуда она: беда чувствовалась со всех сторон, как нарастающий снежный заряд. Милиционеры косилась на него и что-то говорили в свои радиостанции. Таможенник завел в кабинку и заставил раздеться. Выворачивая носки, Данил вспомнил, как провалился в полынью и переобувался на заснеженном льду, приплясывая от колючего холода, и радуясь, что легко отделался. Таможенник, когда отпускал его, имел вид недоуменно-расстроенный, будто перепутал собственные карманы.

Настоящая беда ждала в багажном отделении. Высокий, лобастый, рукастый таможенник в такой яркой форме с погонами, что было непонятно, как он умудряется вставать, наклоняться, щупать, смотреть, выворачивая голову, и не запачкать новенький китель, этот «рукастый от сохи, и в форме» спрашивает:

— Что там? — показывая на драгоценный институтский груз.

— Лед.

— Вскрывать будем?

— Зачем?

— Затем, что взвешивание груза подтверждает только вес тары. Там что — лед или воздух?

— Воздух?! — Переспросил с ужасом, осознавая катастрофу. С этого момента он начал постепенно осознавать, что его возвращение не так благостно. «Танец не складывается, — как сказал бы его самолетный попутчик, — не поскользнись, герой…». Данил решил поиграть с таможней:

— Согласен. Там воздух.

— Антарктический?! — уточнил таможенник, явно издеваясь.

— Антарктический, — прошептал.

— Но пошлину будем брать, согласно веса, указанного в отправных документах. Понятно?

У молодого ученого поехала крыша, и он сам не понимал, откуда он знает такие слова:

— Пошлина?.. Почему так дорого?

— Приехали. Тебе объяснять, что ли? Потому что это Москва — самый дорогой город мира.

— А по-другому нельзя? — Данилу показалось, что этот вопрос произнес Петруха, наблюдая и посмеиваясь где-то рядом — подсмотрщик.

— Можно. Имеем нарушение Правил международных перевозок: вместо задекларированного в документах груза «лед антарктический» обнаружен другой груз. Контрабанда?! Статья…

— Это лед! Геологический образец! Уникально ценная собственность!

— Уникально ценная? А где разрешение правительства страны на вывоз?

— Это из Антарктиды. Антарктида находится под защитой ООН.

— А санитарное разрешение где? Может быть этот лед отравлен радиацией или антарктической малярией?!

— Малярией? Разве бывает антарктическая малярия?

— У нас все бывает. Деньги есть?

— У меня?

— А у кого же еще?

— Зачем?

— Платить! За вес! За отсутствие разрешения на вывоз, разрешения на ввоз, санитарного сертификата, сертификата происхождения груза… За контрабанду.

— Какую контрабанду?

— Несоответствие…

Точно, Петруха был где-то рядом и хохотал во все горло, наблюдая за другом. И полнолицый с зубами — он тоже наблюдал и смеялся: «В Москве надо выжить, парниша! Это тебе не на льду, не в зимовнике, не с пайком антарктическим — сам выкарабкивайся. Вас забыли на льдине? Цветочки! Ваша Академия лопнула? Цветочки! Столица вас не узнает и не принимает? Выплевывает назад? А ты ползи, ползи, прямо в зубки ей, пусть надкусит, попробует…». Данил посмотрел в глаза человеку в погонах и попробовал:

— Понял. Я все понял. Сколько?

— Сейчас все посчитаем. У тебя сколько в наличии?..

— На такси-то оставьте?

— Соображаешь, — похвалил рукастый. — На автобусе доедешь, бизнесмен хренов. Свои ящики с воздухом забирай сразу, иначе еще и за хранение платить будешь, понятно?

— Как же я их заберу? У меня же денег нет.

— А здесь ни у кого денег нет. Москва! Здесь все только передают их из рук в руки. Чтобы не прилипали, ха-ха, — рассмеялся лобастый, снимая фуражку и вытирая пот со лба. — Устал я с тобой. Отсчитывай деньги и линяй…

…Попросил грузчиков приоткрыть ящик. Сделали. Он заглянул, но ничего не увидел. Ящик перевернули — потекла струйка водички и выпал кусочек льда. Антарктического. Данил взял его машинально и пошел к выходу.

— Эй, парень! Ящик забирать будешь?

— Через полчаса.

Что делать? Первым делом позвонить в Институт… Секретарша соединила с новым директором, но тот оказался не в курсе: «А как вы смогли долететь, мы же перелет не заказывали?.. В Институте денег нет… Заработали деньги на польской станции? А так можно?.. Про лед спросите у вашего завотделом… Всего хорошего…».

Завотделом оказался на даче, но узнал и ответил сразу: «Рад, что вы выбрались… Лед? Забудьте. У нас этих проб на полвека исследований — растаяли, хранить негде. Времена изменились. Мы сами никому не нужны, нам самим места нет… Куда идти? А куда все идут в таких случаях?..».

Куда идут? Эх, Том, наколол ты меня. А так ведь хорошо работал рефрижератор! Значит, телеграмма была крепкой, крепче наличных. Век живи — век учись. Зубастый прав — и здесь выживать трудно. Что будем делать? «Я бы выпил, сказал друг Петька, как всегда оказавшись рядом и помогая, как всегда. «А я бы…», — начал мысленно Данил, но задумался и согласился.

Бар оказался в двух шагах. Бармен был просто блестящий: рубашка с блестками, пальцы с перстнями, на ушах сережки с камушками. Девочка или мужик?! Витрина! Данил поймал себя на мысли, что вся вокзально-московская внешность стала какой-то рекламно-прилизанной и онемела, будто, прикрываясь чужими словами: Cola… Kent… Peгfume… Wisky… И по-русски: Блин! Бля!..

Он сел за стойку. Попросил скотч. Витрина заулыбалась, чувствуя деньги.

