Сантрелья Вепрецкая Тамара
— Разве вы не читали документ раньше? — удивились мы.
— Читал, конечно. Но, во-первых, давно, а во-вторых, читал просто как семейную реликвию, которая переходит из поколения в поколение. Теперь же я читал ее с пристрастием, изучая ее, пытаясь извлечь из нее информацию. Я сразу же наткнулся на слова о двоих, счастливых в своем воссоединении, помните?
— Да-да, теперь припоминаю. А ведь когда я читала, я не обратила на это никакого внимания.
— А я всегда воспринимал это как какую-то фантазию автора, теперь же фантазия обретала особый смысл и даже имена. Тем более, что дальше Святогор рассказывает, как вы вместе спасали какую-то святыню, как он простился с вами, помните?
— Я не дочитала рукопись, — призналась я. — Неужели это все описано там? А имена тоже есть?
— Описательно.
— Что значит описательно? — заинтересовался Коля.
— Этот Святогор пишет, что у его далеких друзей имена святые: у брата — имя Чудотворца, а у сестры — имя мудрой княгини Ольги, данное ей при крещении /*Княгиня Ольга (годы правления 945–964) — по традиции, первая русская правительница, принявшая христианство примерно в 955–957 г. При крещении ей было дано имя Елена/, — ответил Владимир.
Я заволновалась. Надо бы почитать рукопись: пишет ли Святогор о нашей любви, да и любил ли он меня. Теперь, далеко от него, расставшись с ним навсегда, я усомнилась в его чувствах. Он ушел бы со мной, если бы любил меня, — рассуждала я. Рахманов отвлек меня от моих мыслей:
— Когда я перечитал документ, я понял, где вы, и еще я узнал, что вы вернетесь. Однако подробностей того, как и когда это произойдет, ваш друг и мой предок не сообщает. Я решил связаться с вашими родными, чтобы они узнали, что с вами все в порядке. И позвонил вам домой, Елена Андреевна…
— Просто Лена, — улыбнулась я.
— Лена, ваша подруга Ольга еще раз подтвердила мне, что вы пропали, и дала телефон ваших родителей. И ваша мама мне сразу поверила. Казалось, она лишь ждала подтверждения своим надеждам, какими бы невероятными они ни были. Воистину, материнское сердце — вещун.
— Как же мы обрадовались, когда Владимир позвонил нам, — подхватила Анхелес. — Людмила дала наш телефон Владимиру, мы сообщили Росалесам. А Андрес отсюда из Мадрида помог Владимиру с визой и билетами.
— А Игорь разве не мог в Москве помочь вам выехать, как он помог мне? — с негодованием спросила я Рахманова. — Неужели необходима была поддержка Андрея?
Владимир ничего не сказал, ответил Доброхотов:
— Это было несложно и никакого беспокойства от меня не требовало. Что же касается Игоря, то он был возмущен, что мы подняли ажиотаж вокруг какого-то сумасшедшего бреда. Я не удивлюсь, если он и сейчас не поверит, что вы все же вернулись.
— Может, он не хочет нашего возвращения? — хихикнула я.
— Ну, зачем ты так? — одернул меня Николай. — Согласитесь, не всякий способен поверить в возможность попасть в прошлое, для этого необходим особый склад ума. Честно говоря, я думаю, и все вы до конца все же не верите нам. Но надеюсь, у нас есть что-то такое, что все же убедит вас, что мы правы.
— Ты нашел Тартесс? — оживился Росалес.
— Не спеши, — рассмеялся брат. — Тартесс будем искать вместе. Как там Мигель Альварес еще не разочаровался в своей мечте?
— Нет, этот молодой человек еще всем нам даст фору! — воскликнул Росалес. — Кстати, именно он предположил, что стрелка является входом либо в другое время, либо в другое измерение. А разгадал действие стрелки все же Владимир.
— Каким образом? — поинтересовался Коля.
— Владимир, расскажите, как вы открыли действие "временных врат", дырки, как сказала моя мама, — попросила я.
— Да что рассказывать? — отнекивался Рахманов. — Просто я стал экспериментировать со стрелкой, оставлял на ней предметы. И однажды моя кепка, которую я положил на стрелку, исчезла, словно растворилась прямо на глазах. А часа через два она вернулась обратно, сохранив и свой внешний вид и свое местоположение. Это было в пятницу. И я упорно всю неделю экспериментировал со стрелкой. Она появлялась в те же часы, но не действовала. Однажды я опоздал и лишь к четырем часам попал в подземелье. Зато в пять я был вознагражден.
Он перевел дух.
— Каким же образом? — поторопил Николай.
— В пять часов передо мной возник кубок, — выпалил Владимир.
— Кубок? — ахнула я.
В ту минуту Святогор и его далекий потомок были невероятно близки друг к другу: стоило лишь протянуть руки сквозь толщу веков!
— Кубок был явно старинный. Я оставил его на месте, — продолжал Рахманов. — Это опять была пятница. А на неделе я привез сеньора Росалеса, и, изучив кубок, он подтвердил мое предположение о древности кубка.
— Тому кубку примерно тысяча лет, — согласился Росалес.
— Кубок возник ниоткуда, прямо на глазах выплыл из небытия, — волновался Владимир. — Мы тем самым убедились, что стрелка — окно в прошлое. Посоветовавшись, мы решили оставить кубок на месте, полагая, что вы таким образом ищите выход из прошлого.
— И вы не ошиблись! — вскричала я. — Как вы были правы! А еще в ту минуту, когда кубок появился перед вами, "выплыл из небытия", как вы говорите, вы были настолько близко от…
Голос у меня сорвался.
— Простите, мне немного душно, и голова закружилась, — извинилась я и встала.
Марта Росалес проводила меня на балкон. Я жадно вдыхала осеннюю ночную прохладу, изо всех сил стараясь успокоиться. Вглядываясь в огни современного мегаполиса, я мысленно заверяла себя, что не ошиблась, вернувшись сюда. Да, это мой мир, и здесь моя жизнь, но все же часть меня, маленькая частичка, величиной с мое сердце, отстала, заблудилась, задержавшись где-то в самом начале второго тысячелетия.
На балкон я выскочила в легком свитере, который нашла среди своих вещей, хранившихся у Росалесов в моей же сумке. Я ощутила, как постепенно холод пробирается во все уголки моего существа. Но уходить мне не хотелось. Здесь, одна, я могла думать о Святогоре. И слегка поеживаясь, я упорно стояла на балконе. Неожиданно кто-то накинул на плечи мне куртку.
— Спасибо, — пробормотала я, и, обернувшись, встретилась взглядом с Рахмановым.
— Владимир Сергеевич?! — удивленно воскликнула я.
— Просто Володя, — поправил он, мягко улыбнувшись. — Вы, наверное, замерзли и устали. Простите, что помешал. — Он шагнул было в комнату.
— Подождите, — остановила его я. — Володя, когда вы разгадали стрелку?
— Уже больше месяца назад.
— Вы не пробовали перебраться к нам?
— Нет, — засмеялся он, — наверное, я не готов был пожертвовать собой, я сомневался, имеет ли моя жертва смысл. Когда кубок опять вернулся, я подумал, что, возможно, вы в отъезде или еще не поняли, что стрелка действует раз в неделю. Впрочем, еще я думал, что действие стрелки раз в неделю в двадцатом веке, в одиннадцатом — могло оказаться каждый день или раз в месяц.
— Вы всегда приходили один? — спросила я.
— На самом деле, мало кто верил до конца в эту версию, — признался Рахманов. — В это ведь трудно поверить. Целиком рукопись читал и перечитывал только я. Но друзья всегда по первому требованию оказывали мне необходимую помощь.
— Записку написали вы?
— Какую записку? Ах, да. Конечно, я. Когда кубок появился с цветком, я понял, что кто-то, подобно мне, наблюдает за ним. Мне хотелось верить, что это были вы или Святогор. Поэтому я написал записку на двух языках.
— Но не подписали ее?
— Я не был уверен, что вы вспомните, кто я, после стольких переживаний и приключений, — усмехнулся он. — Да это и не имело такого уж значения.
— Володя, вы хорошо знаете испанский, — сказала я. — Ваша работа как-то связана с языком?
— Нет-нет. Я считал своим долгом выучить испанский и арабский, если мой далекий предок, завещавший нам рукопись, говорил именно на этих языках. Мой сын Алексей также изучает эти языки.
— Ну, сейчас это уже немного не те языки, — напомнила я, — хотя нам при необходимости пришлось быстро научиться понимать и такой диалект.
— Вы мужественный человек! — он сказал это как-то просто и искренне.
— Что вы! — смутилась я.
Знал бы он, как тревожно у меня на душе, насколько не радовало меня все вокруг! Мне вдруг захотелось поделиться с ним своими горестями — так легко с ним было общаться.
— Пойдемте, я немного замерзла, — удержала я себя от глупого порыва.
Мы вернулись в комнату.
— Владимир, и все же вы не объяснили, почему именно сегодня вы с Молиносами встречали нас? — спросил Николай.
— Именно сегодня? — удивился Рахманов. — Да что вы! После того, как кубок вернулся без моей записки, я сообщил Молиносам в Кадис.
— И мы тут же приехали, — добавил Карлос.
— Мы встречали вас и в прошлую пятницу, — улыбнулся Рахманов. — Честно говоря, когда ровно в пять часов вы не появились, мы подумали, что и сегодня вы еще не вернетесь.
— Мы чуть не опоздали. У меня отстали часы, — я взглянула на часы. — Кстати, они и сейчас показывают четыре часа. Они остановились.
— Причем остановились еще в одиннадцатом веке! — вскричал Росалес. — Это же прекрасно!
Все рассмеялись.
— Археологи — немного сумасшедший народ, — покачала головой Марта, с улыбкой глядя на мужа.
— Историки тоже, — сказала я.
— Дипломаты тоже хотели бы примазаться к этой полоумной компании, но увы! — статус не позволяет, — хмыкнул Доброхотов. — И вот как самый разумный в этом обществе позволю себе заметить, что все устали, особенно наши путешественники во времени. Да и завтра надо решить множество вопросов. Пойдем, Володя. — Он поднялся.
— Да-да, отдыхайте, отсыпайтесь, — откланялся Рахманов и ушел вместе с Андреем.
Мне стало совсем грустно.
Глава сорок шестая БЫЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ
Тоска о несбыточном, о непонятном,
О том, что исчезло, да вряд ли и было…
Хуан Рамон Хименес
Росалесы разместили нас с братом в разных комнатах, и я не чаяла остаться одна. Образ Святогора стоял перед моим взором и казался настолько осязаемым, что я мечтала ухватиться скорее за ту ниточку, которая, единственная, связывала меня с ним, и о которой напомнил мне его доброжелательный и не менее благородный, чем он сам, потомок. Рукопись! Я сомневалась в ее целости и сохранности, ведь я не видела текст после того, что с ней происходило в прошлом. Но все же я предвкушала ее чтение и, как можно, скорее. Мое одиночество прервал стук в дверь, и я с досадой спросила:
— Кто там?
— Я.
Неожиданно я обрадовалась брату.
— Извини, что я не даю тебе отдыхать, — просунулся Коля в мою комнату.
— Заходи. Я еще не сплю.
— Как ты, Аленушка?
— Спасибо, Коленька. Я в порядке, — грустно улыбнулась я.
— В каком ты порядке, я вижу, не слепой, — усмехнулся Коля. — Но я заглянул не для того, чтобы бередить тебе душу или давать дурацкие советы.
— Может, как раз твоих дурацких советов мне сейчас и не достает? — пошутила я.
— Не дождесся. Я пришел как раз за твоим советом.
Я вопросительно посмотрела на него. Похоже, он волновался.
— Ты считаешь, что нам реально завтра вылететь в Москву?
— Честно говоря, не знаю, — призналась я. — Я понимаю, что тебе не терпится обнять Люду, потискать Саньку. Мне тоже ужасно хочется повидаться с родителями. Но очень может быть, что завтра мы все еще не улетим. Билетов же пока нет. Насколько я поняла из рассказа наших друзей, сегодня нас встретили случайно, хотя и давно готовились к нашему возвращению.
— Да-да, значит, по-твоему, завтра мы, скорее всего, не уедем в Москву?
— Думаю, нет, а что?
Коля замялся, опустил голову и молчал. Потом встал, прошелся по комнате, снова сел. Что-то мучило его. Но я, ослепленная своей драмой, не могла никак взять в толк, чем он озабочен.
— Аленушка, милая моя, добрая, самоотверженная сестра, — начал он с грустной нежностью в голосе. — Только ты способна понять меня. Я раздваиваюсь. Я жутко раздваиваюсь!
— Как это?
— Я два месяца не видел Люду, три месяца не был дома, не видел сына и родителей. Я всей душой рвусь к ним!
— Ну, так мы скоро вернемся. Все уже позади, — все еще недоумевала я.
— Но я не могу сейчас, особенно сейчас, уехать отсюда! Неужели ты не понимаешь? Аленка, я же стою сейчас перед осуществлением мечты всей моей жизни!
— Тартесс, — выдохнула я, и почему-то мне захотелось выругаться.
— Нельзя мне уезжать, пока я не удостоверюсь, что святыня на месте, что с ней все в порядке. Как ты думаешь, может быть, нам отложить отъезд, хотя бы на пару дней? А завтра или послезавтра мы бы еще раз съездили в Сантрелью?
— Лучше через неделю, — пробормотала я, невесело усмехнувшись.
— Почему через неделю?
— Это будет пятница, и я…
— Ты что задумала? — вскричал он.
Похоже, мои слова несколько отрезвили его. Он сказал:
— Нет, тебя пора увозить отсюда немедленно!
— Значит, ты считаешь, что я правильно поступила, вернувшись в свое время? — выпалила я вдруг.
— Этого я не говорил. Но ты уже вернулась. И теперь не стоит менять свое решение. Поздно.
— Я знаю, — пролепетала я и, подумав, произнесла уже громче:
— В таком случае, вот тебе и мой совет. Сейчас тебе надо возвратиться домой. Завтра ты встретишься с археологами и обсудишь перспективы вашей совместной работы. В Москве ты официально оформишь свою поездку как командировку.
— Но я должен убедиться, по крайней мере, что она там! — в отчаянии возразил он.
— Но ты сам сказал, что если она там, она — там, а если нет, то…
— Но я уже выдал ее местонахождение…
— Молиносам? Рахманову? — расхохоталась я. — Они, по-твоему, побегут завтра ковырять стены подземелья, или пол, или потолок? И потом, брат, тебе, что, нужна слава?
— Да при чем тут слава? — отмахнулся Коля. — Мне нужно самому вскрыть святилище, и самому найти там святыню, и самому начать работу по ее расшифровке. Это мне просто необходимо для себя, как воздух! И еще я, видимо, несу за нее ответственность перед лицом тысячелетия.
— Да, я понимаю тебя, — сказала я.
— Спасибо.
— Но все равно сначала надо возвратиться в Москву, — произнесла я с мягкой настойчивостью.
— Наверное, ты права, — смирился он. — Извини, что отвлек. Отдыхай.
И я осталась одна. Несколько минут переживала я разговор с братом. Я и понимала его, и осуждала. С детства наблюдая его увлечение Тартессом, я осознавала, что он стоял сейчас на пороге нового этапа своей жизни, который, возможно, приведет его к научному открытию и к осуществлению своих детских устремлений. Однако, жена и родители два месяца оплакивали его как пропавшего без вести, то отчаиваясь, то обретая надежду. Мечта в такой ситуации могла немного подождать! Отношения с близкими все же были превыше всего!
Придя к такому выводу, я бросилась к своему рюкзаку, свидетелю моих приключений в одиннадцатом веке. Рукопись являлась для меня теперь не просто древним документом. Она стала для меня посланием от любимого.
Манускрипт оказался на месте, но я все же опасалась, что что-нибудь мне еще не позволено знать. Дрожащими от волнения руками я начала листать его. Текст четкими печатными буквами чернел на белоснежных страницах. Я пробегала глазами то, что мне уже известно. Подробнее я буду читать и неоднократно перечитывать его потом. Сейчас мне необходимо знать, что со Святогором, как он, чем занимается после моего ухода. Ага, вот оно!
"Врата времени имели силу, подтверждая могущество Всевышнего и узость взгляда нашего на вещи в этом мире. И покинули меня друзья мои, пришедшие в наше столетие из будущего столь далекого, что воображение человека, устремленного в грядущее, охватить его неспособно. Друзья, мои спутники надежные и верные в уже описанном мною путешествии, полном опасностей, прошли сквозь врата загадочные в свой мир. Мне же остались лишь воспоминания.
И я вдруг остро ощутил тоску по стране своей, далекой и холодной. И не однажды я подумывал о возвращении домой. Теперь же родичи мои из будущего, меня покинули, я ощутил, что надобно мне отыскать пути на землю родную, с детства оплакиваемую. Тогда я ближе окажусь к друзьям моим не во времени, так в пространстве.
Впрочем я службу продолжал у дона Ордоньо. А в арабском халифате война братоубийственная полыхала с неослабевающей силою. Возвращались и вновь направлялись на бойню эту небольшие отряды христианские. И господин мой предложил мне к арабам отправиться, коли будет таковое мое желание. Причем заметил он участливо, что оставляет за мной право выбора стороны, ибо свободен я в действиях своих. Ответствовал я, что в сей войне нет интересов моих. И противится сердце мое и не может принять ни одну сторону, ибо разрушается на глазах могущество просвещенного общества арабского, и чья-то жажда бессмысленная единоличной власти приводит к гибели людей ни в чем не повинных.
Развязанная Мохаммедом Аль-Махди война арабов с арабами, мусульман с мусульманами, все больше запутывалась, вовлекая в круговорот этот смертоносный все растущее число людей — и жертв невинных, и иноверцев и чужеземцев, алчущих добычи и разбоя. Бежал Мохаммед Второй из Кордовы, войсками Сулеймана захваченной, и призвал на помощь каталонцев и сакалибов. И одержал с ними ряд побед над берберами и христианами Сулеймана, и в Кордову вновь вошел победителем, и халифом вновь себя провозгласил. И вспомнил я тогда слова пророческие Гайлана, моего учителя.
Но не снесли берберы, воинственные и кровожадные, поражения своего, напали внезапно на отряд каталонцев, и в яростной схватке разбили его наголо. Отказались от борьбы неправедной каталонцы недоумевающие и покинули Кордову многострадальную, оставив ее беззащитною.
Однако, Аль-Махди, ослепленный самовластием, самоуверенно пытался построить оборону перед неминуемым берберов наступлением. Но вожди сакалибов предали узурпатора, и отыскав в темнице Хишама, единственного Омейяда законного, в Мадинат Аль-Сахру его доставили. И вновь возвели на престол халифа моего непутевого. И казни подвергли узурпатора. Питал надежду я, что отныне в халифате все стороны утихомирятся, ибо возвратился на престол правитель законный. Остановиться же никто не мог иль не желал. И в этой бойне продолжительной сами арабы оказались оттесненными. И сакалибы, и отряды христианские пользовались среди мусульман раздорами. Берберы же особенно бесчинствовали, учиняя грабежи и погромы. И погиб в нечестивом том водовороте город-дворец Мадинат Аль-Сахра, бывший домом мне многие годы. Пал дворец, разграбленный, униженный, растоптанный, сожженный, в крови потопленный. И осталась лишь легенда о величии халифата Кордовского, о могуществе и культуре его халифов, о веротерпимости и открытости арабов.
Сердце мое кровью обливалось, когда о судьбах размышлял людских. Всей душою рвался я на родину. Давно уж принял я решение в дорогу дальнюю отправиться. Уйти рассчитывал тайно, никого не оповещая. Но как-то обратился ко мне дон Ордоньо с разговором, необычным и волнующим, врасплох меня заставшим. Напомнил мне господин мой, как года три тому назад при обстоятельствах невероятных пообещал он даровать мне титул рыцарский. Удивление выразил сеньор мой, что до сих пор я не обмолвился ни словом о том его обещании. Отвечал я, что нимало титул сей не изменит к службе моего прилежания, что он был когда-то нужен мне по очень личным обстоятельствам, теперь уже ушедшим в прошлое. Об этом помнил господин мой, без сомнения. И высказал большое чаянье, что ушло то время безвозвратно и ни следа в моей душе не оставило. От ответа уклонился я. Господин же мой торжественно предложил мне руку Беренгарии.
