Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов Солнон Жан-Франсуа

Такие непохожие!

Трудно представить более неподходящую пару. Фердинанд (1751–1825) – апатичный, необразованный, безалаберный, беспечный раб собственных страстей. Пошлые вкусы подчас толкали его на недостойные монарха поступки. Размышлениями Фердинанд себя не утруждал, обязанности короля игнорировал. Он производил впечатление вечного подростка. Ему нравилось общество простолюдинов, их нехитрые развлечения, он охотно убивал с ними время. А Мария Каролина (1752–1814) отличалась решительностью, своеволием, кипучей энергией и убежденностью, что она создана, чтобы править.

Характеры у супругов были совершенно несхожие, но вместе пара смотрелась хорошо. Высокий, стройный, голубоглазый блондин Фердинанд относился к разряду красивых мужчин. Черты лица он имел правильные, только вот из-за длинного носа заработал прозвище «Re Nasone» (Носатый король). Мария Каролина не уступала ему. У нее были красивая фигура, величественная и одновременно грациозная походка, прозрачная кожа, светло-русые волосы, нежное лицо, несмотря на рот: несколько надменный, но обнаруживающий «отличные белые, ровные зубы». К тому же она была «достаточно полная, чтобы не казаться тощей»[105]. На знаменитом портрете четы в окружении детей, написанном в 1783 г. Ангеликой Кауффман[106], мы видим очень приятное семейство; несхожесть в характерах не показана.

Потомок Людовика XIV Фердинанд Бурбонский приходился сыном дону Карлосу, правившему Неаполем под именем Карла VII (1734–1759), а затем Испанией под именем Карла III (1759–1788). Фердинанд родился в 1751 г. Ему было 8 лет, когда отца пригласили на мадридский трон: сменив его на престоле, он стал самым юным королем Неаполя. От его имени правил регентский совет, но малолетнего монарха к руководству страной не готовили. Глава Совета – тосканец Тануччи, один из самых видных государственных деятелей Италии XVIII в. – не намеревался делить огромную власть с коронованным подростком и старался не давать ему образования. А наставник Фердинанда принц Сан-Никандро занимался исключительно физическим развитием воспитанника при помощи постоянных упражнений и совершенно не занимался интеллектуальной подготовкой. Юный король, получивший мало пользы от преподанных уроков, проводил время за верховой ездой, охотой и рыбалкой, посещал представления и злачные места. Из Фердинанда сговорились сделать короля-бездельника, который плясал бы под дудку властного и честолюбивого министра. Ему было достаточно «влачить жалкое существование день за днем, изображать императора Иосифа II, приходившегося ему шурином, и думать о том, как убить время». По характеру, который потрудились воспитать в Фердинанде наставники, он был склонен к тем нехитрым радостям, что нравились простым неаполитанцам. В народе короля всегда любили. Фердинанд с удовольствием разговаривал на столичном диалекте и считался другом лаццарони[107]. Его так и называли – король лаццарони (Re lazzarone).

Полную его противоположность являла не позволявшая себе ничего забыть Мария Каролина, дочь императрицы Марии Терезии. Она гордилась, что происходила из блистательного дома Габсбургов-Лотарингских, что ее мать – великая императрица Мария Терезия, брат – император Иосиф I, а сестра – французская королева Мария Антуанетта. Если Фердинанда, отчаянно не любившего учиться, устраивали самые заурядные занятия, то Мария Каролина, получившая, в отличие от него, немалое образование, была женщиной утонченной, умной и воспитанной. Он питал равнодушие к государственным делам, а у нее был к ним вкус; он был лишен инициативы, у нее хватало честолюбия на двоих.

В те времена браки устраивали по расчету. Юному Фердинанду задумали дать в жены принцессу из Габсбургов. Выбрали эрцгерцогиню Йоанну, но та скоропостижно скончалась от оспы. Тогда присмотрели ее сестру Йозефу, отличавшуюся замечательной красотой, несмотря на свои 13 лет. Посватали, стали готовить свадьбу, но она тоже умерла. Однако в «курятнике» Марии Терезии, родившей одиннадцать дочерей[108], еще оставались невесты. «Вообще-то я могу предложить вам двоих», – написала императрица отцу Фердинанда. Стали выбирать между Марией Амалией и Марией Каролиной. Отправили их портреты в Неаполь. Выбор пал на Марию Каролину.

Хорошо хоть, пристроили ее не за старика: будущие супруги были ровесниками. Нравились ли они друг другу? Во время сватовства показывали портреты, которые часто были приукрашены и не точно отражали действительность, а рассказы о распрекрасном нраве жениха или невесты были нередко далеки от истины. Впрочем, невеста Фердинанда была достойной и интересной девушкой. Юный король являлся, как уже сказано, психологически незрелым, откровенно неотесанным и вспыльчивым парнем. Поговаривали, что он был склонен к жестокости. Не стоило сильно ожидать супружеского счастья. Невзирая на материнские чувства, Мария Терезия пожертвовала дочь в угоду политике. Эрцгерцогиня себе не принадлежала.

Свадьбу сыграли 12 мая 1768 г. Муж показался Марии Каролине отталкивающим: хлыщеватым, наивным и неуклюжим; но по характеру куда более симпатичным, чем ей рассказывали. Она признала, что не любит его, но со временем начнет питать теплые чувства. Фердинанда же, напротив, восхитила эта красавица, только-только созревшая, живая, импульсивная, уверенная в себе, в которой «сила являла контраст настоящим отсутствием инициативы». Он полагал, что она влюблена в него, и это было ему приятно.

Юная королева тут же лишилась своего австрийского окружения. Она приехала в Неаполь, вооруженная лишь бесценными советами матери. Императрица научила дочь, как достичь супружеского счастья: быть верной и добродетельной, ведь без добронравия «не будет счастья и спокойствия нигде, особенно в браке», всегда стремиться к доверию с мужем: «Вам известно, что женщины подчиняются мужьям, их воле и даже их причудам, если те невинны». В управлении государством Мария Каролина должна оставаться в тени короля! «Если он захочет… сообщить вам о делах, поговорить о них и даже посоветоваться, держитесь как можно тише»[109]. Молоденькая Мария Каролина была очень привязана к матери, но, как и сестра Мария Антуанетта, постоянно получала выговоры от императрицы – за то, что она ни во что не ставила ее поучения. У нее было несколько любовников, она держала мужа под каблуком и правила страной вместе с ним, а нередко и вместо него.

Не странно ли, что Мария Терезия советовала дочери, чтобы та воздерживалась от государственных дел, но при этом прописала в брачном контракте ее политическую роль? Мария Каролина должна была войти в состав Государственного совета, когда родит наследника мужского пола. Этого момента ей пришлось ждать семь лет, но она с самого начала заставила короля лаццарони уважать себя. Так открылся путь к совместному управлению неаполитанским королевством.

«Бумажный король»

Фердинанд любил жену. У него были какие-то связи со служанками, но насколько известно, титулованных любовниц он не заводил, или по крайней мере хорошо это скрывал. У них с Марией Каролиной за двадцать один год родилось семнадцать детей – десять девочек и семь мальчиков, – и Фердинанд по количеству потомков обогнал свою тещу императрицу Марию Терезию. Королеве понадобилось совсем немного времени, чтобы оценить, насколько у мужа скудный интеллект. Фердинанд возглавлял королевство с пятью-шестью миллионами подданных, а его столица была самым густонаселенным итальянским городом, но править он не правил. Неаполь фактически подчинялся Мадриду, и король-инфант находился под опекой уехавшего отца. Перебравшись из Неаполя в Испанию, Карл III официально отказался от короны Двух Сицилий[110], но в реальности неаполитанские дела забрасывать не стал.

Его сын взошел вместо него на трон под именем Фердинанда IV, но, пока он не повзрослел, всеми вопросами ведал регентский совет во главе со всемогущим Тануччи, полностью подчинявшийся Мадриду. Фердинанд достиг совершеннолетия в 1767 г., через несколько месяцев после свадьбы, но ничего в управлении страной менять не стал. Он, даже не помышляя взять власть в свои руки, пожаловал Тануччи титул первого государственного секретаря и передал ему все полномочия. Тануччи действовал в Неаполе по указке Карла III. Фердинанд получал сведения о делах исключительно через него. Ни одно решение не принималось без письменного обсуждения между первым министром и королем Испа-нии. Не проходило и дня, чтобы Фердинанд не написал письмо отцу. Неаполь покорно выполнял повеления Мадрида.

Стоило Марии Каролине приехать в королевство, как стало понятно, что одной представительской роли ей мало. Сыновняя зависимость мужа от отца раздражала ее, а чрезмерное влияние Мадрида, равно как всемогущество Тануччи шли вразрез с ее собственным честолюбием. Королева осознавала свой ранг и намеревалась участвовать в делах своей новой страны, некогда принадлежавшей ее родине[111]. Она мечтала править наравне с мужем, но понимала, что тот равнодушен к королевским обязанностям и попытается заменить мадридскую опеку венской. От Фердинанда, в ком Мария Каролина успела разглядеть апатичный нрав, она могла ожидать определенной покорности. Король восхищался женой и любил ее. Самым главным было отодвинуть Тануччи, замешанного во всех интригах. Министр ставил себя выше короля и считал себя незаменимым. Находясь проездом в Неаполе, император Иосиф II резко отозвался об этой чрезмерной власти. «Если король, – написал он, – желает отобедать в саду, он должен получить разрешение у Тануччи»[112].

Терпение не относилось к главным добродетелям королевы, но она не могла пренебречь необходимой последовательностью событий. За четыре года брака Мария Каролина так и не родила наследника королевства. В 1772 г. ей удалось произвести на свет только дочку, крещенную Марией Терезией в честь бабушки, но рождение принцессы, согласно брачному контракту, не давало ей возможности попасть в Совет. На следующий год появилась Мария Луиза, а за ней – сын, но он вскоре умер. Мария Каролина волновалась. В крайнем случае, чтобы пробиться к государственным делам, можно было повести игру против первого министра. «Я устрою Тануччи столько неприятностей, нанесу столько оскорблений, что ему еще как придется уступить мне место… Я никогда не стану королевой, пока при дворе Тануччи… Слушать Тануччи и Испанию – значит слушать дьявола!» Необходимо было чаще пускать шпильки, провоцировать по мелочам, доводить до белого каления министра, считающего, что без него не обойтись. Первый залп, выпущенный Марией Каролиной, продемонстрировал ее целеустремленность, и склонность к интригам.

Тануччи считал, что тайное общество франкмасонов подрывало религию и политику. Тут же королева – а ведь ее набожная мать считала масонов воплощением зла – стала не просто поддерживать Братство, но и чуть ли не участвовать в их собраниях. Чтобы достичь цели, она принялась осаждать короля, и сконфуженному Фердинанду пришлось признаться Карлу III: «Могу сообщить вам, что моя жена из кожи вон лезла, чтобы попасть в ложи, и мне, чтобы сохранить мир, пришлось ей это позволить». В 1775 г. Тануччи запретил масонскую деятельность и обвинил вольных каменщиков в оскорблении Его Величества, но королева продолжала оказывать им честь своим присутствием. На следующий год она добилась успеха: Тануччи лишился портфеля (ему исполнилось 78 лет), хоть и сохранил место в Совете. Правление знаменитого неаполитанского министра подошло к концу.

В 1778 г. у королевы, наконец-то, родился сын, и она смогла войти в Совет[113]. Фердинанду очень хотелось отсрочить это событие, но упрямство жены заставило его сдаться. Ей было 24 года. Короля любил народ его небольшой страны, а Мария Каролина уверенно опиралась, поддерживаемая масонами, на самые сливки общества. Фердинанд тратил время на развлечения, она занималась государством.

С самого приезда в Неаполь ее брат Иосиф II предлагал ей снабдить королевство флотом, которого до сих пор там почему-то не было. Создан он был в итоге трудами Джона Актона. Этот англичанин родился в Безансоне, служил во французском флоте, а затем, на кораблях великого герцога Тосканского. Его назначили министром флота, а затем поручили ему заведовать всеми военными вопросами. 43 года, красивый, неженатый, трудолюбивый: он сразу понравился Марии Каролине. Поговаривали об их любовной связи. Если таковая и была, то недолго. Королева постоянно вынашивала детей от законного мужа. Актона и Марию Каролину связывала симпатия и прежде всего общность политических взглядов, заставлявшая их вместе противостоять Испании. Влияние Актона неуклонно росло по воле Марии Каролины, и параллельно уменьшалась власть Карла III. Старый король сердито пенял из Мадрида безвольному сынку: «Они сделают из тебя бумажного короля».

Враги Актона не брезговали никакими средствами, чтобы отнять у него власть, используя для интриг личную жизнь Марии Каролины. Они действовали по указаниям из Мадрида, посол Карла III в Неаполе объединил их в происпанскую партию. Обманным путем удалось заполучить четыре письма с почерком королевы, недвусмысленно доказывающие ее слабость к красавцу англичанину. Ревнивый Фердинанд разозлился. Последовала бурная сцена выяснения отношений.

В гневе Мария Каролина выпустила когти, закатила истерику, залилась слезами, бушевала, говорила грубости, издевалась над легковерностью мужа, обвиняла во всех грехах врагов, клялась, что она не при чем, сумев убедить Фердинанда. Тот покорился жене и успокоился, больше не сомневаясь в ее верности. Актон был спасен. На него посыпались милости и титулы, дававшие понять, что угроза миновала.

Если королева, всем известная любительница пококетничать, и поддалась заигрыванию министра, то ее измена явилась не более чем кратким эпизодом. Мария Каролина предпочитала удовольствиям власть. Ничто не могло и не должно было угрожать ее превосходству над мужем. Мария Каролина была хорошей женой – за девять лет она родила восемь детей[114] – и заботливой матерью (она пеклась об их здоровье, занималась воспитанием, оплакивала умерших малышей), но в первую очередь она была королевой. Не будет преувеличением сказать, что, опираясь на верного Актона, на его советы, Мария Каролина стала подлинной государыней. Она участвовала во всех заседаниях Совета, председательствовала на них в отсутствие короля, читала депеши, напрямую общалась с иностранными посланниками, особенно маркизом де Галло, отправляла собственных послов в Вену, знала все и не пренебрегала ничем. Впрочем, надо признать, что европейскими делами она занималась больше, нежели внутренней политикой[115]. Власть имела для Марии Каролины первостепенное значение, и поэтому она, понимая, как важно сохранять лицо, на словах поддерживала превосходство мужа. Написанные приказы укрепляли королевский авторитет. Ведя переписку, королева старалась не забывать формулировки, показывавшие уважение к закону и льстящие обидчивому Фердинанду: «Король даст вам указания» или «мои приказы /…/ всегда подчинены приказам короля». Находясь рядом с никчемным королем, Мария Каролина научилась быть то целеустремленной, то гибкой, то львицей, то лисой.

«Гнусный народ»

Мария Каролина овладевала секретами власти, и с каждым днем ее влияние росло. Она научилась плести интриги и вертеть мужем, не питавшим интереса к королевским обязанностям. Но прогремевшая в Париже революция погубила монархию, считавшуюся самой могущественной в мире; Людовик XVI и Мария Антуанетта были низложены. Мария Каролина напрочь забыла о дипломатической осторожности. Она не стеснялась в выражениях по поводу событий, уничтоживших королевскую власть во Франции и представлявших опасность для родственников неаполитанской королевы. Национальное учредительное собрание? «Гидра о тысячу двести голов». Парижские революционеры? «Орда негодяев, сборище бездельников». Патриоты, задумавшие освободить народ от «тиранов»? «Банда бешеных солдафонов».

