Английский с Р. Л. Стивенсоном. Странная история доктора Джекила и мистера Хайда / Robert Louis Stevenson. The Strange Case of Dr. Jekyll and Mr. Hyde Стивенсон Роберт

X

Henry Jekyll’s Full Statement of the Case[1]

(Исчерпывающие объяснения Генри Джекила)

I was born in the year 18__ to a large fortune (я родился в 18__ году, наследником большого состояния), endowed besides with excellent parts (наделенным, кроме того, превосходными = блестящими способностями; to endow – материально обеспечивать; одарять, наделять; part – часть, доля; уст. способности), inclined by nature to industry (склонным от природы к трудолюбию), fond of the respect of the wise and good among my fellow-men (высоко ценящим уважение мудрых и добродетельных людей среди моих ближних; fond – любящий; good – хороший; благородный), and thus, as might have been supposed (и таким образом, как можно было бы предположить), with every guarantee of an honourable and distinguished future (со всяческой гарантией благородного и выдающеегося будущего; honour – честь; to distinguish – различить; отличать). And indeed, the worst of my faults was a certain impatient gaiety of disposition (и в самом деле, худшим из моих недостатков была страстная: «нетерпеливая» веселость нрава; impatient – нетерпеливый; ожидающий с нетерпением; disposition – расположение; предрасположенность, склонность; характер, нрав), such as has made the happiness of many (та, что составила счастье многих), but such as I found it hard to reconcile (но которую для меня оказалось тяжело примирить) with my imperious desire to carry my head high (с моим настоятельным желанием держать голову высоко; imperious – властный; настоятельный, насущный; to carry – нести), and wear a more than commonly grave countenance before the public (и носить более чем обычно серьезное лицо перед обществом = и представляться обществу человеком необыкновенно серьезным/степенным; to wear – носить /чаще об одежде/; commonly – обычно, обыкновенно; countenance – выражение /лица, глаз; чаще мирное, спокойное/; /уст./ стиль поведения, манера держать себя).

I was born in the year 18__ to a large fortune, endowed besides with excellent parts, inclined by nature to industry, fond of the respect of the wise and good among my fellow-men, and thus, as might have been supposed, with every guarantee of an honourable and distinguished future. And indeed, the worst of my faults was a certain impatient gaiety of disposition, such as has made the happiness of many, but such as I found it hard to reconcile with my imperious desire to carry my head high, and wear a more than commonly grave countenance before the public.

Hence it came about that I concealed my pleasures (поэтому случилось так, что я стал скрывать свои развлечения; pleasure – удовольствие; развлечение); and when I reached years of reflection, and began to look around me (и, когда я достиг зрелости: «годов размышления», и начал оглядываться вокруг; reflection – отражение; размышление, раздумье), and take stock of my progress and position in the world (и критически оценивать свои успехи и положение в обществе; progress – прогресс; успехи, достижения; world – мир, земля; общество), I stood already committed to a profound duplicity of life (глубокая двойственность жизни давно уж стала для меня привычной; to stand – стоять; находиться, быть в каком-либо состоянии; to commit – совершать /чаще дурное/; быть преданным, посвятить себя /чему-либо/; committed to smth. – преданный, приверженный чему-либо, с активным и заинтересованным отношением к чему-либо). Many a man would have even blazoned such irregularities (многие люди даже бы выставляли напоказ те непорядочные поступки; irregular – неправильный; непорядочный, распущенный; blazon – геральдический герб, символ, эмблема; to blazon – украшать гербами; разглашать, обнародовать; выставлять напоказ) as I was guilty of (в которых я был повинен; guilt – вина); but from the high views that I had set before me (но при тех высоких целях, которые я поставил перед собой; view – вид, пейзаж; цель, намерение) I regarded and hid them with an almost morbid sense of shame (я считал их /постыдными/ и прятал их с почти что болезненным чувством стыда; to hide – прятать, скрывать).

Hence it came about that I concealed my pleasures; and when I reached years of reflection, and began to look around me, and take stock of my progress and position in the world, I stood already committed to a profound duplicity of life. Many a man would have even blazoned such irregularities as I was guilty of; but from the high views that I had set before me I regarded and hid them with an almost morbid sense of shame.

It was thus rather the exacting nature of my aspirations (таким образом, скорее взыскательная природа моих стремлений; nature – природа; сущность; exacting – требовательный; придирчивый; суровый, взыскательный, строгий), than any particular degradation in my faults (чем какое-то особое ухудшение нравственности /имеющее место/ в моих недостатках = чем какие-либо недостатки, вызванные ухудшением /моей нравственности/; degradation – деградация, вырождение), that made me what I was (сделала меня тем, чем я был), and with even a deeper trench than the majority of men, severed in me (и даже более глубокой, чем у большинства людей, чертой разделила во мне; trench – ров, канава) those provinces of good and ill which divide and compound man’s dual nature (те области добра и зла, которые разделяют и составляют = объединяют двойственную природу человека). In this case, I was driven to reflect deeply and inveterately (в этом случае = по той же причине я был вынужден глубоко и настойчиво размышлять; to drive smb. to do smth. – вынудить, заставить кого-либо сделать что-либо; inveterate – закоренелый; ожесточенный, враждебный) on that hard law of life, which lies at the root of religion (над тем жестоким законом жизни, который лежит в основании религии; root – корень), and is one of the most plentiful springs of distress (и который является одним из наиболее обильных источников страданий; spring – родник; начало, источник).

It was thus rather the exacting nature of my aspirations, than any particular degradation in my faults, that made me what I was, and with even a deeper trench than the majority of men, severed in me those provinces of good and ill which divide and compound man’s dual nature. In this case, I was driven to reflect deeply and inveterately on that hard law of life, which lies at the root of religion, and is one of the most plentiful springs of distress.

Though so profound a double-dealer (хотя я и был столь злостным: «глубоким» двурушником; profound – глубокий, основательный; совершенный, абсолютный), I was in no sense a hypocrite (я вовсе: «ни в коем смысле» не был лицемером; sense – чувство; значение); both sides of me were in dead earnest (обе стороны /моей натуры/ были совершенно серьезны; earnest – серьезность, нешуточность); I was no more myself when I laid aside restraint and plunged in shame (я был не более самим собой и когда отбрасывал сдержанность и предавался распутству; to plunge – нырять; пускаться /во что-либо/; начинать; shame – стыд; позор; to restrain – сдерживать; обуздывать), than when I laboured in the eye of day (чем когда усердно трудился при свете дня; the eye of day – /поэт./ дневное светило, солнце), at the furtherance of knowledge or the relief of sorrow and suffering (над развитием знаний = на ниве знания или над облегчением /чужих/ страданий и несчастий; to further – продвигать; поддерживать, содействовать, способствовать; furtherance – продвижение; поддержка, помощь, содействие). And it chanced that the direction of my scientific studies (/случилось так/, что направление моих научных исследований), which led wholly towards the mystic and transcendental, reacted (которые целиком вели = тяготели к мистическому и трансцендентальному, подействовали = повлияли; to react – реагировать; влиять, воздействовать) and shed a strong light on this consciousness of the perennial war among my members (и пролили яркий свет на это осознание той непрерывной войны, которую вели между собой две мои сущности = на эту вечную войну двух начал, которую я ощущал в себе; perennial – длящийся круглый год; постоянный, непрерывный; member – член; to shed – ронять, терять; сбрасывать; распространять; излучать /свет, тепло и т. п./; испускать, издавать).

Though so profound a double-dealer, I was in no sense a hypocrite; both sides of me were in dead earnest; I was no more myself when I laid aside restraint and plunged in shame, than when I laboured in the eye of day, at the furtherance of knowledge or the relief of sorrow and suffering. And it chanced that the direction of my scientific studies, which led wholly towards the mystic and transcendental, reacted and shed a strong light on this consciousness of the perennial war among my members.

With every day, and from both sides of my intelligence, the moral and the intellectual (с каждым днем и с обеих сторон моей духовной сущности – нравственной и интеллектуальной), I thus drew steadily nearer to that truth (я, таким образом, все больше приближался к той истине) by whose partial discovery I have been doomed to such a dreadful shipwreck (при частичном открытии которой я был обречен на столь ужасное поражение; shipwreck – кораблекрушение; крушение /надежд и т. п./): that man is not truly one, but truly two (/а именно/ что человек на самом деле не един, а двойственен). I say two, because the state of my own knowledge (я говорю двойственен, потому что мои собственные познания) does not pass beyond that point (не переходят за эту грань; point – точка; место, пункт). Others will follow (за мной последуют другие); others will outstrip me on the same lines (они превзойдут меня, /двигаясь/ в том же направлении; line – линия; курс, путь); and I hazard the guess that man will be ultimately known (и я рискну предположить: «предположение», что человек, в конечном итоге, будет известен как = окажется) for a mere policy of multifarious, incongruous and independent denizens (всего лишь комбинацией разнообразных, несовместимых = несхожих и независимых /друг от друга/ жителей = сочленов; policy – политика; система; число, комбинация чисел /в азартной игре/; denizen – житель страны /в отличие от иностранца/; multifarious – различный, разнообразный, разный).

With every day, and from both sides of my intelligence, the moral and the intellectual, I thus drew steadily nearer to that truth by whose partial discovery I have been doomed to such a dreadful shipwreck: that man is not truly one, but truly two. I say two, because the state of my own knowledge does not pass beyond that point. Others will follow; others will outstrip me on the same lines; and I hazard the guess that man will be ultimately known for a mere policy of multifarious, incongruous and independent denizens.

It was on the moral side, and in my own person (именно в сфере нравственности и на собственной своей личности/и лично; in person – лично), that I learned to recognise the thorough and primitive duality of man (я научился распознавать = обнаружил абсолютную и изначальную двойственность человека; thorough – исчерпывающий, полный, основательный, всесторонний, доскональный; тщательный; совершенный, абсолютный); I saw that, of the two natures that contended in the field of my consciousness (я понял, что из тех двух естеств, что сражались на поле моего сознания/разума; conscious – сознательный, осознанный; сознающий), even if I could rightly be said to be either (даже если по праву можно было сказать, что я являюсь тем или другим; either – любой /из двух/; один из двух; тот или другой; и тот и другой; оба; каждый), it was only because I was radically both (так только потому, что я в своей основе был и тем, и другим: «обоими»; radically – в своей основе, в корне, по происхождению); and from an early date (и с самого раннего времени), even before the course of my scientific discoveries had begun to suggest (даже до того, как ход моих научных открытий = изысканий позволил предположить: «начал предполагать»; to suggest – внушать; подсказывать /мысль/; намекать; наводить на мысль) the most naked possibility of such a miracle (совершенно явную возможность подобного чуда; naked – голый; явный, открытый), I had learned to dwell with pleasure, as a beloved day-dream (я привык: «научился» предаваться с наслаждением, словно любимой = заветной мечте; to dwell – обитать, жить; задерживаться /на чем-либо/, рассуждать /о чем-либо/), on the thought of the separation of these elements (мысли о разделении двух этих элементов).

It was on the moral side, and in my own person, that I learned to recognise the thorough and primitive duality of man; I saw that, of the two natures that contended in the field of my consciousness, even if I could rightly be said to be either, it was only because I was radically both; and from an early date, even before the course of my scientific discoveries had begun to suggest the most naked possibility of such a miracle, I had learned to dwell with pleasure, as a beloved day-dream, on the thought of the separation of these elements.

If each, I told myself, could but be housed in separate identities (если каждый, говорил я себе, мог бы быть помещен в отдельную личность = если их можно было бы расселить в отдельные тела; to house – предоставлять жилище; identity – тождественность; личность), life would be relieved of all that was unbearable (то можно было бы освободить жизнь от всего, что делало ее невыносимой; to relieve – облегчать; освобождать /от чего-либо/; to bear – нести; выносить); the unjust might go his way (неправедный мог бы отправиться своим путем), delivered from the aspirations and remorse of his more upright twin (избавленный от стремлений и угрызений совести его более добродетельного двойника: «близнеца»; to deliver – передавать, вручать; освобождать, избавлять; upright – вертикальный; честный, справедливый); and the just could walk steadfastly and securely on his upward path (а справедливый мог бы непоколебимо и спокойно идти своей благой стезей; upward – движущийся вверх, восходящий; path – тропинка; тропа), doing the good things in which he found his pleasure (творя добрые дела, в которых он находил бы свое удовольствие), and no longer exposed to disgrace and penitence by the hands of this extraneous evil (и не был бы более подвержен бесчестию и раскаянию от рук = со стороны этого, чуждого ему, зла). It was the curse of mankind that these incongruous faggots were bound together (настоящим проклятием для человечества было то, что эти две несовместимых вязанки = части оказались связаны друг с другом) – that in the agonised womb of consciousness (что в истерзанной утробе души; womb – матка; лоно; agonised – мучительный; to agonise – переживать; мучиться; страдать /морально и физически/), these polar twins should be continuously struggling (эти диаметрально противоположные = враждующие близнецы должны были непрерывно сражаться). How, then, were they dissociated (но как же их тогда разъединить: «были бы они разъединены»)?

If each, I told myself, could but be housed in separate identities, life would be relieved of all that was unbearable; the unjust might go his way, delivered from the aspirations and remorse of his more upright twin; and the just could walk steadfastly and securely on his upward path, doing the good things in which he found his pleasure, and no longer exposed to disgrace and penitence by the hands of this extraneous evil. It was the curse of mankind that these incongruous faggots were bound together – that in the agonised womb of consciousness, these polar twins should be continuously struggling. How, then, were they dissociated?

I was so far in my reflections (вот куда привели меня мои размышления: «я был настолько далек в моих размышлениях»), when, as I have said (когда, как я упоминал), a side light began to shine upon the subject from the laboratory table (свет начал брезжить на этот вопрос с лабораторного стола; side light – отличительный: «боковой» огонь). I began to perceive more deeply than it has ever yet been stated (я начал осознавать глубже, чем кто-либо обосновывал это прежде; to state – заявлять, утверждать; констатировать; устанавливать, точно определять; формулировать; излагать /особ. логический ход мысли на бумаге/), the trembling immateriality (всю зыбкую нематериальность; to tremble – дрожать), the mistlike transcience (всю облачную бесплотность: «проникаемость»), of this seemingly so solid body in which we walk attired (этого столь твердого = столь неизменного на вид тела, в которое мы облечены; to walk – ходить; вести себя, жить; to attire – облачать, наряжать, одевать /в роскошные, торжественные одеяния/). Certain agents I found to have the power (я обнаружил, что некоторые реагенты обладают способностью; power – сила, мощь; способность) to shake and to pluck back that fleshy vestment (сотрясать и срывать то плотское одеяние), even as a wind might toss the curtains of a pavilion (точно так же, как ветер мог бы колебать занавески в беседке; to toss – бросать; раскачивать, заставлять колыхаться).

For two good reasons (по двум веским причинам; good – хороший; основательный), I will not enter deeply into this scientific branch of my confession (я не буду глубоко вдаваться в эту научную часть своего признания; branch – ветка /дерева/; ответвление).

I was so far in my reflections, when, as I have said, a side light began to shine upon the subject from the laboratory table. I began to perceive more deeply than it has ever yet been stated, the trembling immateriality, the mistlike transcience, of this seemingly so solid body in which we walk attired. Certain agents I found to have the power to shake and to pluck back that fleshy vestment, even as a wind might toss the curtains of a pavilion. For two good reasons, I will not enter deeply into this scientific branch of my confession.

First, because I have been made to learn (во-первых, потому что я был вынужден понять) that the doom and burthen of our life is bound for ever on man’s shoulders (что рок и бремя нашей жизни навечно лежат на плечах человека; to bind – вязать, связывать); and when the attempt is made to cast it off (и когда предпринимается попытка сбросить его /рок/), it but returns upon us with more unfamiliar and more awful pressure (он возвращается к нам еще более чуждым и еще более отвратительным гнетом; pressure – давление; гнет).

First, because I have been made to learn that the doom and burthen of our life is bound for ever on man’s shoulders; and when the attempt is made to cast it off, it but returns upon us with more unfamiliar and more awful pressure.

Second, because, as my narrative will make, alas! too evident (во-вторых, потому что, как станет – увы, слишком очевидно – из моего рассказа), my discoveries were incomplete (мои открытия были неполными/недостаточными; to discover – обнаруживать, раскрывать; делать открытие, открывать; discovery – обнаружение, открытие; cover – крышка; покрывало). Enough then, that I not only recognised my natural body (здесь будет достаточно /сказать/, что я не только смог различить мое природное тело; to recognise – осознавать, постигать; признавать, отдавать себе отчет) from the mere aura and effulgence of certain of the powers that made up my spirit (всего лишь благодаря ауре и сиянию: «от простой ауры и сияния» определенных сил, которые составляли мой дух; aura – легкое дуновение; аура, таинственное свечение тела; effulgence – блеск, лучезарность, сияние), but managed to compound a drug (но и сумел приготовить препарат; to compound – смешивать, комбинировать, сочетать, составлять) by which these powers should be dethroned from their supremacy (с помощью которого силы эти должны были быть свергнуты со своего господствующего положения), and a second form and countenance substituted, none the less natural to me (и это место /должны были/ занять вторая фигура и лицо, которые были не менее природны = присущи мне самому) because they were the expression (так как они являлись выражением), and bore the stamp (и несли /на себе/ печать), of lower elements in my soul (низших элементов моей души).