— Вам со льдом?

— Да.

Зазвенел лед, падая в стакан из ледовой ложки-зажима. Данил выждал секунд десять, потом сказал доверительно:

— Видишь мой лед? — Открыл ладонь. — Смотри теперь! — Бросил.

— Ох, ты! Откуда столько пузырьков и шипение? — искренне удивился москвич, и его сережки с камушками померкли.

— Это антарктический лед. Из Антарктиды.

— Шутишь?

— Нет. Из кремлевской партии откололся ящик.

— Из кремлевской? А он что, какой-то особый?

— Целебный! Ему же тысячи лет. Он такой обладает энергетикой! Шок! Кремлевские старцы специально вечерний коктейль только с этим льдом пьют. Прыгают до утра, как молодые. Ты что, никогда не слышал, что ли? Это же все «наверху» знают. Кто не лох, конечно.

— Да нет, я-то слышал. Но разве достанешь…

— Это верно. Спецрейсы. Сопровождение, охрана. Специально оборудованный самолет. Раз в год летаем. Раньше чаще было, но так раньше и старичков в правительстве больше было. И с топливом, сам понимаешь, не нынешние времена. А главная беда — журналисты. Вот народ гадостный — ни себе, ни кому. Сам знаешь…

— Понимаю. — Бармен наклонился поближе. — А нельзя?..

— Нет, что ты… Мне голову оторвут. Хотя… можно подумать…

— А сколько у тебя есть? — лицо бармена заблестело от пота.

— А смотри документы. — Данил небрежно положил на полку бара листики с таможенной печатью. Бармен смотрел и не мог прочесть сразу, от волнения. Сконцентрировался, прочел:

— Все точно: антарктический лед, триста двадцать килограмм. Сколько хочешь за него?

— Меня партнер подвел. Не встретил. А мне же и летчикам пришлось заплатить, и охране гэбешной — волки на баксы. Из трехсот килограммов таких кубиков для бокалов можно наколоть тридцать тысяч. По доллару, надбавка за оригинальность плюс по три за целебные свойства, а? Мне — три тысячи на руки, и я отдаю накладные на получение. Груз внизу, уже растаможен. Можешь позвонить и проверить.

— Подожди. Вот тебе кофе, посиди в зале…

Позвал вместо себя девицу, сам отлучился минут на пятнадцать. Данил заволновался было, но бриллиантовый вернулся. Довольный:

— Дежурный таможенник подтвердил: есть такой груз — можно получить. Пойдем вместе?

— Зачем? Мне светиться нельзя. Не дай бог, появится партнер, а я с ним делиться не хочу. Да и чем делиться? Три штуки — не деньги! Так что, ты — баксы, а я тебе — накладные, идет?

— Согласен.

— И я согласен. Гони, брат…

«…Это ты лихо! — похвалил его Петькин голос. — Танцор, однако. Просто — Герой дня!». «Уважаю… — будто совсем рядом подтвердил голос самолетного спутника, но предупредил сразу: не забурись! Первый закон коммерции: умей делиться! Запомнил? Пацан…».

— Пацан! Эй, парень… Молодой человек! — два милиционера подходили к Данилу, ощупывая его взглядами. — Документы есть? Откуда? Куда? Карманы покажи? Показывай, показывай! Так, паспорт, деньги… Ого! Три тысячи, говоришь? Зелеными?! Только прилетел? А декларация твоя где? Бабки откуда? Ну-ка — пройдем с нами. Пойдем-пойдем, проверим, сверим… — повели Данила по каким-то помещениям.

Он шел покорно, плохо понимая происходящее и не находя выхода.

— Ребята, в чем дело? Я же только с самолета, вот мой билет… командировочное… В чем дело?

В комнате со столом и диваном, где стены были завешены чужими фотографиями, объявлениями и приказами, двое передали Данила третьему, толстому в черной кожаной куртке с погонами, гоняющему короткий окурок из одного угла рта в другой, пишущему со скоростью автомата и дурашливо переспрашивающему:

— Полярник, говоришь, ха! Артист… Деньги вернуть? Паспорт? Паспорт — проверим. Деньги — не пропадут. У нас сейф, протокол, распишемся… Не торопись… Ты же в Москву летел? Прилетел. Мы тебя, стало быть, встретили, ха!..

«Ха-ха-гыы! — Ржал голос попутчика. — Выживать везде трудно… Танцуй!».

Данил крутил собственные мозги так, что в голове скрипело и рвало, как в игровом автомате, но выхода не находил. «Петя! Выручай, друг», — молил мысленно. Но и друг разводил руками и вздыхал только: «Прости, я из другой жизни. Не те правила… у нас в Антарктиде…».

«Иди ты, со своей… Прости…».

Вдруг дверь открылась, вошли два мордоворота, «в погонах с сигаретой» вскочил, закрывая протокол ладонью:

— Какие люди в Голливуде?! Серега — Паша!..

— Замри, лейтенант. Бриллиантовый! — Окликнули в коридор, — топай сюда… Твой клиент?

Бармен рванулся к задержанному:

— Ах, ты, гнида! Кинуть хотел? Да я тебя…

— А ну попробуй, — Данил развернулся навстречу и бриллиантовый притормозил, но старший из мордоворотов уже протягивал руку к лейтенанту:

— Баксы давай! — Лейтенант полез в стол и выразительно посмотрел на помощников — те молча вытягивали из карманов свои доли.

«Когда же они успели? — оторопело подумал Данил и глянул на спасителей, но те уже повернулись к выходу.

«А твои собственные пятьсот на польской станции заработанные и от таможни заныканные, где?», — спросил голос Петрухи, но задержано-опустошенный только вздохнул вместо ответа и собирался бежать к двери, как только можно будет.