Шерлок Холмс и Дело о крысе (сборник) Дэвис Дэвид

Глава девятая

Кресент-лодж

Даже ещё не раскрыв глаза, я почувствовал лёгкое покачивание; тело моё двигалось в некоем довольно ровном ритме. Потом в нос ударил запах крепкого табака, знакомой корабельной смеси, которую курил Шерлок Холмс. Сознание постепенно вернулось ко мне, и в мозгу начала складываться хрупкая конструкция из мыслей, логических построений и воспоминаний; тут я почувствовал пульсирующую боль в затылке, там, где меня ударили. Боль будто бы подстегнула память, я заново пережил последние секунды перед тем, как погрузился в беспамятство. От этих ярких воспоминаний я резко выпрямился и широко открыл глаза.

Тут меня ждало новое потрясение. Я сидел в карете, шторы на окнах были опущены, она мчалась с большой скоростью. А напротив, куря старую вересковую трубку, расположился Шерлок Холмс. Он улыбнулся мне с самым что ни на есть беззаботным видом.

— С возвращением, Уотсон. Вы довольно много времени провели в стране грёз, — сказал он, с наслаждением затягиваясь.

Рука моя инстинктивно потянулась к затылку, я попытался нащупать рану. Похоже, открытой не было, а вот шишку я обнаружил, размером с перепелиное яйцо, — она выступала под волосами.

— Как вы, старина?

— Не знаю, — ответил я нетвёрдым голосом, усаживаясь попрямее. — Наверное, выживу, хотя сейчас мне кажется, что в мозгу скачет стадо бизонов. У вас фляжка при себе? Глоток бренди…

— Разумеется, дорогой Уотсон.

Холмс откинул полу пальто, запустил руку в боковой карман сюртука и вытащил серебряную фляжку; свинтив пробку, он передал фляжку мне. Я, не стесняясь, отхлебнул бренди и скоро почувствовал, как бодрящая жидкость начала делать своё дело.

— Что происходит? — осведомился я, отхлебнув ещё раз и вернув фляжку Холмсу. — Куда мы едем?

Я и сам понимал, что задаю глупые вопросы, но мне пока так и не удалось собрать фрагменты воспоминаний в последовательную цепь событий, после чего можно было бы перейти к вопросам и поумнее. Собственно говоря, ритмичное покачивание экипажа, согревающее действие бренди и пульсация в затылке склоняли меня к тому, чтобы снова откинуться на подушки и уснуть. Холмс, как всегда, сумел оценить ситуацию.

— Вы уверены, что в своём нынешнем состоянии сможете продолжать это в высшей степени непростое расследование? — спросил он с сомнением.

— Может, и не смогу, — откликнулся я запальчиво, — но мне очень хочется знать, кто стукнул меня по голове, а главное — как вы сумели организовать наш побег.

Холмс широко улыбнулся.

— Огрел вас на «Матильде Бригс» некий моряк по имени Фрезер, но он не заслуживает никакого внимания. И никак не относится к делу.

— Моя голова с этим не согласна. Я бы с радостью отвесил ему ответный комплимент, — проворчал я.

Холмс продолжал улыбаться, не обращая внимания на мою воинственность.

— Что же до побега… видите ли, старина, вы никуда и не сбежали.

— Это вы о чём?

— Вы мой пленник.

Я тряхнул головой — что оказалось болезненно, — пытаясь понять, правильно ли я его расслышал.

— Пожалуйста, не говорите загадками, Холмс. У меня сейчас попросту нет сил гоняться за вами по очередному лабиринту.

— Да вам никогда было за мной не угнаться, Уотсон, даже на здоровую голову. А кроме того, даже когда вам суют под нос очевидные факты, вы не в состоянии их осмыслить. — Произнося эти слова, мой спутник продолжал улыбаться, но в голосе зазвучала безжалостная, ледяная нотка, напомнившая острое лезвие бритвы.

— Это бред какой-то. Как я могу быть вашим пленником? Я ничего не понимаю.

— Может, теперь поймёте. — С этими словами Холмс вытащил из кармана пальто револьвер и нацелил его мне в сердце. — Одно лишнее движение, и я вас убью. Вот так всё просто.

— Это шутка? — Ещё не договорив, я понял по ледяному блеску в глазах Холмса, что он серьёзен как никогда.

— Не будьте наивны.

— Значит, вы нездоровы, — заключил я. — У вас что-то не в порядке с головой. С какой радости вам меня убивать? Я ваш друг. Мы вместе пережили столько опасностей. И вместе начали расследовать это проклятое дело.

— Обстоятельства изменились.

— Господи, да какие обстоятельства!

— Ах, Уотсон, Уотсон, вы всегда отличались недалёкостью. Вы видите только ожидаемое и предсказуемое. А я всегда гордился гибкостью своего мышления и своих нравственных принципов, я даже признавал в ряде случаев, что ошибался. И вот теперь я готов признать, что вся моя предыдущая жизнь была грубой ошибкой. Я осознал, что сражался не на той стороне.

Всё это было откровенным бредом, и говорил он так, будто выучил текст наизусть. Я подался вперёд, Холмс тут же напрягся и придвинул револьвер ещё ближе ко мне.

— Вот только без всяких глупых проявлений отваги, — сказал он.

Я заглянул ему в глаза. Зрачки мутные, расширенные. То не было лицо сыщика Шерлока Холмса, живое и насторожённое; то было лицо Холмса-наркомана. Я увидел на нём мечтательное, отрешённое выражение, которое наблюдал, когда, борясь со скукой и бездействием, он искал спасения в кокаине. Вот только имелось одно серьёзное отличие. Я ещё никогда не наблюдал у своего друга в такие моменты ни агрессии, ни помрачения рассудка. Он делался сонным, медлительным, порой — говорливым, но всегда сохранял добродушие. А на сей раз в поведении его угадывалось нечто необычное и даже зловещее.

— О чём вы думаете, Уотсон? — поинтересовался он.