Неаполь боялся, что революционная зараза перекинется на него. Королевство закрыло границы для потенциальных разжигателей, выдворило подозрительных иностранцев, усилило цензуру, установило наблюдение над всеми собраниями, щедро привечало французских беженцев. Мария Каролина и представить не могла, что Франция, где правил Людовик XIV, получит конституцию, а ее зять Людовик XVI выразит готовность присягнуть ей, после унизительного возращения из Варенны! У нее болело сердце за Марию Антуанетту, спасти которую, казалось, может лишь чудо. В апреле 1792 г. Законодательное собрание объявило войну королю Богемии и Венгрии. Значит, племянник и зять Марии Каролины император Франц II Габсбургский, который и носил этот титул, должен был встретиться с революционными войсками[116].

Во Франции все были осведомлены, кто именно правит Неаполитанским королевством, и прекрасно знали, как ревниво оберегает свою власть королева. Кто как ни она рассердилась, заподозрив, что король попал под влияние ее дорогого Актона? Мария Каролина не любила делиться. Тем более что министр флота и военных дел, милостью Фердинанда допущенный в Министерство иностранных дел, стремился уменьшить австрийское влияние. Марии Каролине, написавшей: «Моя главная цель [заключалась в том, чтобы] служить императору, моему брату [т.е. Леопольду II], которого я люблю всем сердцем; за него я охотно пролью кровь», дипломатические инициативы Актона были весьма не по нутру. Королева утверждала, что министр «устроился подле короля, и в отношении ее способен на самую черную неблагодарность». Но международные события заставляли ее беречь Актона.

В Париже знали, что королева симпатизирует австрийцам. Дюмурье (министр иностранных дел, занимавшийся отношениями Франции и Неаполя, бывший граф де Мако) должен был добиваться, чтобы королевство Двух Сицилий не заключало союз с Веной и сохраняло нейтралитет. Для выполнения этой деликатной задачи де Мако получил приказ о том, что он должен обратиться в первую очередь к Марии Каролине, а уж затем к Фердинанду, которого не считали заслуживающим внимания. Французский дипломат должен был успокоить страхи королевы, польстить ее тщеславию, расписать опасности войны, грозящие ее королевству[117]. Первая встреча была ледяной. Как только де Мако, которого Мария Каролина называла «негодным истуканом», вышел из кабинета, она в ярости, до этого мгновения сдерживаемой, отшвырнула веер.

Королевская чета опасалась военно-морского наступления на Неаполь. Мария Каролина изо всех сил старалась защитить королевство. Она заделалась интенданткой, вербовщицей и министром снабжения. Она умоляла о помощи венский Двор: «Постарайтесь… как можно раньше прислать нам столько пушечных ядер, сколько вы можете; отправьте их морем вместе с порохом… Еще нам понадобятся ружья». Она просила, чтобы император командировал в Неаполь самого лучшего военачальника: «Уже пятьдесят лет, как в этой стране не звучало ни одного ружейного выстрела; мы совершенно не умеем воевать». Мария Каролина высчитывала, сколько продуктовых запасов надо на случай осады, показывала примеры экономности, пожертвовала часть своего столового серебра, часами переписывалась с монархами других стран. Короче говоря, правила. 17 декабря 1792 г. перед Неаполем появилась французская эскадра. Уже боялись худшего, но флот ушел без боя. Вернется ли он?

Все содрогнулись от жуткой новости о казни Людовика XVI. «Какой гнусный народ!» – Мария Каролина волновалась о сестре, заключенной в Тампле. – Всякий раз, стоило ей услышать какой-нибудь шум или крик, или когда в комнату входили, моя бедная сестра становилась на колени, молилась и готовилась к смерти. Бесчеловечные скоты, окружавшие ее, потешались». А тем временем к страданиям неаполитанской королевы постоянно добавлялись новые испытания. Вопреки воле Фердинанда, желавшего придерживаться нейтралитета, Мария Каролина заставила королевство войти в коалицию во главе с Англией. Союзный договор подписали 12 июля 1793 г. Неаполь прекращал все торговые отношения с Францией и должен был открыть порты английскому флоту. В соответствии с этим документом, капитан Нельсон в сентябре обратился к неаполитанским судам за поддержкой, чтобы оборонять Тулон от французских роялистов. Но блестящий офицер-артиллерист по имени Бонапарт захватил форт, который удерживал порт, провел бомбардировку вражеских судов на рейде и занял город. Английскому флоту пришлось поднять якоря, и неаполитанцы вернулись на родину.

Якобинские интриги в столице королевства Двух Сицилий, продовольственный кризис, страх увидеть, как вернулась в бухту французская эскадра ничего не значили в глазах Марии Каролины. Последняя беременность стоила ей многих сил, помимо этого королеву печалила потеря ребенка. Новость о том, что 16 октября 1793 г. казнили ее сестру Марию Антуанетту – с которой они детьми играли вместе в Вене – подкосила Марию Каролину окончательно. Ее охватила ненависть к парижским цареубийцам: «Я желаю, чтобы этот бесчестный народ изрубили на куски, стерли с лица земли, опозорили, не оставя от него ничего, по крайней мере в ближайшие пятьдесят лет. Надеюсь, что божественный гнев обрушится на эту Францию». Под гравюрой с портретом любимой сестры королева написала: «Я буду мстить до гроба». И до самой смерти не утихла ее скорбь, не зарубцевались раны.

Тем не менее неудачи и страдания не укротили неуемную энергию Марии Каролины. «Господу угодно покарать нас, – снова написала она. – Но, пока в моей лампе остается масло, я буду выполнять свой долг». Поступали дурные вести: в конце 1793 г. Коалиция[118] терпела одно поражение за другим. Было и отчего гневаться: Генуя объявила о нейтралитете, зять королевы эрцгерцог Тосканский питал слабость к Франции. Казалось, сам Везувий записался в союзники постылой Республики: в июле 1794 г. страшные извержения, сопровождавшиеся землетрясением, посеяли в стране панику. Мария Каролина была несокрушима. «Я буду скорбеть, – повторяла она, – но выполнять свой долг до самой смерти».

Утешительницей королевы явилась ее новая фаворитка леди Гамильтон. Эмме, которая была поначалу любовницей, а затем стала женой английского посла в Неаполе Уильяма Гамильтона, едва минуло 30, и многим кружили голову ее «небесная» красота, талант певицы, искусство изображать в «позах», завернувшись в драпировку на манер греческой статуи, шедевры самых известных художников античности. Ее обожал немолодой муж, которым она крутила, как угодно, и восхищалось небольшое неаполитанское общество. Леди Гамильтон стала доверенным лицом Марии Каролины и ее неразлучной подругой. Во дворце, в театре, на публичных прогулках красавица Эмма была подле королевы. «Уже долгое время, – говорила та, – я живу возле нее, и наша близость длится больше двух лет». Враги королевы были даже уверены, что двух женщин соединяет сапфическая любовь. Но в те трудные времена их связывала в первую очередь политика. Леди Гамильтон признавалась в одном из писем: «В результате ситуации, в которой я тут нахожусь, я попала в политику. [Королева] любит Англию и выказывает большую привязанность нашему ведомству; она желает продолжать войну, поскольку это единственное средство извести отвратительную банду французов»[119]. Обеих женщин одолевала ненависть к революционной Франции.

Мария Каролина не любила всех, кто заключал какие бы то ни было договоры с ее врагом. А победы, которые одну за другой одерживала Франция (оккупация Бельгии, Ниццы и рейнских стран) разбили Коалицию и заставили ее участников хором молить о мире. Пруссия, Голландия, а затем Испания подписали каждая в период с апреля по июль 1795 г. по договору с Республикой. Из противников Франции оставались только Англия, Пьемонт, Австрия и Неаполь. Мария Каролина злилась на испанского короля Карла IV, которого она всегда терпеть не могла, и не утруждала себя подбором слов: «Испания показывает себя дурно… Она спекулирует миром… Она потеряна, обесчещена для друзей и врагов». Эти твердые решения предназначались и для тех, кто, в свою очередь, поддавался аналогичному искушению заключить мир. Мария Каролина старалась как можно громче заявить о своем негодовании, поскольку она успела понять, что, соблюдая максимальную секретность, Фердинанд и министр Актон уже пробовали обсуждать с французскими дипломатами сепаратный мир. Ее успели обойти король, которому было милее спокойствие, нежели дальнейшее сопротивление врагу, и его первый министр, в очередной раз показавший свою неблагодарность. «Я от всего сердца желаю, чтобы ничего не изменилось», – отчеканила Мария Каролина.

Тайные переговоры, проводимые Фердинандом, сорвались. В Париже в октябре 1795 г. распался Конвент, уступив место Директории. От этого нового правительства Мария Каролина не только ничего не ждала, но и предостерегла сторонников мира против видимости перемен. «Совет Пятисот или Конвент, Директория или Комитет общественной безопасности, одетые кто в синее, кто в зеленое – это все, – говорила королева, – одни и те же люди, одна и та же система, одни и те же демократические принципы… Мысль о заключении мира с Республикой убивает меня». Для Марии Каролины, как позже для Клемансо, Французская революция была равносильна преступлению.

«Дело – дьявольское», но человек – великий

Вопреки Фердинанду, королева собиралась остаться в вой не вместе с Австрией и Англией. Это намерение плохо сочеталось с той блестящей кампанией, что провел в Италии молодой французский генерал 28 лет от роду. За считанные недели Наполеон Бонапарт во главе армии из «голых и голодных» солдат разбил пьемонтцев и австрийцев. 15 мая 1796 г. он вступил в Милан, и, по словам Стендаля, показал «миру, что спустя много столетий у Цезаря и Александра появился преемник»[120]. Ошеломленные столь неожиданными поражениями, король Пьемонта и Сардинии, герцоги Пармы и Модены тут же взмолились о перемирии. Где остановятся французы, кто станет их новой жертвой? Бонапарт уже звал армию идти дальше: «Да, солдаты, вы хорошо потрудились, но разве у вас не осталось больше никаких дел? Не скажут ли о нас, что мы сумели победить, да не сумели воспользоваться плодами победы?» Итальянская армия рвалась к Флоренции и Риму. Пощадила ли она Неаполь?

Впервые так много опасностей одновременно пошатнули решимость Марии Каролины, но она взяла себя в руки при страшной мысли, что королю придется договариваться с удачливым генералом. Фердинанд беспокоился. Его кавалерийские полки воевали на стороне австрийцев, что могло рассердить французов. Подобно другим итальянским монархам, король Неаполя попросил мира и получил его. Франция поставила вполне приемлемые условия: увести неаполитанские войска с севера Италии и отозвать корабли, плавающие вместе с английским флотом. Эти уступки – мягкие, если сравнивать с теми, что были заключены с папой – Мария Каролина тут же сочла непомерными: «Это [перемирие] – на руку этим несчастным, которые только и желают, что разграбить и разорить Италию». Дипломаты короля Фердинанда старались превратить перемирие в договор о мире, но ни одно из условий, выдвинутых Парижем, не нашло одобрения у королевы.

Снова между супругами возник разлад. Король стремился как можно скорее разрешить вопрос о мире и вернуться к внутренним делам страны. Мария Каролина беспокоилась, неистовствовала, воображала, как французы опять потребуют чего-то чрезмерного, столь же неожиданного, сколько жестокого. «Многое еще до сих пор неизвестно. Я вижу, как меня за то, что я женщина, выгонят из Совета. Но это ни к чему не приведет, поскольку, учитывая те доверие и уважение, каким я пользуюсь у своего мужа, чтобы от меня избавиться, надо отправить меня на пенсию и выслать обратно на родину». И в состоянии сильнейшего возбуждения она предрекала: «Я жду, как они выстрелят в меня, ударят ножом или подкинут яд».

Но Марию Каролину не убили, а Фердинанд 10 октября 1796 г. подписал с Францией Парижский договор, требовавший, чтобы Неаполь как можно строже воздерживался от вмешательства в итальянские дела. Портам запрещалось принимать любые военные суда, был заключен торговый договор на выгодных для Франции условиях и (этот пункт был строго засекречен) король обязался выплатить компенсацию в восемь миллионов. Неаполитанские дипломаты хорошо поработали. Фердинанд получил повод для переговоров. Бонапарт еще щадил Неаполь. Мария Каролина смирилась: «Нельзя сказать, что договор позорный или дурной. В любом случае, для меня он прискорбен… но тут хотят мира любой ценой – из страха, лени, себялюбия, скупости, общей нехватки смелости и силы». Этот шквал упреков предназначался мужу королевы?

Успех способствовал Бонапарту не только на полях сражений, но и на дипломатической арене. Папе римскому пришлось подписать с ним договор, куда более кабальный, нежели неаполитанский, а австрийцы в Кампо-Формио (октябрь 1797 г.) сдались на милость победителя. В своей корреспонденции королева не могла не признать, что теперь восторгается Бонапартом, и щедро сыпала восхвалениями: «Он – Аттила, бич Италии, но я питаю к нему искреннее уважение и глубокое восхищение. Это самый великий человек из рожденных за последние столетия… Я хотела бы, чтобы Республика рухнула, а Бонапарт остался».

Постоянно перечисляя достоинства французского героя, Мария Каролина методом от противного показывала, чем обделен ее собственный супруг: «Счастлива страна, которой правит подобный человек! Нет нужды бояться, что ее победят или завоюют». И королева объявила, что такой человек достоин подражания. «Но для этого необходимо обладать его талантом, его характером, его волей, его силой, его гением… Ведь воистину великий человек не оглядывается на министров и государей с представлениями ничтожными, узколобыми». Фердинанд IV рядом с таким полководцем казался карликом. «И я говорю, что когда он умрет, следует истереть его в порошок и дать по горсти каждому из государей… и будет от этого польза». Если Мария Каролина и вправду думала вручить сей волшебный порошок правителям, подписавшим мир с победоносным генералом, то, несомненно, первую порцию получил бы Фердинанд.

Этот король был всегда готов вести переговоры, и Марии Каролине представился новый случай насолить его политике. Местом действия стал Рим, где папские войска подавили разнообразные выступления якобинцев. Париж уже приказал генералу Бертье промаршировать по Вечному городу. Пий VI должен был покинуть Ватикан и укрыться в Сиене. 15 февраля 1798 г. провозгласили Римскую республику. Неаполитанские войска были приведены в состояние боеготовности и размещены у границ. Франция возмущенно заявила, что желает мира, и сочла эти военные предосторожности проявлением неприязни. Новый французский посол, некто Гара, отправился в Неаполь, чтобы получить разъяснения, подписать торговый договор, о котором было условлено шестью месяцами ранее, а также изучить обстановку при Дворе на предмет дружбы двух стран. Фердинанд был открыт для подобных переговоров и расположен к заключению союза с Францией. Мария Каролина стала ему в очередной раз возражать: «Торговый договор не обязательно влечет за собой заключение договора о союзе». Королева не только не желала сокращать вооруженные силы в своих владениях, но хотела вызвать «народную ненависть, ибо это единственная преграда и единственный заслон, которые мы можем противопоставить их враждебным намерениям, их аппетитам, их попыткам грабежа». От такой линии поведения она не отходила никогда: «Всегда быть настороже и никогда, ни при каких условиях, не заключать с ними союза».

Фердинанд, как всегда, уступил жене: Неаполь не стал разоружаться, отверг предложения Парижа и, напротив, заключил новый оборонный союз с Австрией. Довольная Мария Каролина сделала еще несколько ходов. Она объявила, что, когда французская экспедиция по пути в Египет заняла Мальту, то она совершила акт нападения на Неаполитанское королевство. Английский флот под руководством Нельсона охотился на Бонапарта в Средиземном море, и Мария Каролина решила ему помочь. К ее удовлетворению, 1 августа 1798 г. Нельсон одержал в Абукире блестящую победу, разбив французскую эскадру. В Неаполе адмирала встретили триумфом, а Мария Каролина, восторженная больше обычного, не уставала превозносить его.

Опьяненный победой Нельсон остался в Неаполе, где красавица Эмма Гамильтон стала его любовницей. Он жаждал продолжить войну против французов, выгнать их из Рима и освободить Италию. Фердинанд, как обычно, сомневался. Горячий англичанин сердился: если король «ждет, пока королевство будет завоевано, вместо того чтобы завоевать самому Папскую область, то не надо быть пророком, чтобы увидеть, как королевство уже разрушено, а монархия погублена»[121]. «Этот Двор, – бушевал адмирал, – настолько беспечный, что упустит благоприятный момент». Мария Каролина, как правило, отличавшаяся импульсивностью, на сей раз взвесила все риски военной экспедиции: «Нам остается полагаться лишь на собственные силы, а они невелики, поэтому мы обязаны серьезно поразмыслить»[122]. В Вене королеве советовали поступать осмотрительно, и Мария Каролина последовала совету императора Франца[123].

Фердинанд же, напротив, решил воевать. Он во второй раз вступил в Коалицию – ее как раз создавали Россия и Англия. Короля подтолкнули к этому шагу Нельсон, Гамильтоны и Актон. 24 октября 1798 г. неаполитанские войска, которыми номинально командовал Фердинанд, перешли границу. Поначалу все выглядело своеобразной военизированной прогулкой. Мария Каролина оставалась в Неаполе, в одиночку руководила страной и удостоилась похвалы Нельсона: «А из нее получился великий король». 27 ноября освободили Рим, французы отступили к северу. Но всего через несколько дней армия генерала Шампионне перешла в наступление и разбила неаполитанцев. Фердинанд IV поспешно покинул Рим и удрученно вернулся в собственное королевство. В этой неудаче государь, несправедливый как все трусы, обвинял жену: «Я вам уже говорил, мадам, что наши подданные больше любят танцевать, чем сражаться».

Неудачно он выбрал время для сарказмов: Шампионне, преследуя неаполитанскую армию, вторгся в королевство. Шансов выстоять в вооруженном сопротивлении не было. Наполеон успел нарисовать новую карту Италии. Пьемонт, хоть и сохранял независимость, но все же был оккупирован. На свет появились «республики-сестры»: Лигурийская (со столицей в Генуе) и Цизальпинская; провозгласили Римскую республику. Не захваченными оставались только Тоскана и – до злополучного похода Фердинанда IV в Рим – Неаполитанское королевство. Дни последнего были сочтены в декабре 1798 г. французы с Шампионне во главе подступили к воротам столицы. Падение казалось неизбежным. Королевская семья решила покинуть город. Воспоминания о том, какая трагедия случилась с Марией Антуанеттой в Париже, убеждали Марию Каролину пуститься в бегство. Неаполитанские Бурбоны прихватили королевскую казну и хоть не сразу, но вышли в море 23 декабря 1798 г. на кораблях английского флота[124]. Они собирались найти убежище в другой – островной части – королевства Сицилия.

Неаполь возвращен законным владельцам

Жизненные испытания иногда вынуждают помириться рассорившихся супругов. Однако Фердинанда и Марию Каролину вынужденное пребывание в Палермо, напротив, лишь еще больше разобщило. У королевы иссякли силы. Ей приходилось в одиночку принимать решения, собственноручно проводить приготовления к отъезду, не получая никакой помощи от апатичного как никогда мужа. Во время путешествия жизнь Марии Каролины и ее близких не раз подвергалась опасности из-за страшных штормов, а 6-летний сын королевы принц Альберто умер в пути. В Палермо королева продолжала пребывать в шоке из-за бегства, которое означало поражение. Она постоянно думала о том, как континентальное королевство в январе 1799 г. по воле неаполитанских якобинцев стало Партенопейской республикой (получившей название от древнего имени столицы), последней из «республик-сестер», образованных под патронажем Франции и получивших конституцию на манер французской, принятой в III г.

С Марией Каролиной часто случались приступы тревоги или слезливости, не находившие ни малейшего отклика у ее супруга. Его больше интересовала дичь, водящаяся в лесах Сицилии, чем возможность отвоевать обратно собственные владения на полуострове. Казалось, что Фердинанда совершенно не задевало происходящее, и Мария Каролина писала, что ему «нравится находиться в безопасности, выходить в свет, посещать театр, ездить в леса, он совершенно не огорчен… Его ничего не удручает… он не думает, что наши доходы сократились на три четверти, что мы обесчещены, несчастны и втянули в свою беду других». Неаполь захлестнула анархия, опасность подстерегала со всех сторон. Австрия оставалась глуха к мольбам о помощи Марии Каролины. Две области – Апулия и Калабрия – сохранили верность монархии и ожидали от своего короля жеста поддержки, а Фердинанд каждый вечер развлекался в опере или на костюмированном балу, был весел и всем доволен, не давал аудиенций, не наносил визитов и злился, если кто-нибудь заговаривал с ним об оставленной столице.

Мария Каролина, напротив, развела вдвойне бурную деятельность. Она писала письма своему зятю императору Францу II, советовала королю поддерживать союзные отношения с Россией и Турцией[125], показаться в Калабрии, поехать в Мессину, созвать парламент в Палермо с целью укрепления лояльности сицилийцев, вести себя как подобает королю и отцу… «Я предложила сотню вещей, без которых Неаполь будет потерян навсегда… но нет, нет… театр, столица, забавы, развлечения! Ничего не делается!» Бездействие короля выводило Марию Каролину. Она страдала от суровой зимы, когда снег валил безостановочно. «Никогда, – признавалась она, – я не знала такого холода. Ни одно окно нельзя закрыть… у меня насморк и жар, от них помогает только опий». Фердинанд ничуть не беспокоился: «Король в превосходном состоянии, я ему завидую. Происходящее его совершенно не волнует. Раздражает его лишь то, что он постоянно видит меня в слезах». Супруги избегали друг друга. Неужели Мария Каролина утратила все влияние?

Слезы королевы сделали свое дело или просто Фердинанд очнулся? Вскоре он начал отвоевывать Неаполь у якобинцев. Руководство контрреволюционным движением королевская чета доверила совершенно неожиданному кандидату. Прелат и кардинал Фабрицио Руффо, калабриец по происхождению и народный вождь, предложил поднять восстание в Калабрии, сохранившей верность монархии, и оттуда начать восстановление королевской власти в Неаполе. Момент был выбран отлично. В Италии росло сопротивление французской оккупации: мнимые освободители угнетенных народов на самом деле жили за счет страны. Грабежи и вымогательства замарали знамена свободы. Нарушения общественного порядка не встречали доброжелательного отклика у местного населения; особенно плохо оно относилось к выпадам против католической церкви. Волнения вспыхивали с самой первой итальянской кампании 1796 г. Когда в 1799 г. война началась снова, и французы стали терпеть поражения, ветер мятежей снова задул в Тоскане и южной Италии.

Кардинал Руффо объединил недовольных из крестьян и духовенства и повел контрреволюционное движение во имя «святой веры», сторонники которого получили прозвище «санфедисты». Он одержал победу над республиканцами, те сдались ему 19 июня 1799 г. Партенопейская республика просуществовала еще полгода. Настало время репрессий, слепых, жестоких, нескончаемых. Ими руководила из Палермо королевская чета, в которой на сей раз царило единодушие. «Ни перемирия, ни прощения, ни договоров с нашими негодяями», – возвестила Мария Каролина накануне полной капитуляции якобинцев. Фердинанда тут же охватила жажда мщения.

Мнения короля и королевы совпали ненадолго. Ферди-нанд приказал Высшему суду придумать показательное наказание для мятежников, но лично участвовать в работе отказался. После капитуляции Мария Каролина стала нажимать на мужа, чтобы он немедленно вернулся в Неаполь. Он отказался. Когда же в июле Фердинанд с неохотой решил возвратить себе столицу, он отправился туда на кораблях Нельсона, но по прибытии на место сходить на землю не стал. В течение почти месяца, находясь на судне, он требовал усилить репрессии, а потом отбыл обратно в Палермо! Он, видите ли, не мог пропустить осеннюю охоту!

Мария Каролина мечтала полностью восстановить прежний режим в своих владениях, Фердинанда же нисколько не тянуло отвоевывать Неаполь; его устраивало играть в домашнего тирана в Палермо. «Королем, – писала его жена, – невозможно руководить. Он ничем тут не занимается: леса, охота… У него нет ни принципов, ни правил, он самодур, озлоблен чуть ли не на весь мир, он творит немыслимые вещи, и никто не осмеливается сказать ему хоть слово поперек… Он и слышать не желает о том, чтобы возвратиться в Неаполь, говорит, что хочет умереть здесь, что не станет покидать Сицилию. Это сущая беда». Палермо для Фердинанда обладал привлекательностью Капуи.

Марии Каролине было на Силиции нехорошо. Она призывала действовать, но Фердинанд не реагировал. Королева просила также у английского короля оставить в Неаполе Уильяма и Эмму Гамильтонов. Тот из чувства противоречия отказал ей. После стольких лет под солнцем Италии, подле самых драгоценных памятников античности немолодого посла отозвали в Лондон. И даже командование Нельсона подошло к концу. Королева рисковала остаться на Сицилии в полном одиночестве. А тут Фердинанд отказывался взять Неаполь назад! Причиной тому стала его любовь к спокойствию. Впрочем, имел место и страх столкнуться с недовольством разгневанных неаполитанцев. Один английский дипломат говорил: «Правда в том, что Его Величество умеет очень чутко чувствовать опасность. Иными словами, он трусоват».

Семья не приносила Марии Каролине ни капли утешения. Когда французы заняли Неаполь, она не дождалась никакой помощи от зятя императора Франца II. Королева старательно заботилась о своих детях; как раз пришла пора пристроить замуж дочерей. Но останься она в Палермо, шансы найти подходящих женихов ничтожно малы. И королева решила вернуться в Вену: для поиска выгодных партий было необходимо дипломатически сблизиться с Австрией. Мария Каролина оставила мужа в Палермо и в июне 1800 г. отправилась в родной город. На дорогу до Шёнбрунна ушло два месяца. Королева встретилась со старшей дочерью Марией Терезией и внуками. Вопреки ожиданиям, ее постигло разочарование. Зять держался особняком и не ладил с женой. Ему дали понять, что теща в Вене задержится. Мария Каролина расплакалась и, поддавшись чувствам, написала решительные слова: «Я вижу, что меня избегают, что моя родня от меня открещивается, что меня считают ответственной за все». Или: «Моя дочь объявила о желании, чтобы я ушла… Она ненавидит нас – и своих сестер, и меня, – и она настраивает против нас своего мужа. Отныне она умерла для меня».

Мария Каролина отказывалась понимать причины, заставлявшие Франца II старательно избегать любых союзов с Неаполем против французов. Столкнувшись в Баварии и Италии с французскими армиями Моро и Бонапарта – успевшего вернуться из Египта и стать Первым консулом – Австрия терпела одно поражение за другим: при Маренго в июне 1800 г. (как раз тогда Мария Каролина уехала из Палермо в Австрию, и именно это усложнило маршрут) и в Хоэнлиндене в декабре. Что оставалось австрийскому императору, кроме как добиваться мира? Прямолинейность и радикальность неаполитанской королевы доходили до безумия. И чуть ли не на следующий день второй Итальянской кампании французская армия заняла часть неаполитанских владений.

В январе 1801 г., не в силах сопротивляться французам и дальше, Австрия подписала договор о перемирии и стала вести переговоры о мире, каковой и был заключен в феврале в Люневиле. А тем временем Фердинанд из Палермо велел старшему сыну Франциску тоже подписать соглашение о перемирии. Мария Каролина была вне себя от злости, называла документ позорным и осыпала насмешками тех «героев», что его утвердили. «Я больна от ярости…, – писала она. – Я решила не возвращаться сейчас в Неаполь, ибо умру там от скорби». Не меньше горя испытала она, когда эрцгерцог Тосканский, второй ее зять, потерял Тоскану, которая вскоре стала королевством Этрурия. И в довершение, ее собственный муж в марте подписал мирный договор, вынуждавших королевство Обеих Сицилий отказаться от определенных земель, закрыть порты для английских судов и согласиться на оккупацию Абруццо и области Отранто французскими войсками. Марию Каролину это добило окончательно. «Позорный договор», «унизительная, жестокая подлость», «гибельный мир»… Ей не хватало слов. «Я невыносимо краснею и мне страшно стыдно… Неаполитанское королевство потеряно».

Россия Александра I и даже Оттоманская империя заключили с Францией мир. Вслед за ними Англия в марте 1802 г. подписала в Амьене договор. А тем временем французская армия начала занимать неаполитанские территории. Бонапарт уже победил. Вся Европа радовалась миру, пришедшему на смену десяти годам войны. Но Мария Каролина в Вене не разделала это ликование. Фердинанд мог хотя бы вернуться в Неаполь. Месяцами жена побуждала его к такому шагу, дабы «в столице, наконец-то, был государь, которому положено там находиться».

27 июня 1802 г., через три с половиной года отсутствия Фердинанд IV прибыл в столицу, где незлопамятные горожане бурно приветствовали его. Разве он не король лаццарони? Его супруга покинула Вену и приехала к мужу 17 августа того же года, но столь же восторженного приема не удостоилась: «Меня встретили и приняли поистине дерзко». Чета воссоединилась. Королева нашла, что Фердинанд стал «более честолюбивым, деспотичным и горделивым». Сразу после прибытия Марии Каролины, монарх в одиночестве отправился во дворец в Казерте, что к северу от Неаполя, и в тамошние загородные резиденции с единственной целью, как рассказывал французский посол Шарль Алкье, «удалиться от женщины, чей нрав стал ему невыносим… Их разлад был откровенно заметен, они держались друг с другом холодно и скованно и даже не скрывали этого».

Из-за пребывания в Австрии влияние Марии Каролины ослабло. Оказавшись снова дома, она попыталась вернуть его, участвовала в Совете, высказывалась твердо, сообщала свои мнения, как всегда категоричные. Она терпеть не могла министра Актона, наушничавшего королю. Мария Каролина попыталась отослать его, но Фердинанд не позволил. Значит, политическая карьера нашей героини подошла к концу? Алкье хотелось бы в это верить: «Она была бы безупречной женщиной, если бы ограничилась ролью жены и матери, но природа диктовала ей иное, а привилегии высокого ранга лишь усиливали природную страстность». А у короля, получается, «веления природы» ограничивались любовью к охоте? Фердинанд опять прекратил заниматься делами, с нежностью вспоминал жизнь в Палермо и без меры предавался излюбленным развлечениям. Заброшенную мужем королеву потянуло к красивому и молодому французскому офицеру-иммигранту, воспитателю ее последнего из сыновей маркизу де Сен-Клеру. Видя, что Фердинанду совершенно не интересны обязанности монарха, Марии Каролине не терпелось забрать бразды правления государством. Алкье пишет: «Власть целиком и полностью перешла в руки королевы. Государственные секретари отчитывались только ей. Король получал сведения о событиях во время получасовой аудиенции, каковую королева условилась проводить с ним по понедельникам, и ради этого ей пришлось искать его по загородным домам, в которых он жил». Такое «политическое животное», как Мария Каролина, даже будучи раненым, боролось до последнего.

«Правление неаполитанской династии подошло к концу»

Жизнь неаполитанской королевы оказалась, как выразился современник «сплошным утекающим дымом». Добавляли, что жизнь короля – долгий политический сон. И Марии Каролине, и Фердинанду наполеоновская эпопея принесла еще много мучений. Фердинанд, отличавшийся то ли непобедимым оптимизмом, то ли совершенной слепотой, привык к ним, а для пылкой Марии Каролины они стали адом.

У неаполитанских властителей имелись все основания бояться Франции. Хозяина нельзя обмануть безнаказанно. Официально сохранявшее нейтралитет неаполитанское королевство в реальности поддерживало тесные связи с Англией, уже десять лет как представлявшей собой главного врага Республики. Тайное соглашение, заключенное с Лондоном, предусматривало, что страна вступит в войну, едва представится случай, и позволит британскому флоту использовать Мессину в качестве базы. Не потому ли Бонапарт, надлежащим образом проинформированный секретными службами, в 1803 г. решил оккупировать Апулию, что явилось весьма болезненным ударом для государства, и без того испытывающего финансовые затруднения. Фердинанд и Мария Каролина попытались, каждый на свой манер, в двух письмах склонить Бонапарта к милосердию. И получили хлесткий ответ: «Я уже решил считать Неаполь страной, где правит министр-англичанин [он имел в виду Актона]».

Как только королевство приготовилось войти в коалицию против Франции, Париж разгадал эти намерения. Наполеон немало возмутился двоедушием неаполитанского правительства, которому он адресовал немало извещений и предупреждений. «Редчайшее и необычное явление» – новый французский император дублировал официальные письма Фердинанду посланиями к королеве, где выражался куда непосредственнее[126]. В общении с королем, которому не нравилось, что вновь возникшие затруднения на международной сцене мешают ему предаваться любимым развлечениям, Наполеон выражался дипломатично, умиротворяюще, но иногда добавлял, как может позволить себе монарх с монархом: «Если Ваше Высочество позволит мне заметить, ему дают дурные советы». С Марией Каролиной он вел себя куда менее почтительно и намного жестче, предлагал ей вспомнить, как она уже однажды потеряла свое королевство. Новая военная авантюра может стать для нее фатальной. «Пусть Ваше Величество выслушает одно пророчество, – писал Наполеон, – пусть выслушает спокойно: в первой же войне, причиной которой она станет, она и ее потомки потеряют корону».

В мае 1805 г. Наполеона короновали в Милане королем Италии, и это встревожило неаполитанских Бурбонов. Несмотря на уверения в нейтралитете, выставив себя на посмешище, они кинулись к Лондону[127], а также затеяли переговоры с Россией, в итоге которых 10 сентября 1805 г. был создан союз. В этот день царь заключил договор с Англией, а Австрия выразила намерение присоединиться к Коалиции. И одновременно, погрязший в лицемерии Неаполь согласился обсудить с Наполеоном договор о нейтралитете, который подписали 22 сентября. Эта двойная игра, которая подошла к концу с вступлением Неаполя в третью коалицию 19 ноября на стороне Австрии и России, финансово поддерживалась Лондоном.

Это стало возможным благодаря тому, что между супругами не было согласия. Фердинанд приказал начать диалог с русскими дипломатами. Мария Каролина связалась с самим Талейраном[128] в Париже. Но в самый разгар переговоров король бросил то, что сам же начал. Под предлогом, что из-за нездоровья вынужден отбыть в одну из загородных резиденций, «он подготовил циркулярное письмо для всех министров и уехал. В этом письме, уверяла королева, он велел им во всем слушаться меня… пока он сам будет развлекаться».

Опрометчивая до безрассудства Мария Каролина жаждала войны. Из-за ненависти к Франции, темперамента и желания потягаться с этим «корсиканским мерзавцем», с этой «корсиканской собакой». Она с радостью встретила первый русский отряд в неаполитанском заливе, приветствовала высадку английских солдат. Фердинанд проявлял боuльшую осмотрительность и реалистичность. После прибытия союзных подкреплений в неаполитанцах с новой силой вспыхнула надежда: Франция только что потерпела сокрушительное поражение в Трафальгарском сражении (21 октября 1805 г.), в котором встретил свою смерть Нельсон. Но неаполитанские монархи упускали из виду, что Наполеон накануне выиграл у австрийского генерала Мака битву под Ульмом, вступил в Вену и направился в Моравию. Королева Неаполя загорелась мыслью о подготовке к войне, когда осознала поражение русских и австрийцев под Аустерлицем (2 декабря 1805 г.). Новость об этом произвела эффект вулканического извержения. Подавленность овладела правительством, когда оно узнало, что австрийский император Франц II попросил о перемирии, и в Пресбурге был подписан мирный договор на условиях, навязанных Вене Наполеоном.

Мария Каролина, охваченная стыдом, напрасно старалась молить «французское чудовище» о милосердии. Через несколько дней после Рождества вышел императорский вердикт: «Солдаты!… Правление неаполитанской династии подошло к концу. Ее существование несовместимо со спокойствием в Европе и честью моей короны. Идите, швырните в море эти жалкие батальоны морских тиранов, если они осмелятся вас дождаться! Покажите миру, как мы караем клятвопреступников! Поскорее сообщите мне, что вся Италия покорилась законам Империи и моих союзников!»[129] Все были уверены: неаполитанское королевство будет захвачено, его дни сочтены.

Одна против всех

Во многом можно упрекнуть Марию Каролину: в безрассудстве, интриганстве, нетерпении, безрассудной экзальтированности, жгучей ненависти, толкании других на ошибки, бестактности, не вовремя предложенных идеях, неудачных решениях. Но королева была натурой цельной. И ей были присущи и положительные качества, и недостатки. Марии Каролине не доставало политической тонкости, но решительный отказ склониться перед врагом придавал ее поступкам благородство великих дам Фронды. С приходом оккупационных войск французов она стала оказывать сопротивление, беря пример со своей матери, императрицы Марии Терезии, выступившей в 1741 г. против врага.

В первые январские недели 1806 г. сорок тысяч человек под командованием Жозефа Бонапарта, старшего брата императора, приготовились вступить в королевство, по которому уже разбрелись англо-русские войска, отвечающие за оборону. «Это позор, каковой нельзя выразить словами, – возмущалась королева. – Моя англомания кончилась». Королевству оставалось рассчитывать только на себя. Даже от короля не было проку. Не успел французский авангард приблизиться к границе, как Фердинанд в ночь с 23 на 24 января в очередной раз сбежал из Неаполя на Сицилию. Королева осталась в столице и взяла на себя королевские полномочия, которые ей приходилось делить с сыном Франциском, имевшим титул «главного наместника и главнокомандующего королевства».

Король пребывал «в отчаянии», его жена «жертвовала собой, чтобы спрятать государя в надежном месте», т.е. на Сицилии. И как, написала Мария Каролина, он «с готовностью на это согласился». Такой странной была эта чета, уже более тридцати лет правившая королевством и сдавшая столицу врагу семью годами ранее. Мария Каролина не сдавалась. Впрочем, северная граница уже перешла в руки завоевателя. Зато в Абруцции и Калабрии население должно было подняться против неприятеля. «Это безумие!», – писали ей дети, боявшиеся за свою жизнь. Французская армия шла вперед, не нанося ни одного удара. Вот уже знать принесла присягу Жозефу Бонапарту. Для Марии Каролины было потеряно все, кроме чести. И она тоже 11 февраля отплыла в Палермо. По крайней мере она не сбежала первой. Через четыре дня Жозеф Бонапарт вступил в Неаполь. Он не встретил и малейшего сопротивления.

Уже в марте Наполеон пожаловал Жозефу неаполитанскую корону, но в июле 1808 г. ему пришлось уступить ее Мюрату (эту политическую чехарду высмеял Шатобриан), а королевская семья тщетно пыталась худо-бедно устроиться в Палермо. Мария Каролина мечтала о реванше и приходила в отчаяние от известий о новых победах французского императора и обрадовалась, когда Бонапарт увел из ее владений часть войск, чтобы укрепить армию, занятую боевыми действиями. Останется ли в безопасности сицилийское пристанище Марии Каролины и Фердинанда? Наполеон перекраивал карту Европы, присоединял к Франции новые территории, а теми, что не аннексировал, все равно правил, превращая государства в протектораты, ставил немецких герцогов во главе королевств, раздавал короны тем, кто был ему верен, отнимал престолы у старых династий. Император Священной Римской империи Франц II уже вкусил последствия германской политики Франции: он отрекся от своего титула и стал просто императором Австрии. Бурбоны остались только в Тоскане и Испании. В ноябре 1807 г. пришлось покинуть Флоренцию, а в мае следующего года низложили вторых[130]. Судьба Фердинанда и Марии Каролины целиком и полностью находилась в руках Наполеона.

Не имея возможности отвоевать столицу, неаполитанские правители должны были защитить от французских аппетитов землю, где они нашли убежище. Наполеон потребовал отдать Сицилию Жозефу, новому королю Неаполя. В Палермо они с опозданием, из чужих разговоров узнали о намерениях врага. Каждый день дворец наводняли то слухи, то их опровержения, то ложные вести. Низложенную королевскую чету уверяли, что император то думает пожаловать ей крошечное княжество в северной Германии или в Далмации и даже Албании, то не собирается дать ей ничего. Более вероятными казались разговоры, что Наполеон планировал завоевать Сицилию, единственные укрепления которой контролировал английский флот, намеревавшийся сохранить господство на Средиземном море.

Фердинанд и Мария Каролина по-разному реагировали на эту угрозу. Первого, казалось, жизненные перипетии не трогали. В дневнике одной из дочерей четы Марии Амалии, будущей французской королевы есть немало записей, навеянных постоянными страхами матери и детей: «Наше положение – отчаянное». А также рассказывающих о мирных занятиях, коим предавался король: «Мы пошли встретиться с папой и нашли его в превосходном здравии, довольным охотой»[131]. А ведь тревог, обманов, затруднений было немало.

Стоило ли всерьез рассчитывать на содействие англичан в возвращении Неаполя? Походу в Калабрию, который предпринял летом 1806 г. генерал Джон Стюарт, поначалу сопутствовала удача, но затем он провалился. Возможно ли было ожидать помощи от России? По условиям Тильзитского мира (июль 1807 г.) царь Александр стал союзником Наполеона и признал все французские завоевания, в том числе и захват неаполитанского королевства. Беда не приходит одна. Россия объявила войну Англии, и Сицилия, состоявшая в союзе с англичанами, оказалась втянута в боевые действия против царя. К Австрии же, державшейся после Аустерлица, тише воды, ниже травы, Мария Каролина отныне питала презрение. Ведь император имел наглость обратиться в письме к Фердинанду с одним лишь титулом – «король Сицилии». Более того, «французский императришка», как прозвала его Мария Каролина, в апреле 1810 г. не отказался отдать свою дочь Марию-Луизу – Габсбургскую! – корсиканскому чудовищу в качестве «постыдной наложницы [sic] для негодяя, покрывшего себя всеми преступлениями, на которые способен человек».

В конце концов, даже Англия стала раздражать королеву, которой повсюду мерещились предатели. «Матушка, – писала Мария Амалия, – разразилась перед нами ужасающей вспышкой гнева на англичан и говорила, что давно знала, что они отнимут у нас Сицилию, что предадут нас самым подлым образом». У Марии Каролины больше не осталось союзником. Принять помощь англичан она больше не могла.

Жених Марии Амалии герцог Орлеанский, будущий Людовик-Филипп I, которого королева приняла с большой неохотой, предостерег ее от намерения повысить налоги. И они тут же разругались.

Мария Каролина только и делала, что злилась, сходила с ума, язвила, сыпала упреками. Она изводила тех, кто окружал ее, раздражала даже самых терпеливых своих близких. В конце концов, вулканический темперамент королевы начал угрожать ее здоровью? 16 сентября 1811 г. она на целый день потеряла сознание из-за приступа конвульсий. Провели соборование. Мария Каролина выкарабкалась, но была очень слаба. Ей регулярно давали опиум, и он создавал иллюзию улучшения. Но вскоре последовали новые заболевания.

Никогда еще чета не была настолько разобщена. Супруги жили в отдельных резиденциях, и Фердинанд подумывал «бросить все, передать управление сыну Франциску и уехать в Англию на покой». Король жаловался, что ему не позволили отречься от престола, когда он хотел, а потом делал вид, что не хочет больше ничего слышать или обсуждать. Он жил в загородных домах, не возвращаясь в Палермо и заранее давая одобрение решениям, которые принимали жена или сын. Однако в январе 1813 г. он изменил отношение, снова взялся за управление страной и объявил, что желает оставаться государем. Тут же, как вспоминала дочь, «произошла бурная сцена между королем и королевой, которой он запретил даже говорить о делах. Разгневанная матушка ушла к себе».

Атмосфера ухудшалась. Королева хотела прибрать к рукам весь мир и жаждала наказать всех, кто хоть в чем-то виноват: английского посланника лорда Бентинка, сицилийцев – «плохую копию французов, которых поддерживают англичане», собственного сына Франциска, которого в июне 1812 г. Фердинанд назначил «наместником всего королевства с полномочиями alter-rego». Казалось, Марией Каролиной овладело безрассудство. «Матушка, – рассказывала Мария Амалия, – только и делала, что плакала, рыдала и говорила, что запрется в склепе и никогда оттуда не выйдет, чтобы не слышать, как после стольких лет ее гонят из родного дома, что Франциск вонзил ей кинжал в сердце и окружил ее шпионами».

Мария Каролина становилась все надоедливее. Лорд Бентинк полагал, что ее необходимо отправить домой; того же требовали сицилийские бароны. В марте 1813 г. Фердинанд написал ей письмо, где просил уехать: «Как друг я вам советую, как муж прошу, как король вам приказываю». Марии Каролине, волей неволей, пришлось собираться в путь. Из-за нездоровья отъезд пришлось задержать, однако 14 июня 1813 г. королева взошла на корабль. Накануне она симулировала острую зубную боль, чтобы еще хоть чуть-чуть задержаться на острове. Капитан подошел к ней на набережной, показал на часы и объявил, что если через тридцать минут королева не поднимется на фрегат, он уйдет без нее[132]. Плыть предстояло в Вену.

Минуя остров Закинф, где Марии Каролине пришлось выдержать карантин, Стамбул, Черное море, Россию и Польшу, королева месяцев через восемь прибыла в австрийскую столицу, пережив штормы на море, снегопады и поломки кареты на земле. Иногда Марию Каролину, как подобает по рангу, принимали в замках, стоящих на маршруте. Несколько раз она останавливалась в сомнительных гостиницах или скрывалась от бурь в лачугах, состоявших всего из одной комнаты. И там она «не показала ни удивления, ни отвращения». Королева с радостью узнала, что Наполеон потерпел поражение в Лейпциге, и союзники вошли во Францию. 2 февраля 1814 г. она разместилась в замке Хетцендорф, что в парке Шёнбрунн.

Радостные вести поступали одна за другой. Наполеон проиграл во Франции, ему пришлось отречься. Антифранцузская коалиция заняла Париж. Прежние правители снова садились на троны. Внучка неаполитанской королевы Мария Луиза, не стала сопровождать мужа в изгнании на остров Эльбу, получила герцогства Парма и Пьяченца и возвратилась в Вену вместе с сыном, бывшим королем Рима. Но что будет с Неаполем? Австрия заключила союз с Мюратом и перемирие с Англией. В обстановке всеобщей реставрации не представлялось возможным терпеть этого узурпатора в Неаполе. Так заключили между собой французские, английские и русские министры. Мария Каролина имела полное право надеяться, что вернет престол.

В соответствии с ее нравом, она не могла надеяться молча. Мария Каролина вооружилась пером и написала Талейрану письмо, где сообщила об убежденности, что «влияние в Европе, которое Франция вернет себе с полным на то правом, обещает нам, что в связи с заинтересованностью в нас, она поддержит наши законные права». У Марии Каролины были основания для надежд. В конце сентября 1814 г. в Вене собрался конгресс коронованных особ. Он должен был непременно восстановить Бурбонов в Неаполе, как уже восстановили во Франции и Испании. Но провидение распорядилось по-другому. Утром 8 сентября с королевой случился новый удар. Ей было 62 года. Последнему из тех, кто заходил справиться о ее здоровье, Мария Каролина объявила: «Я слишком много пережила».

Фердинанд без Марии Каролины

Как отреагировали на смерть Марии Каролины ее близкие? В Вене чуть всплакнули, но большого траура устраивать не стали. Многие, узнав о смерти королевы, вздохнули с облегчением. Кое-кто даже полагал, что теперь Фердинанду будет проще вернуться в Неаполь. Чтобы не говорили, короля, казалось, это совершенно не тронуло. Всего через три месяца, как Фердинанд похоронил супругу, он вступил – в морганатический брак – с любовницей, вдовой одного неаполитанского князя Лючией Мильяччо, каковой пожаловал титул герцогини Флоридии; она была на двадцать лет моложе его. Мильяччо была приветливой и скромной, как и Фердинанд совсем не питала интереса к политике. Полная противоположность Марии Каролины.

Еще в Палермо король способствовал развалу французской империи в Италии. Парма перешла в руки австрийцев, Генуя досталась прежнему правителю Сардинского королевства, возвратившему престол, Ломбардию получил Евгений Богарне. Лишь Мюрат в Неаполе еще верил в судьбу и мечтал объединить Италию под своей властью. Отречение Наполеона ничего не изменило: Иоахим Мюрат трон сохранил. Но в Вене, конгресс, созванный по инициативе канцлера Меттерниха, дабы восстановить Европу, хотел вернуть Неаполь «законному государю». Триумфальное возвращение императора с Эльбы воодушевило Мюрата, и он повел войска против австрийцев, дойдя до самых берегов По. 2 мая 1815 г. он потерпел поражение в Толентино, отправился во Францию, затем на Корсику. Авантюра одного из самых блестящих кавалеристов империи закончилась в Калабрии, где его расстреляли за попытку, столь же нелепую, сколько отчаянную, отвоевать собственное королевство.

В Неаполе на протяжении нескольких недель потешались над Мюратом и рукоплескали Фердинанду. Все давно ждали, когда вернется старый король. Его сын Леопольд явился чуть раньше него, 22 мая, благодаря австрийской армии и английскому флоту, иными словами, воспользовавшись помощью из-за границы. Фердинанд, тоже приплывший на английском судне, сошел в Портичи 7 июня. Его встретили триумфом, люди ликовали. «Народ Неаполя, – возвестил Фердинанд, – вернись в мои объятья! Я родился на твоей земле. Я знаю и уважаю твои обычаи, твой нрав, твой жизненный уклад». Он снова стал королем лаццарони[133]. Овдовев, Фердинанд словно ожил. Управлять страной он доверил Луиджи Медичи, старому проверенному слуге. Тот получил функции первого министра, а король вернулся к охоте, рыбалке и ложе в Сан-Карло, где он восхищался балеринами, аплодировал Россини и великой Кольбран, знаменитой примадонне. Несмотря на тесные связи с Австрией и Меттернихом, которому Фердинанд фактически позволил установить над своими владениями протекторат, его интересовали лишь отношения между неаполитанским королевством и Святым Престолом[134].

Судьбе было угодно, чтобы правление Фердинанда никогда не проходило спокойно. В июле 1820 г. в Неаполе вспыхнуло восстание, вслед за Испанской революцией, случившейся в Мадриде, и в подражание ей же. Два-три года в королевстве кипело недовольство. Впрочем, ограничивавшееся, по большей части, пасквилями и плакатами. Противников режима объединило тайное политическое общество карбонариев. Они призывали обязать короля ввести конституцию, чтобы таким образом ограничить абсолютизм. Во главе офицеров, которые, среди прочего, были недовольны опекой со стороны Вены, стоял и руководил восстанием генерал Гульельмо Пепе. Мятежники представили Фердинанду проект либеральной конституции. Король был поражен происходящим и вовсе не жаждал создавать новое правительство из карбонариев. Он думал лишь о том, как бы покинуть Неаполь и укрыться под защитой австрийской армии. Меттерних предоставил ему такую возможность. Договорившись с русским царем и королем Пруссии, он пригласил Фердинанда на совещание в Лайбах (современная Любляна), что в Словении. 13 декабря неаполитанский король отплыл в новое изгнание. «В третий раз, – написал Меттерних, – я ставлю Фердинанда на ноги. У него досадная склонность к падениям. Он думает, что в 1821 г. его все еще ждут и жаждут увидеть на троне».

Мир решительно отказывался принимать короля лаццарони всерьез. Когда встала угроза австрийского вмешательства, повстанцы разбежались, и 3 марта 1823 г. императорская армия вступила в Неаполь. Фердинанд, как обычно, не торопился в свою столицу. 15 марта его встретили с большой радостью. Конечно, ему было неприятно видеть, что власть в стране прибрали к рукам австрийцы, и они «проникли повсюду, вмешиваются во все подряд, но он не отказался посетить по приглашению Меттерниха конгресс в Вероне, потом в Венеции. Там он побывал в церкви капуцинов на могиле Марии Каролины. Через девять месяцев он вернулся в Неаполь. Он сохранил превосходное здоровье, его страсть к охоте нисколько не утихла. Но вскоре после очередной вылазки Фердинанд слег в постель с простудой. Он тихо умер в ночь с 3 на 4 января 1825 г. Причиной стал апоплексический удар, как и у той, что была ему женой. Фердинанду было 75 лет, он на одиннадцать лет пережил свою королеву, с которой провел бурные полвека.

«Бич французов»

«У вас перед Революцией были политические связи с королем Богемии и Венгрии, и эти связи противоречили интересам Франции, которая так щедро одаривала вас… Именно вы научили Людовика Капетинга этому искусству глубокой скрытности, при помощи каковой он давно обманывал добрый французский народ… Именно из-за ваших советов и вашей назойливости захотел он бежать из Франции и оказался во главе негодяев, вздумавших извести нашу родину».

Такими словами 12 октября 1793 г. примерно в 6 часов вечера гражданин Эрман, глава революционного трибунала и правая рука Робеспьера, обратился к Марии Антуанетте, которую теперь называли Капетингской вдовой. Она прекрасно понимала, что «тайный допрос» устроили лишь затем, чтобы предъявить ей обвинение. На встрече, предварявшей официальное судебное заседание, которое было запланировано на послезавтра, присутствовали глава трибунала, публичный обвинитель Фукье-Тенвиль и секретарь. Марии Антуанетте было страшно уже сейчас. Эрман не занимался расследованием. Он добивался признания и подбирал такие пункты обвинения, которые позволили бы осудить стоящую перед следователями королеву. Мария Антуанетта все отрицала: «Мне запретили вести какую-либо личную переписку с заграницей, и я никогда не вмешивалась во внутренние дела».

Никогда, продолжала королева, не имела она тайных агентов для переписки с родственниками и не передавала деньги своему брату-императору. Она, пребывая в Тюильри, не готовила заговор против Революции и не подстрекала мужа бежать из страны.

14 числа утром поседевшая и изнуренная королева предстала перед официальными судьями в большом приемном зале Дворца. Ее опять объявили в сговоре с врагом, а также в том, что она расточила «совершенно отвратительным способом денежные средства Франции, заставляла народ лить пот ради своих удовольствий и интриг». Она всем напоминала «Мессалину, Брунгильду, Фредегонду и Медичи [sic]».

Мария Антуанетта ответила достойно: «Я просто была женой Людовика XVI, и от меня требовалось только подчиняться его воле». Прокурор Фукье-Тинвиль заключил, что Антуанетта была «заклятым врагом французского народа», а потом Эрман охарактеризовал ее «соучастницей или даже подстрекательницей большей части преступлений, в которых сочти виновным последнего тирана Франции».

16 октября Марию Антуанетту казнили на гильотине. Значительная часть обвинений, выдвинутых этими судьями, повторяли содержание памфлетов, песенок и пошлых пасквилей, которыми сопровождалось все правление королевы. Ходили истории о преступных влюбленностях Марии Антуанетты и ставилась под сомнение законорожденность ее детей. Ее называли нимфоманкой и лесбиянкой. «У королевы, – писала мадам Кампан, – всегда были какие-то противники». По ее мнению журналист Эбер, чтобы оправдать заключение королевы в Тампль, пытался выставить ее чудовищем, совратившим дофина.

«Если я не отвечаю [на оскорбление], – заметила с негодованием Мария Антуанетта, – то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные гнусные обвинения в адрес матери. Я призываю всех, кто может, явиться сюда».

Главными пунктами обвинения были следующие два: расточение королевской казны, которое стало причиной финансового кризиса в государстве и снискало Марии Антуанетте прозвище мадам Дефицит; и политические интриги, которыми занималась она, иностранная принцесса, урожденная Габсбург-Лотарингская, поскольку, несмотря на то, что была королевой Франции, любила родину куда больше. Она была австрийкой, которая поначалу преданно служила венской дипломатии, а потом звала правителей вражеских государств совершить вторжение во Францию, чтобы уничтожить Революцию и восстановить абсолютную монархию.

Кроме того, Мария Антуанетта чересчур вмешивалась в политику, опустошала государственные сундуки и тратила их содержимое на легкомысленные прихоти, ставила и убирала министров, пеклась исключительно об интересах своей семьи. Говорили, что она злоупотребляла влиянием и вечно помыкала королем. Ведь сказала же Людовику XVI, когда он еще пользовался народной любовью, одна простая женщина через два дня после взятия Бастилии: «Скажите вашей королеве, чтобы она больше не встревала в управление нами».

Нельзя писать историю, ссылаясь на памфлеты. Из всех королев Франции Марию Антуанетту, пожалуй, не любили больше всех. На нее лились потоки совершенно беспочвенной клеветы. «Что же я им сделала?», – простодушно спрашивала она, когда приезжала в столицу, а парижане оказывали ей ледяной прием. Стараниями тех, кто ругал королеву за легкомыслие и неумеренный вкус к развлечениям, и тех, кто считал ее Макиавелли в придворных одеяниях, мы мало что знаем о ней настоящей. Безвольная и расточительная королева? Заложница собственного окружения, искушавшего ее властью? Она умело вертела собственным мужем, которого принято считать нерешительным?

12 октября на обвинения Эрмана по поводу политических связей с братом-императором Францем II королева отвечала, что до Революции никогда не вмешивалась в политику, а после ей запретили вести какую-либо переписку с приемником австрийского правителя Леопольдом II. Она отрицала, что вдохновляла контрреволюцию.

Мария Антуанетта солгала по всем пунктам обвинения. Да, процесс был организован кое-как, доказательств не хватало, вердикт вынесли авансом, а сами по себе обвинения были весьма безосновательными.

Чтобы ни утверждали враги Марии Антуанетты – называвшие ее «Австрийской эрцтигрицей» и «пиявкой, присосавшейся к французам» – и защитники обвиняемой, историк должен постараться быть объективным[135].

Двойная ошибка

Не каждый день женишься на дочери императора. Следовало вести род от Карла IX, одного из последних представителей рода Валуа, чтобы состоялся подобный союз между королем Франции и принцессой из венских Габсбургов[136]. Замысел поженить дофина, внука Людовика XV и эрцгерцогиню Марию Антуанетту, приходившуюся пятнадцатым, предпоследним ребенком Францу I и Марии Терезии Австрийской был очень выгоден для французского двора. Этот престижный брак должен был укрепить союз между Бурбонами и Габсбургами, существовавший с 1756 г. Союз столь же удивительный, столько неожиданный. Настоящая «дипломатическая революция». Ведь раньше между этими домами существовало старинное, казавшееся непримиримым соперничество. Договор положил конец двухсотлетней борьбе против Габсбургов, а свадьба закрепила примирение, так потрясшее Европу.

Нечасто невеста встречала в Версале столь нерадостный прием. Причина крылась не в юном возрасте принцессы – Марии Антуанетте было 14 с половиной лет, а придворные обычаи не запрещали жениться на едва оформившихся девушках. Дело было в неприязни к родовому врагу, которую недавно заключенный союз вовсе не умерил. С самых первых переговоров о браке в 1764 г. мать будущего Людовика XVI Мария Жозефа Саксонская желала сосватать сына за какую-нибудь саксонскую принцессу, а отец – дофин Людовик – до самой смерти (унесшей его в следующем году) горячо возражал против договора с австрийцами, подписанного в 1756 г. Оба они не любили герцога де Шуазеля, который был министром при Людовике XV и организовал подписание договора о будущем союзе. Стараниями дочерей правящего монарха – мадам Аделаиды, Виктории и Софии – королевская семья (за исключением самого Людовика XV) разделяла враждебные предрассудки, присущие значительной части французского общественного мнения, которое, встревоженное недавней перетасовкой союзов, оставалось антиавстрийским.

Несмотря на препятствия, переговоры о браке продвигались успешно. Посол Марии Терезии в Париже граф де Мерси-Аржанто регулярно встречался с Шуазелем. Воспитателем будущего дофина назначили аббата де Вермона. Тот оставил пост библиотекаря в парижском коллеже Четырех Наций и в ноябре 1768 г. уехал в Вену, чтобы обучать Марию Антуанетту истории и обычаям ее новой страны. О свадьбе условились в мае 1770 г.

Будущий жених не испытывал ни капли радости. 15-летний Людовик был стеснительным, неуклюжим. Его подавляло величие стареющего деда. Его родители рано умерли и он вырос, не зная их любви, а потом замкнулся в себе, когда скончался его старший брат и он стал дофином[137]. Хилый (позже он превратился в великана), неразговорчивый подросток, не обладавший ни величием, ни элегантностью – Людовик плохо танцевал и ходил вразвалку – нашел убежище в учебе и в результате получил отличное образование.

14 мая 1770 г. в Компьеньском лесу молодые люди в первый раз встретились, и будущий Людовик XVI познакомился со своей суженой. Скорее очаровательная, нежели хорошенькая Мария Антуанетта сразу понравилась королю, но оставила его внука равнодушным. Спустя день их обвенчали в Версале. Маленькая эрцгерцогиня австрийская после счастливого и беззаботного детства в Вене стала женой дофина, ее ждал трон Франции, и ей приходилось соответствовать высокому положению под безжалостными взглядами тех, кто знал обычаи самого элегантного двора в Европе.

Родня не оставила ее без попечения. Трое человек следили за каждым шагом Марии Антуанетты: мать, тревожившаяся за будущее своей младшей, последней дочери, что вышла замуж так рано, а также австрийский министр Кауниц и посол Мерси-Аржанто, которые то в письмах, то при личном общении щедро давали Марии Антуанетте советы, подсказывали, как избежать опасностей, предостерегали от ошибок. Иногда эти наставления не отличались логикой или последовательностью. В первую очередь Марии Антуанетте советовали угождать королю. Тут она преуспела: Людовик XV обожал свою юную сноху. Самым сложным являлось предписание не связываться ни с какими группировками. Едва приехав в Версаль, жена дофина вошла в партию врагов мадам Дюбарри, королевской фаворитки, и засвидетельствовала почтение герцогу де Шуазелю, который устроил ее брак, но через семь месяцев после свадьбы утратил расположение Людовика XV. Каждая жена должна слушаться мужа. Мария Антуанетта получила этот наказ в одном из первых писем матери.

В Вене Мария Терезия мечтала как можно скорее узнать, что дочь беременна. Недостаток внимания со стороны мужа, «что на людях, что наедине», рисковал задержать появление ребенка. Конечно, чета была очень молода. Но проходили месяцы, а за ними годы. Стало казаться, что брак так и не будет осуществлен. Дофин, в конце концов, придумал, как договориться со своей очаровательной супругой. Людовик переступил через себя и стал брать уроки танцев, чтобы понравиться жене. Впрочем, Мария Антуанетта была пока очень молода. И она вовсе не рвалась становиться матерью. Для счастья ей было достаточно развлекаться, танцевать, радоваться жизни на балах в Опера. «Надо хорошенько повеселиться, ведь молодость так коротка», – любила повторять она.

Юный возраст служил Людовику и Антуанетте оправданием их неопытности, когда смерть Людовика XV 10 мая 1774 г. сделала их новыми государями. «Мы восходим на престол слишком молодыми», – заявил Людовик XVI, которому не исполнилось еще и 20 лет. «Какое бремя! – добавил он, обращаясь к жене. – Однако неосмотрительно взяв его на себя, вы поможете мне его нести». Оба они не были готовы к управлению. В последние годы власти покойного короля Людовика держали подальше от государственных дел. Мария Антуанетта считала, что новый ранг сулит независимость нового масштаба. Еще сильнее, чем раньше, она нуждалась в руководстве. «Следует уметь играть свою роль, если вы хотите, чтобы вас уважали», – в поучениях матери слышался призыв взять себя в руки.

В Версале обезоруживающая кротость Людовика XVI наводила всех на мысль, что монарх пребывает под каблуком у жены. Когда король назначил графа де Морепа государственным министром и главным советником, австрийский дипломат посетовал, что Мария Антуанетта не приняла в этом никакого участия. Морепа, служивший министром флота при Людовике XV, был достаточно силен для своих 73 лет и рассчитывал подмять под себя неопытного короля, пользуясь поддержкой трех мадам – сестер покойного короля. Они, особенно Аделаида, были готовы опекать царственного племянника. Мария Антуанетта очень уважала посла и старалась помочь королю противостоять такому влиянию. «Завоевывать авторитет монарха», – не уставал повторять в Вене канцлер Кауниц. В одной из записок по поводу достойного поведения королевы он советовал ей вдохновлять мужа на различные решения, но так, чтобы он об этом не догадывался, и использовать его доверие, чтобы назначать на министерские посты нужных людей[138].

Однако у юной королевы отсутствовали и необходимые полномочия, и стремление к настоящей власти. Ее мать оказалась проницательнее собственных советников. «Я подозреваю, – писала она послу, – что она не будет особо принимать участие в делах… нерадивость всегда слишком мешала ей». Слабость дочериного характера не позволила бы ей руководить королем. Да и она не предпринимала для этого никаких усилий. «Он любит меня и делает все, что я хочу», – пыталась заверить мать Мария Антуанетта. Оптимизму де Мерси, уверенному, что обаяние юной королевы позволит ему забрать в свои руки политические дела королевства, Мария Терезия противопоставляла свойственные дочке безалаберность, отсутствие вкуса к серьезным занятиям, нежелание прилагать к чему-то усилия. Чтобы служить интересам Вены императрица, знавшая собственных детей, свела роль королевы к двум функциям: угождать мужу и родить сына.

Знавший Версаль де Мерси был уверен, что Мария Антуанетта научится влиять на короля, поскольку тот вел себя удручающе. Склонность к задумчивости, переходившая в нерешительность, и слабая воля вынуждали сомневаться в способностях Людовика XVI. Королева «обладает абсолютной властью над мужем», спешили заключить многие. На самом деле, несмотря на внешнее впечатление, монарх не был человеком нерешительным. Он любил свою жену, но не допускал, чтобы она или ее родня влияли на него. Людовик сам признался Морепа – впрочем, возможно, он просто хвастался – «что он никогда не говорит с королевой о делах государства»! Кое-кто думал, что монарх держал жену подальше от политики, когда был занят корреспонденцией или принимал министров. Людовик опасался легкомысленного и увлекающегося характера королевы, старался не допустить, чтобы Вена давила на него при помощи императорской дочки. Едва взойдя на престол, король научился не поддаваться Марии Антуанетте. И нарочито-пассивным поведением он лишал ее возможности манипулировать собой.

Королева должна была добиться, чтобы герцога Шуазеля вернули. «Ведь это он нас поженил», – напоминала она. Немолодого министра любили, но Людовик XVI отказался вручить портфель тому, кто превратил принадлежавшее ему поместье Шантелу в очаг оппозиции покойному королю. Приказ о ссылке отменили, но никаких милостей герцог не получил. В честь коронации в Реймсе в июне 1775 г. Мария Антуанетта получила разрешение провести с Шуазелем аудиенцию. «Я ваша должница; благодаря вам, я стала самой счастливой женщиной», – нежно сказала она герцогу, который тут же решил, что эти слова дают ему право критиковать политику правительства и советовать королеве взять над мужем верх, «хоть при помощи нежных взглядов, хоть при помощи страха». Несмотря на старания жены, Людовик XVI настойчиво отказывался дать приглашение Шуазелю и при встречах обращался с ним холодно. Старый министр скончался через девять лет. Он страдал от разочарования, но был уверен, что Мария Антуанетта влияла на короля слабо. «Королева, – говорил он, – не будет править вместе со своим унылым супругом».

В этом пророчестве он опирался на неудачный личный опыт, а также создание первого правительства при новом монархе. Через три месяца после коронации Людовик XVI избавился от министров, служивших при деде: предупрежденный об отставке герцог д’Эгийон, бывший министром иностранных дел, уволился в июне, канцлер Мопу и генеральный контролер финансов Терре последовали его примеру 24 августа. То, что позднее назовут – с некоторым преувеличением – «Варфоломеевской ночью министров». Марию Антуанетту никак не затронуло. Кто их мог заменить? Двор и город гудел слухами, волновались различные группировки: шуазелистам, выступавшим за сохранение союза с Австрией, противостояла партия ревностных католиков во главе с тетушками правящего короля и его братом, графом Прованским.

В отсутствие Шуазеля, которого не допустил до политики монарх, Мария Антуанетта не была готова вмешаться в происходящее и поддержать нужного кандидата на должность министра иностранных дел: она симпатизировала барону де Бретейлю, при том, что Вене нравился кардинал де Берни. В итоге выбрали профессионального дипломата Вержена. Это назначение явилось неожиданностью для всех, включая его самого: он вовсе не стремился на это место. Людовик XVI послушался совета Морепа. Возглавлять финансы поручили Тюрго, до настоящего момента вполне довольного постом интенданта в Лимузене. Королеву это устроило. Он – «очень честный человек», – только и повторяла она. Мария Антуанетта не проявила в отношении выбранных кандидатов ни враждебности, ни особой радости.

Король всем демонстрировал, что не позволит жене играть какую бы то ни было роль в государстве. Когда та выразила желание поучаствовать в небольших министерских комитетах, Людовик отказал ей. Зато он поручил супруге руководить организацией придворных развлечений. Немалая ответственность для двадцатилетней королевы, не имеющей опыта и незнакомой с обычаями страны. После последних лет царствования Людовика XV, выставлявшего напоказ скандальную связь с мадам Дюбарри, после обязательного траура в связи с его смертью версальская жизнь мало-помалу приходила в себя и давала королеве прекрасные возможности для того, чтобы найти себе полноценные занятия и создать свою независимую нишу. По силам ли это Марии Антуанетте? Людовику хотелось в это верить, но самой королеве этого было мало.

Молодую женщину снедала политическая жажда. Ей хотелось не участвовать в делах или правительственной рутине – это не интересно, – а выбирать кандидатов на высшие посты, возвышать друзей, отправлять в немилость тех, в ком она видела врагов. Интрига, игры группировок, кулуарные заговоры, великие судьбы. Король ухитрился увернуться от настойчивых советов жены, но все же пообещал вернуть титул сюринтендантки дома ее близкой подруге принцессе де Ламбаль. Вместе с этими полномочиями Людовик, знавший цельный и кипучий характер жены, доверил ей почетную представительскую роль, чтобы таким образом, держать ее подальше от дел. Австрийская партия ошибочно считала Людовика слабым, а королева недооценивала, насколько она могла влиять на мужа. Из-за этой двойной ошибки посол Мерси подталкивал Марию Антуанетту, чтобы она взяла короля в оборот, считая, что она сильнее его по характеру и из нее выйдет Ментор в юбке.

В поисках семейного счастья

Поверхностный характер королевы заметили и ее мать, и ее брат император Иосиф II. И со временем их письма запестрели выговорами. Манера, с какой Мария Антуанетта подчас осмеливалась разговаривать с мужем, казалась им недопустимой. Гордясь, что ей удалось добиться у короля санкции на встречу с Шуазелем в Реймсе, она похвалилась успехом в письме, адресованном одному австрийскому дипломату, другу ее матери: «Я так хорошо все провернула, что этот бедолага [Людовик XVI] самолично устроил мне самое удобное время для встречи с ним [Шуазелем]». Эти строки были зачитаны Марии Терезии по ее повелению, и она принялась отчитывать дочку: «Что за манеры! Что за легкомыслие! Что за слог! Бедолага! Где уважение и признательность? Хотя это слово было сказано просто в шутку и означало, что Мария Антуанетта «сыграла на всей своей женственности, чтобы добиться того, что ей надо»[139], ее долго потом попрекали им.

Более однозначным стало еще одно суждение о Людовике, которое Мария Антуанетта беззастенчиво высказала в другом письме. «Мои вкусы, – говорила она, – не совпадают со вкусами короля; его интересуют только работа и механические конструкции. Согласитесь, мне не пойдет стоять возле кузницы». Неблагоразумие этого послания и его непристойность разозлили Иосифа II. Он тут же довел до сведения королевы свое негодование: «Куда вы суетесь, моя дорогая сестра: смещать министров, раздавать кому-то земли, вручать одному или другому должности, одерживать победы, придумывать новые, разорительные для собственного Двора расходы…. Спросили ли вы себя хоть раз, по какому праву вы суетесь в государственные дела и французскую монархию? Кто вас этому научил? Что вы знаете, что осмеливаетесь думать, что ваши взгляды или мнения могут принести какую-то пользу?» Иосиф не стал отсылать этот нагоняй. Через какое-то время он отправил сестре другое письмо, не столь резкое, но оно до наших дней не сохранилось.

Когда Мария Антуанетта хотела дать отпор родственным упрекам, она напомнила, как Вена сама подталкивала ее отстаивать интересы родины. Габсбургские правители, их канцлер и посол отныне зареклись высказывать королеве претензии поучительным тоном, забыв, что они сами ее провоцировали на подобное поведение. И какое у них право возмущаться несправедливыми словами Марии Антуанетты в адрес мужа, когда они сами нарисовали ей такой нелестный портрет Людовика?

И в Версале, и в Шенбрунне всех волновало одно: после долгих лет брака у королевской четы не было ребенка. Марию Антуанетту муж не сильно привлекал в физическом плане, да и он, в свою очередь, нередко ее игнорировал. «Удвойте нежности», – посоветовала дочери Мария Терезия. Ведь двор только и судачил об этом бесплодном союзе, а в министерствах из-за него сходили с ума от волнения. Виновен ли в бездетности Людовик? Императрица была в том уверена. Дофин, а затем король прошел четыре курса осмотра у лучших хирургов. Все они заключили, что он нормально сложен и «нет никаких физических препятствий для супружеской жизни». Монаршеский фимоз и помощь, оказанная ловким движением ланцета – не более чем плод воображения Стефана Цвейга[140].

Но ожидание уже казалось вечным. Граф д’Артуа, второй брат короля, женившийся раньше Людовика, успел обзавестись сыном, герцогом Ангулемским, пока монарх безуспешно силился стать мужем собственной жены. В апреле 1777 г. Иосиф II решил, что он обязан нанести визит в Версаль и разобраться с тайной. Побеседовав без ложной скромности с четой, австрийский император поставил собственный решительный диагноз: «Это двое неопытных юнцов». Сексуальность проснулась в короле с опозданием, его потребности отличались скромностью. Долгое время считали (с легкой руки его брата Прованса) что он в данной области глух. А у Марии Антуанетты, по свидетельству Иосифа II, было «мало темперамента»: «Проявляете ли вы, сестра моя, привязанность, нежность, когда он подле вас?.. Не холодны ли вы, не отстраняетесь ли, когда он ласкает вас, говорит с вами?.. Не создаете ли вы впечатление, что вы раздосадованы или даже что вам неприятно?»

И Людовик, и Мария Антуанетта вступили в брак слишком рано, их невезучие (и болезненные) попытки в постели привели к тому, что они совершенно утратили веру в себя. Эти неудачи, ранящие их целомудрие, происходящие под нескромными или насмешливыми взорами придворных, порождали в супругах чувство стыда и вины. После книги Стефана Цвейга, омытой фрейдистскими настроениями эпохи автора, многие писатели видели в этом причину, определившую отношения четы. Людовик сбрасывал физическое напряжение во время охоты и компенсировал свою брачную «несостоятельность» тем, что закрывал глаза на женины капризы, а Мария Антуанетта забывалась, развлекаясь в своем маленьком кружке, и проводила ночи, не ища общества мужа.

Ситуация разрешилась в августе 1777 г. Ликующая королева сообщила матери: «Я испытываю самое большое счастье за всю свою жизнь. Вот уже более девяти дней, как наш брак состоялся… Я не уверена, что уже беременна, но хотя бы у меня есть надежда, что это однажды свершится». Ей был всего 21 год.

20 декабря 1778 г. родилась девочка, будущая старшая дочь короля. В 1781 г. появился дофин Людовик Жозеф, а в 1785 г. последовал второй сын – он стал Людовиком XVII, и еще через год – София. Через семь лет ожидания Мария Антуанетта подарила монарху и королевству детей. С рождения уже первого ребенка Мария Терезия могла радоваться: ее дочь не только не отвергли, но она стала матерью, завоевала уважение при дворе, и союзу с Австрией больше ничего не угрожало. Вена рассчитывала, что новое положение королевы даст ей кое-какие выгоды.

Обманчивые видимости

Долгое ожидание наследника компрометировало Марию Антуанетту. Ее вкус к независимости и отказ подчиняться требованиям шокировали общественное мнение. Еще будучи женой дофина, она бегала по парижским спектаклям в компании придворной молодежи. Став королевой, она не собиралась отказываться от таких развлечений и заявляла, что «веселится на балах в Опера так же скромно, как последняя женщина королевства». Образ молодой четы, дружной и добродетельной, хоть и пока бездетной тут же пошатнулся, а потом и вовсе рассыпался. В самом Версале, где она откровенно показывала, как тяжелы для нее обязанности, налагаемые королевским рангом, – равно как в Париже, где ей нравилось быть без короля и это давало пищу всяческому злословию, – Мария Антуанетта вызывала неодобрение. Милости, которые она бездумно расточала, доделали остальное.

Вокруг королевы немедленно собрался «легкомысленный народец», развязный, насмешливый, жадный до монаршеских подарков, выпрашивающий должности, который она опекала в ущерб обычных хозяев двора. К этой группе примкнули, помимо Артуа, приходившегося деверем нашей героине, герцог Куаньи, графы Гинский и Адемарский, Водрей, принц де Линь – «австриец во Франции и француз в Австрии», барон де Безенваль, умевший так хорошо веселить Ее Величество, Лозен, фамильярный до неприличия. А первое место занимала принцесса Ламбаль, сюринтендантка дома с 1774 г., а затем оно досталось Полиньяк. С 1775 г. в фавор попала Йоланда де Поластрон, герцогиня де Полиньяк, который продлился пятнадцать лет. В 1782 г. ее назначили гувернанткой французских инфантов, эту обязанность она превратила для себя в синекуру. Ее муж, граф Жюль занимал пост первого оруженосца, а в 1780 г. получил герцогский титул. Вместе с Дианой де Полиньяк, фрейлиной графини де Артуа, а затем сестры короля мадам Элизабет, чета сумела сдружиться с королевой. Мария Антуанетта была готова удовлетворить любые, даже самые непомерные аппетиты своих друзей. А если те пересекались с государственными делами, то королева тут же бросалась уговаривать министров, плести интриги и осаждать монарха. По тому, как она хлопотала для графа де Гин, было видно, что Мария Антуанетта интересовалась политикой только в связи с амбициями ее любимчиков.

Де Гин пользовался немалым влиянием. Он служил послом в Лондоне, где его в свое время обвинили в растратах и «преступном использовании секретных сведений». Следствие по этому делу шло в Большом Шатле с 1771 г. Никто не мог предсказать его итог. Дело тянулось долго, и непосредственный начальник дипломата, герцог Эгийонский, который раньше поддерживал своего подчиненного, теперь стремился доказать его вину. Гин считал, что пострадал из-за махинации, устроенной врагами Шуазеля, который оказывал ему протекцию. С самой коронации Людовик XVI унаследовал это запутанное дело, где ответчик из кожи вон лез, пытаясь выставить себя жертвой мнимых мстителей. Под давлением окружения Мария Антуанетта, не знавшая де Гина и не имевшая никакого интереса в данном деле, вмешалась и стала защищать его. Дипломат выиграл процесс. Королева на этом не остановилась и стала преследовать д’Эгийона. Тот предпочел уйти в отставку. Марии Антуанетте этого было мало, и она добилась, чтобы король отправил герцога в изгнание. Но не в Турень, как надеялся д’Эгийон, а в далекую Гасконь. Королева в открытую праздновала успех. «Его отъезд – целиком и полностью плод моих усилий, – писала она – Он получил по заслугам; этот наглец … не раз пытался проявить дерзость в отношении меня». В народе устоялось мнение, что королева раздавала и забирала министерские посты.

Через четыре года в 1775 г. Гин снова впутался в неприятности, на сей раз куда более серьезные. До сих пор он служил послом, и ему сообщили, что его собирались освободить от официальных полномочий. Ведь он успел выразить личное сочувствие испанцам в связи с тем, что Франция собиралась пренебречь интересами Мадрида, несмотря на Фамильный договор, и обещал англичанам, что французы не станут вмешиваться в их борьбу с американскими мятежниками. В Версале королевский совет единодушно обвинил дипломата в том, что тот ведет собственную политическую игру, но только Малезерб, министр королевского Двора, и его друг Тюрго открыто попросили отозвать Гина. Чем разгневали королеву. Мария Антуанетта стала хлопотать перед королем, дабы тот пожаловал Гину компенсацию и покарал Тюрго, которого она считала виновным в отзыве ее протеже. Малезерб ушел в отставку сам, и 12 мая 1776 г. стало известно, что Тюрго сняли, а граф де Гин стал герцогом.

Следует ли винить Марию Антуанетту в немилости Тюрго? Масштабный замысел экономического и социального обновления Старого режима потерпел крах из-за каприза молодой королевы, взявшей верх над малодушным монархом?

Хотя в свое время Мария Антуанетта тщетно возражала против вручения министерской должности Малезербу, к назначению Тюрго она отнеслась равнодушно. Ее нисколько не интересовали реформы, предпринятые тем, о ком говорили, что он «жаждет общего блага». Что значили для королевы отмена цехов или свободная торговля зерном?

У министра финансов хватало и других врагов: его привилегии мешали их интересам, Шуазель вечно был настороже, парижский парламент внимательно присматривался к проектам о реформе муниципалитетов. Морепа завидовал сопернику, король, в конце концов, лишил Тюрго права проводить реформы и отнял все его полномочия. «Господин Тюрго хочет быть мной, – недовольно заявил Людовик XVI, – а я не желаю, чтобы он стал мной».

В истории с Тюрго Мария Антуанетта сыграла роль назойливой мухи. Ее старания несколько повлияли на исход, добились которого другие люди, несмотря на то что она сулила министру страшную кару, если он осмелится ей противоречить. Дарование Гину герцогского титула, которое королева буквально выжала из супруга, было негативно встречено общественным мнением. В народе громко заявили о своем недовольстве и винили во всем посредничество Марии Антуанетты, осуждали ее за то, что она стала заложницей собственного окружения, а короля – за то, что плясал под дудку жены. Никто не хотел видеть, что незаслуженная милость была сделана из тактических соображений: она затыкала рот нескромному человеку, слишком хорошо знавшего секреты французской дипломатии. Торжествуя в связи с отзывом всеми любимого министра и наградой, пожалованной сомнительному кандидату, Мария Антуанетта беззастенчиво хвасталась перед всеми своей властью над королем.

Переоцененное влияние

Стремилась ли королева попасть на политическую арену? Именно такое впечатление складывается, когда читаешь признания министров и фаворитов, торопившихся приписать все назначения и отзывы воле государыни, а не заслугам тех, кто удостоился награды, и ошибкам тех, кто попал в немилость. Одни говорили, что Мария Антуанетта собирала в своих покоях всех государственных деятелей, которых она считала своими врагами, и разносила их в пух и прах. Несчастным оставалось лишь согнуть спину и ждать, пока утихнет буря. Другие утверждали, что королева использовала положение жены, и матери, чтобы добиваться своего. В 1775 г. Мария Антуанетта сообщила престарелому Морепа, что хотела бы убрать г-на де ля Врийера из королевской свиты: «Я желаю передать его место господину де Сатрину… Предупреждаю вас, что сегодня вечером скажу это королю, а завтра повторю свое желание»[141]. В результате, ей пришлось объясняться в присутствии короля.

Многие из современников свидетельствуют, что Мария Антуанетта держалась с королем развязно, а ее насмешки и непочтительность показывали презрение, которое она к нему питала. И действительно, Людовик XVI гордился женой, ее элегантностью и королевским величием; он потакал ей и был готов простить что угодно. Кое-кто уверяет даже, что он ее побаивался. «Видно было, – утверждает аббат де Вери, – что он держится так же весело и даже более непринужденно в обществе, где ее нет». Однако легкомыслие мешало Марии Антуанетте заниматься политикой последовательно. Она была импульсивной, могла внезапно изменить мнение, яростно поддерживала одного кандидата сегодня, а завтра так же страстно начинала выступать за другого. Королева любила удовольствия и не утруждала себя разгадыванием тайн политики или долгими размышлениями, прежде чем примкнуть к какой-то партии. Зачастую подобные назначения на государственные посты оставляли ее равнодушной. Так случилось, когда в 1777 г. Неккер занялся финансами, а в 1783 г. оставил пост, и тот перешел к Калонну.

Если кое-кто из современников, наименее знавших реальное положение вещей, и приписывал королеве власть и влияние, то это лишь потому, что сама Мария Антуанетта их в этом убедила. Двор, всегда бывший рассадником слухов и интриг, за каждым решением видел заговор. Королева была постоянно на виду, она не умела притворяться, имела склонность к категоричным суждениям. Она с легкостью могла сойти за всемогущую волшебницу. Многие думали, что она стоит за каждым назначением, за каждой немилостью. И весьма преувеличивали ее влияние. На самом деле все было не так. Сама Мария Антуанетта признала это в одном из писем к брату, и тот поразился, какую ясность сознания проявила та, кого он еще недавно называл «ветреной головой»: «Я не обманываю себя по поводу своих возможностей, я знаю, что, особенно в политике, не обладаю большим влиянием на мнение короля… Не имея намерения похвалиться или ввести кого-то в заблуждение, я заставила общество поверить, что обладаю большей властью, чем на самом деле, поскольку, если в это не будут верить, от моей власти вообще ничего не останется». Это трогательное признание показывало, что легкомыслие Ее Величества было мнимым, и она понимала границы своих возможностей. «Будет ли благоразумно с моей стороны, – добавляет Мария Антуанетта, – устраивать сцены с министром Его Величества по поводу вещей, в связи с которыми он почти точно уверен, что король меня не поддержит?» Королева признавала: Людовик XVI умел дать ей отпор.

Он постоянно отказывал ей, когда она заводила речь о возвращении Шуазеля. Говорят даже, что однажды чета поссорилась из-за этого. И Людовик якобы сказал жене: «В стране может быть только один хозяин, и этим хозяином, мадам, буду я»[142].

Король держал подле себя графа де Морепа вплоть до самой его смерти в 1781 г., несмотря на то что Мария Антуанетта не доверяла наставнику, временами пыталась оспаривать его авторитет, общалась с ним жестким «деспотичным тоном».

В 1775 г. Людовик назначил в министерство военных дел графа де Сен-Жермен, при том, что его супруга настаивала на маркизе де Кастри. Приемником Вержена, скончавшегося в 1787 г. был выбран граф де Сен-При, хотя королева хотела дать эту должность Монморину. По собственному признанию, она не могла «идти против мнения короля». Когда в 1780 г. понадобилось вручить кому-то портфель министерства флота, участия Марии Антуанетты не потребовалось: король самолично решил назначить Кастри.

В этом списке неудачных попыток участия в политике, есть одно исключение: трижды королева, под нажимом родственников, просила отозвать графа де Монбари, государственного секретаря военных дел. Этот легкомысленный и всеми ругаемый человек совершил большую ошибку – «проталкивая» своих протеже перед любимцами Марии Антуанетты. В конце концов, королева своего добилась, и, невзирая на старания Морепа, желавшего дать пост Пюисегюру, должность с огромным трудом досталась графу Сегюру. Чтобы убедить короля, его супруга явилась к нему однажды в декабре 1780 г. в семь утра и вызвала Морепа. Тот, не вполне пришедший в себя спозаранку, был в состоянии привести против кандидата Ее Величества лишь самые слабые доводы. «Королева, – написал Безенваль, – с легкостью разбила его наголову и почти заставила его закрыть рот». При дворе знали, что успех Марии Антуанетты – это также успех Неккера, хотя правительство и списывало все на шуазелистов. Но тут же пошли разговоры, что выбор в пользу Сегюра – дело рук партии с Марией Антуанеттой, Полиньяком и Безенвалем во главе. «Королева… – радовался последний, – прекрасно знала, когда ей надо, и как использовать средства для убеждения и успеха». Сегюр стал министром, получившим пост благодаря прямому вмешательству государыни.

Своим назначением на должность генерала-контролера в 1783 г. Калонн обязан больше клану Полиньяков, нежели королеве, поддерживавшей возвращение Неккера. Сам король считал, что лишь он один сумеет навести порядок в государственных финансах. Вскоре Мария Антуанетта невзлюбила Калонна[143]. Когда тот решил созвать совет государственных деятелей, чтобы добиться проведения реформ в финансовой сфере, королеве это так не понравилось, что она отказалась присутствовать на открывающем заседании в феврале 1787 г. Кастри нужно было срочно найти приемника Калонна, и он нажимал на королеву, а Мария Антуанетта не скрывала желания убрать генерала-контролера. Тот отправился к королю с жалобой на его супругу. «Людовик поначалу пожал плечами при мысли, что королева (женщина, как он ее называл) рискнула составить мнение по данному вопросу». Затем он попросил позвать Марию Антуанетту, сделал ей упреки в присутствии министра и сурово отругал ее за то, что она вмешивается в дела, «на которые женщине и смотреть нечего». Он взял ее за плечи и вывел, как напроказившего ребенка. «Мне конец», – вдруг догадался Калонн[144]. 8 апреля он попал в опалу.

Подчас было неблагоразумно получать правительственную должность, не заручившись одобрением Марии Антуанетты. Опасно было – и министр это уже понял – настроить ее против себя. Получается, что весной 1787 г., за два года до того, как разразилась революция, королеве удалось, наконец, добиться политической власти?

Миф об австрийской партии

Несмотря на собственные предостережения, Мария Терезия Австрийская приходила в отчаяние из-за легкомыслия и «беспутности» дочери, поскольку сомневалась, что однажды та сумеет «правильно воспользоваться своим влиянием на короля». Ведь посол Мерси так и не сумел заручиться ее помощью, чтобы провести в министерство нужных кандидатов. Когда Мария Антуанетта вмешивалась в назначения, она следовала, как все понимали, своим капризам или мнениям свиты, а не инструкциям Вены[145]. В памфлетах ее окружение ошибочно окрестили «австрийской партией». Во внешней политике Мария Антуанетта и вовсе не преуспела: ее защита семейных интересов, вопреки надеждам Вены, не превратила Францию в покорного союзника Австрии.

Многие забывают, что Людовик XVI сделал дипломатию исключительно своей прерогативой. Он хорошо разбирался в ней и, опираясь на качественную помощь Вержена, выдвигал четкие замыслы, знал, как принимать решения. Оценив шансы на успех, он поставил страну на сторону американских мятежников. В феврале 1778 г. он подписал с ними договор о союзничестве, а в июле следующего года объявил войну Англии. «Окончательно решение принимал король, – сказал его министр иностранных дел. – Влиянию министров он не поддавался… Я могу достоверно заявить, что Его Величество придал нам всем мужества».

Королевская воля не встретила ни согласия, ни неудовольствия со стороны Марии Антуанетты. Дело, не касавшееся австрийской династии, нисколько не интересовало ее. Но, поскольку брат королевы Иосиф II хотел заручиться поддержкой Франции на случай, если в Баварии разразится открытый спор о преемственности, и занять герцогство, чтобы открыть на Шельде торговые пути, его сторонники активно склоняли Марию Антуанетту, чтобы она повлияла на Людовика XVI в нужном направлении.

Мария Антуанетта затаила обиду на нелицеприятное обращение брата в те времена, когда она только перебралась в Версаль в 1777 г. Она успела заметить импульсивность, с которой Иосиф II вел дела, его нетерпеливость и внезапные капризы, и публично заявляла, что сомневалась в том, что «ее брат на ее стороне». Известно, что эти слова разозлили де Мерси, он сделал королеве выговор и продемонстрировал печальные последствия ее ветрености. Если бы королевские министры, сказал он, узнали бы о ее страхах, она потеряла бы «средство для употребления своего влияния на то, чтобы поддерживать союз двух дворов». Опытная Мария Терезия добавила небольшой, но действенный шантаж: «Перемены в нашем союзе погубят меня, а я ведь так нежно вас люблю». Двойной упрек сработал: отныне Мария Антуанетта, пусть неохотно, но старалась служить интересам Вены.

В 1778 г. Иосиф II подумал, что своих целей лучше всего добиваться силой. Императорские войска вторглись в Баварию. Тут же прусский король Фридрих II решил вступить в вой ну против Австрии. Иосиф II рассчитывал на военную помощь Франции, с которой состоял в союзе с 1756 г. Но Людовик XVI, не желавший, чтобы Австрия разрасталась, предпочел сдержать территориальные амбиции императора. Король потрудился выслушать Марию Антуанетту, сообщил ей основное содержание переговоров, не скрывая, насколько сомнительными являлись австрийские притязания. Он постарался аккуратно растолковать супруге ситуацию и попросил Вержена сделать то же самое. Причиной такой деликатности была не слабость, а положение Марии Антуанетты: она, наконец-то, ждала ребенка. Людовик был готов оберегать ее от всякой неприятности. И как сообщал Мерси, он сказал ей, что «ему невыносимо видеть ее в таком большом волнении, что он хочет сделать все на свете, лишь бы утешить ее боль, что он готов на все», но ни в чем не уступил, потому что «благо его королевства не позволяет ему сделать больше, чем он уже сделал».

Монарх отказался втягивать себя в конфликт и припугнул императора, упускавшего Баварию из рук, что подпишет мирный договор с прусским королем. Людовик уже научился противостоять королеве, не уязвляя ее самолюбие. Послу Марии Терезии пришлось признать, что он сам «не сумел, ни в коей мере, добиться от королевы действий, настолько четких и настолько последовательных, насколько требовали бы обстоятельства». Мария Антуанетта была слишком занята последней стадией беременности и не настаивала. В конце 1778 г. она произвела на свет своего первого ребенка, будущую старшую сестру короля.

Император Иосиф II снова прибег к оружию в 1784 г. Он хотел выступить против Голландии, чтобы открыть Шельду, уже более века закрытую для судоходства, в обмен на австрийские Нидерланды и порт Антверпен. Франция, выступавшая поручительницей в Вестфальских договорах 1648 г., которые определяли данные границы, играла роль посредницы. Она занималась этим и год спустя, когда Иосиф II предложил обменять австрийские Нидерланды, где Габсбургов никогда не любили, на столь желанную Баварию.

Чтобы убедить голландцев открыть Шельду, Иосиф II снова обратился к Франции за помощью. Королева постаралась переговорить с мужем. На сей раз она не прибегала к слезам или недовольным гримасам: родив стране инфантов, Мария Антуанетта укрепила свое положение и могла говорить громко. С Верженом она держалась надменно, призывала его «вмешаться в ситуацию, дабы на деле доказать свою преданность союзу». Беседуя с королем, который был согласен со своим министром, Мария Антуанетта использовала различные методы, задевавшие его самолюбие – не кажется ли он в глазах всего мира игрушкой собственных советников? – или устраивала бурные сцены, предрекая, что король растеряет всех своих союзников в Европе. Людовик XVI дал буре побушевать, но уступать не стал: Франция не будет хлопотать за императора перед голландцами.

Иосиф II тем временем попробовал применить силу: он подготовил восемьдесят тысяч человек для похода в Голландию. Ситуация в Европе резко накалилась. Пруссия и Англия объявили, что дадут агрессору отпор. Война казалась неминуемой. В Париже поговаривали, что Мария Антуанетта науськивала брата начать вторжение, нашептывая ему, что Франция не станет поддерживать Амстердам. В кулуарах гуляли слухи и сплетни. Кое-кто даже утверждал, что королева изъяла фонды, предназначенные для покупки замка Сен-Клу, чтобы заплатить императорским войскам.

В Версале министры решительно не соглашались с авантюрной политикой Иосифа II вплоть до того, что рассматривали вопрос о заключении франко-прусского договора. Людовик XVI был в растерянности. Он отправил шурину личное письмо с предупреждением, но предварительно дал жене его прочесть. Она убедила его не торопиться и смягчить условия. Король представил Совету итоговое решение: он решил поддержать Голландию и, в случае каких-либо действий со стороны императорских войск, мобилизовать армию. Иосиф II отступил. Мария Антуанетта злилась на Вержена и «лицемеров», но не знала, что делать. Ей приходилось признать, что во внешней политике у нее влияния мало.

Император хотел загладить неудачу и задумал новое предприятие: он обменяет Нидерланды на Баварию, чтобы сделать свои владения более цельными. От этого нарушения равновесия в Европе Людовику XVI не было никакой выгоды, и Вержен тоже не поддерживал этот замысел. Однако первый не хотел огорчать жену и портить отношения с шурином, и ловко приостановил свое соглашение с прусским королем и немецкими принцами, так чтобы вовсе забыть об императорской затее. Второй, вынужденный следовать столь противоположным целям, официально отказался участвовать в предприятии Иосифа II, что фактически означало крах его амбиций, каковые Вержен находил противоречащими интересам королевства. Мария Антуанетта хотела добиться от мужа нужного решения и открыть ему двуличие министра. 27 декабря 1784 г. она ворвалась в кабинет, где работали Людовик и Вержен[146]. Королева с таким ожесточением обрушилась на министра, что тот счел необходимым пообещать ей уйти в отставку. Людовик молчал. Всего один раз он попробовал утихомирить жену, заговорил о недоразумениях, попытался оправдать министра. Мария Антуанетта опять завела обличительную речь, снова вспыхнула, начала превозносить выгоды союза с Австрией, напомнила, как огорчили ее брата дипломатические настроения Франции. Но Людовик XVI не стал ничего обещать.

Иосиф II отказался от своего замысла, и королеве, решившей, что король стал игрушкой в руках министров, пришлось в очередной раз признать поражение.

Во время обострения отношений с Иосифом II общественное мнение волновали не столько его проигрыши, сколько сохранение союза с Австрией. Впрочем, самые умные считали, что надо от него постепенно отходить и сближаться с Пруссией. В противовес этому, королева выступала за неизменную дружбу с Веной, необходимую, по ее словам, «для счастья и спокойствия». И Мария Антуанетта стала настолько непопулярной, что ее обвиняли в том, что она из королевской казны компенсировала императору убытки.

Обвинение это было несправедливым, но в него поверили надолго – глава революционного трибунала повторил его в октябре 1793 г. Именно из-за него укоренилось убеждение, что Мария Антуанетта помыкала мужем, пользуясь его безволием, чтобы тратить ресурсы страны на интересы своих родственников.

Тем не менее все свидетельствовало, что невзирая на постоянные вмешательства, выпады против министров, устроенные королю сцены, Мария Антуанетта так и не сумела как-то воздействовать на французскую дипломатию. Она ни разу не смогла ничего добиться. Уговаривая короля как-то поучаствовать в судьбе австрийского императора, она провоцировала все большую нелюбовь в народе. Общество шокировали ее выступления против Вержена; Марию Антуанетту обвиняли, что она влезла в королевский совет и, по слухам, вертела Людовиком, как ей надо, не давая работать министрам. Говорили, что супруга монарха «не любит французов». Все поспешили забыть, что подробности дипломатических дел королеве никто не сообщал, и закрывали глаза на то, что «королева тщетно металась между желанием не огорчить Иосифа II… и не оскорбить общественное мнение»[147].

Она сама понимала, насколько слабо ее влияние. «Признаюсь вам, – говорила она брату, – что в политических [т.е. иностранных] делах я наименее властна». Королева была права: никогда внешняя политика королевства не делалась в будуаре Марии Антуанетты.

Доверенное лицо королевы

В самый разгар лета 1785 г. счастье королевы, которая едва успела стать матерью сына, получившего титул герцога Нормандского, резко оборвалось: 15 августа разразился скандал в связи с королевским ожерельем. Это знаменитое мошенничество переросло в дело государственной важности и серьезно подмочило репутацию королевы, хотя она была ни в чем не виновата. 31 мая следующего года парижский парламент вынес оправдательный приговор одному из участников дела – кардиналу Рогану – и французская корона оказалась опозорена. «Идите жаловаться на вашу оскорбленную королеву, жертву интриг и несправедливости», – простонала Мария Антуанетта перед мадам Кампан, своей горничной.

Изменил ли как-то королеву данный инцидент? Об этом свидетельствовало многое. После последнего баварского предприятия Мария Антуанетта освободилась от австрийского влияния. Она сама признала, насколько слаб ее авторитет у короля. Казалось, она стала зрелой личностью. Чем ближе надвигалась буря, тем больше Мария Антуанетта осознавала свой долг матери и королевы.

«Разве вы не знаете, что говорите с сестрой императора?» – однажды заявила она Вержену. Но тот был не склонен потакать ее капризам. «Я знаю, – спокойно отвечал министр, – что разговариваю с матерью французского дофина».

Мария Антуанетта урок усвоила. Она должна быть в первую очередь француженкой, а уж затем габсбургской принцессой.

Иосиф II и его посол Мерси были вынуждены признать, что многочисленные вмешательства королевы оказались бесплодными. Нужных им кандидатов на министерские посты в Совет не пускали; ни разу им не удалось получить дипломатической помощи, на которую они рассчитывали. Император не списывал неудачи на непослушание сестры. Единственную причину он видел в ее неопытности. Как ни странно, как только Вена разочаровалась в Марии Антуанетте, та начала принимать полноценное участие в государственных делах.

Министр финансов Калонн попал в немилость 8 апреля 1787 г. За этим стояла королева. Кто сумел занять его место и сократил огромнейший дефицит в королевской казне? Мария Антуанетта подумывала о тулузском архиепископе Ломени де Бриенне, которого ей представили как нового Шуазеля, но в кандидаты его пока не выдвигала. Король, казалось, совсем не справлялся с ситуацией, не знал, кому доверить финансы, однако отказывался препоручить заботу о них Неккеру, как ему советовали супруга и некоторые министры. Столкнувшись с монаршим упрямством, члены Совета предложили Ломени де Бриенна. Людовик питал немало предубеждений в отношении этого прелата, который, кажется, не верил в Бога, однако недостатки остальных кандидатов и острое неприятие Неккера заставили его, в итоге, согласиться с Королевским советом по вопросу финансов.

Роль Марии Антуанетты свелась к тому, что она поддержала мнение советников короля, но общественное мнение приписало назначение прелата ей. Отныне Бриенна называли «доверенным лицом королевы». Разве она не сказала: «Мы дали королю хорошего министра?» Только это мы означало не лично ее величество, а трех или четырех единодушных министров. Королева в этом кружке не состояла – из-за опалы Калонна у нее охладели отношения с Полиньяком. Она успела осознать текущие затруднения, поставила интересы королевства ниже своих дружеских связей и, как и Людовик XVI, ждала от Ломени де Бриенна смелых шагов.

Совпадение взглядов у супругов стало очевидным: неожиданно Марию Антуанетту позвали присутствовать 23 апреля на приеме министра у короля. И когда Бриенн предложил монарху вернуть Неккера, которого он поддерживал, и созвать Генеральные штаты, король, давая отказ, сослался и на супругу: «К реформам, экономии мы с королевой совершенно готовы, но, умоляю вас, не требуйте ни Неккера, ни Генеральных штатов»[148]. Их Величества стремились заявить о своем единодушии.

По воле Людовика королеву отныне стали приглашать к участию во внутренних делах государства. Король давал ей советы и звал даже на заседания министерских комитетов. Бриенн искал ее поддержки и старался держать в курсе своих действий. Он подумывал ввести ее в королевский совет, а ведь такой привилегии не знала ни одна королева, не считая регентш. Мария Антуанетта, казалось, хотела избавиться от репутации фривольной, легкомысленной, расточительной королевы. Теперь она разделяла желание министров сократить непомерные расходы королевского дома. Мария Антуанетта уменьшила личные расходы на девятьсот тысяч франков, упразднила сто семьдесят три расходных статьи своего дома, заставила близких отказаться от многих привилегий. Перестала ли она быть королевой Трианона, главой группки, жадной до дорогих развлечений? Окружение Марии Антуанетты, привыкшее к ее милостям, не скупилось на упреки. «Мадам, – осмелился заметить барон де Безенваль, – страшно жить в стране, где нет уверенности, что завтра ты будешь владеть тем, чем владел накануне. Так бывает только в Турции»[149].

Место, которое Людовик XVI отвел жене, было тем более странным, потому что король, казалось, старался уйти от управления страной. Людовика охватила своеобразная депрессия, парализовавшая волю. Впервые его задевала народная нелюбовь. Все было против него: восстание парижских магистратов летом 1787 г., враждебные пасквили, которые писались в его адрес, а затем «королевское» заседание парламента 19 ноября, когда кузен Людовика герцог Орлеанский осмелился оспаривать монарший авторитет, постоянные волнения, которыми сопровождались все указы Бриенна, дефицит, день ото дня становившийся все катастрофичнее.

На долю четы выпадали суровые испытания: в 1787 г. 18 июня скончалась младшая дочь Софии, а 23 декабря – ее тетушка Луиза; да еще и здоровье дофина давало серьезные поводы для беспокойства[150]. Людовика XVI охватила растерянность. Современники сохранили множество свидетельств о том: король забывался изнурительными выездами на охоту, откуда возвращался, еле волоча ноги, а потом тонул в алкогольной бездне. Затем следовали, как пишет Морепа, «трапеза столь неумеренная, что подчас вызывала потерю рассудка» и частая, неуместная дремота. Приступы слезливости, периоды апатии, постоянное замыкание в себе, и непреходящая тоска отнимали у теряющего власть монарха уверенность и стойкость духа, уступая место равнодушию и досаде.

Со смертью Верженна в феврале 1787 г. Людовик XVI потерял второго наставника[151]. Король был не способен в одиночку руководить происходящим в государстве. И 26 августа 1787 г. он назначил Ломени де Бриенна премьер-министром[152]. Королева, не принимавшая никакого участия в этом назначении, могла только радоваться. Она неустанно помогала Бриенну, одобряла его попытки взять парламент в железные тиски, поддерживала юридическую и политическую реформу, запущенную на «королевском» заседании парламента 8 мая 1788 г. Этот «жест Его Величества» забирал значительную часть законодательных полномочий у парламентов в пользу сорока семи окружных судов и, самое главное, лишал их права регистрировать и издавать королевские указы, передавая эту обязанность Общей палате. Данный акт – «последний шаг просвещенного деспотизма» – казался Марии Антуанетте необходимым. Но поддерживать его было несколько рискованно. Нелюбовь, которую питали к Бриенну, перекинулась на королеву. Здоровье ее с тех пор пошатнулось.

Пасквили становились все наглее. Недовольные магистраты находили союзников среди духовенства, державшегося за свои привилегии, и среди знати, возмущенных новыми поборами. «Парламенты, знать и духовенство осмелились возражать королю, – предрек хранитель печати Кретьен-Франсуа де Ламуаньон, – меньше чем через два года не останется ни парламентов, ни знати, ни духовенства». Раз уж верхушка общества взбунтовалась, не поискать ли королю общий язык с третьим сословием?

Финансовый кризис ускорил события. Людовик XVI, как всем казалось, перестал препятствовать созданию Генеральных штатов и пообещал учредить их к 1792 г., а в августе 1788 г. заявил, что они появятся к 1 мая уже следующего года. 16 августа государство уже не могло покрывать даже текущие расходы: казна опустела, ссудодатели испарились. Бриенну пришлось приостановить государственные выплаты. Назревало банкротство. В результате придворной интриги, возглавляемой братом короля герцогом д’Артуа и Полиньяками первый министр был побежден. Бриенном пришлось пожертвовать: 25 августа он, к огорчению короля и королевы, ушел в отставку.

«Я очень несчастна», – призналась Мария Антуанетта, которой следовало задуматься о преемнике. Трогательное признание королевы, не способной занять место супруга, ревностно оберегающего свою власть, и еще нерешительность и слабость женщины, оказавшейся один на один с драматической ситуацией. Лишившись первого министра, который координировал все его государственные действия, Людовик XVI, погрузившийся в депрессию и замкнутость, казался парализованным. Марии Антуанетте пришлось принимать решения, как выйти из тупика и попытаться вернуть на свою сторону общественное мнение. Спасение она видела только в Неккере и, несмотря на нежелание короля, добивалась его возвращения. Оно состоялось 26 августа. Удастся ли теперь перетянуть мнение народа на свою сторону?