Second, because, as my narrative will make, alas! too evident, my discoveries were incomplete. Enough then, that I not only recognised my natural body from the mere aura and effulgence of certain of the powers that made up my spirit, but managed to compound a drug by which these powers should be dethroned from their supremacy, and a second form and countenance substituted, none the less natural to me because they were the expression, and bore the stamp, of lower elements in my soul.

I hesitated long before I put this theory to the test of practice (я долго колебался, прежде чем рискнул подвергнуть эту теорию проверке практикой). I knew well that I risked death (я хорошо знал, что вполне мог умереть; to risk – рисковать; отважиться /на что-либо/; death – смерть); for any drug that so potently controlled and shook the very fortress of identity (потому что любое средство, которое настолько сильно управляло и сотрясало сам оплот личности; fortress – крепость; identity – тождественность; личность), might by the least scruple of an overdose (могло бы увеличением дозы на малейшую крупицу; scruple – скрупул /мера веса, применявшаяся в аптекарской практике; 1 скрупул = 1/3 драхмы = 20 гранам = 1,296 г/ крупица, мельчайшая часть) or at the least inopportunity in the moment of exhibition (или при малейшей ошибке в момент применения; inopportunity – несвоевременность, неуместность; exhibition – выставка; мед. назначение, применение лекарства), utterly blot out that immaterial tabernacle which I looked to it to chance (совершенно уничтожить: «стереть» тот нематериальный сосуд /человеческой души/, который я надеялся с его помощью подвергнуть испытанию/риску; tabernacle – шатер, /библ./ скиния; /рел./ нечто, вмещающее нечто духовно ценное, сосуд /человек – как вместилище души/; to look to – заботиться о, следить за; рассчитывать на; надеяться на; to chance – решиться, рискнуть).

I hesitated long before I put this theory to the test of practice. I knew well that I risked death; for any drug that so potently controlled and shook the very fortress of identity, might by the least scruple of an overdose or at the least inopportunity in the moment of exhibition, utterly blot out that immaterial tabernacle which I looked to it to chance.

But the temptation of a discovery so singular and profound (но соблазн /воспользоваться/ открытием столь необыкновенным и глубоким; singular – единичный, единственный в своем роде, уникальный), at last overcame my suggestions of alarm (в конце концов возобладал над всеми опасениями; suggestion – предложение, совет; alarm – боевая тревога, сигнал тревоги; смятение, страх). I had long since prepared my tincture (я уже давно изготовил настойку/тинктуру; to prepare – приготавливать /заранее/; делать, составлять); I purchased at once, from a firm of wholesale chemists (я сразу купил у одной /оптовой/ фармацевтической компании), a large quantity of a particular salt (большое количество той особенной соли), which I knew, from my experiments, to be the last ingredient required (которая, как я узнал из своих опытов, была последним требуемым ингредиентом); and, late one accursed night, I compounded the elements (и вот поздно, одной проклятой ночью = и вот в одну проклятую ночь, я смешал все элементы), watched them boil and smoke together in the glass (выждал, пока не увидел, как они закипели и задымились в стакане; to watch – наблюдать; выжидать, ожидать), and when the ebullition had subsided (и, когда кипение прекратилось; to subside – падать, убывать; стихать), with a strong glow of courage, drank off the potion (с отважной горячностью: «с сильным жаром отваги», выпил настойку; glow – сильный жар; взволнованность, горячность).

But the temptation of a discovery so singular and profound, at last overcame my suggestions of alarm. I had long since prepared my tincture; I purchased at once, from a firm of wholesale chemists, a large quantity of a particular salt, which I knew, from my experiments, to be the last ingredient required; and, late one accursed night, I compounded the elements, watched them boil and smoke together in the glass, and when the ebullition had subsided, with a strong glow of courage, drank off the potion.

The most racking pangs succeeded (последовали сильнейшие мучительные боли; to succeed – достигнуть цели; следовать /за чем-либо/, приходить на смену; rack – дыба; пытка, мучение; to rack – вздергивать на дыбу; мучить, пытать): a grinding in the bones (ломота в костях; to grind – молоть, размалывать), deadly nausea (смертельная = ужасная тошнота), and a horror of the spirit that cannot be exceeded at the hour of birth or death (и такой душевный ужас: «ужас духа», который не может быть превзойден ни в час рождения, ни в час смерти). Then these agonies began swiftly to subside (затем страдания начали быстро стихать; to subside – убывать; падать /об уровне/; стихать, утихать), and I came to myself as if out of a great sickness (и я пришел в себя, словно после тяжелой болезни; great – большой; сильный, интенсивный). There was something strange in my sensations (в моих ощущениях было нечто незнакомое), something indescribably new (что-то неописуемо новое; to describe – описывать), and, from its very novelty, incredibly sweet (и, от этой своей совершенной новизны, невероятно приятное: «сладостное»; sweet – сладкий; приятный).

The most racking pangs succeeded: a grinding in the bones, deadly nausea, and a horror of the spirit that cannot be exceeded at the hour of birth or death. Then these agonies began swiftly to subside, and I came to myself as if out of a great sickness. There was something strange in my sensations, something indescribably new, and, from its very novelty, incredibly sweet.

I felt younger, lighter, happier in body (телом я ощущал себя моложе, легче, счастливее); within I was conscious of a heady recklessness (в душе я ощущал неистовую беззаботность; heady – безрассудный, горячий, опрометчивый; неистовый, стремительный, импульсивный; reckless – необдуманный, безрассудный; опрометчивый, беспечный), a current of disordered sensual is running like a mill race in my fancy (поток беспорядочных чувственных образов несся /при этом/, словно вода с мельницы, в моем воображении; disordered – беспорядочный; спутанный), a solution of the bonds of obligation (отказ от всех обязательств: «от уз обязательства»; solution – освобождение, разрешение /от уз/), an unknown but not an innocent freedom of the soul (неизведанную, но не невинную свободу души; innocent – невинный, непорочный). I knew myself, at the first breath of this new life (я осознал себя, с первым же вдохом этой моей новой жизни), to be more wicked, tenfold more wicked (ставшим гораздо более порочным, в десять раз более порочным), sold a slave to my original evil (/проданным/ рабом моему первоначальному злу = первородному греху); and the thought, in that moment, braced and delighted me like wine (и эта мысль в тот самый момент подкрепила и восхитила меня, словно вино). I stretched out my hands (я вытянул перед собой руки = простер вперед руки) exulting in the freshness of these sensations (ликуя от свежести этих ощущений); and in the act, I was suddenly aware that I had lost my stature (и при этом /действии/ = и сделав это, я внезапно понял, что стал гораздо ниже ростом: «потерял свой рост»; act – дело, поступок).

I felt younger, lighter, happier in body; within I was conscious of a heady recklessness, a current of disordered sensual is running like a mill race in my fancy, a solution of the bonds of obligation, an unknown but not an innocent freedom of the soul. I knew myself, at the first breath of this new life, to be more wicked, tenfold more wicked, sold a slave to my original evil; and the thought, in that moment, braced and delighted me like wine. I stretched out my hands exulting in the freshness of these sensations; and in the act, I was suddenly aware that I had lost my stature.

There was no mirror, at that date, in my room (тогда в моей комнате не было зеркала); that which stands beside me as I write (то, которое стоит рядом со мной, пока я пишу) was brought there later on (было принесено сюда позже), and for the very purpose of those transformations (и именно ради этих превращений = чтобы наблюдать эту метаморфозу; purpose – цель, намерение). The night, however, was far gone into the morning (ночь, однако, уже далеко шагнула навстречу утру) – the morning, black as it was (утро, хотя и было темным), was nearly ripe for the conception of the day (уже почти готово было дать начало новому дню; ripe – спелый, зрелый; готовый, созревший; conception – зачатие) – the inmates of my house were locked in the most rigorous hours of slumber (и домочадцы: «обитатели моего дома» в этот час были объяты самым крепким сном: «были заперты в самых неумолимых часах сна»; to lock – запирать ключом, запирать на замок; rigorous – строгий; неумолимый; безжалостный); and I determined, flushed as I was with hope and triumph (и я, будучи возбужден надеждой и торжеством, решил; to determine – определять; решать, делать выбор), to venture in my new shape as far as to my bedroom (рискнуть и отправиться в своем новом облике в свою спальню; shape – форма; образ, облик).

There was no mirror, at that date, in my room; that which stands beside me as I write was brought there later on, and for the very purpose of those transformations. The night, however, was far gone into the morning – the morning, black as it was, was nearly ripe for the conception of the day – the inmates of my house were locked in the most rigorous hours of slumber; and I determined, flushed as I was with hope and triumph, to venture in my new shape as far as to my bedroom.

I crossed the yard (я пересек двор), wherein the constellations looked down upon me (где созвездия смотрели на меня /с небес/), I could have thought, with wonder (я думаю, с удивлением), the first creature of that sort (на первое подобное существо) that their unsleeping vigilance had yet disclosed to them (которое до сих пор обнаружила их неусыпная бдительность; to disclose – раскрывать; выявлять, обнаруживать; to close – закрывать); I stole through the corridors a stranger in my own house (я прокрался по коридорам – чужак в своем собственном доме); and coming to my room (и, войдя в свою спальню), I saw for the first time the appearance of Edward Hyde (я в первый раз узрел внешний вид = лицо и фигуру Эдварда Хайда).

I crossed the yard, wherein the constellations looked down upon me, I could have thought, with wonder, the first creature of that sort that their unsleeping vigilance had yet disclosed to them; I stole through the corridors a stranger in my own house; and coming to my room, I saw for the first time the appearance of Edward Hyde.

I must here speak by theory alone (здесь я должен высказывать только предположения; theory – теория; догадка), saying not that which I know (говоря не о том, что я точно знаю), but that which I suppose to be most probable (а о том, что, как я предполагаю, было наиболее вероятным). The evil side of my nature (злая/порочная сторона моей натуры), to which I had now transferred the stamping efficacy (которой я теперь передал способность /создавать самостоятельную оболочку/; stamping – штамповка, чеканка, выдавливание; to stamp – штамповать, штемпелевать, ставить печать; клеймить, чеканить, отпечатывать, оттискивать; efficacy – эффективность, сила; действенность), was less robust and less developed (была менее сильной и менее развитой; robust – крепкий, здоровый; сильный; твердый) than the good which I had just deposed (чем добрая /сторона натуры/, которую я только что низверг; to depose – низложить, свергнуть; сместить /с должности/). Again, in the course of my life (к тому же, за всю свою жизнь; course – курс, направление; ход, течение), which had been, after all, nine-tenths a life of effort (которая, в конце концов, состояла на девять десятых из труда; effort – усилие, напряжение; борьба /за что-либо/), virtue and control (добродетели и ограничений; control – управление, руководство; сдержанность), it had been much less exercised (зло гораздо меньше было упражняемо/развиваемо) and much less exhausted (и гораздо меньше было истощено).

I must here speak by theory alone, saying not that which I know, but that which I suppose to be most probable. The evil side of my nature, to which I had now transferred the stamping efficacy, was less robust and less developed than the good which I had just deposed. Again, in the course of my life, which had been, after all, nine-tenths a life of effort, virtue and control, it had been much less exercised and much less exhausted.

And hence, as I think, it came about (вот как, по моему мнению, случилось так; hence – отсюда /о происхождении/; поэтому, следовательно) that Edward Hyde was so much smaller, slighter, and younger than Henry Jekyll (что Эдвард Хайд был гораздо ниже ростом, более худым и более молодым, чем Генри Джекил; slight – стройный, тонкий; худой, худощавый). Even as good shone upon the countenance of one (так же, как добро освещало лицо одного), evil was written broadly and plainly on the face of the other (так же зло было написано прямо и явно на лице другого; broadly – широко; прямо, откровенно). Evil besides (кроме того, зло) (which I must still believe to be the lethal side of man (которое, как я все еще верю, остается смертоносной = губительной стороной /натуры/ человека)) had left on that body an imprint of deformity and decay (оставило на том теле отпечаток уродства и разложения). And yet when I looked upon that ugly idol in the glass (и все же, когда я взглянул на этот уродливый = безобразный призрак в зеркале; glass – стекло; зеркало; idol – идол, божество; призрак, иллюзия), I was conscious of no repugnance (я не ощутил отвращения; conscious – сознательный, осознанный; сознающий; ощущающий), rather of a leap of welcome (а скорее внезапную радость /от встречи/; leap – прыжок; резкое изменение; welcome – прием /гостя/; гостеприимство).

And hence, as I think, it came about that Edward Hyde was so much smaller, slighter, and younger than Henry Jekyll. Even as good shone upon the countenance of one, evil was written broadly and plainly on the face of the other. Evil besides (which I must still believe to be the lethal side of man) had left on that body an imprint of deformity and decay. And yet when I looked upon that ugly idol in the glass, I was conscious of no repugnance, rather of a leap of welcome.

This, too, was myself (это тоже был я). It seemed natural and human (он = образ в зеркале казался мне естественным и человеческим). In my eyes it bore a livelier i of the spirit (на мой взгляд он нес на себе более живой отпечаток: «образ» духа), it seemed more express and single (казался более выраженным и единым = гармоничным; express – ясный, недвусмысленный, точно выраженный), than the imperfect and divided countenance (чем та несовершенная и разделенная на части = двойственная внешность) I had been hitherto accustomed to call mine (которую я до этого времени привык называть своей). And in so far I was doubtless right (и, что касается этого = этих рассуждений, я был, без сомнения, прав; in so far /as/ – в этом смысле, в этом отношении: «настолько далеко»). I have observed that when I wore the semblance of Edward Hyde (я обратил внимание = я замечал, что когда я был в обличии Эдварда Хайда; to wear – носить /чаще об одежде/), none could come near me at first (никто не мог поначалу приблизиться ко мне) without a visible misgiving of the flesh (без видимого/очевидного физического опасения; misgiving – опасение; предчувствие дурного; flesh – плоть). This, as I take it (это, как я понимаю), was because all human beings, as we meet them (было от того, что все человеческие существа, такие, какими мы встречаем их), are comingled out of good and evil (представляют собой смесь добра и зла; to commingle/comingle – смешивать/ся/, соединять/ся/): and Edward Hyde alone, in the ranks of mankind, was pure evil (и только Эдвард Хайд, из всего человечества, представлял собой чистое зло; rank – ряд).

This, too, was myself. It seemed natural and human. In my eyes it bore a livelier i of the spirit, it seemed more express and single, than the imperfect and divided countenance I had been hitherto accustomed to call mine. And in so far I was doubtless right. I have observed that when I wore the semblance of Edward Hyde, none could come near me at first without a visible misgiving of the flesh. This, as I take it, was because all human beings, as we meet them, are comingled out of good and evil: and Edward Hyde alone, in the ranks of mankind, was pure evil.

I lingered but a moment at the mirror (я помедлил всего лишь мгновение перед зеркалом): the second conclusive experiment had yet to be attempted (мне все еще предстоял второй, решающий эксперимент); it yet remained to be seen (оставалось еще увидеть = проверить) if I had lost my identity beyond redemption (не потерял ли я свою личность окончательно: «за пределы возвращения»; redemption – выкуп; возвращение /себя/, получение обратно; to redeem – выкупать /заложенные вещи и т. п./; освобождать /кого-либо/ за выкуп) and must flee before daylight from a house that was no longer mine (и не придется ли мне бежать до рассвета из дома, который уже не был моим); and hurrying back to my cabinet (и, поспешив назад в свой кабинет), I once more prepared and drank the cup (я еще раз приготовил и выпил чашу /настойки/), once more suffered the pangs of dissolution (еще раз перенес муки разрушения/распада; dissolution – растворение; разрушение, распад), and came to myself once more with the character, the stature, and the face of Henry Jekyll (и еще раз пришел в себя – с характером, ростом/телосложением и лицом Генри Джекила; stature – рост; телосложение; стан, фигура).

I lingered but a moment at the mirror: the second conclusive experiment had yet to be attempted; it yet remained to be seen if I had lost my identity beyond redemption and must flee before daylight from a house that was no longer mine; and hurrying back to my cabinet, I once more prepared and drank the cup, once more suffered the pangs of dissolution, and came to myself once more with the character, the stature, and the face of Henry Jekyll.

That night I had come to the fatal cross roads (в ту ночь я пришел к роковому распутью; cross road – перекресток; распутье, переломный момент). Had I approached my discovery in a more noble spirit (подойди я к своему открытию в более благородном духовном состоянии), had I risked the experiment while under the empire of generous or pious aspirations (если бы я отважился на этот эксперимент, находясь под властью великодушных и добродетельных стремлений; empire – империя; господство, владычество), all must have been otherwise (все должно было бы быть = произойти по-другому), and from these agonies of death and birth (и из всех этих мук смерти и рождения) I had come forth an angel instead of a fiend (я вышел бы = восстал бы ангелом, а не дьяволом; instead of – вместо /кого-либо, чего-либо/). The drug had no discriminating action (это средство не обладало никаким избирательным действием; discriminating – отличительный; умеющий различать, селективный; to discriminate – различать, отличать, проводить различие, дифференцировать, выделять); it was neither diabolical nor divine (оно не было ни дьявольским, ни божественным); it but shook the doors of the prison-house of my disposition (оно лишь сотрясло двери = отворило двери темницы моих склонностей; disposition – характер; склонность); and, like the captives of Philippi (и, подобно пленникам в Филиппах; Philippi – город в Македонии; в 42 году до н. э. Марк Антоний и Октавий разгромили Брута и Кассия; пленники в Филиппах, бывшие сторонники заговорщиков, были освобождены великодушными победителями, а не казнены, как предатели), that which stood within ran forth (тот, кто был: «стоял» внутри, вырвался наружу: «выбежал вперед»).

That night I had come to the fatal cross roads. Had I approached my discovery in a more noble spirit, had I risked the experiment while under the empire of generous or pious aspirations, all must have been otherwise, and from these agonies of death and birth I had come forth an angel instead of a fiend. The drug had no discriminating action; it was neither diabolical nor divine; it but shook the doors of the prison-house of my disposition; and, like the captives of Philippi, that which stood within ran forth.

At that time my virtue slumbered (в то время добродетель во мне спала; to slumber – спать; быть сонным; дремать; находиться в полусонном состоянии); my evil, kept awake by ambition (а зло, поддерживаемое в состоянии бодрствования честолюбием; awake – не спящий, проснувшийся, бодрствующий; to be awake – бодрствовать; проснуться), was alert and swift to seize the occasion (было наготове и поспешно ухватилось за такой удобный случай: «и /было/ быстрым ухватиться…»); and the thing that was projected was Edward Hyde (и существом, которое было воплощено, оказался Эдвард Хайд; to project – проектировать; воплощать). Hence, although I had now two characters as well as two appearances (отсюда, хотя у меня теперь было как два характера, так и две внешности), one was wholly evil (один представлял собой абсолютное зло: «один был полностью злым»), and the other was still the old Henry Jekyll (а второй все еще был тем самым старым Генри Джекилом), that incongruous compound of whose reformation and improvement I had already learned to despair (той противоречивой смесью, на исправление и улучшение которой я уже потерял надежду: «/по поводу исправления и улучшения которой/ я уже научился отчаиваться»; incongruous – несоответствующий, несообразый; compound – соединение, смесь). The movement was thus wholly toward the worse (таким образом, перемена во всех отношениях оказалась к худшему; movement – движение; развитие, динамика; wholly – полностью; thus – так, таким образом).

At that time my virtue slumbered; my evil, kept awake by ambition, was alert and swift to seize the occasion; and the thing that was projected was Edward Hyde. Hence, although I had now two characters as well as two appearances, one was wholly evil, and the other was still the old Henry Jekyll, that incongruous compound of whose reformation and improvement I had already learned to despair. The movement was thus wholly toward the worse.

Even at that time, I had not yet conquered (даже в то время я все еще не преодолел; to conquer – завоевывать; превозмогать) my aversions to the dryness of a life of study (своего отвращения к скучной жизни ученого: «к сухости жизни, посвященной научным занятиям»; dry – сухой; пресный, скучный; study – изучение, научные занятия). I would still be merrily disposed at times (временами я все еще любил поразвлечься; disposed – расположенный; настроенный, склонный; merrily – весело, оживленно, радостно); and as my pleasures were (to say the least) undignified (и, так как удовольствия мои были, мягко говоря: «говоря самое малое» недостойными), and I was not only well known and highly considered (и я был не только знаменитым: «хорошо знаемым» и глубоко: «высоко» уважаемым; considered – обдуманный, продуманный; уважаемый; to consider – рассматривать, обсуждать; принимать во внимание, учитывать; считаться; проявлять уважение /к кому-либо/), but growing towards the elderly man (но и, становясь уже пожилым человеком = поскольку я уже становился пожилым человеком; to grow – расти, увеличиваться; превращаться во что-либо), this incoherency of my life was daily growing more unwelcome (такая непоследовательность = раздвоенность моей жизни с каждым днем становилась все более нежеланной; unwelcome – нежеланный; неприятный; incoherence – алогичность, бессвязность, нелогичность, непоследовательность, несвязность).

It was on this side that my new power tempted me (именно с этой стороны моя новая сила искушала меня; side – бок; сторона; to tempt – соблазнять, прельщать) until I fell in slavery (до тех пор, пока я не попал в рабство; to fall into a state – приходит/впадать в какое-либо состояние).

Even at that time, I had not yet conquered my aversions to the dryness of a life of study. I would still be merrily disposed at times; and as my pleasures were (to say the least) undignified, and I was not only well known and highly considered, but growing towards the elderly man, this incoherency of my life was daily growing more unwelcome.

It was on this side that my new power tempted me until I fell in slavery.

I had but to drink the cup (мне всего-то надо было выпить чашу = мой напиток), to doff at once the body of the noted professor (чтобы тут же сбросить тело известного профессора; to doff – /книжн./ снимать /одежду/), and to assume, like a thick cloak, that of Edward Hyde (и принять, словно /прикрывшись/ плотным плащом, облик Эдварда Хайда; to assume – принимать, брать /на себя/; принимать /определенный характер, форму/). I smiled at the notion (я улыбнулся этой идее; notion – понятие; фантазия, каприз); it seemed to me at the time to be humorous (в то время она казалась мне забавной); and I made my preparations with the most studious care (и я стал готовиться с самой усердной тщательностью; studious – занятый наукой; прилежный, старательный; care – забота, попечение; тщательность, внимательность). I took and furnished that house in Soho (я снял и обставил тот самый дом в Сохо), to which Hyde was tracked by the police (до которого впоследствии Хайд был прослежен полицией); and engaged as housekeeper a creature (и нанял в качестве экономки одну женщину: «одно создание/одно существо»; creature – создание, творение; человек) whom I well knew to be silent and unscrupulous (которая, как мне было хорошо известно, умела молчать и была не особенно щепетильной; silent – безмолвный; unscrupulous – недобросовестный, бессовестный; scrupulous – скрупулезный, тщательный, щепетильный; честный, порядочный, добросовестный).

I had but to drink the cup, to doff at once the body of the noted professor, and to assume, like a thick cloak, that of Edward Hyde. I smiled at the notion; it seemed to me at the time to be humorous; and I made my preparations with the most studious care. I took and furnished that house in Soho, to which Hyde was tracked by the police; and engaged as housekeeper a creature whom I well knew to be silent and unscrupulous.

On the other side, I announced to my servants that a Mr. Hyde (whom I described) (с другой стороны = кроме того, я объявил своим слугам, что некий мистер Хайд, /внешность/ которого я описал) was to have full liberty and power about my house in the square (может совершенно свободно распоряжаться: «имеет полную свободу и власть» в моем доме на площади; liberty – свобода; вольность; power – сила; сила, власть, право); and, to parry mishaps (и, чтобы избежать недоразумений; to parry – отражать; уклоняться, отделываться), I even called and made myself a familiar object, in my second character (я даже заходил, чтобы слуги ко мне привыкли: «и делал себя привычным объектом», в своем втором облике; to call – звать; навещать, посещать; familiar – близкий; давно знакомый, привычный; object – предмет, вещь; объект). I next drew up that will to which you so much objected (затем я составил то самое завещание, против которого вы так сильно возражали; to draw – рисовать; to draw up – составлять /текст завещания, контракта, законопроекта/); so that if anything befell me in the person of Dr. Jekyll (так, что если бы что-нибудь случилось со мной в обличии доктора Джекила; person – человек, личность; внешность, облик), I could enter on that of Edward Hyde without pecuniary loss (я мог бы продолжить жить в обличии Эдварда Хайда без финансовых потерь; pecuniary – денежный, финансовый, монетарный). And thus fortified, as I supposed, on every side (защитившись таким образом, как я предполагал, со всех сторон; to fortify – укреплять; защищать), I began to profit by the immense immunities of my position (я начал извлекать выгоду из колоссальных /гарантирующих ненаказуемость/ выгод моего положения; immunity – неприкосновенность; освобождение /от платежа, налога, каких-либо обязательств и т. п./; immunities – привилегии; immense – безмерный, очень большой, огромный).

On the other side, I announced to my servants that a Mr. Hyde (whom I described) was to have full liberty and power about my house in the square; and, to parry mishaps, I even called and made myself a familiar object, in my second character. I next drew up that will to which you so much objected; so that if anything befell me in the person of Dr. Jekyll, I could enter on that of Edward Hyde without pecuniary loss. And thus fortified, as I supposed, on every side, I began to profit by the immense immunities of my position.

Men have before hired bravos to transact their crimes (прежде люди нанимали головорезов/наемных убийц, для того, чтобы те выполняли за них их преступные замыслы; to transact – вести /дела/; заключать /сделки/), while their own person and reputation sat under shelter (в то время как их собственной персоне и репутации ничего не угрожало: «в то время как их собственная персона и репутация сидели под кровом/в укрытии»; shelter – кров, пристанище; укрытие, прикрытие). I was the first that ever did so for his pleasures (я был первым, кто сделал это ради своих удовольствий = в поисках удовольствий). I was the first that could thus plod in the public eye with a load of genial respectability (я был первым, кто мог таким образом в глазах общественности почтенно и добродушно/по-доброму трудиться: «с грузом доброй почтенности/респектабельности»; to plod – брести с трудом; упорно работать, корпеть; load – груз; нагрузка; genial – веселый, общительный; добрый, доброжелательный), and in a moment, like a schoolboy, strip off these lendings (и в одно мгновение, подобно школьнику, сорвать с себя этот временный наряд; lending – предоставление займов /кредитов, ссуд/, кредитование; одолженный предмет; to lend – одалживать, давать взаймы) and spring headlong into the sea of liberty (и очертя голову ринуться в море свободы; to spring – скакать, прыгать; бросаться; headlong – головой вперед /о падении вниз, нырянии/; безудержно, безрассудно). But for me, in my impenetrable mantle, the safety was complete (но для меня /в отличие от школьника/ в моем непробиваемом покрове безопасность была полной).

Men have before hired bravos to transact their crimes, while their own person and reputation sat under shelter. I was the first that ever did so for his pleasures. I was the first that could thus plod in the public eye with a load of genial respectability, and in a moment, like a schoolboy, strip off these lendings and spring headlong into the sea of liberty. But for me, in my impenetrable mantle, the safety was complete.

Think of it – I did not even exist (подумайте об этом – я ведь даже не существовал)! Let me but escape into my laboratory door (позвольте мне лишь скрыться за дверью моей лаборатории: «в мою лабораторную дверь»), give me but a second or two to mix and swallow the draught (дайте мне секунду или две, чтобы смешать и проглотить дозу лекарства; draught – /от гл. to draw/ розлив, цежение; глоток; доза жидкого лекарства, т. е. ложка, чашка /и т. п./) that I had always standing ready (которые у меня всегда были наготове); and, whatever he had done, Edward Hyde would pass away (и, что бы он ни натворил, Эдвард Хайд исчез бы) like the stain of breath upon the mirror (как /исчезает/ след от дыхания на зеркале; stain – пятно); and there in his stead (а на его месте = вместо него; stead – место /место или позиция лица, вещи и т. п., которое замещается другим лицом, вещью и т. п./), quietly at home, trimming the midnight lamp in his study (у себя дома, в кабинете, мирно подрезая фитиль у лампы в полночь; to trim – приводить в порядок; подрезать, подстригать), a man who could afford to laugh at suspicion, would be Henry Jekyll (был бы Генри Джекил – человек, который может позволить себе смеяться над /любыми/ подозрениями).

Think of it – I did not even exist! Let me but escape into my laboratory door, give me but a second or two to mix and swallow the draught that I had always standing ready; and, whatever he had done, Edward Hyde would pass away like the stain of breath upon the mirror; and there in his stead, quietly at home, trimming the midnight lamp in his study, a man who could afford to laugh at suspicion, would be Henry Jekyll.

The pleasures which I made haste to seek in my disguise (те удовольствия, которым я поспешил предаться в моем /маскарадном/ обличии; to seek – искать; disguise – маскировка; маска, измененная внешность) were, as I have said, undignified (были, как я уже сказал, недостойными; to dignify – облагораживать; придавать лоск, достоинство; dignity – достоинство); I would scarce use a harder term (я едва ли использовал бы более крепкое выражение; term – период, срок; термин, выражение, слово). But in the hands of Edward Hyde (но в руках Эдварда Хайда), they soon began to turn towards the monstrous (они скоро начали превращаться в нечто ужасное: «поворачиваться к чудовищному»). When I would come back from these excursions (когда я возвращался из подобных экскурсий), I was often plunged into a kind of wonder at my vicarious depravity (я часто был погружен в какое-то удивление от своей развращенности, обретенной благодаря нему; vicarious – замещающий, действующий вместо другого). This familiar that I called out of my own soul (этот близкий друг = этот фактотум, которого я вызвал из своей собственной души), and sent forth alone to do his good pleasure (и отправил в одиночку получать удовольствия, какие он захочет), was a being inherently malign and villainous (оказался существом по своей природе злобным и низким/мерзким; being – существование, жизнь; /живое/ существо; villain – злодей, негодяй; ист. виллан, крепостной; inherently – по сути, своему существу, в действительности, в своей основе); his every act and thought centred on self (каждое его действие и мысль сосредоточивались на нем самом = диктовались себялюбием); drinking pleasure with bestial avidity from any degree of torture to another (/он/ с животной жадностью упивался удовольствием /получаемым/ от любых истязаний других /людей/: «от любой ступени/степени пытки по отношению к другому»); relentless like a man of stone (безжалостный, как каменное изваяние).

The pleasures which I made haste to seek in my disguise were, as I have said, undignified; I would scarce use a harder term. But in the hands of Edward Hyde, they soon began to turn towards the monstrous. When I would come back from these excursions, I was often plunged into a kind of wonder at my vicarious depravity. This familiar that I called out of my own soul, and sent forth alone to do his good pleasure, was a being inherently malign and villainous; his every act and thought centred on self; drinking pleasure with bestial avidity from any degree of torture to another; relentless like a man of stone.

Henry Jekyll stood at times aghast before the acts of Edward Hyde (временами = часто Генри Джекил приходил в ужас от деяний Эдварда Хайда; aghast – ошеломленный, объятый страхом); but the situation was apart from ordinary laws (но вся эта ситуация была в стороне от обычных законов; apart – в отдалении, в стороне), and insidiously relaxed the grasp of conscience (и незаметно ослабила угрызения совести; insidiously – хитрый, вероломный; незаметно подкрадывающийся; grasp – крепкое сжатие). It was Hyde, after all, and Hyde alone, that was guilty (в конце концов, Хайд, и только Хайд был виновным). Jekyll was no worse (а Джекил не стал хуже); he woke again to his good qualities seemingly unimpaired (он возвращался к своим хорошим качествам, по-видимому, таким же, как и был раньше: «видимо неухудшенным»; to wake – просыпаться; пробуждаться; to impair – ослаблять; ухудшать, портить); he would even make haste where it was possible (он даже торопился в тех случаях, где было возможно), to undo the evil done by Hyde (исправить зло, причиненное Хайдом; to undo – развязывать; уничтожать сделанное). And thus his conscience slumbered (и поэтому: «и так/таким образом» совесть его спала глубоким сном; to slumber – /поэт./ спать; дремать).

Henry Jekyll stood at times aghast before the acts of Edward Hyde; but the situation was apart from ordinary laws, and insidiously relaxed the grasp of conscience. It was Hyde, after all, and Hyde alone, that was guilty. Jekyll was no worse; he woke again to his good qualities seemingly unimpaired; he would even make haste where it was possible, to undo the evil done by Hyde. And thus his conscience slumbered.

Into the details of the infamy at which I thus connived (в подробности того позорного поведения, которому я таким образом потворствовал; infamy – дурная слава, скандальная репутация; бесславие, бесчестье; постыдное, бесчестное поведение; to connive at smth. – потворствовать, попустительствовать чему-либо; смотреть сквозь пальцы на что-либо) (for even now I can scarce grant that I committed it (потому что даже сейчас я едва ли могу признать, что я совершил все это; to grant – даровать, жаловать; допускать, признавать)) I have no design of entering (вдаваться я не собираюсь; design – замысел; цель, намерение; to enter – входить; вникать, вдаваться); I mean but to point out the warnings and the successive steps (я намереваюсь только указать на те предостережения и последовательные шаги) with which my chastisement approached (с которыми приближалось мое наказание; to chastise – бить, пороть, сечь /подвергать телесному наказанию/; карать, наказывать). I met with one accident which (однажды я столкнулся с опасностью, о которой; to meet – встречать; испытывать /что-либо/, подвергнуться /чему-либо/; accident – несчастный случай, катастрофа), as it brought on no consequence (так как она не повлекла за собой никаких последствий), I shall no more than mention (я не более чем упомяну = только упомяну).

Into the details of the infamy at which I thus connived (for even now I can scarce grant that I committed it) I have no design of entering; I mean but to point out the warnings and the successive steps with which my chastisement approached. I met with one accident which, as it brought on no consequence, I shall no more than mention.

An act of cruelty to a child aroused against me the anger of a passer-by (жестокий поступок по отношению к ребенку вызвал гнев /направленный против меня/ одного прохожего; to arouse – будить; вызывать, возбуждать /чувства/; cruelty – жестокость; cruel – жестокий), whom I recognised the other day in the person of your kinsman (которого я узнал на днях в вашем родственнике); the doctor and the child’s family joined him (доктор и семья девочки присоединились к нему = поддержали его; to join – соединять; присоединяться, входить в компанию); there were moments when I feared for my life (были моменты, когда я боялся за свою жизнь), and at last, in order to pacify their too just resentment (и, наконец, для того чтобы успокоить их более чем справедливое негодование), Edward Hyde had to bring them to the door (Эдварду Хайду пришлось привести их к двери /дома/), and pay them in a cheque drawn in the name of Henry Jekyll (и заплатить им чеком, выписанным от имени Генри Джекила).

An act of cruelty to a child aroused against me the anger of a passer-by, whom I recognised the other day in the person of your kinsman; the doctor and the child’s family joined him; there were moments when I feared for my life, and at last, in order to pacify their too just resentment, Edward Hyde had to bring them to the door, and pay them in a cheque drawn in the name of Henry Jekyll.

But this danger was easily eliminated from the future (но эта опасность была легко устранена на будущее), by opening an account at another bank in the name of Edward Hyde himself (открытием счета в другом банке на имя самого Эдварда Хайда); and when, by sloping my own hand backwards (а когда, начав писать своим почерком, но с наклоном /в другую сторону/), I had supplied my double with a signature (я снабдил своего двойника подписью), I thought I sat beyond the reach of fate (мне показалось, что я устроился за пределами досягаемости судьбы/рока).

But this danger was easily eliminated from the future, by opening an account at another bank in the name of Edward Hyde himself; and when, by sloping my own hand backwards, I had supplied my double with a signature, I thought I sat beyond the reach of fate.

Some two months before the murder of Sir Danvers (месяца за два до убийства сэра Дэнверса), I had been out for one of my adventures (я отправился в одно из своих приключений), had returned at a late hour (вернулся поздно), and woke the next day in bed with somewhat odd sensations (и на следующий день проснулся в кровати с какими-то странными ощущениями). It was in vain I looked about me (тщетно осматривался я по сторонам); in vain I saw the decent furniture and tall proportions of my room in the square (тщетно смотрел на приличную = прекрасную мебель и высокие стены = высокий потолок своей комнаты /в доме/ на площади; proportion – пропорция; размер); in vain that I recognised the pattern of the bed curtains and the design of the mahogany frame (тщетно я узнавал рисунок на пологе кровати и узор = резьбу на самой кровати из красного дерева; frame – каркас); something still kept insisting that I was not where I was (нечто все еще продолжало настаивать, что я не был там, где я был), that I had not wakened where I seemed to be (что я проснулся не там, где я, казалось, был), but in the little room in Soho (а в той маленькой комнатке в Сохо) where I was accustomed to sleep in the body of Edward Hyde (где я привык спать в обличии Эдварда Хайда).

Some two months before the murder of Sir Danvers, I had been out for one of my adventures, had returned at a late hour, and woke the next day in bed with somewhat odd sensations. It was in vain I looked about me; in vain I saw the decent furniture and tall proportions of my room in the square; in vain that I recognised the pattern of the bed curtains and the design of the mahogany frame; something still kept insisting that I was not where I was, that I had not wakened where I seemed to be, but in the little room in Soho where I was accustomed to sleep in the body of Edward Hyde.

I smiled to myself, and, in my psychological way (я улыбнулся /себе/, и, поддавшись моей обычной склонности к психологии), began lazily to inquire into the elements of this illusion (начал лениво размышлять о факторах = причинах этой иллюзии; to inquire – спрашивать; расследовать, выяснять) occasionally, even as I did so, dropping back into a comfortable morning doze (время от времени, в те же самые моменты, когда я размышлял: «как раз когда я делал так», снова погружаясь в безмятежную утреннюю дрему; to drop – капать; падать; резко опускаться). I was still so engaged (я все еще был поглощен этими мыслями; to engage – нанимать; занимать) when, in one of my more wakeful moments, my eye fell upon my hand (когда, в один из моментов бодрствования, мой взгляд упал на руку). Now, the hand of Henry Jekyll (as you have often remarked) was professional in shape and size (так вот, рука Генри Джекила (как вы сами часто замечали) была настоящей рукой врача: «профессиональной рукой» – по форме и размеру); it was large, firm, white and comely (она была большой, крепкой, белой и красивой/приятной на вид). But the hand which I now saw (но рука, которую я тогда увидел), clearly enough in the yellow light of a mid-London morning (достаточно ясно в желтом свете лондонского: «в середине Лондона» утра; mid – срединный, средний), lying half shut on the bedclothes (что лежала на одеяле, наполовину сжатая /в кулак/; to shut – затворять; сжимать), was lean, corded, knuckly (была худой, жилистой, костлявой = узловатой; cord – веревка, шнур; knuckle – сустав пальца), of a dusky pallor and thickly shaded with a swart growth of hair (землисто-бледной и густо поросшей черными волосами; dusky – сумеречный, темный; dusk – сумерки; полумрак, сумрак; pallor – бледность; to shade – затенять; swart – смуглый). It was the hand of Edward Hyde (это была рука Эдварда Хайда).

I smiled to myself, and, in my psychological way, began lazily to inquire into the elements of this illusion occasionally, even as I did so, dropping back into a comfortable morning doze. I was still so engaged when, in one of my more wakeful moments, my eye fell upon my hand. Now, the hand of Henry Jekyll (as you have often remarked) was professional in shape and size; it was large, firm, white and comely. But the hand which I now saw, clearly enough in the yellow light of a mid-London morning, lying half shut on the bedclothes, was lean, corded, knuckly, of a dusky pallor and thickly shaded with a swart growth of hair. It was the hand of Edward Hyde.

I must have stared upon it for near half a minute (я, должно быть, смотрел на нее почти полминуты), sunk as I was in the mere stupidity of wonder (в тупом удивлении: «погруженный такой, как я был, в простую тупость удивления»; sunk – погруженный, потопленный; stupid – глупый, тупой), before terror woke up in my breast as sudden and startling as the crash of cymbals (прежде чем в душе моей пробудился ужас, такой же внезапный и пугающий, как грохот /музыкальных/ тарелок; cymbal – библ. кимвал; cymbals – /муз./ тарелки); and bounding from bed, I rushed to the mirror (и, вскочив с кровати, я бросился к зеркалу). At the sight that met my eyes (при виде того, что представилось моему взору), my blood was changed into something exquisitely thin and icy (кровь моя превратилась во что-то чрезвычайно жидкое и ледяное; thin – тонкий; жидкий, водянистый). Yes, I had gone to bed Henry Jekyll (да, я лег спать Генри Джекилом), I had awakened Edward Hyde (а проснулся Эдвардом Хайдом). How was this to be explained (как это можно было объяснить)?

I must have stared upon it for near half a minute, sunk as I was in the mere stupidity of wonder, before terror woke up in my breast as sudden and startling as the crash of cymbals; and bounding from bed, I rushed to the mirror. At the sight that met my eyes, my blood was changed into something exquisitely thin and icy. Yes, I had gone to bed Henry Jekyll, I had awakened Edward Hyde. How was this to be explained?

I asked myself (спросил я себя); and then, with another bound of terror (а затем с новым приступом ужаса) – how was it to be remedied (как это можно исправить; to remedy – вылечивать; исправлять)? It was well on in the morning (было уже позднее утро: «было уже хорошо вперед/продвинуто в утро»); the servants were up (слуги уже встали); all my drugs were in the cabinet (все мои снадобья были в кабинете) – a long journey (далекое путешествие), down two pairs of stairs (вниз по двум лестницам), through the anatomical theatre (через анатомический театр), from where I was then standing horror-stricken (от того места, где я стоял, пораженный ужасом). It might indeed be possible to cover my face (конечно, возможно было закрыть лицо); but of what use was that (но какая была от этого польза; use – употребление, использование; польза, толк), when I was unable to conceal the alteration of my stature (когда я не мог скрыть изменение своего роста/перемену в моем телосложении)? And then, with an overpowering sweetness of relief (и тогда с всепоглощающей радостью облегчения = с неизъяснимым облегчением; sweet – сладкий; приятный), it came back upon my mind (мне в голову пришло = я вспомнил) that the servants were already used to the coming and going of my second self (что слуги уже привыкли к появлению и исчезновению моего второго «я»; to come upon smb. – прийти в голову /о мысли и т. п./).

I asked myself; and then, with another bound of terror – how was it to be remedied? It was well on in the morning; the servants were up; all my drugs were in the cabinet – a long journey, down two pairs of stairs, through the anatomical theatre, from where I was then standing horror-stricken. It might indeed be possible to cover my face; but of what use was that, when I was unable to conceal the alteration of my stature? And then, with an overpowering sweetness of relief, it came back upon my mind that the servants were already used to the coming and going of my second self.

I had soon dressed, as well as I was able (вскоре я оделся, как только смог), in clothes of my own size (в одежду своего размера): had soon passed through the house (и вскоре прошел через дом), where Bradshaw stared and drew back at seeing Mr. Hyde (где Брэдшоу уставился /с удивлением/ и отпрянул, увидев мистера Хайда) at such an hour and in such strange array (в такой /неурочный/ час и в таком странном одеянии; array – строй; наряд, облачение); and ten minutes later, Dr. Jekyll had returned to his own shape (а десять минут спустя доктор Джекил вернулся к своей собственной форме), and was sitting down, with a darkened brow, to make a feint of breakfasting (и садился за стол, с нахмуренным видом, делая вид, что собирается завтракать; dark – темный; хмурый, печальный /о выражении лица/; feint – притворство, видимость).

I had soon dressed, as well as I was able, in clothes of my own size: had soon passed through the house, where Bradshaw stared and drew back at seeing Mr. Hyde at such an hour and in such strange array; and ten minutes later, Dr. Jekyll had returned to his own shape, and was sitting down, with a darkened brow, to make a feint of breakfasting.

Small indeed was my appetite (аппетит у меня действительно был невелик = при этом мне было не до завтрака). This inexplicable incident (этот необъяснимый случай; incident – случай, случайность; происшествие, событие, эпизод), this reversal of my previous experience (это полное опровержение моего предыдущего опыта; reversal – полное изменение, полная перемена; reverse – противоположный, обратный), seemed, like the Babylonian finger on the wall (казалось, подобно огненным письменам на валтасаровом пиру: «подобно вавилонскому персту на стене»; finger – палец, перст), to be spelling out the letters of my judgment (по буквам выводило мой приговор: «выводило буквы моего приговора»; to spell – писать или произносить /слово/ по буквам); and I began to reflect more seriously than ever before (и я стал размышлять более серьезно, чем когда-либо = я впервые серьезно задумался) on the issues and possibilities of my double existence (над последствиями и возможностями моего двойного существования; issue – исход, выход; результат).

Small indeed was my appetite. This inexplicable incident, this reversal of my previous experience, seemed, like the Babylonian finger on the wall, to be spelling out the letters of my judgment; and I began to reflect more seriously than ever before on the issues and possibilities of my double existence.

That part of me which I had the power of projecting (та моя часть моей натуры, которую я имел власть выделять /из себя/) had lately been much exercised and nourished (в последнее время часто была упражняема и подкармливаема = была в последнее время очень деятельной и налилась силой); it had seemed to me of late as though the body of Edward Hyde had grown in stature (в последнее время мне даже казалось, что тело Эдварда Хайда стало крупнее; stature – стан, телосложение, рост), as though (when I wore that form) (словно (когда я был в его обличии; form – форма, внешний вид; обличье; to wear – носить /например, одежду/) I were conscious of a more generous tide of blood (я ощущал более интенсивный ток крови; tide – морской прилив и отлив; поток, течение; generous – великодушный; большой, обильный); and I began to spy a danger that (и я начал видеть опасность, что в случае; to spy – шпионить, следить; заметить, найти, обнаружить, разглядеть), if this were much prolonged (если это будет происходить продолжительно: «если бы это было намного продолжено»), the balance of my nature might be permanently overthrown (то равновесие моей природы может разрушиться необратимо; to overthrow – опрокидывать/ся/; разрушать, уничтожать; to throw – бросать; permanently – перманентно, постоянно), the power of voluntary change be forfeited (а возможность добровольных изменений утратится = я лишусь способности преображаться по собственному желанию), and the character of Edward Hyde become irrevocably mine (и характер Эдварда Хайда безвозвратно окажется моим).

That part of me which I had the power of projecting had lately been much exercised and nourished; it had seemed to me of late as though the body of Edward Hyde had grown in stature, as though (when I wore that form) I were conscious of a more generous tide of blood; and I began to spy a danger that, if this were much prolonged, the balance of my nature might be permanently overthrown, the power of voluntary change be forfeited, and the character of Edward Hyde become irrevocably mine.

The power of the drug had not been always displayed (сила снадобья не всегда проявлялась = препарат не всегда действовал одинаково; to display – показывать, демонстрировать; проявлять). Once, very early in my career (однажды, еще в самом начале моих исследований; career – карьера; профессия, занятие), it had totally failed me (оно совершенно не подействовало на меня; to fail – терпеть неудачу; переставать действовать); since then I had been obliged on more than one occasion to double (с того момента я был вынужден в более чем одном случае = не раз удваивать), and once, with infinite risk of death, to treble the amount (а однажды, с явным риском смертельного исхода, утроить количество /снадобья/; infinite – безграничный, бесконечный); and these rare uncertainties had cast hitherto the sole shadow on my contentment (и эти редкие моменты неопределенности до того времени бросали единственную тень на мое удовлетворение = единственно омрачали мою радость; to cast a shadow – отбрасывать тень; омрачать; hitherto – до настоящего времени, до сих пор).

The power of the drug had not been always displayed. Once, very early in my career, it had totally failed me; since then I had been obliged on more than one occasion to double, and once, with infinite risk of death, to treble the amount; and these rare uncertainties had cast hitherto the sole shadow on my contentment.

Now, however, and in the light of that morning’s accident, I was led to remark (теперь, однако, в свете этого утреннего происшествия, я был вынужден заметить; to lead – вести, показывать путь; убедить, заставить, повлиять) that whereas, in the beginning the difficulty had been to throw off the body of Jekyll (что, в то время как в начале основной трудностью было сбросить тело Джекила), it had of late gradually but decidedly transferred itself to the other side (то в последнее время /эта трудность/ постепенно, но окончательно превратилась в совершенно противоположную: «переместилась на другую» сторону; to transfer – переносить, перемещать; преобразовывать, превращать). All things therefore seemed to point to this (вследствие этого всё, по-видимому, указывало вот на что): that I was slowly losing hold of my original and better self (что я медленно терял контроль над своим изначальным и лучшим «я»; hold – удерживание, захват; власть, влияние), and becoming slowly incorporated with my second and worse (и постепенно соединялся = начинал полностью сливаться со своим вторым и худшим /«я»/).

Now, however, and in the light of that morning’s accident, I was led to remark that whereas, in the beginning the difficulty had been to throw off the body of Jekyll, it had of late gradually but decidedly transferred itself to the other side. All things therefore seemed to point to this: that I was slowly losing hold of my original and better self, and becoming slowly incorporated with my second and worse.

Between these two, I now felt I had to choose (между этими двумя – /как/ я теперь почувствовал – я должен сделать выбор; to feel – чувствовать, ощущать). My two natures had memory in common (две мои натуры обладали общей памятью), but all other faculties were most unequally shared between them (но все остальные способности были поделены между ними совершенно неравномерно). Jekyll (who was composite) (Джекил, который был составной натурой) now with the most sensitive apprehensions (то с самыми болезненными опасениями; sensitive – чувствительный; впечатлительный, уязвимый), now with a greedy gusto (то с алчным удовольствием/смакованием; gusto – удовольствие, смак /с которым выполняется работа и т. п./), projected and shared in the pleasures and adventures of Hyde (перевоплощался и разделял удовольствия и приключения Хайда); but Hyde was indifferent to Jekyll (но Хайд оставался безразличным к Джекилу), or but remembered him as the mountain bandit remembers the cavern (или помнил о нем, как горный разбойник помнит о пещере) in which he conceals himself from pursuit (в которой он скрывается от преследования; to conceal – скрывать). Jekyll had more than a father’s interest (Джекил проявлял более чем отеческий интерес); Hyde had more than a son’s indifference (а Хайд /отвечал ему/ более чем сыновним безразличием = равнодушием).

Between these two, I now felt I had to choose. My two natures had memory in common, but all other faculties were most unequally shared between them. Jekyll (who was composite) now with the most sensitive apprehensions, now with a greedy gusto, projected and shared in the pleasures and adventures of Hyde; but Hyde was indifferent to Jekyll, or but remembered him as the mountain bandit remembers the cavern in which he conceals himself from pursuit. Jekyll had more than a father’s interest; Hyde had more than a son’s indifference.

To cast in my lot with Jekyll was to die to those appetites (связать свою судьбу с Джекилом = выбрать Джекила означало умереть для тех плотских желаний; appetite – аппетит; /инстинктивная/ потребность организма) which I had long secretly indulged (которым я так долго и тайно потворствовал; to indulge – потворствовать, потакать; удовлетворять свои желания, не отказывать себе) and had of late begun to pamper (и которым в последнее время я начал потакать до крайности; to pamper – баловать, изнеживать). To cast in with Hyde was to die to a thousand interests and aspirations (связать же судьбу с Хайдом означало умереть для той тысячи интересов и стремлений/упований), and to become, at a blow and for ever, despised and friendless (и стать, одним махом и навсегда, презираемым и одиноким: «не имеющим друзей»; blow – удар). The bargain might appear unequal (казалось, сделка представлялась неравноценной: «сделка могла бы представиться неравноценной»; to appear – /по/являться, показываться; unequal – неравный); but there was still another consideration in the scales (но на весах были и другие соображения; consideration – рассмотрение; соображение); for while Jekyll would suffer smartingly in the fires of abstinence (ибо в то время как Джекил будет болезненно страдать в пламени воздержания; smart – жгучая, сильная боль /от удара, раны и т. п./; to smart – испытывать жгучую боль; болеть), Hyde would be not even conscious of all that he had lost (Хайд не имел бы ни малейшего понятия о том, чего он лишился; conscious – сознательный, осознанный; сознающий; ощущающий; to lose – утрачивать).

To cast in my lot with Jekyll was to die to those appetites which I had long secretly indulged and had of late begun to pamper. To cast in with Hyde was to die to a thousand interests and aspirations, and to become, at a blow and for ever, despised and friendless. The bargain might appear unequal; but there was still another consideration in the scales; for while Jekyll would suffer smartingly in the fires of abstinence, Hyde would be not even conscious of all that he had lost.

Strange as my circumstances were (сколь необычным ни было бы мое положение: «ни были бы мои обстоятельства»), the terms of this debate are as old and commonplace as man (условия этого спора были столь же стары и обычны, как сам человек; term – термин; terms – выражения, язык, способ выражения; условия соглашения, договора); much the same inducements and alarms cast the die for any tempted and trembling sinner (очень схожие: «во многом те же» побуждения и тревоги бросают жребий для каждого прельщенного и дрожащего грешника; inducement – побуждение, побуждающий мотив; стимул; приманка; to induce – заставлять, побуждать, склонять); and it fell out with me (со мною случилось то же; to fall out – выпадать; оказываться, случаться), as it falls with so vast a majority of my fellows (что происходит с подавляющим большинством моих ближних), that I chose the better part (а именно – я избрал лучшую свою половину), and was found wanting in the strength to keep it (и обнаружил, что мне недостает силы остаться верным своему выбору; to keep – держать; сдержать /обещание, слово/).

Strange as my circumstances were, the terms of this debate are as old and commonplace as man; much the same inducements and alarms cast the die for any tempted and trembling sinner; and it fell out with me, as it falls with so vast a majority of my fellows, that I chose the better part, and was found wanting in the strength to keep it.

Yes, I preferred the elderly and discontented doctor (да, я предпочел стареющего и недовольного /жизнью/ доктора), surrounded by friends, and cherishing honest hopes (окруженного друзьями и лелеющего благородные: «честные» надежды; honest – честный; добросовестный); and bade a resolute farewell to the liberty (и решительно распрощался со свободой; to bid – /книжн./ приветствовать /кого-либо определенными словами/; обращаться с пожеланием /доброго утра, доброго дня и т. п./: to bid good morning/good night – желать доброго утра/доброй ночи, to bid farewell/goodbye – сказать «прощай»/«до свидания»; попрощаться), the comparative youth (относительной молодостью), the light step (легкой походкой; step – шаг; походка, поступь), leaping pulses and secret pleasures (учащенным пульсом и секретными удовольствиями; to leap – прыгать; забиться /о сердце, пульсе/), that I had enjoyed in the disguise of Hyde (которыми я наслаждался в обличии Хайда). I made this choice perhaps with some unconscious reservation (я сделал свой выбор, вероятно, с некоторым неосознанным сомнением/с бессознательными оговорками; reservation – резервирование; оговорка, сомнение), for I neither gave up the house in Soho (потому что я не отказался от дома в Сохо), nor destroyed the clothes of Edward Hyde (и не уничтожил одежду Эдварда Хайда), which still lay ready in my cabinet (которая все еще лежала наготове в моем кабинете).

Yes, I preferred the elderly and discontented doctor, surrounded by friends, and cherishing honest hopes; and bade a resolute farewell to the liberty, the comparative youth, the light step, leaping pulses and secret pleasures, that I had enjoyed in the disguise of Hyde. I made this choice perhaps with some unconscious reservation, for I neither gave up the house in Soho, nor destroyed the clothes of Edward Hyde, which still lay ready in my cabinet.

For two months, however, I was true to my determination (два месяца, однако, я оставался верным своему решению; true – верный, правильный; преданный, верный); for two months I led a life of such severity (два месяца я вел такую строгую жизнь; severity – строгость, суровость; severe – строгий, суровый) as I had never before attained to (которой я не мог добиться никогда раньше = о какой и мечтать не мог прежде), and enjoyed the compensations of an approving conscience (и наслаждался, в качестве компенсации, одобрением совести: «и наслаждался компенсациями одобряющей совести»; to approve – одобрять). But time began at last to obliterate the freshness of my alarm (но наконец время стало стирать = притупило остроту моей тревоги; freshness – свежесть; яркость); the praises of conscience began to grow into a thing of course (похвалы совести начали превращаться в нечто обыденное = спокойная совесть становилась чем-то привычным; course – направление, курс; ход, течение; сравните: of course – конечно, непременно); I began to be tortured with throes and longings (меня начали терзать муки и томительные желания; throe – спазмы, судороги; муки, душевная боль, страдания), as of Hyde struggling after freedom (словно Хайд боролся = пытался вырваться за свободу; to struggle – бороться; делать усилия; стараться изо всех сил); and at last, in an hour of moral weakness (и наконец, в час душевной слабости; weak – слабый), I once again compounded and swallowed the transforming draught (я еще раз смешал и выпил магический: «преображающий» напиток; to transform – изменять /внешний вид/, преобразовывать).

For two months, however, I was true to my determination; for two months I led a life of such severity as I had never before attained to, and enjoyed the compensations of an approving conscience. But time began at last to obliterate the freshness of my alarm; the praises of conscience began to grow into a thing of course; I began to be tortured with throes and longings, as of Hyde struggling after freedom; and at last, in an hour of moral weakness, I once again compounded and swallowed the transforming draught.

I do not suppose that when a drunkard reasons with himself upon his vice (не думаю, что когда пьяница ведет сам с собой речь о своем пороке; to reason – размышлять; уговаривать), he is once out of five hundred times affected by the dangers (он хоть раз /из пятисот/ осознает те опасности; to affect – воздействовать, влиять; волновать, трогать) that he runs through his brutish physical insensibility (которым он подвергается из-за своего животного физического бесчувствия; brute – животное); neither had I, long as I had considered my position (так же и я не смог, хотя и размышлял постоянно о своем положении), made enough allowance for the complete moral insensibility and insensate readiness to evil (принять достаточно во внимание ту полнейшую нравственную нечувствительность и бездушную готовность к злу; allowance – допущение; принятие в расчет, во внимание; to allow – позволять, разрешать; допускать; признавать; insensate – неодушевленный; бесчувственный, бесчеловечный), which were the leading characters of Edward Hyde (которые оказались ведущими качествами Эдварда Хайда; leading – ведущий, руководящий; главный, основной; character – характер, нрав; характер, качество).

I do not suppose that when a drunkard reasons with himself upon his vice, he is once out of five hundred times affected by the dangers that he runs through his brutish physical insensibility; neither had I, long as I had considered my position, made enough allowance for the complete moral insensibility and insensate readiness to evil, which were the leading characters of Edward Hyde.

Yet it was by these that I was punished (но именно ими я и оказался наказан). My devil had been long caged (мой дьявол слишком долго был заключен в клетку; cage – клетка; тюрьма; to cage – сажать в клетку, держать в клетке; разг. заключать в тюрьму), and he came out roaring (и наружу он вырвался с ревом: «ревя»; to roar – реветь, орать; рычать). It must have been this, I suppose, that stirred in my soul that tempest of impatience (полагаю, что именно это вызвало в моей душе ту бурю раздражения; to stir – шевелить, двигать; возбуждать; impatience – нетерпение; раздражительность; impatient – нетерпеливый) with which I listened to the civilities of my unhappy victim (с которой я слушал вежливые /фразы/ моей несчастной жертвы); I declare at least, before God (я заявляю, во всяком случае, перед Богом = Бог свидетель; at /the/ least – по крайней мере, по меньшей мере), no man morally sane could have been guilty of that crime (ни один нравственно нормальный = душевно здоровый человек не мог бы оказаться виновным в том преступлении = совершить то преступление) upon so pitiful a provocation (по столь ничтожному поводу; pitiful – сострадательный, жалостливый; жалкий; pity – жалость); and that I struck in no more reasonable spirit (и что я наносил удары, находясь не в более разумном состоянии духа) than that in which a sick child may break a plaything (чем в том, в каком больной ребенок мог бы разломать игрушку). But I had voluntarily stripped myself of all those balancing instincts (но я добровольно освободил себя от всех тех сдерживающих инстинктов; to balance – сохранять равновесие, быть в равновесии; уравновешивать) by which even the worst of us continues to walk (благодаря которым даже худшие из нас продолжают идти /по жизни/) with some degree of steadiness among temptations (с некоторой степенью постоянства, среди искушений; steady – прочный, твердый; постоянный, стабильный); and in my case, to be tempted, however slightly, was to fall (а в моем случае, быть искушаемым, даже в самой малости, означало пасть; slightly – слегка; немного; незначительно).

Yet it was by these that I was punished. My devil had been long caged, and he came out roaring. It must have been this, I suppose, that stirred in my soul that tempest of impatience with which I listened to the civilities of my unhappy victim; I declare at least, before God, no man morally sane could have been guilty of that crime upon so pitiful a provocation; and that I struck in no more reasonable spirit than that in which a sick child may break a plaything. But I had voluntarily stripped myself of all those balancing instincts by which even the worst of us continues to walk with some degree of steadiness among temptations; and in my case, to be tempted, however slightly, was to fall.

Instantly the spirit of hell awoke in me and raged (мгновенно адский дух проснулся во мне и забушевал; to awake). With a transport of glee, I mauled the unresisting body (со злобным ликованием/в экстазе злорадства я бил/топтал беспомощное: «неспротивляющееся» тело; transport – сильная эмоция, порыв /чувства/; glee – веселье; ликование /часто с оттенком злорадства/; maul – булава; тяжелая киянка, тяжелый деревянный молот; to maul – сильно ударять, наносить сильнейший удар, бить /тж. молотом, кувалдой и т. п./; сильно избивать, колошматить; отколотить, покалечить), tasting delight for every blow (испытывая восторг при каждом ударе; to taste – пробовать, отведать; вкушать, испытывать); and it was not till weariness had begun to succeed (и только когда начала появляться усталость; to succeed – следовать; weary – усталый, изнуренный, утомленный) that I was suddenly, in the top of my delirium (когда внезапно, в самом разгаре: «на вершине» своего исступления; top – верхушка; высшая степень /чего-либо/; delirium – бред; беспамятство), struck through the heart by a cold thrill of terror (я был поражен/пронзен в сердце холодным трепетом ужаса; to strike – ударять; поражать, сражать; thrill – нервная дрожь, трепет). A mist dispersed (туман рассеялся; mist – /легкий/ туман; дымка); I saw my life to be forfeit (я понял, что могу поплатиться своей жизнью; to see – видеть; понимать, сознавать; to forfeit – лишаться /чего-либо/, поплатиться /чем-либо за проступок, преступление/); and fled from the scene of these excesses (и бежал с места этого бесчинства; to flee – бежать, спасаться бегством; excess – избыток; эксцесс, беспорядок), at once glorying and trembling (одновременно торжествуя и трепеща; to glory – гордиться; торжествовать), my lust of evil gratified and stimulated (/при том, что/ моя жажда зла была удовлетворена и подкреплена; lust – вожделение; страсть /к чему-либо/, жажда /чего-либо/; to stimulate – возбуждать, стимулировать), my love of life screwed to the topmost peg (а моя любовь к жизни взвинчена до наивысшего предела; peg – колышек; степень, предел). I ran to the house in Soho (я побежал к дому в Сохо), and (to make assurance doubly sure) destroyed my papers (и, для полной верности: «чтобы сделать уверенность вдвойне надежной», уничтожил свои бумаги /хранившиеся в моем тамошнем доме/; to make assurance doubly sure – /Шекспир/ вдвойне себя застраховать; assurance – гарантия, заверение; уверенность; to assure – уверять; заверять /кого-либо/; гарантировать, обеспечивать; страховать); thence I set out through the lamplit streets (оттуда я отправился по освещенным фонарями улицам), in the same divided ecstasy of mind, gloating on my crime (/находясь/ все в том же двойственном: «разделенном» исступленном состоянии рассудка, зло радуясь /совершенному мною/ преступлению; to divide – делить, разделять; расходиться во мнениях; to gloat – смотреть с восхищением; злорадствовать, торжествовать), light-headedly devising others in the future (легкомысленно придумывая следующие /преступления/ в будущем; to devise – разрабатывать, продумывать /планы, идеи/; выдумывать, изобретать), and yet still hastening and still hearkening in my wake for the steps of the avenger (и все еще продолжая торопливо идти и продолжая прислушиваться, /не раздадутся ли/ за моей спиной шаги мстителя; to hearken – прислушиваться /к чему-либо/; wake – /мор./ попутная струя, кильватер; след /чего-либо/; in the wake of – по пятам, по следам; to avenge – мстить).

Instantly the spirit of hell awoke in me and raged. With a transport of glee, I mauled the unresisting body, tasting delight for every blow; and it was not till weariness had begun to succeed that I was suddenly, in the top of my delirium, struck through the heart by a cold thrill of terror. A mist dispersed; I saw my life to be forfeit; and fled from the scene of these excesses, at once glorying and trembling, my lust of evil gratified and stimulated, my love of life screwed to the topmost peg. I ran to the house in Soho, and (to make assurance doubly sure) destroyed my papers; thence I set out through the lamplit streets, in the same divided ecstasy of mind, gloating on my crime, light-headedly devising others in the future, and yet still hastening and still hearkening in my wake for the steps of the avenger.

Hyde had a song upon his lips as he compounded the draught (с губ Хайда слетали /слова/ песни = Хайд весело напевал, пока он смешивал лекарство), and as he drank it pledged the dead man (а когда он пил его, он произнес тост за убитого: «мертвого» человека; to pledge – закладывать, отдавать в залог; произносить тост, пить за чье-либо здоровье). The pangs of transformation had not done tearing him (еще не стихли терзающие муки превращения = преображения; to tear – разрывать, рвать; терзать), before Henry Jekyll, with streaming tears of gratitude and remorse (как Генри Джекил, обливаясь слезами смиренной благодарности и раскаяния), had fallen upon his knees (упал на колени) and lifted his clasped hands to God (и вознес заломленные руки к Богу = простер в мольбе руки к небесам; to clasp – застегивать /на пряжку и т. п./; сжимать, зажимать).

The veil of self-indulgence was rent from head to foot (покров потакания собственным желаниям был разорван сверху донизу: «с головы до пят» = завеса самообольщения была рассечена сверху донизу; veil – вуаль; завеса, покров; to rend – разрывать), I saw my life as a whole (я увидел свою жизнь целиком: «как целое»); I followed it up from the days of childhood (я вновь пережил ее, начиная с дней детства; to follow – следовать; прослеживать), when I had walked with my father’s hand (когда я гулял, держась за руку отца), and through the self-denying toils of my professional life (и через /годы/ самоотверженного труда своей профессиональной жизни; to deny – отрицать; toil – тяжелый труд; to toil – усиленно трудиться; выполнять тяжелую работу), to arrive again and again, with the same sense of unreality (чтобы приходить = возвращаться снова и снова, с тем же ощущением нереальности), at the damned horrors of the evening (к проклятым ужасам = ужасным событиям того вечера).

Hyde had a song upon his lips as he compounded the draught, and as he drank it pledged the dead man. The pangs of transformation had not done tearing him, before Henry Jekyll, with streaming tears of gratitude and remorse, had fallen upon his knees and lifted his clasped hands to God.

The veil of self-indulgence was rent from head to foot, I saw my life as a whole; I followed it up from the days of childhood, when I had walked with my father’s hand, and through the self-denying toils of my professional life, to arrive again and again, with the same sense of unreality, at the damned horrors of the evening.

I could have screamed aloud (я бы мог = мне хотелось кричать во весь голос); I sought with tears and prayers to smother down (слезами и молитвами я пытался подавить = отогнать; to seek – искать, разыскивать; пытаться найти; предпринимать попытки, пытаться; to smother – душить; подавлять, сдерживать) the crowd of hideous is and sounds (множество омерзительных образов и звуков; crowd – толпа; множество, масса; hideous – отвратительный, омерзительный; страшный, ужасный) with which my memory swarmed against me (с которыми моя память нахлынула на меня; swarm – рой; to swarm – толпиться; кишеть); and still, between the petitions, the ugly face of my iniquity stared into my soul (и все же, среди молений, уродливое лицо моего греха /пристально/ смотрело в мою душу; petition – петиция; прошение, ходатайство; мольба, просьба; молитва; iniquity – несправедливость; несправедливый поступок, грех; to stare – пристально глядеть, вглядываться). As the acuteness of this remorse began to die away (когда острота этого раскаяния начала ослабевать; acute – острый; сильный, резкий; remorse – угрызение совести; раскаяние; сожаление; to to die away – ослабевать, затихать), it was succeeded by a sense of joy (за ней последовало чувство радости; to succeed – следовать за /чем-либо/).

I could have screamed aloud; I sought with tears and prayers to smother down the crowd of hideous is and sounds with which my memory swarmed against me; and still, between the petitions, the ugly face of my iniquity stared into my soul. As the acuteness of this remorse began to die away, it was succeeded by a sense of joy.

The problem of my conduct was solved (проблема моего поведения была решена). Hyde was thenceforth impossible (с этого момента Хайд был невозможным = о Хайде не могло быть и речи; thenceforth – с этого времени, впредь; thence – оттуда; forth – вперед, дальше; впредь, далее); whether I would or not (хотел я того или нет), I was now confined to the better part of my existence (теперь я был ограничен = должен был довольствоваться только лучшей частью своего бытия; existence – существование; confine – граница, предел; to confine – ограничивать); and, oh, how I rejoiced to think it (о, как я радовался, думая об этом; to rejoice – ликовать, торжествовать; бурно радоваться)! with what willing humility I embraced anew the restrictions of natural life (с какой истовой смиренностью я заново принял ограничения нормальной = естественной жизни; willing – готовый, склонный; старательный; to embrace – обнимать; принимать, воспринимать)! with what sincere renunciation I locked the door (с каким искренним отречением я запер дверь) by which I had so often gone and come (через которую так часто уходил и приходил), and ground the key under my heel (и раздавил каблуком ключ; to grind – молоть, перемалывать; толочь; heel – пятка; каблук)!

The problem of my conduct was solved. Hyde was thenceforth impossible; whether I would or not, I was now confined to the better part of my existence; and, oh, how I rejoiced to think it! with what willing humility I embraced anew the restrictions of natural life! with what sincere renunciation I locked the door by which I had so often gone and come, and ground the key under my heel!

The next day came the news that the murder had been overlooked (на следующий день стало известно: «пришла весть», что убийство видели), that the guilt of Hyde was patent to the world (и что виновность Хайда была очевидна /обществу/ = твердо установлена; world – мир, свет; общество), and that the victim was a man high in public estimation (и что жертвой оказался человек, пользовавшийся большим уважением в глазах общественности: «высоко /находящийся/ в публичном уважении»; estimation – оценка, суждение; уважение). It was not only a crime (это было не просто преступление), it had been a tragic folly (это было трагическое безумие). I think I was glad to know it (мне кажется, что я обрадовался, узнав об этом); I think I was glad to have my better impulses thus buttressed and guarded (мне кажется, я был рад, что таким образом мои наилучшие побуждения = благие намерения оказались подкрепленными и защищенными; impulse – удар, толчок; порыв, побуждение; buttress – контрфорс; подпора, устой; бык; to buttress – подпирать, поддерживать, усиливать, укреплять /подпорами, контрфорсами/; подкреплять) by the terrors of the scaffold (страхом перед эшафотом). Jekyll was now my city of refuge (Джекил был теперь моим убежищем: «моим городом убежища /библ./»; refuge – убежище; прибежище); let but Hyde peep out an instant (стоит Хайду лишь выглянуть на мгновение наружу), and the hands of all men would be raised to take and slay him (и руки всех людей потянутся, чтобы схватить его и предать смерти; to slay – /книжн./ убивать, уничтожать, лишать жизни).

The next day came the news that the murder had been overlooked, that the guilt of Hyde was patent to the world, and that the victim was a man high in public estimation. It was not only a crime, it had been a tragic folly. I think I was glad to know it; I think I was glad to have my better impulses thus buttressed and guarded by the terrors of the scaffold. Jekyll was now my city of refuge; let but Hyde peep out an instant, and the hands of all men would be raised to take and slay him.

I resolved in my future conduct to redeem the past (я решил своим будущим поведением искупить прошлое; to redeem – выкупать; искупить, исправить); and I can say with honesty that my resolve was fruitful of some good (и могу честно = без хвастовства сказать, что мое решение принесло кое-какие добрые плоды; to fruit – приносить плоды; fruitful – плодоносный; плодотворный). You know yourself how earnestly in the last months of last year (вы сами знаете, сколь искренне = усердно в последние месяцы прошлого года; earnest – серьезный; убежденный, искренний; last – последний; прошлый) I laboured to relieve suffering (я трудился, чтобы облегчить страдания; to suffer – страдать); you know that much was done for others (вам известно, как много было сделано мною для других), and that the days passed quietly, almost happily for myself (и что дни проходили = текли спокойно, почти что счастливо и для меня самого).

I resolved in my future conduct to redeem the past; and I can say with honesty that my resolve was fruitful of some good. You know yourself how earnestly in the last months of last year I laboured to relieve suffering; you know that much was done for others, and that the days passed quietly, almost happily for myself.

Nor can I truly say that I wearied of this beneficent and innocent life (и, право, мне не надоедала эта милосердная и непорочная жизнь: «и я не могу правдиво сказать, что мне надоедала…»; beneficent – благодетельный, совершающий добрые дела; благотворный, полезный); I think instead that I daily enjoyed it more completely (мне кажется, что, наоборот = напротив, с каждым днем я все больше наслаждался ею; completely – вполне, всецело); but I was still cursed with my duality of purpose (но я все еще испытывал проклятье раздвоенности своей воли; purpose – цель, намерение; воля, решительность); and as the first edge of my penitence wore off (и когда первая острота моего раскаяния изгладилась = притупилась; edge – острие, лезвие; острота /замечания, чувства и т. п./; to wear off – стирать, уничтожать; смягчаться, проходить /о горе и т. п./), the lower side of me, so long indulged (низшая сторона моей натуры, столь долго поощряемая; to indulge – быть снисходительным /к кому-либо/; потакать), so recently chained down (и столь недавно скованная цепями), began to growl for license (начала с рыком требовать воли; to growl – рычать; license – лицензия; излишняя вольность, распущенность). Not that I dreamed of resuscitating Hyde (не то чтобы мне приходило в голову возвращать Хайда к жизни; to dream – видеть сон; думать, помышлять; to resuscitate – воскрешать); the bare idea of that would startle me to frenzy (одна мысль об этом пугала меня до безумия; bare – нагой; скудный; /эмоц. – усил./ малейший, один только; frenzy – безумие, бешенство; неистовство); no, it was in my own person (нет, оставаясь в своей личности) that I was once more tempted to trifle with my conscience (я еще раз поддался искушению обмануть свою совесть; to trifle – шутить, не принимать всерьез); and it was as an ordinary secret sinner (и, как обычный тайный грешник) that I at last fell before the assaults of temptation (я наконец пал под натиском искушения = не устоял перед соблазном; assault – вооруженное нападение, атака, штурм).

Nor can I truly say that I wearied of this beneficent and innocent life; I think instead that I daily enjoyed it more completely; but I was still cursed with my duality of purpose; and as the first edge of my penitence wore off, the lower side of me, so long indulged, so recently chained down, began to growl for license. Not that I dreamed of resuscitating Hyde; the bare idea of that would startle me to frenzy; no, it was in my own person that I was once more tempted to trifle with my conscience; and it was as an ordinary secret sinner that I at last fell before the assaults of temptation.

There comes an end to all things (всему приходит конец); the most capacious measure is filled at last (даже самая вместительная мера в конце концов переполняется; capacious – емкий, вместительный; capacity – вместимость, емкость); and this brief condescension to my evil finally destroyed the balance of my soul (и это краткое снисхождение/эта краткая уступка моему злому началу оказалась последней соломинкой, безвозвратно уничтожившей мое душевное равновесие; balance – весы; душевное равновесие, спокойствие). And yet I was not alarmed (а я даже не встревожился); the fall seemed natural (падение казалось мне естественным), like a return to the old days before I had made my discovery (как возвращение к тем старым дням, когда я еще не сделал своего открытия). It was a fine, clear January day (стоял прекрасный ясный январский день), wet under foot where the frost had melted (сырой под ногой, где растаял иней; frost – мороз; иней), but cloudless overhead (но безоблачный над головой); and the Regent’s Park was full of winter chirrupings (и Риджент-Парк был полон зимними щебетаниями; to chirrup – щебетать; чирикать; издавать трели /о птицах/) and sweet with spring odours (и сладок = благоухал ароматами весны; sweet – сладкий; душистый).

There comes an end to all things; the most capacious measure is filled at last; and this brief condescension to my evil finally destroyed the balance of my soul. And yet I was not alarmed; the fall seemed natural, like a return to the old days before I had made my discovery. It was a fine, clear January day, wet under foot where the frost had melted, but cloudless overhead; and the Regent’s Park was full of winter chirrupings and sweet with spring odours.

I sat in the sun on a bench (я сидел на скамье, на солнце); the animal within me licking the chops of memory (зверь во мне облизывал кусочки воспоминаний; chop – удар /топором и т. п./; отбивная котлета; ломоть, кусок); the spiritual side a little drowsed, promising subsequent penitence (духовная же часть немного дремала, обещая последующее раскаяние), but not yet moved to begin (но еще не побужденная начинать = но все же его откладывая; to move – двигать, передвигать; побуждать). After all, I reflected I was like my neighbours (в конце концов, думал я, я был похож на своих ближних; to reflect – отражать; размышлять, раздумывать; neighbour – сосед, соседка; ближний); and then I smiled (а затем я улыбнулся), comparing my active goodwill with the lazy cruelty of their neglect (сравнивая свою деятельную доброжелательность с ленивой жестокостью их пренебрежения = равнодушия; neglect – пренебрежение, игнорирование). And at the very moment of that vainglorious thought (и в самый момент, когда мне в голову пришла эта тщеславная мысль; vain – напрасный, бесполезный, тщетный; glory – слава), a qualm came over me (меня охватило беспокойство; qualm – приступ дурноты, тошноты; беспокойство, тревожное состояние; приступ малодушия, растерянности), a horrid nausea and the most deadly shuddering (/я ощутил/ отвратительную дурноту и ужасные судороги; deadly – смертельный; летальный, убийственный; разг. ужасный, чрезвычайный). These passed away, and left me faint (они прошли и оставили меня слабым/чувствующим головокружение = и я почувствовал слабость; faint – слабый, ослабевший; вялый; чувствующий головокружение, слабость); and then as in its turn the faintness subsided (а затем, когда, в свою очередь, слабость прошла; to subside – падать, убывать; утихать, стихать), I began to be aware of a change in the temper of my thoughts (и я начал ощущать перемену в характере моих мыслей; aware – знающий, осведомленный, сведущий, сознающий; temper – склад, характер), a greater boldness (/а также/ бльшую дерзость; bold – отважный, смелый, храбрый; дерзкий, наглый), a contempt of danger (презрение к опасности), a solution of the bonds of obligation (разрушение /всяческих/ уз долга = пренебрежение к узам человеческого долга; bond – узы, связь).

I sat in the sun on a bench; the animal within me licking the chops of memory; the spiritual side a little drowsed, promising subsequent penitence, but not yet moved to begin. After all, I reflected I was like my neighbours; and then I smiled, comparing my active goodwill with the lazy cruelty of their neglect. And at the very moment of that vainglorious thought, a qualm came over me, a horrid nausea and the most deadly shuddering. These passed away, and left me faint; and then as in its turn the faintness subsided, I began to be aware of a change in the temper of my thoughts, a greater boldness, a contempt of danger, a solution of the bonds of obligation.

I looked down; my clothes hung formlessly on my shrunken limbs (я взглянул на себя, моя одежда бесформенно висела /мешком/ на моем усохшем = съежившемся теле; to shrink – садиться, давать усадку; сжиматься, уменьшаться); the hand that lay on my knee was corded and hairy (и рука, лежащая на колене, была жилистой и волосатой). I was once more Edward Hyde (я снова был Эдвардом Хайдом). A moment before I had been safe of all men’s respect, wealthy, beloved (за мгновение до этого я был уверенным в уважении всех людей, богатым, любимым; safe – безопасный, надежный; нечто, чему не грозит утрата) – the cloth laying for me in the dining-room at home (/при том что/ дома, в столовой, для меня был накрыт стол /к обеду/); and now I was the common quarry of mankind (а теперь я стал всеобщей добычей для человечества = для всех; quarry – добыча; преследуемый зверь), hunted (затравленным), houseless (бездомным), a known murderer (известным /всем/ = изобличенным убийцей), thrall to the gallows (пленником виселицы; thrall – невольник, раб; пленник; to thrall – порабощать).

I looked down; my clothes hung formlessly on my shrunken limbs; the hand that lay on my knee was corded and hairy. I was once more Edward Hyde. A moment before I had been safe of all men’s respect, wealthy, beloved – the cloth laying for me in the dining-room at home; and now I was the common quarry of mankind, hunted, houseless, a known murderer, thrall to the gallows.

My reason wavered (мой рассудок дрогнул/поколебался; reason – причина; разум; здравый рассудок; to waver – колыхаться /о пламени/; дрогнуть, колебаться), but it did not fail me utterly (но все же он не подвел = не покинул меня совершенно; to fail – терпеть неудачу; подводить; utterly – весьма, крайне, очень, чрезвычайно). I have more than once observed that in my second character (я и прежде не раз: «более, чем однажды» замечал, что /находясь/ в своем втором облике), my faculties seemed sharpened to a point (мои способности казались обострившимися до предела: «до острия»; sharp – острый; to sharpen – обостряться) and my spirits more tensely elastic (а мой дух /казался/ более напряженно гибким; spirits – натура, темперамент, характер); thus it came about that, where Jekyll perhaps might have succumbed (таким образом получилось, что там, где Джекил, вероятно, погиб бы; to succumb – не выдержать; погибнуть, умереть), Hyde rose to the importance of that moment (Хайд оказался на высоте положения; to rise – восходить; быть в состоянии справиться /с чем-либо/). My drugs were in one of the presses of my cabinet (мои лекарства находились в одном из шкафов в моем кабинете); how was I to reach them (как я мог до них добраться; to reach – протягивать; достигать, добираться)? That was the problem that (это была проблема, которую) (crushing my temples in my hands) (сдавив виски ладонями) I set myself to solve (я принялся решать).

My reason wavered, but it did not fail me utterly. I have more than once observed that in my second character, my faculties seemed sharpened to a point and my spirits more tensely elastic; thus it came about that, where Jekyll perhaps might have succumbed, Hyde rose to the importance of that moment. My drugs were in one of the presses of my cabinet; how was I to reach them? That was the problem that (crushing my temples in my hands) I set myself to solve.

The laboratory door I had closed (дверь в лабораторию я запер). If I sought to enter by the house (если бы я попытался войти через дом; to seek), my own servants would consign me to the gallows (то мои собственные слуги отправили бы меня на виселицу; to consign – /книжн./ передавать; поручать; предавать). I saw I must employ another hand (я понял, что должен воспользоваться чужой помощью = прибегнуть к помощи посредника; hand – рука; помощь), and thought of Lanyon (и подумал о Лэньоне). How was he to be reached (как я мог связаться с ним: «как он мог быть достигнутым»; to reach – протягивать; доставать, достигать; связаться /с кем-либо/, установить контакт)? how persuaded (как убедить его: «как /он мог быть/ убежденным»)? Supposing that I escaped capture in the streets (предположим, что мне удастся избежать ареста на улице; to escape – бежать /из заключения/; избежать /опасности и т. п./; capture – взятие в плен; поимка /преступника/), how was I to make my way into his presence (как мне проложить дорогу = пробраться к нему; presence – присутствие)? and how should I, an unknown and displeasing visitor (и как смогу я, неизвестный и неприятный гость/посетитель), prevail on the famous physician to rifle the study of his colleague, Dr. Jekyll (убедить знаменитого врача обыскать кабинет его коллеги, доктора Джекила)? Then I remembered that of my original character (затем я вспомнил, что от всей моей прежней личности), one part remained to me (одна частичка у меня осталась): I could write my own hand (я мог писать своим собственным почерком); and once I had conceived that kindling spark (и как только я воспринял = осознал эту пламенеющую искру; to conceive – постигать, понимать; испытать, ощутить, почувствовать), the way that I must follow became lighted up from end to end (путь, которому я должен следовать, осветился: «стал освещенным» от одного конца до другого).

The laboratory door I had closed. If I sought to enter by the house, my own servants would consign me to the gallows. I saw I must employ another hand, and thought of Lanyon. How was he to be reached? how persuaded? Supposing that I escaped capture in the streets, how was I to make my way into his presence? and how should I, an unknown and displeasing visitor, prevail on the famous physician to rifle the study of his colleague, Dr. Jekyll? Then I remembered that of my original character, one part remined to me: I could write my own hand; and once I had conceived that kindling spark, the way that I must follow became lighted up from end to end.

Thereupon, I arranged my clothes as best I could (вслед за этим я, насколько смог, привел в порядок свою одежду; to arrange – приводить в порядок, расставлять; range – ряд, линия), and summoning a passing hansom (и, подозвав проезжавший мимо /двухколесный/ экипаж), drove to an hotel in Portland Street (поехал к одной гостинице на Портлэнд-Стрит), the name of which I chanced to remember (название которой случайно запомнил). At my appearance (поглядев на меня: «при моем внешнем виде») (which was indeed comical enough (а выглядел я действительно достаточно забавно), however tragic a fate these garments covered (какую бы трагическую судьбу ни прикрывала та одежда)) the driver could not conceal his mirth (извозчик не мог скрыть своего веселья). I gnashed my teeth upon him with a gust of devilish fury (я заскрежетал зубами на него в порыве дьявольской ярости; gust – порыв /ветра/; взрыв, вспышка /чувств/); and the smile withered from his face (и улыбка /мгновенно/ сошла с его лица; to wither – вянуть, сохнуть; чахнуть, идти на убыль) – happily for him – yet more happily for myself (к счастью для него, но еще к большему счастью для меня), for in another instant I had certainly dragged him from his perch (так как в следующее мгновение = через секунду я бы точно стащил его с козел; perch – насест, жердочка; козлы, высокое сиденье).

Thereupon, I arranged my clothes as best I could, and summoning a passing hansom, drove to an hotel in Portland Street, the name of which I chanced to remember. At my appearance (which was indeed comical enough, however tragic a fate these garments covered) the driver could not conceal his mirth. I gnashed my teeth upon him with a gust of devilish fury; and the smile withered from his face – happily for him – yet more happily for myself, for in another instant I had certainly dragged him from his perch.

At the inn, as I entered, I looked about me with so black a countenance (когда я вошел в гостиницу, то огляделся с таким мрачным = злобным видом; black – черный; мрачный, унылый) as made the attendants tremble (что он заставил коридорных задрожать; attendant – спутник, сопровождающее лицо; слуга); not a look did they exchange in my presence (в моем присутствии они не обменялись ни взглядом = не посмели даже обменяться взглядом); but obsequiously took my orders (но подобострастно выслушали мои распоряжения; obsequious – подобострастный, раболепный), led me to a private room (отвели меня в отдельный номер; private – частный; отдельный, собственный), and brought me wherewithal to write (и принесли мне всё необходимое для письма = все необходимые письменные принадлежности). Hyde in danger of his life was a creature new to me (Хайд, которому грозила смертельная опасность, оказался для меня новым существом), shaken with inordinate anger (сотрясаемым непомерным гневом; inordinate – беспорядочный; несдержанный, чрезмерный), strung to the pitch of murder (готовым на убийство: «натянутым /как струна, тетива/ до степени убийства»; pitch – напряжение, степень, уровень, стадия, состояние; to string – завязывать; натягивать /струну, тетиву/), lusting to inflict pain (жаждущим причинить боль; to inflict – наносить /удар и т. п./; причинять /боль, страдание и т. п./). Yet the creature was astute (тем не менее эта тварь была хитра; astute – хитроумный, хитрый, лукавый, коварный); mastered his fury with a great effort of the will (огромным усилием воли он справился с яростью; to master – справляться, одолевать); composed his two important letters (составил/сочинил два важных письма; to compose – составлять; сочинять), one to Lanyon and one to Poole (одно – Лэньону и одно – Пулу) and, that he might receive actual evidence of their being posted (и для того, чтобы получить неопровержимое свидетельство того, что они были действительно отправлены; evidence – основание, данные; доказательство, свидетельство; evident – очевидный), sent them out with directions that they should be registered (отправил их /с посыльным/, с указанием, чтобы они были отправлены заказным письмом; to register – регистрировать, вносить в список; отправлять письмо заказным).

At the inn, as I entered, I looked about me with so black a countenance as made the attendants tremble; not a look did they exchange in my presence; but obsequiously took my orders, led me to a private room, and brought me wherewithal to write. Hyde in danger of his life was a creature new to me, shaken with inordinate anger, strung to the pitch of murder, lusting to inflict pain. Yet the creature was astute; mastered his fury with a great effort of the will; composed his two important letters, one to Lanyon and one to Poole and, that he might receive actual evidence of their being posted, sent them out with directions that they should be registered.

Thenceforward, he sat all day over the fire in the private room (с того самого времени он просидел весь день у камина в своем номере), gnawing his nails (грызя ногти); there he dined, sitting alone with his fears (там же он и поужинал, оставаясь: «сидя» наедине со своими страхами), the waiter visibly quailing before his eye (и при его взгляде официант явно трусил; to quail – трусить, пасовать; приходить в ужас, дрогнуть); and thence, when the night was fully come (и оттуда, когда окончательно опустилась ночь), he set forth in the corner of a closed cab (он уехал, /забившись/ в угол закрытого экипажа; to set forth – отправляться /в путешествие и т. п./), and was driven to and fro about the streets of the city (и был возим взад и вперед по улицам города = приказал кучеру возить его по улицам без всякой цели; to drive – везти, перевозить). He, I say – I cannot say, I (я говорю «он» – я не могу сказать «я»).

Thenceforward, he sat all day over the fire in the private room, gnawing his nails; there he dined, sitting alone with his fears, the waiter visibly quailing before his eye; and thence, when the night was fully come, he set forth in the corner of a closed cab, and was driven to and fro about the streets of the city. He, I say – I cannot say, I.

That child of Hell had nothing human (в этом порождении = исчадии ада не было ничего человеческого; child – ребенок, дитя; порождение, плод); nothing lived in him but fear and hatred (в нем не жило ничего, кроме страха и ненависти). And when at last, thinking the driver had begun to grow suspicious (и когда наконец, подумав, что извозчик начинает становиться подозрительным = опасаясь, как бы извозчик чего-нибудь не заподозрил; suspicion – подозрение), he discharged the cab and ventured on foot (он отпустил кэб и отважился пойти пешком; to venture – рисковать; отважиться), attired in his misfitting clothes (облаченный в плохо сидящий костюм /не по росту/), an object marked out for observation (объект, отмеченный/выделенный для наблюдения = привлекая к себе внимание; object – предмет, вещь; нелепый человек), into the midst of the nocturnal passengers (/затесавшись/ между ночных прохожих; midst – середина), these two base passions raged within him like a tempest (/при этом/ в нем, словно буря, бушевали именно две эти низменные страсти). He walked fast, haunted by his fears (он шел быстро = торопливо, преследуемый собственными страхами; to haunt – являться /о привидении/; часто посещать; неотступно преследовать /кого-либо/, ходить хвостом), chattering to himself (разговаривая сам с собою = что-то бормоча про себя; to chatter – щебетать; стрекотать /о птицах/; болтать), skulking through the less frequented thoroughfares (пробираясь тайком по наименее посещаемым улицам; frequent – частый; to frequent – часто посещать, бывать), counting the minutes that still divided him from midnight (считая минуты, которые все еще отделяли его от полуночи). Once a woman spoke to him (однажды с ним заговорила женщина), offering, I think, a box of lights (предлагая, мне кажется, коробку спичек; to offer – предлагать; предлагать для продажи; light – свет; огонь, пламя). He smote her in the face, and she fled (он ударил ее по лицу, и она убежала; to smite – /сильно/ ударять, бить; to flee – убегать, спасаться бегством).

That child of Hell had nothing human; nothing lived in him but fear and hatred. And when at last, thinking the driver had begun to grow suspicious, he discharged the cab and ventured on foot, attired in his misfitting clothes, an object marked out for observation, into the midst of the nocturnal passengers, these two base passions raged within him like a tempest. He walked fast, haunted by his fears, chattering to himself, skulking through the less frequented thoroughfares, counting the minutes that still divided him from midnight. Once a woman spoke to him, offering, I think, a box of lights. He smote her in the face, and she fled.

When I came to myself at Lanyon’s (когда я пришел в себя = снова стал собой в /кабинете/ Лэньона) the horror of my old friend perhaps affected me somewhat (то ужас моего старого друга, вероятно немного повлиял на меня = тронул меня): I do not know (я не знаю /точно/); it was at least but a drop in the sea to the abhorrence (во всяком случае, это была лишь капля в море того отвращения; to abhor – питать отвращение; ненавидеть; презирать: he abhors being idle – он презирает безделье) with which I looked back upon these hours (с которым я вспоминал эти часы; to look back – оглядываться: «взглянуть назад»; вспоминать). A change had come over me (во мне произошла /решительная/ перемена: «перемена нашла на меня»). It was no longer the fear of the gallows (это не был больше страх виселицы), it was the horror of being Hyde that racked me (это был страх остаться: «быть» Хайдом, что пытал/мучал меня; to rack – вздернуть на дыбу; пытать, мучить; rack – дыба). I received Lanyon’s condemnation partly in a dream (я выслушивал осуждение = обличения Лэньона словно во сне = как в тумане; to receive – получать; выслушивать; partly – частично; отчасти); it was partly in a dream that I came home to my own house and got into bed (и также, словно во сне, я вернулся в свой собственный дом и лег в постель). I slept after the prostration of the day, with a stringent and profound slumber (после изнурений того дня я спал тяжелым и глубоким сном; prostration – распростертое положение; изнеможение, упадок сил; stringent – строгий; напряженный) which not even the nightmares that wrung me could avail to break (который не могли прервать даже терзавшие меня кошмары; to wring – скручивать; причинять страдания, терзать; to avail – быть полезным, помогать).

When I came to myself at Lanyon’s the horror of my old friend perhaps affected me somewhat: I do not know; it was at least but a drop in the sea to the abhorrence with which I looked back upon these hours. A change had come over me. It was no longer the fear of the gallows, it was the horror of being Hyde that racked me. I received Lanyon’s condemnation partly in a dream; it was partly in a dream that I came home to my own house and got into bed. I slept after the prostration of the day, with a stringent and profound slumber which not even the nightmares that wrung me could avail to break.

I awoke in the morning shaken (утром я проснулся душевно измученным; to shake – трясти; потрясать, волновать), weakened (ослабевшим; weak – слабый; to weaken – слабеть; ослаблять), but refreshed (но освеженным). I still hated and feared the thought of the brute that slept within me (мне все еще была ненавистна и ужасала мысль о том звере, который спал во мне; to hate – ненавидеть; to fear – бояться; brute – грубый, животный; животное, зверь; жестокий, грубый человек; «скотина»), and I had not of course forgotten the appalling dangers of the day before (и, конечно же, я не забыл ужасающих опасностей предыдущего дня; to appal – ужасать; потрясать; приводить в смятение); but I was once more at home (но я снова был дома), in my own house and close to my drugs (в своем собственном доме, рядом со своими лекарствами); and gratitude for my escape shone so strong in my soul (и благодарность за спасение столь сильно светила в моей душе; escape – бегство, побег; избавление, спасение) that it rivalled the brightness of hope (что соперничала с яркостью надежды).

I awoke in the morning shaken, weakened, but refreshed. I still hated and feared the thought of the brute that slept within me, and I had not of course forgotten the appalling dangers of the day before; but I was once more at home, in my own house and close to my drugs; and gratitude for my escape shone so strong in my soul that it rivalled the brightness of hope.

I was stepping leisurely across the court after breakfast (после завтрака я неспешно шагал по двору; leisurely – медленный, неспешный, неторопливый; leisure – досуг, свободное время: at leisure – на досуге; не спеша), drinking the chill of the air with pleasure (с удовольствием упиваясь прохладой воздуха), when I was seized again with those indescribable sensations that heralded the change (когда меня вновь охватили те не поддающиеся описанию ощущения, которые предвещали превращение): and I had but the time to gain the shelter of my cabinet (и у меня едва хватило времени обрести убежище = укрыться в своем кабинете), before I was once again raging and freezing with the passions of Hyde (прежде чем я вновь неистовствовал и застывал от страстей Хайда = опять горел и леденел страстями Хайда). It took on this occasion a double dose to recall me to myself (в этот раз потребовалась двойная доза, чтобы мне вновь стать самим собой; to recall – отзывать /посла, депутата и т. п./; вернуть, возвратить); and, alas! six hours after, as I sat looking sadly in the fire, the pangs returned (и, увы, через шесть часов, когда я сидел и глядел печально на огонь, муки = знакомые спазмы вернулись; pang – внезапная острая боль), and the drug had to be re-administered (и мне вновь пришлось принять лекарство; to administer – управлять, вести дела; применять, давать /лекарство/).

I was stepping leisurely across the court after breakfast, drinking the chill of the air with pleasure, when I was seized again with those indescribable sensations that heralded the change: and I had but the time to gain the shelter of my cabinet, before I was once again raging and freezing with the passions of Hyde. It took on this occasion a double dose to recall me to myself; and, alas! six hours after, as I sat looking sadly in the fire, the pangs returned, and the drug had to be re-administered.

In short from that day forth (короче говоря, начиная с того дня) it seemed only by a great effort as of gymnastics (казалось, что только ценой огромных усилий, подобных занятию гимнастикой; gymnastics – гимнастика), and only under the immediate stimulation of the drug (и лишь при немедленном применении лекарства; stimulation – толчок, побуждение, стимул; стимуляция), that I was able to wear the countenance of Jekyll (я был способен сохранить: «носить» внешний вид = обличье Джекила).

At all hours of the day and night I would be taken with the premonitory shudder (в любой час дня и ночи меня, бывало, охватывала предупреждающая дрожь); above all, if I slept, or even dozed for a moment in my chair (и, прежде всего, если я спал, или даже на мгновение засыпал, /сидя/ в кресле; above all – прежде всего, главным образом, в основном; больше всего), it was always as Hyde that I awakened (то всегда просыпался Хайдом).

In short from that day forth it seemed only by a great effort as of gymnastics, and only under the immediate stimulation of the drug, that I was able to wear the countenance of Jekyll. At all hours of the day and night I would be taken with the premonitory shudder; above all, if I slept, or even dozed for a moment in my chair, it was always as Hyde that I awakened.

Under the strain of this continually impending doom (из-за этого напряжения от постоянно надвигающейся гибели; doom – рок, судьба; роковой конец, гибель) and by the sleeplessness to which I now condemned myself (и от бессонницы, на которую я теперь обрек себя), ay, even beyond what I had thought possible to man (да, даже за пределами того, что я считал возможным для человека), I became, in my own person, a creature eaten up and emptied by fever (я, своей собственной персоной = будучи Джекилом, превратился в существо, съедаемое и опустошаемое лихорадочным возбуждением; fever – лихорадка), languidly weak both in body and mind (полностью обессиленное как телом, так и духом; languid – слабый, истомленный; weak – слабый /физически/, бессильный), and solely occupied by one thought (и единственно/исключительно занятое одной только мыслью): the horror of my other self (ужасом перед своим вторым «я»: «перед своим другим “я”»). But when I slept, or when the virtue of the medicine wore off (но когда я спал, или когда действие препарата заканчивалось; virtue – добродетель, достоинство; сила, действующее средство: remedy of great virtue – очень хорошо действующее средство; to wear off – изнашиваться), I would leap almost without transition (я погружался, почти без перехода; to leap – прыгать) (for the pangs of transformation grew daily less marked) (потому что с каждым днем боли/муки превращения становились все слабее) into the possession of a fancy brimming with is of terror (в обладание фантазией, наполненной ужасными образами; possession – владение, обладание; одержимость; i – изображение; мысленный образ, представление; brim – край; to brim – наполняться до краев), a soul boiling with causeless hatreds (душой, которая кипела беспричинными ненавистями), and a body that seemed not strong enough to contain the raging energies of life (и телом, которое казалось недостаточно сильным, чтобы вместить неистовые энергии жизни; energies – усилия, активность, деятельность). The powers of Hyde seemed to have grown (сила Хайда, казалось, возросла) with sickliness of Jekyll (с болезненностью Джекила = по мере того, как Джекил угасал; sickly – болезненный, часто болеющий; хилый; нездоровый, болезненный).

Under the strain of this continually impending doom and by the sleeplessness to which I now condemned myself, ay, even beyond what I had thought possible to man, I became, in my own person, a creature eaten up and emptied by fever, languidly weak both in body and mind, and solely occupied by one thought: the horror of my other self. But when I slept, or when the virtue of the medicine wore off, I would leap almost without transition (for the pangs of transformation grew daily less marked) into the possession of a fancy brimming with is of terror, a soul boiling with causeless hatreds, and a body that seemed not strong enough to contain the raging energies of life. The powers of Hyde seemed to have grown with sickliness of Jekyll.

And certainly the hate that now divided them (и, безусловно, та ненависть, что теперь разделяла их) was equal on each side (была равной с обеих сторон). With Jekyll, it was a thing of vital instinct (для Джекила это был вопрос самосохранения; vital – жизненный; жизненно важный; instinct – инстинкт, чутье). He had now seen the full deformity of that creature (теперь он увидел полное = крайнее уродство того существа) that shared with him some of the phenomena of consciousness (которое делило с ним некоторые стороны сознания; phenomenon /pl. phenomena/ – явление, феномен), and was co-heir with him to death (и должно было стать сонаследником его смерти; heir – наследник): and beyond these links of community (и за пределами этих объединяющих звеньев; community – община; сообщество, объединение), which in themselves made the most poignant part of his distress (которые сами по себе составляли наиболее мучительную часть его несчастья; poignant – /уст./ острый /о предметах/; горький, мучительный), he thought of Hyde, for all his energy of life (он считал Хайда, несмотря на всю его жизненную энергию), as of something not only hellish but inorganic (чем-то не только демоническим, но и неживым: «неорганическим» = чем-то не причастным органическому миру).

And certainly the hate that now divided them was equal on each side. With Jekyll, it was a thing of vital instinct. He had now seen the full deformity of that creature that shared with him some of the phenomena of consciousness, and was co-heir with him to death: and beyond these links of community, which in themselves made the most poignant part of his distress, he thought of Hyde, for all his energy of life, as of something not only hellish but inorganic.

This was the shocking thing (именно это и было самым ужасным; shocking – отвратительный; потрясающий, ужасающий); that the slime of the pit seemed to utter cries and voices (то, что эта мерзость из преисподней, казалось, издавала крики и голоса; pit – яма; ад; slime – липкий ил; тина; муть; омерзительный, отталкивающий тип; нечто омерзительное, противное); that the amorphous dust gesticulated and sinned (этот аморфный прах жестикулировал и грешил); that what was dead and had no shape, should usurp the office of life (то, что было мертвым и не имело формы, незаконно захватывало = присваивало себе функции жизни; office – служба, должность; обязанность, функция). And this again, that that insurgent horror was knit to him closer than a wife (а также то, что эта бунтующая мерзость была для него ближе жены; to knit – вязать /на спицах/; связывать, скреплять), closer than an eye (неотъемлемее глаза); lay caged in his flesh (заключена в клетку его плоти; to lie – лежать; быть, оставаться /в каком-либо положении или состоянии/; cage – клетка), where he heard it mutter (где он слышал, как она бормочет) and felt it struggle to be born (и чувствовал, как она сражается/прилагает усилия, чтобы появиться на свет = рвется на свет; to bear – переносить; рождать, производить на свет); and at every hour of weakness (и в каждый час слабости = в минуты слабости), and in the confidence of slumber (или под покровом сна; confidence – доверие), prevailed against him (брала над ним верх; to prevail – торжествовать, одержать победу), and deposed him out of life (и смещала = вытесняла его из жизни).

This was the shocking thing; that the slime of the pit seemed to utter cries and voices; that the amorphous dust gesticulated and sinned; that what was dead and had no shape, should usurp the office of life. And this again, that that insurgent horror was knit to him closer than a wife, closer than an eye; lay caged in his flesh, where he heard it mutter and felt it struggle to be born; and at every hour of weakness, and in the confidence of slumber, prevailed against him, and deposed him out of life.

The hatred of Hyde for Jekyll was of a different order (ненависть же Хайда к Джекилу была другого порядка). The terror of the gallows drove him continually to commit temporary suicide (страх перед виселицей постоянно заставлял его совершать временное самоубийство; to drive – гнать; побуждать), and return to his subordinate station of a part instead of a person (и возвращаться к подчиненному положению части, вместо целой личности = вместо того, чтобы быть целой личностью); but he loathed the necessity (но эта необходимость вызывала у него отвращение; to loathe – питать отвращение, чувствовать отвращение; не выносить), he loathed the despondency into which Jekyll was now fallen (ему было противно то уныние, в которое теперь впал Джекил; despondency – отчаяние, уныние, упадок духа, подавленное настроение, угнетенность; despondent – унылый, подавленный, угнетенный, отчаявшийся), and he resented the dislike with which he was himself regarded (и его возмущало то, с какой неприязнью тот относился к нему: «с которым он был сам рассматриваем/расцениваем»; to regard – расценивать, рассматривать).

The hatred of Hyde for Jekyll was of a different order. The terror of the gallows drove him continually to commit temporary suicide, and return to his subordinate station of a part instead of a person; but he loathed the necessity, he loathed the despondency into which Jekyll was now fallen, and he resented the dislike with which he was himself regarded.

Hence the apelike tricks that he would play me (отсюда и все те обезьяньи выходки, которые он мне устраивал; to play – играть; сыграть шутку, разыграть), scrawling in my own hand blasphemies on the pages of my books (набрасывая моим почерком богохульства на страницах = полях моих книг; to scrawl – писать наспех; писать неразборчиво; писать каракулями, закорючками), burning the letters (сжигая письма) and destroying the portrait of my father (и уничтожив портрет моего отца); and indeed, had it not been for his fear of death (и уж конечно, если бы не его собственный страх смерти), he would long ago have ruined himself (он уже давно бы уничтожил сам себя) in order to involve me in the ruin (только для того, чтобы и меня вовлечь в эту гибель). But his love of life is wonderful (но его любовь к жизни поразительна); I go further (скажу более: «зайду дальше /в моих утверждениях/»): I, who sicken and freeze at the mere thought of him (я, испытывающий отвращение и /у кого/ мороз /бежит по коже/ при одной только мысли о нем; to sicken – заболевать; испытывать отвращение), when I recall the abjection and passion of this attachment (когда я вспоминаю о низменной и страстной этой его привязанности /к жизни/; abjection – унижение; униженность; abject – подлый, низкий; passion – страсть), and when I know how he fears my power to cut him off by suicide (и когда я знаю, как он боится моей власти оборвать его существование самоубийством; to cut off – обрезать, отрезать), I find it in my heart to pity him (я обнаруживаю в своей душе /способность/ испытывать жалость к нему).

Hence the apelike tricks that he would play me, scrawling in my own hand blasphemies on the pages of my books, burning the letters and destroying the portrait of my father; and indeed, had it not been for his fear of death, he would long ago have ruined himself in order to involve me in the ruin. But his love of life is wonderful; I go further: I, who sicken and freeze at the mere thought of him, when I recall the abjection and passion of this attachment, and when I know how he fears my power to cut him off by suicide, I find it in my heart to pity him.

It is useless, and the time awfully fails me, to prolong this description (продолжать это описание не имеет смысла, да и часы мои сочтены; to fail – терпеть неудачу; быть недостаточным, не хватать; useless – бесполезный; use – польза, использование); no one has ever suffered such torments, let that suffice (никто никогда не испытывал таких мук, пусть будет довольно этого; to suffice – быть достаточным, хватать; удовлетворять); and yet even to these, habit brought (но даже и этим мукам привычка принесла) – no, not alleviation (нет, не облегчение = не смягчение этих мук; to alleviate – облегчать /боль, страдания/; смягчать) – but a certain callousness of soul (но некоторое: «определенное» огрубение души; callous – загрубелый, затвердевший; мозолистый), a certain acquiescence of despair (некоторое /молчаливое/ согласие отчаяния = примирение от отчаяния; acquiescence – уступка, согласие); and my punishment might have gone on for years (и мое наказание могло бы продолжаться еще многие годы; to go on – продолжаться), but for the last calamity which has now befallen (если бы не последняя катастрофа, которая теперь случилась; calamity – бедствие, беда, катастрофа; to befall – приключаться, происходить, совершаться), and which has finally severed me from my own face and nature (и которая окончательно отделила меня от моего собственного лица и характера: «естества»).

It is useless, and the time awfully fails me, to prolong this description; no one has ever suffered such torments, let that suffice; and yet even to these, habit brought – no, not alleviation – but a certain callousness of soul, a certain acquiescence of despair; and my punishment might have gone on for years, but for the last calamity which has now befallen, and which has finally severed me from my own face and nature.

My provision of the salt (мой запас соли; provision – снабжение, обеспечение; заготовка, запас), which had never been renewed since the date of the first experiment (который ни разу не восполнялся с даты первого эксперимента; to renew – обновлять, восстанавливать; пополнять /запасы и т. п./), began to run low (начал иссякать; to run low – истощаться /о запасах и т. п./; to run – бежать; low – низкий). I sent out for a fresh supply, and mixed the draught (я послал за свежим запасом и смешал питье); the ebullition followed (последовало кипение), and the first change of colour, not the second (/последовало/ и первое изменение цвета, но не второе); I drank it, and it was without efficiency (я выпил его, но безрезультатно; efficiency – эффективность, результативность, действенность; efficient – действенный, результативный, эффективный). You will learn from Poole how I have had London ransacked (от Пула вы узнаете, как я приказывал обшарить весь Лондон; to ransack – искать; обыскивать, обшаривать; рыться в поисках)! it was in vain (и все тщетно); and I am now persuaded that my first supply was impure (и теперь я убежден, что первый мой запас /соли/ был с некой примесью; impure – нечистый; смешанный, с примесью) and that it was that unknown impurity which lent efficacy to the draught (и что именно эта неизвестная примесь и придавала действенность препарату; impurity – загрязненность; примесь; to lend – давать взаймы; придавать).

My provision of the salt, which had never been renewed since the date of the first experiment, began to run low. I sent out for a fresh supply, and mixed the draught; the ebullition followed, and the first change of colour, not the second; I drank it, and it was without efficiency. You will learn from Poole how I have had London ransacked! it was in vain; and I am now persuaded that my first supply was impure and that it was that unknown impurity which lent efficacy to the draught.

About a week has passed (/с тех пор/ прошло около недели), and I am now finishing this statement (и теперь я заканчиваю это повествование: «этот отчет /о событиях/»; statement – заявление, утверждение; изложение; отчет) under the influence of the last of the old powders (под воздействием последнего из старых = прежних моих порошков). This, then, is the last time, short of a miracle (это, значит, последний раз, если не произойдет чудо; short of – за исключением, если не) that Henry Jekyll can think his own thoughts (когда Генри Джекил может думать своими собственными мыслями) or see his own face (now sadly altered!) in the glass (или видеть свое собственное лицо (теперь уже прискорбно изменившееся = увы, изменившееся до неузнаваемости) в зеркале). Nor must I delay too long to bring my writing to an end (не должен я и надолго задерживать завершение моего письма); for if my narrative has hitherto escaped destruction (так как если мое повествование до сих пор избежало уничтожения) it has been by a combination of great prudence and great good luck (так только благодаря сочетанию величайших предосторожностей и величайшей удаче). Should the throes of change take me in the act of writing it (если спазмы превращения застанут меня в момент написания /этого письма/; throe – сильная боль; приступ; агония; муки), Hyde will tear it in pieces (Хайд разорвет его в клочья; piece – кусок); but if some time shall have elapsed after I have laid it by (но если пройдет некоторое время, после того как я отложу его), his wonderful selfishness and circumscription to the moment will probably save it once again (его поразительный эгоизм и забота о нынешнем положении, возможно еще раз сохранят его; selfish – эгоистичный, себялюбивый; circumscription – ограничение, предел; to save – спасать; /from/ охранять, защищать, ограждать) from the action of his apelike spite (от действий его обезьяньей злобы; spite – злоба, злость; озлобленность; недоброжелательство).

About a week has passed, and I am now finishing this statement under the influence of the last of the old powders. This, then, is the last time, short of a miracle that Henry Jekyll can think his own thoughts or see his own face (now sadly altered!) in the glass. Nor must I delay too long to bring my writing to an end; for if my narrative has hitherto escaped destruction it has been by a combination of great prudence and great good luck. Should the throes of change take me in the act of writing it, Hyde will tear it in pieces; but if some time shall have elapsed after I have laid it by, his wonderful selfishness and circumscription to the moment will probably save it once again from the action of his apelike spite.

And indeed the doom that is closing on us both (и действительно, рок, который приближается к нам обоим; doom – рок, судьба; роковой конец, гибель) has already changed and crushed him (уже изменил и раздавил его). Half an hour from now (через полчаса), when I shall again and forever reindue that hated personality (когда я вновь и уже навеки облекусь в эту ненавистную личность; to indue – наделять, облекать; облачать), I know how I shall sit shuddering and weeping in my chair (я знаю, что я буду содрогаясь и плача сидеть в своем кресле), or continue, with the most strained and fear-struck ecstasy of listening (или продолжу, с чрезвычайно напряженным и испуганным исступлением прислушивания; strained – натянутый; напряженный, утомленный; fear-struck – пораженный страхом), to pace up and down this room (шагать взад и вперед по этой комнате) (my last earthly refuge) (моему последнему пристанищу на земле: «земному прибежищу») and give ear to every sound of menace (и прислушиваться к каждому звуку опасности; menace – угроза, опасность).

And indeed the doom that is closing on us both has already changed and crushed him. Half an hour from now, when I shall again and forever reindue that hated personality, I know how I shall sit shuddering and weeping in my chair, or continue, with the most strained and fear-struck ecstasy of listening, to pace up and down this room (my last earthly refuge) and give ear to every sound of menace.

Will Hyde die upon the scaffold (умрет ли Хайд на эшафоте)? or will he find the courage to release himself at the last moment (или он найдет в себе мужество освободить себя в последний момент)? God knows; I am careless (это ведомо одному Богу, а для меня не имеет никакого значения; careless – небрежный, невнимательный; не думающий /о чем-либо/, пренебрегающий /чем-либо/); this is my true hour of death (этот – мой подлинный час смерти = час моей настоящей смерти уже наступил), and what is to follow concerns another than myself (а то, что последует, касается не меня, а другого: «иного, чем меня»). Here, then, as I lay down the pen (итак, сейчас, когда я кладу перо), and proceed to seal up my confession (и запечатываю мое признание/мою исповедь; to proceed – продолжать /путь/; переходить, приступать /к чему-либо/), I bring the life of that unhappy Henry Jekyll to an end (я завершаю жизнь несчастного Генри Джекила).

Will Hyde die upon the scaffold? or will he find the courage to release himself at the last moment? God knows; I am careless; this is my true hour of death, and what is to follow concerns another than myself. Here, then, as I lay down the pen, and proceed to seal up my confession, I bring the life of that unhappy Henry Jekyll to an end.

THE END