Пляж острых ощущений Степнова Ольга

— Немедленно прекратите, — жалобно попросил я.

— Деточка, а сколько вам лет? Не бойтесь, скажите, я знаю, у мужчин сейчас очень модно брать в жены женщин гораздо старше себя.

— Поделите свой возраст пополам, потом еще пополам, отнимите пять лет и вы узнаете сколько мне лет, Генриетта Владимировна!

— Ой, боюсь тогда, что вы еще не родились! — Маман весело рассмеялась. — А жаль, потому что я хотела попросить вас позвонить моему мужу и сказать ему, что вы моя близкая подруга, и что я задержусь у вас на месяцок. Мы, видите ли, повздорили с ним перед моим отъездом.

— С вами трудно не повздорить, Генриетта Владимировна.

— Ой, не скажите, вы меня мало знаете. Я — душка!

— А я-то какая душка! Кстати, вы знаете, что в перепелиных яйцах холестерина гораздо больше, чем в куриных, гусиных, утиных и страусиных?

— Вздор. Это диетический продукт.

— Это чистая правда, как и то, что вы напялили на себя рубашку Глеба, в которой он обычно занимается уборкой квартиры.

— А я-то думаю, почему она такая большая и пахнет так дурно!

— Это яйца ваши так пахнут.

— Рубашка.

— Яйца.

— Рубашка.

— Яйца.

— Рубашка.

— Яйца!

Они гарцевали друг перед другом, как сохатые в брачный период, примеряющиеся, как бы побольнее ударить рогами соперника.

— Умоляю вас, перестаньте! — У меня больше не было сил. Было всего лишь утро, но у меня уже не осталось никаких сил от этой семейной жизни! — Хотите, я сам почищу вам яйца Генри… Вла… ма… па…

— Я хочу, чтобы Трясунесчастье достала мне соль с верхней полки.

Элка открыла рот, но не успела ответить. Ее перебил звонок в дверь. Я поплелся открывать, проклиная тот день, когда согласился провести это лето у моря.

— А поворотись-ка, сынку! — гаркнул хорошо знакомый голос, едва я открыл дверь. На пороге стоял дочерна загорелый Сазон в широких шортах, майке и темных очках. Он улыбался во всю свою белозубую пасть. В отличие от слуха, зубы у него были отменные. — Здорово, сынку! Женился? Не передумал?!

Я за сухие сильные плечи притянул Сазона к себе и поцеловал в лысоватый затылок. И только тут заметил, что он не один. Ну, Мальцев, его давний друг и «оруженосец» меня нисколько не удивил — он везде таскался за дедом, считался его компаньоном по бизнесу и верным соратником во всех начинаниях. Но кроме Мальцева на площадке стояла баба. Нет, вру, не баба, а женщина, определенно, роскошная женщина, — в ней было килограммов сто пятьдесят веса, пятьдесят из которых приходилось на грудь. У нее была корона густых темных волос, черные очи, алые губы и, судя по всему, кроткий нрав, потому что она застенчиво улыбалась и смотрела слегка исподлобья.

Я отступил в темноту коридора, дед ввалился за мной, следом зашли Мальцев и знойная спутница.

— Эх, жалко, на свадьбе не погулял! — заорал Сазон. Он всегда громко орал, потому что почти ничего не слышал, а слуховой аппарат одевал только для деловых переговоров с партнерами по бизнесу. — Ну ничего, наверстаем! Ты, сынку, меня потерял?

— Я в курсе, что у тебя были сложности с сексом! — крикнул ему я, включил в коридоре свет и украдкой взглянул на женщину, в присутствии которой наш полногабаритный коридор показался тесным. При ярком свете она оказалась совсем молодой, нет — совсем юной. Наверное, ей было лет двадцать, или девятнадцать, но скорее всего — восемнадцать. Во всяком случае, я очень надеюсь, что ей уже есть восемнадцать лет.

— У нас были сложности с рейсом, — разуваясь, устало поправил меня Мальцев.

— С сексом, — уперся я.

— С рейсом, — настаивал Мальцев.

— С сексом.

— С рейсом.

Дед замотал головой, переводя взгляд то на Мальцева, то на меня — он не слышал ни слова.

— С сексом! — Наш разговор набирал ту же динамику, что и утренний диалог Элки с маман. — Может, у тебя, Елизар и были трудности с рейсом, а у Сазона они были с сексом.

— С рейсом, — терпеливо повторил Мальцев. — Самолет задержали в Мадриде почти на сутки по техническим причинам. Сазон же посылал вам эсэмэски!

— Да, он писал «секс задерживается».

— Рейс! — Мальцев снял соломенную широкополую шляпу и стал критически рассматривать себя в зеркале.

— Секс! — теряя терпение, я не очень воспитанно указал пальцем на пышную грудь девушки.

— А какой марки телефон у Сазона? — вдруг подала голос из кухни маман.

— «Сименс»! — охотно ответил ей Мальцев.

— Тогда все понятно, — прокричала маман. — В этих «Сименсах» есть функция Т9 — автоматический набор текста. Чтобы долго не набивать текст, эта функция подставляет нужное слово из памяти телефона. В словах «секс» и «рейс» порядок набора клавиш совпадает, а поскольку «секс» употребляется чаще, то и выскакивает на дисплей первым именно это слово! Старый прикол! Об этом все уже давно знают!

— Все — это вы, Генриетта Владимировна? — любезно осведомилась Беда.

— Хлопцы! — заорал дед. — Хватит меню обсуждать! Стройся! Равнение направо! На кухню шагом марш!

Мы гуськом потянулись на кухню.

На кухне Элка почему-то все-таки чистила перепелиные яйца. Маман колдовала над туркой — картина была практически идиллической.

— Элка! Ты что, разоряешь воробьиные гнезда?! — завопил дед. — Генка! А ты все же приехала! Молодец! Пора, наконец, познакомиться с сыном, он практически вырос, не орет по ночам и не марает пеленки! — Дед звонко хлопнул маман по заднице. Она вздрогнула и пролила кофе на газ. Синее пламя с прощальным шипением погасло.

— Не смей называть меня Генкой! — возмутилась маман и специальной зажигалкой наладила пламя.

— Что?!! — заорал дед. — Говори громче, не щелкай клювом как полудохлая утка!

— Ну, нисколечки не изменился, — вполне мирно себе под нос констатировала маман. — А сколько воды утекло!

Дородная девушка смущенно присела на краешек стула и с интересом стала смотреть, как Элка чистит мелкие яйца.

Мальцев смахнул невидимую пыль с диванчика, сел и, вальяжно закинув ногу на ногу, откинул небрежно со лба непослушную прядь.

Елизар Мальцев, в прошлом поэт и прозаик, теперь с головой ушел в новое дело — он начал маслом писать картины. В основном это были морские пейзажи. Вернее, — это были одни только морские пейзажи. В нашей квартире она висели на каждом шагу — одинаковые синие квадраты с небанальными названиями: «Изнывающее море», «Разочарованное море», «Влюбленное море», «Разъяренное море», «Сытое море», «Голодное море» и даже «Поддатое море».

Елизар штамповал свои шедевры десятками, сотнями, называл себя «маринистом», носил яркие шейные платки, льняные костюмы, седую кудрявую шевелюру — слыл, одним словом, творческой личностью и, несмотря на занятость в Сазоновом бизнесе, всегда находил время постоять с мольбертом у моря с задумчивым прищуром и с занесенной для очередного мазка кистью. Елизар умудрялся «выставляться» со своими «синими квадратами» в местных Домах культуры, а однажды Сазон даже откупил ему на неделю зал в городской картинной галерее. Выставка называлась «Мат Айвазовскому» и, как ни странно, собрала кое-какие сборы.

— Элка, будешь лопать воробьиные яйца, так и останешься стиральной доской! — закричал дед. — Эй, Кармен, доставай из сумки жратву!

Девушка подскочила, открыла баул и стала метать на стол какие-то объемные свертки.

— Кстати, дамочки и господа, разрешите представить вам Кармен! — провозгласил Сазон. — Это типа моя невеста. Вполне возможно, что я женюсь на ней. Она испанка и ни бум-бум по-русски!

— Ни бум-бум! — подтвердила Кармен, сверкнув исподлобья черными очами.

— Вообще-то, ее зовут Долорес, — вмешался Мальцев, — но Сазон всех испанок зовет Кармен. Долорес знает только одну русскую фразу: «Хорошо, господин».

— Хорошо, господин, — повторила Кармен и широко улыбнулась.

— Ну и дела, — развел я руками.

Утро еще только набирало силу.

— Деточка, бросьте вы эти чертовы яйца. Лучше достаньте во-он с той полочки кофейные чашки.

— Кофеин, Генриетта Владимировна, гораздо пагубнее влияет на организм, чем холестерин. Особенно если в нем вдруг заведутся раковые клетки.

— А что, в вашем организме завелись эти клетки?

— Ни бум-бум! — широко улыбалась Кармен, разворачивая свертки и извлекая из них пластиковые упаковки с салатами, нормальные яйца и даже огромную копченую курицу.

— Господи, в Испании такое неземное Средиземное море, — мечтательно простонал Мальцев с дивана.

— Что?! Говорите громче! У вас, что батарейки сели?!! — орал дед.

— Хорошо, господин! — начала раскланиваться Кармен.

— А почему вам не дает покоя мой прекрасный организм, Генриетта Владимировна? Потому что он молод, красив и неглуп?

— Вовсе нет, деточка. Просто у вас явный дефицит веса. Это нехорошо.

— Для кого нехорошо, Генриетта Владимировна?

— Для вашей красоты и ума, деточка!

— Генка, ты никак третируешь Элку?! — дошло наконец до Сазона. — Отставить!!!

— Не смей называть меня Генкой!

— Ни бум-бум! — Кармен жестом пригласила всех нас к столу.

— Рота, всем жрать! — приказал дед, усаживаясь на стул.

— Не садитесь на угол, деточка, а то семейная жизнь не заладится!

— Где у круглого стола вы видите угол, Генриетта Владимировна?

— В подарок на свадьбу я привез вам из Испании свою лучшую картину. Она называется… — Мальцев пересел поближе к столу.

— Ни бум-бум!

— … она называется «Охеренное море».

Это море меня добило. Я вдруг отчетливо понял, что завтракать в такой обстановке я не смогу. А также я не смогу в ней обедать, ужинать, спать, и просто дышать. Я схватил со стола батон и улизнул в свою комнату. Там, схватив телефон, я набрал номер своего старинного друга детства.

— Колян, — откусив пол батона, сказал я, — помнишь, ты говорил мне, что хочешь поехать во Владик к отцу, но не можешь найти себе на работе замену? Так вот, я согласен тебя подменить на пляже, при условии, что мне можно будет жить, или хотя бы время от времени ночевать на спасательной станции. Я готов приехать прямо сейчас!

— Ты же вроде женился? — осторожно поинтересовался Колян.

— Женился, — вздохнул я и опять откусил батон. — Но еще как-то не очень привык. Пойми меня как спасатель спасателя — мне просто необходимо холостяцкое логово и хоть какая-нибудь работа. Иначе я просто не выживу. Выручай!

— Ура! — заорал Колян на том конце провода. — Немедленно приезжай!

Я принял правильное решение — занять себя каким-нибудь делом.

Неделя на спасательной станции пролетела почти незаметно. Колян ввел меня в курс дела, объяснил обязанности пляжного спасателя и со спокойной душой улетел во Владивосток, объявив, что вернется не раньше, чем через месяц.

Да, я принял правильное решение занять себя делом, но я и представить не мог, что дело спасателя окажется таким хлопотным. Не то, чтобы каждый второй отдыхающий норовил утонуть или утопиться, но специфика работы оказалась такой, что у меня и минуты свободной не было.

Основной моей обязанностью было неотрывно, неутомимо и неустанно бдить.

Пляж назывался «Жемчужный» и принадлежал какому-то ООО. Спасательной станцией назывался вагончик, оборудованный стареньким кондиционером, двумя расшатанными кроватями, колченогим столиком и допотопным рукомойником с железным штырем, который звонко гремел, когда я пытался умыться. Около вагончика стоял щит с корявой надписью «Спасательный пост», а на щите элементом декора висел спасательный круг. На этом оборудование спасательной станции себя исчерпывало. Ни тебе воздушных аппаратов дыхания, ни водолазного снаряжения, ни уж тем более быстроходного катера. Была, правда, ветхая лодочка с одним полугнилым веслом и… больше никакой романтики.

— Это тебе не Малибу, — объяснил мне Колян, — тут только на себя надо рассчитывать, а не на технику.

Я и рассчитывал на себя. Ведь плавал и нырял я даже лучше, чем ходил или бегал.

За отдыхающими нужен был глаз да глаз. Потому что отдыхающие эти не представляли себе отдыха без пива, джин-тоника, коньяка и водки. А, утолив жажду горячительными напитками, они норовили заплыть подальше.

И если мужикам достаточно было грозно крикнуть в рупор: «За буйки не заплывать!» и они послушно гребли к берегу, то девицы плевать хотели на мои окрики. Я как-то выловил парочку таких фей за буйками, так они сильно возмущались и заявили, что плевать хотели на правила, плавать будут там, где им хочется, а я на то и спасатель, за то мне и деньги платят, чтобы в случае чего не дал им утонуть. В общем, с девушками была засада. Я уж не стал им объяснять, что деньги спасателям платят такие, что они вправе дрыхнуть весь день в вагончике и никого не спасать.

Поговорку «Пьяному море по колено», наверное, придумал отчаявшийся спасатель.

Я отнесся к своим обязанностям весьма серьезно. На свои деньги купил бинокль и патрулировал берег с утра до вечера, а иногда даже и ночью, потому что основательно поселился в вагончике, бывая дома только набегами. По штату мне полагался помощник — матрос-спасатель Ленька, но он за свои восемьсот рублей зарплаты был стабильно пьян, появлялся редко, а если и появлялся, то как правило, я зорко следил, чтобы он сам не утонул.

В вагончике я навел относительный порядок — купил электрический чайник, поменял ржавый рукомойник на новый, принес из дома две смены постельного белья и кое-какую посуду. В общем, обжился, и был очень доволен, что пока Элка с маман упражняются на кухне в острословии, мне есть чем заняться.

Беда приезжала ко мне каждый день. Она нарушала ревом «Харлея» относительное пляжное спокойствие, бросала мотоцикл на охраняемой автостоянке, там же раздевалась практически догола (то, что на ней оставалось, трудно было назвать купальником). Потом она гордо вышагивала как цапля, переступая через загорелые дочерна тела, и курила на ходу сигарету. Дошагав до вагончика, она бросала окурок в песок и кричала:

— Эй, кто-нибудь, спасите девушку от голодной смерти!!

Как правило, я находился где-нибудь неподалеку с биноклем, подходил и начинал выговаривать Элке:

— Сколько раз говорил тебе — не бросай окурки в песок, здесь урны на каждом шагу! Уборщики пляжа каждый вечер собирают по четыре ведра окурков! Четыре! А знаешь сколько им платят? Копейки. Это тебе не Малибу.

— А эти уборщики случайно не сообщают тебе, сколько они за смену находят золотых цепочек, колечек, часов, фотоаппаратов, мобильников и прочих утерянных ценностей?!

— Не сообщают, — бурчал я и заходил в вагончик. Как всегда, Элкины аргументы мне крыть было нечем. Я действительно у некоторых уборщиков замечал предметы, сильно похожие на металлоискатели.

— Есть хочу, — неизменно заявляла Элка, оказавшись в вагончике.

Дело в том, что администрация пляжа, пытаясь, видимо, компенсировать мизерные зарплаты спасателей, а также убогое снаряжение, развозила для них бесплатные неплохие обеды. А так как мой напарник постоянно отсутствовал, мы с Элкой каждый день съедали по вкусному большому обеду. Элка отдавала мне второе, я жертвовал ей свой суп, мы наедались до отвала, потом заваливались на кровать и, если для занятий любовью у Элки не было настроения, то мы просто болтали о том, о сем.

Вот уже несколько дней как она все уши мне прожужжала про приезд в город какой-то звезды.

— Юлиана Ульянова, Юлиана Ульянова, — трещала она без умолку, — Юлиана Ульянова приезжает на этой неделе! Жуть, какая капризная, жуть — знаменитая! Нужно заказать для нее лучший в городе номер люкс, арендовать лучший конференц-зал, договориться с лучшими журналистами, с ресторанами, газетами, глянцевыми журналами, телевидением, кажется, нужно с самим Господом богом договориться, чтобы во время гастролей Юлианы Ульяновой погода была хорошая и не дай бог, дождь не пошел!

— Да кто такая эта Юлиана Ульянова, что за звезда?! — не выдержал я однажды. — Первый раз о такой слышу!

— И я первый раз, — вдруг сникла Элка. — Но, говорят, суперпопулярная личность.

— Кто говорит?

— Она и говорит! Звонит мне каждый день на мобильный и контролирует процесс подготовки своих гастролей. Весь мобильник просадила, зараза. «Ах, я звоню вам, ах, сообщить, что супы ем только из ах, протертого сельдерея!» Тьфу. Нет, ну правда, она очень известная. Правда, не у нас, а где-то там, в Голливуде.

— Где-то там в Голливуде! — я захохотал от души. — А в Голливуде-то об этом известно?

— О чем? — надулась Элка.

— О том, что она там суперпопулярная личность!

— Ее там каждая собака знает!

— Это Юлиана Ульянова говорит?!

— Ну не собаки же!!! Она — самая знаменитая русская в Голливуде! Актриса, певица, модель, журналист, телеведущая и… и вообще первая в мире красавица.

— А при чем тут твое издательство?

— Так она еще и книжки пишет, я что, не сказала?

— Нет. Ты сказала, что она актриса, певица, модель, журналист, телеведущая и красавица.

— Так сейчас все актрисы, певицы, модели, журналисты, телеведущие и в особенности красавицы книжки пишут!!!

— Детективы? Любовные романы?

— Да нет же! Они учат других русских девушек как прославиться и подцепить прынца. Что для этого нужно есть, пить, носить, читать, говорить, и как краситься. В особенности как краситься. Ты не представляешь, как ценны и оригинальны такие советы. Покупаешь за двести рублей подобное руководство и — все олигархи в твоем кармане, а слава и деньги гонятся по пятам. — Элка не выдержала и расхохоталась.

— Странно, — пожал я плечами.

— Что тебе странно?

— Если весь Голливуд валяется у нее в ногах, то зачем ей нужны гастроли в наш скромный город?

— Не знаю, — пожала Беда плечами. — Она летит сюда за свой счет и хочет получить максимум освещения своего визита в прессе и на телевидении. Так уж получилось, что за это отвечаю я.

— Все равно странно.

— Что еще?

— Я всегда считал, что певица, актриса, модель, журналист, телеведущая и писатель — это совершенно разные профессии, требующие разного образования, разных навыков, природных данных, таланта, наконец, и даже разной карьеры!

— Ты безнадежно отстал от жизни! — диагностировала Беда и снисходительно потрепала меня по щеке.

Разговоры об этой Юлиане Ульяновой меня так достали, что однажды она даже приснилась мне в виде шестиглавого Змея Горыныча — каждая голова была олицетворением одного из ее талантов, но все шесть голов были замечательно белокуро и голубоглазо красивы.

Одному я был несказанно рад: с появлением имени Юлианы Ульяновой Беда напрочь забыла о своем стремлении найти парня из клумбы, чтобы попытаться разузнать у него, при каких обстоятельствах он избавился от моего пиджака, а также она позабыла и о намерении закатить скандал Михальянцу, так вольно интерпретировавшему события нашей свадьбы.

Это случилось в субботу вечером, когда основной поток отдыхающих схлынул, оставив берег почти пустынным, лежаки сиротливыми, а зонтики от солнца — невостребованными.

Я стоял недалеко от вагончика и в бинокль рассматривал море, когда на небе неожиданно появились тучи, задул довольно прохладный ветер, и на море появились «барашки» — предвестники шторма.

Я перевел бинокль на берег — народу в связи с испортившейся погодой почти не осталось, а те, кто еще задержался, поспешно собирали свои вещи. Между лежаками бродила какая-то исхудавшая кошка, обнюхивая фантики и палочки от мороженого, в большом количестве валявшиеся на песке. Наконец, она нашла колбасную кожуру и стала ее жевать. Я вздохнул и убрал бинокль от глаз.

Мусор — это настоящее пляжное бедствие. Штата уборщиков катастрофически не хватает, чтобы к утру вернуть берегу пристойный для отдыха вид. Я нарисовал массу табличек с просьбой не мусорить и развесил их по всему побережью, но никакие письменные обращения типа: «Большая удобная урна желает познакомиться с вашим мусором» или «За собой не убирают только козлы» не помогают.

Я еще раз вздохнул и хотел пойти в свой вагончик, но вдруг услышал за спиной:

— Глеб Сергеевич! Глеб Сергеевич!

Ко мне бежала Варвара — самая добросовестная уборщица пляжа. За собой она волокла большой полиэтиленовый мешок, до отказа забитый фантиками, окурками, пустыми пластиковыми бутылками и смятыми банками из-под пива.

— Там… там… — она показала рукой, затянутой в резиновую перчатку, в сторону, где пустовали деревянные лежаки.

— Что случилось? — Я почувствовал, как сердце прибавило ходу, словно кто-то невидимый нажал в моем организме на газ. — Кто тонет?! — заорал я и бросился туда, куда указывала Варвара.

— Нет! — крикнула мне Варвара. — Не тонет! Но там у лежака лежит чья-то одежда, а рядом никого нет! И в воде нет, и поблизости нет! Эта одежда уже два часа там лежит. Я туда шла — лежала, обратно шла — лежит, а тут уже и ветер поднялся и море штормит, я вернулась, а вещички до сих пор на месте!

Я побежал вдоль берега, осматривая лежаки. На одном из них действительно небрежно валялись вещи — ярко-желтая юбка, такого же цвета топ, темные очки и сумочка на длинном ремне. Под лежаком стояли босоножки на высокой платформе. Я приложил к глазам бинокль и стал рассматривать неспокойное море. Может, все-таки, это просто любительница поплавать в шторм? Но нигде никого не было.

— Э-э-эй!! — крикнул я, но даже эхо обделило меня ответом.

Подошла Варвара, волоча свой мешок.

— Ну как? — спросила она.

— Похоже, хреново, — поделился я впечатлениями.

— Да не переживайте особо, — попробовала успокоить меня тетка. — Может, ушла куда, да сейчас вернется.

— Куда уйдешь в купальнике дальше пляжа? Да и сумка ее вон валяется! — Недоброе предчувствие прочно поселилось у меня где-то в районе желудка.

— Во-он те кусты видите? — Варвара указала на густой кустарник, росший на склоне вдалеке. — Там парочки часто уединяются на предмет половой любви. Может, дама поразвлекается и вернется?

Кусты были далеко, но я не поленился, сходил туда и, обдирая коленки и локти колючими ветками, тщательно их обследовал. Там валялось много пустых пивных банок, окурков, засохших презервативов, был там даже увядший букет цветов, но ничего похожего на обладательницу легкомысленных милых вещичек я так и не обнаружил.

Я вернулся к лежаку и на свой страх и риск порылся в сумочке. В полном хаосе в ней находился полный набор женских банальностей: пудреница, помада, мятные конфеты, флакончик духов, зеркальце, фотография какого-то парня. Ни денег, ни ключей, ни документов, ни мобильного телефона я не нашел. Оставалась надежда, что существовала еще одна сумка, с которой дама куда-то и удалилась, где-то там задержалась и должна вернуться вот-вот.

Стараясь не поддаваться панике, я сел на лежак, засек по часам время и стал ждать. Прошло тридцать минут, сумерки оформились в полную темноту, когда я окончательно понял — она не придет. Я понял, что ЧП во вверенных мне владениях все же произошло, как я ни старался его предотвратить.

Варвара уже ушла, остальные уборщики тоже, пляж стал совершенно пустынным, только вдалеке орала облезлая голодная кошка. Ветер усилился, небо окончательно заволокло тучами, стало довольно прохладно.

Проклиная все на свете, я отвязал лодку, но вовремя сообразил, что толку от нее никакого — при таких волнах ее мгновенно унесет в море. Тогда я разделся, заплыл довольно далеко от берега и стал нырять, исследуя дно. Штормило уже прилично, к тому же еще пошел дождь, что добавляло мне неприятных ощущений и уверенности в том, что я делаю бесполезную, бессмысленную работу. В конце концов я устал, выдохся, и поплыл к берегу, признавшись себе, что сделать больше ничего не могу.

В вагончике меня поджидала Беда. Я даже не заметил, когда она успела приехать.

Вытянувшись, она лежала на кровати и наглаживала облезлую кошку, которая выгнулась коромыслом от удовольствия у нее на животе.

— Мы бедные киски, все нас забросили, никто нас не любит, никто не жалеет! — приговаривала Беда. — Времени черт знает сколько, а коты на работе горят, мокрые, красные и запыхавшиеся домой без сил приползают.

— У меня ЧП, — перебил я ее, задыхаясь, потому что после упражнений под названием «ныряние в шторм без акваланга» никак не мог восстановить дыхание.

— У них, котов, оказывается, ЧП на работе, — продолжила Беда, наглаживая обнаглевшую кошку. — И кто такая эта ЧП? Блондинка? Брюнетка? Рыжая? Мы ей глазенки-то повыцарапываем! Сколько раз умоляла его поплавать со мной в шторм — фигушки! Это, видите ли, опасно! А с ЧП не опасно! А, может, их, котов, на рыбку просто потянуло? На русалок?!

— Заткнись! — заорал я. — У меня проблемы, и я не очень хорошо представляю, что с ними делать.

— Они, коты, не представляют, что делать с проблемами! — нагло расхохоталась Элка. — А ты у нас, у кошек, спроси и мы ответим — плюнуть на них, найти укромное место, свернуться калачиком и мурлыкать.

Иногда я Элку готов просто убить. Иногда она невыносима. Вернее, невыносима она всегда, но иногда как-то очень особенно.

Я схватил мобильник и позвонил в милицию. По мере того, как я излагал дежурному, что случилось, у Элки вырисовывался на лице явный интерес к происходящему. Она скинула кошку на пол и полоскала уши, стараясь не пропустить ни одного моего слова.

— И что они сказали? — спросила Беда, когда я нажал на отбой.

— Что оставленная без присмотра одежда совсем не повод для беспокойства. Что пляжники частенько забывают свои личные вещи, приняв на грудь горячительного. Бывают случаи, что они возвращаются за одеждой через несколько суток. Вот если бы было тело! Или родственники заявили о пропаже человека…

— Где шмотки? — спросила Беда.

— Оставил на лежаке, придавив камнем, чтобы ветром не унесло.

— Ну и ладненько, — она потерла ладони одна о другую. — Ты знаешь, я думаю, в милиции правы. Тетка наклюкалась и с каким-нибудь кавалером умотала на машине в город за продолжением приключений. Расслабься и давай спать. Я ночую сегодня здесь, так как дома особо нервная обстановка. Генриетта обозвала картины Мальцева «неконструктивными», он обиделся, с горя напился и теперь орет неприличные песни. Соседский мальчишка умудрился научить Кармен-Долорес нехитрому русскому обороту «пошел на…». Кармен решила удивить деда знанием языка и выдала оборот в ответ на его просьбу сварить кофе. На беду на нем был слуховой аппарат и он все отлично услышал. Теперь Сазон громко объясняет своей невесте, что кроме слов «хорошо, господин», ей в великом и могучем знать ничего не надо. Так что я ночую тут и только тут! Завтра у меня тяжелый день, прилетает Юлиана Ульянова.

— А-а, змей о шести головах! — вздохнул я.

— Что? Какой еще змей?

— Да нет, это я так, о своем.

Элка быстро разделась и нырнула под одеяло. Я сделал все то же самое с той только разницей, что был абсолютно не уверен, что вправе спокойно лечь спать. Бродячая кошка запрыгнула на кровать, повозилась, устраиваясь в ногах и замурлыкала.

— А вот мы, коты, понятия не имеем, что делать со своими проблемами, — пробормотал я, закрывая глаза.

За окном безобразничал ветер, море шумело и билось о берег. Я сказал себе: «Спи. Вот если бы было тело…»

Элка рядом уже давно похрапывала.

Я проснулся от громкого стука. Кто-то колотил в хлипкую дверь так, что вагончик ходил ходуном.

Я посмотрел на Беду, но она спала, безмятежно раскинувшись на спине. Судя по свету за окном, было раннее утро. Я натянул джинсы и открыл дверь.

Передо мной стояла мартышка в красной жилетке. Я протер заспанные глаза, но мартышка продолжала стоять с настырностью похмельного глюка. И даже жилетка ее не стала менее красной.

— Дядь, — сказала она детским голосом, — это ты здесь типа спасатель?

— Типа я, — ответил я и услышал, как позади меня зашипела кошка.

— Так вот, дядь, если ты сфотографируешься с моей обезьяной за сто рублей, я скажу тебе, где лежит тетя, которую нужно спасать. Тебе же приплачивают за каждую спасенную тетю?

Тут только я заметил, что из-за распахнутой настежь двери выглядывает детская мордочка и вещает свой незатейливый текст.

Я протянул руку, выхватил пацана за шиворот из убежища, и, держа его на весу, крикнул ему в лицо, на котором не отразилось никакого испуга:

— Быстро говори, где ты видел нуждающегося в помощи человека!

Обезьяна вдруг завизжала и вцепилась зубами и лапами мне в штанину. Кошка протяжно заорала сзади, а пацан бесстрашно на весу ухмыльнулся:

— Я разве про человека говорил, дядь? Я говорил про тетю.

— Где она?! Что с ней?! — Я сильно потряс поганца за шиворот. Так сильно, что у него голова заболталась как у тряпичной куклы, а у меня устала рука. Мартышка внизу пыталась прогрызть мои джинсы, и я пинком отфутболил ее в вагончик.

— Сфотайся за сто рублей с моей обезьяной, и я скажу тебе…

Я встряхнул его так, что он прикусил язык и заткнулся. В его руке я заметил старенький «Полароид» [4].

— А ну, пацан, говори, где тетка, а то не только сто рублей не получишь, но и свою обезьяну! — послышался сзади насмешливый голос Элки.

Я обернулся. Она стояла наспех одетая и с видом опытной укротительницы держала за ошейник мартышку, которая стала вдруг смирной и перестала визжать.

— Там, за шашлычной, мусорные баки стоят, за ними тетка лежит. Может и пьяная просто, но на голове у нее кровь, — затараторил пацан. — Тетенька, отпустите Яну, она беременная, ей волноваться вредно!

Мы с Элкой бросились вон из вагончика. По пути я зачем-то подвесил пацана за шиворот на щит «Спасательный пост». Не нравятся мне маленькие мальчики, пытающиеся заработать на чужом несчастье. Элка успела закрыть вагончик на ключ и мы помчались к шашлычной.

— Эй, дядь, так спасатели не поступают! — заорал нам вслед пацан, подвешенный на щите. — Я ведь и пожаловаться могу! На жестокое обращение с детьми и животными!

Мусорных баков за шашлычной было четыре. Мы, как ищейки, ринулись в разные стороны.

— Сюда! — крикнула мне Беда от самого дальнего контейнера.

Женщина лежала на животе в позе, которая позволяла думать, что она пыталась ползти из последних сил. Светлые волосы на затылке были темными, и до меня не сразу дошло, что это запекшаяся кровь. На ней был только желтый купальник, и я нисколько не усомнился в том, что это та самая женщина, чьи вещи остались на лежаке, и чье тело я безуспешно пытался обнаружить вчера на дне. Возраст ее было трудно определить, можно было только сказать, что она хорошо выглядела даже в такой ситуации, и даже с проломленной головой. В правой руке она сжимала мобильник — наверное, хотела куда-нибудь дозвониться, но не хватило сил.

Элка присела рядом с ней на корточки и на шее попыталась нащупать пульс.