Эта девочка была мне не чужой. С детства языкам, наукам обучал. Не посмел бы обмануть беспечно ее чаяний. И всем сердцем я любил ее как учитель, как наставник, старший друг ее. Но любови той, какую должно супругу к женщине испытывать, в своем я сердце не отыскивал. И не найдя другого выхода, признался дерзко я хозяину, открыл ему свое намерение вернуться в сторону родимую. Впервые я во всех подробностях поведал господину своему историю жизни моей подлинную. Признался, что здесь на чужбине я ни арабом, ни кастильцем не стал, а на родине моей я был бы русич, и им в душе все годы я считал себя. И что особо ясно осознал я то, когда в замок приходили чужестранцы, таинственные гости наши, русичи по крови.
Долго размышлял дон Ордоньо над моими признаньями — и ругал меня, и проклинал меня, и журил меня, и жалел меня. То смеялся надо мной как над малым дитем, то грозился в темницу заточить меня, то кричал, что отправит на войну меня, то пытался уломать меня уговорами и посулами. Призывал на помощь сына дона Альфонсо, и гнев божий обещал обрушить на меня чрез молитвы падре Эстебана. Непреклонен я остался и промолвил лишь, что на все есть воля Божия. Наконец, он дал свое согласие, и уход мой торжественно отмечен был, и пред тем, как я покинул Аструм-Санктум, посвятил он все же меня в рыцари.
Со слезами благодарности простился я со всеми замка обитателями. Передал я некоторые книги ценные из библиотеки моей дону Ордоньо в дар и по книге его детям подарил. Самые же дорогие сердцу фолианты мои я с вещами упаковал. Взял с собою я труды древних философов, книги по медицине и астрономии, поэзию арабскую, Коран и Священное писание.
Перед уходом со слугою моим верным мы проверили святилище мое в подземелии. Святыня оставалась на месте. Да сохранится она здесь на столетья! Закрыл я прочно храм мой негласный, уверился, что тайной для всех он пребудет.
Господин мой снабдил меня деньгами, святой отец благословил на путь дальний. И ранней весною покинули мы с Сулейманом замок, десять лет служивший нам домом, и пустились в странствие далекое".
Глава сорок седьмая ВСТРЕЧА
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне, Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
Иннокентий Анненский
Через день мы с Николаем и Рахмановым вылетели из Мадрида. Я с удивлением обнаружила, что многое в этом мире воспринимала теперь по-новому. Я как будто смотрела на привычные мне вещи глазами Святогора, представляя, например, что бы он чувствовал при взлете самолета. И улыбнулась.
— Вы, вероятно, предвкушаете возвращение домой? — заметил мою улыбку Рахманов.
— Домой я хочу. Но думала я о другом.
И почему меня тянуло говорить ему правду? Куда проще было бы признать, что улыбалась, думая о доме и близких. Он из деликатности не стал уточнять, где все же витали мои мысли. И я призналась сама:
— Я вспоминала прошлое, из которого мы вернулись.
— Значит, о нем у вас остались приятные воспоминания?
— Да.
— А я тем более вспоминаю о нем с благодарностью, — добавил Коля. — Нам с Еленой как историкам было чрезвычайно познавательно побывать в одиннадцатом веке, да еще в такой стране, как Испания. Мы будто посетили сразу две страны: два мира — христианский и мусульманский.
— Вам удалось вчера побеседовать с археологами? — поинтересовался Владимир.
— О да! — обрадовался Коля. — Владимир, испанцы сказали мне, что и вы успели познакомиться с ними, и даже предложили им свою помощь. Вы тоже археолог?
— Нет, что вы, — рассмеялся Рахманов.
— А чем вы занимаетесь, если не секрет? — полюбопытствовала я. — Мы ничего не знаем о своем спасителе.
— Ну что вы, какой я спаситель? И, конечно, никакого секрета нет. Я режиссер-документалист.
— Как интересно! — вскричала я. — А какое же у вас образование?
— Вообще-то у меня два образования. Изначально я технарь, инженер. А позже я закончил ВГИК, режиссуру. — Он усмехнулся: — Видите ли, на нас Рахмановых лежит определенная печать. Этот далекий предок, завещавший нам рукопись, был, очевидно, человеком незаурядным и очень образованным.
