Русская борзая (сборник) Павич Милорад

Послесловие

Известно, что в бассейне Амазонки туземцы, стреляя из лука, целятся не одним, а двумя глазами, направляя их искоса вдоль стрелы. Таким образом взгляды каждого из глаз скользят не параллельно, а сливаются в один сдвоенный взгляд. Между тем так они только целятся. Что касается меткости, то они никогда не промахиваются и считают, что не стрела попадает в цель, а наоборот – цель насаживается на стрелу.

Было бы разумным пожелать, чтобы и литература поступала точно так же. Было бы разумным пожелать такой литературы, которая каждой фразой борется за своего читателя. И не за одного, а за двух сразу. Одной фразой – за обоих. За того, что живет сейчас, и того, что будет жить завтра. Мы могли бы пожелать литературы с таким девизом: кто прочитал одно предложение, не может не прочитать следующего.

Именно поэтому истории с живыми людьми, породившие разнообразные комментарии и в большинстве своем собранные в этой книге, остаются загадкой для писателя. Конечно, попасть в кого-то в настоящем времени из времени прошедшего, как делают некоторые из этих историй, значит обладать большим, чем другие, разбегом. Для чего, впрочем, необходимо иметь хорошее дыхание. Но что будет с рассказами о живых людях, когда их уже не будет в живых? Рассказ «Конница», написанный для живого Зорана Мишича, теперь, когда Мишича нет, предлагает ответ, который автор этих строк до сих пор не в состоянии прочитать. Для одного или для обоих читателей эти истории с живыми людьми? Прицелился ли писатель обоими глазами или только одним? Предоставим судить читателю, причем завтрашнему…

Что касается меня, то я бы обратил внимание на то, что в этой книге есть два совершенно самостоятельных рассказа, пребывающих между собой, как сказал бы один любимый мною писатель, «в тайной связи». На вопрос, поставленный в одном, имеется ответ в другом, а прочитанные вместе они создают третью историю, которую можно воспринять и как автобиографию писателя в женском лице. Разумеется, это ни в коем случае не мешает понимать и читать каждую из историй отдельно, как их и прочтет большинство читателей. Тем же, кто захочет найти в книге обе истории и соединить их, писатель поможет настолько, что откроет – один из рассказов называется «Варшавский угол», а вопрос, поставленный в другом, гласит: «И кто-то сейчас забирает у меня мои воспоминания и присваивает себе?» Зная название одного, второй читатели найдут сами и таким образом получат третью историю. Эту двадцатую историю в сборнике из девятнадцати рассказов писатель дарит счастливому исследователю. Издатель не платил за нее автору гонорар, не оплачивал бумагу, а для покупателей ее стоимость не включена в цену книги. Она получена благодаря тому, что, целясь в свою добычу, писатель не зажмуривал один глаз. Он открыл оба и попытался левым смотреть через правый, как делают туземцы в бассейне Амазонки, когда стреляют из лука.

А теперь вместо писателя – пожалуйста, попадает или промахивается читатель.

Интервью с Милорадом Павичем[30]

Возможно, самые важные разговоры происходят в нашем воображении, после чего мы переносим их на бумагу, потому что бумага – это единственное, что не терпит оговорок. Таким образом, написав вопрос на бумаге и получив на него письменный ответ, мы оказываемся вовлечены в игру смыслов, времени и литератур.

1) Где и когда Вы родились?

2) Помните ли Вы войну с Германией? Чем занималась Ваша семья в войну? Ваше ощущение войны?

3) Чем занимались Ваши родители? Можете ли Вы написать о двух-трех самых ярких воспоминаниях детства? Считаете ли Вы, что первые воспоминания детства накладывают отпечаток на всю последующую жизнь?

4) Когда Вы ощутили потребность писать?

Русский писатель Гайто Газданов, живший в Париже, писал о том, что с раннего детства у него было ощущение того, что он знает о мире какую-то тайну, но не может выразить ее словами. Ему казалось, что он знает что-то такое, чего не знает больше никто. В действительности это был талант. Жгучее желание писать. И потом всю свою жизнь он испытывал это тайное знание о мире. Помните ли Вы, как это произошло у Вас?

