Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) Саймондс Тим
Когда наступило утро, нашему взору открылся изумительный, хотя и суровый пейзаж. Восходящее солнце постепенно окрашивало в свой цвет вершины величественных гор. Вскоре мы уже были в пути. Погода благоволила нам, и путешествие обещало оказаться незабываемым.
Принц сменил свою шапку с белым пером на новый головной убор – низкую папаху из белого каракуля с синим верхом.
Мы покидали обитель при ярком свете раннего утра, проезжая мимо старых серых храмов и монастырей. Долины, перегороженные ущельями, походили одна на другую. То здесь, то там виднелись низкие беленые домики с подслеповатыми окнами, охраняемые свирепыми лохматыми псами.
Прошло три часа. Повисшее в фургоне молчание становилось тягостным. Нежелание Холмса поддерживать светскую беседу вынуждало меня брать инициативу в свои руки. Я слегка наклонился вперед и спросил:
– Как я понимаю, в здешних местах нередки землетрясения?
Мне повезло: я выбрал подходящую тему.
– Именно так, – с готовностью откликнулся принц. – Скажу вам по секрету, доктор, я обожаю землетрясения!
– Что ж, сэр, тогда вы единственный, кто их любит, среди встречавшихся мне людей, – ответил я. – Несколько странный вкус, должен заметить.
– Уверяю вас, это истинная страсть. Только представьте: земля разверзается и обжигает все вокруг своим горячим дыханием. Целые горные долины, вроде той, которую мы сейчас проезжаем, рискуют исчезнуть. Однажды, когда я очутился вон там, – он показал на Восточные Родопы, – мы каждый день на протяжении недели ощущали подземные толчки. Вы не можете не чувствовать их приближение. Сначала слышится отдаленный свист и шипение. Затем поднимается шквалистый ветер. Огромные валуны с чудовищным грохотом скатываются вниз. Они мчатся все быстрее и быстрее, как будто их толкает какая-то гигантская рука. Все живое, даже деревья содрогались от ужаса – но только не я.
Еще один час или около того минул в молчании. Солнце разогрелось и поднялось высоко в ослепительно-голубом небе. После скромного завтрака в монастыре я все чаще и чаще вспоминал о добрых припасах, которые ехали на крыше нашего фургона.
– Нам туда! – неожиданно воскликнул принц, показывая вперед, и остановил машину. – Каменная Свадьба. Вот там мы и пообедаем.
Он снова нажал на сцепление, и фургон, отклонившись от прежнего курса, медленно двинулся вперед по неровной проселочной дороге, словно паром, пересекающий Ла-Манш во время шторма.
– Сорок миллионов лет тому назад эта местность была дном теплого неглубокого моря, – рассказывал наш хозяин. – Эти камни – порождение вулканов. Согласно легенде, одна молодая пара изъявила желание сыграть в этих краях свадьбу. По обычаю никто не должен был видеть лица невесты, но поднялся сильный ветер и сорвал свадебную фату. Все, кто был там, увидели ее лицо. Невеста оказалась столь красива, что даже отец жениха возжелал ее. За это гостей постигла жестокая кара: они обратились в белые камни.
Стоило принцу произнести последние слова, как раздался страшный грохот. Впереди, шагах в тридцати от машины, полыхнула сильная вспышка. Обломки камней вместе с обрывками дерна взметнулись вверх, а затем обрушились на крышу нашего фургона. Позади нас раздавались злобные крики, сопровождаемые залпами и красновато-желтыми всполохами револьверных выстрелов.
Крикнув Холмсу, чтобы следовал за мной, я выскочил из машины и стал медленно отползать назад, рассчитывая укрыться за фургоном и лихорадочно пытаясь вытащить револьвер. А наш хозяин, еще до того как на машину рухнули последние осколки, достал инкрустированный серебром пистолет, умещавшийся у него на ладони. Демонстрируя дерзкое безрассудство перед лицом смерти, он сделал несколько выстрелов, как будто не сознавал, какую удобную мишень представляет собой для нападавших.
Стрельба прекратилась. Двое мужчин выскочили из укрытия и, пригибаясь к земле, проворно помчались прочь между валунами. Фердинанд, выказав беглецам жестом глубочайшее презрение, обрушил на них целый поток брани.
– Ваше королевское высочество, – выкрикнул я, выбираясь из укрытия, – вы проявили такую храбрость…
Принц прервал меня небрежным движением руки:
– О, я уже привык к подобным вещам. – И, помахав разряженным пистолетом, он добавил: – Un des risques du metier[22]. – Затем Фердинанд указал на клеть с припасами: – Ну что же, раз эти трусы бежали с поля боя, мы можем заняться более серьезным делом.
– А что они выкрикивали? – спросил я.
Последовал лаконичный ответ:
– Tirani zai tooka ste luidi grabot ne Ferdinand!
Я недоуменно уставился на него.
– Это по-македонски. «Тиран, знай, что здесь приготовлена могила для Фердинанда!»
– А что вы им ответили?
– Я крикнул: «Подлые убийцы, прислужники русского царя, вы еще поплатитесь своими жизнями».
– Что же заставило их покинуть такую выгодную позицию? – продолжил я. – Ведь они могли легко перестрелять нас, одного за другим.
– Просто я добавил, что прибыл сюда не один, а вместе с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Уотсоном, и пригрозил: «Если вы немедленно не уберетесь отсюда, то вас настигнет меткий выстрел доктора Уотсона. Его револьвер „Адамс марк три“ четыреста пятидесятого калибра показал себя наилучшим образом во время расследования, описанного в повести „Собака Баскервилей“». – Фердинанд протянул мне свое оружие и спросил: – Кстати, вам знакома эта штучка?
– Это пистолет небольшого калибра марки «Филадельфия Деринджер», – ответил я. – Правда, немного старомодный, но очень на него похожий.
– Это не просто какой-то «деринджер», – последовал ответ, – а тот самый, из которого Джон Уилкс Бут смертельно ранил президента Авраама Линкольна вечером четырнадцатого апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.
Принц взял пистолет за дуло и протянул мне:
– Буду очень признателен, если вы окажете мне честь, приняв его в качестве скромного подарка, в знак моего глубокого уважения и в память об опасности, с которой мы здесь столкнулись лицом к лицу.
Я оглянулся на Холмса. Он так и не покинул фургон и все то время, что длился переполох, преспокойно сидел на своем месте.
Прикончив паштет из мяса садовой овсянки, принц привалился спиной к камю, в который, если верить легенде, превратились жених с невестой. Он явно пребывал в прекрасном расположении духа.
– Мистер Холмс, доктор Уотсон, хочу напомнить, что именно от ваших усилий зависит благополучное возвращение Зографского евангелия. Или Балканы подпалят Европу с четырех углов, или наступят всеобщий мир и благоденствие. В последнем случае… – Тут он остановился, подбадривая нас взглядом, а затем повторил: – В последнем случае я приспособлю шпагу-трость маркиза Солсбери для рыхления почвы в саду, как предписывает Книга пророка Исайи, стих четвертый во второй главе[23]. И будет пир на весь мир: oeufs la turque, fillet de sole la greque, faisan bulgare au blanc, ptisserie Serbe, crme cardinal Montenegre[24], а в конце торжества, – принц лукаво улыбнулся, – подадут бисквитный английский торт «Холмс и Уотсон» со взбитыми сливками как свидетельство наступившего мира. Ради такого случая я снова приглашу вас в Софию. А пока, – добавил он, нервно усмехаясь, – молитесь за меня.
Глава десятая,
в которой евангелие обретается вновь
Мы приближались к месту преступления. В каждой самой крошечной деревушке, которую мы проезжали, за автомобилем обязательно увязывались дети и бросали нам вслед пригоршни душистых розовых лепестков. А при любой остановке, даже самой непродолжительной, откуда ни возьмись появлялся сельский староста с кувшинчиком розового масла или ароматным вареньем.
Когда же Розовая долина осталась позади, на смену этим подношениям пришли букеты редких местных цветов. В одном селении принцу даже предложили купить молодого петушка, у которого выросла пара рожек. Будучи страстным любителем разных диковин, он щедро заплатил за необычную птицу и велел погрузить клетку с ней на крышу автомобиля.
Дорога теперь бежала через долину, которая становилась все уже и уже. По ней протекала, как извещал путеводитель Бедекера, речка Рилска, весьма бурная из-за питающих ее бесчисленных ключей, которые бьют в прибрежных буковых и сосновых рощах. Вдали мы разглядели валивших лес дровосеков. Срубленные ими стволы шли на опоры для соляных шахт, а также на дрова или пережигались в уголь, необходимый для плавки и ковки железа. Именно лесорубов пришлось бы призвать на помощь, если бы в бездну Рейхенбахского водопада канул не коварный профессор Мориарти, а Холмс. Только майрингенские вальщики леса и смогли бы поднять его тело, спустившись по веревкам с отвесных скал.
Горную дорогу развезло после недавнего дождя. Пренебрегая осторожностью, принц продолжал вести тяжелую машину, хотя из-под колес взмывали стены грязной воды и руль предательски дрожал в его руках. Внезапно фургон съехал на обочину и увяз. Сколько наш водитель ни давил на педаль газа, выбраться из грязи нам не удавалось. Мы застряли так основательно, что двигателю «Лифу» оказалось не под силу преодолеть сопротивление вязкого грунта. Выбравшись из фургона, я стоял рядом с ним и с тревогой поглядывал вперед. Изломанные скалы и нависающие карнизы навевали тревожные воспоминания о том, как я неделю плутал в горах с горсткой британских пехотинцев.
Солнце достигло зенита, и тут бы пришлась весьма кстати элегантная соломенная шляпа, подарок любезного хозяина. Она отлично дополнила бы мой костюм. Но, выяснив, что принц отдает особое предпочтение этим головным уборам, я благоразумно спрятал панаму под сиденье, опасаясь стать мишенью меткого стрелка. Сейчас снайпер запросто достал бы нас из винтовки «Мартини-Генри».
В конце концов Фердинанд потерял всякую надежду вызволить автомобиль из грязи. Покинув фургон, он направился к стоявшему поодаль человеку в крестьянской одежде, который невозмутимо наблюдал за нами. Приказ, подкрепленный золотой монетой, заставил селянина поспешно удалиться.
Спустя минут двадцать неловкого молчания на дороге появилась повозка, которую тащила, хлюпая в грязи, упряжка из двух гнедых. Принц принялся нервно жестикулировать, указывая то на лошадей, то на заполненные грязью глубокие рытвины.
После пятнадцатиминутного вялого обмена репликами на дороге показались два белых вола с оранжевыми челками, выкрашенными для защиты от злых сил. Несколько могучих рывков – и наш фургон вновь оказался на твердой почве. Теперь мы могли продолжать свой путь.
Вскоре над нами стали возноситься известняковые скалы, встающие над лесной чащей. В подзорную трубу были хорошо видны каждая расщелина и каждый выступ. Если бы там затаились убийцы, мы стали бы для них легкой добычей. Я как будто перенесся на полжизни назад, в свое афганское прошлое, и был этим потрясен. Как и в прочих горных пустынях, ничто не нарушало безмолвия этих диких просторов. Холмс всматривался вдаль, приставив руку козырьком ко лбу.
Наконец дорога стала непроходимой для автомобиля. Наш водитель вылез из фургона и, сняв с багажника три яблоневые ветви, две из них вручил нам с Холмсом, а третью взял себе. Размахивая ею, как указкой, он повел нас вперед.
Сквозь небольшой, с трудом различимый просвет в скале мы проникли в поистине древний мир. Много веков назад православные монахи стали селиться в здешних пещерах, отыскав упоминания о них в чудом уцелевших старинных рукописях.
Пройдя через монашеские кельи, общие помещения обители и церковь Михаила Архангела, мы углубились в недра скалы. Со стен на нас молча взирали фрески. На одной из них в ужасных подробностях была представлена сцена самоубийства Иуды. Мы двинулись дальше через церковь Святого Феодора и часовню Господев Дол, где сохранились изображения святых Власия, Соридона и Модеста.
Наконец принц остановился возле небольшого каменного знака, вделанного в пол.
– Нам туда, – произнес он взволнованно. – Он указывает путь к Высокому Алтарю. Идемте, я вам сейчас все покажу. В этом месте испокон веков хранились ценные реликвии и мощи.
Подойдя к каменному алтарю, принц положил яблоневую ветвь на землю и с силой надавил на высеченный в камне крест. Стена напротив медленно отошла в сторону.
– Видите, джентльмены, – начал он, кивком указывая в ту сторону, – вот где рукопись…
Тут он вдруг резко переменился в лице, отшатнулся назад и в недоумении уставился на открытую, богато украшенную, круглую шкатулку. Глаза его широко распахнулись от удивления. Мы с Холмсом подались вперед, следуя за направлением его взгляда. Перед нами лежал толстый фолиант, искусно переплетенный в коленкор и шелк.
– Евангелие! – вскрикнул принц. – Они вернули Зографское евангелие! Мистер Холмс, несмотря на все мои усилия, слухи о вашем приезде распространились по стране, посеяв панику среди похитителей.
Некоторое время принц молча смотрел на тайник, как будто нахлынувшие чувства лишили его дара речи. Затем голосом исполненным глубокого чувства он проговорил:
– Благодаря вам темные тучи над моей головой начинают рассеиваться. Впору давать feu de joie[25].
Глава одиннадцатая,
в которой Холмс допрашивает принца
Забрав из ларца древнюю рукопись, принц повел нас обратно к автомобилю. Мы возвращались в Софию. Чтобы успокоить общество и положить конец недобрым слухам, следовало выставить евангелие в синем шелковом чехле на всеобщее обозрение, разумеется под охраной.
Почти час Холмс, устроившийся позади, хранил молчание. Оглянувшись на него, я понял, что он обдумывает этот неожиданный поворот событий. Наконец сыщик нарушил тишину:
– Ваше высочество, я хотел бы задать вам один вопрос и получить на него более-менее исчерпывающий ответ. Почему вы хранили евангелие в пещерной церкви, так далеко от Софии?
Принц глянул через плечо с конфузливой улыбкой:
– В народе верят, что демонический дух из преисподней, именуемый папой римским, изгнал из пещер православных монахов и присвоил себе их обитель. Даже я, как вы видели, не посмел войти в пещеру без цветущей ветви священной яблони. Местные жители убеждены, что подземный мир, куда можно проникнуть через пещеры, где-нибудь в горах ии на холмах, населен невидимыми сущностями, бесплотными духами: феями, эльфами и особенно демонами. Три птицы живут в пещерах, и своим пением они воскрешают мертвых, а живых отправляют в мир теней. Вся моя страна окутана плотным туманом суеверий. Даже если бы воры прослышали, что я храню в Каменном Алтаре слитки чистейшего золота, они и тогда шагу не сделали бы внутрь пещеры.
– Это единственная причина? – не отставал мой друг.
– Кроме всего прочего, эксперты – ни больше ни меньше как хранители Британского музея – заверили меня, что подобные пещеры – идеальное хранилище для древних пергаментов.
– И почему же? – спросил Холмс с интересом.
– Как вы с доктором, должно быть, заметили, воздух здесь чистейший, без единой пылинки. Внутри всегда царит полумрак, а температура воздуха на такой глубине остается достаточно низкой в любое время года, – закончил принц.
– А какая здесь температура? – полюбопытствовал я.
– Градусов одиннадцать-двенадцать по Цельсию, причем всегда.
Холмс продолжил расспросы:
– Как давно здесь хранилось евангелие?
– С моего восшествия на престол.
– Напомните, пожалуйста, сколько лет?
– Двенадцать.
– Понятно, – изрек сыщик с загадочным видом.
В последующие два часа никто из нас не проронил ни слова. Наконец принц объявил, что пора бы сделать привал и немного передохнуть. Он остановил машину на берегу прозрачного холодного ручья, чье журчание напоминало песни ласточки. Выбравшись из авто, принц подал кому-то знак, и тотчас же из кустов навстречу нам двинулась вереница слуг. Двое установили большой зеленый зонт, остальные проворно извлекли из ящиков богато украшенное ведерко со льдом для вина, три мелкие тарелки позолоченного серебра эпохи Регентства и такие же щипцы для салата. Еще один ожидавший своей очереди слуга поставил на стол несколько серебряных глубоких блюд с крышками.
– Для вас, мистер Холмс, – сказал гостеприимный хозяин, – ломтики ростбифа, а еще политый патокой бисквит с ванильным заварным кремом. А вы, доктор Уотсон, надеюсь, отдадите должное копченому шотландскому лососю. Кажется, именно эти блюда вы заказывали у Симпсона, в «Большом сигарном диване»? – Он вздохнул и с ностальгической ноткой в голосе проговорил: – Как сейчас вижу… Хрустальные люстры, стены обшиты лаковыми панелями, подвергнутыми французской полировке, на сервировочном столике развозят ростбиф, нарезаемый на ломтики. – Он указал рукой на макушку горы Витоша, возвышающуюся вдали. Солнце медленно заходило за горизонт, и ее белые вершины окрашивались в розовые и оранжевые тона: – Когда я там, меня тянет сюда. Когда я здесь, мне не терпится оказаться там. Нигде я не знаю покоя.
Глава двенадцатая,
в которой допросу подвергаюсь я
Принц довез нас до отеля «Паначев» и простился, попросив:
– Доктор Уотсон, когда станете описывать наши приключения, не забудьте уделить несколько строк моей персоне, хоть я и понимаю, что лучшие страницы должны быть посвящены вашему другу. Надеюсь, я вам не наскучил.
С этими словами он удалился под недовольное кукареканье рогатого петушка, который все это время маялся на багажнике.
«Паначев» представлял собой ветхое желтое четырехэтажное здание посреди живописных садов в самом конце длинного бульвара. Жарким днем в комнатах сохранялась прохлада благодаря плотно закрытым ставням. Глубокие трещины на фундаменте напоминали о нередких землетрясениях. Хотя эта гостиница считалась лучшей среди немногочисленных отелей Софии, при строительстве ее использовали недостаточно хорошо выдержанное дерево, и здесь кишели неприятные насекомые, мешавшие нам спать.
Мы решили задержаться в Софии на день-два, чтобы мой друг мог поучаствовать в первом конкурсе Шерлоков Холмсов. Кроме того, мы были приглашены британским послом в театр «Альгамбра» на спектакль королевской труппы.
Несмотря на неожиданное возвращение евангелия, принц настоял на том, чтобы мы оставили себе солидный гонорар. Кроме того, наш щедрый клиент подарил мне фотокамеру фирмы «Сандерсон», красного дерева, с мехами, которая путешествовала с нами в пещеры, но так и не покинула пыленепроницаемый футляр, оставшись на крыше фургона.
Я решил воспользоваться ею на обратном пути, дабы запечатлеть для потомства альпийские пейзажи, на фоне которых Холмс одержал великую победу над злом, иначе говоря – окрестности Рейхенбахского водопада, ставшего могилой профессора Джеймса Мориарти.
Переодевшись к обеду, я нашел Холмса сидящим у окна. Он глядел на улицу с самым суровым видом. Посреди стола лежала раскрытая газета на английском языке. Сыщик указал на нее:
– Уотсон, это нам оставил сэр Пендерел. Он отметил кусок на второй странице.
Мой взгляд упал на набранный жирным шрифтом заголовок:
Еще одно покушение на жизнь князя. Жестокое противостояние
Далее говорилось следующее:
Два дня назад, когда принц-регент показывал почетным иностранным гостям нашу чудесную страну, произошло возмутительное и жестокое покушение на жизнь Его Королевского Высочества, сопровождавшееся мощным взрывом динамита. К несчастью для нападавших и их нанимателей, принц не проявил и тени страха. Как сообщает очевидец нападения, королевский водитель, Его Королевское Высочество выпрыгнул из автомобиля и ринулся на врага. Испугавшись такого напора со стороны нашего любимого правителя, террористы, засевшие за огромным валуном, бежали от него как черт от ладана в сторону леса. Осыпав их словами презрения, принц-регент сделал несколько выстрелов, убив нападавших и ранив еще двух злоумышленников.
Статью сопровождала нелепая фотография: к невысокой иве были прислонены два трупа в русских армейских мундирах.
Все знали, что во дворце держат про запас трупы схваченных террористов, которые хранят в морозильных камерах, чтобы при необходимости выставить перед фотокамерой, переодев сообразно случаю. Особенно часто публике предъявляли труп русского агента капитана Нелидова, казненного несколькими месяцами ранее за шпионаж. Это позволяло больно уколоть Санкт-Петербург.
Я отложил газету в полном недоумении:
– Холмс, но ведь за рулем сидел сам принц. Никакого другого водителя у нас не было. И я не видел, чтобы он в кого-нибудь попал из своего крошечного пистолета. Что касается фотографии…
Холмс пристально смотрел в окно, настолько поглощенный своими мыслями, что едва отреагировал на мои замечания.
– Это явно было написано до того, как мы покинули Софию, – ответил он рассеянно.
Сыщик встал, отошел от окна и принялся расхаживать по комнате, опустив голову на грудь и сомкнув за спиной руки. Наконец он переключился на меня:
– Уотсон, попробуйте вспомнить: когда мы с принцем отправились в путь, какое место назначения он назвал?
– Монастырское подворье в Иванове, в долине реки Русенски-Лом.
– Да, именно. А какое это направление?
– Он сказал – северо-восток.
– Но мы съехали с основной дороги и направились строго на восток, к Восточным Родопам. Зачем?
– Чтобы сбить с толку злоумышленников? – предположил я. – И все равно нам это не удалось, если вспомнить случившееся возле Каменной Свадьбы.
Мой друг застыл в задумчивости.
– Возможно, – промолвил он, а спустя некоторое время продолжил: – А что вы скажете о нашей прогулке по пещерам?
– Это было незабываемо, Холмс.
– Да, незабываемо. А еще?
– Принц был очень общителен.
– Да, очень. А кроме этого, мой дорогой Босуэлл?[26]
– Это было очень познавательно! Я узнал так много интересного о вулканах. Фреатические извержения, вулканические бомбы, эти крошечные выбросы-лапилли! Что касается бабочек…
– Ну конечно, бабочки, – процедил сквозь зубы Холмс. – Мне понадобится не одна неделя, чтобы выбросить из головы голубянку малинную и чернушку эфиопку.
– Так вот, бабочка, которую принц открыл в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, голубянка блеклая…
– И голубянку блеклую тоже, – скривился Холмс. – А эти его рассказы о ботанических экспедициях в поисках золотисто-желтого очного цвета?
– А жуки, Холмс? А его преданность зоологии? Помните, как, рассказывая нам об этой науке, он признался, что более всего увлечен изучением насекомых, а среди них лучше всего разбирается в жуках? А его кумир Христо Ботев?[27] С каким чувством принц читал его стихотворение «Моей матери».
– Добавьте почтовые марки! – буркнул Холмс, давая понять, что я совершенно забыл, о чем он спрашивал. – Удастся ли нам когда-нибудь забыть те несколько часов на привале, проведенных за просмотром его коллекции марок?
– Ну, раз уж вы сами об этом заговорили, – откликнулся я с восторгом, – коллекция у него просто чудесная. Чего стоит одна «Базельская голубка» тысяча восемьсот сорок пятого года выпуска! А ведь там была еще бермудская марка почтмейстера Перо выпуска тысяча восемьсот сорок восьмого года! Что за удовольствие! Вы же не станете отрицать, что никто не сравнится с принцем в гостеприимстве и радушии?
– Никто, Уотсон. Это вы правильно заметили. Надо ли понимать так, что вы сверх того собираетесь снабдить читателей подробными сведениями о тех часах, на протяжении которых принц потчевал нас обстоятельствами своего рождения?
– Надо это учесть, Холмс, – ответил я удивленно, зная, какое презрение мой друг питает к такого рода вещам.
– На случай, если вы не сделали записей, напоминаю: «Я родился в Вене и принадлежу к герцогскому семейству Саксен-Кобур-Гота, к его венгерской ветви Кохари. Род Кохари восходит к богатейшим и благороднейшим венгерским фамилиям, владевшим землями в словацких Чабраде и Ситно и многих других местах».
– Браво, Холмс! Не беспокойтесь, я буду держать в уме все ваши подсказки и советы, когда стану описывать эти события.
– «В день моего рождения, двадцать шестого февраля тысяча восемьсот шестьдесят первого года, – издевательски продолжал Холмс, – меня нарекли Фердинандом Максимилианом Карлом Леопольдом Марией Саксен-Кобург-Готским».
– Постойте! Как бы мне чего-нибудь не упустить, – всполошился я, потянувшись за своей записной книжкой.
Услышав это, мой друг разразился пронзительным хохотом:
– Перестаньте, Уотсон! Когда я попросил вас описать наше путешествие в пещеры, то имел в виду не предмет наших, а точнее, его разговоров.
– А что тогда? – растерялся я.
– Средства нашего передвижения.
– Мы путешествовали на автомобиле «Лифу» с паровым двигателем.
– Это транспортное средство способно перемещаться со скоростью тридцать пять миль в час, не так ли?
– И даже больше.
– Тогда я спрошу иначе. Как бы вы охарактеризовали нашу езду, манеру вождения принца? Была ли она чертовски бесшабашной?
– Нет, Холмс, – ответил я. – Не была.
– Головокружительной?
– Совсем нет, – ответил я, наморщив лоб.
– Возможно, безрассудной?
– Конечно нет.
– Может, чересчур быстрой?
Я снова нахмурился. К чему он клонит?
– Ничуть, Холмс. Мы ехали спокойно, никуда не торопясь.
– Значит, в своем очерке вы назовете наше путешествие неспешным, неторопливым?
– Скорее всего, – сердито признал я. – Спасибо за подсказку.
– Когда будете описывать остановку у озера Сребырна, где мы заправлялись водой, непременно вспомните его лекцию о тридцати девяти видах млекопитающих, рептилиях, амфибиях, а также рыбах, которые там встречаются. Не забудьте о кудрявом пеликане, сером гусе, беркуте, стервятнике, курганнике и красной утке.
– Не забуду, Холмс, но постараюсь обойтись без лишних подробностей.
– А запечатлелись ли в вашей памяти те счастливые часы в крестьянском доме, в обществе кур и двух свиней, когда принц излагал нам свою родословную на болгарском языке?
– Я отлично помню, Холмс, и кур, и свиней, – ответил я, начиная терять терпение.
– А еще там нас осведомили, сделав несколько блистательных отступлений, что отец принца Август является братом Фердинанда Второго, короля Португалии, а также двоюродным братом королевы Виктории и ее супруга принца-консорта Альберта.
– Холмс! – возопил я, уже не пытаясь сдерживать раздражение. – Ну все, сдаюсь. Да, вы правы, на пути к пещерам принц никуда не торопился и совсем не гнал автомобиль. Но мы гости его страны. Ради всего святого, к чему вы клоните?
Мой друг неожиданно помрачнел:
– Дело вот в чем, Уотсон. Как вы помните, заявившись к нам на Бейкер-стрит рано утром, в начале шестого, принц сообщил, что глаз не сомкнул после исчезновения Зографского евангелия.
– Да.
– От него мы узнали, что судьба его страны и миллионы жизней зависят от скорейшего возвращения древней рукописи, так?
– Да, слово в слово.
– Более того, царь в Петербурге давно вынашивает планы нападения, которое станет неизбежным, если просочатся слухи о пропаже евангелия. И только возвращение древнего манускрипта способно остановить массированное наступление со стороны Дуная.
– Да, именно об этом принц и предупреждал.
– А еще он намекал на какую-то церемонию, имеющую отношение к его сыну?
– Да, Холмс. Он делал особый упор на этом.
– Вам не показалось, что все это выдумки?
– Вовсе нет! – выкрикнул я. – И ваш брат Майкрофт, и сэр Пендерел убеждали нас в том, что опасность свержения Фердинанда более чем реальна.
– Если угроза трону и династии столь велика и близка, почему же мы не отправились прямиком в пещеры? Почему? Почему было столько отклонений от маршрута? Разве главная цель принца заключалась в том, чтобы познакомить нас с флорой и фауной Болгарии, историей ее монастырей, почтовыми марками «Черный пенни» тысяча восемьсот восемьдесят пятого года выпуска и «Желтый трехскиллинговик», который был вовсе и не желтым, с родословной Кобургов по Евангелию от Луки, курганником и красной уткой? Разве не о спасении трона и династии он должен был думать? Свернув к Каменной Свадьбе, мы отклонились от курса самое меньшее градусов на сорок. А озеро Сребырна отняло у нас полдня пути. К чему была вся эта чехарда по пути следования к месту преступления? Вы в состоянии мне это объяснить?
Холмс отвернулся. Было ясно, что он хочет остаться наедине со своими мыслями. Я уже намеревался отложить в сторону газету, которую все это время держал в руке, как взгляд мой упал на заметку, где упоминалось имя моего друга. Это была перепечатка из «Чикаго сан», сообщавшая о кончине Элмера М. Андерсона, самого известного детектива Пинкертоновского агентства, который за двадцать три года своей деятельности разоблачил преступников без счета. В некрологе описывались его последние часы:
Умирающему читали вслух захватывающий детективный рассказ «Рейгетские сквайры», опубликованный в журнале «Стрэнд». Он лежал совершенно спокойно, очевидно пребывая в забытьи, пока речь не зашла о всемирно известном детективе Шерлоке Холмсе и его дедуктивном методе. Тут умирающий словно пришел в неистовство. «Ну что, получили! – вскричал он с восторгом. – Клянусь Небом, Холмс снова их сделал!» С этими словами на устах Андерсон почил. Он ушел со счастливой улыбкой на лице. Его кумир снова стяжал заслуженные лавры.
Глава тринадцатая,
в которой речь пойдет о конкурсе Шерлоков Холмсов
Пришло время отправляться во дворец на конкурс Шерлоков Холмсов. Экипаж провез нас по городским улицам. Дворцовые коридоры гудели, охваченные суетой. По мере приближения к месту проведения конкурса все явнее становились шорох шелка и жужжание голосов.
Лакей распахнул огромные двери, и перед нами предстало завораживающее зрелище. Вся зала, от края до края, была заполнена людьми в униформе всех цветов радуги. Почти на каждом столе лежал складной фотоаппарат фирмы «Кодак».
Мы увидели армейских чинов и офицеров дворцовой стражи в полном обмундировании, а также дам, чьи наряды копировали новинки парижских домов моды с Рю де ля Пэ. Модным дополнением к их туалетам служили сверкающие опаловые кабошоны, манто из выдры и болеро из обезьяньего меха. Красный, зеленый, ярко-синий, фиолетовый – ни один цвет, ни один оттенок не был оставлен без внимания.
Разодетые слуги суетились возле столов, ожидающих болгарскую знать.
И словно Солнце, доминирующее над небесными телами, которых гравитация вынуждает обращаться по орбите вокруг него, Фердинанд стоял ослепительный и нелепый в форме генерала болгарской армии и с золотыми шпорами.
Внешнее, суетливо-беспокойное, кольцо «планет» составляли приближенные, конюшие, канцлеры, увешанные наградами.
Элегантные дамы в атласе и тафте, отделанных тюлем и кружевами, вращались среди маршалов, великого раздатчика милостыни, казначея и дворцового коменданта. Шуршащие юбки, под которыми скрывались сафьяновые башмачки, мели навощенный паркет.
Еще больше дам в ярких мехах и страусовых перьях стояло у окон, окаймленных красными портьерами. У каждой обязательно было украшение с желтым бериллом, какие добывают исключительно на Урале, – реверанс в сторону Холмса, раскрывшего дело о берилловой диадеме.
Нас проводили к столу, за которым сидел сэр Пендерел. Он встал, чтобы поприветствовать нас. Я спросил в шутку:
– И сколько же врагов принца обнаружено за время нашего недолгого отсутствия в реке Искыр с перерезанным горлом?
На что посол ответил:
– Как ни странно, ни одного!
На маленькой сцене вовсю шло действо, призванное разогреть публику, что считалось очень модным. Оккультист Яннес стоял рядом с молодой женщиной, накрытой покрывалом. Как только покров был сорван, женщина исчезла, хотя за минуту до этого разговаривала со зрителями.
Мой друг оставил нас, чтобы присоединиться к четырем финалистам из Болгарии. Принц, как выяснилось, был в курсе самых последних наших расследований. Победителю причиталась точная копия гипсового бюста, который фигурировал в деле шести Наполеонов. Награда уже стояла на видном месте, водруженная на пьедестал.
Некоторые конкурсанты в войлочных шляпах охотника за оленями эффектно дымили пенковыми трубками. Настоящий же Холмс отдал предпочтение дорожному картузу и трубке из верескового корня, которую он любил выкуривать перед завтраком, заправляя остатками употребленного накануне табака, тщательно собранного и высушенного. При себе у него был внушительный охотничий хлыст, его любимое оружие.
Шерлок Холмс из Бургаса играл моноклем, явно напоказ. Его соперник из древней болгарской столицы, Велико-Тырнова, украсил себя орденом Льва и Солнца на зеленой ленте, точной копией награды, которую мой друг получил от персидского принца. Участник конкурса, представлявший новую столицу, одного роста с Холмсом (чуть выше шести футов), в точности повторил одеяние, в котором заявился на Бейкер-стрит наш клиент. На нем был васильковый плащ, скрепленный на шее брошью. Чудесные черные шелковистые усики подчеркивали блеск агатовых глаз. Очевидно, он желал быть оригинальным и отдал дань страсти моего друга к переодеваниям и маскарадным личинам.
Цыганский оркестр из пяти музыкантов заиграл государственный гимн Болгарии, а затем первые шесть тактов британского «Боже, храни королеву» – в честь родины Холмса.
Принц произнес короткую, но яркую речь, в которой вспомнил о своей покойной жене, а также упомянул, что все пожертвования, собранные этим вечером, пойдут на школу для слепых, основанную его супругой.
Оркестр грянул польку, и пять Шерлоков Холмсов, резво взбежав по лесенке на сцену, выстроились в шеренгу. У каждого в руке был номер от I до V. Участник с моноклем под номером III встал по одну сторону от моего друга, а усатый господин с номером V – по другую. Последний, сопя, выпускал клубы табачного дыма из чудесной пенковой трубки с резной чашкой в виде черепа. Все конкурсанты должны были общаться с публикой только на английском, языке Холмса.
Под номером I выступал коротышка из Пловдива в широком тренче и с огромной, дающей десятикратное увеличение лупой в хромированной оправе. Он спрыгнул со сцены и устремился к столикам. Пристально вглядываясь в сидящих за ними гостей, он бормотал без остановки: «Боже мой! Вот те на! Гм! Привет!» При этом его левый глаз, гротескно искаженный увеличительным стеклом, принял зловещий, угрожающий вид. Послышались вежливые аплодисменты, но голосов этот участник получил самую малость.
Следующий конкурсант, из Созополя, с персидским орденом, в подражание американскому актеру Уильяму Джиллетту, сыгравшему Холмса на театральной сцене, облачился в длинную серую накидку с пелериной. Выкатив из-за занавеса так называемый пенни-фартинг – велосипед с огромным передним и маленьким задним колесами и рулем, по форме напоминающим усы, он неуверенно прокатился между столиками, чем стяжал жидкие хлопки и всего один голос.
Номер третий, низенький, плотный, сужающийся книзу, как яблоко сорта «пепин-рибстон», вставив монокль в глазную впадину, а затем убрав, помахал им профессорским жестом и объявил, комично растягивая слова: «Меня зовут Шерлок Холмс. Применив мой дедуктивный метод, вы поймете, что все остальные не более чем самозванцы, которых должна немедленно арестовать доблестная болгарская полиция».
Мы с сэром Пендерелом вскочили со своих мест и начали громко аплодировать, выражая тем самым свой восторг. Несмотря на это, конкурсанту достались только два наших голоса.
Настоящий Шерлок Холмс, выступавший под номером IV, сделал шаг вперед. Его взметнувшийся вверх охотничий хлыст со свистом рассек воздух тем самым манером, который когда-то заставил выронить пистолет Джона Клея, придумавшего Союз рыжих, и прогнал индийскую гадюку, пресловутую «пеструю ленту».
Засим последовал захватывающий рассказ о том, как, расследуя дело о собаке Баскервилей, мой друг, словно собака-ищейка, взял след, сумев при помощи дедукции верно истолковать любопытное наблюдение дворецкого Бэрримора. Тот показал на дознании, что его хозяин, отправившийся вечером на прогулку, сначала, судя по следам, шел обычным шагом, а завернув назад от калитки к дому, как будто двигался на цыпочках. Холмс же сделал вывод, что покойный сэр Чарльз не шел, а бежал сломя голову, пока сердце его не разорвалось.
Это был tour de force[28]. Но ни увлекательный рассказ, ни высокий рост и выдающаяся вперед квадратная челюсть, знакомая всем по иллюстрациям Сидни Пейджета в журнале «Стрэнд», не принесли настоящему гению дедукции ни одного голоса.
Участник под номером V из Софии был встречен шквалом аплодисментов. В отличие от конкурсантов в дирстокере, он надел соломенную шляпу с невысокой тульей и плоскими полями, которую ввел в моду австрийский тенор Жирарди, и головной убор этот залихватски сидел у него на макушке.
Изъясняясь на чистейшем английском, он принял эстафету от моего друга и вспомнил еще один пример использования дедукции – дело о жеребце по кличке Серебряный.
Он поведал о том, как мы с Холмсом отправились в Кингс-Пайленд, в Дартмур, по приглашению незадачливого инспектора Грегори. Накануне ответственных скачек из конюшни, охраняемой сторожевым псом, пропал породистый скакун. Двое конюхов, спавших на чердаке, не слышали собачьего лая.
Конкурсант процитировал слово в слово диалог между Холмсом и инспектором Скотленд-Ярда, когда на вопрос последнего: «Есть еще какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?» – детектив-консультант ответил: «Странное поведение собаки в ночь преступления». «Собаки? – удивился инспектор. – Но она никак себя не вела!»
И тут публика хором подхватила: «Это-то и странно».
Удача явно была на стороне пятого номера. Он сделал шаг вперед и низко поклонился. Впервые настоящий Холмс, никому не уступавший пальму первенства, проиграл на своем поле какому-то самозванцу.
Принц крикнул победителю:
– Пожалуйста, представьтесь и заберите приз!
Номер пятый снял канотье и бросил его в ликующую толпу. Аплодисменты усилились, а одобрительные возгласы перешли в громкий хохот, когда он отклеил блестящие усы и все увидели, что это некто иной, как военный министр Константин Калчев, насмешливо улыбающийся зрителям.
Проворно выхватив из руки моего друга охотничий хлыст, он, к ужасу гостей, незнакомых с делом шести Наполеонов, приемом, принятым в canne de combat[29], с силой опустил тяжелую рукоять на голову гипсового императора, разбив его на части. Когда же он отыскал среди обломков черную жемчужину и предъявил ее зрителям, все открыли рты от удивления.