— Обычно вы сами мне об этом говорите. О чём я думаю, нет нужды объяснять, — ответил я, стараясь казаться беспечным. Надо подольше поиграть в эту странную шараду, понял я, чтобы уразуметь, что же на самом деле происходит, и отыскать способ вернуть друга к реальности.

Он беспощадно усмехнулся.

— Вы думаете, что я не в себе, что мне нужно как следует отдохнуть, чтобы вернуться к нормальному состоянию, так?

— В таком роде.

— Так вот, вы не правы, доктор. Как раз это и есть моё истинное лицо. Я долго блуждал во тьме и наконец прозрел.

— Понятно. То есть вы ввязались в эту дьявольскую историю с крысами и решили перейти на сторону противника.

Холмс издал дребезжащий смех.

— Да, уж вы-то умеете описывать события с чувством и выражением. Хотя, по сути, вы правы.

При этих словах сердце моё упало. Как, каким образом произошла эта перемена в поведении, да и в самой природе моего друга, было непостижимо, я лишь догадывался, что здесь так или иначе замешаны наркотики, но сильнее всего меня испугало то, насколько легко наш противник добился успеха. Я стал обдумывать, что будет, если Шерлок Холмс поставит свой талант на службу злу и превратится в моего врага.

Тут экипаж дёрнулся и остановился. Холмс приподнял штору, опустил окно, выглянул наружу.

— Ага, вот мы и приехали.

Я заметил, что уже смеркается, — выходит, я оставался в забытьи часов пять или больше. Мне послышалось, что снаружи раскрылись большие железные ворота, экипаж снова тронулся. Мы миновали большой каменный столб и въехали, как мне казалось, на широкую подъездную дорогу, после этого окно было поднято, а шторы опущены.

— Не напрягайте попусту глаза, Уотсон. Я вам и так скажу, где мы. Мы только что въехали в парк Кресент-лодж, дома моей новой приятельницы.

Через несколько секунд карета остановилась. На сей раз Холмс распахнул дверцу и повёл дулом револьвера, приказывая мне выйти. Я повиновался, он последовал за мной. Я оказался перед великолепным старинным домом, чей сложенный из светлого камня фасад местами был затемнён плющом, свисавшим странным, болезненным образом. Четыре обелиска в стиле Палладио высились, точно стражи, по сторонам каменной лестницы, которая вела к приоткрытой входной двери. В дверном проёме, выделяясь чётким силуэтом на фоне яркого света, лившегося из вестибюля, стоял высокий, статный мужчина. Мне показалось, что я признал его даже в вечернем полумраке. Он спустился по ступеням поприветствовать нас.

— Дорогой мой Холмс! — воскликнул он с энтузиазмом. — Как я рад вас видеть! Смотрю, вы явились с подарком. — Он кивнул в моём направлении.

Да, он действительно был мне знаком. Это был Джосайя Бартон.

Холмс шагнул вперёд и пожал ему руку.

— Дурака, который не в состоянии вовремя отойти в сторону, лучше вывести из игры.

— Ну разумеется. Вы поступили совершенно правильно. Уверен, баронессе будет небезынтересно с ним познакомиться. Прошу.

Холмс ткнул мне в спину дулом пистолета и тем самым заставил подняться по ступеням в дом, а потом массивные двери Кресент-лодж с громким стуком захлопнулись у меня за спиной. Мы оказались в просторном вестибюле, освещённом единственной, но очень яркой люстрой. Слева от нас по спирали уходила вверх мраморная лестница — она вела на верхние этажи дома; а справа тянулся длинный коридор, тускло освещённый — он уводил во внутренние помещения. Попросив нас подождать, Бартон исчез в этом длинном коридоре — ещё до того, как он полностью скрылся из виду, фигура его слилась с тенями.

— Холмс, я вас прошу, — прошептал я, оборачиваясь к другу, — если это часть вашего плана проникновения в логово врага, посвятите меня в него, ради Бога.

Черты Холмса просветлели, он нагнулся к моему уху:

— Аккуратнее, старина. Одно необдуманное движение — и я вас пристрелю.

Я резко развернулся к нему лицом, и он вновь приставил револьвер к моей груди. В глазах его не оказалось ничего, кроме ледяной пустоты. Никогда в жизни мне ещё не было так скверно.

Бартон возвратился, сияя.

— Баронесса примет вас прямо сейчас, — сообщил он.

Меня повели по коридору в дальние комнаты, и скоро мы оказались в роскошной, жарко натопленной оранжерее. Едва мы с Холмсом вошли туда, Бартон удалился, прикрыв за собой дверь. Помещение заполняли огромные веерные пальмы и экзотические растения, усеянные красочными цветами. Всё это один в один напоминало искусственные джунгли. В тёплом и влажном воздухе порхали разноцветные бабочки, а слева от двери негромко журчал фонтан; в самом центре оранжереи, на бамбуковой кушетке, усыпанной подушками, полулежала женщина. Одета она была в длинную чёрную хламиду и, когда мы вошли, читала сквозь лорнет какой-то документ — в руках у неё была целая кипа бумаг. Она подняла глаза, по лицу скользнула быстрая полуулыбка. Когда она опустила лорнет, я увидел, что она хороша собой, белокожа, с высокими скулами и тёмными кошачьими глазами. Да и вообще, как внешностью, так и движениями эта женщина напоминала кошку.

— А, Шерлок, ты привёз своего друга! — По-английски она говорила с акцентом, хотя, с каким именно, я уловить не смог.

Она отложила бумаги в сторону и, согнув длинный указательный палец, поманила нас ближе. Холмс, всё ещё державший в руке револьвер, ткнул меня в спину, заставляя придвинуться.

Да, она была воистину великолепна. Блестящие, чёрные как вороново крыло волосы обрамляли лицо с чертами пусть и неправильными, но при этом гипнотически прекрасными и странно жестокими. Она протянула мне руку.

— Как я рада, что вы удостоили нас своим посещением, доктор Уотсон.

— У меня не было особого выбора, — отвечал я отрывисто, не пожимая руки. — Не потрудитесь ли вы объяснить, что за шарады здесь разыгрывают и почему мой друг ведёт себя так, будто стал другим?

В ответ она не то усмехнулась, не то мурлыкнула, прикрыв при этом глаза, а потом вновь распахнула их и бросила на меня выразительный взгляд.

— Будто стал другим, — повторила она негромко, на губах всё играла улыбка. — Что вы имеете в виду? — Она откинулась на кушетке, глядя на меня как на нечто забавное. — По-вашему, ваш друг переменился? Вот ведь странно.

Было понятно, что дама решила поиграть со мной, будто кошка с мышью. Терпение моё лопнуло.

— Это невыносимо, я требую объяснения.

Я в ярости сделал шаг вперёд, и тут же услышал щелчок взведённого курка.

— Хватит, Уотсон. Ещё шаг — и я стреляю.

При этих словах я похолодел, ведь они были правдой. Я уже понял, что Холмс ничего не разыгрывает, что он не замедлит подкрепить слова делом. То есть убить меня. С этим внезапным озарением на меня накатила новая волна отчаяния, потом она схлынула и унесла с собой остатки душевных сил. Господи, он теперь действительно на их стороне! Он один из них!

— Прошу присесть, джентльмены, а потом, Шерлок, ты, может, объяснишь доктору правила игры?

Холмс подтащил поближе два плетёных кресла и поставил их футах в четырёх-пяти от кушетки. Можно было подумать, что женщину эту окружал незримый барьер, переступать который не дозволялось. Холмс знаком приказал мне сесть. Я сел, он тоже; я снова увидел у него на лбу тонкую плёнку пота. Да, в комнате было довольно жарко, но раньше я никогда не замечал у него ничего подобного. Очень хотелось понять, что всё-таки случилось с моим другом и какие именно мысли проносятся сейчас у него в мозгу.

— Начнём с официальных представлений, — проговорил Холмс, причём ни в голосе, ни на лице не отразилось никаких эмоций. — Позвольте представить вам баронессу Эммуску Дюбейк.

Баронесса приветственно кивнула.

— Это вам принадлежит та гигантская крыса? — осведомился я без обиняков.

— Сколь же любознателен ваш друг, — проговорила она негромко, приподняв бровь. — А я-то всегда считала, что вы, англичане, мастера изощрённых иносказаний. На деле же оказалось, что вы не терпеливее голодных терьеров, завидевших кость. — Она обернулась ко мне. Улыбка исчезла, и её глаза, изумительные чёрные глаза, холодно поблёскивали. — Ладно, хотите получить ответ — извольте. Да, доктор, гигантская крыса принадлежит мне. Гигантская крыса — моё оружие. Я… как бы выразиться поточнее? Я способствовала её созданию. Родилась я в Венгрии, однако много лет провела на Суматре и там наблюдала за этими странными, злобными тварями. Размером они со щенка, но, сбившись в стаю, в состоянии одолеть человека и за несколько минут изувечить его до смерти. Вот я и задумалась: а ведь они могут стать настоящей угрозой, если вырастить их покрупнее и заразить смертоносной бациллой. Какую же это дарует власть! Я многое изучала в своей жизни, у меня большие способности к освоению, запоминанию и развитию чужих мыслей. Продвинуться в познании хоть на шаг дальше, подсветить хотя бы краешек тени — такова неизменно была моя цель. Медицина, естествознание, оккультизм — я испробовала всё. И всё освоила.

— Оккультизм! — вырвалось у меня невольно.

— Рядовой разум не смеет заглянуть за пределы изведанного. Нет, нужно идти дальше, чтобы… подчинить других.

— Значит, вот к чему всё это — подчинить других?

— Разумеется. В этом и состоит смысл жизни. Подчинять — значит властвовать, властвовать — значит быть свободной. Вот я подчинила себе Шерлока Холмса и положила конец его вмешательству в мои планы.

Я посмотрел на своего друга. Лицо его было безучастно. Глаза остекленели, и хотя дуло пистолета всё ещё угрожало мне, он, казалось, вовсе меня не видел. Он слышал, но, по всей видимости, не воспринимал. Сладкоречие баронессы, похоже, ввергло его в оцепенение.

— А скоро я подчиню себе и вас, доктор Уотсон, — продолжала баронесса. — Не протестуйте и не надейтесь, что сможете вырваться. Вы теперь муха, что беспомощно бьётся в паутине, и спастись вам не дано. Вы качаете головой, но это лишь отчаянная… и бессмысленная бравада. Сейчас я продемонстрирую вам свою силу.

Тут она внезапно распрямилась на кушетке, блеснул металл, и я увидел, что нога её закована в металлическую колодку. Баронесса была хромой. Природа, даровавшая этой женщине несравненную красоту и замечательный ум, отомстила ей, наделив увечным телом. Похоже, баронесса не успела перехватить мой взгляд или просто проигнорировала моё открытие. Ведь в противном случае ей пришлось бы признать реальность своего единственного изъяна. Да, она была умна и претендовала на то, что обладает познаниями, выходящими за пределы современной медицинской науки, но это не могло излечить её от хромоты. Полагаю, мысль эта сильно её терзала.

Теперь она сидела на краю кушетки, прижав пальцы к вискам. Потом на миг закрыла глаза и прошептала единственное слово:

— Бабашка. — Глаза распахнулись, на губах появилась улыбка. — Она идёт.

В дальнем конце оранжереи зашуршали листья, потом послышались тяжёлые шаги. Мне показалось, что я слышу клацанье когтей по мраморному полу. Звук делался всё громче, и вот из-под кроны низко растущей пальмы появилось животное — что-то вроде крупного чёрного кота. Однако когда оно приблизилось, я понял, что размерами эта тварь превосходит любого домашнего питомца. Оказалось, это взрослая чёрная пантера. Была она гибкой, блестящей, двигалась с кошачьей грацией, под гладкой шкурой перекатывались мускулы. Время от времени она слегка щерилась, обнажая смертоносные белые зубы.

Я замер от изумления и почувствовал, что покрываюсь потом: по шее побежали струйки. Если эта зверюга бросится на меня, шансов нет. Грозные зубы разорвут меня на клочки за несколько мгновений.

