Труженики моря Гюго Виктор
– От Дерэ до Главного острова?
– Да.
– А Дома сосчитали?
– Семь скал посредине Менкье? Да.
– Вижу, вижу, вы знаток скал.
– Куда годится малоэнец, ежели он не знает скал!
– Приятно послушать рассуждение француза.
Малоэнец, поблагодарив его поклоном, сказал:
– Дикари – это три утеса.
– А Монахи – два.
– А Селезень – один.
– Понятно. Раз селезень – значит, один.
– Ничего не значит. Вот Сюарда одна, а в ней четыре утеса.
– Что вы, собственно, называете Сюардой? – спросил гернсеец.
– Сюардой мы называем то, что вы называете Шуасом.
– Нелегко пробираться между Шуасом и Селезнем.
– Да, только птицам удается.
– И еще рыбам.
– Не очень-то. В бурю их бьет о скалы.
– А в Менкье есть отмель? – Вокруг Домов.
– Восьми скал, которые виднеются с Джерсея?
– Вернее, с Азетского побережья, да только не восемь, а семь.
– В отлив по Менкье можно даже прогуляться.
– Конечно, ведь там встречаются мели. – А Дируйль?
– Ну, Дируйль ничуть не похож на Менкье.
– Я хочу сказать, что там тоже опасно.
– Со стороны Гранвиля.
– А вы, жители Сен-Мало, видать, так же, как и мы, любите плавать по здешним водам.
– Совершенно верно, – ответил малоэнец, – но только с той разницей, что у нас говорят: «Мы привыкли», а у вас:
«Мы любим».
– Вы – отличные моряки.
– Я-то торгую скотом.
– Забыл, как звали знаменитого моряка из Сен-Мало?
– Сюркуф.[141]
– А другого?
– Дюге-Труэн.
Тут в разговор вмешался коммивояжер из Парижа:
– Дюге-Труэн? Тот, которого поймали англичане? Вот был храбрец и любезник! Он пленил одну молоденькую англичанку, и она вызволила его из тюрьмы.
В этот миг раздался громовой голос:
– Да ты пьян!
IV. Глава, в которой обнаруживаются все качества капитана Клюбена
Пассажиры обернулись.
Оказалось, капитан кричал на рулевого.
Сьер Клюбен никому не говорил «ты». И раз Клюбен набросился на рулевого Тангруйля, значит – он был вне себя от ярости или же притворялся разъяренным.
Своевременная вспышка гнева слагает ответственность а иной раз и переносит ее на другого.
Клюбен, стоя на капитанском мостике между двумя кожухами, пристально смотрел на Тангруйля. Он повторил сквозь зубы: «Пьяница!» Рулевой из благородных понурил голову.
Туман все ширился. Он уже заволакивал чуть ли не полгоризонта. Он расползался по всем направлениям: ведь туман растекается, словно масляное пятно. Он наплывал незаметно.
Ветер подталкивал его медленно и бесшумно. Мгла исподволь овладевала океаном. Она подкрадывалась с северо-запада, и пароход шел ей наперерез. Казалось, что впереди – огромный скалистый берег, колыхающийся, расплывчатый. Он стеной вставал на море. Четко виднелся рубеж, до которого доходило водное пространство и где оно обрывалось, исчезая в тумане.
До этого места было еще около полумили. Переменился бы ветер, и Дюранду не затопило бы туманом, но ветру надо было перемениться сию же минуту. Промежуток в полмили исчезал и укорачивался на глазах: Дюранда подвигалась, туман подвигался тоже. Он шел навстречу пароходу; пароход шел навстречу ему.
Клюбен дал команду подбросить угля в топку и повернуть к востоку.
Некоторое время плыли вдоль стены тумана, но он все приближался. Корабль, однако, еще был залит ярким солнечным светом.
В этих маневрах, которые вряд ли к чему-нибудь вели, терялось время. Ночь в феврале наступает быстро.
Гернсеец внимательно вглядывался в туман. Он обратился к малоэнцам:
– Ну и туман!
– Сущая мерзость на море, – заметил кто-то из малоэнцев.
Другой добавил:
– Всю поездку портит.
Гернсеец подошел к Клюбену и сказал:
– Капитан Клюбен! Боюсь, что нас застигнет туман.
– Хотел я остаться в Сен-Мало, да мне посоветовали идти, – заметил Клюбен.
– Кто же это?
– Опытные моряки.
– Значит, у вас было основание пуститься сегодня в путь. Кто знает, а вдруг завтра нагрянет буря. Такая уж пора наступила, жди непогоды.
Прошло несколько минут, и Дюранда нырнула в белесую гущу тумана.
Тут произошло нечто необычайное. Внезапно с кормы не стало видно носа, а с носа не стало видно кормы. Влажная серая перегородка поделила пароход надвое.
Потом пароход весь погрузился в туман. Солнце словно превратилось в огромную луну. Всех начало трясти от холода.
Пассажиры натянули на себя пальто, а матросы куртки. От морской глади веяло ледяной угрозой. Глубокая тишина, казалось, что-то в себе таила. Все было тускло и мертвенно.
Черная труба и черный дым боролись со свинцово-серой мглой, окутавшей корабль.
Курс на восток теперь потерял всякий смысл. Капитан снова взял курс на Гернсей и усилил пары.
Пассажир-гернсеец, слоняясь вокруг котельной, услышал разговор между негром Энбранкамом и его приятелем кочегаром. Пассажир насторожился. Негр говорил:
– Утром при солнце мы шли еле-еле, а теперь, в тумане – на всех парах.
Гернсеец поднялся к съеру Клюбену и спросил его:
– Капитан Клюбен! Ведь нам опасаться нечего, отчего же мы так быстро идем?
– Что поделаешь, сударь! Нужно наверстать время, упущенное по вине пьянчуги рулевого.
– Что правда, то правда, капитан Клюбен.
– Спешу добраться до места, – присовокупил Клюбен. – Хватит с нас и тумана, нечего нам дожидаться ночи.
Гернсеец подошел к малоэнцам и заявил:
– Капитан у нас превосходный.
По временам нависали широкие, будто расчесанные гребнем пряди тумана и заслоняли солнце. Потом оно вновь выплывало, померкшее и словно занемогшее. Порою просвечивали клочки неба, и они напоминали замызганные, засаленные полосы, изображающие небеса на выцветшей театральной декорации.
Дюранда прошла мимо парусника, вставшего из предосторожности на якорь. То был «Шильтиль» с острова Гернсея.
Шкипер парусника обратил внимание на скорость хода Дюранды. Ему показалось также, что она взяла неправильный курс. Чересчур уж она отклонялась к западу. Он удивился, увидев пароход, несущийся на всех парах в тумане.?
Часам к двум мгла сгустилась до того, что капитан Клюбен вынужден был покинуть мостик и подойти к рулевому.
Солнца не стало: туман поглотил все. Белая мгла заволокла Дюранду. Плыли в тусклом рассеянном полусвете. Не видно было больше неба, не видно и моря.
Ветер совсем стих.
Даже ведро с терпентином, подвешенное на кольцо под мостиком между колесными кожухами, ни разу не качнулось.
Пассажиры примолкли.
Но парижанин все же напевал сквозь зубы песенку Беранже:
Однажды бог проснулся…
К нему обратился кто-то из малоэнцев:
– Вы из Парижа, сударь?
– Да, сударь.
И выглянул в окно…
– Что там делается?
С землей случилось что-то…
– В Париже, сударь, – кавардак.
– Значит, на суше то же, что и на море.
– Да, дело дрянь с этим туманом.
– Как бы из-за него не случилось несчастья.
– И к чему все эти несчастья? Чего ради бывают несчастья? – разрааился парижанин. – На что нужны несчастья? Взять, например, – пожар в Одеоне[142]. Сколько семей обездолено! Разве это справедливо? Конечно, сударь, мне неизвестны ваши религиозные воззрения, – но лично я этого не одобряю.
– Я тоже, – сказал малоэнец.
– Все, что происходит на нашей планете, сплошная неразбериха, – продолжал парижанин. – Я подозреваю, что господь бог ни на что не обращает внимания.
Малоэнец почесал затылок, точно стараясь понять.
Парижанин не умолкал:
– Господь бог в отлучке. Нужно бы издать декрет, обязывающий его сидеть на своем месте. Он прохлаждается на даче, и ему не до нас. Вот все и пошло вкривь и вкось. Ясно, милейший, что богу надоело управлять людьми, он отдыхает, а его наместник, ангелок из семинаристов, дурачок с воробьиными крылышками, вершит всеми делами.
В слове «воробьиными» он проглотил две гласные, на манер мальчишки из предместья.
Капитан Клюбен, подойдя к собеседникам, положил руку на плечо парижанина и промолвил:
– Довольно! Осторожней, сударь, в выражениях. Ведь мы на море.
