Убийство в теологическом колледже Джеймс Филлис

Они вышли, оставив ее стоять. На улице они прогулялись плечом к плечу до дальнего конца сада и встали, разглядывая вспаханные поля. Кейт вся извелась от нетерпения.

– Дневник был почти на расстоянии вытянутой руки, – сказала она. – Мне всего-то нужно было взглянуть одним глазком. И что делать, если она нам больше ничего не расскажет? Ладно, всегда можно прислать повестку, если дело дойдет до суда. Но откуда нам знать, что этот дневник имеет отношение к делу? Может, там просто описывается, как они с Манро съездили во Фринтон и занимались там сексом под пирсом.

– Во Фринтоне нет пирса, – возразил Роббинс.

– А мисс Арбетнот вообще была при смерти. Так, ладно, давай прогуляемся в обратном направлении. Не хочется пропустить, когда нам постучат в окно.

Когда мисс Фосетт их позвала, они спокойно вернулись в гостиную, стараясь не выдать нетерпения.

– Вы говорите, – начала мисс Фосетт, – что информация, которую вы ищете, необходима для текущего расследования, и, если она окажется несущественной, вы не станете записывать рассказанное мной.

– Мисс Фосетт, – ответила Кейт, – мы не можем утверждать, имеет она отношение к делу или нет. Если имеет, тогда, конечно, придется предать ее огласке, вероятно, даже засвидетельствовать. Гарантий никаких дать вам не могу. Могу только попросить вас помочь.

– Спасибо за честность, – сказала мисс Фосетт. – Так уж случилось, что вам везет. Мой дед был главным констеблем, и я представитель поколения – к сожалению, нас все меньше и меньше, – которое все еще доверяет полиции. Я готова рассказать вам то, что знаю, и передать дневник, если информация окажется нужной.

Кейт здраво рассудила, что дальнейшая дискуссия будет излишней и даже может возыметь обратный эффект. Поэтому просто поблагодарила женщину и стала ждать.

– Пока вы были в саду, я вот что подумала, – продолжила мисс Фосетт. – Вы сказали, что приехали из-за смерти какого-то студента из колледжа Святого Ансельма. Вы также сказали, что нет причин считать Маргарет Манро причастной к этой смерти. Она просто нашла тело. Но ведь это не все? Инспектор уголовной полиции с сержантом не приезжают просто так, если бы не было подозрения, что это убийство. Похоже, вы расследуете убийство. Я права?

– Да, – сказала Кейт, – правы. Мы – часть команды, которая расследует убийство архидьякона Крэмп-тона в колледже Святого Ансельма. Возможно, здесь нет никакой связи с записью в дневнике миссис Манро, но мы должны это проверить. Подозреваю, вы слышали о смерти архидьякона.

– Нет, – сказала мисс Фосетт, – не слышала. Газеты я покупаю редко, а телевизора у меня нет. Убийство все меняет. В моем дневнике имеется запись от 27 апреля 1988 года, которая касается миссис Манро. Но проблема в том, что тогда мы обе пообещали хранить все в тайне.

– Мисс Фосетт, позвольте взглянуть на эту запись, – попросила Кейт.

– Не думаю, что вам это что-то даст. Я отметила только пару деталей. Но помню гораздо больше, чем записала в дневнике. Думаю, я обязана все вам рассказать, хотя сомневаюсь, что это имеет отношение к вашему расследованию. К тому же вы обещали, что, если не имеет, все останется между нами.

– Это мы вам можем пообещать, – сказала Кейт.

Мисс Фосетт села прямо, словно аршин проглотила, и положила ладони на раскрытые страницы дневника, как будто пряча записи от посторонних глаз.

– В апреле 1988 года, – начала она свой рассказ, – я ухаживала за неизлечимо больными пациентами в «Эшкомб-хаус». Но это вы уже, конечно, знаете. Одна пациентка сказала, что перед смертью хочет выйти замуж, но это желание и сама церемония должны остаться в тайне. Она попросила меня быть свидетельницей. И я согласилась. Не мое дело было задавать вопросы. Я и не задавала. Это было желание пациентки, к которой я привязалась и которой, как мне было известно, оставалось жить совсем немного. Я лишь удивилась, что у нее хватило сил на саму церемонию. С позволения архиепископа ее провели в полдень 27-го в небольшой церквушке Святой Оситы в местечке Клемпстоук-Лейси, неподалеку от Нориджа. Священником был преподобный Хьюберт Джонсон, с которым моя пациентка познакомилась в хосписе. Жениха я впервые увидела, когда он приехал на машине за пациенткой и за мной, чтобы якобы покататься на природе. Отец Хьюберт должен был найти второго свидетеля, но ему это не удалось. Я сейчас не помню, что случилось. Когда мы уезжали из хосписа, я заметила Маргарет Манро. Она выходила после собеседования на должность сиделки с сестрой-хозяйкой. На самом деле это я предложила ей прислать резюме. Я знала, что могу положиться на ее абсолютное благоразумие. Хотя она, конечно, была намного младше меня, так вышло, что мы вместе учились в Лондоне. Я поздно начала работать медсестрой, до этого какое-то время занималась наукой. Мой отец был решительно против такого выбора профессии, и я смогла подать заявление на обучение только после его смерти. После церемонии мы с пациенткой вернулись в хоспис. В ее последние дни она казалась намного счастливее и более умиротворенной, но ни она, ни я о свадьбе не говорили. Так много воды утекло с тех пор, как я работала в хос-писе, что я вряд ли смогла бы все это вспомнить, не посмотрев свои записи, если бы у меня не спросили об этом раньше. Когда видишь написанные слова, даже если нет имен, в памяти все всплывает удивительно ясно. Был прекрасный день: помню, что двор в церкви Святой Оситы был весь желтым от нарциссов, а выходили мы из церкви в лучах солнца.

– Пациенткой была Клара Арбетнот? – поинтересовалась Кейт.

– Да, она. – Мисс Фосетт подняла глаза на инспектора.

– А жених?

– Этого я не знаю. Не помню ни лица, ни имени и сомневаюсь, что Маргарет – будь она жива – смогла бы помочь.

– Но она же, как свидетель, подписывала свидетельство о браке, а там, безусловно, были прописаны имена, – сказала Кейт.

– Наверное, так и было. Но зачем ей было их запоминать? И к тому же при обряде венчания используются только христианские имена. – Она замолчала, а потом продолжила: – Должна признаться, что была с вами не совсем честна. Мне нужно было время подумать, поразмыслить, что именно, если вообще что-то, мне следует рассказать. Я могла ответить на ваши вопросы, и не заглядывая в дневник. Я уже перечитывала эти записи. В четверг, 12 октября, с телефона-автомата в Лоустофте мне звонила Маргарет Манро. Она интересовалась именем невесты, и я его назвала. Вот имя жениха я ей сообщить не смогла, так как его нет в дневнике и, даже если бы я его когда-то знала, это дела давно минувших дней.

– Попробуйте вспомнить хоть что-нибудь о женихе, – попросила Кейт. – Возраст, как выглядел, как говорил? Он еще когда-нибудь приезжал в хоспис?

– Нет, не приезжал. Даже когда умирала Клара. И насколько мне известно, на кремации он тоже не присутствовал. Все устроила адвокатская фирма из Нориджа. Я его больше не видела и ничего о нем не слышала. Хотя было кое-что. Я заметила это, когда он стоял перед алтарем и надевал кольцо на палец Клары. Верхняя фаланга безымянного пальца на левой руке отсутствовала.

Кейт захлестнула такая бодрящая волна торжества и возбуждения, что она даже испугалась, как бы не выдать это выражением лица. На Роббинса она смотреть не стала.

– А мисс Арбетнот когда-либо рассказывала вам о причине, побудившей ее выйти замуж? Есть ли вероятность, что, например, там был замешан ребенок? – спросила она, стараясь говорить спокойно.

– Ребенок? Она никогда не говорила, что у нее был ребенок. И насколько я помню, в медицинской карточке про беременность сведений не было. К ней никогда не приезжали никакие дети. Как, впрочем, и мужчина, за которого она вышла замуж.

– То есть она вам ничего не рассказывала?

– Только то, что собиралась выйти замуж, что эта свадьба должна быть сохранена в абсолютной тайне и что ей нужна моя помощь. И я помогла.

– А могла она кому-нибудь довериться?

– Священник, который ее венчал, отец Хьюберт Джонсон провел с ней перед смертью очень много времени. Я помню, что он ее причащал и слушал исповедь. А я следила, чтобы их не тревожили, когда он был с моей пациенткой. Должно быть, она рассказала ему все: как другу или как священнику. Но он сам был на тот момент серьезно болен и через два года скончался.

Кейт и Роббинс узнали все, что могли и, поблагодарив мисс Фосетт за помощь, вернулись к машине. Хозяйка наблюдала за ними, стоя в дверном проеме, поэтому Кейт сначала вывела автомобиль из поля ее зрения и лишь затем нашла подходящее место на обочине и остановила «ягуар».

Она взяла телефон и с удовольствием произнесла:

– Есть сдвиги. Наконец-то мы на что-то наткнулись.

После ланча, на котором отец Джон не появился, Эмма пошла наверх и постучала к нему в личные апартаменты. Она боялась встречаться с ним, но когда священник открыл дверь, он выглядел почти так же, как и всегда. Его лицо посветлело, и он пригласил девушку войти.

– Отец, мне так жаль, просто нет слов, – сказала она, еле сдерживая слезы.

Эмма одернула себя, вспомнив, что пришла утешить, а не добавлять душевных страданий. У нее возникло ощущение, что она успокаивает ребенка. Захотелось взять его на руки.

Отец Джон провел ее к стоявшему перед камином креслу – в котором, как она догадалась, раньше сидела его сестра, – а сам сел напротив.

– Эмма, – начал он, – не могли бы вы кое-что для меня сделать?

– Конечно, отец. Все, что угодно.

– Одежда. Я знаю, что ее нужно разобрать и раздать. Может, сейчас и рано думать об этом, но вы же, наверное, к концу недели уедете. И я хотел вас об этом попросить. Знаю, миссис Пилбим не отказалась бы помочь. Она очень добра. Но я бы предпочел, чтобы это сделали вы. Может быть, завтра, если удобно.

– Конечно, отец, я все сделаю. Днем. Сразу после семинара.

– Все ее вещи в спальне, – сказал он. – Там вроде должны быть драгоценности. И если они есть, не могли бы вы их забрать и продать? Я бы хотел пустить эти деньги на благотворительность в помощь заключенным. Думаю, найдется какая-нибудь подходящая организация.

– Уверена в этом, отец, – сказала Эмма. – Я постараюсь выяснить. Но может, вам стоит сначала взглянуть на драгоценности? Вдруг вы захотите что-то оставить?

– Нет. Спасибо за заботу, Эмма, но лучше все увезти.

Повисло молчание, а потом он сказал:

– Утром приходили из полиции. Осматривали квартиру, ее комнату. Инспектор Таррант привел одного из этих офицеров, который обыскивает, в белом халате. Представил его как мистера Кларка.

– И зачем они обыскивали квартиру? – резко спросила Эмма.

– Мне не сказали. Они были недолго, осмотрели все очень аккуратно. Почти незаметно, что был обыск.

Снова возникла пауза, после которой священник признался:

– Инспектор Таррант спросил, где я был и что делал прошлой ночью между повечерием и шестью утра.

– Но это же недопустимо! – выкрикнула Эмма.

– Как сказать, как сказать, – печально улыбнулся отец Джон. – Им положено задавать такие вопросы. Инспектор Таррант проявил тактичность. Он просто выполнял свою работу.

«Слишком много горя приносят люди, – сердито подумала Эмма, – заявляющие, что просто выполняют свою работу».

– Заходил судмедэксперт. Впрочем, думаю, вы слышали, как он приехал, – прервал ее размышления тихий голос отца Джона.

– Его, должно быть, слышала каждая душа. Он особо не скромничал.

– Да, вы правы, – улыбнулся отец Джон. – Так вот, он тоже не стал задерживаться. Коммандер Дэлглиш поинтересовался, хочу ли я присутствовать, когда будут выносить тело, но я решил, что лучше посижу здесь, тихо, сам с собой. В конце концов, то, что они выносили, не моя Агата. Агата уже давным-давно не с нами.

Эмма не совсем поняла, что имел в виду отец Джон. Но эти слова раздавались в ее голове погребальным звоном. Поднявшись, чтобы пойти к себе, она снова взяла священника за руку:

– Тогда увидимся завтра, отец, я приду, чтобы упаковать одежду. Вы уверены, что больше ничего не нужно?

Он поблагодарил ее, а потом добавил:

– Есть еще кое-что. Надеюсь, я не злоупотребляю вашей добротой, но не могли бы вы разыскать Рафаэля? Я его не видел с тех пор, как все случилось, и боюсь, это причинит ему сильнейшую боль. Он всегда к ней хорошо относился, и я знаю, что она любила его.

Эмма нашла Рафаэля на краю утеса, примерно в сотне ярдов от колледжа. Когда она подошла, он сел на траву, уставившись на море. Она села рядом и протянула руку.

– Она – единственная, кто здесь обо мне заботился, – сказал он, не поворачивая головы.

– Ошибаешься, Рафаэль. Ты знаешь, что это не так! – воскликнула Эмма.

– Она заботилась обо мне. Обо мне. Рафаэле. Не как об объекте, к которому нужно проявлять великодушие. Не как о подходящем кандидате на пост священника. Не как о последнем из Арбетнотов, хотя я и незаконнорожденный. Тебе наверняка рассказывали. Подкинули сюда ребенком в какой-то соломенной переноске – знаешь, мягкой такой, с ручками с двух сторон. Уж лучше оставили бы меня в камышах около озера, но, видимо, моя мать решила, что там меня не найдут. Ну хоть додумалась подкинуть ребенка к колледжу. У священников не было особого выбора. Однако это дало им возможность на протяжении двадцати пяти лет чувствовать собственное великодушие, практикуя милосердие.

– Ты понимаешь, что они так не считают.

– Но так считаю я. Знаю, звучит, как будто я жалею себя любимого. Да, я эгоист, да я жалею себя. Сам в курсе. Я раньше думал, что все наладится, если смогу уговорить тебя выйти за меня замуж.

– Но это же смешно, Рафаэль. И когда ты мыслишь ясно, ты это понимаешь. Брак – это не лекарство.

– Это внесло бы в мою жизнь некую ясность. Это бы меня остепенило.

– А разве церковь тебя не остепеняет?

– Остепенит, когда я стану священником. Без шанса развернуть все назад.

– Тебя никто не заставляет становиться священником, – хорошо подумав, сказала Эмма. – Это твое решение, и только твое. Если ты не уверен, не надо.

– Ты говоришь сейчас как Грегори. А если я ссылаюсь на «призвание», он советует не рассуждать, как персонаж из романа Грэма Грина. Нам лучше возвращаться.

Он замолчал, а потом рассмеялся:

– Когда мы выбирались в Лондон, она порой становилась ужасной занудой, но я никогда не жалел, что ездил именно с ней.

Он встал и широкими шагами направился к колледжу. Эмма не стала его догонять. Она гораздо медленнее прошлась по краю утеса и почувствовала, что ей нестерпимо жаль Рафаэля, жаль отца Джона, жаль всех, кого она любила в Святом Ансельме.

Она уже добралась до железных ворот в западный двор, но услышала, как ее кто-то зовет, и, обернувшись, увидела Карен Сертис, которая проворно шла к ней через кустарники. Они виделись и раньше по выходным, когда обе приезжали в колледж, но никогда не общались, только изредка обменивались пожеланием доброго утра. Несмотря на это, Эмма не чувствовала между ними никакой неприязни. Она не без любопытства ждала, что же будет сказано на этот раз. Перед тем как заговорить, Карен бросила взгляд на коттедж Святого Иоанна.

– Прости, что так тебе орала. Хотела перекинуться парой слов. Что вообще происходит? Говорят, старушку Беттертон нашли мертвой в подвале? Утром заходил отец Мартин, но он не очень распространялся.

Причин скрывать то немногое, что было известно, Эмма не нашла и поэтому сказала:

– Я думаю, она споткнулась на верхней ступеньке.

– Или ее толкнули? Во всяком случае, они не станут пытаться хотя бы эту смерть повесить на Эрика или на меня. То есть если она умерла до полуночи. Мы ездили на машине в Ипсвич сходить в кино и поужинать. Хотелось выбраться отсюда хотя бы на часик. А ты не знаешь, как продвигается расследование? Я имею в виду убийство архидьякона.

– Ничего не знаю, – призналась Эмма. – Полиция помалкивает.

– И даже этот симпатичный коммандер? Хотя он-то, думаю, точно. Бог мой, он такой зловещий! Мне чертовски хочется, чтобы он пошевеливался, уже мечтаю вернуться в Лондон. В любом случае я останусь здесь с Эриком до конца недели. Я тут кое-что хотела спросить. Может, ты не сможешь, а может, не захочешь помочь, но ума не приложу, к кому бы еще обратиться. Ты в церковь ходишь? Причащаешься?

Эмма настолько не ожидала такого вопроса, что на минуту была сбита с толку.

– Ну в церкви, причастие? – повторила Карен, почти нетерпеливо. – Так причащаешься или нет?

– Да, иногда.

– Слушай, вот просвиры, которые там дают. Как надо? То есть открываешь рот, и тебе их туда засунут или нужно протянуть руки?

Разговор выходил странный, но Эмма ответила:

– Кто-то открывает рот, но в англиканских церквах обычно выставляют ладони, одну над другой.

– И что, священник стоит и смотрит, пока ты жуешь эту просвиру?

– Может, и так, если над тобой читают полностью всю молитву, но обычно он проходит к следующему причастнику, и тогда нужно немного подождать, пока он или какой-то другой священник не подойдет с потиром, – объяснила Эмма и поинтересовалась: – А тебе зачем?

– Да так. Просто мне всегда было любопытно. Думала, может, сходить на службу. Не хочу сделать что-то не так и опозориться. А разве не надо проходить конфирмацию? Наверное, меня выгонят?

– Думаю, такого не произойдет. Завтра утром в молельне пройдет литургия, – сказала Эмма и не без озорства добавила: – А ты скажи отцу Себастьяну, что хочешь прийти. Он, наверное, задаст тебе пару вопросов. Может, для начала отправит на исповедь.

– Исповедаться отцу Себастьяну? Ты рехнулась? Ладно, потерплю со своим духовным возрождением до возвращения в Лондон. Да, кстати, а ты как долго собираешься оставаться?

– Должна была вернуться в четверг, – сказала Эмма, – но могу взять еще денек. Наверное, пробуду до конца недели.

– Понятно. Ну что ж, удачи и спасибо за информацию.

Она повернулась и, ссутулившись, энергично направилась к коттеджу Святого Иоанна.

Эмма смотрела на нее и думала: хорошо, что Карен не захотела остаться подольше. Конечно, было бы заманчиво обсудить убийство с другой женщиной, к тому же ее возраста, заманчиво, но неблагоразумно. Карен могла начать расспрашивать о том, как она нашла тело архидьякона, и задавать вопросы, от которых сложно было бы отделаться. В колледже все добросовестно проявляли сдержанность, но это было не то качество, которое ассоциировалось с Карен Сертис. Девушка пошла дальше озадаченная. Из всех вопросов, которые могла бы задать Карен, она озвучила тот, который меньше всего ожидала услышать Эмма.

Кейт и Роббинс вернулись уже в час пятнадцать. Дэлглиш отметил, что Кейт, докладывая строго по делу, старалась, чтобы в голосе не проскальзывали ликующие нотки. В успешные моменты она всегда была сама бесстрастность и профессионализм, но сейчас глаза явно блестели, а голос дрожал от воодушевления. И Дэлглиш был совсем не против. Возможно, к нему еще вернется прежняя Кейт, та Кейт, для которой работа в полиции была чем-то большим, чем просто работа, большим, чем достойная зарплата и перспективы повышения, большим, чем тропинка, которая вывела девушку из мира ее детства, мира лишений и нищеты. Он так долго надеялся вновь увидеть ту Кейт в строю.

Новость о браке она сообщила по телефону, как только они с Роббинсом попрощались с мисс Фосетт, поблагодарив за помощь. Дэлглиш приказал Кейт добыть копию свидетельства о заключении брака и поскорее возвращаться в колледж Святого Ансельма. Но выяснилось, что Клэмпстоук-Лейси всего в четырнадцати милях, и им с напарником пришла в голову здравая мысль для начала заехать в церковь.

Но удача от них отвернулась. Церковь Святой Оситы стала частью окружного викариата, еще шел переходный период, и службы временно проводил новый священник. Он как раз уехал в другую церковь, а его молодая жена не только не знала, где хранятся приходские книги, но и, похоже, имела смутное представление о том, что это такое. Единственное, что она смогла предложить, – дождаться возвращения мужа к ужину. Он наверняка приедет, если только его не пригласит к столу какой-нибудь прихожанин. В таком случае он, вероятно, позвонит, хотя иногда его настолько поглощают проблемы прихода, что он забывает. Еле заметные ворчливые интонации дали Кейт понять, что подобное нередко случалось. Лучше было попытать счастья в Бюро регистрации в Норидже. Там им повезло больше. Копию свидетельства о заключении брака предоставили сразу же.

Тем временем Дэлглиш позвонил Полу Перроне в Норидж. Перед тем как допрашивать Джорджа Грегори, ему было необходимо получить ответ на два важных вопроса. Первый касался точной формулировки завещания мисс Арбетнот. А второй затрагивал положения одного закона и дату его вступления в силу.

Кейт и Роббинс не стали по дороге тратить время на обед и теперь старательно поглощали булочки с сыром и кофе, которые принесла миссис Пилбим.

– Теперь мы можем предположить, – начал Дэлглиш, – как Маргарет Манро вспомнила эту свадьбу. Она делала записи в дневнике, подробно останавливаясь на прошлом, и тут сошлись два образа: Грегори на берегу щупает пульс у Рональда Тривза, предварительно сняв перчатку, и страница со свадебными фотографиями в газете. Такой вот синтез жизни и смерти. На следующий день она позвонила мисс Фосетт – не из коттеджа, где ее могли побеспокоить, а из телефонной будки в Лоустофте. И получила подтверждение своих подозрений – имя невесты. А потом поговорила с человеком, который имел к этому самое прямое отношение. Есть только двое, к кому применимы эти слова: Джордж Грегори и Рафаэль Арбетнот. И через несколько часов после разговора Маргарет Манро умерла.

– Мы побеседуем с Грегори у него, – сказал он, снова свернув свидетельство о заключении брака, – а не здесь. Кейт, я хочу, чтобы ты пошла со мной. Машина его тут, поэтому если хозяина нет дома, то он явно где-то недалеко.

– Но ведь брак не дает Грегори мотива для убийства архидьякона, – сказала Кейт. – Это вообще случилось двадцать пять лет назад. Рафаэль Арбетнот не является наследником. В завещании сказано, что он должен быть рожден в законном браке в соответствии с английским правом.

– Именно это и предоставил ему брак: законность в соответствии с английским правом.

Грегори, наверное, только что вернулся. Он открыл им дверь в черном тренировочном костюме с длинными рукавами и полотенцем на шее. У него были мокрые волосы, а хлопковая ткань костюма прилипла к груди и рукам.

Он не стал делать шаг назад, впуская гостей, а вместо этого произнес:

– Я как раз собирался в душ. Это срочно?

Он дал им понять, что они такие же непрошеные гости, как назойливые торговцы, и впервые Дэлглиш увидел в его глазах неприязнь, которую он даже не пытался скрыть.

– Срочно, – сказал коммандер. – Можно войти?

Хозяин провел их через кабинет в заднюю пристройку.

– У вас такой вид, коммандер, – сказал он, – словно вы чувствуете, что наконец чего-то добились. Можно сказать, самое время. Будем надеяться, что все это не закончится в Трясине Отчаяния.

Он жестом показал на диван, а сам устроился за столом, развернувшись в кресле и вытянув ноги. И стал энергично вытирать волосы полотенцем. Дэлглиш чувствовал запах его пота через всю комнату.

– 27 апреля 1988 года в церкви Святой Оситы в Клэмпстоук-Лейси, Норфолк, вы сочетались браком с Кларой Арбетнот, – начал он, решив не доставать свидетельство о браке из кармана. – Почему вы мне об этом не рассказали? Вы действительно считали, что обстоятельства заключения этого брака несущественны для текущего расследования убийства?

Грегори замолчал на пару секунд, но когда заговорил, то голос прозвучал ровно и спокойно. Дэлглиш подумал, что он морально подготовился к этой встрече уже давно.

– Я предполагаю, что, упомянув обстоятельства заключения брака, вы имели в виду важность именно этой даты. Я вам ничего не сказал, потому что это в принципе не ваше дело. Это первая причина. Вторая причина – я пообещал жене сохранить наш брак в тайне до тех пор, пока не поставлю в известность нашего сына. Так уж получилось, что Рафаэль – мой сын. А третья причина заключается в том, что я еще ему не открылся и полагал, что нужный момент пока не наступил. Хотя, похоже, вы меня вынудите.

– Кто-нибудь в Святом Ансельме об этом знает? – спросила Кейт.

Грегори посмотрел на нее, как будто видел в первый раз, и осудил то, что заметил.

– Никто. Очевидно, придется сказать священникам, и, очевидно, меня обвинят в том, что я так долго держал Рафаэля в неведении. Ну и их тоже, конечно. Человеческая природа, что тут сказать. Такое им, вероятно, будет сложнее простить. Я больше не могу жить в этом доме. Я ведь согласился здесь работать, чтобы узнать сына, а так как колледж обречен и его закроют, теперь это уже не имеет никакого значения. И все же хотелось бы завершить этот эпизод более приятно и в удобный для меня момент.

– А к чему такая секретность? – поинтересовалась Кейт. – Даже персонал в хосписе ничего не знал. Зачем нужен брак, о котором никому нельзя рассказать?

– Я думал, что разъяснил ситуацию. Нужно было поставить в известность Рафаэля, но только когда я сочту, что момент подходящий. Как я мог предвидеть, что при мне начнется расследование убийства, а полиция станет рыться в моей личной жизни? Момент все еще неподходящий, но я полагаю, что вы испытаете удовлетворение, рассказав ему все.

– Нет, – сказал Дэлглиш. – Это ваше дело, а не полиции.

Мужчины посмотрели друг на друга, а потом Грегори проговорил:

– Похоже, у вас есть право получить объяснение или хотя бы нечто похожее. Вы лучше других должны понимать, что наши мотивы редко бывают просты и никогда так непорочны, как кажется. Мы познакомились в Оксфорде, где я был ее руководителем. Она была такой привлекательной восемнадцатилетней девчонкой, что дух захватывало, и когда дала понять, что хочет отношений, устоять я не смог. Полное фиаско. Так унизительно. Я не понял, что она просто не разобралась в собственной сексуальности и умышленно использовала меня в качестве подопытного кролика. Что ж, она сделала неудачный выбор. Спору нет, я мог бы быть более нежным и оригинальным, но никогда не расценивал секс как упражнение в акробатическом мастерстве. Я был слишком молод и, вероятно, слишком самодоволен, чтобы воспринять сей провал философски, а провал был эффектным. Знаете, смириться можно со многим, но не с искренним отвращением. Боюсь, я повел себя не как джентльмен.

Клара не говорила мне, что беременна, пока не стало слишком поздно делать аборт. Думаю, пыталась убедить себя, что все это происходит не с ней. Здравым умом она не отличалась. От матери Рафаэлю досталась внешность, а не ум. Вопрос о браке даже не стоял: сама мысль о такого рода обязательствах ужасала меня всю жизнь, а она чрезвычайно ясно продемонстрировала мне свою ненависть. Про роды она мне ничего не сказала, хотя позже прислала письмо, сообщив, что на свет появился мальчик, которого она оставила в колледже Святого Ансельма. После этого она укатила за границу вместе с какой-то женщиной, и мы не виделись.

Я с ней контакт не поддерживал, а вот она, должно быть, считала, что обязана знать, где я живу. В начале апреля 1998 года она написала, что умирает, и попросила приехать к ней в хоспис «Эшкомб-хаус», что неподалеку от Нориджа. И попросила на ней жениться. Объяснила, что хочет сделать это ради сына. А еще, мне кажется, она обрела веру. Такая уж была у Арбетнотов склонность – обретать веру, – и, как правило, в самое неподходящее для семьи время.

– Так к чему все-таки секретность? – снова поинтересовалась Кейт.

– На этом настояла Клара. Я подготовил все необходимое и заехал в хоспис, отпросив ее покататься на машине. Сиделка, которая за ней ухаживала, была в курсе и стала главной свидетельницей. Я помню, что возникла какая-то проблема со вторым свидетелем, но тут нам согласилась помочь одна женщина, которая приехала в хоспис на собеседование. Священник был братом по несчастью, которого Клара встретила в хос-писе и который время от времени приезжал, чтобы получить «временный уход», так вроде это называется. Храм Святой Оситы в Клэмпстоук-Лейси был его церковью. Он получил для нас разрешение архиепископа, поэтому необходимость в объявлении о предстоящем бракосочетании отпала. Мы произнесли все предписанные слова, а потом я отвез Клару обратно в хоспис. Она захотела, чтобы я хранил свидетельство о браке, и оно все еще у меня. Спустя три дня она скончалась. Женщина, которая за ней ухаживала, написала, что она умерла, не испытывая боли, и что благодаря браку обрела мир и спокойствие. Я рад, что это принесло пользу хотя бы одному из нас, так как для меня этот шаг абсолютно ничего не изменил. Она попросила меня осторожно сообщить все Рафаэлю, когда я посчитаю, что настал подходящий момент.

– И вы ждали двенадцать лет, – сказала Кейт. – Вы вообще собирались ему рассказывать?

– Не уверен. Уж точно я не собирался обременять себя сыном-подростком, а его – отцом. Я для него ничего не сделал, не растил, не воспитывал. И что: объявиться вот так, вдруг, словно намереваясь понаблюдать и подумать, стоит ли признавать такого сына? Это низко.

– А разве не это, в сущности, вы и проделали? – спросил Дэлглиш.

– Признаюсь, виноват. Мне стало любопытно; а может, все дело в генах. Может, это они меня настойчиво подстрекали. Отцовство, в конце концов, – наш единственный шанс на бессмертие, пусть и за чужой счет. Я осторожно навел справки, конечно, не от своего имени, и узнал, что после окончания университета он уезжал на два года за границу, потом вернулся и заявил о намерении стать священником. И так как теологию не изучал, ему пришлось взять трехгодичный курс. Шесть лет назад я приехал сюда в качестве гостя всего на неделю. А позже узнал, что есть вакансия для преподавателя древнегреческого на неполный рабочий день, и прислал резюме.

– Вы же понимаете, что колледж Святого Ансельма почти точно закроют. Смерть Рональда Тривза и убийство архидьякона Крэмптона лишь приблизили этот шаг. Вы вообще осознаете, что у вас есть мотив для убийства Крэмптона? И у вас, и у Рафаэля. Ваше бракосочетание произошло после того, как в 1976 году вступил в силу закон о легитимации, который узаконил вашего сына. Согласно статье второй данного закона, если родители незаконнорожденного ребенка вступают в брак и отец постоянно проживает на территории Англии или Уэльса, этот человек признается законнорожденным с даты заключения брака. Я проверил точную формулировку завещания мисс Агнес Арбетнот. Если колледж закрывают, все изначально переданное имущество следует разделить между потомками ее отца, не важно, по мужской или женской линии, при условии, что они являются действующими членами англиканской церкви и узаконены английским правом. Рафаэль Арбетнот – единственный наследник. И вы хотите мне сказать, что не знали об этом?

Впервые показалось, что с Грегори слетает маска ироничной беспристрастности, за которой он так тщательно следил.

– Не знает мальчик, – безапелляционно заявил он. – Я понимаю, теперь у вас есть подходящий мотив, чтобы сделать меня главным подозреваемым. Но даже ваше мастерство не поможет изобрести мотив для Рафаэля.

Помимо корысти, существовали и другие мотивы, но Дэлглиш об этом упоминать не стал.

– Что он не знает про наследство, нам известно только с ваших слов, – сказала Кейт.

Грегори встал и теперь возвышался над Кейт.

– Тогда пошлите за ним, я ему все скажу. Здесь и сейчас.

– Вы поступаете мудро или проявляете любезность? – вклинился Дэлглиш.

– А мне, черт возьми, все равно! Но я не позволю обвинить Рафаэля в убийстве. Пошлите за ним, и я все ему сам расскажу. Но сначала приму душ. Не собираюсь признаваться в отцовстве, воняя потом.

Он исчез в основной части здания, и они услышали звуки шагов по лестнице.

– Сходи к Нобби Кларку, – произнес Дэлглиш, – и скажи, что нам понадобится сумка для вещдоков. Мне нужен этот тренировочный костюм. А Рафаэля попроси подойти сюда через пять минут.

– Сэр, это действительно необходимо? – не удержалась Кейт.

– Да, необходимо. Для него самого. Грегори абсолютно прав: единственный способ убедить нас в том, что Рафаэль Арбетнот находился в неведении, – поприсутствовать здесь, когда ему расскажут про отца.

Вскоре Кейт уже вернулась с сумкой. Грегори еще мылся.

– Я нашла Рафаэля, – сказала Кейт. – Он будет через пять минут.

Они ждали молча. Дэлглиш обвел взглядом эту рационально обустроенную комнату и через открытую дверь разглядел кабинет: компьютер на столе, развернутый монитором к стенке, несколько серых шкафов для документов, книжные полки с переплетенными в кожу и педантично выстроенными в ряд томами. Ничего ненужного, никаких украшательств и показухи. Это была святая святых человека с сугубо интеллектуальными интересами, который любит жить в комфорте, в порядке. Усмехнувшись про себя, Дэлглиш подумал, что скоро здесь все будет вверх дном.

Они услышали, как отворилась входная дверь и через комнату в пристройку прошел Рафаэль. Через пару секунд за ним вошел и Грегори, теперь облаченный в брюки и темно-синюю свежевыглаженную рубашку, но еще со взъерошенными волосами.

– Наверное, лучше нам всем присесть, – сказал он.

Так они и поступили. Рафаэль, явно озадаченный, переводил взгляд с Грегори на Дэлглиша, но ничего не говорил.

– Я должен тебе кое-что рассказать, – сказал Грегори, посмотрев на сына. – Не я выбрал время, но полиция заинтересовалась моими личными проблемами сильнее, чем я ожидал. Так что не обессудь. 27 апреля 1988 года я женился на твоей матери. Ты можешь посчитать, что эта церемония должна была произойти двадцатью шестью годами ранее, как и полагается. Да, тут как ни старайся, а все равно прозвучит напыщенно. Рафаэль, я твой отец.

Рафаэль впился глазами в Грегори:

– Не верю. Это неправда.

Так стандартно и реагируют люди на шокирующие и неприятные известия.

– Не верю, – повторил он, на этот раз уже громче, но на лице было написано совсем другое.

Краска волной отлила от его лба, щек и шеи – настолько резко, что, казалось, нормальный кровоток повернул вспять. Молодой человек вскочил и застыл, переводя взгляд с Дэлглиша на Кейт, словно отчаянно искал опровержения. Даже мышцы лица будто мгновенно провисли и отчетливей проявились зарождающиеся морщинки. На секунду Дэлглиш впервые увидел черты, схожие с чертами его отца. У него не хватило времени осознать, какие именно, как они тут же исчезли.

– Какая банальщина, Рафаэль, – сказал Грегори. – Я уверен, мы можем сыграть эту сцену, не обращаясь за помощью к миссис Генри Вуд. Викторианская мелодрама мне никогда не нравилась. Разве я стал бы об этом шутить? У коммандера Дэлглиша есть копия свидетельства о браке.

– Но это не означает, что ты мой отец.

– Твоя мать за всю свою жизнь занималась сексом только с одним мужчиной. Со мной. И я признал в письме свою ответственность. Ей зачем-то понадобилось это небольшое подтверждение моей неосмотрительности. После свадьбы она отдала мне наши письма. Ну и, конечно, существует анализ ДНК. Хотя он вряд ли что-то опровергнет. Мне жаль, что тебе так неприятна эта новость.

Голос Рафаэля был холоден до неузнаваемости.

– И что произошло? Обычная история, как я понимаю. Ты с ней переспал, заделал ей ребенка, решил, что тебя не интересуют ни брак, ни отцовство, и самоустранился?

– Не совсем так. Никто из нас не хотел заводить ребенка, а пожениться мы не могли. Я был взрослым человеком, на мне и больше вины. Твоей матери было только восемнадцать. Разве твоя религия не основывается на идее всепрощения? Так почему бы ее не простить? Тебе было лучше с этими священниками, чем было бы с любым из нас.

Повисло долгое молчание, после которого Рафаэль произнес:

– Я мог бы стать наследником имущества колледжа.

Грегори посмотрел на Дэлглиша, и тот сказал:

– А ты и есть наследник, если только не всплывут какие-то правовые уловки, которые я просмотрел. Я проверил у юристов. Агнес Арбетнот написала в завещании: если колледж закроют, все имущество должно перейти к законным наследникам ее отца, не важно, по мужской или женской линии, при условии, что они являются причащающимися членами англиканской церкви. Она не написала «рожденным в законном браке», она написала «законнорожденным согласно английскому праву». Твои родители поженились после того, как положения Закона о легитимации 1976 года вступили в силу. Что делает тебя законнорожденным.

Рафаэль подошел к южному окну и молча замер, обозревая окрестности.

– Я привыкну, – сказал он. – Я привык к мысли о том, что мать подбросила меня, как кучу ненужной одежды в благотворительный магазин. Я привык к мысли, что не знаю имени своего отца, не знаю, жив он или мертв. Я привык к мысли, что меня воспитывают в теологическом колледже, тогда как у всех моих сверстников есть дом. И к этому я тоже привыкну. А сейчас все, что я хочу, – это больше никогда тебя не видеть.

Дэлглиш не знал, заметил ли Грегори, что голос сына на миг задрожал от волнения.

– Это можно устроить, – сказал Грегори. – Но не сейчас. Подозреваю, коммандер Дэлглиш захочет, чтобы я остался. Эта волнующая новость дает мне мотив. Как, собственно, и тебе.

Рафаэль, обернувшись, спросил:

– Это ты его убил?

– Нет. А ты?

– Бог мой, это просто смешно! – Он развернулся к Дэлглишу. – Я полагал, вы должны расследовать убийство, а не портить людям жизнь.

– Боюсь, одно часто тянет за собой второе.

Дэлглиш бросил взгляд на Кейт, и они вместе направились к двери.

– Очевидно, надо сообщить Себастьяну Мореллу, – сказал Грегори. – Предоставьте это мне или Рафаэлю. – И, повернувшись к сыну, спросил: – Расскажешь?

– Я ничего говорить не стану, – выпалил Рафаэль. – Рассказывай сам что хочешь. Мне все это глубоко безразлично. Десять минут назад отца у меня не было. Нет и сейчас.

– Как долго вы собираетесь ждать? – спросил Дэлглиш. – Нельзя же тянуть вечность.

– Вечность и не понадобится. Хотя после двенадцати лет неделей позже, неделей раньше – это уже вряд ли имеет значение. Я бы предпочел помолчать до конца вашего расследования, он же когда-нибудь наступит. Но понимаю, что это нереально. Я скажу ему в конце недели. Думаю, мне позволят самому выбрать место и время.

Рафаэль уже покинул коттедж, и сквозь гигантские оконные стекла, подернутые влагой морского тумана, они видели, как он большими шагами идет по мысу по направлению к морю.

– Он справится? – наблюдая за ним, спросила Кейт. – Может, кого-нибудь за ним отправить?

– Он выдержит, – сказал Грегори. – Он же не Рональд Тривз. Рафаэль себя, конечно, жалеет, но его ведь баловали всю жизнь. Мой сын защищен стержнем здорового эгоизма.

Когда позвали Нобби Кларка, чтобы забрать тренировочный костюм, Грегори без проблем отдал его и насмешливо наблюдал, как костюм кладут в пакет, а пакет подписывают. Потом он вместе с Дэлглишем и Кейт вышел из коттеджа с таким официальным видом, словно прощался с глубокоуважаемыми гостями.

По дороге к коттеджу Святого Матфея Кейт сказала:

– У нас есть мотив. Я понимаю, Грегори должен стать главным подозреваемым, но мне кажется, это нелогично. Разве нет? Ведь понятно, что колледж собираются прикрыть. В конечном счете Рафаэль и так стал бы наследником. Зачем спешить?

– Есть зачем, Кейт, – сказал Дэлглиш. – Ты подумай.

Он не стал ничего объяснять, а Кейт знала, что расспрашивать бесполезно. Когда они дошли до коттеджа Святого Матфея, в дверях появился Пирс.

– Я как раз собирался вас искать, сэр. Нам поступил звонок из больницы. Разрешили поговорить с инспектором Джарвудом, но предлагают отложить это до завтрашнего утра, чтобы дать ему подольше отдохнуть.

Дэлглиш считал, что все больницы – не важно, где они стоят или кем построены, – по сути, очень похожи: тот же запах, та же краска на стенах, таблички, которые направляют посетителей в палаты или отделения, безобидные картинки в коридорах, призванные подбадривать, а не пугать, посетители с цветами и сумками, уверенно направляющиеся к привычным местам возле кроватей, персонал во всем разнообразии форменной одежды и с отличительными знаками, целенаправленно перемещающийся в естественной для себя среде обитания, лица уставшие и решительные. Сколько больниц он посетил с тех времен, как был констеблем с функциями детектива, охраняя заключенных или свидетелей, записывая данные на смертном одре показания, приставая с вопросами к медработникам, у которых голова забита более неотложными вещами, чем его дело?

Когда они дошли до палаты, Пирс сказал:

– Я стараюсь держаться от таких мест подальше. Полно неизлечимых больных, и если собственные посетители не замучают до смерти, то это сделают чужие. Поспать нормально все равно не дадут, а то, чем кормят, – несъедобно.

Взглянув на него, Дэлглиш предположил, что под этими словами скрывается более глубокое отвращение, доходящее почти до фобии.

– Врачи – это своего рода полицейские, – сказал он. – Ты о них не вспоминаешь, пока не припечет, а потом ждешь от них чуда. Постой снаружи, пока я буду говорить с Джарвудом. Хотя бы в начале. Если понадобится свидетель, я позову. Постараюсь действовать осторожно.

До смешного молодой на вид врач-стажер, на шее которого болтался привычный стетоскоп, подтвердил, что инспектор Джарвуд сейчас в состоянии беседовать, и направил их в небольшую боковую палату, которую охранял полицейский в форме. Как только они подошли, страж подскочил и замер по стойке «смирно».

– Районный уполномоченный Лейн? После того, как я поговорю с инспектором Джарвудом, вы больше не понадобитесь. Вас, наверное, это только обрадует.