Дом духов Мур Кристофер

Christopher G. Moore

Spirit House

© Christopher G. Moore, 1992.

This edition published by arrangement with Grove/Atlantic, Inc. and Synopsis Literary Agency

© Ибрагимова Н.Х., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Предисловие

Не знаю точно, как другие писатели пишут роман за романом с одними и теми же персонажами. В моем случае это получилось совершенно случайно. Мне никогда не приходило в голову написать серию книг, главный герой которых – частный детектив, работающий в Бангкоке. Но, с другой стороны, мне многое не приходит в голову, когда я чем-то занят.

Сначала была сингулярность. Особая точка, такая маленькая, что по сравнению с ней след от булавочного укола сравним с размерами Солнца. Из нее произошел Большой взрыв, и вселенная начала расширяться с огромной скоростью. Это очень похоже на историю создания романов о Винсенте Кальвино. В 1990 году мы с моим близким другом Рональдом Либерманом сидели на пляже в Южном Таиланде, и Рональд повернулся ко мне и спросил:

– Почему бы не написать роман о частном детективе в Таиланде?

Из этого вопроса вырос «Дом духов». До переезда в Бангкок я четыре года прожил в Нью-Йорке. К тому моменту, когда Рон в 1990 году сыграл роль Бога, я прожил в Таиланде два года. Другими словами, был еще зеленым новичком. Но уже приобрел некоторый опыт для такой серии. Я ездил в качестве волонтера-наблюдателя с полицейскими Нью-Йорка, а также с копами Торонто, Ванкувера и Лондона. Если пишешь о частном детективе, ты должен знать несколько вещей. Одна из них – что происходит на улицах больших городов после двух часов ночи. Нужно иметь представление о том, что происходит в притонах, трущобах, ночлежках, барах и на свалках. Один из способов собрать такую информацию – это поездить с полицейскими. Я был «прикрепленным репортером» задолго до того, как придумали этот термин для журналистов, участвующих в боях в Ираке. Ездить вместе с полицейскими – все равно что путешествовать по культуре чужой страны. У копов своя собственная культура и свой язык. Когда ты уже стал взрослым, редко удается добиться свободного владения иностранным языком или культурой той страны, где на нем говорят. Вы научитесь владеть ими ровно настолько, чтобы убедить других, что вы знаете, о чем говорите. Художественная литература предназначена для того, чтобы создавать и поддерживать такие иллюзии. Поработав на улицах, я близко познакомился с насилием – трупами, ранеными и жертвами. Я вошел в мир, где люди с пушками и перьями часто сходят с ума от ярости, наркотиков, ненависти или религии.

У меня есть теория. Не каждая сингулярность взрывается, и не всякий взрыв создает вселенную, или книгу, или серию книг. Многие взрывы не такие уже большие. Они просто постепенно сходят на нет.

Моей первой реакцией на идею написать книгу о частном детективе в чужой стране была мысль, что это подобно попытке пересадить хвост енота слону. С научной точки зрения подобная операция возможна, но люди заметят, что задняя часть слона выглядит как-то забавно. Затем я вспомнил свой опыт на улицах вместе с полицейскими трех стран, отступил на шаг назад и подумал, что у всех культур, стран и языков есть некоторые общие элементы. Частные детективы часто стремятся компенсировать неравенство и несправедливость, от которых страдают многие люди, не имеющие образования, власти или семьи.

Лос-Анджелес Рэймонда Чандлера населен азартными игроками, наркоманами, пьяницами, бродягами и мошенниками. Я видел их тела в тюрьмах и моргах Нью-Йорка. Обитатели дна живут намного ниже уровня пентхауса. Черные лестницы и сточные канавы соединяют эти два мира. Богатые живут на один или два уровня выше закона. У них достаточно власти, чтобы обходить законы, и детективная литература о частных сыщиках описывает разрывы в социальной ткани, образующиеся тогда, когда закон испытывает слишком большое давление. Мы наблюдаем эту борьбу каждый день в новостях всего мира. Понимание природы такого конфликта ценностей и людей в тайных мирах Таиланда подобно путешествию на другую планету. Урок Чандлера заключается в том, что роман о частном детективе должен перенести читателя в такие условия, где страх и власть сжигают мечты и реальность персонажей.

«Дом духов» начинался как эксперимент. Я хотел выяснить, смогу ли внедрить страсть частного сыщика к социальной справедливости и честности в то, что мне известно о Таиланде. В то время я не был уверен, что это не будет похоже на слона с хвостом енота. Но я обнаружил, что герой обладает универсальной привлекательностью, потому что способен поставить страдания и нужды других людей выше своих собственных желаний и стремлений. Он способен сочувствовать другим людям, которые попали в изоляцию по вине обстоятельств и которым не к кому обратиться за помощью. Таких героев в реальной жизни очень мало, но они не ограничены одной страной или культурой. Живут такие люди и в Таиланде. Я знаю их и знаю то, во что они верят и за что сражаются; они готовы идти до конца ради своих принципов, а это хорошо работает в контексте романа о частном сыщике.

Мы – часть того мира, как и он – часть нас. Понимание скрытых миров и жизней – это путешествие в другое измерение. Путешествие Винсента Кальвино переносит вас в такое состояние человека, где сливаются мечты и реальность.

Первый роман этой серии – «Дом духов», – как любой первенец, занимает в моем сердце особое место. Я попробовал свои силы в определенном типе беллетристики и мог потерпеть неудачу. В 1990 году я был готов рискнуть, считая, что на Винсента Кальвино стоит тратить время и силы. Приятно знать, что четырнадцать лет спустя рассказ о первом крупном деле Винсента Кальвино снова будет напечатан. А у читателей, пока они будут следовать за ним по трущобам, переулкам и барам Бангкока, будет возможность проверить, даст ли это им то же самое, что дали мне копы Канады, Англии и Америки – возможность увидеть тот мир, активность которого достигает своего пика тогда, когда мы, все остальные, крепко спим.

Кристофер Дж. Мур

Бангкок

Сентябрь 2004 года

Глава 1

Пробуждение

«Доставлен мертвым в Бангкок» – сверкали кроваво-красные неоновые буквы вывески. Около полуночи небо было похоже на серовато-белую маску с прорезями для нескольких звезд. «Доставлен мертвым в Бангкок» был единственным баром, где под потолком над стойкой висели огромные клетки с летучими лисицами. Создания величиной с уличных собак висели вниз головой, плотно закутав свои длинные красноватые тела в черные крылья. Винсент Кальвино, с небрежно торчащей из кобуры пушкой, прошел к бару. Красные неоновые шлюхи сверкали улыбками, их рты были полны больших зубов. Рты, которые обещали много работы языком. Одна из них, в шелковом платье с разрезами до бедер, улыбнулась на манер уличной проститутки. Она сидела, скрестив конусообразные ноги у щиколоток, и прервала разговор, уставившись на Кальвино. Он опустился на табурет, сложил ладони домиком, опираясь на локти, перегнулся через стойку и посмотрел вдоль нее на девицу, которая мурлыкала, как кошка во время течки.

– Ищешь кого-то, Вини? – спросила она низким, гортанным голосом.

– Видела Джеффа Логана? – Он помнил ее по бару «Африканская Королева» в Патпонге, где она в прежнее время выступала на сцене.

– Не видала уже давно, очень давно, Вини.

Она моргнула, прикрыв веками влажные глаза, и медленно опустила красивый узкий подбородок. Потом раздвинула ноги, помахала рукой, растопырив веером пальцы с накрашенными ногтями, словно обмахиваясь веером, и подняла подол платья. И запрокинула голову назад с тихим стоном, когда инь[1] слева от нее наклонилась к ней с угрем. Его черная кожа переливалась в неоновом свете. Угорь медленно скользнул между расставленных ног шлюхи.

– Я думал, ты уже не у дел?

Она его не слушала. Это рассердило Кальвино. Он стукнул по стойке ладонью; красный неоновый свет отскочил от его висков, покрытых каплями пота.

– Я не видела Джеффа с тех пор, как это случилось. – Ее голос дрожал, это было ужасное сухое дребезжание, задыхающееся и пронзительное.

В углу четверо пожилых фарангов[2] пили пиво «Сингха» прямо из бутылок, их лица скрывала тень от клеток. Эти призрачные люди выглядели как жители Бангкока, пришедшие в бар, потому что им больше некуда было идти, и их желудки наполняло одиночество. Парни, чье нутро выела череда неудач, бесчестных поступков и полная унижений жизнь. Один лысеющий мужчина с потухшими глазами и безжизненными губами смотрел на проституток в глубоком, покорном молчании, в котором они, если бы внимательно прислушались, могли бы различить пронзительный вопль.

Полночь была временем кормления. Все в баре ждали, столпившись вокруг клеток. Хозяин бара прежде торговал лапшой с уличного прилавка возле отеля «Амбассадор». Его прозвали Быстрый Эдди, и он любил больших летучих мышей, длинноногих шлюх и пьяниц с деньгами. Летучие мыши питались мясом. Подав Вини второй двойной скотч, Быстрый Эдди сбросил белую простыню с тела фаранга, лежащего на стойке бара. «Что я за детектив?» – подумал Кальвино. Он уже бывал в баре и не увидел трупа в пяти футах от себя. Винсента прошиб пот. Он вытер ладони о брюки, потом поднял руку и потрогал свою пушку. Потом подошел к телу.

Это был Джефф Логан, канадец из Ванкувера. Раньше он работал инструктором по лыжам в Уистлере, пока не решил стать свободным фотожурналистом. У него было тело пловца, вьющиеся каштановые волосы, падающие на уши, аккуратно подстриженные усики и маникюр на руках. Джеффу было под тридцать. Он лежал обнаженный, не считая камеры «Пентакс» и пары объективов, покоящихся на его груди. Черные кожаные ремни свободно висели на шее. Ни единой царапины на теле, каждый волосок на своем месте.

Кальвино потряс тело. Бесполезно. По бледной, холодной коже он понял, что Джефф умер. Но он не мог удержаться, чтобы не попытаться разбудить его. В тот же момент нож Быстрого Эдди сверкнул в красном неоновом свете окровавленным серебром.

– Джефф, проснись, тебе надо уматывать отсюда, – прошептал Кальвино в ухо покойника.

Он попытался приподнять одно плечо. Оно было тяжелым, как тонна голубого льда. Один из пьяниц в углу зарыдал, закрыв лицо ладонями, и произнес:

– Он не знает, какой счет. Он не знает, что ты его прикончил.

– Мать твою, – вставил другой пьяница.

– Это ты его прикончил, – произнес один из фарангов из темноты. – Прикончил ради его денег.

С ладоней Кальвино капал пот, сердце билось неровно, всего раза в два или три быстрее обычного. Быстрый Эдди осмотрел клинок и начал резать тело на стойке.

– Я – Винсент Кальвино. Этот человек – мой клиент. Что здесь происходит, черт побери? Только тронь его, и я вышибу тебе мозги.

Он потянулся за своей пушкой, но его потная рука все время соскальзывала. Рванул кобуру. Но опоздал.

Нож Быстрого Эдди отрезал раздутый член Джеффа, одним движением открыл клетку и швырнул внутрь сырое мясо. Летучие мыши мгновенно бросились на него вниз и стали рвать когтями и зубами, пронзительно шипя и хлопая крыльями о стенки клетки. Быстрый Эдди улыбнулся и закрыл дверцу. Он не обращал внимания на Кальвино, который бросился к бару как сумасшедший и попытался схватить его руку с ножом. Он отбросил Винсента прочь, словно ребенка. Кальвино отлетел и упал на пол. Пока он поднялся на колени, Быстрый Эдди зашел сбоку, отхватил еще один кусок плоти с бедра Джеффа и поднял его, как листок с нотами, перед тем, как бросить летучим мышам. Глаза сидящего Кальвино оказались на уровне глаз девицы, которая согнулась пополам, вытаскивая угря из своей промежности; она перебирала его руками, словно моряк, взбирающийся по канату.

Внезапно Кальвино затаил дыхание. Он понял, что сейчас произойдет, но не мог остановить ее. Шлюха оттолкнула его ногой прочь, и ее смех рассыпался по комнате, когда она засунула ужа в глотку Джеффа.

– Кхан[3] Уини!

Голос кружился в отдалении и звучал так, словно звуки вылетали наполовину изо рта существа – наполовину человека, а наполовину пришельца с клювом, кричавшего в полночной тишине.

– Кхан Уини!

Звуки эхом доносились сквозь сновидение. В его груди разладился какой-то механизм, сердце разрывалось на части.

– Выпивка действует, – произнесла одна из проституток.

– Выпивка действует, – повторила другая.

– У меня сердечный приступ, – прошептал Кальвино, глаза его закрылись от боли.

Он вцепился пальцами в грудную клетку, от его движения револьвер отлетел и заскользил по полу. Но что бы ни делал, он не мог остановить землетрясение внутри своей грудной клетки. Это движение разрывало мышцы в клочки, похожие на кусочки горячей резины, отлетающие от автомобильной шины, лопнувшей на скорости шестьдесят миль в час.

Его руки и ноги потеряли чувствительность. Рот и шея, отключившись от нервов, онемели, а сознание утонуло в разбухающем «ничто», залитом потоком красного неона.

Древний зверь, весь состоящий из зубов и когтей, быстро придвинулся ближе, чтобы прикончить жертву, рычание и зубовный скрежет взорвались в его висках. Он нашел на полу свою пушку, перекатился на бок, встал на колени для стрельбы, подождал еще последнюю секунду, поднял полицейский револьвер тридцать восьмого калибра и прицелился. Прогремело два, три выстрела, голова чудовища запрокинулась и медленно рухнула вниз…

– Уини. Вы вставать сейчас. Вы очень поздно. Не есть хорошо для вас.

Винсент открыл один глаз и посмотрел в потолок. Было утро. Средних размеров геккон поедал таракана. Кальвино перевернулся на бок и посмотрел на будильник. Восемь часов, и кто-то издалека звал его по имени. Он перевернулся на бок. Тайка лет двадцати пяти, волосы спускаются до талии, голова склонена к плечу, смотрит на себя в зеркало над туалетным столиком. Она сморщила губы и нанесла красный блеск для губ. Потом взяла кусочек бумажной салфетки, прикоснулась к уголкам рта, скатала его в шарик и швырнула в сторону плетеной мусорной корзинки. Не попала. В этот момент она увидела в зеркало, что он за ней наблюдает.

– Промазала, – сказал Винсент.

– Слишком много плохих снов, – сказала она, хмурясь. Нагнулась, подобрала салфетку и бросила ее в корзинку. Зевнула и вытянула руки вперед, к зеркалу.

– Не могу спать, – сообщила она со стоном.

Ее синие джинсы обтягивали ее, как вторая кожа, облегая крепкий, круглый зад. Кальвино протянул руку, чтобы схватить ее, но она шагнула влево, и его рука не ухватила ничего более существенного, чем воздух.

– Промазал, – сказала она.

«Туше», – подумал Кальвино.

Она устало наблюдала за ним, поправляя воротник блузы с пышными прозрачными рукавами. Он попытался вспомнить ее имя, но не смог. Попытался вспомнить название ее бара, но не смог. Попытался вспомнить, как добрался домой. И снова потерпел неудачу. Он помнил только, как исчезал угорь, ползущий вверх по бедру девицы в баре «Доставлен мертвым в Бангкок» – баре, который существовал только в его ночных кошмарах.

– Я тебя знаю? – спросил Кальвино и сделал вид, что протирает глаза.

– Вчера ночью ты сказай, что я очень красивая. Ты хотеть всю ночь заниматься любовью, – ответила тайка, оглянувшись на него через плечо с бесполой улыбкой автопилота. В ее голосе послышался намек на упрек, который объединил и сплел ее чувства в тонкую ткань неприятия.

– Я так сказал? – Хм, может быть, подумал он. Он много чего говорил, когда выпивал слишком много.

Она кивнула, отвернулась от зеркала и посмотрела на него, лежащего на кровати, сверху.

– Я самашедший, раз иди с тобой. Как и раньше.

– Раньше?

Она удивленно вздохнула

– Шесть месяцев назад я иди с тобой. На следующее утро ты обо мне забыть. Я говорю – неважно. Вчера ночью ты меня хочешь, я говорю о'кей. Второй шанс. Почему нет? Ты мне обещал, что ты не забывай.

– Неужели?

Она скорчила в зеркало рожицу и отбросила за спину волосы тыльной стороной руки: классический прощальный жест.

– Ты не стал твердый. Мягкий-мягкий. Не хорошо. Пьешь слишком много. Мужчины, которые слишком много пить, не годяйся для «бум-бум».

Тайка открыла сумочку и бросила туда щетку для волос, губную помаду и косметический набор. Винсент достал из ящика туалетного столика свой бумажник и попытался сунуть банкноту в пятьсот батов в карман ее джинсов. Но те сидели слишком плотно, и ему не удалось втиснуть туда бумажку. Она свесилась из кармана, как некая пародия на его собственное выступление прошлой ночью. Если верить ей – а глядя на черные круги под ее глазами, он был склонен верить ее рассказу.

Кальвино рассматривал незнакомку в своей комнате. У него не осталось воспоминаний о ее наготе. Должно быть, он прикасался к ней, целовал ее, держал в объятиях. Но ни одного обрывка воспоминаний об этих моментах не всплыло в памяти, пока она стояла, возвышаясь над ним, выставив в сторону одно бедро. Тайка подошла к стенному шкафу – его кобура висела на полуоткрытой двери – и показала на рукоятку револьвера.

– Вчера ночью ты сказай. Если я тебя снова забывай, можешь меня застрелять, – сказала она, вытаскивая его револьвер. Держа его двумя руками, прицелилась ему в грудь.

– Ненавижу утро понедельника, – произнес Кальвино.

Она прищурила один глаз, глядя вдоль ствола. Прижавшись спиной к двум подушкам, он смотрел в дуло собственного револьвера. Смотрел, как ее палец медленно скользит по спусковому крючку, и тяжело вздохнул, как человек, смирившийся со смертью.

– Ты думай, я шутить?

– Я сказал, что ты можешь меня застрелить? – спросил он, используя тактику адвоката – отвечать вопросом на вопрос.

Она кивнула, ее палец заскользил дальше.

– Я сказала, хорошо, Уини. Ты не помнить Ной, может, ты помнить пушка.

Указательный палец на спусковом крючке похож на детский язычок, лениво лижущий рожок мороженого. Винсент перевел взгляд с ее рук и револьвера на сердитые глаза. Это плохой признак, подумал он.

– Да, Ной, я тебя помню. Конечно, милая. Пут лен – шутка.

Но тайка понимала, что он играет не со словами, а с ней.

Она медленно покачала головой.

– Мужчины слишком много пить. Мешает занимайся любовью. Мешает стреляй. По-моему, я самашедший девочка, потому что иди с тобой. По-мой, ты можешь приносить неприятности. Ты знаком слишком много дам Таиланда. Убить тебя пустая трата время, – сказала она, опуская револьвер, слегка повернулась и вложила пушку в кобуру. – Я сейчас уходяй, окэ?

– Ной, в следующий раз я тебя не забуду, – прошептал Кальвино, содрогнувшись, скользнул под простыню и укрылся ею с головой, как саваном.

– Следующий раза не будет, Уини, – ответила она, закурила сигарету, сделала глубокую затяжку и после этого вышла из спальни.

Он ждал, с закрытыми глазами, прислушиваясь к тому, как она сунула ноги в туфли, и через минуту хлопнула входная дверь. Единственные звуки издавала миссис Джэмтонг: гремела кастрюлями на кухне и что-то напевала. Она должна была заметить чужую пару туфель на высоких каблуках и понять, что Кальвино вернулся со спутницей. На эту тему они никогда не говорили напрямую и не обсуждали ее. Такова природа вещей: огонь, земля, ветер и вода. Они существуют, но об этих строительных кирпичиках жизни редко говорят в повседневных беседах. То же самое можно сказать о сексе. Иногда он подобен огню, а иногда – земле или воде. Вчера ночью он был подобен воздуху; это была невидимая сила, думал Кальвино. Он не оставил вкуса, ощущения, запаха и звука.

– Кхан Уини, завтрак уже готов! – крикнула миссис Джэмтонг.

Этот призыв давал ему понять, что путь свободен. Можно без опасений покинуть спальню. Винсент стянул с лица простыню и с кровати посмотрел в зеркало, после чего снова лег и натянул простыню на голову. Он выглядел как человек, который только что смотрел в дуло револьвера, пытаясь вспомнить имя женщины, желавшей его убить.

Миссис Джэмтонг, тридцати трех лет от роду, родилась в Корате, и своя собственная пара туфель появилась у нее только в семнадцать лет. Она стояла, прислонившись к косяку сетчатой двери спальни. Ее крупная фигура вырисовывалась сквозь зеленую занавеску цвета гнилой листвы в джунглях.

Почти за восемь лет миссис Джэмтонг, как и большинство служанок в Бангкоке, заново переписала свое рабочее расписание; она заставила Кальвино работать по ее распорядку. Его жизнь шла в соответствии с ее планами, ее привычками и ее ежедневной потребностью покончить с делами как можно скорее, чтобы успеть к своему прилавку с лапшой в начале улицы.

Миссис Джэмтонг обращалась с английскими согласными так, как и все здесь. «Винс» – представился ей Кальвино. «Уинс» – повторила она. И улыбнулась, уверенная, что наконец-то произнесла правильно. Он покачал головой. Она еще раз попыталась, зная, что он устанет от ее добродушной улыбки и полной неспособности услышать звук «в». Кальвино не принимал это на свой счет. Она говорила «уода» вместо «вода», «уандал» вместо «вандал» и «уампир» вместо «вампир». Примерно два или три года назад Кальвино пришло в голову, что отчасти ее обаяние, как и обаяние многих тайцев, живущих в Бангкоке, заключено в этой неспособности произнести четкий звук «в».

– Ладно, ладно, – ответил Винсент, выскальзывая из постели.

Шагая через комнату, он споткнулся о пустую бутылку «Меконга»[4] – не пинтовую, а самую большую бутылку с красно-золотой этикеткой. Запрыгал на одной ноге и снова упал на кровать, поднял ушибленную ногу и осмотрел ушибленный большой палец. Тот пульсировал болью с той же частотой, что и голова. Через несколько секунд Кальвино опустил руку вниз и поднял бутылку.

Служанка увидела, как он вышел из ванной. Она смотрела, как он с трудом идет к столу с завтраком. Утренний призыв проснуться, ритуальная прогулка жильца и ее комментарии насчет состояния его здоровья входили в ежедневный ритуал.

– Кхан Уини выглядит больным, – произнесла миссис Джэмтонг, когда он вышел, прихрамывая, из спальни, одетый в американскую футболку и хлопковые шорты. Полицейский револьвер тридцать восьмого калибра, на который у него не было лицензии, висел в кожаной наплечной кобуре под левой подмышкой. Винсент старался ходить босиком. Это входило в утренний ритуал. Служанка следила за каждым шагом, оценивала, пыталась определить размер ущерба и прикидывала шансы на то, сможет ли он добраться до стула без посторонней помощи. Кальвино чувствовал, как она его подбадривает: «Давайте, вы это сможете. Еще пара шагов. Еще один шаг. Молодец».

Миссис Джэмтонг всегда казалась удивленной, если он садился за стол, не свалившись лицом в тарелку с завтраком. Она любила рассказывать ему кровавые истории о фаранге лет сорока, который умер от инфаркта во сне, или когда шел по Сукхумвиту, или когда читал газету, или когда выпил стакан воды. Она считала, что фаранги долго не живут, и каким бы обычным делом они ни занимались, это слишком большая нагрузка для их сердца. Убийственная комбинация жары, скуки, дешевого «Меконга» и ночной жизни нон-стоп засасывала их, пережевывала и выплевывала, разрушая прежде всего сердце. «Рано или поздно, – говорила она ему, – я найду кхана Уини мертвым».

Миссис Джэмтонг выражала свои чувства при помощи четырнадцати заранее заготовленных улыбок, каждая имела свои нюансы. Она могла много дней общаться с помощью языка разнообразных улыбок и не произнести ни одного предложения. Ее улыбку в то утро можно было перевести как нечто вроде: «Невероятно, печень Кальвино уцелела и прожила еще один день».

– У меня болит голова, – сообщил ей Винсент, сев за стол и уставясь на ломтики ананаса на тарелке. Существует такой оттенок желтого цвета, который никто не захочет видеть у себя на тарелке после ночного пьянства.

– Кхан Уини, он не есть такой хороший.

– Да, он не есть.

Винсент старался забыть сон о Джеффе Логане. Паренек из Ванкувера, который в двадцать девять лет погиб по прибытии в Бангкок. Его родители заплатили Кальвино большой аванс, чтобы он выяснил, почему их сын, который никогда не курил, не пил, не употреблял наркотики, в прошлом был инструктором по лыжам, а потом превратился в искателя приключений, умер от сердечного приступа. Люди умирают от сердечного приступа в любом возрасте. Но в Патпонге было несколько баров, где молодые фаранги умирали таинственным образом. У них было одно сходство. В графе «причина смерти» в их свидетельстве о смерти стояло «сердечный приступ».

Джефф Логан работал над статьей о жертвах этих сердечных приступов. У него были кое-какие доказательства, что в крови жертв во время смерти обнаружили в среднем сорок пять миллиграмм «дормикума». Сорок пять миллиграмм этого бесцветного и безвкусного вещества, добавленного в стакан с пивом, выбило бы сердечный клапан любого двадцатидевятилетнего мужчины. У Кальвино была теория. Он считал, что Джефф напал на след, связывающий аптеку, продающую «дормикум» и «белый хальцион», который применяли таким же способом, с некоторыми девушками, работающими в баре «Африканская Королева».

Винсент понял, что одна из проституток, которой Джефф доверял, подсыпала ему слишком большую дозу и украла его кредитные карточки, паспорт и дорожные чеки. Он забыл, где находится и с кем имеет дело. Это вам не лыжная прогулка с туристами на гору Уислер. Через три недели после его смерти по двум его карточкам «Виза» в разных местах от Гонконга до Сингапура были получены около пяти тысяч долларов. Это произошло семь месяцев назад. Кальвино ничего не нашел, кроме вопросов, на которые не было ответов, и вернул Логанам гонорар за вычетом расходов. Он придерживался в жизни нескольких законов. Одним из них был закон убывания результатов Кальвино: если через шесть месяцев ты не можешь найти убийцу, вероятно, ты его уже никогда не найдешь. Не считая снов, жизнь вошла в привычное русло.

Еще одно утро понедельника, когда служанка криком поднимала его с постели, обращаясь к нему в третьем лице и рассуждая о его сердце и печени. Она диагностировала перепой с обычным для Таиланда знанием дела. Хуже всего была ее безотказная память.

– На прошлой неделе кхан Уини говорить: «Кто-то провести у меня в голове ковровая бонбандировка».

– Это было похмелье прошлой недели. Эскадрилья бомбардировщиков приземлилась. Кавалерия… – Винсент замолчал и вздохнул. – Вот кого теперь надо опасаться.

Он окинул взглядом стол с завтраком: свежевыжатый сок апельсина, ломтики банана и ананаса и дымящаяся кружка горячего кофе. Размытые края мира постепенно обретали четкость. Рядом с ним стояла бутылка аспирина со снятой крышкой и стакан воды. Он вытряхнул в ладонь две таблетки, бросил их на язык, запил водой, с трудом глотая, и развернул «Бангкок пост» на разделе «Обзор». Статья из Штатов предсказывала, что через двадцать лет люди будут жить до ста пятидесяти лет. Он потянулся к соку, представляя себе, как статридцатилетние старики снимают семнадцатилетних инь в Патпонге и в «Сой Ковбой». Кальвино было сорок лет. Он подумал, что лично ему не хотелось бы прожить еще сто десять.

Птичка майна миссис Джэмтонг присела в клетке за дверью.

– Кхан Уини сегодня опоздать в свой офис?

Поскольку птица говорила точно таким же голосом, как служанка – и это была одна из самых любимых ее фраз, – он не был уверен, кто именно задал этот вопрос. Да это и не имело значения.

Налитыми кровью глазами с припухшими веками Кальвино посмотрел на служанку, потом на птицу – с детским удивлением. Поискал в памяти нужные тайские слова, чтобы объяснить мрачную обстановку в своем офисе. Он не работал уже два месяца и не видел перспективы получить работу в данный момент. Это была спираль. С каждым днем ему все меньше хотелось идти в офис, где пахло неудачами и неоплаченными счетами. И он собирался избежать похода туда утром в понедельник.

– Офисный день завтра. По понедельникам я никогда работать, – произнес он.

Миссис Джэмтонг улыбнулась одной из своих четырнадцати улыбок. Это была улыбка сострадания. Она знала, что он пытался работать. Знала, что у него нет работы. Помнила, что он живет ради своей работы и пьет, когда телефон не звонит много дней.

– Ратана звонить вам в восемь. Она говорить, очень важно, чтобы звонить кхан Уини. – Миссис Джэмтонг сияла. Ей нравилось сообщать новость, которая, по ее мнению, могла быть хорошей.

Ратана была двадцатитрехлетней секретаршей, наполовину китаянкой, которая сидела в маленькой приемной офиса Кальвино. Она редко звонила ему домой; он редко звонил ей в офис. Это были хорошие взаимоотношения: они могли надолго забыть, что имеют какое-то отношение друг к другу.

Миссис Джэмтонг протянула ему телефон и расправила шнур, весь перекрученный и спутанный в узлы.

Винсент поставил телефон на стол, улыбнулся и вернулся к первой странице «Бангкок пост». Миссис Джэмтонг вздохнула и набрала номер его офиса. Тем временем Кальвино уставился в газету. На первой странице размещалась черно-белая фотография фаранга, лежащего головой на письменном столе. Пара копов в мундирах улыбались в камеру, изображения их лиц получились крупнозернистыми на газетном листе. Кальвино понял улыбку миссис Джэмтонг. Она протянула ему трубку.

– Вы видели газету? – спросила его Ратана.

– Я завтракаю.

– Почему фаранг не может завтракать и разглядывать фотографию мертвеца?

Кальвино поморщился.

– Мы к этому не приспособлены нашей культурой.

– Позвоните, когда закончите. Ладно?

Кальвино положил трубку. Он сел прямо, внимательно посмотрел на снимок. Он вернулся к работе. А имея работу, он, возможно, приблизится к получению денег по чеку, и тогда все будут довольны. У тайских полицейских на месте убийства были такие же улыбки, когда они схватили нигерийца, перевозившего наркотики, в аэропорту Дон Муанг. Улыбка, говорящая: «Попался!» Самодовольная улыбка человека, знающего, что сегодня будет немного веселее, чем вчера, а так как завтра может и не наступить, то это лучшее, на что ты можешь надеяться.

Он перевел глаза с фотографии на заголовок. «Токсикоман сознался в убийстве фаранга». Было еще одно фото юноши из Исана[5], стоящего между двумя полицейскими в наручниках, с выпяченным подбородком и фонарями вокруг глаз. Кальвино знал убитого. Это был британец по имени Бен Хоудли. Его убили в воскресенье вечером, около десяти часов. В репортаже говорилось, что парень пустил девятимиллиметровую пулю Бену в затылок. Выходное пулевое отверстие представляло собой дырку с почерневшими неровными краями, пуля пробила мозг и кость. Юноша девятнадцати лет по имени Лек признался в неудачном ограблении. Кальвино посмотрел на снимок Лека в наручниках. Он выглядел испуганным. Синяки указывали на то, что его избили. В репортаже говорилось, что он наркоман, нюхающий растворитель для краски. Пресса любит иметь дело со стереотипами: токсикоман убивает фаранга. У каждого своя роль в драме жизни Бангкока.

Пару лет назад Кальвино выпивал с Беном Хоудли и их общим другом, владельцем бара в Патпонге под названием «Африканская королева». Бен был немного навеселе, и тогда было всего восемь или девять часов вечера. Кальвино этот парень сразу же понравился.

– По чему ты скучаешь в Америке? – спросил он у Винсента, глотая «Клостер» прямо из зеленой бутылки. – По автомобилям, – ответил он на собственный вопрос. – Американцы просто помешаны на автомобилях.

– Те автомобили, которые у меня были, выигрывали или проигрывали десять процентов при перепродаже в зависимости от того, сколько у меня было бензина. – Кальвино погладил чучело циветты с темными кругами вокруг глаз на стойке бара. Зверь смотрел через зал стеклянными глазами и был в идеальном состоянии за исключением того, что у него не хватало ушей. – Ты когда-нибудь интересовался, как вот этот счастливчик потерял свои уши? – спросил Винсент.

Бен улыбнулся и прошептал:

– Это тайна. Я поклялся молчать. Меня могут убить, если я тебе скажу.

Он заказал еще один «Меконг» с содовой. Это был прикол в духе британца, он проверял, насколько серьезно Кальвино его воспринимает.

– Ты знаешь, что самое необычное в циветтах?

Бен покачал головой, перебирая пальцами хвост чучела.

– Анальные пахучие железы, – объяснил Кальвино. – Они испускают тот мускусный запах, который иногда можно почувствовать в тихую ночь.

– Я понял, – ответил Бен. – Призрак в заднице.

Он сунул указательный палец в дырку от уха, сморщился, оскалив зубы, и его лицо превратилось в маску мучительной смерти. Бен был одним из тех парней, которых встречаешь на Стрипе. Возможно, Кальвино и не запомнил бы его среди десятка других, которые выглядели, действовали и одевались почти точно так же, как он; но палец, копающийся в ушном отверстии мертвой циветты, сделал Бена незабываемым…

Зазвонил телефон, и Винсент поднял трубку на втором звонке.

– Кхан Уини, пожалуйста, – сказала Ратана. – Вы уже закончить завтрак?

Шестнадцатилетняя «жена по найму», живущая наверху, услышала звонок телефона в квартире Кальвино. Обе квартиры имели общую телефонную линию, что было откровенным приглашением подслушивать. Она посмотрела на трубку, потом подняла ее и начала слушать разговор Винсента. Так она проводила время и совершенствовалась в английском.

– Теперь вы можете говорить? – спросила Ратана.

Естественный вопрос, учитывая состояние Кальвино.

– Что за срочность? – спросил он у нее, наклоняясь вперед и рассматривая голову Бена на снимке. Дьявольская штука – помнить парня благодаря его последним словам в баре «Африканская Королева»: «призрак в заднице».

Последовала долгая пауза. Проститутка сверху орала на миссис Джэмтонг. Хлопали двери. Тарелка разбилась о дверь. Кальвино терпеть не мог утро понедельника.

– Вы видеть газету?

– Я смотрю на нее.

– Из Англии звонил отец Бена Хоудли, он позвонит еще раз через тридцать семь минут.

Это был снимок не просто трупа, но также места убийства. Как и большинство подобных снимков, он должен был дать четкое изображение мертвого человека, а не возможность частному детективу дать простой ответ на звонок из-за океана. Невозможно было оценить, есть ли еще какие-то повреждения и какие имеются доказательства, если они есть, что там была борьба. Бен упал левой щекой на клавиатуру компьютера. Снимок был расплывчатым, но под таким углом казалось, что Бен улыбается. Кальвино показалось, что он видит что-то знакомое. Это была улыбка миссис Джэмтонг, которую он называл «шокированной». Такая улыбка скользила по ее губам, когда кто-нибудь произносит магическое слово «духи», что на тайском для непривычного уха звучит так же, как английское слово «пи». «Пописать» на одном языке означает «дух» на другом языке. Одно проклятое недоразумение на другом. Бен определенно не верил в духов. Если тот юнец не виноват, то кто нажал на курок?

Глава 2

Офисная политика

Кальвино снимал офис на третьем этаже над финской фирмой застройщиков с помесячной оплатой. Он прошел по туннелю смертоносного воздуха, дугой стоящего над зоной газовых масок на Сукхумвит-роуд. Машины застыли в пробке, и длинные шеренги разваливающихся автобусов, перегруженных грузовиков, трехколесных тук-туков и подпольных такси окрашивали небо в цвет кипящего кофе. Едкий запах серого дыма лип к его коже и забивался в нос. Через десять минут после выхода из дома Кальвино вошел в офис, кашляя, с острой болью в груди и пропотевший насквозь. Он закрыл за собой дверь и вытер лицо носовым платком. Постоял, пока кондиционер охладит лицо и шею. Его живот стал влажным и болел. От жары и едкого воздуха Винсент скрипел зубами, как ребенок в лихорадке. Его ладони были черными от сажи; он сразу же прошел в туалетную комнату на втором этаже и вымыл их. Посмотрел на себя в зеркало. Лицо покрылось пятнами из-за жары и из-за того, что он слишком много выпил вчера ночью. Кальвино подставил тыльную сторону ладоней под струю холодной воды и ждал, когда пройдет ощущение покалывания у основания позвоночника.

Секретарша застройщика, тайская девушка по имени Порн, заметила его. Всякий раз, когда она называла американцу свое имя, он смеялся. А иногда говорил, что любит «порно». Ей приходилось объяснять, что «порн» не значит «порно» в том смысле, как у англичан. С фарангом бывает так трудно. Ей нравилось то, что Кальвино знает, что ее имя переводится на английский язык как «благословение».

– Я думала, вы вернулись в Америку, – сказала Порн.

– Пропустить такую прекрасную погоду? Ни за что.

Девушка всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, шутка ли это; она знала, что фаранги любят шутки, но бесстрастное лицо Кальвино, когда он шутил, не позволяло ей раскусить его.

Порн носила белую шелковую блузку, серьги из резной слоновой кости и нейлоновые сетчатые чулки и слегка подкрашивала губы красной помадой. Она положила ногу на ногу и с улыбкой ждала реакции Кальвино, не замечая, что тот смотрит на маленький синяк на внутренней стороне ее большого пальца. Он посмотрел на письменный стол офиса на другом конце комнаты. Центральный выдвижной ящик был всегда заперт. Внутри хранилась коробочка с деньгами. Порн вскрыла этот ящик.

– Купила рис со свининой на деньги на мелкие расходы? – спросил Кальвино, сверкнув улыбкой.

Порн покраснела и отвела взгляд.

Она работала на финскую пару, которые вечно пропадали на Пхукете, осуществляя свой план застройки для скандинавов и других клиентов, которые не понимали, что не могут быть собственниками того, что им продали. Они разработали какую-то аферу на основе аренды и фиктивных корпораций. По меркам Бангкока это был довольно честный бизнес. По меркам Бангкока Порн не была воровкой, потому что воровала только маленькие суммы из денег на мелкие расходы.

– Воровать нехорошо. Я хорошая девушка, – сказала она. Потом бросила на него странный взгляд. – Вы подстриглись, мистер Кальвино, – заметила Порн и подняла руку со щепоткой липкого риса и свинины в пальцах. Было девять часов утра. Пальцы ее блестели от перламутровых шариков свиного жира.

– Вчера, – ответил Винсент, но не мог вспомнить, было ли это вчера, или два дня назад, или на прошлой неделе. Он запустил пальцы в волосы; те были мокрыми и сальными на ощупь.

Кальвино смотрел, как она заталкивает в рот рис со свининой и медленно облизывает пальцы длинным, узким языком. Ее горло ходило вверх и вниз, когда она глотала.

– Вы голодный? Ешьте.

– Спасибо, не хочу, Порн.

Она закинула ногу на ногу, потом опустила ее, издав свистящий шорох своими нейлоновыми сеточками, трущимися друг о друга.

– Лучше займись синяком на коленке, – посоветовал Винсент. На правом колене с левой стороны от коленной чашечки у нее был синяк. Он догадался, что она взламывала ящик с деньгами, сидя и действуя коленом и правой рукой. Она сильнее, чем кажется на первый взгляд, подумал Кальвино.

Порн сморщила лицо, снова облизывая поднятый указательный палец.

– Вам нравятся мои ноги?

Он ей не ответил, а побежал вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Это была его ежедневная гимнастика. Остановился, задыхаясь, перед своим офисом. Табличка на двери гласила: «Винсент Кальвино, частные расследования». Он вошел.

– Я так волновалась, – сказала Ратана.

Кальвино улыбнулся. Она постоянно волновалась.

– Расслабься.

Ратана ходила босиком взад и вперед перед его письменным столом, очки съехали с переносицы на кончик носа.

– Это так ужасно… Эта фотография мистера Хоудли в утренней газете… А потом позвонил его отец, и мне пришлось объяснять, что вас здесь нет. Я не могла объяснить, что вас здесь почти никогда не бывает. Я сказала, чтобы он перезвонил. Надеюсь, я поступила правильно. Я не знала, что еще можно сделать. Наверное, я поступила неправильно. Я всегда поступаю неправильно. Так говорит моя мать. Так говорит мой отец.

– Разве я когда-нибудь так говорил? – спросил Кальвино, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула.

– Нет, но вы – фаранг. Вы не скажете мне правду.

Ратана металась по комнате, и две золотые цепочки прыгали у нее на шее. Кальвино нравилась ее маленькая коричневая родинка у ключицы. Цепочки извивались выше и ниже этой родинки, как линии прибоя на песке. Ему нрвилась ее консервативная манера одеваться. Всегда хлопковые блузки с длинным рукавом и с открытым воротом и простые юбки чуть ниже колена. Кальвино знал, что выше правого колена у нее шрам в форме полумесяца, глубокий, как пупок, оставшийся после нападения собаки, когда ей было восемь лет. Собака гналась за ней по переулку и загнала в угол на пустой парковке. Она боялась и ненавидела собак. Каждый раз при виде ее длинной юбки он вспоминал об этом неприятном инциденте и о том, как он с тех пор влиял не только на выбор одежды, но и на все течение ее жизни. Она стала робкой и застенчивой. В детстве другие дети смеялись над ее шрамом. У Ратаны повышенная чувствительность перешла в излишнюю критичность к себе самой. В восемнадцать лет она пришла к выводу, что шрам лишил ее перспектив на брак.

Под ее блузой угадывались большие, крепкие, заостренные груди с сосками цвета розовых, здоровых десен размером с яичный желток. Как и большинство тайских женщин она носила облегающие юбки, подчеркивающие талию, настолько тонкую, что та казалась оптической иллюзией: резкий переход от полных грудей к потрясающе тонкой талии, которая расширялась и переходила в округлые, крепкие бедра. Густые волосы Ратаны, черные, как вороново крыло, были заплетены в одну косу, свисающую вдоль спины до талии. Ее родные хотели, чтобы она вышла замуж за вице-президента китайского банка или торговой компании. Ратана считала, что судьба ее изменилась после нападения собаки. И, кроме того, она хотела от жизни большего, чем стать украшением на руке богатого китайца, живущего в Таиланде. Она поступила в открытый университет, где изучала юриспруденцию. Один барристер[6] в Англии убедил ее выбрать карьеру юриста. Он поманил ее смутной идеей открыть вместе с ним адвокатскую контору, не упомянув о том, что в Англии почти невозможно создать новую адвокатскую контору.

– Ты мне что-то пытаешься рассказать, – произнес Кальвино, садясь за стол.

Ее глаза вспыхнули, она наклонилась вперед над столом, обдавая его ароматом духов и детской присыпки.

– У меня проблема, – сообщила Ратана взволнованным голосом.

– Какая проблема?

– Мама.

Винсент поднял брови. Это была старая проблема. Очень старая. Ее мать был китаянкой и носила на шее и на запястьях столько золота, сколько весила сама. Она вечно требовала от дочери, чтобы та привела домой одного из тех китайских миллионеров, которые, по словам дочери, приходили в офис финнов и собирались купить все постройки. Ратана загнала себя в угол историями обо всех перспективных женихах, которых можно встретить на ее рабочем месте, и ходила по лезвию ножа, объясняя, почему ни один из них не подходит для встречи с ее матерью. Официально Ратана работала на финнов внизу. Торговля недвижимостью с большим потенциалом. Финны обеспечивали ей прикрытие, в том числе фальшивую деловую визитку, где она значилась помощницей управляющего. Проблема с ее прикрытием заключалась в том, что ни один из этих китайских ухажеров никогда не являлся к ним домой, и старая мамаша-дракон начала что-то подозревать.

– У подруги мамы есть кузина, которая знает Порн, и Порн сказала подруге, которая сказала кузине подруги мамы, которая сказала…

– Стоп.

– …что фаранг, который снимает офис наверху, носит оружие.

Ратана была риап рой – так тайцы называют респектабельных женщин, которым полагается оставаться под родительским кровом до замужества. Противоположностью риап рой были женщины, не имеющие дома и живущие вшестером в жалкой комнатушке, продавая себя в таких местах, как «Патпонг», «Сой Ковбой», «Нана», а также в сотнях борделей и гостиниц, где можно снять комнату на несколько часов, и массажных салонах. Шрамы этих девушек невозможно прикрыть длинной юбкой.

Ни одна респектабельная незамужняя китайская девушка не станет работать в офисе холостяка-фаранга. А частный сыщик, который носит пушку, как требует его работа… Это даже вообразить себе невозможно. Ратана прибегла к небольшой лжи во спасение: что она работает на мистера Уини, богатого сингапурского магната, занимающегося торговлей недвижимостью. Любой намек на человека по имени Винсент Кальвино – и ее вышвырнут из семьи.

– Скажи ей, что я работаю на китайскую триаду.

– Это не смешно, кхан Уини.

– Тогда скажи ей, что я выбиваю безнадежные долги для финнов.

Ратана на секунду задумалась, поджав губы и легонько постукивая по ним ластиком своего карандаша.

– Этому она может поверить.

Ратана прожила в Лондоне полтора года. Предполагалось, что она изучает английский язык – чтобы повысить шансы на удачный брак; шестнадцать месяцев из них она провела в качестве «младшей жены» – так переводится с тайского миа ной, то есть «любовница» – английского барристера. Она больше узнала о непрочности брака в Англии, чем об английском языке. Барристер сказал, что шрам на коленке «придает ей оригинальность». Но он не понимал, что в тайской культуре никто не хочет отличаться оригинальностью; все хотят отличаться красотой. Однако ее заграничный опыт не был полностью потерянным временем. Ратана вернулась с отточенной способностью правдоподобно врать, придумывать легенды, мастерски изворачиваться, а также с приемлемым английским языком – другими словами, с важными качествами идеальной секретарши для частного детектива-экспата[7], не имеющего лицензии на свой револьвер.

Зазвонил телефон, и Кальвино, жестом отослав Ратану, сам взял трубку.