Вид с метромоста (сборник) Драгунский Денис

Всё течет

Одна моя знакомая рассказывала.

Был у нее бойфренд в небольшой европейской стране.

Это очень удобно иметь такого бойфренда. Ездишь к нему, когда хочешь, в Европу. На неделю, на две. Он верный, честный, приличный. А если вдруг не захочется, можно и не приехать. «Извини, милый, я очень занята на работе, завершаем проект». Он всегда верит. Никакой ревности, никаких подозрений: «Да, конечно, работа прежде всего». Даже скучно.

Ну, ладно.

Вот один раз она к нему приехала. Раннее утро было. Он ее встретил в аэропорту и сказал, что вот ключи, и пусть она сама едет домой. Ему надо в срочную командировку до завтрашнего вечера.

Хорошо. Она приезжает, отпирает дверь, принимает душ, завтракает и начинает разбирать чемодан.

И вдруг видит, что у нее бархатный пиджачок весь измялся в чемодане.

А бархат вообще, строго говоря, гладить нельзя.

Что делать? Да очень просто. Отпарить на плечиках. Пусть он напитается паром, отвисится и потом высохнет. Так, кстати, можно и с костюмами поступать, и вообще почти с любой одеждой. Но это к слову.

Вот. Она идет в ванную, вешает внутри душевой кабины свой пиджак и пускает горячую воду. Убеждается, что вода нормально стекает. Затворяет дверцу душевой кабины, закрывает ванную и идет дальше разбирать чемодан. А потом в магазин. А потом приготовить обед. А потом посмотреть телевизор. А потом позвонить подруге, у нее тут была русская подруга, замужем за местным. Поболтали. Потом решили вместе сходить в кино.

Вечером она вернулась домой – что-то как будто журчит.

Батюшки! Пиджак отпаривается! Забыла совсем. Но ничего страшного. Не протекло, не залило. Она пиджак повесила сушиться, и назавтра он был в замечательном виде. А тут и бойфренд приехал.

Они очень мило провели пару недель, потом она уехала. А примерно через полгода приехала снова.

Всегда очень спокойный бойфренд встретил ее в радостно-возбужденном виде. У него прямо глаза блестели. Она его никогда таким не видела.

– У меня такая удача! – сказал он. – Я выиграл судебный процесс!

– С кем?

– С фирмой, которая обслуживает наш дом! Они выставили несуразный счет за горячую воду! Примерно втрое больше, чем обычно! Но я храню все квитанции. Мой адвокат доказал, что в течение десяти лет я тратил всегда одинаковое количество горячей воды. Летом столько, зимой столько, плюс-минус двести литров в месяц. Но ведь не втрое же больше! Судья решил, что это ошибка техники.

– Конечно, – сказала она. – Почему мы должны платить за чужие ошибки?

– Не должны! – сказал он.

– Вот именно! – и они поцеловались.

Город

Крендовский вспоминал название белорусского города. Но не Минск и не Витебск. И не Могилёв. Ближе к западной границе. Гродно или Брест.

Крендовский, уезжая, поставил квартиру на пультовую охрану. Была такая система: надо было нажать клавишу на коробочке у двери, потом позвонить по телефону и сказать: «Крендовский, ухожу». Там отвечали: «Иванова, Одесса». То есть фамилия дежурной и пароль, название города. А когда возвращаешься, надо позвонить и сказать свою фамилию и пароль, название города. И там ответят: «Петрова сняла».

Хотя среди дежурных не было ни Ивановой, ни Петровой. Были Телегина, Любарова, Казак, Шелатонина и Робертус – наверное, высокая толстоватая блондинка. У Казак был очень лихой голос, она даже пару раз говорила ему «с приездом», когда его не было дома недели две. Казалось, еще слово, и она предложит ему встретиться. Ну, или не откажется, если предложит он. Но она ему не нравилась. Наверное, она была очень чернобровая. Телегина и Любарова были никакие. Обыкновенные тетки. Лучше всех была Шелатонина.

Поэтому, когда Крендовский на этот раз уезжал и ему ответила безразличная Телегина, он совсем затосковал и забыл записать город. То есть он запомнил, что Брест. Ведь через Брест ехать! Но потом вдруг подумал, что Гродно.

Крендовский уезжал в Германию. Он познакомился с этой женщиной в Интернете. Потом они встретились в Москве. Она два раза оставалась у него ночевать. А теперь пригласила к себе, в маленький городок рядом с французской границей.

Все говорили, что ему страшно повезло. Тем более что она была нестарая, но со взрослыми детьми и собственным домом. Она была учительница, то есть ее не могли уволить. Она учила русский язык.

– Ja ljublju tebja, mne khoroscho s toboj, – шептала она ему ночью.

– Ихь аух, ja tozhe, – бормотал он, и ему было стыдно.

Потому что он ее не любил. За чистый дом, за ловкий секс, за тело, пахнущее шампунями и кремами, за невкусную здоровую еду, за утреннюю пробежку. Он чувствовал себя неблагодарной скотиной. Хотя он вовсе не жил за ее счет: заранее передал ей обговоренную сумму. И ничего не обещал. И она тоже ничего не обещала, она сама сказала, что это только проба, попытка.

Когда они прощались на вокзале, он ничего не сказал. Она тоже ничего не сказала.

Это было очень тяжело. Он всю дорогу пил сначала ликер, а потом таблетки.

Но после Бреста стало легче. А на Белорусском вокзале – совсем хорошо.

Он подошел к двери, отпер. Пискнула коробочка, загорелась лампочка. Он нажал клавишу и побежал по пыльному паркету к телефону, вспоминая пароль. Брест или Гродно? Набрал номер.

– Пульт, – услышал он и вдруг вспомнил, что это Смоленск.

– Крендовский, Смоленск, – сказал он.

И милый, родной, единственный, месяц не слышанный голос ответил:

– Шелатонина сняла.

Шенгенская зона

– Я должна тебе признаться, – сказала Клэр как-то вечером.

На самом деле ее звали Света, но это было в другой жизни, в Москве. Пятнадцать лет назад она перебралась сюда, в маленький городок на берегу Шельды, а до этого лет пять они с Леоном бойфрендились: она приезжала к нему раз в полгода на две недели.

Леон поглядел на нее поверх газеты. Он стал плохо слышать, особенно после ухода на пенсию. Он был сильно старше ее: когда они встретились, ему было сорок пять. Но она тоже была не очень-то юная.

Или он притворяется, что плохо слышит? Она замолчала.

– В чем признаться? – спросил он.

– Это случилось восемнадцать лет тому назад, – сказала она.

– Что? – спросил он.

– Погоди, – напряженно засмеялась она. – Ты знаешь, что такое livejournal?

– Знаю. Блог в Интернете.

– В России очень популярно. Люди пишут разные истории.

– Ну да, дневник, я понял, и что?

– Вот что, – решительно сказала Клэр. – Восемнадцать лет назад я приезжала к тебе. Ты уехал на день. А я открыла кран с горячей водой.

– Зачем? – спросил Леон.

– Неважно! Стирала белье. Не в том дело! Дело в том, что я тебе об этом не сказала. А потом тебе выставили слишком большой счет. Ты подал в суд и выиграл дело. Сказал мне об этом. Но я всё равно тебе не сказала. Помнишь?

– Как я могу помнить, если ты не сказала? – пожал плечами Леон.

– Тебе выставили счет, и ты с ними судился. Помнишь?

– Не помню, – сказал Леон. – Да! Да! Помню! О-ля-ля! Я выиграл это дело! Я не заплатил ни сантима, а им еще присудили издержки!

– Это я спустила столько воды, – сказала Клэр.

– А при чем тут livejournal? – спросил Леон.

– Восемнадцать лет назад я рассказала об этом одному своему знакомому. А он, подлец, рассказал об этом в своем livejournal. Как бы смешной рассказ написал. И все теперь обсуждают. Говорят, что я сволочь.

– Он назвал твое имя?

– Нет.

– Он был твоим любовником? Одновременно со мной?

– Нет! Клянусь, нет!

– Зачем же ты читаешь его livejournal?

– Он популярный автор.

– Если он не назвал твоего имени и ты мне с ним не изменяла, в чем проблемы?

– Мне стыдно. Мне хочется отдать эти деньги.

Леон прошлепал к бюро, отпер дверцу, достал пачку квитанций.

– Сто пятьдесят евро, по нынешним деньгам, – сказал он через пару минут. – Купи себе билет в фитнес-клуб. Чем читать мемуары бывших приятелей.

– Я хочу отдать эти деньги фирме.

– Они давно разорились, их поглотили. Хозяин отравился снотворным.

– Это я виновата.

– О, да! – захохотал Леон. – Преступление и наказание! Купи на эти деньги цветы и положи на его могилу!

– Ты сволочь, – сказала Клэр.

– Тебя не поймешь, – сказал Леон. – То ты сволочь, то я. Русская душа.

– Ты меня никогда не понимал, – сказала Клэр.

– И не собираюсь, – сказал Леон и снова принялся за газету.

У нее как раз было сто пятьдесят евро наличными и карточка. На автобусе она доехала до международного аэропорта. Черт. У нее кончилась российская виза. Она взяла билет в Ригу.

Не Москва, но близко.

Люся, песочница и красный маяк

– Люся, ты ужрался в опилки, – сказала Наташа Алексею Ивановичу.

Они играли в одной песочнице, учились в одной школе, потом в одном институте, и даже полгода состояли в законном браке – черт-те когда, на третьем курсе. Но Наташа считала, что имеет на него особые права, и называла его детским именем. Хотя давно была замужем за французским банкиром. Лысый и в смокинге, француз бессмысленно улыбался. Он не понимал, что такое «ужраться в опилки», хотя знал русский.

– Всё отлично, – сказал Алексей Иванович, садясь за стол.

Он сидел рядом с Наташей и ее Жан-Пьером, или как его там. Это Коля Васильев отмечал пятилетний юбилей внучки. Алексей Иванович был без жены, потому что жены у него не было. На данном историческом отрезке.

– Ты пригласил танцевать официантку, – сказала Наташа.

– А ты презренная снобка! – Алексей Иванович подставил коньячный бокал официанту. – Смелее, юноша! Еще смелее! – сказал он. Официант налил почти доверху.

Снова заиграл оркестр. Алексей Иванович выпил, прошел сквозь танцующих и опять наткнулся на ту самую официантку. Она была удивительно хороша.

– Позвольте на маленький танец, – сказал он.

– Извините, я на работе.

– Сейчас, сейчас мы вас уволим, – сказал он, взяв ее за руку. – Я, как бы сказать, отчасти хозяин этого кабака. Типа акционер… Где ваш директор?

– Извините, – она отняла руку и улыбнулась. – В другой раз.

– Я вас подожду, – трезво и зло сказал он.

Алексей Иванович стоял на тротуаре. Был снег и холод. Хмель почти выветрился, но болела голова.

Она вышла наконец. Подошла к нему, остановилась.

– Поедемте, – сказал он.

– Вы даже не спросили, нравитесь ли вы мне, – сказала она.

– Я догадался, – сказал он.

– Куда едем? – спросила она.

– К вам, – сказал он.

У нее была однокомнатная квартира на улице Красного Маяка.

Она вышла в кухню. Он осмотрелся. Чисто и скромно. Книг мало и очень разные. «Экономикс», «Как вести переговоры», и вдруг «Письма Достоевского к жене», и вообще нечто странное: «Гаспар из тьмы». Бедная девочка с претензиями. Но какая красивая. Но всё равно тоска.

Он сел на диван и подпер голову кулаками.

– Вы загрустили? – она вошла, она была в коротком халате. – Вы отпустили машину? – он кивнул. – Давайте я вам вызову такси.

Он поднял голову. Она была просто чудовищно хороша.

– Ну нет! – он встал и обнял ее.

– А хочешь, я на тебе женюсь? – спросил он ранним утром.

– Спасибо, – сказала она. – Вы просто замечательный. Но я подумаю.

– Боишься?

– Я, в общем-то, не совсем официантка, – сказала она. – У меня договор с журналом «Бастард». Я пишу очерки о профессиях.

– Ага, – сказал Алексей Иванович. – Конечно. Журналистка инкогнито. И дочь банкира, да? Зачем ты унижаешься? Что плохого быть официанткой?

Она встала, взяла со стола его мобильник, нашла номер, нажала кнопку.

– Ты что делаешь?! – он приподнялся на локте и тут же услышал из мобильника громкий Наташин голос: «Люся! С ума сошел, звонить в семь утра?!»

– Мама, это не он, это я. Возможно, я выйду замуж. Поступило такое предложение.

«Налей ему полстакана, и пусть спит!» – раздалось в мобильнике.

Она нажала отбой.

– Я отзываю свое предложение, – сказал Алексей Иванович. – Извини.

– Вы ее до сих пор любите? – спросила она.

– Не знаю, – сказал Алексей Иванович. – А как тебя зовут?

Без Пахомыча никак

Под утро приснился смешной сон.

Как будто я иду в театр. Спектакль называется «Бах». Про композитора. По афише видно, что спектакль очень длинный и многолюдный. Три действия. Человек сорок действующих лиц.

Но не в том дело.

А дело в том, что я сажусь на свое место – в ложе бельэтажа – и вижу, что рядом устраивается пьяноватый старик. Он напевает и матерится, ерзает и скрипит креслом. Достает банку пива и чипсы. Делает глоток, громко икает, хрустит чипсами, шелестит пакетом.

Еще в ложе сидит какая-то дамочка. Она шепчет: «Боже, он нам испортит весь спектакль!»

Уже второй звонок.

Я выхожу в коридор. Спускаюсь по лестнице в фойе. Навстречу двое мужчин в одинаковых пиджаках с петличками.

– Здесь есть охрана? – спрашиваю я.

– Мы охрана, а что случилось?

– Тут пьяный, – говорю я. – Матерится и поет.

– Ну, а что мы можем поделать? – говорят они наперебой. – Человек купил билет. Что, мы его прямо вот так возьмем и выведем? Так нельзя. Это незаконно. Да и вообще он сейчас заснет тихонечко и всё.

В общем, убеждают меня, что ничего страшного.

Я иду назад.

Прохожу мимо двери с надписью «Дирекция». Слышу разговор:

– Пересадите его в другую ложу! А то он еще полицию вызовет!

Понимаю, что разговор обо мне.

Останавливаюсь, прислушиваюсь.

– А у нас финал второго действия еще совсем сырой!

– Да, да, без Пахомыча никак. Пересадите этого скандалиста, живо.

Скандалист – это я. Пахомыч – это пьяный старик.

И тут я всё понимаю.

Финал второго действия у них не готов. Актеры ролей не знают, и вообще. Поэтому в нужный момент Пахомыч вывалится из ложи с громкими матюгами. Охрана начнет его ловить, дамы начнут визжать – а тем временем закроется занавес. И после антракта начнется третье действие, как ни в чем не бывало…

Я вспомнил, что где-то читал:

В XIX веке некоторые не слишком великие виртуозы поступали так.

Нанимали специальную барышню. Как бы восторженную поклонницу.

И вот, когда в рапсодии Листа приближался самый технически сложный пассаж, она заламывала руки, шептала:

– Он гений!

Вскрикивала и падала в обморок.

Все вскакивали. Вытаскивали ее в проход. Обмахивали веерами.

Музыкант, разумеется, прекращал играть.

Когда девушку приводили в чувство и под руки выводили из зала, он продолжал.

Но уже немножко с другого места.

После сложного пассажа.

Ничего общего

– Как жизнь, Надежда Петровна?

Надежда Петровна – наш техник-смотритель.

Встретились сегодня у лифта.

– Да разве это жизнь? – она махнула рукой. – Мучение, а не жизнь. Вот я, например, как всегда, в ту субботу всё вымела, полы вымыла – он же сам ничего не делает, как ни проси, как ни объясняй, – потом обед сготовила на четыре дня. Котлет нажарила, супу целую кастрюлю. Оставила на плите, он даже в холодильник не поставил. Так и протухли.

– Почему протухли? – не понял я.

– Да потому что он их в холодильник не поставил! И к телефону не подходит, три дня. На четвертый день прихожу – господи. Дверь отперта, темно, он лежит на полу, совсем пьяный. И голодный. А котлеты на плите нетронутые. Уже душок пошел. И суп прокис. Я говорю: «Ты чего?» – а он только стонет. Ногу сломал, говорит. Ну, я скорую вызвала. Отвезли. Не перелом, слава богу. Повязку положили и назад. Вот теперь бегаю к нему утром и вечером…

– Надежда Петровна, – спросил я. – А это вообще кто?

– Как кто? – обиделась она. – Муж, кто!

– Погодите, – я совсем запутался. – Но вы, значит, отдельно живете?

– Ну да!

– А… а почему?

– Да это ж бывший муж! – засмеялась она. – Мы три года как в разводе.

– Ага, – сказал я. – Понятно. То есть он от вас ушел и запил?

– Он? От меня? – обиделась Надежда Петровна. – Да я сама его выгнала, нужен он мне, бездельник, пьяница. Два года выгоняла, между прочим. Мы уже в разводе были, а он всё не хотел съезжать. Хотя у него своя квартирка есть. Однокомнатная. Он ее сдавал. У меня жил, а свою квартиру сдавал, ловкий какой! Я этих денег не видела, кстати. Жильцы ее совсем убили, загадили. Ладно! Я сама ремонт сделала, машину наняла, его перевезла, всё! «Всё, – говорю, – живи, пей, гуляй, меня оставь в покое!» Ага, конечно! То холодильник течет, то батарея не греет, то хлеба не на что купить. А тут еще ногу вывихнул. Сами видите, какая жизнь, – вздохнула она.

– Плюньте на него, Надежда Петровна, – сказал я.

– Да у меня с ним ничего общего! – сказала она. – Только дочка. Дочка пять лет назад в Германию уехала. Замуж вышла. Ребенка родила. Звонит, правда, редко. Раза три в год.

– Как у нее там? – спросил я.

– Да ничего. Вроде нормально. А вот вдруг она вернется, спросит: «А где папа?» Что я скажу? «Подох твой папа, как пьяный пес»?

Она достала платок, высморкалась.

Подошел лифт.

Шаг вправо, шаг влево

Шувалов ждал Лёлю в парке.

Он был начитанный человек, и ему приятно было, что это первая строка из рассказа Юрия Олеши «Любовь». Правда, у Олеши было «ожидал», но это, на вкус сегодняшнего Шувалова, звучало старомодно и неловко.

Он ходил сюда гулять с мамой, сто лет назад. Парк тогда казался гораздо больше. Наверное, потому, что сам Шувалов тогда был маленький. Он сдвинулся с лавочки, присел на корточки, огляделся. Деревья сразу стали высокие, и забор исчез за подстриженными кустами акации. Шувалов поднялся во весь свой длинный рост. Парк сразу стал виден как на ладони: аллейки, пересохший фонтан, песочницы и забор, за которым ехали машины. Шувалов снова сел. Вот так вроде бы нормально.

– Что ты вытворяешь? – засмеялась Лёля. – Зарядку делаешь?

Она подошла минуту назад и видела, как он то приседает, то встает.

Они поцеловались. Шувалову хотелось долгого поцелуя. Лёля торопилась.

– Что случилось? – спросила она, садясь и закуривая.

– Ты курить бросать собираешься? – спросил он.

– Ты меня за этим вызванивал? – сказала она. – Я на обед не пошла из-за тебя. Давай, веди меня в кафе.

– Лёля, серьезный разговор, – сказал Шувалов.

– Лучше по ходу питания, – сказала она. – Я проголодалась.

– А зачем ты куришь на голодный желудок? – сказал он.

– Женечка, отвяжись, родненький, – сказала она.

– Что? – возмутился Шувалов.

– Есть идем, нет? – спросила она. – Мне надо назад к без четверти два.

– Ты сказала, чтоб я отвязался? – изумленно повторил Шувалов.

– Женечка, – сказала Леля, – ты слегка мыла объелся?

– Не груби! – вдруг нахмурился он. – Не надо хамства.

– Совсем с ума сошел, – засмеялась она и погладила его по щеке.

Он отдернулся.

– Хорошо, – со значением сказал он. – Ладно. Пусть. Пожалуйста. Так дай вам бог и всё такое вообще, – у него дрогнул голос.

Повернулся и пошел прочь, оставив сумку стоять на скамейке.

– Держи, забыл! – догнала его Лёля у ворот парка и кинула в него сумку.