— Это точно, — подтвердил Николай.
Я застыла, ни жива, ни мертва, силилась не изображать на своем лице ничего, кроме праздного интереса.
— Тьфу! Я же совсем забыл, что вы знакомы с ним лично! — засмеялся Владимир. — Так вот ни одного своего наследника не оставил он равнодушным. Каждый стремился достичь чего-то в жизни, прежде всего, получить хорошее образование и как-то расширить рамки своего мироощущения.
— А один из вас даже пытался искать Тартесс, — вставил брат.
— Правда? Этого я не знал.
И Николай рассказал о путешественнике Рахманове, который в середине девятнадцатого века взбаламутил испанскую прессу тем, что знает, где хранится тайна Тартесса, и благодаря которому мы и обнаружили Сантрелью.
— Что ж, это только подтверждает, что рукопись заражает всех, кто ее серьезно читает, — покачал головой Владимир. — Дед мой, например, был историком-арабистом. Отец мой — врач, но у него есть хобби. Он страстно увлекается древнерусским язычеством. Я с детства тянулся к точным наукам и считал, что овладение научно-техническими достижениями и откроет для меня мир новых знаний. Но я очень интересовался историей своего предка, изучал историю Испании, побывал на Волге, в Новгороде Великом. Однако, меня все больше влекли те области знаний, которыми владел Святогор: и философия, и медицина, и астрономия. Но я не Святогор. Все познать мне не под силу. Представляя, как я общаюсь с людьми науки, попадаю в их святая святых, окунаюсь в их мир, я вдруг осознал, что могу снимать фильмы о них.
— Так вы предложили археологам снять о них фильм? — догадался Николай.
— Не только предложил. Я уже кое-что снял, — сказал Рахманов. — Я ехал в Испанию не с целью выручать затерявшихся в одиннадцатом веке. Как вы догадываетесь, такое объяснение, мягко говоря, озадачило бы моих коллег. Я ехал в командировку, снимать исследовательскую работу испанских археологов.
— Почему испанских? — как-то даже обиделся Коля.
— А российских я уже снимал, если вы об этом.
— Правда? — Николай просиял.
И дальше разговор стал еще более оживленным. Коля расспрашивал, какие фильмы уже сняты. Владимир охотно рассказывал занимательные истории, происходившие на съемках. Они самозабвенно беседовали, а я слушала то со вниманием, то отвлекаясь, пока не почувствовала, что проваливаюсь в сон. Голос Рахманова звучал все отдаленнее, все больше сливаясь с голосом Святогора, и вот, вероятно, совсем во сне, уже сам Святогор произносил эти слова. И я наслаждалась звучанием этого родного и такого далекого голоса.
Самолет приземлился в Москве. Аплодисменты пилотам. И постепенно тонкой струйкой огромная людская масса просачивалась из аэробуса сквозь одну-единственную дверь в коридор, соединяющий лайнер со зданием аэропорта. Вереницей потянулся народ к лестнице, ведущей в зал паспортного контроля. А там — яблоку негде упасть. Ощущение было тягостным: мы вроде уже дома, но чтобы выйти отсюда и увидеть любимые лица, надо топтаться в этом море людей, продвигавшихся вперед по сантиметру, словно у них спутаны ноги.
Коля пытался шутить. Рахманов вежливо реагировал на шутки. А я спряталась в скорлупу, отрешенно оглядывая окружающих и бессознательно двигаясь в толпе. Наконец, признали, что мы вправе ступить на родную русскую землю, и, получив свой нехитрый багаж, мы ринулись к выходу. Я жадно выискивала в толпе родные черты. Коля вырвался вперед, а я чуть отстала и шла рядом с Владимиром Рахмановым.
— Отец! Папа! — услышала я Колин возглас, но не успела последовать за братом, как меня кто-то окликнул:
— Аленка!
Дорогу мне преградил Игорь.
— Ветров? — изумилась я.
— Неужели это ты? — Лицо его светилось счастьем, но, заметив рядом Рахманова, он метнул в его сторону уничтожающий взгляд и заключил меня в объятия.
"Ах, вот как! — ухмыльнулась я мысленно. — Господин Ветров демонстрирует, что я его собственность. Ну уж, нет!"
