Эй, вы, евреи, мацу купили? Коган Зиновий

– Здесь все контуженные.

Менаэль откинулся на спинку огромного черного кресла и Михаэлю показалось, что партия окончена. Но нет, он вновь включил настольную лампу.

– Фонд богатейший в России. Какие отношения у тебя с ними?

– Они сами по себе, мы сами по себе.

– То-то и оно. Вы сами, они сами, евреи сами. И где они? Как их найти, как их собрать?

– Лагеря, семинары… – Михаэль тер глаза, так спать хотелось. – В России евреев представляют проходимцы и самозванцы… бывшие шухер – махер…Покупают должность «президента» и наровят украсть больше, чем дают.

– Да, знамо дело. У кого вы арендуете этот трехэтажный блиндаж с подвалом?

– У Боруховича за двадцать тысяч баксов.

– Он его купил?

– Он получил от Лужкова в аренду.

– Получил в аренду, а теперь сдает за бабки. Лужков не вечен, и если Борухович во время не смоется в Израиль, его возьмут за жопу, а нас – на мороз.

– Заступятся раввины, – усмехнулся Михаэль, – если, конечно, еще останутся в России.

– А где евреи? Хасиды божатся: их в Москве, как икры в брюхе щуки. Но где они? Евреев нет, а Сохнут зачем? Сохнут не инкубатор. Евреев нет, а еврейские деньги есть. Но деньги – тоже алия! – Менаэль хлопнул себя по лысине.

– Зеленая алия. – Михаэль запустил руку в курчавую шевелюру…

– Ты мог бы стать рулевым «зеленой алии». Кто там рулит?

– Исполнительный вице-президент местный парень.

– А надо, чтобы наш человек рулил, – рот Менаэля наполнился слюной. – Сочиняй проекты для Израиля: семинары, лагеря-шмагиря, да что угодно, но для Израиля. Местные евреи перечислят деньги, тогда получат крышу. А здесь неспокойно будет еще долго. Они тут ни от чего не застрахованы. А мы им дадим связи израильского истеблишмента, станут членами Общества друзей университетов, вип-клиентами наших банков! С гарантией! Еврейский Фонд рассмотрит твою кандитатуру на вице-президента. Ну? Только не дергайся, не проявляй инициативы, все под моим контролем будет.

Опа, какие перемены, однако. – Вдруг осознал Михаэль, зеленая река за поворотом…

Осталось только проглотить слюну.

Москва для Михаэля открылась стороной нескончаемых обжираловок и пьянок, а что еще богатые евреи могут делать? То-то и оно.

Стихи на идише Михаэль сочинять забросил. Он чувствовал себя начальником, когда плакали в жилетку бывшие сослуживцы, которых Менаэль лишал зарплаты; они отчаянно искали в Москве зацепку – не уезжать обратно.

Авцелухес.

О, этот плач Михаэля будоражил, будил фантазию и однажды, когда подписывал бюджет Храма памяти – Мемориальной синагоги на Поклонной горе, – он этот бюджет прикинул на троих: он, Фалькнер и Грабля. Получалось круто. Шестьдесят тысяч баксов на троих…

– А нам что делать? – спросил Грабля.

– Взять синагогу! – рыжебородый Фалькнер загорелся и стал похож на горящий куст еживики – горел и не сгорал. Он не хотел возвращаться в Израиль к опостылевшей жене и детям. И что там делать? Нет, только не в Израиль!

– Хоть синагога и не баба, а приятно, – потирал руки Грабля.

Главное, обратно не отправят.

Через неделю одели Граблю в лапсердак и шляпу.

Синагога показалась дотом на Ливанской войне.

Тяжелая дверь распахнулась и он вошел внутрь.

– Теперь я главный здесь, – заявил он генералам, сунул им под нос приказ Михаэля вице-президента с печатью Фонда.

Директор Храма памяти генерал юстиции в отставке Бронер тоже вице-президент, но без печати. Его заместитель генерал КГБ в отставке Колода. Обоим воякам за семьдесят и росточка они были небольшого. Грабля казался боевым слоном в черном лапсердаке, шляпе, пейсах, бороде. Они должны были тут же сдаться.

– Мы не знаем.

– А я вас не спрашиваю. Выгоню всех к чертовой матери.

В атаку на кабинет раввина, где Зюня бывал – пятница, суббота, праздники.

Грабля, как граблями, все со стола смел, а заодно и фотографии со стены.

– Кабинет взят, – доложил Михаэлю. – Теперь я главный здесь.

Зима в России сокращала время, а заодно и жизнь. Любимая забава совместить юбилей с поминками. И выпил с гордостью и зависть схоронил. Нормально.

В рождественские морозы свой юбилей решил отпраздновать банк «Совок» в синагоге – арендовать субботу, воскресенье, понедельник.

В субботу утром, на шахарит, через распахнутые настежь двери рабочие выносили на снег кресла, обернутые в целлофан, будто гробы, другие – сгружали бетонные блоки, металлоконструкции, прожектора, мангалы, железные печи, звуковую аппаратуру, столы, ящики с вином, посуду…

Нешуточный будет банкет банка семьи друзей Фонда.

Замерзшие прихожане, среди них был пятилетний Акивушка с отцом, переминались на снегу… И вдруг Зюня вспомнил, как в бытность строителя сдавали госкомиссии бетонные Холодильники. И обязательно в трескучие морозы – ворота нараспашку, чтоб сдать наверняка.

– Нам где молиться? – спросил Зюня.

– В музее под землей, этаж минус один, – подмигнул Грабля.

Евреи спускались под землю – в руках сидуры, свиток Торы, будто в гетто времен Холокоста, в подземном музее, под стеклом, детские истоптанные ботинки, тряпичные куклы, семейные фото, аттестат зрелости 41-го года…

Во весь рост стоял босой манекен, в арестантской полосатой робе смертника Освенцима или Бухенвальда, или Минска, или Варшавы, так похожий на этих молящихся, кто шептал сейчас «Шма Исроэль», как повторяли эти слова и семьдесят лет назад, и тысячу лет…

В воскресенье снег в лучах прожекторов превратился в россыпи алмазов, а Храм памяти – Мемориальная синагога – в сказочный барский дворец, а выходящие из авто банкиры, шумные артисты и тихие хозяева магазинов и ресторанов… в бомонд…

Витали запахи бараньих, осетровых и мясных шашлыков, горячего вина…

А в самом молитвенном зале гремел бал…

Вокруг одиноко кружил местный парень в черном пальто и широкополой шляпе с русским именем Тимофей.

На Пурим банк «Совок» продал в рассрочку шикарные квартиры Михаэлю и Фалькнеру.

Грабля достал из арон-кодеш свиток Торы, положил на биму. Зал был пуст.

Позвонил Фалькнеру.

– Я их урою. Теперь я генерал – директор, а ты – раввин.

Субботнюю службу при полном зале прихожан Зюня с хазаном Вениамином почти не замечали Фалькнера и Граблю, которые стояли в углу, как на чужой свадьбе. А прихожане, вообще, мало что понимали «в оккупации» синагоги. Ведь она принадлежала Фонду, ну и ладно. Главное, им разрешали молиться.

Фалькнер с ужасом видел, что мужчины и женщины сидели кому где заблагорассудится, молитвенники «Шма Исроэль», «Труд души», «Тегилат Гашем» и понимал он, что с этой оравой нельзя ничего поделать. Нужно, видимо, ему набрать свой миньян. Но как это сделать? Купить прихожан? Но эти привыкли ходить бесплатно.

А где продаются ортодоксальные прихожане он не знал.

В понедельник утром Грабля достал, как всегда, свиток и понес на биму.

– Отнеси обратно, – предупредил Колода.

– Прочь, гойская собака.

– Отнеси обратно.

– А это видел? – Грабля двинул огромной дулей в старенькую челюсть.

Но Колода вспомнил контору и сделал пацану подсечку. Двухметровый колос рухнул. Они катались по мраморному полу – семидесятипятилетний генерал Колода и рядовой контуженный Грабля.

– Ну, сука кагэбэшная! Ну, дядя!

А дядя захрипел под стокилограммовым Граблей.

Охрана повязала Граблю.

– Вызовем полицию.

– Только не туда – прокашлял Колода. – Они сдадут меня журналюгам, чтоб генерала КГБ…

– Не признаешь мою победу, дядя!? Ну, суки! Грабля побагровел, пена пузырей изо рта как из огнетушителя.

Вызвали скорую. Санитары вогнали ему в задницу шприц и увезли в психушку.

Михаэль срочно заболел.

Генералы требовали его к барьеру.

Пришлось вмешаться самому богатому еврею Фонда, и генералы сдались.

Михаэль ввел раввина Фалькнера в синагогу.

Фалькнер предложил Зюне встретиться.

В шумном пив-баре они пили бочковое пиво и кошерно сосали соленые сухарики.

– Главные раввины заявляют: учиться на раввинов нужно только в Израиле, – сказал Зюня. – У наших ешив «Торат хаит» и «Огалей Яаков» суд отобрал лицензии образовательных учреждений, ты знаешь из-за чего? Из-за отсутствия у них пятилетнего права на аренду помещений. А кто им мог, но не дал такую аренду? Правильно, синагоги и не дали.

– Хорошее пиво, – улыбка Фалькнера сквозь пивную кружку – московское сэлфи. – Я обалдел, когда услышал от одного раввина: «Судите да не судимы будете». У нас такого нет. Книга Левитов говорит: «Суди и будут тебя судить».

– Раввины – туристы. Их как бы нет. В какой другой стране раввин-турист может работать?

– Ох, Зюня, так можно схлопотать, что больно будет.

– О, угрожаешь.

– Нет, это ты угрожаешь, – засмеялся Фалькнер. – Зачем платить налоги, если можно не платить?

– Чтобы не было резких перемен.

– Я не люблю резких перемен, – сказал Флькнер. – И Конфуций, кстати, не любил, а проклятие «жить в эпоху перемен», ну, ему ошибочно приписывают. Но разве наша жизнь развивается в соответствии с нашими желаниями? Каждые пять – десять лет Всевышний перетасовывает карты в колоде и я начинаю сначала.

– Моя первая профессия – инженер гидротехник, – сказал Зюня. – Мурманск, Керчь, Севастополь, Клайпеда, Калининград, Находка. Но я всегда хотел жить чуть-чуть как дедушка мой Хайм-Мейер. Я вырос в Днепродзержинске.

– Я родился и вырос в Харькове.

– Так мы с тобой хохляцкие евреи.

– Я сионист и космополит одновременно. Я люблю мегаполисы с их культурным хаосом и маленькие улочки Израиля, вроде Нетивот. Везде чувствую себя дома, но везде я как бы с чемоданами и с книгами. Быть русским стыдно.

– А зарабатывать русские бабки?

– Я раввин-даян, профессор, бизнесмен. Это мой текст.

– Человек-текст?

– Да, человек-текст. В моем тексте многое стерто.

– Про тебя говорят: он очень умный.

– Я дурак, которого ничто не научит. Слушай, как вы образовались реформисты?

– Мы современный иудаизм.

– Какая разница?

– Какая разница между одним евреем и другим? Они – евреи. Первоначально это были сироты алии. Ну, у кого родители улетели в Израиль, пока эти парни служили в армии. Нас было человек двенадцать. Пополнялась другими евреями-москвичами, кому было за что помолиться за здоровье близких, отмаливали грехи, а кто хотел вернуть себе чувство собственного достоинства. Наконец, лучше знать Всевышнего и Его мораль. Читать пророков. Да, знакомиться, жениться и рожать детей. Слава Богу, есть такие. Жаль, мы уже на идише не говорим.

– В Одессе был язык одесский. – Фалькнер засмеялся, рыжая борода в пивной пене, похож на сказочного дядьку-черномора. – Я люблю одесские анекдоты:

«Это лошадь?»

«Это курица, дама.»

«Я смотрю на ценник». На русском можно по-еврейски говорить.

Настала пятница. Народ после работы отдыхал. Где ортодоксы-прихожане? Смс, фэйсбучные хомячки – все бестолку.

Михаэль привез в синагогу матрацы, вино кошерное. Водка сама пришла. Что еще нужно для молитвы? Тушили мясо, варили плов.

Запахло прифронтовой кухней.

На Шавуот привокзальные прихожанки «уговорили» вино и ночью растащили мужиков по кустам. В конце концов, Фалькнер уснул голый на прихожанке у меноры.

Так бы морока продолжалась, кабы однажды мимо синагоги на роликах не пролетела Галя, сразила Фалькнера.

– Ролики куплю, перестану пить и научусь кататься, – сказал себе раввин.

У случая всегда есть чему поучиться. Был бы случай. На роликах он в ожидании Гали, отбил себе зад, лоб и затылок. А Галя где?

Когда она опять промчалась мимо синагоги, он без роликов вдруг побежал за ней. Лапсердак с цицит, как крылья черной птицы, пытались поднять его, вот-вот он полетит за ней. И за версту было видно, что он влюбился. Как же так? Раввин в движения влюбился. Кто в родинку, кто во взгляд, а он – в движения Гали. Ее девиз – больше драйва и стиля.

Он с красной розой стоял у колонны Большого театра, как часовой с ружьем – свидание с балериной Галей.

– Галя, солнце мое! Прикинь, я жениться собрался. Чо значит, на ком!? На тебе, дурында. Вот тока то платье красное, в котором ты в клубе тусила, в прошлый уикенд, я бы сразу выкинул. У тя теперь парень, ну я, и нечего вам придуркам глазеть.

– Мне пофигу, что на меня глазеют. Я за это день получаю.

Он купил квартиру и они женились. Он у нее научился пить и матерится.

Галя пьяная с бокалом в ожидании Фалькнера, он приехал с проводов субботы у хасидов.

– Я балерина… на подтанцовках… я ж с аппликацией в айфоне… мне будет стыдно, когда я проснусь и протрезвею… почему вы, старики, так эротически настроены…

Ах, бедный Фалькнер, он входил в нее и ахал.

Балерина не успевала кончить, как он бездыханно засыпал на ней. Он ее любил. Она ему подарила ревность. Балетоманом стал. Он привлекал внимание полицейских, когда ждал Галю после закрытия театра. Взьерошенный в хасидском лапсердаке и черной-черной шляпе с букетом красных роз, как взрыв снаряда…

Наконец, она ему признались на кухне, у посудомойки.

– Я люблю другого.

Он закричал – оконные стекла могли треснуть в квартире. Не треснули, но он был безутешен, и Галя вызвала скорую. Так Фалькнер встретился в Кащенко с Граблей. Гуляли в больничном парке после уколов, а когда звонили колокола соседнего монастыря, шли обедать.

И вдруг хасиды предложил Фалькнеру должность ректора Еврейского университета.

Гуд бай, психушка.

Между тем, Михаэль на работе погорел. Его поставили разруливать потоки денег, а он писал стихи на идише, во сне разгуливал голый по коридорам… И олигархи продали его, как сыновья Яакова продали Иосифа в рабство.

«Домой.» – телеграфировал Менаэль. Так встречает теща сукина сын Вэлва уволили.

А Фалькнер ничего не ведал, мебель покупал в рассрочку…

Он окунулся в московскую академическую среду, резиновый запах молодняка пьянил равва.

Его влекло к пышногрудой студентке Бэле. Звонкая хохотунья, а когда умолкала, звон в ушах его был еще громче. Они сошлись, как колокольня и звонарь.

– Твоих родителей я буду уважать, но они же неадекват полный…Чо орать-то было? Мы ж целовались тока. Ну, потрогал тебя за титьку разок, тоже мне сипур. Такое грех не трогать! Блин… Да не курю я уже траву. Ну что ты пристала. Один раз пыхнул по дурости. У нас малявки будут красивые как ты.

Женился в третий раз профессор.

В «Снобе» публиковался: «Рабби почитает богатеньких – ходячую цдаку», «Из моих френдов в ФБ, примерно, 300 сумасшедших, из них половина – буйные, а есть еще нормальные дураки».

И дернул черт его похвастаться Бэлой; махнул в Израиль.

А с той, которая осталась там с двумя детьми, он даже не встретился.

Но на обратном пути Бог тоже пошутил с раввином.

В Шереметьево пограничники завернули Фалькнера без объяснений.

Все эти годы он в России не имел права на работу.

С тех пор прошло полгода. Михаэль кое-как устроился в университете Ариэль преподавателем некогда запрещенного идиш. Фалькнер предательски оставался без работы и, главное, без денег.

В тени, захваченной у арабов, Михаэль и Фалькнер пили пиво.

– Как быстро отреклись от нас, – сказал раввин.

– Мы проиграли аборигенам битву за синагогу. Приходится вкалывать переводчиком с идиша на иврит.

– Всякий перевод – ложь, – сказал со знанием дела Фалькнер.

– У тебя изменилось отношение к России?

– Когда я был ректором еврейского университета, я благоразумно молчал, – улыбнулся раввин. – Я в войне был на стороне Грузии, потому что Россия была на стороне Абхазии.

– Обратно в Россию вернулся бы?

– Даже в косвенной форме связывать жизнь с Россией больше не буду. Эта страна не для жизни, постоянный источник раздражения и ненависти. Отвратительная страна. Причиной ли тому люди или чиновники, или Кремль – не так важно. Важно, держаться подальше. Впрочем, Россия вправе жить в любом стиле, удобном ей. И никому не должна нравиться. Как бомж на площади Трех вокзалов со своим неповторимым ароматом и стилем одежды. Страна не для людей… Я потерял зажигалку.

– Все евреи делятся на рассеянных и сосредоточенных. Рассеянные живут по всему миру, сосредоточенные – в Израиле, как ты мой рав забубенный.

Михаэль попросил у официанта зажигалку. Когда, наконец, Фалькнер раскурил свою трубку, он выпустил дым.

– По-моему, я затерялся в этой пустыне одиночества.

Он в поисках работы достиг дна… на сайте объявление мелькнуло с виду заманчивое, лживое внутри – требуется раввин в Абхазию за свой счет… Дела его в полном расстройстве, хоть в могилу ложись и кадиш читай. Весь его доход – шекель нашел на тахана мерказит. Как быстро протираются карманы.

Сквозь дыры гулял хамсин…