Зажмурься покрепче Вердон Джон
— Именно. Мокрая земля не дала бы крови быстро засохнуть и не позволила бы выяснить степень окисления, так что она выглядела вполне как кровь, что была вокруг тела.
— В лаборатории такое бы не просекли, да, — вздохнул Хардвик.
— Еще бы! Анализ делали в лучшем случае на следующий день, а к тому времени разница в окислении между двумя образцами была бы невелика, тем более если разница не больше часа-другого. Есть сложный анализ, который может такое выявить, но его бы стали делать только по запросу судмедэкспертов, а запроса не было.
Хардвик кивал, глядя на дорогу.
— То есть мы еще в самом начале опирались не на те факты. Ну и что теперь?
— Хороший вопрос, — вздохнул Гурни. — Возможно, мы опирались не на те факты не только в самом начале.
Вежливый голос навигатора сообщил, что осталось полторы мили, а затем нужно повернуть налево.
На повороте стоял деревянный столб с черно-белой табличкой: «Частная собственность». Над узкой, аккуратно мощенной дорогой смыкали ветви сосны, образуя живописный тоннель, в конце которого оказался забор из сетки и открытые ворота, а за ними — опущенный шлагбаум и элегантный, обшитый деревом домик, по виду сторожка. На стене у въезда красовалась синяя вывеска с золотыми буквами: «Школа-интернат Мэйплшейд. Въезд только по пропускам». Из сторожки вышел крепко сложенный человек с редеющей сединой. На нем были простые черные штаны и серая рубашка, но держался он в них, словно в форме, а спокойный оценивающий взгляд выдавал в нем отставного копа. Он вежливо улыбнулся.
— Чем могу помочь?
— Дэйв Гурни, старший следователь Джек Хардвик, полиция Нью-Йорка. Хотим поговорить с доктором Эштоном.
Хардвик достал бумажник и предъявил удостоверение.
Охранник внимательно изучил его и скис.
— Хорошо, подождите здесь, я его позову.
Не отводя взгляда от посетителей, он ввел какой-то код на телефоне и заговорил:
— Сэр, к вам детектив Хардвик и мистер Гурни… Да, прямо на въезде… Нет, больше никого. Да, конечно, — он протянул трубку Гурни.
Нервный голос Эштона сказал:
— Боюсь, вы приехали в неудачный момент. Не уверен, что могу…
— У нас всего несколько вопросов, доктор, и еще мы бы хотели осмотреть территорию, чтобы лучше понять, как она устроена.
Эштон вздохнул:
— Ладно, я кого-нибудь за вами пришлю. Передайте трубку охраннику.
Получив отмашку, охранник кивнул на небольшую площадку за сторожкой.
— Припаркуйтесь там. Дальше движение транспорта запрещено. За вами придут.
Шлагбаум поднялся, и Гурни проехал на площадку. Оттуда был виден забор, и он с удивлением заметил, что тот сверху был увенчан спиралью колючей проволоки.
Хардвик смотрел в ту же сторону.
— Думаешь, это чтоб мальчишки не лазали или чтоб девчонки не сбегали?
— Про мальчишек я как-то и не подумал, — отозвался Гурни. — Но это вариант. Школа, битком набитая одержимыми сексом девицами… даже если это нездоровая одержимость, все равно это магнит для пацанов.
— Особенно если это нездоровая одержимость, — поправил его Хардвик, выходя из машины. — Идем, перетрем с привратником.
Охранник, который до сих пор не вернулся в сторожку, с интересом посмотрел на них. Теперь он выглядел чуть дружелюбнее.
— Вы насчет этой Листон, которая тут работала?
— Вы были знакомы? — спросил Хардвик.
— Представлены не были, но я знал, кто это. С Эштоном работала.
— А с ним вы знакомы?
— Часто вижу его, но мы почти не общаемся. Он, как бы это сказать, малость скрытный, что ли.
— Держится на расстоянии, да?
— Да, на немалом.
— Так вы не ему подотчетны?
— Нет, Эштон напрямую тут мало с кем общается. Слишком важная персона, сами понимаете. Почти все подотчетны доктору Лазарю.
Гурни расслышал в этом комментарии легкую неприязнь и перевел взгляд на Хардвика, рассчитывая, что он тоже ее заметил. Но Хардвик был невозмутим, и Гурни спросил сам:
— А какой он, доктор Лазарь?
Охранник помедлил, видимо, размышляя, как бы ответить без неприятных последствий.
— Я слышал, что он не самый дружелюбный человек, — сказал Гурни, вспоминая описания Саймона Кейла.
Этого оказалось достаточно, чтобы охранник тут же выдал себя.
— Дружелюбный?! Хах! — спохватившись, он добавил: — Ну нет, он, может, нормальный, но какой-то, блин…
— Не очень приятный в общении? — подсказал Гурни.
— Даже не знаю, как сказать. Он такой себе на уме. Бывает, разговариваешь с ним, а ощущение, что он вообще не здесь. Помню, был случай… — он осекся, потому что раздался хруст гравия под колесами.
Все повернулись к парковочной площадке. К машине Гурни подтянулся темно-синий микроавтобус.
— Вспомнишь Лазаря, он и появится, — буркнул охранник.
Человек, который вышел из микроавтобуса, был далеко не молод, но хорош собой. Однако черты его бледного лица были настолько симметричны, что это выглядело неестественно, а волосы были такого оттенка черноты, какого можно добиться только при помощи краски. Он кивнул на пассажирскую дверь машины.
— Садитесь, прошу, — сказал он. Выражение его лица, по-видимому, означало улыбку, но выглядело как гримаса человека, которого раздражает дневной свет. Он вернулся на водительское место и стал ждать.
Гурни и Хардвик сели сзади.
Лазарь вел медленно, впившись взглядом в дорогу. Спустя пару минут они куда-то свернули, и сосны расступились перед небольшим парком с ухоженным газоном и кленами. Мощеная дорожка перешла в классическую аллею, в конце которой возвышался неоготический викторианский особняк с пристройками в том же стиле с обеих сторон. Перед особняком аллея раздваивалась. Лазарь свернул направо, и они направились к задней части здания мимо пышных ландшафтных клумб. Здесь две части дороги вновь встречались, и уже вторая аллея вела к большой часовне из темного гранита. Узкие стекла в витражах напоминали исполинские красные карандаши, но Гурни подумал, что они выглядят как зияющие раны в камне.
— У школы собственная церковь? — удивился Хардвик.
— Это уже давно не церковь, — ответил Лазарь. — Только здание осталось. Даже жалко, — добавил он.
— Почему жалко? — поинтересовался Хардвик.
Лазарь задумчиво ответил:
— Церкви заставляют задуматься о добре и зле, о преступлении и наказании… — пожав плечами, он остановился перед часовней и выключил двигатель. — Впрочем, мы ведь и без всякой церкви заплатим за свои грехи, верно?
— А где все? — спросил Хардвик.
— Там, внутри.
Гурни поднял взгляд на башню цвета сумерек и поежился.
— Доктор Эштон тоже там? — уточнил Гурни.
— Я провожу вас, — сказал Лазарь и вышел из машины.
Они вышли следом и поднялись по гранитным ступеням, затем прошли в широкий, тускло освещенный холл, где пахло, как в церкви из детства Гурни в Бронксе: запах старого дерева, каменной пыли, копоти на сводах. Казалось, что здесь можно разговаривать только шепотом и ходить на цыпочках. За тяжелыми дубовыми дверьми, которые, по-видимому, вели в основной зал часовни, слышались голоса.
Сверху, над входной аркой, виднелись слова: «Райские врата».
Гурни снова спросил:
— Доктор Эштон там?
— Нет, там только девочки. Успокаиваются. Сегодня перенервничали после новостей про беднягу Листон. Доктор Эштон на органном чердаке.
— Здесь сохранился органный чердак?
— Нет, конечно. Там теперь кабинет, — он кивнул на узкий проход в дальнем конце холла, за которым можно было разглядеть темную лестницу. — Это там. Прошу.
Гурни стало не по себе. Может, дело было в прохладе от каменных стен, а может, в нехорошем взгляде Лазаря, которым он провожал их в темноту.
Глава 74
Вне всякой логики
Над лестницей оказался небольшой пролет, освещенный проходившим сквозь красный витраж уличным светом. Перед ними была такая же тяжелая дубовая дверь, как и на входе. Неприветливая, мрачная. Гурни постучал.
— Проходите, — бархатный баритон Эштона звучал немного напряженно.
Дверь распахнулась неожиданно легко и беззвучно. За ней было уютное помещение, напоминавшее кабинет епископа. Ореховые стеллажи с книгами, небольшой камин с бронзовой решеткой. Окон не было. Почти весь пол застилал старинный персидский ковер, и только по краям виднелись полоски отполированного паркета из вишневого дерева. На разных столах стояли большие лампы, наполнявшие темный кабинет янтарным свечением.
Эштон сидел за резным столом из черного дуба, повернутым под прямым углом ко входу. За ним, у стены, на конструкции с львиными головами, была главная примета современности: огромный компьютерный монитор с плоским экраном. Эштон едва кивнул в сторону пары темно-красных бархатных кресел с высокими спинками, которые стояли напротив.
— Все стало еще хуже, — выдохнул Эштон.
Гурни решил, что он имеет в виду убийство Саванны Листон и хотел было произнести какие-нибудь соболезнования, но Эштон отвернулся и продолжил:
— Честно говоря, вся эта версия с тщательно продуманным преступлением кажется мне теперь неправдоподобной. — Гурни наконец заметил телефонную гарнитуру у его уха и понял, что он с кем-то разговаривает по мобильному. — Да, я все понимаю… понимаю… просто каждый следующий шаг как будто все только запутывает… хорошо, лейтенант, завтра утром. Да, да, мне все понятно. Благодарю за звонок.
Эштон наконец повернулся к гостям и пару секунд выглядел растерянным, словно все еще переваривал услышанное.
— Есть новости? — спросил Гурни.
— Вы уже слышали эту теорию о масштабном заговоре с участием каких-то сардинских гангстеров?.. — спросил Эштон с искренним возмущением.
— Присутствовал при обсуждении, — ответил Гурни.
— И что, думаете, это может оказаться правдой?
— Есть такой шанс.
Эштон потряс головой, словно стараясь сбросить морок.
— Могу я узнать, зачем вы приехали?
— Да так, чутье привело, — ответил Хардвик.
— И что же говорит вам чутье?
— В любом расследовании обязательно обнаруживаешь точку, к которой сводятся все улики, и эта точка становится ключом к разгадке. Нам очень поможет, если вы разрешите прогуляться по территории и осмотреться.
— Я не уверен, что…
— Понимаете, все, что случилось, так или иначе ведет в Мэйплшейд. Разве вы сами этого не видите?
— Наверное… не знаю.
— Неужели вам это не приходило на ум? — Хардвик не столько удивился, сколько разозлился.
— Разумеется, я об этом думал! — ответил Эштон. — Просто как-то не складывается… Но я же нахожусь здесь, внутри. Возможно, снаружи виднее.
— Вы когда-нибудь слышали фамилию Скард? — спросил Гурни.
— Другой следователь только что спрашивал об этом по телефону. Это тот самый сардинский клан, насколько я понял. И нет, я о них раньше не слышал.
— Джиллиан никогда не упоминала эту фамилию?
— Джиллиан? Нет… При чем здесь Джиллиан?
— Есть вероятность, что Скард — настоящая фамилия Флореса.
— Но откуда Джиллиан могла это знать?
— Судя по истории поисковых запросов в Интернете, она интересовалась этим именем.
Эштон снова потряс головой.
— Какой-то нескончаемый кошмар… — пробормотал он.
— Вы сейчас по телефону о чем-то договаривались на завтрашнее утро?
— О да. Новый поворот: ваш лейтенант считает, что в контексте заговора время не ждет, и нужно срочно опросить учениц.
— И где же они?
— Кто?
— Ваши ученицы!
— А! Простите мою рассеянность. Собственно, в том-то и проблема. Они сейчас внизу, в главном зале часовни. Там умиротворяющая атмосфера, а день был непростой. Официально девочки в Мэйплшейде не имеют никаких контактов с внешним миром — здесь ни компьютеров, ни радио, ни телевизора, ни смартфонов, ничего такого. Но все равно нет-нет да что-то просочится. Кто-нибудь тайком протащит мобильник или другое устройство. Так что про смерть Саванны все узнали сразу и… Ну, можете себе представить. И мы ввели, так сказать, строгий режим. Это здесь по-другому называется, конечно… Мы вообще стараемся смягчать любые понятия.
— Колючую проволоку особо не смягчишь, — заметил Хардвик.
— Проволока оберегает нас от непрошеных гостей.
— Да? А то это сразу не очевидно.
— Уверяю вас, это просто средство защиты.
— Так что, они все собрались в этой часовне? — спросил Хардвик.
— Да. Как я уже говорил, там подходящая атмосфера, чтобы успокоиться.
— Не ожидал, что ваши девушки не чужды религиозности.
— Религиозности? — мрачно усмехнулся Эштон. — Она ни при чем. Просто в каменных церквях что-то такое есть… готические окна, полумрак… душа успокаивается сама, верует человек или нет.
— А они не воспринимают это как наказание? — спросил Хардвик. — Тем более что, наверное, далеко не все нуждаются в «успокоении».
— Те, что перенервничали, успокоятся, а те, что были спокойны, могут здесь поделиться спокойствием с другими. Иными словами, мы не разделяем их на «нормальных» и «ненормальных».
Гурни улыбнулся.
— Наверное, вы долго формулировали эту философию.
— Что поделаешь, это часть работы.
— То есть вы описываете девочкам происходящее в какой-то специфичной системе образов.
— Примерно так.
— Как сказочник, — улыбнулся Гурни. — Или политик.
— Священники, учителя и медики делают то же самое, — парировал Эштон.
— Кстати, — произнес Гурни, решив резко сменить тему, — у Джиллиан в день свадьбы не было какого-либо кровотечения? Не могла она, например, пораниться?
— Не помню никакого кровотечения. Откуда такой вопрос?
— Пытаемся понять, откуда взялась кровь на мачете.
— А что, на этот счет есть разные мнения?!
— Похоже, что мачете не было орудием убийства.
— Я перестал что-либо понимать.
— Предположительно, его специально оставили в роще еще до убийства. А не после.
— Но… мне сказали… на нем же была ее кровь?..
— Некоторые выводы были преждевременными. Но если предположить, что мачете лежало в роще до убийства, то кровь должна была принадлежать живой Джиллиан. И возникает вопрос: откуда она взялась?
Эштон выглядел сбитым с толку, а потом что-то вспомнил.
— Вообще-то есть один вариант… Как вы знаете, Джиллиан лечили от биполярного расстройства, и из-за лекарств ей нужно было раз в месяц сдавать кровь на анализ. Ну, чтобы убедиться, что терапия действует.
— Кто брал у нее кровь?
— Женщина-медработник… из какой-то клиники в Куперстауне.
— И как она поступала с кровью?
— Возила в лабораторию, где проверяли уровень лития и выдавали результат.
— Она везла кровь в лабораторию сразу после забора?
— Думаю, она останавливалась по дороге у других пациентов, но мне неизвестен ее маршрут. А в конце дня отвозила все анализы в лабораторию.
— У вас есть ее имя и контакты лаборатории?
— Да. Я ведь каждый месяц читал их отчет.
— Значит, у вас где-то записано, когда брали последний анализ?
— Записи как таковой нет, но обычно это была вторая пятница месяца.
Гурни посчитал в уме и заключил:
— Значит, за два дня до убийства.
— Вы думаете, что Флорес каким-то образом перехватил ее анализ крови? Но зачем? Я что-то не понимаю эту историю с мачете, зачем ему это было нужно?
— Мы точно не знаем, доктор. Но мне кажется, что ответ на этот вопрос может помочь раскрыть убийство.
Эштон поднял брови, но это означало скорее удивление, чем скепсис. Растерянно пройдясь взглядом по комнате, он закрыл глаза и несколько секунд так сидел, вцепившись в резные ручки кресла и делая глубокие вдохи и выдохи, словно выполняя какое-то дыхательное упражнение. Но когда он вновь открыл глаза, взгляд его вовсе не был спокойным.
— Какой мрак, — произнес он хрипло. — Джентльмены, позвольте вас спросить: вы когда-нибудь чувствовали, что у вас все валится из рук? Вот я сейчас это чувствую. И с каждым новым кошмаром, с каждой смертью, с каждой новостью про Гектора или Скарда или кем он там был… мне кажется, что все, что я делаю, напрасная трата жизни. Что я конченный, безмозглый неудачник! — он осекся и помотал головой. — А сколько у меня было амбиций, сколько гордыни… Как я мог даже подумать, что способен исцелить недуг такой чудовищной, первобытной мощи?
— Недуг?
— Это не профессиональная терминология, разумеется. Я говорю про последствия инцеста для психики всех участников. Но слово емкое и меткое. Чем дольше я с этим работаю, тем больше убеждаюсь, что из всех изуверств, какие люди способны друг с другом совершить, разрушительнее прочих — насилие взрослого над ребенком. Особенно если взрослый — родитель.
— Чем это разрушительнее других преступлений?
— У нас есть два базовых режима поведения: спаривание и родительство. Инцест стирает грань между ними, безнадежно смешивая несовместимое. Я считаю, что это искажает нейронные связи, которые характерны для первого и второго инстинктивного поведения и которые отделяют один от другого. Понимаете?
— Кажется, улавливаю, — кивнул Гурни.
— А я что-то завис, — отозвался Хардвик, который все это время слушал молча.
Эштон недоуменно взглянул на него.
— Для эффективной терапии подобной травмы необходимо восстановить границы между инстинктами родительства и размножения, чтобы не возникало путаницы, что такое родитель, что такое ребенок и что такое сексуальный партнер. Трагедия в том, что в настоящее время нет терапии, способной тягаться с этой травмой по масштабу эффекта. Все равно что при помощи чайной ложечки восстанавливать дом, разрушенный бульдозером.
— Но вы специализируетесь именно на поиске эффективной терапии.
— Да. И теперь вижу, что терплю неудачу. Жуткую, катастрофическую неудачу.
— Не уверен, что вы правы.
— Потому что все-таки не все девочки рванули в мир подпольных извращений? И не всех раскромсали маньяки? Не каждая завела ребенка, чтобы потом его изнасиловать? И все-таки к выпускному они чуть больше похожи на людей, чем при поступлении? А я в этом не уверен! Но эта школа под моим руководством превратилась в приманку для убийц и чудовищ, в чертово сафари для сексуальных маньяков. Я уничтожил все, ради чего создавался Мэйплшейд. Вот в этом я уверен совершенно точно.
— И что теперь? — резко спросил Хардвик.
— «Что теперь»? Ах да. Вернемся к практическим вопросам, — усмехнулся Эштон и снова закрыл глаза, на этот раз почти на минуту. Когда он снова заговорил, голос его был вымученно спокоен. — Вас интересует мой план? Я собираюсь спуститься в часовню, показаться девочкам, сказать какие-то слова, чтобы как-то их утешить. А ваш план… сами решайте. Говорите, вас привело чутье? Вот у него и спросите, что теперь.
Он встал из кресла и достал из ящика стола брелок, похожий на пульт от гаража.
— Свет и замки управляются дистанционно, — объяснил он и направился к выходу, но потом вернулся и включил монитор за столом. На нем возникло изображение основного зала с каменным полом и высокими стенами, пресную серость которых разбавляла тяжелая драпировка багрового цвета. Лавки темного дерева стояли не рядами, как принято в церкви, а были расставлены в разных зонах, по три штуки, образуя треугольник — видимо, чтобы удобно было вести обсуждения. Везде сидели девочки-подростки. Из колонок раздавался гул девичьих голосов.
— Там камера с хорошим разрешением и микрофон, — объяснил Эштон. — Сами посмотрите и послушайте. Может, увидите что полезное.
Затем он повернулся и вышел из кабинета.
Глава 75
Зажмурься покрепче
Вскоре Эштон появился на экране. Он зашел через заднюю дверь за лавками и закрыл ее за собой с гулким звуком, нажав что-то на маленьком пульте. Девочки занимали почти все лавки. Одни сидели как обычно, другие — сложив ноги по-турецки, третьи — подобрав колени к груди. Некоторые были погружены в размышления, но большинство болтали со сверстницами. Фрагменты разговоров можно было достаточно четко расслышать.
Гурни поразило, насколько нормальными они выглядят. Девчонки как девчонки, ничего общего с заключенными колонии строгого режима, которых необходимо держать за колючей проволокой. По крайней мере, через монитор ничто не выдавало в них преступниц. Гурни подумал, что патологию наверняка можно было бы разглядеть при личном общении, лицом к лицу. Все-таки люди с такими расстройствами нарциссичны, жестоки, почти бесстрашны и помешаны на сексе. А значит, если приблизиться, то опасный недуг выдаст себя через взгляд.
Тут он заметил, что девушки в зале не одни. У каждого треугольника из лавок стояла пара взрослых — учителей или наставников, или, как их тут называли, психиатры-психотерапевты. В дальнем углу, почти скрытый тенями, стоял доктор Лазарь. Руки его были сложены на груди, а лицо непроницаемо.
Спустя пару секунд после появления Эштона девушки его заметили, и разговоры начали затихать. Одна из девиц постарше, белокурая красавица с миндалевидными глазами, подошла к нему, когда он встал в центральном проходе.
Гурни повернулся к Хардвику, который следил за происходящим, наклонившись вперед к экрану.
— Ты не заметил, он ее подзывал? — спросил Гурни.
— Разве что жестом, — отозвался Хардвик. — Махнул или что-то вроде этого. А что?
— Просто интересно.
Профили Эштона и красавицы были прекрасно различимы на мониторе, но за движениями губ не угадывалось звука — их голоса смешивались с гулом остальных.
Гурни тоже наклонился к экрану.
— О чем они говорят, не слышишь?
Хардвик внимательно уставился на их лица, чуть наклонив голову, словно это помогало лучше расслышать.
Девушка на экране что-то произнесла и улыбнулась. Эштон что-то ей ответил и сделал какой-то жест рукой, а затем отправился в центр зала и поднялся на небольшое возвышение, где, по-видимому, когда-то был алтарь. Теперь он стоял спиной к камере и лицом к ученицам. Голоса вскоре совсем затихли.
Гурни снова спросил Хардвика:
— Ты понимаешь, о чем они говорят?
Тот покачал головой.
— Да фиг знает. Слишком шумно. Он мог сказать что угодно, я ж по губам читать не умею.
Эштон наконец обратился к ученицам. Голос его был спокойным, уверенным и звучным и красиво резонировал под старинными сводами.
— Девочки, — начал он, вкладывая в это слово благоговейную нежность. — Случились страшные вещи, и всем нам сейчас нелегко. Кто-то злится, кто-то испуган, кто-то растерян. Все расстроены. Я знаю, что некоторые из вас теперь не могут заснуть, а некоторых мучают кошмары и приступы паники. Неизвестность — худшее, с чем можно столкнуться в такой ситуации. Мы всегда хотим точно знать, с чем имеем дело. Увы, это не всегда возможно. — Эштон говорил с энергией, хорошо выражавшей тревогу аудитории. Он весь превратился в зеркало царивших в школе эмоций, но в то же время его четкая речь и бархатный, как звук виолончели, баритон внушали необъяснимое чувство твердой почвы под ногами.
— А он крут, — прокомментировал Хардвик с такой интонацией, словно только что оценил фокус вора-карманника.
— Профессионал, — согласился Гурни.
— Но ты, Шерлок, все равно круче.
Гурни вопросительно поднял бровь.
— Думаю, ему бы не помешало посетить твою лекцию в академии.
— Откуда ты знаешь про мои лекции?..
— Тс-с-с, — прошипел Хардвик. — Все пропустим, — он кивнул на экран.
Голос Эштона окутывал зал, как вода окутывает камни на пороге реки.
Читать бесплатно другие книги:
