Дом духов Мур Кристофер
– Во всех нас есть немного тайского, мистер Кальвино, – ответил он, нажал кнопку мобильного телефона и приглушил звук «Стены».
Собравшиеся на похороны у Ват Монгкут были одеты в традиционные черные и белые одежды. Белый был траурным цветом китайцев, а черный – траурным цветом тайцев. На внутреннем дворе толпились человек тридцать. Большинство в черно-белой одежде; это был безопасный, средний вариант – никто не оскорблен, – демонстрирующий их способность скорбеть одинаково на двух цветовых языках.
Ламонт отделился от Кальвино и подошел к группе людей, похожих на английских биржевых брокеров. Подошла Даенг и положила ладонь на плечо Ламонта. Он нагнулся и смотрел на Винсента, пока она шептала что-то ему на ухо. Кальвино ждал у входа родителей Бена. Когда супруги Хоудли вышли из машины, он смотрел, как к нему подходят старик с женой, у которой были красные глаза и заплаканное лицо.
– Я сейчас не хочу разговаривать, – сказал Хоудли. – Я хочу проводить сына. Потом я надеюсь получить ответы на мои вопросы.
Он не стал ждать ответа и прошел на территорию вата. Все присутствующие собрались вокруг родителей Бена. В похоронах экспата было нечто сюрреалистичное. Родственники умершего мало знали о друзьях покойного, а друзья редко были знакомы с родственниками. Общим между ними было только тело, скрытое в гробу, быстро разлагающееся на тропической жаре. Женщина средних лет с круглым восковым лицом возвышалась над тайцами в туфлях на высоких каблуках. Посол Великобритании прислал ее утешить родителей покойного. Она дала миссис Хоудли носовой платок и погладила ее по плечу, затем отошла назад, когда несколько бывших коллег Бена из «Бангкок пост» подошли и стали говорить, каким прекрасным журналистом был Бен и какая для них большая потеря его гибель. Это была безобидная ложь, которую необходимо слышать людям в минуты горя. Кажется, женщина из посольства была благодарна, что другие сняли с нее часть обязанностей.
Пришедшие на похороны медленно, один за другим или по двое, снимали обувь и входили в храм. Кико вышла из своей машины возле клуба. Одетая в черное, она легко затерялась в небольшой толпе. Нашла Кальвино, который стоял к ней спиной и разговаривал с женщиной из посольства. Не говоря ни слова, возникла рядом с ним. Погруженный в разговор о деталях переправки праха Бена в Англию, он не почувствовал присутствия Кико.
– Пепел ужасно легкий, – сказала женщина с лондонским акцентом. – Проблемы возникают, когда приходится отправлять тела уже в стадии разложения.
– Привет, Вини, – произнесла Кико.
Женщина из посольства сморщила носик, когда она вмешалась в разговор.
Кальвино просил ее не приходить на похороны Бена. Его тревога вскоре получила подтверждение, когда прибыл Чанчай с двумя телохранителями. Он заметил сыщика, улыбнулся и сказал, глядя на Кико жадными, широко открытыми глазами:
– «Африканской Королевы» больше нет.
– Бартлета нет. Вичая, Тик, Бунмы, Бена. Никого нет, – ответил Кальвино, следя за руками телохранителей Чанчая.
– Да, – ответил тот, кивая, улыбнулся и глубоко вздохнул, словно наполняя легкие чистым воздухом. – Но есть те, кто остался. – И снова джао по выразительно смотрел на Кико, произнося эти слова.
Прежде, чем Кальвино успел ответить, Чанчай вместе со своими людьми в черных очках и темных костюмах направился прямо к Филипу Ламонту.
– Кто это? – громко спросила женщина из посольства.
– Деловой партнер покойного, – ответил Кальвино. Он нашел руку Кико, сжал ее и отвел в сторону. – Спасибо за помощь, – поблагодарил он женщину из посольства, на секунду обернувшись.
Винсент сказал Кико, что Пратт отправил Мани и детей в глубь страны. Необходимая предосторожность, потому что семья полковника могла стать мишенью. Кико слушала, легонько проводя ногтями по ладони Кальвино.
– Ты видела, как Чанчай смотрел на тебя? – спросил он.
Она пожала плечами.
– Ты не принимаешь это всерьез, – продолжал Винсент.
Но Кико перебила, склонила голову к плечу и с улыбкой кивнула в сторону Чанчая.
– Тайцы убивают тайца – проблем нет. Тайцы убивают фаранга – проблем нет. Когда тайцы убивают японку и ее ребенка, тогда возникают проблемы, – сказала она.
Впервые Кальвино услышал, как она подтвердила особое покровительство, которым пользуются японцы в Юго-Восточной Азии. Через пятьдесят лет после войны в Тихом океане японцы создали свою зону совместного процветания. Таиланд был частью японской экономической империи, и Кико понимала, как стали понимать многие, что огромные ресурсы обеспечивают защиту: японцев нельзя трогать. Ни при каких обстоятельствах.
У Кико была расовая уверенность японцев. Чанчай в упор посмотрел на нее. Но она была женщиной, которая понимала, что это блеф. Они поднялись по каменным ступеням следом за несколькими другими участниками церемонии.
– Ты удивлен, что я пришла? – спросила Кико, ставя туфли на металлическую стойку у входа.
– Я бы удивился, если бы ты осталась дома, – ответил Кальвино, пытаясь скрыть дыру в носке. – Стань ближе и не двигайся.
Ее груди коснулись его руки. Ее тело загородило его от взглядов тех, кто входил в ват. В этот момент Кальвино достал листы с расписанием посещений оздоровительного клуба из газеты и сунул их во внутренний карман пиджака. Ее глаза проследили за его рукой.
– Домашняя работа, – пояснил Винсент.
– Мне очень жаль их, – сказала Кико, глядя на старика Хоудли и мать Бена на нижних ступеньках лестницы.
Кальвино сложил газету, сунул ее под мышку и кивнул. Мать была одета в одно из тех цветастых хлопчатобумажных платьев, которые мнутся на жаре. Кроме женщины из посольства, миссис Хоудли была единственной, кто явился не в традиционной траурной одежде.
– Пойдем, – сказал Кальвино, и они вошли в ват.
За исключением двух или трех тайцев, остальные присутствующие были фаранги. Те фаранги, которые раньше уже бывали на других похоронах и, словно неуверенные дети, пытались следовать буддистским традициям и оказывать почести покойнику. Они брали пример с нескольких тайцев. Те присели на твердый пол, их ноги были направлены в противоположную сторону от изображений Будды. Алтарь украшали гирлянды цветов. Примерно половина участников стояли на коленях и кланялись, касаясь лбом мраморного пола и вытянув вперед руки. Традиция требовала, чтобы они поклонились один раз покойнику и три раза Будде. Кальвино наблюдал, как Чанчай безупречно выполнял этот ритуал. Время от времени тишину вата нарушал треск чьего-нибудь коленного сустава. Они пели на древнем языке пали.
Тело Бена Хоудли пробыло в Ват Монгкат пять дней. Монахи, как требовала традиция, выбрали то количество дней, которое должно было пройти до уничтожения трупа Бена. Это могло быть два, пять, семь, девять, а в некоторых случаях и сто дней со дня смерти. В случае Бена расчет скорее определяла данная Ратаной монахам подсказка насчет того, что прилет родителей Бена как раз совпадает с пятью днями, чем обычные предположения монахов насчет того, сколько надо молиться перед кремацией тела для удачного повторного рождения. Учитывая обстоятельства, окружающие смерть Бена, сто дней было бы более подходящим сроком. Один из монахов, который раньше жил в вате, потребовал сведения о том, сколько заслуг собрал Бен для следующей жизни. В святилище Эраван старик у стойки получил письмо, подписанное монахом из Ват Монгкат, в нем было разрешение на перемещение тикового слона. Кальвино заплатил за копию этого письма.
Два или три раза за ночь монахи появлялись у гроба и молились за Бена Хоудли. Ратана заехала туда в одну из ночей, поговорила с несколькими монахами, показала письмо и выяснила, что тот монах, о котором идет речь, исчез в глубине страны через день после убийства Бена. Она оставила их продолжать песнопения. В случае Бена пение и молитвы продолжались около пятнадцати часов, что могло помочь ему родиться снова в мире следующего поколения компьютеров, где он снова мог бы вести свою колонку в газете и играть на бирже. И в следующей жизни, если буддистский цикл повторится, Бен может встретить испуганного монаха, который убежал в глубину леса, узнав, что Бена убили.
Похоронная служба продолжалась двадцать минут. В отличие от западной церковной службы, в ней не было проповеди или панегирика – только монахи с бритыми головами, возвышающимися над большими, круглыми деревянными веерами, которыми они закрывали свои лица. Они пели. Курительные палочки сгорели дотла. Мигали алтарные свечи. Солнечный свет струился в храм из высоких окон и ложился на пол длинными полосами. Существовала вероятность, что ни один человек, не считая нескольких участвующих в службе тайцев, не понимал ни единого слова из песнопений. Потом участники похорон вышли наружу, крадучись, как кошки, охотящиеся за маленькой птичкой. Они выходили из вата без обуви, моргая на ярком до белизны солнце. Через несколько мгновений монахи приподняли крышку гроба, чтобы родители Бена в последний раз взглянули на тело сына. Затем опустили ее, и шесть носильщиков понесли гроб к месту кремации позади вата.
Возле крематория мать Бена упала в обморок от усталости, горя и невыносимой жары. Ее обморок задержал кремацию Бена еще на двадцать минут, странным образом уравняв службу и материнский обморок. Наконец группа пришедших на похороны окружила здание крематория. В глубинке кремация представляла собой медленный процесс, больше поджаривание, чем сжигание. Труп хорошо прожаривали, и после того, как огонь поддерживали несколько часов, плоть и мелкие кости сгорали и превращались в пепел. В Ват Монгкут печь с форсированной тягой была встроена в бок высокой, стройной конструкции, увенчанной длинным рифленым дымоходом, похожим на шею африканки с черными кольцами вокруг горла. Тяжелую дверь печи откинули на петлях. Монах, распорядитель кремации, нажал на кнопку, и через мгновение стена пламени поглотила гроб и тело Бена Хоудли. Поднялся черной спиралью дым, потом распластался по скучному, серому небу Бангкока.
Кальвино поднял глаза к небу и смотрел на дым, выходящий из трубы. Если он достаточно долго пробудет в Бангкоке, или перейдет дорогу не тем людям, или не на той улице, или все же ухитрится продержаться до тех пор, пока его не погубит старость, тогда такие люди, как Горький Боб и Люси, случайные знакомые, соберутся, полупьяные, в черно-белых одеждах под жарким солнцем и будут смотреть, как струйка его дыма превращается в бесформенное марево, плывущее над деревьями. В этом завитке дыма – последний разговор с облаками, подумал он. И вспомнил, что Кико сказала тогда миссис Лин: «Натуралист – это медиум, работающий под псевдонимом».
Церемония закончилась, когда монах открыл тяжелую дверцу печи и выгреб дымящийся пепел в металлическую урну. Потом вручил урну старику Хоудли. Покрытые старческими пятнами руки старика вздрогнули от жара. Потом он повернулся и вместе с идущей рядом женой пошел прочь, прижав к груди горячие угли своего сына.
Мистер Хоудли ждал в своем автомобиле, пока не увидел Кальвино и Кико на улице. Тогда он открыл дверцу машины и помахал Винсенту.
– Я хочу поговорить с вами, – сказал он и прочистил горло.
Кальвино оглянулся, потом взглянул на Кико.
– Подожди меня минутку.
Старик Хоудли стоял одной ногой в машине, а второй – на бровке. Урна его сына покоилась на переднем сиденье рядом с шофером. Вытянутое бледное лицо миссис Хоудли скрывали складки белого носового платка.
– Вы нашли того, кто убил Бена? – спросил он, его глаза были почти безумными от горя и бессонницы.
– Я уже близок к ответу, мистер Хоудли.
– Мне не нужно «близко». Мне нужно имя, и я хочу, чтобы вы назвали мне его сейчас. Это тот тайский мальчик застрелил Бена?
– Нет. Лек не убивал вашего сына.
– Тогда кто?
– Почему бы нам не продолжить этот разговор позже, у вас в отеле?
Люди вытекали на улицу. Ламонт поклонился Чанчаю и подождал, пока уедет его машина с двумя телохранителями, потом подошел к автомобилю и представился одним из друзей Бена.
Старик Хоудли посмотрел через плечо Филипа.
– Я позвоню вам из отеля, мистер Кальвино.
Ламонт полуобернулся.
– Позвоните мне завтра, мистер Кальвино. Возможно, мы организуем еще одну игру.
Позже, на заднем сиденье автомобиля, Кико обвила руками шею Винсента.
– Как прошла твоя игра в сквош с Филипом Ламонтом?
– Он разнес меня в пух и прах. Девять-ноль. Пять раз. – Его слова были медленными и смазанными, как пластинка, поставленная на неправильную скорость.
– Он подонок, – сказала она. – В следующий раз ты побьешь его.
Кико нагнулась и поцеловала Кальвино в лоб. Его кожа была липкой от пота под ее губами. Его водянистые глаза с тяжелыми веками слегка дрогнули, когда ее губы прикоснулись к его лицу. Но Винсент ничего не ответил; он слишком устал, чтобы реагировать.
Сыщик уставился в окно. Мотоцикл с ревом пронесся мимо, слился с потоком машин и исчез. Черный выхлоп автобуса обдал кучку уличных торговцев. Кальвино пытался собрать свои мысли, разбросанные в голове, словно мчащиеся по небу грозовые тучи. «В следующий раз ты побьешь его», – услышал он повторивший эту фразу голос Кико, словно раскат грома вдалеке.
– Ламонт уже проиграл, – сказал Винсент, во рту у него все пересохло. – У него неприятности. Я чувствовал запах страха, когда Чанчай подошел к нему. Рука Ламонта дрожала. Его рука, в которой он держит ракетку, вся дрожала и тряслась, как у проигрывающего с большим счетом и предчувствующего поражение игрока.
Кальвино спал четыре часа, потом вернулся в дом Пратта. В темной гостиной, освещенной мигающим светом телевизионного экрана, полковник смотрел видеофильм «Полуночная жара». Он откинул голову на подушку, сжимая в правой руке «магнум» калибра.357, а в левой – пульт телевизора. Кальвино подошел к бару и налил двойной скотч. Никто из мужчин не произнес ни слова, глядя, как аккуратный Сидни Пуатье идет по экрану с гневным лицом. Кальвино пил свой скотч; нагнувшись вперед и опираясь локтями на колени, он держал в ладонях стакан и смотрел, как Род Стайгер и Сидни Пуатье ссорятся и в гневе кричат друг на друга. Пратт поднял левую руку, вытянул ее вперед к экрану, и ярость и гнев на экране замерли неподвижно. Современная техника позволяла быстро перематывать вперед, назад и останавливать кадр, чтобы рассмотреть персонажей, их действия, последствия их эмоций, приводящих к насилию, разрушению и ненависти. «В реальности все происходит лишь один раз, не бывает перемотки обратно или ускорения вперед, и происходит это так быстро и грязно», – подумал Кальвино.
– Как прошли похороны? – спросил Пратт.
– Там появился Чанчай. – Винсент вручил Пратту выпивку. – Завтра я хочу с ним поговорить.
Полковник смотрел прямо перед собой на экран телевизора.
– Тебе будет трудно это сделать, Вини.
– Не дави на меня, Пратт.
Тот посмотрел на него.
– Ты не слышал?
– О чем не слышал?
– Три-четыре часа назад, на другой стороне реки. Грузовик-пикап поравнялся с автомобилем Чанчая. Несколько мужчин в кузове были вооружены автоматами. Они всадили в его автомобиль сто семнадцать пуль. Чанчай мертв. Водитель мертв. Один из телохранителей в госпитале.
– Бирманские партнеры Нары?
Пратт поставил свой стакан, включил напольную лампу, потом прошел через комнату к письменному столу, отпер выдвижной ящик и достал конверт.
– Как давно ты знаешь?
Кальвино показал ему листы с расписанием теннисного клуба.
– С сегодняшнего утра, – ответил он.
Пратт перелистал списки, потом улыбнулся, нажал кнопку на пульте телевизора, и изображение исчезло. Экран приобрел цвет дыма из крематория. Кальвино открыл конверт, который дал ему полковник. Там были фотографии Нары, тогда молодого офицера рейнджеров, Нары и Ламонта, играющих в сквош, Нары и Даенг на вечеринке и Нары, пожимающего руку Чанчаю в холле частного клуба.
– И Нара предупреждал джао по не выходить за рамки общего бизнеса? – спросил Кальвино, кладя фотографии на стол.
– «Оказывается, что все «вчера» нам сзади освещали путь к могиле», – процитировал Пратт «Макбета»[31].
Винсент мог догадаться об остальном.
– Чанчай использовал проституток из Патпонга, чтобы заманивать в ловушку фарангов. Глупо, нагло и безрассудно. Все это имело место, но было и нечто большее.
– А для чего? Мелочь, которая ничего не значит, – возразил Пратт с легким презрением в голосе. Он скучал по жене и детям. Ему хотелось, чтобы все закончилось: бойня, ужас, постоянный привкус страха и сожаления. Но он понимал, что события лишь набирают скорость и что Кальвино прав насчет поведения Чанчая: бессмысленно, глупо и эгоистично. – «Бежать нельзя, но буду защищаться от облавы»[32], – снова процитировал он.
Они вышли из дома в сад. Пратт стоял на траве со своим «магнумом» в руке. Начался дождливый сезон, и легкий дождик брызгал на его поднятое вверх лицо.
– Ты знаешь, как они работали? – спросил он у Кальвино.
Тот кивнул.
– Это началось вполне невинно. Ламонт был брокером, через которого Бен Хоудли инвестировал в Таиландскую фондовую биржу чужие вклады. Даенг, которая торговала антиквариатом на Сой Ма Ной, их познакомила. Чанчай помогал ввозить наркотики через порт Клонг Той. Нара нуждался в способе отмывать деньги за наркотики, поэтому он заключил сделку с Ламонтом, который проводил их через счет Бена. Хоудли продал крупный пакет до того, как рухнул фондовый рынок. Ламонт и Хоудли, старые школьные приятели, решили забрать эти деньги и бежать. Хоудли передумал. Или, может быть, Ламонт использовал Даенг, чтобы та помогла Хоудли передумать. Сомневаюсь, что он сказал ей правду об их с Хоудли плане.
Это замечание вызвало у Пратта улыбку.
– Иначе Нара убил бы его.
– Вот именно. Но Хоудли слушался ее не больше, чем Ламонта. Даенг пошла к Наре и сказала ему, чтобы он проверил деньги, проходящие через брокерские операции Ламонта. Они втроем разработали совместный план. Хоудли был незначительным игроком на рынке, поэтому Ламонт должен был представить дело так, будто Хоудли в одиночку их предал. Ламонт убедил Нару, что он чист. Они играли в сквош за день до убийства Бена. То же самое относилось к Тик в «Отеле восемьдесят шесть», Вичаю, Леку и Чанчаю. Маленькие люди, которые не понимают правил для маленьких людей. Ты не можешь провалить дело, стать независимым или уйти в сторону.
– Невежество, темное, как ад, – произнес Пратт, капли дождя падали с его носа.
Казалось, он испытывает мучения, как человек, попавший в результате случайного невезения в адские чертоги. Его окружала тишина, которую не могли разрушить звуки его саксофона, да и вообще никакой звук не мог победить выпущенное наружу зло. Кальвино был тронут видом своего неподвижного друга, поднявшего мокрое лицо к небесам.
Этот человек не в силах побороть безумие системы, подумал он. И название этой системы, такое старое, древнее для уха западного человека, – феодализм. Эта разумная система джентльменов-гангстеров и рабов никогда не умирала здесь, скрывалась в ловушках современных зданий и улиц. Только лунатик станет ссориться с хозяином; только глупец не поймет, что вся его жизнь зажата в стальных челюстях смерти. Один шаг не в том направлении, и эти челюсти сомкнутся.
– Я играл в сквош с Ламонтом сегодня утром. Ему очень хочется выйти из игры. И это было до того, как они прикончили Чанчая. Ламонт думает, я знаю, что Бен сделал с деньгами. Четыре миллиона, или больше, американских долларов. Он заинтересовался. После истории с Чанчаем он подпрыгнет. Он слишком близок к гибели. Бирманцы и Нара его уберут. Он умен, он это тоже поймет. Я знаю, что могу перетянуть его на нашу сторону.
Пратт засунул оружие за пояс брюк и зашел на веранду, молча слушая и глядя на дождь, который полил сильнее, стуча по крыше. Кальвино вернулся с бутылкой скотча и наполнил стаканы. Ноги у него болели после игры в сквош.
– Платформа и стрела. Помнишь эту фразу? – спросил он.
Пратт кивнул; он помнил, как читал записи на экране в квартире Бена Хоудли, стоя рядом с Кальвино.
– У меня есть план, Пратт. Тебе нужен Нара? Он твой. Ты хочешь изгнать бирманцев из Клонг Той? Ты это можешь. Все, что мне нужно, это грузовик с платформой, подъемный кран и стадо деревянных бирманских слонов.
– Нара убьет тебя, чтобы доказать свою доблесть.
Кальвино ухмыльнулся.
– Это будет все равно что трахнуть Бетти через стеклянную дверь. Потому что я буду ждать его напротив полицейского управления. Я заказал специальное снаряжение. Знаешь, я заплатил за него своей карточкой «Виза». Таиланд быстро модернизируется, Пратт.
Глава 20
След длиной в тысячу миль
Вывеска над баром «Доставлен мертвым в Бангкок» выглядела как-то иначе в облаках белого пара, поднимавшегося над крышками люков. Лампочка в букве «А», наверное, перегорела, сказал себе Кальвино; это было логичное, рациональное объяснение ее отсутствия в красном свечении оставшихся букв вывески. Винсент заколебался, понимая, что ничто не исчезает без явных причин. Он мог, если бы захотел, найти внутри объяснение исчезновению буквы «А».
Кальвино вошел в бар сквозь столб пара и оказался возле стойки. На ней находилось то, что он принял за большой черный раскрытый зонт. Но когда сыщик подобрался ближе, то услышал звуки, будто кто-то сосал, глотал и лизал и хлопал развернутыми крыльями: огромная летучая мышь перебралась на другое место, стуча острыми когтями по полированной поверхности. Над стойкой бара Кальвино увидел пустую клетку, ее скрипучая дверца громко хлопала о металлические прутья. Летучая мышь вытянула шею и посмотрела на Кальвино. Кровь и жирная плоть покрывала ее пасть. У нее было лицо Ламонта, а ниже лежал труп Чанчая, его плоть была изодрана в клочья и сорвана с костей.
– У меня для тебя есть сделка, – сказала похожая на летучую мышь тварь. – Смотри! – взвизгнула она, отрыгнула пулю и плюнула ею в Кальвино.
Пуля пролетела в дюйме от его головы. Он пригнулся и упал на пол. Стоя на коленях, медленно вытащил револьвер, глядя вверх, на стойку бара. Недостающая красная неоновая буква «А» была прикреплена в середине лба Чанчая.
– Вот за чем ты пришел. Вот она. У меня для тебя есть сделка. Я могу тебе рассказать, что она означает. Поэтому ты и пришел. Ты хочешь знать, – произнесла летучая мышь механическим голосом. – Я тебе намекну. «А» означает арсенал.
Она вырвала из тела Чанчая еще одну пулю и выпустила ее в Кальвино. Та просвистела мимо его уха. Смеющеся лицо Ламонта превратилось в маску с неровными острыми зубами и ввалившимися желтыми глазами.
– Но это еще не все, Вини. Давай попробуем: «А» – означает аскет и Антигона.
Кальвино выстрелил в летучую мышь. Она выплюнула пулю обратно. Пел хор таких же механических голосов, как у твари. Он резко обернулся и увидел, что к нему приближается небольшая плотная группа людей, одетых в лохмотья, у которых отсутствовали некоторые части тела – или были раздроблены, или изувечены; от них пахло огнем и дымом.
– «А» – означает авантюра и аристократия, – произнес Джефф Логан.
– «А» – означает алчность и агрессия, – произнес Вичай.
Красное неоновое «А» на лбу Чанчая засияло ярче.
– «А» – означает амнезия и апоморфин, – произнес Бунма.
– «А» – означает Аполлон и архангел, – произнес Бен Хоудли.
Теперь эта комната была освещена только красным неоновым светом, который все разрастался и пульсировал, как бьющееся сердце, расширяясь и сжимаясь в такт пению голосов.
– «А» – означает антиматерия и аллергия, – произнесла Тик.
– «А» – означает апокалипсис и адвокат, – произнес Лек.
Все было залито сверкающим красным светом, омывающим лица хора. Они придвигались все ближе, окружали его. Он ждал, его руки и ноги не двигались, он пытался поднять голову вверх, чтобы увидеть красное неоновое «А», которое исчезало в небе у него над головой. Он не мог пошевелиться.
– «А» – означает аннигиляция и Армагеддон, – произнесли хором все мертвецы.
…Винсент резко вскочил с кровати, обливаясь потом, с дрожащими руками. Кико, положив голову на подушку, смотрела, как он встал с постели, вытерся полотенцем и подошел к окну. Он казался маленьким и одиноким в своей наготе. Темнота уже почти исчезла. Второй раз ночные кошмары заставили его вскочить с кровати и искать подтверждения, что мертвецы существуют только в мире его снов. Но он увидел только первый свет раннего рассвета, встающего за окном спальни.
Закон Кальвино для профессиональных киллеров гласил: подобно метеоритам, они оставляют след длиной в тысячу миль. Это впечатляет, пока не сравнишь с размерами вселенной. Метеориту легко исчезнуть на огромном пространстве космоса, и то же применимо к хитроумному, с хорошими связями, организованному криминальному предприятию. Винсенту уже попадался раньше тип Ламонта. Ничего особенного, не считая преувеличенного чувства собственной исключительности. Его связи с Чанчаем и Нарой, местными, которые держатся особняком, – вот что было необычным. Каким-то образом ему удалось подключиться к операции бирманцев по контрабанде наркотиков и остаться в живых. Он играл жизнью, как играл в сквош – жестко и быстро и с явным намерением всегда выигрывать. Английское самомнение, которое некогда создало империю. Его след длиной в тысячу миль дугой пересекал небо, только Кальвино не замечал его до той ночи, когда сгорела «Африканская Королева».
Филип Ламонт выбился из китайской брокерской фирмы на Силом-роуд. Его титул был скромным: аналитик. В Бангкоке брокеры-фаранги зарабатывали много денег, жили в дорогих апартаментах, имели машины с шоферами, и у них в раздевалке было полно женщин. Было 9.15 утра, когда Кальвино поднялся в лифте на восьмой этаж дома Ламонта, постмодернистской обувной коробки, поставленной на торец и оснащенной затемненными окнами, похожими на темные очки байкеров. Он вошел в главный офис в конце коридора. Брокеры в белых сорочках, узких галстуках, темных брюках и начищенных узких туфлях пробегали мимо него. Они носили пластиковые карточки с именами. Здесь царила атмосфера командного центра, подвергшегося атаке. Стресс звучал в их голосах и резких командах.
Секретарь приемной посмотрел на визитную карточку Кальвино, потом позвонил Ламонту. Через несколько минут вышла его ассистентка и поздоровалась с Винсентом. Это была молодая китаянка в туфлях на высоких каблуках, узкой юбке и шелковой блузке. Волосы ее были стянуты в пучок на затылке, из середины которого торчал синий гребень с белыми орхидеями, похожий на украшение на свадебном торте. Под мышкой она держала несколько офисных папок. Ассистентка смерила Кальвино взглядом, в котором смешалось изумление и пренебрежение, пытаясь понять, как ему удалось договориться о встрече с мистером Ламонтом. Судя по деловитому выражению ее лица, она прикинула, что он не слишком важная и влиятельная персона, иначе Ламонт вышел бы к нему сам. Она слегка, нехотя улыбнулась ему и жестом пригласила следовать за ней.
Они миновали торговый зал, и ассистентка оставила в одном из офисов свои папки. Шум стоял, как в букмекерской конторе, такой, в которой когда-то работал его дядя возле Канал-стрит. Ряды брокеров говорили по многочисленным телефонам за большим стеклянным окном. Соединенные друг с другом столы были завалены бумагами, часть бумаг устилала пол. Ниже брокеров около сотни хорошо одетых тайцев китайского происхождения, вооруженные пейджерами и мобильными телефонами, наблюдали, как четверо или пятеро парней в темных слаксах и белых рубашках орудовали маркерами и тряпками, выписывая и стирая цифры заявок, предложений и продаж для компаний «Сити Семент», «Бангкок Бэнк», «Нава» «Стар Блок» и десятков других акций на белых досках, занимающих три стены. Инвесторы – состоятельные китайские домохозяйки в шелковых блузках с бриллиантовыми серьгами в ушах – пили чай и сидели со своими бланками купли-продажи, обменивались сплетнями и вручали бланки посыльным, которые передавали эти распоряжения через стеклянное окно. Спрос вырос на двадцать пунктов.
У Ламонта был личный кабинет над торговым залом с двумя компьютерными экранами, телевизором и четырьмя телефонами. Он склонился над круглым столом, листая номер «Эйжн Уолл-стрит джорнал». Сбоку лежал экземпляр местной газеты с фотографией мертвого Чанчая на заднем сиденье своего автомобиля на первой странице. Его голова была повернута под странным углом; лицо, лежащее на плече, окровавлено; распухшие губы слегка приоткрыты, обнажая сломанные желтые зубы.
К каждому уху Ламонта была присоединена трубка мобильного телефона. Он диктовал данные по электрической компании в одну трубку, а данные по продовольственной компании – в другую. Прервав разговоры, Филип жестом пригласил Винсента войти в офис и сесть в мягкое кожаное вращающееся кресло, из которого, как из ложи, открывался вид на столпотворение внизу. Кальвино взял газету со стола Ламонта и подошел к окну. В статье говорилось, что в автомобиль попали 117 пуль. И уже по всему городу люди покупали лотерейные билеты с номером 117, номером машины Чанчая, датой дня рождения Чанчая – ему был пятьдесят один год – и различными комбинациями этих цифр. Это было традицией, такой же, как приносить пожертвования в дома духов.
Изолированный в помещении за огромным односторонним стеклом, Кальвино наблюдал за происходящим в зале. Он понимал, что люди будут так же покупать и продавать акции, руководствуясь созвездием цифр, связанных с гибелью Чанчая. Офис Ламонта был звуконепроницаемым, прохладным и комфортабельным. Винсент изменил свое мнение. Дом биржи – это не букмекерская контора дядюшки Вито в Маленькой Италии; это VIP-зал, устроенный по образцу казино Лас-Вегаса. Нечто вроде утробы, где появлялись на свет планы, зарождалась прибыль, ставились на кон состояния и срезались углы. Место, где Нара мог взять грязные деньги и сделать их пусть не обязательно чистыми, но безопасными для использования.
Происходящее в торговом зале напоминало цирковое представление, конные бега или нечто более существенное и фундаментальное, возможно, здесь проявлялся менталитет Филипа Ламонта «девять-ноль». Это была ярмарка, где делали ставки и старались одолеть соседа, где сотня людей была втиснута в помещение размером с корт для сквоша.
– Что вы думаете о нашей маленькой конторе? – спросил Ламонт, кладя телефоны.
– Хорошее помещение для того, чтобы сломать дорогую ракетку, – ответил Кальвино.
Филип рассмеялся.
– Хорошее чувство юмора для янки. Акции выросли на двадцать пунктов. Деньги, деньги, деньги. На Таиландской фондовой бирже несколько месяцев дела шли вяло. А теперь все опять завертелось. Жаль, что Бен не дожил до этого. – Он помолчал, лицо его стало задумчивым. – Он гораздо лучше разбирался в компьютерах, чем в том, как работают рынки.
– Или в друзьях, если уж на то пошло, – прибавил Кальвино.
Ламонт поднял взгляд от кофейной чашки и улыбнулся.
– В каком-то смысле это правда. Но почему бы нам не перейти к делу, как говорят у вас в Нью-Йорке? Если вы хотите действительно говорить о деле.
Винсент положил газету перед Ламонтом.
– Неприятная картина, – сказал он.
Секретарша, согнувшись в поклоне, словно просительница, приблизилась к Ламонту, будто тот был священником, готовым положить ей на язык тело христово. Ставя чашку кофе перед Кальвино, она отвела глаза в сторону.
Ламонт смотрел на снимок места гибели, барабаня пальцами по стеклянному столу.
– Он был неосторожным человеком.
– Что он сказал вам на похоронах Бена?
Филип усмехнулся, переворачивая газету и открывая деловую страницу.
– Он сказал, что могут возникнуть неприятности. Неосторожный, да. Но тем не менее оказался пророком.
– Я думаю, он сказал вам, что слышал, будто Нара желает вашей смерти. И я думаю, что вы платили Чанчаю именно за подобную информацию. И я думаю, это была часть сделки, которую вы заключили в «Африканской Королеве».
– Вы много думаете, мистер Кальвино. Тайцы говорят, что думать слишком много вредно. Для здоровья.
Винсент пожал плечами и устало наклонился, чтобы размешать сахар в чашке с черным кофе.
– Многие вещи вредны для здоровья. Выпивка, загрязнение воздуха на Сукхумвит, киллеры Клонг Той, девушки из бара и бирманская контрабанда наркотиков. После всего этого в список можно внести привычку думать.
– Ладно, хватит. Один вопрос. Что произошло с деньгами? – спросил Ламонт.
Это был вопрос, которого Кальвино ожидал от брокера.
– Бен летал в Чанг Май. Он заказал у местного ремесленника трех восьмифутовых слонов. Консультировался и с астрологами, и с брокерами. Он искренне верил в рынок в этом мире и в следующем. Он был натуралистом, который стал фундаменталистом мира духов. Бен договорился о доставке слонов в натуральную величину в Эраван.
Ламонт кивал, пока Кальвино говорил. Характеристика Бена явно казалась ему правдоподобной. Однако сам Винсент верил в нее только наполовину.
– Кто ему помогал? – быстро спросил Ламонт. Его реакция была мгновенной; Бен не смог бы провернуть аферу самостоятельно. У Кальвино было ощущение, что он пытается найти ответ на вопрос о 64 000 долларов, но это ему никак не удается.
– У меня нет прямой связи с миром духов, поэтому я не могу дать вам имя или адрес.
– Бен слетел с катушек или зарылся в землю, как червяк. Он был совершенно ненормальный. Даже в школе он играл с бабочками, червяками, жуками. Он был сумасшедшим тогда, и время его не излечило.
Ламонт заводил сам себя, как делают люди, когда понимают, что то, что они искали, все время было у них под носом. Рациональным объяснением было иррациональное поведение. Бен действовал под влиянием странного очарования другим миром, миром духов. Как и идеи многих людей, идеи Бена считали глупыми и безумными, и Ламонт одним из первых отвергал их. Кальвино представлял себе, как он называет Бена глупцом, бросает ему вызов, он делал это всегда, еще со школьных времен. Ламонт полагал, что все на свете руководствуются его мотивами. Он считал, что Бен действовал преднамеренно, из жадности, чтобы забрать себе всю прибыль. Более вероятно, думал Кальвино, что Бен действовал так просто для того, чтобы показать своему старому соученику, что он не глупец и может победить его в его собственной игре.
– Слоны обошлись ему примерно в двадцать пять тысяч долларов.
– Черт, – сказал Ламонт и стукнул кулаком по столу. – Он выбросил деньги на ветер.
– Это еще не всё. Бен нанял десятиколесный грузовик с платформой, чтобы отвезти весящих каждый по тонне слонов из Чанг Май в Бангкок и доставить их в святилище Эраван. Я поговорил с резчиком по дереву в Чанг Май. Он рассказал мне, что Бен попросил сделать полость в животе у каждого слона, потайной люк. При помощи ручного сканера я обнаружил внутри слонов, как мне кажется, большую сумму наличных.
Ламонт ничего не ответил. Он играл ручкой и невидящими глазами смотрел через окно VIP-помещения на торговый зал. Он представлял себе деревянных слонов, и его душила ярость. Бен выставил его глупцом.
– Маленький говнюк, – произнес он тихо и гневно.
– Он вас поимел, – продолжал Кальвино. – Он в конце концов обошел Дебила. Эраван находится прямо напротив полицейского управления. Ваш друг Нара много месяцев смотрел из своего окна на слонов – и не видел их.
– Почему вы пришли ко мне? Почему не действовали сами?
– Потому что Нара или бирманцы меня прикончили бы, – ответил Кальвино. – А без нужных связей никто не может вывезти такое количество денег из страны. Думаю, вы знаете китайцев, которые проводят такие операции. Поэтому сделка с вами обеспечит мне хотя бы часть этих денег. Иначе я не получу ничего, – ответил Кальвино.
– И вы доверяете мне заботу о том, чтобы вы получили свои сорок процентов?
– Мои пятьдесят процентов. Кроме того, я принял некоторые меры предосторожности. – Винсент бросил на стол Ламонта конверт.
Тот поджал губы.
– Я не люблю сюрпризов.
– Я тоже не люблю. Откройте конверт, – сказал Кальвино.
Ламонт разрезал конверт по краю и достал оттуда отпечатанный на глянцевой бумаге снимок размером восемь на десять дюймов. Вид у Филипа в тот момент был более безрадостным, чем у любого приговоренного к пытке. Мужество покинуло его, и к горлу подступила горечь. Наконец он поднял взгляд на сыщика, который внезапно показался ему гораздо более массивным и сильным, чем за мгновение до этого.
– Регистрационный номер соответствует фургону, который убирает трупы в городе. Разумеется, негатив находится в надежных руках. Несколько отпечатков были отправлены в соответствующие места с распоряжением хранить их одну неделю, и если я не перезвоню, конверты будут открыты. И имя Ламонт появится в компьютерах Интерпола в качестве разыскиваемого по делу об убийстве. Но, конечно, до этого не дойдет.
Филип смотрел в окно, наблюдая за происходящим в зале. Затем отвернулся от окна.
– Ладно, по рукам.
– Говорят, одна фотография стоит десяти тысяч слов, – сказал Кальвино. – Красота этой фотографии в том, что эта история стоит два миллиона долларов.
Манеры Ламонта стали более почтительными.
– Как вы сказали вчера вечером, инвестиционный клуб был отвлекающим маневром. Пока Бен не стал принимать себя настолько всерьез, – сказал он.
Кальвино кивнул, глядя на инвесторов, которые сновали по торговому залу. Жадность заставляла людей потеть и щурить глаза.
– Вы фабриковали бухгалтерские книги, – сказал он. – Как я и говорил вчера вечером. Вот почему вы занервничали. Вам следовало уже давно быть в Лондоне. Рано или поздно аудиторы заглянут в эти книги. И есть еще Нара, который ждет своих денег. А тайцы очень не любят, когда их обманывает фаранг.
Кальвино бросил на стол два авиабилета первого класса.
– Мы летим на «Бритиш Эруэйз» в эту пятницу, беспосадочный рейс из Бангкока в Лондон.
Ламонт открыл обложку билета, прочел свое имя и кивнул:
– Вы подумали обо всем. Когда мы идем в Эраван?
Винсент взглянул на часы. Они остановились в два часа ночи. На мгновение перед его глазами промелькнул сон в баре «Доставлен мертвым в Бангкок», и он вспомнил тварь, похожую на летучую мышь с лицом Ламонта, плюющуюся пулями, вырванными из тела Чанчая. Филип ждал.
– Да, время?
– Встречаемся в два часа ночи, – сказал Кальвино; картинка исчезла так же быстро, как появилась. – Подъемный кран и грузовик прибудут к этому часу. Вы найдете нам китайского джентльмена, который возьмется перевезти тяжелый груз наличных денег.
– Вы слишком быстро двигаетесь, мистер Кальвино.
– По-моему, вы сказали, что сквош – быстрая игра.
– Это правда.
– А жизнь еще быстрее. И я подозреваю, есть и другие участники, о которых вы мне не сказали. Так зачем давать им время среагировать? Если я разгадал аферу Бена, сколько времени потребуется Наре, чтобы сделать то же самое?
Винсент протянул руку и взял билеты на самолет. Затем встал с кресла и сунул их в карман пиджака.
– Я думал, что один билет для меня, – произнес Ламонт, в его голосе послышались недовольные нотки.
– Так и есть. Возможно, вы не придете или передумаете и заберете себе билет. Поэтому я придержу их до пятницы, – ответил Кальвино.
– В два часа? – спросил Ламонт.
Винсент обернулся, стоя у двери.
– В Эраване в это время спят.
– Я бы ни за что на свете не пропустил такое, – сказал Ламонт.
Сыщик снял руку с ручки двери.
– Еще одно. Чья была идея сделать этот снимок?
Филип начал рвать фотографию на мелкие кусочки.
– Полковника Нары. Это было доказательство доброй воли.