Пантера приблизилась и села у ног хозяйки, будто выдрессированный ручной зверь. Баронесса погладила её по чёрной голове, пантера замурлыкала и потёрлась о её ногу.

— Один из самых диких обитателей джунглей, доктор Уотсон, убийца по природе своей, а рядом со мной она делается ручной, как котёнок. — С этими словами баронесса разжала челюсти пантеры и просунула между ними руку, шаловливо подёргав зверюгу за огромные клыки.

Пантера рыкнула, глаза её дико завращались, однако она не тронулась с места, всё так же ластясь к хозяйке.

— Полагаю, доктор Уотсон, вы уловили суть моей природы. Если я способна подчинить себе зверя, сможете ли вы сопротивляться моей воле?

Она подалась вперёд, приблизив лицо к морде огромной кошки, и что-то зашептала ей по-венгерски — так ребёнок разговаривает с пушистым котёнком.

Холмс безучастно наблюдал за этой странной сценой. Я заметил, что его рука, державшая револьвер, разжалась, дуло уже не смотрело мне в грудь. Похоже, он впал в оцепенение. Если уж действовать, если хотя бы попробовать вырваться из этой безвыходной ситуации, делать это нужно сейчас, пока баронесса поглощена своей смертоносной питомицей, а Холмс на меня не смотрит. Да, повторил я себе, прямо сейчас. Вот только что, чёрт возьми, делать?

Глава десятая

Человек действия

Бывают в жизни моменты, когда понимаешь: надо брать быка за рога, а там — будь что будет. Я сообразил, что именно такой момент и настал. В моих спутанных мыслях не сложилось никакого плана, было одно желание — вырваться из этого зловещего места. Я понимал, что, действуя, могу запросто погибнуть, но сразу решил, что альтернатива ничем не лучше. Холмс часто называл меня человеком действия, однако армейская выучка приучила меня к мысли, что непродуманные поступки грозят повлечь за собой катастрофу: тем не менее я собирался действовать — не понимая как.

Баронесса продолжала ворковать над своей свирепой кошечкой, поглаживая длинными пальцами шерсть у неё на голове. Пантера мурлыкала, ласкаясь. Да, похоже, судьба даровала мне подходящий случай. Сердце гулко стучало в груди, и вот я решился. Ибо, по всей видимости, то был мой единственный шанс.

На взгляд стороннего наблюдателя, появление пантеры заставило меня оцепенеть от страха. Теперь же я резко вскочил и, не дав Холмсу опомниться, ударил его прямо в челюсть. Он заметил это движение лишь за секунду перед тем, как мой кулак звучно въехал ему по подбородку. Холмс моргнул, глаза его закатились, обнажив белки, стул качнулся назад, и он рухнул на пол. В тот же миг я ухватил револьвер и выдернул его из безвольных пальцев. Теперь всё оказались в моей власти — в чём-то баронесса была права. Оружие в руках — самый простой и действенный инструмент подчинения, хотя в данных обстоятельствах вряд ли подчинение было безоговорочным.

Увидев, что я вытворяю, баронесса прошептала пантере на ухо несколько слов на родном языке. Они немедленно возымели действие. Зверюга вскочила и подалась мне навстречу, свесив розовый язык на страшные белые зубы. Зелёные глаза смотрели на меня в упор. Я отступил, увидев, что она приготовилась к прыжку. В голове щёлкнуло, мысли пустились вскачь. Страх и отчаяние породили безумный план. Нужно действовать — и немедленно!

Не раздумывая, я выстрелил в пантеру — впрочем, без намерения попасть. Увидев револьвер в моей вытянутой руке, хищница замешкалась на долю секунды, будто сознавала опасность. Потом оглушительно прогремел выстрел. Пуля отскочила от мраморного пола и попала в огромное стекло оранжереи. Отвлекающий манёвр позволил мне добежать до двойной двери, находившейся за моей спиной, и распахнуть её. До меня сразу же донеслись голоса из других концов дома — видимо, там тоже услышали выстрел. Я понимал: ещё несколько секунд — и чёрная тварь меня настигнет. Я бросился в вестибюль, а затем стремительно рванулся обратно, распластавшись на закрытой двойной двери. В то же самое мгновение произошли сразу две вещи. В дальнем конце коридора появилась мужская фигура, а пантера выскочила из оранжереи. Заметив вдали человеческий силуэт — я уже успел признать Джосайю Бартона, — огромная кошка кровожадно взревела и кинулась к нему. Ожидать дальнейшего развития событий мне было некогда. Я проскользнул обратно в оранжерею, захлопнул дверь и заложил засов. Поморщился, когда из вестибюля донеслись отчаянные крики нестерпимой боли, к которым примешивался рык дикого зверя, рвущего добычу.

Итак, я оказался в замкнутом пространстве вместе со своим помутившимся рассудком другом и баронессой. Она так и сидела на бамбуковой кушетке, явно потрясённая: по выражению её лица было ясно, что она не вполне осознаёт происшедшее. Я бросился мимо неё в дальний конец оранжереи и, схватив стул, разнёс вдребезги одно из огромных стёкол. На меня тут же пахнуло ночной прохладой, рассеявшей душную, влажную атмосферу. Оставалось надеяться, что путь к побегу я выбрал верно.

В доме уже поднялась страшная суета. Крики, вопли, даже выстрелы. Видимо, главной причиной переполоха была кровожадная питомица баронессы. Потом кто-то забарабанил в дверь оранжереи. Когда я вернулся, баронесса пыталась встать на ноги. Я повторил тот же трюк с револьвером: выстрелил в неё, но намеренно промахнулся. Пуля вошла в одну из подушек на кушетке.

— Хотите жить — ни с места, — рявкнул я, рывком поднимая Шерлока Холмса на ноги.

Он слегка опамятовался, хотя и не до конца. Баронесса пронзила меня испепеляющим взглядом, руки её тряслись в бессильной ярости, однако ей хватило ума повиноваться и остаться сидеть. Я улыбнулся про себя. На миг она лишилась власти — возможности подчинять.

Я доволок Холмса до бреши в стекле, открывавшей путь к отступлению, и не без труда вытолкал наружу. Он рухнул в кустарник, росший в скрытом сумерками саду. Стук в дверь становился всё громче, и я понимал: её того и гляди выломают. В качестве предупреждения я сделал ещё один выстрел, а потом выскользнул наружу. В темноте Холмс пытался встать на ноги.

— Вам это с рук не сойдёт, — пробормотал он заплетающимся языком, всё ещё не придя в себя.

Было ясно, что, несмотря ни на что, он пока остаётся моим врагом. В таких обстоятельствах мне оставалось лишь одно, ради нашего общего блага: в противном случае мы бы снова попали в плен. Я стукнул его по затылку рукоятью револьвера. С тихим стоном Холмс погрузился в беспамятство. Сунув револьвер в карман, я перебросил своего друга, точно мешок, через плечо. Никогда ещё я так не радовался тому, что Холмс всегда проявлял умеренность в еде и отличался редкостной худобой. Свет, падавший из дома, помог мне разобрать, что мы находимся в обширном саду, среди деревьев, кустарников и розовых куп, и разглядеть в дальнем его конце ограду, за которой, по всей видимости, расстилались луга.

Я без колебаний устремился в гущу кустарника и постарался как можно дальше забраться в чащу. Без всяких церемоний сбросил Шерлока Холмса в куст рододендрона и убедился, что он надёжно скрыт от глаз. Затем вернулся на лужайку, бегом бросился к ограде и перелез через неё, старательно отпечатывая следы подошв на досках. После этого я намеренно зацепился пиджаком за торчащий гвоздь, оставив на его ржавой шляпке клок материи. А потом со всех ног — насколько позволяло молотом стучащее сердце — помчался обратно и рухнул рядом с неподвижным телом друга в зарослях кустарника. Теперь оставалось только ждать.

Из дома по-прежнему раздавался шум. Я сообразил, что дверь оранжереи, по всей видимости, выломали. Раздался полный отчаянья женский крик. Без сомнения, баронесса рыдала над трупом своей любимицы — кому-то из слуг пришлось пристрелить пантеру. Баронесса сама разожгла в животном жажду крови, и хотя изначально в жертвы пантере предназначался я, за неимением иной добычи она растерзала бы всякого, кто встал на её пути.

Через несколько минут сквозь разбитое стекло в сад вылезли шестеро мужчин с пылающими факелами.

Преследователи обшаривали сад, выискивая нас. Несколько раз огонь подносили прямо к скрывавшему нас кустарнику, но, по счастью, лезть в гущу никто не надумал. В конце концов один из людей баронессы добрался до ограды и обнаружил мои следы.

— Сюда! — закричал он. — Вот они как ушли!

Судя по всему, руководил поисками приземистый крепко сложенный злодей с хриплым голосом — один из сотоварищей назвал его в разговоре Паркером. Джосайи Бартона нигде не было видно, оставалось только гадать, насколько сильно его изувечила хищница. Возможно, одними укусами не ограничилось.

Тут я разглядел в мерцающем жёлтом свете факелов лицо Паркера: лоб нахмурен, немигающие глаза суровы. Он отрядил троих своих подручных искать нас на пустоши, двух других послал к фасаду здания. Что удивительно, похоже, мой план сработал. Негодяи и не подозревали, что я по-прежнему тут, в сотне ярдов от дома. Преследователи всегда исходят из того, что жертва стремится убежать как можно дальше и как можно быстрее. Однако в большинстве случаев именно это стремление и оказывается гибельным для этой самой жертвы, обрекая её на неудачу. Я решил, что мы с Холмсом, по крайней мере пока, в безопасности.

Около трёх часов я выжидал, лёжа на холодной мокрой земле. Слава Богу, Холмс так и не пришёл в себя. Собственно, он погрузился в глубокий сон. Не только удар по затылку, но и напряжение последних дней — а оно-то и было причиной столь странного поведения, — видимо, заставили его ускользнуть из реальности туда, где никто не побеспокоит и ни к чему не принудит.

Преследователи, явно понурые, возвратились в дом уже некоторое время назад. След им взять не удалось. Я напряг слух, пытаясь уловить обрывки их разговора. Из него вытекало, что, по их представлениям, мы были уже далеко. Разбитое стекло заменили фанерой, огни в доме погасли. А потом, когда я уже было решил, что обитатели Кресент-лодж отошли ко сну, мне довелось стать свидетелем совершенно невообразимой церемонии.

Дело шло к полуночи. Луна стояла высоко, заливая дом неярким белёсым светом. И тут в сад вышла группа мужчин. У некоторых в руках были факелы — горящие палки, которые отбрасывали длинные резкие тени, пустившиеся в причудливую пляску по стенам дома. Возглавлял процессию доктор Саймон Карсуэл — узнать его оказалось несложно. Я замер, невольно стиснув кулаки. Всё обстояло именно так, как мы с Элис и подозревали. Карсуэл не только был замешан в этом тёмном деле — напрямую или косвенно он стал виновником гибели моего старого друга Стэмфорда. Врач, нарушивший клятву, — нет на свете ничего омерзительнее. Совершивший такое недостоин называться человеком. Карсуэл оказался выродком! Я проклинал его мысленно, сожалея, что пока должен этим ограничиться, — иначе нас бы немедленно отыскали и схватили вновь. Но в тот самый момент я дал обет, что не успокоюсь, пока Карсуэл не предстанет перед судом и не заплатит за своё клятвопреступление по всей строгости закона.

Четверо мужчин вынесли на сооружённых наспех носилках тело пантеры. Страшные когтистые лапы безжизненно свешивались вниз, мёртвые черты зверя казались невинными, почти кукольными. Несколько поотстав, по влажной лужайке нетвёрдым шагом ступала баронесса — лицо напряжено, залито слезами, но совершенно неподвижно в свете луны.

Паркер и двое его подручных взялись за рытьё могилы. Пока они трудились, все стояли в молчании. Наконец тело хищницы опустили в неглубокую яму. Баронесса упала рядом на колени, прошептала по-венгерски несколько слов — они отчётливо прозвучали в тихом ночном воздухе. Её стройное тело содрогалось от рыданий, хотя она и пыталась их подавить. Через некоторое время она затихла, а потом при поддержке Карсуэла поднялась с колен и дала знак закапывать могилу.

Яму стали закидывать землёй, а баронесса, жестом отодвинув Карсуэла, воздела руки к небесам — крепко сжатые тёмные кулаки обрисовались на фоне тёмной синевы. Она что-то выкрикнула на родном языке. Я не понял её слов, но то явно была клятва отмщения, а не вопль скорби. В голосе её звучали ярость и неистовство, и когда он прозвенел в полночной тиши, волосы у меня на голове встали дыбом. Я понимал: теперь мне лучше умереть самой страшной смертью, чем вновь попасть в когти к этой даме.

А потом траурная процессия, в том числе и баронесса, вернулась в дом. Примерно через полчаса он погрузился в непроглядную тьму. Пора двигаться, сказал я себе, и лучше бы в этом преуспеть. Второго шанса нам никто не даст. Холмс всё ещё пребывал в забытьи. Время от времени он негромко всхрапывал, но слышно это было лишь вблизи. Настало время действовать. После всех событий этого вечера я уже понял, что риск оправдывает себя. Я оставил Холмса лежать под рододендроном и отправился искать конюшню.

Пригибаясь к земле, я перебежал через лужайку и обошёл дом с задней стороны. Луна по-прежнему сияла в безоблачном небе, что было мне на руку — как, впрочем, и любому, кто мог следить за мной изнутри. Поняв это, я постарался по возможности держаться в тени. Наконец я оказался у шестифутовой стены, в центре которой находилась деревянная решётчатая дверь. Сквозь ромбовидные отверстия я разглядел двор. Там стоял экипаж, в котором накануне вечером Холмс привёз меня в Кресент-лодж. Он был распряжён, однако я сообразил, что стойло должно находиться неподалёку. Удача, похоже, продолжала мне сопутствовать: вот и средство для побега. Однако я понимал: где конюшня, там и конюхи. Я не мог знать, приказали ли кому-то из них сторожить лошадей ночью, но одна эта мысль удвоила мою бдительность.

При первом же прикосновении дверь, к моей радости, распахнулась. Прикрыв её за собой, я крадучись пересёк двор и осмотрел с расстояния окружавшие его постройки. Ни одна из них не походила на конюшню. Я подобрался поближе, вслушался. Воздух был неподвижен, ни звука. А потом где-то вдалеке, в деревне, пробили часы: два удара. Я не двигался, пока тоскливый звук окончательно не умолк. Стоя в тени, я бросил взгляд на самую дальнюю постройку и вроде как разглядел там проблеск света. Здание было приземистое, с низко нависшей крышей и одиноким грязным окном.

Скорчившись, я подобрался к этому окну и, приподняв голову чуть выше уровня подоконника, заглянул сквозь перепачканное стекло внутрь. Действительно, в комнате горел свет. С крюка на стене свисала масляная лампа, отбрасывая круг тусклого света. Я будто бы смотрел сквозь желтоватый туман. Под лампой сидел на табуретке какой-то тип. Он курил глиняную трубку, свисавшую изо рта, и лениво читал газету. У ног его валялись четыре пустые бутылки из-под эля. За спиной у него, во мраке, переминались с ноги на ногу и пофыркивали две лошади, каждая в своём стойле.

Я вспомнил, сколь многое уже преодолел за счёт бесшабашности и решительности. Если я хочу выбраться из этого кошмарного места и вытащить Холмса, нужно продолжать в том же духе. Я осмотрелся в поисках оружия и тут же его отыскал. Рядом стояла пустая полусгнившая бочка. Я без труда вырвал из неё одну доску и взмахнул ею на пробу. Доска была мягкой и гибкой, однако годилась для того, чтобы оглушить человека ударом по макушке. Набрав горсть гальки, я швырнул её в стену конюшни, а потом прижался к стене и стал ждать.

Через миг я услышал, как конюх протирает стекло. Он явно решил выглянуть наружу и отыскать источник звука.

— Робин, это ты, гад? Ты, Робин? — проскрипел он.

Я пробормотал нечто неразборчивое. Дверь медленно отворилась, конюх вывалился во двор.

— Где ты, подлюка? — осведомился он, язык его заплетался от выпитого.

Когда он обернулся к экипажу, я огрел его доской, не вкладывая в удар особой силы: мне всего лишь нужно было его оглушить. Сдавленно вскрикнув, он упал на колени, а потом пробормотал:

— Ты чего это, Робин?

А после рухнул ничком на булыжник. Быстренько проверив пульс, я убедился, что он жив.

Больше тратить времени на пьянчужку я не стал — вывел лошадь из стойла и как можно быстрее впряг в экипаж. А потом помчался обратно в сад, туда, где по-прежнему спал Холмс. Снова взвалив его на плечи, я доковылял до экипажа и отчаянным усилием закинул Холмса внутрь, на сиденье. Он пошевелился и приоткрыл глаза, зрачки его завращались — того и гляди очухается. Но этого не случилось, веки вновь смежились, а дыхание сделалось сонным, размеренным.

Я опустил шторки, запер дверцу экипажа и не без трепета повёл лошадь к фасаду здания. С булыжника мы ступили на гравий, каждый скрип и потрескивание, каждый шорох гравия под колёсами отзывались у меня в мозгу. Я положил руку на морду лошади, чтобы она не заржала, и посмотрел на здание, ярко освещённое луной: тёмные блестящие окна таращились на меня, точно злобные глаза соглядатаев. Я остро ощущал свою уязвимость, пока вёл лошадь мимо ступеней, поднимающихся к входной двери, а потом — к широкой подъездной дорожке, в конце которой заметил мощные железные ворота. Через них я проезжал всего несколько часов назад. А казалось, минула целая жизнь.

Ворота мерцали в белёсом свете, точно мираж. Они вели к свободе. Стоит миновать этот рубеж, переплетение железных прутьев, и шансы на успех возрастут многократно. Но не ранее.

Приблизившись к воротам, я оглянулся на дом. Его окружали благословенная тьма и тишина. Пока что нас не обнаружили. А потом сердце моё упало. Я увидел, что центральная часть ворот опутана толстой железной цепью, а на ней висит мощный замок. Ворота заперты. Что теперь делать?

Я лихорадочно перебирал все возможности. Если не удастся выехать за ворота, бежать придётся пешком. А какие ещё есть варианты? Распрячь лошадь, привести сюда через сад, попробовать забросить на неё Холмса и заставить её перескочить через ограду, как вьючного мула, обременённого поклажей? Этот путь казался равно опасным и абсурдным. Кроме того, он требовал времени, которое стремительно утекало сквозь пальцы. Я понятия не имел, скоро ли конюх очнётся и поднимет тревогу. Ещё я понимал, что искать другие ворота бессмысленно, это тоже дело небыстрое и вряд ли сулящее успех.

Просто не верилось, что, преодолев столько препятствий, я спасую перед последним. Мы должны бежать. На кону не только моя не слишком-то ценная жизнь. Я ещё раз глянул на высокие ворота, непреодолимый железный барьер, закрывавший путь к свободе. Казалось, всё потеряно. И тут меня озарило. Пистолет Холмса всё ещё был при мне. Я вытащил его из-за пояса и стиснул в руке — металлическая рукоять вдавилась в кожу. Можно перебить цепь пулей. Возможно, сработает. Должно сработать. Да, выстрел перебудит весь дом, форы у меня окажется всего ничего — но какая-то всё-таки будет. Стоит рискнуть? Тут решение приняли за меня. Одно из окон в нижнем этаже дома внезапно осветилось, и я услышал вдали приглушённые голоса. Видимо, конюх всё-таки поднял тревогу, а возможно, Робин пришёл сменить товарища и обнаружил, что тот валяется без чувств, а экипаж и одна из лошадей пропали. Времени на размышления не осталось. Слуг явно поднимали на ноги, мне грозил полный провал.

Цепь и замок я разнёс двумя выстрелами. По счастью, обломки замка с тяжёлым стуком рухнули на землю, освободив створки ворот. Я не без труда развёл их в стороны, вскочил на козлы и, яростно щёлкая кнутом, помчался в ночь. Экипаж вылетел за ограду, я ударил лошадь поводьями, понуждая её перейти в галоп. Чем дальше мы уносились от Кресент-лодж, тем легче становилось у меня на душе. Оглядываться я не стал. Не хотелось увидеть, что по пятам за мною гонится сам дьявол.

Глава одиннадцатая

Человек-загадка

Эта скачка в ночи была похожа на жуткую галлюцинацию. Всё вокруг утратило реальность. Я мчался по озарённым луной петлистым дорогам, над которыми нависали ветви деревьев, — казалось, они тянутся ко мне, чтобы схватить или сбросить с козел. Экипаж кренился и раскачивался, а я всё подгонял лошадь. Время от времени я оглядывался на серую ленту дороги — не покажутся ли там преследователи. Как ни странно, я вроде как был один посреди тёмного ландшафта. Ни стука копыт, ни яростных криков в отдалении — лишь призрачный, безликий пейзаж. Ещё большее сходство со сном или безумием скачке придавало то, что я понятия не имел, где нахожусь и в каком направлении двигаюсь. Холодный ночной ветер бил в лицо, глаза застилало слезами, и в конце концов я сообразил, что эти узкие просёлки, возможно, уводят меня прочь от Лондона, а значит, и прочь от какой-никакой безопасности.

И вот наконец, примерно полчаса спустя, я оказался в деревушке Баддингтон и, к своему восторгу, увидел указатель на столицу. Дух мой воспрял. До Лондона было каких-то двадцать миль. Чутьё меня не подвело, я двигался в правильном направлении. Однако было видно, что лошадь притомилась: её гладкие бока потемнели от пота. Не оставалось сомнений, что прежнего темпа ей долго не выдержать, а ещё я понимал, что рано или поздно люди баронессы меня нагонят. Выходило, что двигаться дальше — значит быть пойманными. А потому я решил временно спрятаться, скрыться в надежде, что преследователи меня не заметят, а уж потом, когда опасность минует, продолжить путь в Лондон.

Я остановил экипаж на заднем дворе трактира «Перекрещенные ключи» — окна его были темны — и стал ждать. Я надеялся, что здесь, во мраке, в стороне от дороги, меня не настигнут. Ждать пришлось недолго. Минут через пять-десять вдали раздался топот копыт, гулко разносившийся в ночном воздухе. Он делался всё громче. Погоня приближалась.

И вот по пустым улицам галопом пронеслись мои недруги. Стук копыт выбивал эхо из мостовой, но недвижные, безглазые здания никак не ответили на внезапную смуту. Всадники исчезли так же быстро, как и появились, и деревня вновь погрузилась в благословенную тишину. Похоже, уловка сработала, однако я понимал: этот небольшой успех ещё не повод терять бдительность. Нужно убедиться, что нас с пособниками дьявола разделяют многие мили, а уж там делать следующий шаг. Нервы мои были на пределе, терпение — на исходе, но я прождал ещё полчаса и только потом двинулся дальше.

Скоро небо начало светлеть, на востоке появились первые красноватые сполохи. Тёмные силуэты деревьев и изгородей обретали цвет, прорисовывались чётче. Я не знал, что на уме у моих преследователей, но прекрасно понимал, что, добравшись до городских окраин, где дорога начинала ветвиться, они либо прекратят погоню, либо разобьются на группы. И в том и в другом случае шансы на благополучный исход возрастали. Я понял, что, возможно, мы и вовсе разминёмся. Даже позволил себе улыбнуться — впервые за эти долгие часы.

Мои надежды оправдались. Больше я в то утро не видел подручных баронессы. По счастью, остаток пути прошёл без происшествий и, честно говоря, практически не отразился в моей памяти. После всех ужасов и трудов минувшей ночи я был измучен и нравственно, и физически, поэтому ехал по улицам пробуждающегося города как автомат, с притуплёнными, заторможенными чувствами. Разнокалиберные, разномастные здания проплывали мимо будто в тумане, глаза отказывались фокусироваться.

Я понимал: преследователи ждут, что я вернусь на Бейкер-стрит, понимал и то, что сейчас во всем Лондоне для меня и моего одурманенного спутника нет адреса опаснее. Вернуться в дом 221-b — значит немедленно попасть в ловушку. У меня оставалась только одна альтернатива.

Открыв мне дверь, Элис Меллор так и ахнула, глаза её расширились от ужаса. От усталости я не сразу сообразил, что перед ней предстал не почтенный Джон Уотсон, давний её приятель, а перепачканный, оборванный и вконец опустившийся матрос, заросший дневной щетиной. По счастью, через несколько секунд она узнала меня в этом странном обличии, хотя с лица её не сошло изумлённое выражение, которое, как мне показалось, подсветила ласковая улыбка. А потом из неё водопадом полились вопросы.

— После, — ответил я резче, чем хотелось, и обернулся на стоявший снаружи экипаж. — Я приехал не один.

С помощью Элис я перенёс бесчувственного Шерлока Холмса с заднего сиденья экипажа в опрятную, уютную гостиную и уложил в большое откидное кресло-лонгшез. С помощью чашки крепкого чая попытался прочистить голову, чтобы связно рассказать о наших приключениях. Элис села напротив, и я начал рассказ. Он захватил её полностью, и по мере развития сюжета на лице её отражалось всё большее изумление. Когда я закончил, она несколько секунд помолчала, потом поднялась, подошла к окну и выглянула на улицу.

— Как всё это странно, Джон, — проговорила она наконец. Я понял, что напугал и смутил её своим рассказом. — Если уж они сумели одолеть мистера Холмса… — Она покачала головой. — Что бы это могло значить?

— Не знаю. Какой-то дьявольский замысел. Некоторые его фрагменты мне ясны, но общая картина не складывается. Только Шерлок Холмс и может поведать нам истину.

— Холмс? — переспросила Элис, поворачиваясь к моему другу, лежавшему без движения. — Да что он нам сейчас поведает? В нём жизнь едва теплится. Да, ты сказал, что эти люди промыли ему мозги. И он перешёл на их сторону…

— Вот только не добровольно. В этом я убеждён. Лишь нечто совершенно противоестественное может заставить Холмса так поступить.

— Противоестественное? Но что?

Я встал на колени рядом со своим другом и оттянул ему веки — на меня, а точнее, мимо меня глянули затуманенные, неподвижные серые глаза.

— Кажется, я знаю, в чём дело, и даже знаю, кто может нам помочь.

— Ты бы пояснил, что имеешь в виду, Джон.

Через два часа я двигался в сторону театра «Вудгрин эмпориум» в южной части Лондона. Я успел принять ванну и побриться, а Элис одолжила мне один из костюмов мужа — сидел он не идеально, и всё же выглядел я в нём презентабельнее, чем в матросской одежде, в которой явился к ней в Куртфилд-Гарденс. Поначалу мне не хотелось оставлять Элис с Холмсом наедине. А если он придёт в себя и надумает сбежать? Это будет настоящей катастрофой. Однако Элис заверила меня, что справится.

— У меня есть пузырёк с хлороформом, — сказала она. — Замечу, что мистер Холмс приходит в себя, — приложу ему смоченный тампон к лицу.

До Вудгрин я добрался подземкой. Рассудил, что, если за мной надумают следить, в людном месте делать это будет сложнее. При этом мне всё-таки представлялось, что противникам нашим вряд ли известно моё местонахождение, однако в свете того, что случилось за последние сутки, я относился с подозрением даже к собственной тени.

Театр «Эмпориум» находился совсем рядом с Вудгрин и выстроен был в стиле, обычном для провинциальных увеселительных заведений: экстравагантный фасад с тонкими палладианскими колоннами, увешанный афишами с рекламой номеров, которые дают на этой неделе. Мне показалась странной сама мысль, что всего несколько дней назад — в вечер встречи со Стэмфордом — мы с Шерлоком Холмсом сидели здесь в партере и наслаждались спектаклем, понятия не имея о том, какая страшная тень скоро омрачит наши жизни.

Я прошёл вдоль стены к артистическому входу. Шагнул внутрь, и путь мне тут же преградил серолицый, тощий как шест тип. Он пулей выскочил из крошечной будки слева от двери. Спутанные волосы торчали во все стороны, а водянистые голубые глазки сверкали от возмущения.

— Эй, приятель, чего надо?

— Мне нужно повидать Великого Сальвини.

— Да что вы говорите? А договорённость имеется?

— Собственно, нет…

— Тогда прошу прощения. Мистер Сальвини без договорённости не принимает. Он сейчас отдыхает в гримёрке. Днём у него спектакль, и он просил его не беспокоить. Вы небось газетчик?

— Нет.

— Ну, ежели вы наладились за автографом…

— Я из полиции, дело крайней важности, — рявкнул я, отпихивая напыщенного болвана и направляясь в тускло освещённый коридор, там, по моим понятиям, должны были находиться гримёрные.

К моему удивлению, страж за мной не последовал. Вместо этого он просипел гнусаво:

— Из полиции, да? Ну, сейчас разберёмся!

В дальнем конце коридора находилась зелёная дверь с надписью «Великий Сальвини», выведенной белым мелом. Я постучал.

— Кто там? — глухо спросили изнутри.

Я открыл дверь и вошёл.

Комнатка была тесной и неприбранной. Там стояли большое зеркало, туалетный стол, гардероб, вешалка для одежды, на которой болталось несколько крикливых нарядов, узкая кровать. Почти всё оставшееся пространство занимала корзина с реквизитом. Хозяин возлежал на кровати. Глаза его были прикрыты чёрной маской — при моём появлении он её сорвал.

— Как это понимать? Вы кто такой, сэр? — вскричал он. — Как вы смеете прерывать мои размышления?

— Я пришёл просить о великодушии, сэр. Меня зовут доктор Джон Уотсон, я друг Шерлока Холмса…

Продолжать мне не пришлось. При упоминании имени Холмса глаза Сальвини распахнулись от любопытства.