Убийство в теологическом колледже Джеймс Филлис

– Ладно, – сказала она, – да, я уговорила его этим самым способом, а если собираетесь читать нотации, то увольте. В любом случае это не вашего ума дело. – Она посмотрела на Кейт, и ее взгляд стал откровенно враждебным. – И не ее ума тоже. И я не понимаю, какое отношение все это имеет к убийству архидьякона. Они не могут быть связаны, с какой стороны ни посмотреть.

– Правда в том, – сказал Дэлглиш, – что я не так уверен. Все возможно. Но если они не связаны, то мы не станем использовать эту информацию. Я ведь спрашиваю, кто украл просвиру, не из жгучего любопытства, не потому, что мне интересна ваша личная жизнь.

– Послушайте, – сказала она, – Рональд мне немного нравился. Ладно, может, отчасти потому, что мне было его жаль. Его здесь никто не любил. Папаша слишком богат, слишком влиятелен, еще и занимается явно не праведными вещами. Оружием, да? В любом случае Рональд явно сюда не вписывался. Когда я приезжала к Эрику, мы иногда встречались, гуляли по утесам до озера. Болтали. Он рассказывал мне такое, что вы не смогли бы из него вытянуть и за миллион лет. И эти священники не смогли бы, исповедь там, не исповедь… Ну оказала я ему услугу. Двадцать три года парню, а все еще девственник. Послушайте, он отчаянно хотел секса, да просто умирал.

Может быть, подумал Дэлглиш, он из-за него и умер.

– Я не каждый день соблазняю мальчиков, – услышал он. – Мужчины обычно суетятся, когда имеют дело с девственницами. Бог знает зачем: утомительное и неблагодарное дело, на мой взгляд. Но вот если наоборот – тут есть волнительный момент. Нам удалось все скрыть от Эрика: мы занимались любовью не в коттедже, а в папоротнике на утесах. Ему еще очень повезло, что в тайны секса его посвятила я, а не какая-нибудь шлюха. А то попробовал бы разок и почувствовал бы такое отвращение, что не смог бы даже до конца дело довести.

Она замолчала, но так как Дэлглиш никак не отреагировал, продолжила более оборонительно:

– Его ведь готовили на роль священника? Так какую пользу он принес бы людям, если сам жизни не пробовал? Он без умолку трещал об обете безбрачия, и подозреваю, обет безбрачия – это хорошо, если это ваше. Но поверьте, здесь не тот случай. Ему вообще со мной повезло.

– Так что случилось с просвирой? – спросил Дэлглиш.

– О боже! Такое невезение! Вы не поверите: потеряла. Положила ее в обычный конверт, а конверт сунула в портфель вместе с другими бумагами. И больше его не видела. Наверное, когда вытаскивала из портфеля бумаги, он выпал в мусорную корзину. Во всяком случае, просвиру я не нашла.

– И потом вы захотели, чтобы он достал вам еще одну, но на этот раз он оказался менее сговорчив.

– Можете считать и так. Должно быть, он обдумал все на каникулах. Понимаю, на ваш взгляд, я разрушила его жизнь, а не поспособствовала сексуальному воспитанию.

– И всего через неделю он умер, – сказал Дэлглиш.

– А я-то тут при чем? Я не желала ему смерти.

– Так вы считаете, это могло быть убийство?

На этот раз девушка в ужасе уставилась на коммандера, и он разглядел в ее глазах и удивление, и страх.

– Убийство? Какое убийство? Да кому, черт возьми, понадобилось бы его убивать? Это был несчастный случай. Он расковырял утес и свалил на себя песчаную глыбу. Было следствие. Вердикт вам известен.

– Вы пытались его шантажировать, когда он отказался дать вам вторую просвиру?

– Конечно, нет!

– А вы когда-нибудь, пусть косвенно, намекали, что он теперь в вашей власти, что вы владеете информацией, из-за которой его могут исключить из колледжа, уничтожив все шансы на рукоположение?

– Нет! – горячо вскрикнула она. – Нет, никогда. Да и какого черта мне это сдалось? Я бы просто подставила Эрика, да и священники поверили бы Рональду, а не мне. У меня не было возможности его шантажировать.

– А он, по-вашему, это понимал?

– Откуда, черт возьми, мне знать, что он думал? Он был немного не в себе, вот все, что я знаю. Послушайте, вы должны расследовать убийство Крэмптона. И смерть Рональда с этим никак не связана. Да и с какого бока?

– Надеюсь, вы позволите мне решать, что связано, а что не связано с этим делом. Что произошло, когда Рональд Тривз пришел в коттедж Святого Иоанна в ночь перед своей смертью?

Она сидела и угрюмо молчала.

– Вы с братом, – начал Дэлглиш, – уже утаили ключевую для расследования информацию. Если бы вы рассказали то, что нам известно сейчас, еще в воскресенье утром, может, мы уже кого-то арестовали бы. Если ни вы, ни ваш брат не причастны к убийству архидьякона, предлагаю вам отвечать на мои вопросы честно. Так что произошло, когда Рональд Тривз пришел в коттедж Святого Иоанна в пятницу ночью?

– Я была там. Вырвалась из Лондона на выходные. Но я не знала, что он собирается зайти. Он вообще не имел никакого права вламываться в коттедж. Да, мы привыкли двери не запирать, но считается, что это дом Эрика. Рональд влетел на второй этаж и нашел нас с Эриком в постели. Встал как вкопанный в дверях, вытаращился. Как псих, стопроцентный псих. А потом стал извергать нелепые обвинения. Точно не помню, что говорил. Наверное, это могло бы показаться смешным, но, по правде говоря, было жутковато. Словно какой-то безумец решил устроить разнос. Хотя нет, слово не то. Разноса, по сути-то, и не было. Он не кричал, не вопил, вообще практически не повышал голоса. Но поэтому и стало страшно. Мы с Эриком были голые, что доставляло определенные неудобства. Сидели на кровати и пялились на него, а он что-то говорил, говорил своим писклявым голосом. Бог мой, так было странно. Знаете, он и вправду решил, что я за него выйду замуж. Я – и жена священника! Псих. Он выглядел как ненормальный, ненормальным и был.

Она рассказывала все это несколько недоуменно, словно приятелю после бокала-другого в баре.

– Вы его соблазнили, – сказал Дэлглиш. – А он думал, что вы его любите. Вы попросили, и он дал вам освященную просвиру. Он не мог вам ни в чем отказать, хотя точно знал, что натворил. Потом мальчик увидел, что любви-то никогда и не было, что его просто использовали. И на следующий день он кончает жизнь самоубийством. Мисс Сертис, вы хоть чуточку осознаете, что виноваты в его смерти?

– Нет, нет! – надрывно закричала она. – Я ни разу не сказала, что люблю его. И не моя вина, если он подумал иначе. И я не верю, что он наложил на себя руки. Это был несчастный случай. Так решили присяжные, и я в это верю.

– А я нет, – тихо сказал Дэлглиш. – И думаю, вы прекрасно знаете, что привело Рональда Тривза к смерти.

– Даже если это из-за меня, я не вижу своей вины. Да и какого черта, что он о себе возомнил? Заваливается без приглашения, еще и наверх бежит, словно купил этот дом. А теперь вы все расскажете отцу Себастьяну, и Эрика отсюда вышвырнут, верно?

– Нет, я ничего не буду рассказывать отцу Себастьяну, – сказал Дэлглиш. – Вы с братом подвергли себя большой опасности. Хочу еще раз подчеркнуть – и это явно не будет лишним, – то, что вы мне рассказали, должно остаться в тайне. Все, до последнего слова.

– Хорошо. Будем держать рот на замке, самим же лучше, – нелюбезно пробормотала она. – Но все равно не понимаю, почему я должна казнить себя из-за Рональда или из-за архидьякона. Мы их не убивали. Но мы решили, что если дать вам шанс, то вы с радостью ухватитесь за возможность повесить убийство на нас. Ведь священники, как я понимаю, неприкосновенны? Зато теперь вы обратите внимание и на их мотивы, вместо того, чтобы придираться к нам. Я считала, что не будет большой беды, если мы не расскажем, что Эрик ходил в церковь. Думала, что архидьякона убил кто-то из студентов, и он в любом случае сознается. А для чего еще ходят на исповедь? Не собираюсь ждать, пока из меня сделают виноватого. Я не зверь, и у меня есть сердце. Мне было жаль Рональда. Я его силой не заставляла приносить мне эту просвиру. Просто попросила, и он в конечном счете согласился. И я занималась с ним сексом не для того, чтобы ее достать. Ладно, ладно, может отчасти, но не только поэтому. Ну, пожалела мальчика, скучно стало, а может, были и другие причины, вы все равно не поймете и только осудите.

Ну что тут было сказать? Девушка испугалась, но стыдно ей не было. Какие бы доводы ни привел коммандер, она все равно будет считать себя невиновной в смерти Рональда Тривза. Дэлглиш подумал о том, как отчаяние довело Тривза до такого ужасного конца. Перед мальчиком встал жесткий выбор: остаться в Святом Ансельме и постоянно бояться предательства, мучительно осознавая, что натворил, или признаться отцу Себастьяну, что повлекло бы за собой полное поражение – возвращение к отцу домой. Дэлглиш не знал, что сказал и сделал бы отец Себастьян. Отец Мартин, наверное, проявил бы милосердие. А вот отец Себастьян вряд ли, хотя кто знает. Но даже если бы он был милосерден, разве Тривз смог бы остаться? Ведь унизительно понимать, что находишься на испытательном сроке.

Наконец он ее отпустил. Дэлглиш чувствовал сильную жалость и гнев, направленные на что-то более серьезное и менее определенное, чем Карен Сертис со своим бессердечием. Но какое право он имел злиться? Она могла исповедовать собственную мораль. Если обещаете достать освященную просвиру, то уж не жульничайте. Если проводите журналистское расследование, то относитесь к работе серьезно и добросовестно, даже когда идете на хитрость.

Полного понимания между ними не было и быть не могло. Ей и в голову не приходило, что кто-то убьет себя из-за маленького кругляшка из муки и воды. Для нее секс был лишь лекарством от скуки, эдакой приятной возможностью инициации, новым опытом, ни к чему не обязывающим обменом плотскими радостями. Стоило отнестись к этому более серьезно, и в лучшем случае дело кончится ревностью, встречными обвинениями и разбирательствами, а в худшем – полным ртом песка. Но разве он сам в годы одиночества не разделял сексуальную жизнь и серьезные отношения, даже если был более разборчив и благоразумен в выборе партнеров и более внимателен к чувствам других?

Дэлглиш задумался, что сказать сэру Элреду. Наверное, что открытый вердикт был бы более логичным, чем заключение о смерти от несчастного случая, и что доказательств такого преступления, как убийство, нет. Но с общечеловеческой точки зрения преступление-то есть…

Он не выдаст секрет Рональда. Мальчик не оставил предсмертной записки. Не было возможности узнать, не передумал ли он: может, в последние секунды, может, когда стало уже слишком поздно. Если он умер, так как боялся, что отец узнает правду, Дэлглиш был не вправе открывать эту правду сейчас.

Тут он заметил, что молчание затянулось, а Кейт сидит рядом и недоумевает, почему он ничего не говорит. Он почувствовал, что она сдерживает явное нетерпение.

– Так, – проговорил он. – Наконец-то у нас кое-что есть. Мы нашли пропавший ключ. Получается, что Каин все же возвращался в колледж и вернул ту связку, которую брал. Теперь надо отыскать тот коричневый плащ.

– Если еще есть что искать, – сказала Кейт, озвучивая свои мысли вслух.

Дэлглиш позвал Пирса и Роббинса и ввел их в курс дела.

– Вы проверили все плащи, и коричневые, и черные? – спросил он.

За них ответила Кейт:

– Да, сэр. После смерти Тривза в колледже осталось девятнадцать студентов и соответственно девятнадцать плащей. Пятнадцать студентов отсутствуют, и все, за исключением одного, который поехал праздновать день рождения и юбилей свадьбы матери, забрали свои плащи. Получается, в раздевалке должно было остаться пять. Когда мы проверяли, так и было. Все плащи исследовали достаточно тщательно, плащи священников тоже.

– А они подписаны? Я что-то в первый раз не обратил внимания.

– Да, – ответил Пирс. – Похоже, что это единственная подписанная одежда. Видимо, потому, что отличается только размером. Ярлычки с именами есть на всех плащах.

Узнать, был ли на убийце плащ во время убийства, не представлялось возможным. Ведь существовала вероятность, что, когда пришел архидьякон, в церкви ждал некий третий человек, которого не заметил Сертис. Теперь выяснилось, что один плащ надевали, и почти точно его надевал убийца, и поэтому все пять, хотя они, по всей видимости, чистые, нужно исследовать в лаборатории, поискать следы крови, волосы или волокна. Но как быть с двадцатым плащом? Неужто его просмотрели, когда паковали одежду Рональда Тривза, чтобы вернуть семье?

Дэлглиш восстановил в памяти беседу с Элредом Тривзом в Новом Скотланд-Ярде. Шофера сэра Элреда послали еще с одним водителем, чтобы отогнать «порше» в Лондон и забрать пакет с одеждой. Но был ли в пакете плащ? Коммандер постарался собраться с мыслями и вспомнить. Точно говорили про костюм, туфли и, безусловно, сутану, а вот упоминали ли плащ…

– Найди мне сэра Элреда, – сказал он Кейт. – В Скотланд-Ярде он дал мне визитку с домашним адресом и телефоном. Поищи в папке. Конечно, маловероятно, что он окажется дома в такое время, но ведь кто-то там будет. Скажи, что мне надо поговорить с ним лично и что дело не терпит отлагательств.

Дэлглиш подозревал, что возникнут сложности. Не такой человек сэр Элред Тривз, чтобы его так просто можно было застать по телефону, к тому же он мог уехать из страны. Но удача им улыбнулась. Человек, который ответил в его доме на звонок, хотя и неохотно, убедился в срочности дела и дал номер офиса сэра Элреда в фешенебельном районе Мейфэр.

Там им ответил обычный недружелюбный голос представителя высшего класса: сэр Элред на совещании. Дэлглиш сказал, что его нужно позвать. Не мог бы коммандер подождать? Скорее всего, он освободится не позже, чем через сорок пять минут. Но Дэлглиш сказал, что не может ждать даже сорок пять секунд.

– Пожалуйста, не вешайте трубку, – отреагировал голос.

Меньше чем через минуту к телефону подошел сэр Элред. Сильный авторитарный голос казался спокойным, но в нем проскальзывала нотка контролируемого нетерпения.

– Коммандер Дэлглиш? Я, конечно, предполагал, что вы позвоните, но не посреди совещания. Все новости я бы предпочел выслушать попозже. Я так понимаю, инцидент в колледже Святого Ансельма связан со смертью моего сына?

– В настоящее время у нас нет указывающих на это улик, – сказал Дэлглиш. – Как только я закончу расследование, то сразу свяжусь с вами по поводу вердикта присяжных. Но сейчас расследование убийства стоит на первом месте. Я хотел поинтересоваться одеждой вашего сына. Вы говорили, что ее вернули. Вы присутствовали, когда открыли пакет?

– Не совсем, но видел его вскоре после этого. Обычно я подобными вещами не интересуюсь, но экономка захотела посоветоваться. Я приказал отослать вещи в Оксфордский комитет помощи голодающим, но костюм оказался по размеру ее сыну, и она спросила, не против ли я, если она его ему отдаст. Миссис Меллорс еще переживала из-за сутаны, так как вряд ли она пригодилась бы в комитете, и хотела понять, нужно ли отсылать ее обратно. Я сказал, что если от нее избавились, то вряд ли обрадуются ее возвращению, и что она может ею распорядиться по собственному усмотрению. Думаю, сутану выкинули в мусорный бак. Это все?

– А плащ был? Коричневый плащ?

– Нет, плаща не было.

– Сэр Элред, вы в этом уверены?

– Конечно, не уверен. Ведь пакет открывал не я. Но если бы там был плащ, то весьма вероятно, что миссис Меллорс спросила бы меня, что с ним делать. Насколько я помню, она принесла мне весь пакет, еще частично обмотанный веревкой. А одежда была в оберточной бумаге. Не вижу причины, по которой она вытащила бы плащ. Я так понимаю, что все это имеет отношение к вашему расследованию?

– Самое прямое, сэр Элред. Спасибо за помощь. А миссис Меллорс я могу найти у вас дома?

И тут голос стал проявлять нетерпение.

– Понятия не имею. Не слежу за передвижениями прислуги. Живет она у меня, поэтому, полагаю, вы сможете с ней связаться. Хорошего дня, коммандер.

Когда они еще раз позвонили в его дом в Холланд-парке, им опять повезло. На звонок ответил тот же мужской голос, который сообщил, что соединит их с экономкой.

Как только миссис Меллорс заверили, что Дэлглиш уже разговаривал с сэром Элредом и звонит с его одобрения, женщина сразу охотно рассказала, что да, именно она распаковывала пакет с вещами мистера Рональда, когда их привезли из колледжа Святого Ансельма, и написала список содержимого. Коричневого плаща не было. Сэр Элред любезно разрешил забрать костюм. Оставшиеся вещи отвезли в магазин при Окс-фордском комитете помощи голодающим на улицу Ноттинг-Хилл-Гейт. А сутану она выкинула. Материал было жалко, но она не могла представить, что кто-то захочет такое носить.

А потом женщина добавила то, что совершенно не вязалось с ее уверенным голосом и здравыми ответами:

– Ведь эту сутану нашли рядом с телом? Не уверена, что захотела бы ее носить. В ней, на мой взгляд, было что-то зловещее. Сначала я думала обрезать пуговицы – они могли бы пригодиться, – но не хотела до нее дотрагиваться. И, сказать по правде, я была рада, когда она оказалась в мусорном ведре.

– Так что случилось с плащом, и где он сейчас? – задал вопрос Дэлглиш после того, как поблагодарил миссис Меллорс и положил трубку. – Для начала надо переговорить с тем, кто упаковывал вещи. Отец Мартин говорил, что этим занимался отец Джон Беттертон.

В библиотеке перед огромным каменным камином Эмма вела второй семинар. Как и на первом, она почти не надеялась отвлечь мысли студентов от более зловещей, отрезвляющей действительности. Коммандер Дэлглиш пока не разрешил открыть и заново освятить церковь, чтобы проводить службы, как планировал отец Себастьян. А криминалисты еще не закончили работу и каждое утро спозаранку приезжали в мрачном грузовичке, который пригнали для них из Лондона и который, невзирая на возражения отца Перегрина, парковали перед главным входом. Коммандер Дэлглиш вместе с двумя инспекторами все занимался какими-то тайными расследованиями, и в коттедже Святого Матфея свет горел допоздна.

Отец Себастьян запретил студентам обсуждать убийство, чтобы, по его словам, не «провоцировать пагубные тяжкие страдания безосновательной и умозрительной болтовней». Он вряд ли ожидал, что этот запрет будет соблюдаться, а Эмме показалось, что такая мера едва ли способна помочь. Конечно, теории строились изредка и осторожно, а не постоянно и в открытую, но сам факт запрета только добавил вины к общему бремени тревоги и напряжения. На ее взгляд, открытое обсуждение принесло бы больше пользы.

Как сказал Рафаэль: «Полиция в доме словно мыши: даже если их не видно и не слышно, знайте – они рядом».

Смерть мисс Беттертон не сильно утяжелила груз страданий. Это уже был второй и более мягкий удар по обезболенным ужасом нервам. Люди, осознав, что произошел несчастный случай, попытались дистанцировать его от кошмарного убийства архидьякона. Студенты редко видели мисс Беттертон, и лишь Рафаэль искренне о ней горевал.

Но даже он, казалось, смог найти какой-то баланс, шаткое равновесие между желанием полностью уйти в себя и вспышками жестокой язвительности. Со времени их разговора Эмма не встречалась с юношей с глазу на глаз. И была этому рада. Находиться с ним рядом стало нелегко.

В задней части здания на третьем этаже была комната для семинаров, но Эмма решила провести урок в библиотеке. Она сказала себе, что удобнее, если книги, на которые захочется сослаться, будут под рукой, но понимала, что существует и менее разумное объяснение ее выбора. Комната для семинаров вызывала приступ клаустрофобии: не из-за размера, а из-за атмосферы. Как бы ни пугало присутствие полиции, лучше находиться в центре дома, чем запереться на третьем этаже. И лучше слышать, что происходит, нежели домысливать.

Прошлой ночью она спала. И спала крепко. На гостевых номерах повесили замки и раздали ключи. Она была благодарна за возможность спать в «Иерониме», а не в номере рядом с церковью, где громадное окно отчего-то казалось зловещим, но ее переезд заметил лишь Генри Блоксэм. Она нечаянно услышала, как он говорил Стивену:

– Дэлглиш, видимо, попросил поменяться номерами, чтобы оказаться поближе к церкви. Неужели он думает, что убийца вернется на место преступления? Как думаешь, он сидит всю ночь и смотрит в окно?

Но с ней этого никто не обсуждал.

Раньше, предварительно спросив разрешения, на семинары порой приходили священники, один или несколько – если не были заняты. Они всегда молчали, а у Эммы никогда не возникало ощущения, что ее оценивают. Сегодня к четырем студентам присоединился отец Джон Беттертон. Отец Перегрин, как обычно, молча работал за своим столом в дальнем углу библиотеки, по-видимому не воспринимая их присутствие.

В камине развели небольшой огонь не столько ради тепла, сколько для уюта, и все расселись вокруг него в низкие кресла, за исключением Питера Бакхерста, который предпочел кресло с высокой спинкой и сел прямо и молча, положив бледные руки на страницу, будто читая по Брайлю.

В этом семестре Эмма планировала читать и обсуждать поэзию Джорджа Герберта. И сегодня, отказавшись от простоты знакомого текста ради более трудного стихотворения, она выбрала «Сущность». Генри только что закончил читать вслух последнюю строфу:

После возникшей паузы Стивен Морби спросил:

– А что означает слово «сущность»?

– Природа вещи, ее смысл, – ответила Эмма.

– А последние слова – «Тебе хвала… Моя взяла»? Звучит как ошибка, но понятно, что ее там быть не может. Хотя ожидаешь слово «твоя», а не «моя».

– В примечаниях к моему изданию, – сказал Рафаэль, – говорится, что здесь намек на карточную игру. Это восклицание победителя, который получает все. Предположу, что Герберт имеет в виду: когда он пишет стихи, он держит за руку Бога, держит за руку победителя.

– Герберт обожает каламбурить на тему игры. Помните «Церковное крыльцо»? Возможно, речь идет о карточной игре, где нужно сбросить карты, чтобы получить более выигрышные. И не следует забывать: Герберт говорит о своей поэзии. Когда он творит, то перед ним весь мир, потому что он вместе с Богом. Читатели его времени знали, какую карточную игру он имел в виду.

– Жаль, что я не знаю, – сказал Генри. – Наверное, надо разобраться и понять, как в нее играли. Должно быть, несложно.

– Зато бессмысленно, – возразил Рафаэль. – Мне нужно, чтобы, прочитав стихотворение, я захотел побыть у алтаря, в тишине, а не взять в руки справочник или колоду карт.

– Согласен. Но ведь, как я понимаю, в этом весь Герберт? Все мирское, даже легкомысленное, освящено благодатью. И мне все равно интересно узнать про карты.

Эмма смотрела в книгу и поняла, что кто-то вошел в библиотеку, лишь когда четверо студентов одновременно вскочили на ноги. В дверях стоял коммандер Дэлглиш. Если он и смутился, осознав, что прервал семинар, то никак этого не показал. А его извинение, принесенное Эмме, прозвучало обыденно, а не искренне.

– Простите, не знал, что вы занимаетесь в библиотеке. Я хочу переговорить с отцом Джоном Беттертоном, и мне сказали, что я найду его здесь.

Отец Джон, немного взволнованный, стал выбираться из своего низенького кожаного кресла.

Эмма поняла, что покраснела, но так как не было никакого способа скрыть этот предательский румянец, заставила себя взглянуть в темные, серьезные глаза Дэлглиша. Она не поднялась с кресла, и ей показалось, что четверо студентов придвинулись к ней поближе, словно облаченная в сутаны стража, молчаливо встречающая врага.

– Слова Меркурия режут ухо после песен Аполлона. – Голос Рафаэля прозвучал иронично и слишком громко. – Следователь и поэт в одном флаконе, как раз то, что нужно. Мы тут пытаемся разрешить проблему с Джорджем Гербертом. Почему бы вам не присоединиться, коммандер, и не применить ваше мастерство в деле?

Дэлглиш молча разглядывал его пару секунд, а потом произнес:

– Уверен, что необходимое мастерство вам продемонстрирует мисс Лавенхэм. Пройдемте, отец?

Дверь за ними закрылась, студенты заняли свои места. Эмма разглядела в этом происшествии гораздо большее: то, что стояло за произнесенными словами и брошенными взглядами. Коммандеру явно не нравился Рафаэль. Девушка чувствовала, что это не тот человек, который позволяет личным переживаниям вторгаться в свою профессиональную жизнь. И сейчас не позволил бы. И все же она была почти уверена, что не ошиблась, разглядев маленькую вспышку неприязни. Что еще более странно – от этой мысли ей стало теплее.

Отец Джон Беттертон семенил рядом с ним по коридору, через переднюю дверь на улицу и, обогнув с южной стороны дом, в сторону коттеджей. Он пытался подстроить свои маленькие шажки к размашистым шагам Дэлглиша, словно послушный ребенок, и прятал руки под черный плащ. Священник больше смущался, нежели был встревожен. И Дэлглишу стало интересно, как он отреагирует на беседу. По опыту коммандер знал, что люди, предыдущие встречи которых с полицией заканчивались арестом, впоследствии в их присутствии всегда испытывали дискомфорт. Он боялся, что из-за суда и последующего за ним заключения – чудовищно травматического опыта – отец Беттертон не сможет выдержать допрос. Кейт рассказала, как он отреагировал, когда снимали отпечатки пальцев: стоически контролировал отвращение. С другой стороны, несколько потенциальных подозреваемых восприняли эту формальную процедуру определения личности довольно радостно. Но не отец Джон. Его, казалось, меньше всех волновали и убийство, и смерть сестры. Он неизменно сохранял на лице одно и то же озадаченное выражение принятия жизни, как человек, который вынужден сносить повороты судьбы, а не распоряжаться ею.

В комнате для допросов он устроился на краешке стула, всем видом показывая, что не ожидает сурового испытания.

– Отец, – начал Дэлглиш, – вы упаковывали вещи Рональда Тривза, чтобы вернуть их отцу?

И тут легкое смущение сменилось заметным приступом вины.

– Кошмар, похоже, я наделал глупостей. Вы же, наверное, хотите спросить про плащ?

– Вы отсылали его обратно?

– Нет, нет, боюсь, не отсылал. Довольно сложно все объяснить.

Он все еще был скорее смущен, чем испуган, и бросил взгляд на Кейт:

– Не могли бы вы позвать другого офицера, инспектора Тарранта? Мне так было бы легче. Понимаете, ситуация довольно неловкая.

В иных условиях Дэлглиш ответил бы на такую просьбу отказом, но необычные обстоятельства заставили его пойти священнику навстречу.

– Инспектор Мискин – офицер полиции, – сказал он, – и привыкла к секретам неприличного характера. Но если вам так будет проще…

– Да, да, действительно. Если можно… Знаю, с моей стороны это глупо, но так действительно будет проще.

Дэлглиш кивнул, и Кейт выскользнула из комнаты. Наверху Пирс работал за компьютером.

– Отец Беттертон хочет сказать что-то неподобающее для моих целомудренных женских ушек, – сказала она. – Босс зовет тебя. Похоже, плащ Тривза не отсылали отцу. В таком случае почему, черт возьми, нам не сказали об этом раньше? Они вообще головой думают?

– Думают, – ответил Пирс. – Просто не так, как полицейские.

– И не так, как все остальные нормальные люди, которых я встречала прежде. Вот бы сейчас хорошего злодея старой закваски!

Пирс освободил ей место и спустился в комнату для допросов.

– Так что именно произошло, отец? – спросил Дэлглиш.

– Отец Себастьян, наверное, вам сказал, что попросил меня упаковать одежду. Он считал – ладно, мы считали, – что будет нечестно просить об этом кого-нибудь из персонала. Ведь вещи тех, кто ушел в мир иной, слишком личные. И разбирать их – не самое приятное занятие. Я пошел в комнату к Рональду и все собрал. Одежды там было немного. У нас принято, что студенты берут с собой только то, что необходимо. Я сложил вещи, но когда сворачивал плащ, то заметил… – он замешкался, а потом пробормотал: – заметил, что на внутренней стороне есть пятно.

– Какое пятно, отец?

– Он явно лежал на плаще и занимался любовью.

– Там было пятно спермы? – спросил Пирс.

– Да, да, вот именно. И довольно большое. Я не стал отсылать плащ его отцу в таком виде. Рональду бы это не понравилось, и я знал – все мы знали, – что сэр Элред не хотел, чтобы сын учился в Святом Ансельме, не хотел, чтобы тот стал священником. И если бы он увидел плащ, то у колледжа могли бы возникнуть неприятности.

– Вы говорите про сексуальный скандал?

– Да, что-то вроде этого. А какой позор для бедного Рональда. Он бы этого не хотел. Я не очень понимал, что делаю, но посчитал, что отсылать плащ в таком виде неправильно.

– А почему вы не попытались отмыть пятно?

– Ну, я думал об этом, но это было не так-то просто. Боялся, что сестра заметит, как я его выношу, и спросит, что я делаю. К тому же я не очень умею стирать. И конечно, я не хотел, чтобы меня застали за этим делом. Квартирка у нас крохотная, и секретов друг от друга почти нет. И я отложил эту проблему. Знаю, глупо, но нужно было собрать пакет для шофера сэра Элреда, и я подумал, что с плащом разберусь позже. Была еще одна проблема – я не хотел, чтобы об этом узнали, не хотел, чтобы рассказали отцу Себастьяну. Понимаете, я знал… знал женщину, с которой он занимался любовью.

– Так это была женщина? – уточнил Пирс.

– Да, женщина. Я знаю, что могу сообщить вам это в конфиденциальном порядке.

– Если это не имеет отношения к убийству архидьякона, – сказал Дэлглиш, – то больше никому знать не обязательно. Попробую облегчить вам задачу. Это была Карен Сертис?

На лице отца Беттертона появилось облегчение.

– Да, она. Боюсь, что Карен. Понимаете, я увлекаюсь птицами, наблюдаю за ними, вот в бинокль их и приметил. Они были вместе, там, в папоротнике. Я, естественно, никому не сказал. Отец Себастьян такое вряд ли простил бы. И еще ведь Эрик Сертис. Он хороший человек, нашел свое место здесь с нами и своими свиньями. Так все хорошо устроилось, и я не собирался ничего рушить. И мне это не казалось чем-то ужасным. Если они любили друг друга, если были счастливы вместе… Хотя я, конечно, не знаю, что там было между ними. Я вообще ничего об этом не знаю. Но ведь, подумайте, мы часто миримся с жестокостью, с гордыней и эгоизмом… так вот, на этом фоне мне не казалось, что Рональд сделал что-то уж совсем ужасное. Знаете, он был здесь не сильно счастлив: почему-то не прижился. И дома, мне кажется, ему приходилось несладко. И может, ему нужен был кто-то, кто проявил бы к нему симпатию и доброту. Хотя чужие жизни всегда кажутся такими загадочными… И не нам судить. Мы обязаны жалеть и понимать и мертвых, и живых. Поэтому я помолился и решил не вмешиваться. Только вот пришлось разбираться с этим плащом.

– Отец, нам нужно срочно его найти, – сказал Дэлглиш. – Что вы с ним сделали?

– Я его поплотнее скрутил и сунул в дальний угол шкафа. Знаю, звучит глупо, но тогда мне показалось, что это выход. Спешки вроде не было. Но шли дни, и становилось все труднее. А потом, в ту субботу, я понял, что больше тянуть нельзя. Подождал, пока сестра выйдет на прогулку, взял платок и намочил горячей водой, хорошенько намылил и довольно удачно почистил плащ. Полотенцем вытер его насухо и подержал еще перед газовым камином. Потом я решил, что лучше всего отрезать ярлычок с именем, чтобы не напоминать людям о смерти Рональда. А потом я спустился и повесил плащ в раздевалке, на крючок. Чтобы, если кто-то из студентов забудет свой плащ, он смог бы воспользоваться этим. Я решил потом объяснить отцу Себастьяну, что не отослал плащ вместе с другой одеждой, не вдаваясь в подробности: сказать, что повесил его в раздевалку. Он подумал бы, что я просто проявил небрежность и забыл про плащ. Я и вправду считал, что это лучший выход.

По собственному опыту Дэлглиш знал, что нельзя торопить свидетеля – так можно накликать беду. Он умудрился подавить в себе нетерпение и спокойно спросил:

– Так где сейчас этот плащ?

– А разве он не на крючке? На самом правом? Я его туда повесил в субботу перед повечерием. Разве он не там? Я не мог проверить – да и не хотел, не подумайте ничего, – вы же закрыли дверь в раздевалку.

– Когда именно вы его повесили?

– Прямо перед повечерием, я же объяснил. Я одним из первых пришел в церковь. Нас было очень мало, ведь так много студентов разъехалось, а плащи висели в ряд. Я их, конечно, не считал. А просто повесил плащ Рональда, куда и сказал: на последний крючок.

– Отец, а вы сами надевали этот плащ хоть на минутку?

– Нет, что вы, – озадаченно уставился на коммандера отец Беттертон. – Я бы не стал. У нас есть свои плащи – черные. Мне незачем было бы надевать плащ Рональда.

– А студенты обычно носят свои собственные плащи, или они, так сказать, общие?

– Плащ у каждого свой. Пожалуй, иногда их могут перепутать, но не той ночью. Студенты надевают плащи лишь самыми морозными зимами. Ведь по северной галерее идти до церкви совсем немного. И Рональд никому не стал бы одалживать свой плащ. Он очень переживал за свои вещи.

– А почему вы не рассказали мне об этом раньше? – поинтересовался Дэлглиш.

– Так вы и не спрашивали, – все так же озадаченно смотрел на коммандера священник.

– А вам не пришло в голову, когда мы проверяли все плащи и одежду на кровь, что нам бы надо знать, все ли на месте?

– Нет, не пришло, – просто ответил отец Джон. – И он же был на месте? Он висел на крючке в раздевалке рядом с другими плащами.

Дэлглиш ждал. Легкое смущение отца Джона сменилось дискомфортом. Он переводил взгляд с Дэлглиша на Пирса, но не нашел поддержки ни у одного из них.

– Я не думал о деталях вашего расследования, – сказал он, – чем вы занимаетесь или что это значит. Мне не хотелось, и казалось, это и не мое дело. Мне задавали вопросы, и я честно на них отвечал.

И Дэлглишу пришлось признать, что священник абсолютно реабилитирован. С чего бы отцу Джону знать, что плащ – существенная деталь? Кто-то более сведущий в правилах полицейского делопроизводства, более любопытный или заинтересованный мог бы добровольно поделиться информацией, даже не ожидая, что она окажется сильно полезна. Но отцу Джону это было не свойственно, и даже если бы ему пришло в голову об этом рассказать, ему наверняка важнее было защитить трогательную тайну Рональда Тривза.

– Простите, – сокрушенно добавил он. – Я вам все спутал? Это важно?

И что мог на это ответить Дэлглиш?

– Нам важно знать точное время, когда вы повесили плащ на последний крючок, – сказал он. – Вы уверены, что это произошло незадолго до повечерия?

– Да, уверен. Было где-то девять пятнадцать. Обычно на повечерие я прихожу в церковь одним из первых. Я собирался сказать отцу Себастьяну про плащ после службы, но он куда-то убежал, и не получилось. А на следующее утро, когда мы все услышали про убийство, это уже стало таким не важным.

– Спасибо за помощь, отец, – сказал Дэлглиш. – То, что вы рассказали, очень важно. Но еще важнее никому больше об этом не говорить. Буду признателен, если о нашем разговоре никто не узнает.

– Даже отец Себастьян?

– Никто. Когда расследование завершится, вы будете вольны рассказать отцу Себастьяну все, что пожелаете. А сейчас нужно, чтобы никто не узнал, что плащ Рональда Тривза находится где-то в колледже.

– В смысле где-то в колледже? – Священник бесхитростно взглянул на коммандера. – Разве он не висит на крючке?

– Там его нет, отец, – ответил Дэлглиш. – Но мы его найдем.

Он вежливо проводил к двери отца Беттертона, который вдруг стал похож на сбитого с толку, обеспокоенного старика. Но на выходе священник собрался с силами и обернулся, чтобы сказать кое-что напоследок.

– Я, естественно, не произнесу ни слова о нашем разговоре. Вы меня об этом попросили, и я не стану. Могу ли я попросить вас не говорить никому об отношениях Рональда Тривза с Карен?

– Если это имеет отношение к смерти архидьякона Крэмптона, – объяснил Дэлглиш, – то все выйдет наружу. С убийством всегда так, отец. Когда человека лишают жизни, для секретов места практически не остается. Но эта информация будет обнародована, только если это будет необходимо и когда будет необходимо.

Дэлглиш еще раз повторил отцу Джону, как важно молчать про плащ, и отпустил. Были свои плюсы в том, чтобы иметь дело со священниками и студентами Святого Ансельма: например, абсолютная уверенность, что они сдержат данное обещание.

Не прошло и пяти минут, как вся команда, в том числе и криминалисты, была в сборе за закрытыми дверями коттеджа Святого Матфея. Дэлглиш описывал новый поворот в ходе расследования.

– Итак, начинаем искать, – сказал он. – Сначала нужно выяснить, как обстоят дела с тремя комплектами ключей. После убийства пропал лишь один. Той ночью комплект взял Сертис, и он его не возвращал. Эти ключи откопали в свинарнике. Значит, Каин позаимствовал еще один комплект, который после убийства повесил на место. Предположим, что наш Каин – это тот человек в плаще. Тогда плащ может быть где угодно: как в колледже, так и за его пределами. Спрятать его, конечно, не так просто, но у Каина был в распоряжении весь мыс, побережье и куча времени между двенадцатью и пятью тридцатью. Возможно, его даже сожгли. На мысе достаточно канав, откуда костер не будет заметен, даже если кто-то выйдет из дома. Понадобился бы лишь керосин и спичка.

– А знаете, как поступил бы я, сэр? – встрял Пирс. – Я бы скормил его свиньям. Эти животные сожрут все, что угодно, особенно если там следы крови, и в таком случае нам повезет, если мы найдем хотя бы медную цепочку, которую к вороту пришивают.

– Тогда поищите, – сказал Дэлглиш. – Вы с Роббинсом начните с коттеджа Святого Иоанна. Отец Себастьян дал полномочия ходить куда заблагорассудится, поэтому ордер не нужен. Но если кто-то в коттеджах будет против, то он может и понадобиться. Важно, чтобы никто не заподозрил, что именно мы ищем. Кто-нибудь знает, где сейчас находятся студенты?

– Думаю, они в аудитории на втором этаже, – сказала Кейт. – Отец Себастьян ведет семинар по теологии.

– То есть ребята при деле и под ногами мешаться не станут. Мистер Кларк, вы и ваша команда возьмете на себя мыс и берег. Сомневаюсь, что в такую грозу Каин отправился бы на берег, чтобы выкинуть плащ в море, а вот на мысе полно потайных местечек. Мы же с Кейт займемся главным корпусом.

Группа рассредоточилась: криминалисты пошли на берег, а Пирс с Роббинсом направились к коттеджу Святого Иоанна. Дэлглиш и Кейт прошли через железные ворота на западный двор. Северную галерею почистили от листьев, но скрупулезный труд криминалистов не дал результатов, если не считать той маленькой веточки с еще не засохшими листьями, найденной на полу в комнате Рафаэля.

Дэлглиш отпер дверь в раздевалку, и в нос ударил спертый воздух. Пять плащей с капюшонами уныло висели на крючках, словно находились здесь уже несколько десятков лет. Дэлглиш надел перчатки и вывернул капюшон у каждого плаща. Все ярлычки были на месте: Морби, Арбетнот, Бакхерст, Блоксэм, Макколи. Затем они прошли в прачечную, где под двумя высокими окнами стояло по столу с пластиковым покрытием, а под столами – по четыре пластиковые корзины для белья. Слева в комнате располагалась глубокая фарфоровая раковина с деревянными сушилками по обе стороны и барабанная сушилка. Четыре огромные стиральные машины были прикреплены к стене по правую руку. Все дверцы были закрыты.

Кейт стояла на пороге, пока Дэлглиш открывал первые три дверцы. Когда он наклонился к четвертой, она заметила, что он замер, и поспешила к нему. За толстым стеклом, смутно, но вполне опознаваемо, виднелись складки коричневого шерстяного предмета одежды. Они нашли плащ. Сверху на машине лежала белая карточка. Кейт взяла ее и молча передала Дэлглишу. На карточке черными чернилами было тщательно выведено:

«Не следует парковаться на переднем дворе. Будьте добры, уберите ваше транспортное средство к задней части здания. П.Г.».

– Отец Перегрин, и, похоже, это он выключил стиральную машину, – сказал Дэлглиш. – Здесь воды всего на три дюйма.

– Кровь есть? – спросила Кейт и, нагнувшись, стала всматриваться внутрь.

– Сложно сказать, но лаборатории для установления соответствия много и не нужно. Так, звони Пирсу и криминалистам. Отзывай ребят. Я хочу, чтобы дверцу сняли, откачали воду и отправили плащ в лабораторию. Мне нужны образцы волос всех, кто находится в колледже. Благослови Боже отца Перегрина. Если бы стиральная машина такого размера закончила стирку, сомневаюсь, что мы нашли бы что-нибудь стоящее, будь то кровь, нити или волосы. Мы с Пирсом с ним переговорим.

– Но Каин очень сильно рисковал, – сказала Кейт. – Безумно было возвращаться, а еще безумнее запускать стиральную машину. Мы совершенно случайно не нашли этот плащ раньше.

– А он явно был не против, чтобы мы его нашли. Может быть, даже хотел этого. Значение имело лишь то, что плащ нельзя связать именно с ним.

– Но он должен был осознавать риск, что проснется отец Перегрин и выключит машинку.

– Нет, Кейт, он не осознавал. Этот человек никогда не пользовался стиральными машинами. Помнишь дневник миссис Манро? Джорджу Грегори стирала Руби Пилбим.

Отец Перегрин сидел за своим столом в западном конце библиотеки, почти невидимый за кучей книг. Рядом не было ни души.

– Отец, – обратился к нему Дэлглиш, – вы, случайно, не выключали стиральную машину в ночь убийства?

Отец Перегрин поднял голову, и ему, видимо, потребовалось несколько секунд на то, чтобы узнать вошедших.

– Извините, – сказал он, – конечно, это вы, коммандер Дэлглиш. Так о чем идет речь?

– Ночь субботы. Когда убили архидьякона Крэмп-тона. Я спрашиваю, не ходили ли вы в прачечную, чтобы выключить стиральную машину?

– А я ходил?

Дэлглиш передал ему карточку:

– Полагаю, это написали вы. Здесь ваши инициалы. И почерк ваш.

– Да, конечно, это моя рука. Сомнений нет. Боже мой, похоже, это не та карточка!

– А что было написано на другой, отец?

– Что студенты не должны включать стиральные машины после повечерия. Я рано ложусь спать, сплю плохо. Машинки старые, и когда они работают, то шум просто невыносим. Проблема, я так понимаю, не в самих машинках, а в системе водоснабжения, но это не важно. После повечерия студенты должны хранить молчание. И это неподходящее время, чтобы затевать стирку.

– Так вы услышали, как работает машина, отец? Вы оставили эту записку на ней?

– Должно быть, так. Но подозреваю, что я не до конца проснулся, и потом это вылетело у меня из головы.

– Как это могло вылететь из головы, отец? – спросил Пирс. – Вам нужно было написать записку, найти карточку и ручку. Вы не могли не проснуться.

– Но я же объяснил, инспектор. Записка ведь не та. У меня лежит стопка уже готовых там, в комнате. Хотите – посмотрите.

Они прошли за священником в его комнату-клетушку. На книжном шкафу стояла картонная коробка, в которой лежало примерно полдюжины карточек. Дэлглиш перебрал их:

«Это мой личный стол. Не оставляйте здесь свои книги».

«Будьте добры, ставьте книги на полки в нужном порядке».

«Стирать после повечерия запрещается. Все стиральные машины, работающие после десяти вечера, будут выключены».

«Эта доска только для официальных уведомлений, а не для обмена мнениями».

Везде стояли инициалы П.Г.

– Боюсь, я действовал в полудреме, – сказал отец Перегрин. – И взял не ту карточку.