5) Помните ли Вы свои первые литературные опыты? Как сложилась их судьба? Считаете ли Вы, что после того, как произведение закончено, у него возникает своя самостоятельная, не зависимая от Вас жизнь, на которую Вы уже никак или почти никак не можете повлиять? Не удивляет ли Вас это?

6) Разделяете ли Вы жизнь и литературу? Считаете ли Вы литературу отдельной от жизни реальностью, существующей по своим законам, или просто описываете жизнь на свой лад, переиначиваете ее (то есть события из жизни, сны, услышанные разговоры складываются в истории и побуждают Вас писать)?

7) Где Вы учились? Помните ли Вы школу? Университет? Какие-то яркие события из ранней юности? Изменилось ли Ваше ощущение мира с того времени? В чем разница?

8) Помните ли Вы первую любовь? Если Вам хочется рассказать об этом, пожалуйста, опишите, как Вы познакомились, Ваши ощущения от встреч, Ваши впечатления от разговоров?

Дорогой г-н Павич! Возможно, мои вопросы слишком подробны, но мне бы хотелось, чтобы Вы ответили на них, потому что тогда я смогу понять, что Вы чувствовали и чувствуете. И потом, очень сложно выстраивать письмо из одних вопросов.

9) Быстро ли Вы пишете? Когда Вы начинаете роман, Вы уже заранее знаете конец или придумываете его во время работы? Что происходит, когда роман уже закончен и Вы поставили последнюю точку?

10) Долго ли Вы писали «Хазарский словарь»? В «Хазарском словаре» большое внимание уделяется снам. Реальные ли это сны или вымышленные? Какое значение Вы сами уделяете снам?

11) Много ли Вы путешествуете? Расскажите о самом ярком путешествии. Постоянно ли Вы живете в Белграде?

11-а) Пожалуйста, опишите, как проходит Ваш день; комнату, в которой Вы пишете (и читаете сейчас мое письмо). Когда Вы пишете – днем или ночью? Какое время Вы считаете самым подходящим для письма?

12) Ваши литературные пристрастия? Кто Вам интересен из современных авторов? Следите ли Вы за современной русской прозой? Если да, то кто из писателей Вам нравится и почему?

13) Нравится ли Вам описывать пейзаж? Любите ли Вы описывать город – улицы, архитектуру зданий? Может ли город быть отдельным действующим лицом романа? Влияет ли архитектура на личность и личность на архитектуру? Каков Белград сегодня?

14) Приходилось ли Вам ездить в монастыри? Если да, то, пожалуйста, опишите Вашу поездку.

15) Изменилась ли роль литературы и влияет ли по-прежнему писатель на мир?

16) Какие события в Вашей жизни Вы считаете главными?

17) Как Вы видите мир в будущем? Что произойдет с людьми в нравственном отношении? Как будет развиваться литература? Как бы Вы хотели, чтобы она развивалась?

18) Что Вы думаете о последних событиях в Америке? О конфликтах между христианами и мусульманами?

19) Что сейчас интересует Вас в людях?

20) Ваше отношение к латиноамериканской литературе (Маркес, Онетти, Борхес)?

21) Что бы Вы сами хотели о себе рассказать? Дружите ли Вы с писателями? Представляете ли Вы себе своего читателя? Если да, то как?

1. Я родился в Белграде, в Сербии, на берегу Дуная, 15 октября 1929 года. Под знаком Весов, мой дополнительный знак – Скорпион.

2. Я помню войну 1941–1944 годов. Трижды я мог тогда погибнуть. Первый раз во время немецкой бомбардировки Белграда 1941 года, второй раз – во время англо-американских бомбардировок 1944 года, которые продолжались шесть месяцев, и нам пришлось спасаться в селе Яинце, под Белградом. Оттуда мы с отцом иногда ездили в Белград за какими-нибудь нужными вещами. Однажды, вместе с пятью-шестью какими-то мужчинами, мы ехали стоя в телеге, которую тащили две лошади. При въезде в Белград нас остановил немецкий патруль. Потребовал документы. Документов у меня не было, потому что я еще только ходил в гимназию (мне было 15 лет), но немцы велели всем, у кого нет документов, спрыгнуть вниз, на землю. Должен бл слезть с телеги и я. Остальные, в том числе мой отец, могли ехать дальше. Но отец не захотел меня оставить. Он выбрался из телеги и, так как он немного говорил по-немецки, попросил отвести его к командующему подразделением. В конце концов отца допустили к командиру, это был молодой человек, и отец постарался объяснить ему, что я школьник и, в отличие от взрослых, у меня нет удостоверения личности. Немец немного подумал, махнул рукой, и мы с отцом пешком продолжили наш путь. Не знаю, что случилось потом с остальными, но было ясно, что их или отправят в лагерь, или, может быть, даже расстреляют, такое нередко случалось, когда немецкие войска отступали… В конце войны, особенно в 1943 году, нам всем казалось, будто у нас на груди лежит камень, который не дает дышать. Война – это одно из самых сильных унижений, какое только может испытать человек.

3. Мой отец был скульптором, а мать преподавала в гимназии философию, оба были без ума от спорта, особенно увлекались лыжами и упражнениями на гимнастических снарядах. У меня самое сильное впечатление сохранилось от маминых родственников, которые жили на другой стороне Дуная, на берегу речки Тамиш, в городе Панчево. У них был там свой дом, а в окрестностях Панчева – хутор с лошадьми, коровами, конюшнями, колодцем и виноградниками. Однажды мы катались на лодке по Тамишу, и нам очень захотелось пить. Увидев бахчу, мы причалили к берегу и купили арбуз у сторожа, он жил в шалаше из сухих кукурузных стеблей, и у него была собака. Он одолжил нам свой нож, чтобы мы могли вскрыть арбуз. Моя сестра спросила сторожа, добрый ли у него хозяин, на что он ответил: «Да уж, добрый, как же. Шел бы он к чертовой бабушке!» – «А кто твой хозяин?» – спросили мы и, услышав ответ, поняли, что только что купили арбуз у самих себя. Хозяином был мой дед Аца. Что-то из этого зачарованного мира Панчева проникло в мою прозу.

4. В моей родословной по отцовской линии писатели были еще в XVIII веке. В нашей семье всегда кто-то занимался литературой. Эмерик Павич опубликовал в Будиме в 1768 году книгу стихотворений, он писал десятистопным стихом народного эпоса. Сам я с детства хотел быть таким, как мой дядя по отцу, Никола Павич, который в то время, в середине XX века, был известным писателем. Я хотел продолжить литературные традиции нашей семьи и рад, что мне удалось сделать это. Я всегда любил слушать, как мой дядя Никола, который был блестящим рассказчиком, или дед Аца, или моя тетка по матери Эмилия вспоминали случаи из истории нашей семьи. При этом я невольно обучался мастерству устного повествования. В Панчеве у меня было четыре бабки. Одна из них – Козара – была красавицей и оставалась такой до глубокой старости. Она лучше других своих сестер умела поставить тесто и могла спеть песню про каждый знак зодиака, я потом находил эти песни в старинных календарях XVIII и начала XIX века.

5. Мои первые рассказы, написанные в Панчеве, пропали. В одном говорилось о каком-то старом пастухе, который приходил за нашими коровами и отводил их на пастбище, а в другом – о некой Марии, в которую был влюблен маленький мальчик. Этот рассказ назывался «Три ошибки Марии». Оба рассказа поместили в школьную газету и повесили на стене в 1946 или 1947 году. С тех пор я их больше не видел. Их горький вкус напоминает о себе в некоторых рассказах, написанных позже, таких, например, как «Охота» из сборника «Вывернутая перчатка». В то время так не писали, и я не надеялся, что меня напечатают. Я думаю, что мои первые рассказы были похожи на те, что я пишу сейчас, и постепенно они уходят от меня таким же образом, как уходят из родного дома дети, на судьбу которых уже никак не повлиять. Так и должно быть, дети должны быть лучше своих родителей, а произведения лучше своего автора.

6. Я думаю, что литература забрала значительную часть моей жизни. Поэтому я и написал однажды, что у меня нет биографии, есть только библиография. Однако жизнь проникает в мою литературу через язык, литература рождается, прислушиваясь к пульсу живой речи, так же было когда-то у церковных проповедников или, еще раньше, у античных ораторов Греции и Рима. Что касается сновидений, то они указывают мне, как можно спасти литературу от линейности языка. Сны нелинейны, и литература тем лучше, чем больше она приближается к ним. Вот почему я стараюсь освоить и предложить читателю новые виды прозы нелинейного типа, например мои романы и рассказы в форме словаря, водяных часов, кроссворда, карт таро или астрологического руководства.

7. Я учился в Белграде, в школе имени Карагеоргия. Отец однажды утром отвел меня туда, оформил документы и сказал, что я должен буду сам каждый день в восемь часов приходить на уроки. Я так и делал, ведь школа была рядом с домом, и все это не казалось мне странным. Вообще-то, еще до того как я начал учиться, я ходил в какой-то французский детский сад, который был в том же дворе, что и школа, я помню смешную француженку, которую мы называли «тетя Дроль». В Белградский университет я поступил в 1949 году, а в 1954 году закончил отделение литературы философского факультета. Я помню пропахшие дымом аудитории, которые отапливались древесными опилками, запах мокрых зимних пальто и шинелей. Многие мои друзья-однокурсники пришли учиться прямо из армии. Все это было так давно, что уже перестало быть правдой, – так думаю я иногда, вспоминая те дни. Как бы то ни было, тогда я был способен писать в любое время дня или ночи. Сегодня пишу только по вечерам или с утра.

8. Было несколько «первых». Все они перемешались в моей памяти, и я помню теперь только сиреневый цвет. Цвет платья одной девочки. Первая большая любовь многому меня научила. Я узнал, что любовь заставляет испытывать страшные страдания и что она предоставляет тысячу возможностей совершить непростительные ошибки. Я помню музыку, которая нас связывала; помню, как послал письмо не той, кому следовало, и, только когда оно уже было отправлено, понял, что перепутал адрес. Было поздно что-либо исправлять. Письмо это, как я теперь понимаю, было написано хорошо и искренне. Настоящее любовное письмо. Катастрофа.

9. Я пишу очень медленно, чаще всего в постели, ночью, мысленно. Иногда боюсь, что не запомню какую-нибудь удачную фразу, встаю посреди ночи и делаю записи. Пишу карандашом в тетрадях в красивых обложках, которые мне покупает Ясмина, а уже потом вношу все в компьютер. Роман – это сизифов труд, с той только разницей, что камень, к счастью, не возвращается к вам, а скатывается с другой стороны горы прямо в руки читателю. Как будто вы бросаете горячую картофелину, и пусть тот, кто ее поймает, сам думает, что с ней делать. В романе ничего не надо придумывать заранее, надо позволить ему расти внутри вас и лишь слегка подталкивать его в гору. Вначале все происходит медленно и с трудом, камень сопротивляется движению вверх, вы устаете. А когда вы наконец достигаете вершины, ваш роман срывается с обрыва и начинает все быстрее катиться вниз, теперь вы едва поспеваете за ним и из последних сил пытаетесь управлять его движением, для того чтобы он не свалился в какой-нибудь овраг. У него сил все больше, а у вас все меньше. Где он остановится, не знаете ни вы, ни он. Если повезет, это случится как раз в нужном месте, при условии что вы как писатель не перемудрите и не помешаете ему это сделать. Короче говоря, дом строят от фундамента, а роман от крыши. Когда закончите, скажите себе в прозе то, что Пушкин сказал в стихах, когда закончил «Евгения Онегина», и точка.

10. «Хазарский словарь» я смутно представлял себе еще будучи студентом, это было приблизительно в 1953 году, тогда я столкнулся с этой темой, читая о хазарской миссии Кирилла и Мефодия. Идея созрела только в семидесятые годы, когда я решил написать книгу, имеющую структуру словаря. Я начал роман в 1978-м и писал его до 1983 года. Опубликован он в 1984-м. Я считаю, что структура сновидения – это совершенная матрица нелинейного повествования (nonlinear narratives). Сны в «Хазарском словаре» и в других моих книгах неоднородны. В семье, где я рос, по утрам часто рассказывали, что кому приснилось ночью, иногда всего в двух-трех словах. Я запоминал эти сны, а иногда и записывал – и чужие, и свои тоже. Прав тот американский критик, который написал, что сновидения в моих произведениях «играют не ту роль, что у Фрейда, и что Павич понимает сны иначе»… Сон – это зеркальце, которое пришивает на спинку своего платья девушка, принимающая участие в обряде вызывания дождя во время засухи. Зеркальце может отразить чей-то лик или, возможно, отогнать нечистую силу, но увидеть самого себя в зеркале на собственной спине нельзя.

11. Я не особенно большой любитель путешествий. Помню, как я первый раз в жизни вскочил на коня, это было в том же году, когда на праздновании дня святого Николая я попробовал в гостях жареного на воде сома. А вот когда я первый раз полетел на самолете, совсем не помню. И в том и в другом случае я оседлал непредсказуемое чудовище, которое было во много раз опаснее и быстрее, чем я сам. Направление его движения лишь иногда и частично совпадало с моими намерениями. Я с вожделением вспоминаю черный лакированный экипаж моего деда, с красными колесными спицами и фонарями из отполированного стекла. Он, увы, необратимым образом закончил свой век в сарае города Панчево, а я был вынужден кочевать по свету как придется. Сначала я ездил на машине марки «DKW», помню, как мой отец сидит за рулем, а я, прищурив глаза, всю дорогу от Белграда до Панчева пытаюсь угадать, где именно мы находимся. Потом мои книги стали разлетаться по свету с такой скоростью, что мне пришлось начать путешествовать на самолете. Нью-Йорк, Москва, Париж, Рим, Милан, Барселона, Мадрид, Лондон, Эдинбург. Канада. Под нами, внизу, много воды. А потом, передвигаясь и по воздуху, и по железной дороге, я посетил десять городов, где говорят по-немецки, – от Берлина, Гамбурга и Любека до Тюбингена, Мюнхена, Франкфурта, Вены, Цюриха и Регенсбурга, где я когда-то преподавал в университете и писал ту свою книгу, которая потом разлетелась по свету быстрее всех остальных… В турне я должен читать свою прозу и разговаривать с журналистами на четырех иностранных языках. Во время этих поездок мое отражение в зеркале стареет. А сам я не чувствую, что старею. Но я видел, что стареют и города, где я бывал. То, что они стареют, очевидно, но происходить это может двумя разными способами. Вену или Венецию, например, старят попытки подмолодить себя, а Москва к началу XXI века стала моложе, потому что постарела. Это можно заметить по цвету камня в этих городах. Когда я думаю об этом, мои путешествия видятся мне в другом свете. Человек на самом деле – вечный путник. За человеком, как за улиткой, тянется невидимый, прозрачный слизистый след прошлого, и, как улитка тащит домик, он тащит на себе свое будущее. Каждый вечер он прячется в этот домик, чтобы провести в нем ночь. Куда он держит путь?

11-а. Окна комнаты, в которой я пишу, смотрят на Дунай, но я не вижу его ни со своего стула, ни из своей кровати. Мне, как я уже говорил, лучше всего пишется в постели, ночью, когда я могу часами мысленно подбирать слова для своих будущих фраз. Когда дело идет, я не знаю ни сна ни отдыха, только короткие передышки. Если дать роману остыть, то уже нет смысла снова ставить его на огонь, ведь это не тушеная капуста, которая становится тем вкусней, чем чаще ее разогревают.