Я высвободилась из объятий и шагнула к отцу. Рахманов тем временем спокойно поздоровался с Игорем, и тот вынужден был вежливо ответить и даже пробормотал что-то вроде:
— Спасибо, что доставили их, Владимир Сергеевич.
Я очутилась в объятиях отца, который целовал меня и приговаривал:
— Ну, здравствуй, дочь! Что же это вы нам устроили? Где же это вас носило?
— Насилу нашлись, — скаламбурил Николай, обнимавший плачущую Люду.
— Люда, родная, здравствуй! — бросилась к ней я, и мы расцеловались, всхлипывая и размазывая слезы радости по щекам. Коля дружески обнялся с Игорем.
— Так, дорогие мои, со своими нежностями мы загородили людям проход, а между тем надо еще оставить нежностей для встречи дома. По машинам! — скомандовал отец и вдруг заметил Рахманова.
Обмениваясь с ним рукопожатиями, отец заговорил:
— Владимир Сергеевич! Добрый день! Мы на двух машинах. Игорек приехал с работы. Так что мы все отлично разместимся, и все к нам. Там мать уже, наверное, стол накрыла. Они с Людой сегодня с утра колдовали на кухне, и Санька им помогал.
Я плюхнулась на переднее сидение рядом с папой, а Коля и Люда устроились сзади. Чтобы смягчить неловкую ситуацию и не остаться одному, Игорь предложил Рахманову сесть в его машину.
Мы ехали по темной освещенной Москве. Здесь зима полностью овладела городом. Снег плотным покровом лежал на улицах и крышах домов. Дорога чавкала под колесами черной сыростью. Но я пожирала глазами знакомые очертания города, и у меня защемило в груди: я не люблю зиму, но я люблю этот город, такой дорогой для меня город, я люблю его в любое время года. И после долгой разлуки, чудом вернувшись из иного мира, я вдруг осознала, что не смогла бы жить без Москвы, даже такой Москвы, погруженной в ранний вечерний зимний мрак, зябко кутающейся в снежное боа от чуть морозной промозглости и стыдливо прячущей свою зимнюю тоску за ярким, почти праздничным освещением. И впервые за эти дни я на мгновение почувствовала себя счастливой: я ехала с любимыми людьми по родному городу.
Мы первыми прибыли к родительскому дому. Нет сил описывать встречу с мамой. Вскоре в дверь позвонили, и в комнату вошел Игорь.
— А где же Владимир Сергеевич? — спросила мама.
— Он извинился и сказал, что это ваш семейный праздник, — ответил Ветров.
— А ты и не настаивал, — съязвила я и поймала на себе укоризненный взгляд брата.
— Как же так? — запричитала мама. — Именно ему мы и обязаны вашим возвращением. Ты отвез его домой, Игорек? Я сейчас ему позвоню.
— Я высадил его у метро, как он и просил.
— А подвезти ты и не настаивал, — на сей раз это сказал отец.
— Да что вы на него набросились? — пришел на выручку другу Николай.
За столом шла оживленная беседа, сыпались вопросы о наших приключениях. Но предварил все расспросы мучивший родителей вопрос:
— Неужели это правда?
Когда стало ясно, что всего не рассказать так сразу, разговор зашел о более реальных вещах. И Игорь спросил Николая:
— Когда думаешь на работу? Даю тебе два-три дня на акклиматизацию, и пора. Отпуск что-то затянулся.
Коля опустил голову и замялся. Потом выпрямился и прямо взглянул в глаза Ветрову:
— Игоряш, я… не вернусь на фирму.
Все замерли. Игорь уставился на Николая:
— Почему, Ник?
— Понимаешь, друг, я ведь не случайно пережил то, что пережил. Я почти нашел то, что искал. Я видел это своими глазами, я держал это в руках. И теперь я должен завершить начатое. Меня ждут испанские археологи.
— Я что-то не понял. Ты возвращаешься в Испанию? — опешил Ветров.
— Да. Как только уговорю Люду поехать со мной и как только оформлю командировку от Института археологии.
— Ты возвращаешься в институт? — Игорь вскочил от негодования.
Читать бесплатно другие книги:
