Полярник Бруссуев Александр

Я понял, что придется мне объяснить некоторые вещи любопытному студиозусу:

— Немцы просто не имеют фантазии. Что им в проекте насочиняли — то они и сделают со всем своим прилежанием. Заложено дизайнерским гением на одну трубу повесить шпигаты с провизионных камер и сточные воды с гальюнов — даже никаких мыслей не шевельнется в головах строителей. Они же не знали, что придет однажды к нам на пароход пытливый филиппинский студент, и, эксперимента ради, перекроет клапан, тем самым, направив фекалии прямиком в шпигаты провизионки. Понятно?

Урка закивал головой, и тут его озарило:

— А кто же проект такой придумал?

— Вот это уже правильная постановка вопроса, — сказал я, уже слегка утомившись беседой. — Знаю только, под чьим руководством создалось все это безобразие, именуемое «Рейкьявик — Фосс». Главный проектировщик — поляк. Гениальный человек в своем роде.

— А откуда он? — все никак не унимался урка.

— Да пес его знает! Из «Солидарности». С одного завода с Лехом Валенсой, — попытался закончить я диспут.

— А кто такой Лех Валенса?

— Слушай, господин моторист! Тебе — что, заняться нечем? — ставлю точку над нашей беседой я.

Урка мигом испаряется, задумывая очередную смелую выходку. Сломать его не могут никакие зверские рожи старших товарищей, никакие робкие жалобы капитану — ничто. Время ему становиться штатным механиком. Я даже перед своим отъездом на дембель такую рекомендацию ему выдал в письменной форме. Дерзай, студент! Надеюсь, что не под моим руководством!

Единственная радость в проходящих днях была, конечно же, встреча с твердой землей. Правда, очень редкая радость. Стоянки наши в портах исчислялись часами.

За два часа в гренландском порту Нарсак можно было увидеть только горы, не очень высокие, но маргинально мрачные. Между горами и водой фьорда на абсолютно лишенной деревьев земле стояли одноэтажные домики. Глядя на их разноцветную окраску, можно было смело уверовать, что мы видели самые веселые места во всем Нарсаке. На склонах крохотными пятнами угадывались домашние животные, бродившие туда-сюда в поисках пропитания. Исключив коров, свиней и буйволов, мы пришли к выводу, что это не кто иные, как овцы, поставленные бездушными хозяевами перед выбором: либо пытаться есть мох, камни и помет леммингов, либо топиться в кристально чистых ледяных водах Гренландского моря. За четыре визита сюда нам ни разу не попалась овца-утопленница. Зато айсберги радовали взгляд в изобилии — большие и малые, белые и иссиня — голубые. Утолившие свои амбиции еще 14 апреля 1912 года, они держались поодаль от судового хода, устроив своеобразный коридор. Урки, выбегавшие на палубу фотографироваться, кричали и улюлюкали ледяным горам. Мы же сохраняли молчание, посматривая на осколки вселенских льдов, как на неповоротливые, но чрезвычайно опасные сюрпризы природы.

А на подступах к острову вовсю резвились киты. Пускали фонтаны, хлопали о воду хвостами — словом, вели праздный образ жизни. Иногда проносились стремительные касатки. У них задачи более простые: кого бы схавать. Они, деловые и решительные, как гестаповцы. Киты их опасаются.

Ньюфаундленд предстал перед нами лишь только как живая декорация фильма «Идеальный шторм». Скупая северная природа, но не такая, как на нашем севере. Здесь даже деревья, в том числе и сосны — великаны, носили отпечаток безумной ярости ветра, несколько раз в день меняющего свое направление. Палубная команда усердно следила за его порывами, но все равно швартовы рвались, застигнутые врасплох. Капитан, и так-то по жизни не отличающийся адекватностью поступков, поддавался истерике, бегая по пароходу и отдавая распоряжения, противоречащие друг другу. Палубные урки дергались, закатывали глаза и совершали ошибки. Их погрешности были довольно безобидными: порвались четыре швартова из шести заведенных, свернули набок судовой трап вместе с электрической лебедкой, его опускающей, навалились привальником на причал, погнув фальшборт. Мастер колотился мелкой дрожью и говорил Ди-ди, тупо проводящему отведенные ему вахтенные часы в кресле судового офиса с телефонной трубкой в руке:

— Ты — позор Советского Союза!

Ди-ди нисколько не смущался, ведь у него в портмоне — диплом капитана:

— Я — гражданин Украины!

Капитан воздымал руки, как Отелло, учуявший запах Дездемоны, и убегал. По пути ему попадался я:

— Он — позорный пережиток коммунизма!

Я избавлял его от потери времени для уточнения и отвечал:

— Зато я — доблесть и гордость!

Мастер скрывался в недрах настройки, охваченный боевым безумием конкистадора среди дикарей.

А Исландия нас всегда радовала. Во-первых, тем, что жители ее до сих пор помнят нашего первого президента, который однажды не вышел из самолета, чтобы поздороваться с их премьер — министром. Ассоциации с другими гражданами, никоим образом не связанные с этой правительственной выходкой, почему-то остались неблагоприятными. Мы им не нравимся на уровне госструктур. Оттого и пристальное внимание со стороны исландской таможни и чрезвычайные сложности с выходом на берег.

Во-вторых, тем, что погода здесь менялась просто на глазах. Я сначала думал, что так не бывает: хлещет противный дождь из бескрайних свинцовых туч, вдруг за несколько минут налетает ветер, разгоняя непогоду по сторонам, выглядывает солнце и становится даже жарко. Но через полчаса с ближайших плоских, как стол, вершин гор спускаются совершенно черные облака, и начинает идти снег. Температура ощутимо и быстро скатывается к нулевой отметке. Посмотришь на календарь — а там всего лишь вторая половина сентября. Не иначе, как сюда слился из Средиземья злобный волшебник Саурон. Вот и быкует, падла, как захочет. На него бы Чумака напустить, да граждане России здесь не в чести. Или Чумак теперь имеет подданство другой страны?

Хорошо еще в Америке быть, если не налетают карательные органы костгарда (береговой охраны). Но такого не бывает — прибегают, как миленькие, в любую погоду, в любой день недели. Мучают, истязают, пресыщаясь своей значимостью. Зато потом, после их ухода, уже никакой Америки не нужно: домой бы сходить позвонить, да поплакаться, как следует.

В Канаде совсем хорошо: приходит странная орда то ли таможенников, то ли отряда по борьбе с наркотиками. Бегают свиньей друг за другом и ищут контрабанду. Изгаляются, как и положено ментам, упиваясь властью.

Стоянка у нас в канадском Галифаксе была всего ничего — не более трех часов. И все это время толпа парней в бронежилетах, обвешанных с ног до головы всякими полицейскими прибамбасами, проводили в активном обыске. Да еще и задержали судно на полчаса из вредности. Ничего, конечно, не нашли, уселись в свою передвижную лабораторию и уехали, крайне раздосадованные.

А началось все с того, что эти люди в черном провели досмотр моей потрепанной штормами каюты в моем отсутствии. Виноват, конечно, был Ди-Ди, поленившийся подняться с таможенниками и, пригласив меня, открыть дверь для доступа поисковой бригаде. Когда я узнал об обыске, дело уже было свершившимся фактом: все содержимое шкафов было перевернуто вверх дном и унылыми кучками валялось на палубе, на моей постели поверх белья чернели презрением следы от форменных ботинок. Возмущаться смысла не было — хороших манер этим людям не прививают, а заложенные в садиках и школах — беспощадно выкорчевываются.

Неприятно было то, что в отсутствии должного надзора со стороны хозяина каюты, они могли напакостить: забрать что-нибудь, или, наоборот, оставить. Такие случаи бывали даже на моей памяти, когда таможенники в Эстонии подрезали сто долларов у третьего штурмана, отсутствующего при обыске.

Зато когда злобная и подозрительная команда нагрянула в машинное отделение, я никак не отреагировал на пренебрежительное приветствие и вообще постарался минимально разговаривать, старательно смотря поверх голов. Они сразу же заподозревали неладное, даже преступное.

— Что это у вас? — спросил меня хлыщеватого вида таможенник с красными, как у кролика глазами.

— Топливный танк с газойлем.

— Хорошо бы открыть для осмотра.

— Открывайте, — пожал я плечами.

— Ты открывай, — предлагает он мне.

— Не могу — он полный.

— Так перекачай куда-нибудь.

— Вызывай бункербазу, — предлагаю я.

— Сам вызывай, — возмутился таможенник.

— Хорошо, — говорю я и ухожу наверх. Вообще-то у меня даже в мыслях нет вызывать кого бы то ни было — не наделен такими полномочиями. Просто торчать внизу нет ни желания, ни настроения. Надо изловить капитана и огорчить его принятием решения. А мастер в это время уже крался вдоль борта на выход из парохода. Правильно, чтобы избежать вопросов, легче всего самому сбежать. Я призывно помахал ему рукой, но он сделал выражение лица, что меня не заметил и на полусогнутых скрылся между контейнеров. Теперь вся ответственность ложилась на Ди-Ди.

— Эти мутанты хотят у нас танки откатывать, — говорю я ему.

— Ну и ладно, — отвечает он и берется за телефон.

— Так некуда нам. Вызывай бункербазу, откатаем туда.

— А почему я? — глаза у старпома становятся круглыми.

— Так, а больше никого нет. Мастер за контейнерами прячется, так что ты теперь главный. Поздравляю, — докладываю я.

— Иди, скажи им, что никого не нашел, — машет на меня руками Ди-Ди.

— Ага, тут-то они меня и расстреляют. Иди сам и говори, — не соглашаюсь я и пытаюсь уйти, но тут появляется лидер поисковой группы машинного отделения ошуюю с красноглазым хлыщем. Главарь поисковиков выглядит значительно — весь в спецсредствах, живот по размерам превосходит старпомовский. Он вежливым жестом подзывает меня к себе, но к нему, словно загипнотизированный, ломится Ди-Ди и замирает в позе просителя. Сразу задаются вопросы по поводу этого злополучного танка. Старпом выдает очередь своих дежурных реплик, будто представляется:

— Ди-ди-ди-ди, — и замолкает, забыв, о чем хотел сказать.

Таможенники кивают ему в ответ, типа, поняв все, и удаляются совещаться. Беседуют они невдалеке от меня, нисколько не смущаясь тем, что я, вроде бы, могу их понимать.

— Этот ублюдок отказывается по моему приказу вскрыть танк, — говорит красноглазый. Я удивляюсь, с чего этот канадский мормон решил, что я — незаконнорожденный.

— Так, может, он полный, — предполагает толстяк.

— Ну и что, — никак не унимается его собеседник, — если так активно сопротивляется — значит, внутри товар.

— Почему ты так уверен?

— Рядом с люком находится такая хитрая палка с крючками на конце. Я видел, как такими вытаскивают из жидкостей мешочки с наркотой.

Надо же, как интересно. Никогда бы не подумал, что незамысловатая поделка нашего моториста кроме своей основной задачи цеплять и вытаскивать ветошь из-под настила, имеет еще другое, истинное предназначение.

— Где ты видел? — удивляется лидер.

— Да в учебном пособии показывали, — не унимается хлыщ, и глаза его разгораются красным огнем.

Толстяк вздыхает и чувствуется в нем некоторая обреченность: он, вероятно, на сто процентов уверен, что в этом танке нет ничего, кроме дурно пахнущих нефтепродуктов. Но подчиненный проявляет бдительность, так что реагировать необходимо, иначе юный параноик настучит по инстанции.

— Есть у вас план цистерн и танков? — обращается он ко мне.

— Да, — соглашаюсь я и убегаю за таковым. Приношу и ухожу по своим делам. Мне кажется, что инцидент исчерпан. Напрасно.

Не прошло и получаса, как меня излавливает красноглазый и чуть ли не клекотом начинает донимать своими угрозами об аресте судна.

— Да, ладно, — говорю, — не пугай. Делай что хочешь. Мне на тебя …

Я замялся, потому что на язык один за другим напрашивались синонимы — почему-то неприличные.

— Что ты сказал? — заорал хлыщ и потянулся к кобуре.

На крик прибежали все свободные таможенники. А так как никто из них в данный момент не был обременен поиском, то сбежались они в полном составе. Последними подтянулись начальники: виденный мною толстый и еще более толстый, который был самым главным.

«Ну, все, кранты, — подумал я. — Сейчас мордой в пол, наручники на копыта, пистолет в ноздрю. Прощай далекая Родина, здравствуй канадская каторга».

В это же самое время из-за контейнера высунулась седая голова любопытствующего капитана.

— Вот он — наш капитан! — раздался крик Ди-Ди, который тоже прибежал вслед за сорвавшимися по тревоге таможенниками. Народ уставился в направлении, выданном старпомовской рукой. Даже сам капитан обернулся, будто жест Ди-Ди указывал на кого-то за его спиной. Там никого не оказалось.

Мастер выдержал паузу, заулыбался и помахал рукой, направляя свои стопы к трапу:

— Чем могу быть полезен, господа?

А красноглазый бесновался, что-то объясняя коллегам. Из его глаз шли слезы, на губах пузырилась слюна. Да, решил я, экзекуции не избежать.

Капитан, побеседовав с представителями власти, отдал мне распоряжение:

— Приказываю открыть люк танка для досмотра.

— От имени компании приказываете? — осторожно поинтересовался я.

Мастер сразу же насторожился:

— А что такое?

— Просто этот танк с топливом как бы не совсем пуст.

— Так подставьте ведро! — обрадовался он своему практичному решению.

— Ага, три кубических метра в ведро! Гениально!

— Что Вы, старший механик, все мои решения пытаетесь опротестовать? Вам, наверно, надоело работать в этой компании? — хорохорился перед слушателями в черной форме престарелый голландец.

— С идиотами работать надоело, — сквозь зубы по-русски прошептал я.

— Что — что? — переспросил капитан.

— Да, говорю, в этой кампании действительно надоело работать. Но дело не в этом. Могу подсказать выход, даже два, как поступить, если вон тот господин будет упорно желать извозиться в топливе, — я кивнул в сторону хлыща, который на мой кивок сразу же дернулся в мою сторону. Да что же такого во мне, если каждый мент считает своим долгом качать передо мной права с угрозой моего расстрела, тюрьмы, инвалидности?

— Говорите, говорите быстрее, — раздражался капитан.

— Первый выход — вызвать бункеровщик.

— О! — заголосил мастер. — Это очень дорого! Компания не может позволить себе такие расходы.

— Второй выход — слить танк в цистерну шлама. В этом случае мы топливо потеряем безвозвратно. Зато приобретем шлам, который надо будет сдавать опять же за деньги вашей компании.

— Ну, неужели нет другого решения? — не унимался голландец.

— Как хотите. Можно еще просто открыть люк — пусть все потонут в дерьме к едрене — фене! — мне надоело попусту сотрясать воздух.

Капитан посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью (вот так и приобретаются новые друзья!):

— Сливай танк в шлам!

— От имени и по поручению компании?

— Да! — с ним того и гляди, опять могла случиться привычная истерика.

— Яволь! — согласился я. — Сливаю топливо из танка в шлам, пусть господа таможенники удовлетворятся. А также делаю запись в судовом журнале о вашем приказе.

Я пошел в машину, пожираемый взглядом «первого после бога». Дайте, дайте ему в руки автомат, пусть он постреляет мне в спину!

Когда дело было сделано, красноглазый поборник канадской справедливости (не зря, видать, в свое время Артур Хейли описал нравы канадских государственных служб в своем романе «In high places») одел специальный костюм балахонистого вида, натянул кислородную маску, присобачил на лоб фонарь. Перед проникновением в вонючую утробу не полностью опустошенного танка, он запихнул внутрь длинную трубу с камерой на конце. Поводил ею из стороны в сторону, потом вверх — вниз, утопил в топливе, пошарив по дну. Коллеги со скучающим видом ордой смотрели в экран, где кроме стен танка ни черта не проявлялось. Но удовлетворить природное любопытство красноглазого хлыща оказалось не так-то просто.

Он отбросил свой нарковизор и под испуганные взгляды коллег залез в танк. Только булькнуло! Через пять минут, когда его сослуживцы начали испуганно переглядываться, он вылез, распространяя зловоние и выделяя грязь. Сдернув маску с лица, он был явно обескуражен. Но, чу! Новая идея! Наркотики растворены в топливе! Таможенник, спешно разоблачившись, схватил банку из чемодана с визором и зачерпнул ею черную пахучую жидкость. Победоносно оглядев остальную бригаду, он ускакал на берег, где стояла под парами передвижная лаборатория. Прочие таможенники неспешно потянулись на выход.

— Закрывай люк, — махнул я насмерть перепуганному урке. — Готовим машину к отходу.

Больше в машину таможня в тот день не спускалась, но, видать, злобу затаила нешуточную. Последний раз я, посетив Галифакс на этом судне, с вновь приобретенными канадскими друзьями уже не встретился. Они опоздали. Просто мы выбились благодаря чудовищным для нашей утлой скорлупки штормам из графика и прибыли с опозданием на два дня. Простояли всего полтора часа и уехали. Вернее, попытались уехать. Ветер, как мы уже привыкли, дул с неимоверной силой. Мы раз за разом дергались судном, пытаясь оторваться от причала, но эта попытка увенчалась успехом лишь при подходе буксира. Не удалось капитану сэкономить деньги компании и, вдобавок, положить себе в карман некоторую сумму так называемых «безбуксирных».

Мы кое-как отъехали и начали разворачиваться, тут и таможня подоспела. Вряд ли они желали порадоваться нашему успеху. Просто не сумели, видать, вовремя собраться и дружно нагрянуть. Тем не менее, один из главарей связался по рации с капитаном и порекомендовал подойти к причалу для досмотра.

Мастер, как обычно, жутко расстроился, то есть попросту испугался. Но тут подал голос лоцман, которому, наверно, надоело дергаться туда-сюда. Он предположил, что после отхода таможня не имеет права возвращать судно к причалу, тем более в таких сложных погодных условиях.

— Пусть садятся на свой катер и приезжают на рейд. Хоть развлекутся, — добавил он.

Прав лоцман был, или нет, но капитан послушался. Таможенники тоже не стали настаивать, развернули свою передвижную лабораторию — и были таковы. Ни «пожалуйста», ни «до свиданья».

Капитан, одержимый, как манией величия, идеей возрождения судна до одному ему известных величин, естественно — чужими руками, но по его бредовым рекомендациям; старпом, мнящий себя на капитанском мостике, оттого и безжалостно давимый ленью в отношении своих прямых обязанностей; высокомерные исландские представители компании-фрахтователя, катающиеся на борту и сующие свои носы во все судовые дела; второй механик Андрюха, образец для подражания другим сэкондам; толпа урок, увлекающихся песнопениями и мелкими пакостями, приводящими к тяжелым последствиям — все это останется позади, дай только время. Все это будет вспоминаться дома, как забавный эпизод, длиной в треть года. Никто не сможет оценить тоски, никто не поверит страхам, преподнесенным в веселой и непринужденной манере рассказчиком. Никто никогда не сможет повторить пройденный мною путь. Да и слава богу! Каждый идет своей дорогой к ведомой, или неведомой цели своей жизни. Лишь бы путь этот был длинным, почти бесконечным.

Иногда хочется забыть некоторые вещи, даже воспоминания о которых могут навеять уныние и тоску. Вспомнить один раз, вновь переживая те события, испугаться и облегченно вздохнуть, оглянувшись кругом: слава богу, все уже позади! А потом забыть, не все напрочь, но самое ужасное. Отдавая дань впоследствии лишь только романтике, и ничему боле. Это возможно даже для меня, потому что вряд ли когда-нибудь буду перечитывать свои кошмары. К тому же хочется надеяться, что эта книга — последняя моя книга о море, по крайней мере, на ближайшие пару лет.

Северная Атлантика — достаточно грозная стихия в любое время года. Зимой ее характер не улучшается. Запихать бы Макаревича между Гренландией и Исландией в ноябре, посмотрел бы, как спел бы он «в сущности — буря пустяк»!

На заре своей карьеры любое волнение на море меня угнетало до тошноты. Выворачивался наизнанку и клял себя сквозь спазмы, зачем же я здесь оказался? Таблетки от морской болезни были еще не в ходу, поэтому терпел, как мог: валялся на палубе в любых удобных местах, отказывался от еды. Но тогда шторма были какими-то милосердными — пару дней от силы потреплют судно — и хорош. А, может быть, капитаны ставали на горло своим благоприобретенным комплексам синдбадов — мореходов и предпочитали отсидеться где-нибудь за островом, нежели бодаться с волнами?

Теперь все изменилось чудесным образом. Я почему-то притерпелся к качке и потерял привычку выворачиваться наизнанку. Капитаны, облеченные доверием сомнительных фрахтователей и безразличными ко всему судовладельцами, играют в укротителей стихии без всяких сомнений. В назидание море топит их суда, но уроки не усваиваются. Пароходы булькают на дно вместе с содержимым и удивленной командой. С каждым годом все чаще и чаще.

Приезд к нам нового капитана был встречен овациями со стороны племени урок. Впрочем, так ведут себя они всегда, надеясь на то, что это им когда-нибудь зачтется. Мне оставалось еще три месяца, поэтому радости я не испытал. Старый, как ветеран первой мировой войны, улыбающийся всем, голландец доверия у меня не вызывал.

— Все, Андрюха! — сказал я подвернувшемуся второму механику. — Теперь вся рыба наша!

— А разве бывает как-то по-другому? — вздохнул он в ответ.

Я только пожал плечами — может быть, где-то и у кого-то, но не здесь и не сейчас.

А капитан Мербек со счастливой улыбкой, выставляющей на всеобщее обозрение успешную работу новозеландских дантистов, возбужденно вращал глазами цвета весеннего неба по сторонам и кричал:

— Я счастлив, друзья мои, я счастлив! Я опять в море!

И даже крахмально белые волосы светились от воодушевления — казалось, что над головой плавает в воздухе нимб.

— Блажен, кто верует! — сказал Андрей, и мы пошли во мрачное вонючее чрево машинного отделения.

На северную Атлантику упал сезон диких штормов.

Почему с октября месяца этот район постоянно лихорадит — мы даже не задумывались. Принимали, как должное, что наши вояжи между северными островами увеличатся в полтора — два раза, готовились, как могли: не было в машинном отделении незакрепленной или незаклиненной вещи. И, если исходить из того, что мы все-таки вернулись в свое время по домам, то все шторма и ураганы мы выдержали. В смысле, хрупкие существа, созданные Богом по своему подобию, смогли перенести все тяготы и лишения, создаваемые нам безумной стихией. Не выдерживали мощные стальные конструкции, отказывались работать хитроумные многократно поуровнево защищенные микросхемы. А мы, из часа в час, борющиеся за выживаемость, только прислушивались к организму: как там сердце — еще не останавливается? И, не обнаруживая сколь заметного отклонения, вновь бросались в битву, перегружая свои вестибулярные аппараты, отказывая себе во сне по сорок — пятьдесят часов кряду, забывая, что значит горячая пища. Наверно, все это обязательно скажется потом, в старости. Но так уж с девяносто первого года повелось у граждан нашей некогда могучей страны: где — я, а где — завтра? Впрочем, опыт фронтовиков второй мировой войны тоже утешает: они перенесли все ужасы военного времени, самозабвенно боролись с разрухой, выдержали сомнительную перестройку, не сломались, когда государственные монстры в одночасье лишили их всех сбережений, и остались мудры и благоразумны. Невольно ловишь себя на мысли, что на неизбежных очередных похоронах ветерана, чей возраст навсегда остановился около цифры 80 (чуть меньше, или побольше — не суть), завидуешь ему — ведь он прошел весь свой век. А мы? Может быть, морская закалка поможет отодвинуть заурядный для этой страны пятидесятилетний порог, за которым небытие?

С морем шутить нельзя, стихия просто не замечает потуги противоборства и продолжает бесноваться, как ей вздумается, не делая никаких скидок на мужество и отвагу людей, угодивших в беду. Бонусы здесь не в ходу, разве что некое подобие экспириенса, но каждый шторм может отличаться от предыдущего. Поэтому и уповаешь на Бога, чтоб не отвернулся.

Через три дня после появления на судне Мербека нас ударила первая волна. Приложилась, так сказать, для проверки, какие выводы сделает капитан? Но старый морской волк только плечами пожал и, ни на йоту не отклонившись от курса, продолжал ехать, как прежде.

Судно кряхтело и скрипело, но не разваливалось. Было страшно, но страх прошел после первого же аларма. Стало некогда. А потом — вроде ничего, приспособились к хаотичному движению палубы под ногами. В каюте оторвался первый шкаф, вывалив все содержимое из себя на палубу. И оно, это содержимое, радостно ухватилось за предоставленную степень свободы. Когда я после работы поднялся к себе, то в броуновское движение уже были вовлечены доселе закрепленные стулья. Они весело скакали, бодались между собой, лягали стенки поверженного шкафа и теряли в боевом экстазе ноги. Тогда я удивился этой картине. Потом, позднее, удивляться перестал.

К Ньюфаундленду мы подошли чуть потрепанные, но не сломленные духом. По крайней мере, на мостике капитан, оскалившись, красивым жестом тряс кулаком по направлению к стремительно мчащимся тучам:

— Не сломить нас, ха — ха!

Потом, повернувшись ко мне и Ди-Ди, сказал:

— Я люблю эту работу!

– «Оскара», немедленно «Оскара», — прошипел я старпому.

— Все, нам песец, — скривил губы он в ответ.

Через три месяца, приехав с агентом в бостонский аэропорт, мы с Ди-Ди и одним из освободившихся урок сели в кресла поодаль от вещей и уставились каждый перед собой.

— Господа! — взвился американский агент. — Что с вами? Ведь вы же домой летите! Почему не радуетесь?

— Да просто сил нет, — за всех ответил Ромео, филиппинский моряк.

Наша недолгая стоянка в Галифаксе не была пока еще испорчена пристальным вниманием канадской таможни, зато позволила сгонять к телефону, где можно было насладиться в течение получаса голосом любимой жены. После такого разговора на пароход возвращаешься, приволакивая одну ногу и блаженно улыбаясь. Хочется разговаривать про домашние новости с первым встречным. Им на сей раз оказался старина Ди-Ди.

Обоюдно поделившись вестями из нормальных мест жизни, старпом, вдруг, произнес:

— Тут вот такая штука получается: ураган на нас идет. Не простой, а именной. Бить будет не по-детски.

— Нам-то что делать? — почесал я затылок. — У меня в машине все закреплено уже давным-давно.

— Да дело-то не в этом. Нам портовые власти причал на сутки дают, чтоб ужас этот переждать. Фрахтователи и судовладельцы тоже согласны. Урки «party» собираются устраивать, уже мясо замочили.

— Вот и славно! — обрадовался я. — Кои-то веки отдохнуть получится! Можно будет еще раз позвонить домой!

Старпом загадочно и печально посмотрел на меня. Вздохнул и махнул рукой.

— Что-то не так? — я почувствовал подвох.

— Наш синдбад — мореход заколебался. Есть повод отличиться — пройти сквозь ураган. Вот попомни мои слова: дернется он в море.

— Зачем? Чтоб бесславно потонуть?

— Ты меня что спрашиваешь? Иди к нему сам и спроси! — взвился Ди-Ди. — Среди капитанов всегда идиотов хватало! А особенно среди голландцев!

Через час мы под удивленные взгляды канадских швартовщиков отходили от причала, направляясь в море. До американского Бостона было чуть больше суток перехода. Мастер вдохновлял себя на подвиг, отдавая растерянным уркам эпохальные распоряжения. Урки бестолково носились по палубе, чувствуя подвох. Мясо мариновалось в миске, но готовить его никто не торопился. Юный филиппинский повар прятал посуду по шкафам, роняя на передник слезы страха.

— Мы победим тебя, стихия, — кричал в рубке капитан, когда я туда поднялся. Второй штурман — урка заглядывал ему в лицо и мелко-мелко подобострастно кивал.

Ди-Ди сплюнул в сердцах:

— Пойду-ка я в каюту, может, удастся поспать чуток.

Через полтора часа судно начало потряхивать, ветер завыл голосом Йоси Кобзона. Ночь сгустилась, как кисель. Первый удар по морде пароход получил безо всякого предупреждения и обиженно затрясся.

Я в боевой раскраске уже сидел в машине. Громыхнула об палубу рабочая каска и укатилась куда-то под стол с документацией. «Итак, приступим!» — поклонился я безучастным механизмам. — «Вы уж не подведите, гады!»

Судно тряслось и силилось протащить свою тушу сквозь гигантские волны наперекор ветру, летящему навстречу со скоростью курьерского поезда. Получалось плохо, честно говоря. А полностью откровенно, совсем не получалось. Ближе к четырем утра я вскарабкался на мостик.

Старпом держал штурманский стол, навалившись на него огромным животом. На кончике носа сверкали, срываясь, капли пота. На столе, на карту района натекла уже целая лужа.

— Ты чего это стол держишь? — поинтересовался я.

— Это я сам держусь, — хмыкнул Ди-Ди.

Мастер — само спокойствие — танцевал гопака от одного борта рубки до другого. Хотелось подбодрить его аплодисментами.

— А кто же рулит? — спросил я.

— Авторулевой! — ответил старпом и перешел на английский. — Ну чего, капитан, как там наши? Побеждаем?

— Я одолею тебя, шторм! — взревел капитан и упрыгал куда-то вне зоны видимости и там, судя по звукам, завалил себя лоциями и справочными пособиями.

— Вот ведь старый козел! — восхитился Ди-Ди. — Знаешь, с какой скоростью мы мчимся к мечте?

Я попробовал прикинуть: обычно в нормальных условиях мы развивали по четырнадцать узлов.

— Ну, где-то три-четыре узла, не больше.

— Правильно, — потряс курчавой головой чиф. — Только со знаком минус. Через четыре дня боев окажемся на Северном полюсе.

— Феноменально! Мы просто запутаем все следы, чтоб неприятельские субмарины не смогли просчитать нашего маршрута, — сказал я и потянул себя по поручням в машинное отделение: звуки двигателя стали казаться мне подозрительными.

Следующий раз подняться на мостик я смог только через шесть с лишним часов. Для меня это время промелькнуло, как один миг — начались проблемы с топливными фильтрами. Вся дрянь, все осадки и отложения в топливных танках старательно взбились из-за хаотичного движения корпуса и без излишнего фанатизма стали забивать топливные фильтра перед двигателем. Тот, в свою очередь, не получая достаточного питания, начинал всхлипывать и захлебываться, предпринимая попытку остановиться. Это меня никоим образом не устраивало — кому охота лечь бортом на волну и, совершив красивый кульбит, уйти под воду со всем содержимым? Я метался, как тигр, раненный львами, менял фильтра и понимал, что запасов надолго не хватит.

Слава богу, наступили восемь утра — ко мне на помощь спустился второй механик Андрюха с уркой. Я не мог даже добраться до телефона. Стратегия была выработана в один миг. Урка уткнулся в чан с солярой, где и начал постоянный процесс промывки и продувки одноразовых топливных вставок. Под нашим надзором случилось чудо: одноразовая вещь после нехитрых манипуляций превращалась в многоразовую. Двигатель возмущенно задымил из трубы, но пугать нас остановкой перестал.

— Чего-то плохо выглядишь! — прокричал Андрюха, когда мы взлетели вместе с пароходом на невиданную высоту. Гребной винт до половины оголился из воды, не встречая сопротивления, попытался раскрутиться. Турбина возмущенно взвыла. Свет моргнул и погас. Судно встряхнулось и с каким-то стоном начало заваливаться на борт.

— Сейчас перевернемся! — проорал я второму механику и засмеялся.

— Точно! — засмеялся он в ответ.

Урка с безумными глазами шмыгнул на выход, разбрызгивая с мокрых рук капли солярки. До разворота парохода бортом к волне осталось около минуты. После этого очередной вал должен был передать всю кинетическую энергию океана нам в потенциальную. Интересно, успеет ли железная скорлупка сколько-нибудь нагреться, или в воде нулевой температуры это будет столь незаметно, что можно этим пренебречь?

Мысль такая пришла в голову, когда мы с Андреем прыгнули в сторону умиравшего дизель — генератора. Ту минуту морю мы не подарили. Вместе с пробудившейся тревожной сигнализацией вновь загорелся свет — запустился аварийный движок. Но для нас этого было мало. Нам было необходимо, чтоб работал винт и руль. Реанимация занемогшего механизма прошла настолько быстро, что потом мы сами себе удивлялись, будто всю жизнь только этим и занимались. Главный двигатель не успел полностью встать, как начал снова набирать обороты.

— Ты тоже немного зеленоват! — сказал я Андрюхе, и мы засмеялись.

Это был пик урагана. Ди-Ди потом рассказывал, что волны были такие, что с рубки приходилось задирать голову, чтоб увидеть их гребни. Когда нас начало заворачивать бортом к волне, мастер не выдержал и бросился к станции УКВ.

— Судно «Рейкьявик-Фосс» терпит бедствие в районе с координатами, — он назвал наше положение. — Просим помощи всем, кто слышит.

Старпом, борющийся с рулем, очень удивился, когда капитан заголосил о хелпе. Еще более удивительно ему стало, когда почти сразу же раздался ответ:

— Что же ты, мудак, полез в ураган? Согласовывай с компанией цену за услугу!

То ли так поглумился какой-нибудь хулиган скуки ради, то ли, действительно, канадский костгард — мы не узнаем никогда, потому что дальше судно начало вновь управляться, мастер бросил трубу УКВ и заголосил:

— Во имя господа нашего, спаси и сохрани. О, Боже мой!

Как ни странно, больше ничего смертельно опасного не произошло. Море еще почти двое суток бесновалось, но мы уверовались, что не погибнем. В каюту к себе я даже не заглядывал: там что-то скрипело, перекатывалось и отваливалось. С мостика открывалась жуткая картина: волны были, как горы, ветер срывал с них пену.

Нас унесло куда-то за Ньюфаундленд, почти опять же к Гренландии. Мы втроем, черные от грязи и усталости, постоянно мыли эти чертовы топливные фильтры. Каждый час кто-нибудь уходил в ЦПУ, где на это время терял сознание. Больше спать не получалось никому. Ответственность за дело, тело и душу не разрешала расслабляться.

Да и это часовое забытье с большой натяжкой можно было назвать отдыхом. Маленький диванчик, куда падало усталое тело, воспринимал все хаотичные движения судна. И хотя мы прикрепляли себя в горизонтальном положении всякими ремнями, распорками из старых курток, закрученных в узел, но все равно — удачный удар волны — и летишь на палубу или головой в переборку. Но, тем не менее, отключались. Во всяком случае, час поглощался какой-то мутью, выплывающей со дна сознания. И то — хорошо, хоть какая-то психологическая разгрузка.

Мне, как самому уставшему, предоставили право быть первым. Сколько раз я слетал со своего гнезда — статистика умалчивает. Зато в остальное время от души развлек себя восстающими из моря плавниками. Я видел ужасные костяные гребни, режущие вокруг меня водную гладь, серпы касаток, нарезающие круги со мной в эпицентре, и самые страшные — те, что возникли однажды около нашей утлой лодки в Малайзии.

Вернулся я к парням не в лучшем состоянии, но сам прекрасно понимал, что отдых необходим, пусть даже в таком извращенном окружающей обстановкой качестве. Потом, позднее, плавники исчезли. Зато появилось то подлое ощущение автомобиля в заносе.

Машина внезапно на небольшой скорости перестает слушаться руля и катит сама по себе, куда ей заблагорассудится: в одинокий столб, в группу деревьев, на автобусную остановку. За те пару — тройку секунд, что отпущены тебе до ударного стопа, ты успеваешь давить на газ, чтоб передний привод машины вытащил тебя куда-нибудь в безопасность (например, в другую машину). Но куда там! Ты же не гонщик, не обучался экстремальному вождению! Удар — и посыпалось стекло. Гибэдэдэшники только разводят руками — дороги у нас такие. По четыре аварии в день. Сначала едут на «мясо», потом на «железо». Это в городе с десятью тысячами населением. Зимой, когда дороги принципиально не убираются. Спасибо тебе, чиновничья братва за заботу!

Да, вспомнится же такое, когда ничего вспоминать вообще не хочешь. Отключить бы голову, чтоб не думала, но не получается.

Самое большое желание — это покой. Заниматься по хозяйству на берегу реки Мегрега, топить баню, смотреть вечерами на огонь в камине, хлопнуть на сон грядущий пару стопок неотравленной водки, видеть всегда жену и детей. Да это не просто покой — это счастье!

А счастье нужно заслужить! Поэтому-то я и лежу сейчас на замызганном диване, пытаясь восстановить минимальную работоспособность. Я не просто лежу, а плачу за прошлое и будущее счастье. И только одна правильная мысль должна быть у меня в голове: дембель неизбежен! От всего остального надо отрешиться.

Шторм успокоился в одночасье. Бац — будто его и не было. Только статичные чучела чаек висят в воздухе, да зеленеющие, как поплавки, айсберги. Море — как зеркало. С опозданием на четверо суток мы добрались-таки до Бостона.

В каюту я зашел, слегка отоспавшись в ЦПУ, после того, как отправил парней мыться и отдыхать. Типа, вахту стоял.

Надежды мои оправдались, можно сказать, полностью. Подволок обрушился и висел на манер взорванного партизанами железнодорожного моста. Шумоизоляция, подозрительно смахивающая на заурядную стекловату, вырвалась на волю и частично кокетливо выглядывала из разлома. А частично, в веселое время качки прикинулась снегом, поэтому покрывала ровным слоем все предметы, доступные взору. Стулья в безумной драке переломали, нахрен, почти все свои ноги, поэтому были годны, разве что, растапливать буржуазные камины поздней осенью семнадцатого года. Телевизор, впрочем, изначально неработающий, вырвал ремни крепления и грудью прыгнул на поверженный шкаф и так застрял. В его кинескопе теперь навеки останется боевой шрам, пробитый стенкой злополучного шкафа.

В туалете, иначе говоря, в гальюне, тоже было нехорошо. Всю палубу устилали непонятные осколки, имеющие общее свойство. А именно, произошли они из чего-то фаянсового. Раковина сохранила привязанность к своему штатному месту. Унитаз заботливо укрывало большое банное полотенце, в мирное время висевшее над электрическим обогревателем на постоянной просушке. Я, как факир, сдернул эту накидку, предоставив на обозрение замершим зрителям острые зубья, сверкавшие в хищном оскале. Хороший фокус. Раньше это было уютным седалищем, на котором можно было со всеми удобствами почитать замечательные морские романы Бруссуева А. М. Проверить, кроется ли здесь подвох, можно было своим задом. Я доверился своим глазам и от экспериментов воздержался.

В довершении картины побоища не хватало лишь запаха разлитого пива. Но я уже имел некоторый опыт, как хранить пиво в стеклянной таре в условиях нестабильности. Помнится, меня очень удивило, как несколько недель назад, в общем-то, совсем заурядном шторме, бутылки вылетали из ящика, как снаряды из гаубицы, и взрывались прямо в воздухе, не успев удариться о палубу.

Теперь остатки моих пивных резервов покоились, взбалтываясь, в камбузном холодильнике. А личные вещи вместе с драгоценным лэптопом были надежно зафиксированы в небольшом ящике под кроватью.

Капитан вновь ходил героем, рассказывая лоцманам, агентам, костгарду и прочей шелупени, какой он герой. То, что мы потеряли двое суток, бессмысленно сжигая топливо, затопили весь нос судна, прекратив тем самым функционирование аварийного пожарного насоса и подруливающего устройства — это никому не рассказывалось.

Мастер собрал весь экипаж в салоне и торжественно сказал:

— Многие сомневались, сможем ли мы одолеть этот ураган. Однажды, даже меня посетила тень сомнения. Но теперь, когда все уже позади, я могу сказать: мы сделали это!

Урки подобострастно захлопали в ладоши, старпом поднялся с места:

— Капитан! Пойду я, пожалуй! Надо произвести кое-какие расчеты по балласту. Грузовые операции-то продолжаются.

И, не дожидаясь ответа, двинул на выход.

— Облобызайте его в обе щеки за меня, что он такой герой, — бросил он нам на ходу. — Медаль ему выдайте «Инвалид озоновой дыры Новой Зеландии».

Мастер откашлялся, было, и собрался продолжать. Но в это время в машине сработал аларм. Наш урка дернулся вниз, но Андрюха его опередил.

— Я проверю.

И кивнул мне:

— А от меня дай ему знак «Отличника подводного флота».