12. Мне больше пришлось говорить о своих литературных привязанностях, чем о тех, что были у меня в жизни. Я и вправду пережил больше любви в своих книгах, чем в действительности. В литературе моя любовь принадлежит прежде всего тем писателям, которые предназначали свои произведения не для чтения, а для восприятия на слух. В первую очередь я имею в виду византийских церковных проповедников, таких как Иоанн Златоуст, Григорий Богослов, Иоанн Дамаскин, а также русских, украинских и сербских проповедников эпохи барокко (XVII–XVIII веков). В молодости я читал таких писателей, как Феофан Прокопович, Симеон Полоцкий, читал обоих Величковских – и поэта, и мистика, но первый мне нравится больше; кроме того, Яворского, Галькатовского, Лазаря Барановича, Копинского и, наконец, величайшего проповедника Сербской церкви XVIII века, очень любимого мной Гавриила Стефановича Венцловича. Я всегда был во власти русской литературы и поэтому сейчас остановлюсь только на русских писателях. Моя большая любовь, несомненно, Пушкин, который в моем переводе был издан на сербском языке (собрание сочинений в восьми томах), Гоголь, Достоевский, Толстой. Издавая свою библиотеку русских переводов в издательстве «Просвета», я опубликовал избранные рассказы Булгакова, которые в то время не могли выйти в Советском Союзе. В нее вошли также Пастернак, Ремизов. Кроме того, я всегда обожал Цветаеву, Ахматову, на одном дыхании я прочитал длившуюся полвека переписку двух сестер, Лили Брик и Эльзы Триоле, объемом примерно в тысячу страниц, которая недавно вышла в издательстве «Галлимар». Я всегда любил Хармса, по его рассказам у нас в Белграде, в самом красивом дворце, снимался фильм. Я любил и многих других русских писателей, люблю их и сегодня, когда читаю Александра Гениса. В XXI веке я заметил новую литературную тенденцию, которая на заре нового века особым образом выражает его сущность. Я имею в виду женщин-писателей. Мне кажется, что их никогда раньше не было так много и настолько хороших. Я этим просто очарован. Они есть в разных странах. К ним, к счастью, относится моя супруга, Ясмина Михайлович, к ним относитесь Вы, Екатерина Садур, к ним относится Анита Даямант, написавшая чудесную книгу «Красная палатка», которую я сейчас читаю, или Мирьяна Новакович, автор недавно прочитанного мной романа «Страх и его слуга». К нашему общему счастью, есть еще много других писательниц. Этому сегодняшнему «женскому писательству» посвящен мой небольшой очерк, поэтому сейчас я не хотел бы здесь повторяться.

13. Может. Моя последняя книга прозы, опубликованная в Белграде, «Рассказы с Савского склона» (они вошли в сборник «Страшные любовные истории»), целиком посвящена белградскому кварталу, расположенному у Савской пристани. Там несколько рассказов, у которых есть две особенности. Во всех этих рассказах исчезает автор, причем всегда каким-то новым способом. Кроме того, в каждом из них дело происходит в конкретном, реальном здании, адрес которого указан в подзаголовке. Речь идет об особняках, построенных на рубеже прошлого и позапрошлого веков, такие дома ночью кажутся красивее, чем днем, и мы с Ясминой любуемся ими во время вечерних прогулок. Они окружены городом, о котором я написал монографию под названием «Краткая история Белграда». Она переиздавалась четырежды на сербском и английском языках.

14. Мой роман «Пейзаж, нарисованный чаем» (он переведен на русский язык и опубликован петербургским издательством «Азбука»[31]) – это книга о моем пребывании на Святой горе Афонской в Греции, где я жил в разных монастырях, дольше всего в сербском монастыре Хиландар, подробное описание которого дано в романе. Там, в монастыре, я понял, что каждый из нас может узнать себя в одном из двух видов монашества. Каждый из нас может проверить, кем он является в жизни – идиоритмиком (затворником) или кенобитом (общежительным монахом, связанным с каким-то братством). И, поняв это, узнать много нового и о себе, и о своем призвании на этом свете.

15. Изменилось все, изменилась и роль литературы. Литература должна приспособиться к новой электронной эре, где преимущество отдается не плавному, линейному, состоящему из последовательных звеньев литературному произведению, а иконизированному образу, знаку, семиотическому сигналу, который можно передать мгновенно, ведь XXI век требует именно этого. Идеальным можно было бы считать текст, который роится и разветвляется, как наши мысли или сновидения. Вот почему я решил, что моя проза должна иметь интерактивную нелинейную структуру. Такой текст легко читать в Интернете, и там можно найти почти все мои книги, переведенные на русский язык. Я предложил читателям и комбинированное чтение. Коротко поясню. Мой роман «Ящик для письменных принадлежностей» имеет два завершения – одно в книге, другое в Интернете. В книге указан электронный адрес, и каждый, кто хочет, может совместить чтение книги с чтением финала романа в сети Интернета. Добавлю, что хотят этого многие. Две главы моего романа «Звездная мантия» существуют только в Интернете. В книге их просто нет. И так далее. На днях в Белграде вышел CD ROM с прекрасно иллюстрированным текстом «Хазарского словаря». Эта версия лучше всего демонстрирует, как читатель, пользуясь клавиатурой, может сам прокладывать себе путь в романе. Сейчас писатель в гораздо большей степени, чем это было во времена старой классической литературы, отдает читателю некоторые функции. Что же касается вопроса о влиянии писателя на мир, скажу, что мир был бы хуже, чем он есть, если бы, начиная с Гомера и до сегодняшнего дня, не существовало художественного творчества, которое все-таки делает мир лучше. От издателей я знаю, что по всему миру численность моих читателей превосходит численность армии любого государства, а у некоторых писателей и писательниц, таких, например, как автор романа о Гарри Поттере госпожа Роулинг, читателей еще больше. Это все-таки что-то значит.

16. Да, их три. Во-первых, литература. Однако она чуть было не исчезла из моей жизни. Совсем молодым человеком я понял: то, что я пишу, в Югославии никто не опубликует. Так оно и было, а рядом со мной не нашлось никого, кто подсказал бы, что, вообще-то, времена меняются и что кое-что может измениться и в Югославии. На некоторое время я перестал писать, потому что не хотел писать «в ящик». В шестидесятые годы я вернулся в литературу, и это был один из самых важных шагов в моей жизни. Во-вторых, Бог подарил мне две большие любви. Одну несчастную, а другую – счастливую во всех отношениях. А третье – это то, что я никогда не участвовал в войне и не убивал, – во время той войны, которая пришлась на начало моей жизни, я был слишком молод, чтобы носить оружие, и стал для этого слишком стар, когда война вспыхнула под конец моей жизни.

17. Я не пророк. И будущее могу предвидеть только интуитивно. Иногда мне кажется, что свое собственное будущее я много раз видел во сне, но не узнал его. Однажды я сказал: будущее – это конюшня, из которой выходит страх. Я хотел бы, чтобы читатель сотрудничал с писателем в создании литературного произведения, хотел бы, чтобы способы чтения книги стали более разнообразными, хотел бы, чтобы романы перестали быть похожими на улицы с односторонним движением. Мой опыт посещения прошлогодней книжной ярмарки в Москве говорит мне, что еще никогда за всю свою историю мир не читал так много, как сегодня. Не надо бояться за будущее книги, раз уж мы не боимся за будущее человека. Сегодня электронная книга уже кажется чем-то совсем обычным, она более практична, экологически более оправданна и стоит дешевле, чем книга, напечатанная на бумаге. Кроме того, я думаю, что электронная книга становится мощным средством пропаганды книги классической.

18. Этой истории уже много веков, но ее участники и с той и с другой стороны так и не сумели узнать друг друга. Те, кто что-то об этом знает, молчат, а те, которые ничего не смыслят, орут во все горло. Я не хотел бы относить себя ни к той ни к другой группе.

19. Как они смогут привыкнуть к новому тысячелетию Водолея и приспособиться к тому, что создают их руки? Как они смогут приспособиться к той страшной скорости, с которой живут уже сейчас, в начале XXI века? Как прожить два дня за один час? Что делать с прошлым?

20. Борхес – самый талантливый читатель XX века. Маркес сделал писательский опыт Борхеса достоянием огромной массы читателей, причем очень успешно, а мне он прислал коробку гаванских сигар, которые я выкурил с тем же удовольствием, с каким читал его книги.

21. Ясмина Михайлович (ее последний сборник рассказов «Частная коллекция») и я (моя последняя книга «Страшные любовные истории») дружим со многими выдающимися писательницами, такими как Неда Тодорович (последняя книга «Пища как второй секс»), Исидора Бьелица (последний роман «Виртуальная шлюха»), Саня Домазет (пьеса «Фаршированные кабачки»), Сильвия Монрос (работа «Водяные часы Ортего» и переписка с Кортасаром «Последняя игра в классики Кортасара»), Карен Элизабет Гордон («The Ravehouse Muse, a Bacchanal of Books», «Paris out of Hand» и т. д.). Своего читателя я должен бы любить, но у меня это не получается, потому что невозможно любить собственного неродившегося праправнука, даже если ты на него похож. Но в любом случае я знаю, что литературу в будущее ведут не писатели, а читатели, ведь талантливых читателей в мире всегда гораздо больше, чем талантливых писателей.