Больше никто не сказал ни слова.
Минут через пять гернсеец, который все это слышал, шепнул на ухо малоэнцу:
– Капитан у нас верующий.
Дождя не было, но все вымокли. Отдать себе отчет в том, куда держит путь корабль, можно было лишь по возраставшему чувству тревоги. Казалось, всех охватило уныние. Туман порождает тишину на океане; он усыпляет волны, душит ветер. Что-то жалобное и беспокойное было в хриплом дыхании Дюранды среди этой тишины.
Ни одного корабля больше не попадалось навстречу. Если вдали, где-то у Гернсея или Сен-Мало, и шли суда, не застигнутые туманом, то для них Дюранда, поглощенная мглою, была невидимкой, а дым, стелившийся за нею и словно идущий ниоткуда, вероятно, казался им черной кометой на белом небе.
Вдруг Клюбен закричал:
– Мерзавец! Куда ты повернул? Ты что? Погубить нас хочешь? На каторге тебе место! Прочь отсюда, пьяница!
И схватил румпель.
Посрамленный рулевой спрятался на носу парохода.
– Теперь мы спасены! – воскликнул гернсеец. – Пошли на той же скорости.
Часам к трем нижние пласты тумана стали подниматься, и море приоткрылось.
– Не по душе мне это, – заявил гернсеец.
И в самом деле, только солнце или ветер могли разогнать туман. Если солнце – хорошо; если ветер – плохо. Но для солнца было слишком поздно. В феврале солнце к трем часам уже теряет силу. А ветер на переломе дня ничего хорошего не сулит. Часто он – сигнал к урагану.
Впрочем, если ветер и был, то его почти не чувствовалось.
Клюбен управлял судном, не спуская глаз с компаса, держа руку на румпеле, и пассажиры слышали, как он цедил сквозь зубы:
– Нельзя терять времени. Мы здорово запаздываем изза этого пьяницы.
Его лицо, впрочем, ничего не выражало.
Море уже не было так спокойно под пеленой тумана.
Пробегали волны. По воде стелились холодные блики. У моряка вызывают беспокойство световые зайчики в волнах. Они говорят о том, что верховой ветер прорвал туман. Туман поднимался. Но оседал вновь, становясь еще плотнее. Порою все заволакивала непроглядная мгла. Пароход очутился в настоящем заторе тумана. Страшный круг временами разжимался, открывая кусочек небосклона, затем смыкался, словно клещи!
Гернсеец, вооруженный подзорной трубой, стоял на носу парохода, как часовой.
Блеснул просвет, и снова наступил мрак.
Гернсеец испуганно окликнул капитана:
– Капитан Клюбен!
– Что такое?
– Ведь мы идем прямехонько на Гануа!
– Ошибаетесь, – сдержанно ответил Клюбен, – Я в этом уверен, – настаивал гернсеец.
– Этого не может быть.
– Я только что видел утес на горизонте, – Где же?
– Вон там.
– Там открытое море. Этого не может быть.
Клюбен продолжал держать курс именно в том направлении, куда указывал пассажир.
Гернсеец опять навел "подзорную трубу.
Через минуту он снова прибежал на корму, – Капитан!
– Ну что еще?
– Меняйте курс.
– Зачем?
– Уверяю вас, что я видел высоченную скалу и совсем близко. Это – Большой Гануа.
– Вы просто увидели туман погуще.
– Нет, это Большой Гануа. Меняйте курс, ради бога!
Клюбен повернул руль.
V. Восхищение Клюбеном достигает предела
Послышался треск – Когда корабль в открытом море налетает на риф и получает пробоину, раздается самый заунывный звук, какой только можно вообразить. Дюранда остановилась на полном ходу.
От толчка кое-кто из пассажиров упал и покатился по палубэ.
Гернсеец простер руки к небу и воскликнул: – Гануа и есть. Ведь я говорил!
На палубе послышался вопль:
– Мы погибли!
Отрывистый и резкий голос Клюбена заглушил крики:
– Никто не погиб! Спокойствие!
Из люка котельной высунулась черная, голая по пояс фигура Энбранкама.
Негр сообщил с невозмутимым видом:
– Хлынула вода, капитан. Сейчас зальет машину.
Минута была страшная.
Удар об утес походил на самоубийство. Даже если бы все было подстроено нарочно, ничего ужаснее не могло произойти. Дюранда ринулась на утес, словно брала его штурмом.
Острый выступ скалы гвоздем вонзился в судно. В обшивке образовалась дыра величиной с квадратную сажень, форштевень был сломан, носовая часть сплющена. Разверстый корпус, захлебываясь и хрипя, вбирал морскую воду. В открытую рану проникала смерть. Толчок был так силен, что сорлинь лопнул, и болтавшийся руль бросало из стороны в сторону.
Вокруг судна, пробитого подводным камнем, не было видно ничего, кроме сплошного, плотного, почти черного тумана.
Наступала ночь.
Дюранда погружалась в воду носом. Она была подобна лошади, брюхо которой пропорол рогами бык.
Она умерла.
Начинался прилив, и это чувствовалось.
Тангруйль протрезвился: пьяных во время крушения не бывает; он сошел на нижнюю палубу, потом бросился наверх со словами:
– Капитан, трюм заливает! Через десять минут вода будет вровень со шпигатами.
Пассажиры в ужасе метались по палубе, ломали руки, перевешивались через борт, бегали к машине в той бесполезной суете, которую порождает паника. Турист потерял сознание.
Клюбен сделал знак, и все замолкло. Он спросил Энбранкама:
– Сколько времени еще может работать машина?
– Пять-шесть минут.
Затем он обратился к гернсейцу:
– Я стоял за рулем. Вы заметили скалу. На который из утесов Гануа мы налетели?
– На Чайку. Сейчас в просвете я отлично рассмотрел Чайку.
– Если мы на Чайке, то Большой Гануа находится у нас с правого борта, а Малый – с левого, – продолжал Клюбен. – Мы в одной миле от берега.
Экипаж и пассажиры слушали капитана с напряженным вниманием и, дрожа от страха, не сводили с него глаз.
Пытаться облегчить судно было бессмысленно и просто невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы открыть люки, а это увеличило бы приток воды. Бесполезно было и вставать на якорь: пароход и так был пригвожден.
Да к тому же якорь раскачивался бы на скалистом дне, а шток запутался бы в якорной цепи. Машина не была повреждена и могла действовать до тех пор, пока не заглохнет огонь в топке котла, то есть еще несколько минут; заставив усиленно поработать пар и колеса, можно было дать задний ход и сняться с рифа. И тут же пойти ко дну. Острие скалы все же затыкало пробоину и не пропускало воду. Оно служило для нее преградой. Но если бы открыли отверстие, нельзя было бы удержать напор воды и откачать ее насосами. Кто выхватит кинжал, вонзенный в сердце, тот вмиг погубит раненого. Сняться со скалы – значило потонуть.
Из трюма послышалось мычание быков, их заливало водой.
– Спустить баркас! – скомандовал Клюбен.»
Энбранкам и Тангруйль бросились отвязывать крепления.
Остальные смотрели, словно окаменев.
– Все за работу! – закричал Клюбен.
На этот раз все подчинились.
Клюбен продолжал хладнокровно отдавать приказания на том устаревшем языке, который был бы не совсем понятен современным морякам:
– Пошел шпиль. – Заело шпиль, наложить тали. – Стоп тали. – Тали травить. – Не давай сходиться блоками талей.
Трави помалу. – Трави ходом. – Разом. – Не давай зарыться носом. – Береги тали! – Пошел гинь-лопаря. – Раздернуть!
Баркас спустили на воду.
И в тот же миг колеса Дюранды остановились, дым исчез, топку залило.
Пассажиры, скользя по трапу, цепляясь за бегучий такелаж, падали, а не спускались в лодку. Энбранкам подхватил туриста, потерявшего сознание, отнес его в шлюпку и поднялся снова.
Вслед за пассажирами бросились матросы. Им под ноги скатился юнга; шагали прямо по нему.
Энбранкам загородил проход.
– Никто не пройдет раньше мальца! – крикнул он.
Своими могучими черными руками он растолкал матросов, схватил мальчика и передал гернсейцу, стоявшему в шлюпке.
Когда юнга был спасен, Энбранкам посторонился и сказал:
– Проходите.
Тем временем Клюбен пошел в свою каюту, связал судовой журнал и инструменты. Снял компас с нактоуза. Бумаги и инструменты он вручил Энбранкаму, а компас – Тангруйлю и скомандовал: «Марш на баркас!»
Негр и рулевой спустились последними. Шлюпка была переполнена. Края ее бортов были вровень с водой.
– Отчаливай! – крикнул Клюбен.