Девочка, которая провалилась в Волшебное Подземелье и утащила с собой Развеселье Валенте Кэтрин

Глава IV

Дверь в форме девочки

в которой Сентябрь встречается с сивиллой, позволяет себя причесать, обзаводится новым пальто и делает шаг в темноту

Допустим, мир – это дом.

В этом просторном и красивом доме, где все устроено в точности как надо, наш с вами мир – ну, тот, в котором Омаха и Зимбабве, клубничное мороженое и пегие лошади, колеса обозрения и война в Европе, – служит гостиной. Это первое, что мы видим, входя в дом; это та самая комната, в которой всегда поддерживают чистоту на случай гостей. Волшебная Страна в этом доме – богато убранная спальня, полная безделушек, покрывал с золотым шитьем и гобеленов с танцевальными сценами в зеленых тонах; она соединяется с гостиной посредством длинного захламленного чулана и нескольких ступенек.

В доме могут быть и другие комнаты, в которых мы еще не побывали, восхитительные кухни и потрясающие столовые, головокружительные библиотеки, длинные веранды, залитые солнечным светом. Но сегодня мы этими комнатами не интересуемся. Сегодня мы вместе с Сентябрь ищем некую дверь, глубоко утопленную в стене. Это маленькая дверка, выкрашенная серой краской, с серебряной ручкой, которую давно пора отполировать.

В большинстве домов, о которых стоит говорить, есть подвалы, и в мире – тоже. Скрипучие лестницы ведут втемное пространство под людными комнатами, освещенное только свисающими с потолка на длинных шнурах лампочками. Здесь мир хранит огромное количество всякой всячины. Здесь настаиваются наливки и бродит темное пиво, дожидаясь лета, здесь хранятся кадки с картошкой и яблоками, поблескивают самоцветы банок с вареньем, маринуется мясо, просаливаются соленья, сохнут длинные связки трав, все тут работает, зреет, наливается, ожидает весны. Тут же, в подвале мира, хранятся коробки, аккуратно подписанные от руки, а в них – все вещи, которые старая добрая планета отправила на хранение после своих прошлых жизней: пирамиды, зиккураты и мраморные колонны; замки, башни и могильные курганы; пагоды, главные улицы и Ост-Индская компания. Все это просто спит в темноте, надежно упрятанное до тех пор, пока наверху, в доме, не сгорят пробки, и кто-то – возможно, маленькая девочка – не отважится спуститься по скрипучим ступеням, ступить на бугристый земляной пол и снова зажечь свет.

Волшебное Подземелье и есть такой подвал, а сивилла – это и есть та серая дверца, такая маленькая, что не сразу и заметишь, особенно если не искать ее специально.

Земли между Лунным Холмом и Асфоделью называют Вверх-Тормашками. Никто и никогда не давал это имя официально – никто не перерезал красную ленточку на торжественном открытии и не вешал мемориальную доску. Однако все, кто бывал в этих землях, так их называли, и Сентябрь тоже. Да и вам пришло бы на ум это название, попади вы туда, потому что выглядели эти места так, будто какой-то великан-озорник выдернул всю землю и бросил обратно вверх тормашками. В мягкой и жирной, как сбитое масло, почве деревья росли корнями вверх; повсюду, словно твердые приземистые цветочки, торчали ярко-рыжие морковки, золотистые луковицы, пурпурные репы и рубиновые свеклы. Тут и там в местах, где положено быть холмам, зияли ямы. Кое-где попадались квадратные фундаменты домиков с кромками зеленых и голубых крылечек – будто верхушки редисок на грядке. В низинах собирался туман, от которого отсыревало все вокруг, включая Сентябрь. Туман тоже перемещался вверх тормашками, но для тумана это не так уж и важно.

Через все Вверх-Тормашки вилась дорога из нарядных синих булыжников. Раскрашенной поверхностью вниз, разумеется, так что Сентябрь брела по голым серым камням. Она изо всех сил бодрилась, но туман наводил тоску. Как здорово было бы ехать через этот печальный перевернутый край верхом на ярко-красной спине Аэла! Вообще, Волшебная Страна выглядела более странной, чужой и холодной, чем раньше, – уж не она ли, Сентябрь, это наделала? Или, того хуже, вдруг это естественное состояние Волшебной Страны, в которое она и вернулась после того, как Маркиза покинула трон и никто больше не велел ей, стране, быть хорошей и нравиться детям?

В это Сентябрь не могла поверить. Не могла и не хотела. В конце концов, страна состоит из разных территорий. Каким чужим показался бы ее собственный мир, если бы она вернулась не в родную знакомую Небраску, а на Аляску! Просто сейчас в Волшебной Стране зима, вот и все, к тому же это зима в удаленной от моря провинции, или штате, или округе, как бы это тут ни называлось. И не ослепительно снежная зима, а сырая и грязная, как бывает перед весной. Зима всегда голодная и тощая, а пуще всего в самом конце. Подбадривая себя этими мыслями, Сентябрь шагала между грядками ярких корнеплодов, мерцающих в тумане. Она даже на минутку подумала о том, чтобы вырвать из книжечки один волшебный талон и загадать желание немедленно оказаться рядом с Аэлом, но – нет. Талоны транжирить – голод приближать, всегда говорила миссис Боумен, когда какой-нибудь бедолага уже к середине месяца оставался без хлебных карточек. Нет уж, Сентябрь будет расходовать волшебные талоны осторожно, будет копить их, как копила мама карточки на сахар, чтобы испечь ей торт ко дню рождения. Прибегать к магии она будет только в самый нужный момент.

Сентябрь наклонилась, выдрала из земли морковку и захрустела ею прямо на ходу. Это была образцовая морковка, праморковка, вкусу которой все прочие морковки стараются подражать. Потом она сорвала несколько луковиц и рассовала по карманам, чтобы поджарить. Она не сомневалась, что рано или поздно сумеет развести костер.

Один раз – но только один! – Сентябрь показалось, что на перевернутой вверх тормашками дороге есть кто-то еще. Сквозь низкий мерцающий туман видно было плохо, но кто-то там определенно был, какой-то всадник в сером. Вот ей почудились развевающиеся длинные серебристые волосы. Вот послышался медленный, размеренный топот четырех огромных мягких лап по перевернутым булыжникам. Сентябрь даже окликнула неясный силуэт, но ответа не получила, и то, на чем ехал всадник, огромное, мускулистое и полосатое, исчезло в облаках. Можно было побежать, попытаться догнать его, побив свой собственный рекорд, поставленный на пшеничном поле, – но тут из туманной мороси воздвиглась Асфодель и быстро увлекла ее в паутину своих запутанных улиц.

В Асфодели всегда светит солнце. Огромное, золотисто-красное, оно висит в небе как медальон и щедро дарит Асфодели свое тепло, как никакому другому городу. Сентябрь заморгала, сощурилась от этого внезапного яркого света и прикрыла глаза ладонью. Стена тумана у нее за спиной стояла как ни в чем не бывало: мол, ничего необычного, на что это она так уставилась? Едва ступив на главный проспект Асфодели, Сентябрь окунулась в сияние. Вокруг нее на фоне безоблачного неба возвышался шумный, ослепительно яркий, залитый солнцем город.

Асфодель оказалась городом лестниц. В небо ввинчивались семь спиральных лестничных маршей, таких огромных, что в каждой бледной ступеньке с мраморными прожилками можно было различить окна, двери и снующих туда-сюда горожан. По перилам вверх и вниз скользили черные саночки, несшие пассажиров, мешки c письмами и посылки с одной гигантской ступеньки на другую. Боковые улицы и переулки были усеяны лестницами поменьше. В их основании распахивались створки лавок, в которых предлагали свой товар булочники, жестянщики, галантерейщики. Одни лестницы были украшены изящным чугунным литьем, другие поскрипывали под приятным легким ветерком, краска на них облупилась, ступеньки были утыканы милыми цветочными ящиками, полными зеленых трав и ярко-желтых цветочков. Хотя каждая лестница, как башня, тянулась вверх, у Сентябрь было странное чувство, что по ним следует не подниматься, а спускаться. Ей казалось, что, если бы рост позволял ей ходить по этим исполинским ступеням, она была бы вынуждена спускаться с вершины лестницы в самый низ, туда, где ступеньки скрывались под землей. Непонятно почему, но она была уверена, что естественное направление движения в Асфодели – не вверх, а вниз. Это было очень странное ощущение; все равно что свести знакомство с гравитацией, пить с ней чай и слушать ее семейные истории.

Сентябрь шла мимо великанских лестниц, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Она было подумала, не спросить ли о сивилле у какого-нибудь фавна или у девушек с утиными лапами и мшистыми волосами, но каждый встречный выглядел так, будто он неимоверно занят, и ей было совестно от одной мысли о том, чтобы отрывать их от дел. Проходя мимо одной бледно-зеленой спиральной лестницы, она увидела бурого медведя, подпоясанного золотым ремнем. Красавец медведь забрался в черные сани и попросил их четко и ясно:

– Будьте любезны, восемнадцатый этаж, вторая площадка, только, пожалуйста, не гоните – у меня живот крутит после давешнего медового нектара на двенадцатом. Это мы отмечали день рождения Генри Хопа. Терпеть не могу эти праздничные обеды. От них все в офисе повально глупеют.

Сани заскользили вверх по перилам, а медведь откинулся, чтобы подремать. Другие сани, пустые, прогромыхали вниз по другим перилам яшмового цвета и замерли в ожидании. Сентябрь оглянулась. Никто не сел в сани, никто даже не обратил внимания на этот чудесный экипаж с закругленными полозьями, с серебряным тиснением на дверке – папоротник и мелкие цветочки. Осторожно, будто сани кусались, или будто кто-нибудь мог прикрикнуть «не положено!» (что было гораздо вероятнее), Сентябрь приоткрыла дверцу саней и забралас на зеленое плюшевое сиденье.

– Будьте любезны, я бы хотела повидать сивиллу, – сказала она медленно и четко, хотя и не так громко, как медведь.

Черные сани резко подскочили, раз, другой. Сентябрь вздрогнула, уверенная, что поломала их. Однако, пока она цеплялась за гладкий изогнутый поручень саней, они отделились от перил и выпустили из днища четыре длинные бобовые плети цвета индиго. Плети встали на землю как ноги, после чего на каждой, примерно на том месте, где обычно располагаются пальцы, распустился пышный мохнатый лимонно-белый цветок. Сани, пошатываясь, поднялись на этих новеньких, причудливо изогнутых лапах и бодро, вприпрыжку понеслись между лестницами, отражая солнце темными боками.

Сивилла жила не в лестнице. Черные сани увезли Сентябрь далеко от центра города на площадь, поросшую густой травой с множеством розовых и фиолетовых крокусов. На краю каменистого утеса примостился огромный красный куб размером с дом; одну из его граней замещали ажурные медные ворота, которые были надежно заперты. Сани снова подпрыгнули, будто стряхивая с себя ответственность, и потрусили обратно к центру Асфодели.

Сентябрь с опаской приблизилась к кубу и вцепилась пальцами в ажурный узор на воротах. Она заглянула внутрь, но увидела только что-то смутно красное.

– Здравствуйте! – крикнула она. – Сивилла дома?

Ответа не было.

Сентябрь поискала на воротах шнур от звонка или дверной молоток, что-нибудь, что обычно помогает посетителям войти. Но ничего не увидела – только сам алый куб, который так и торчал в чистом поле, будто брошенная игрушка. Наконец, пошарив по его боковой грани, она нащупала ряд кнопок – огромных, перламутровых, окаймленных золотом, с рельефными красными надписями. Сентябрь ахнула от удивления.

Сивилла жила в лифте.

На кнопках значилось:

СИВИЛЛА УТЕШЕНИЙ

СИВИЛЛА ЗАСЛУЖЕННЫХ НАКАЗАНИЙ

СИВИЛЛА СУРОВЫХ,

НО СПРАВЕДЛИВЫХ ИСТИН

СИВИЛЛА СЛОЖНОСТИ

Сентябрь заколебалась. Она не хотела, чтобы ее утешали, и, если по-честному, не думала, что заслуживает утешений. Наверно, ей следовало бы выбрать заслуженные наказания, но ведь она уже и так пытается все исправить! Пусть у нее сперва получится, а о наказаниях подумаем потом! А вот суровые, но справедливые истины ей, пожалуй, и вправду положено выслушать. Если справедливые, то неважно, насколько они суровы, пусть даже перед ней выложат все ее ошибки, как кольца в ювелирной лавке… И все-таки она не могла заставить себя добровольно выбрать суровость. Нет, такого она не вынесет. Оставалось только одно.

– В конце концов, все всегда оказывается сложнее, чем кажется, и если сивилла поможет все это распутать, то прекрасно. Но что, если сивилла, наоборот, еще больше все усложнит и запутает? Что, если я вообще не смогу ее понять?

Однако палец ее принял решение прежде, чем голова его осознала, и утопил кнопку в стене. Кнопка убедительно щелкнула, Сентябрь метнулась к воротам и успела как раз в тот миг, когда они с дребезжанием разошлись в стороны. Внутри, на лифтерской табуреточке, обитой алым бархатом, обнаружилось совершенно необыкновенное существо.

Лицо сивиллы вообще не было лицом. На его месте находился идеально круглый диск, будто маска, только за маской ничего не скрывалось. Глазами служили два узких прямоугольника, а на месте рта зияло отверстие побольше. Лицевой диск был наполовину золотым, наполовину серебряным, а вокруг него развевалась львиная грива из листьев, веток и сучьев, тоже наполовину золотых и наполовину серебряных; все они сверкали на солнце и пускали побеги вокруг странной плоской головы. Руки-ноги, тоже полузолотые-полусеребряные, были на шарнирах, как у марионетки, а одета она была в просторное короткое платье, золотисто-серебристое, – как маленькие девочки на старинных полотнах. Однако больше в красном лифте никого не было видно, и ниток, за которые дергают марионеток, тоже не наблюдалось. От одного взгляда на диск, заменявший сивилле лицо, Сентябрь поежилась, несмотря на яркое солнце, и поджала пальцы ног в туфлях.

– Вы случайно не Ужасная Машина? – прошептала она. – Как горгулья Бетси Базилик или Смерть, грибная королева? Может, за вами кто-то прячется, не такой ужасный с виду и подружелюбнее?

Сивилла склонила голову и посмотрела на нее без малейшего проблеска в узких черных прямоугольниках глаз. Из прорези рта послышался голос, сопровождаемый эхом, будто он доносился издалека.

– Нет, дитя. Я – это только я. Некоторые вещи именно таковы, какими кажутся. Я – сивилла, а ты – Сентябрь. А теперь входи и будем пить чай.

Сентябрь шагнула в большой подъемник. Ворота за ней закрылись, и Сентябрь вмиг запаниковала – лифт показался ей клеткой, из которой не выбраться. Но сивилла, проходя вглубь своего дома, нажимала на перламутровые кнопки с номерами, и те приветливо вспыхивали, как лампочки. 6, 7, 9, 3, 12. Все в этом лифте алело и пылало: красные диваны, красные кушетки, красные столы, красные занавески. Сивилла расположилась в глубоком красном кресле со спинкой, покрытой складками, как у морской раковины. Перед ней, на низком столике цвета заката, уже поджидал красный чайный сервиз. На стене над ее головой располагался бронзовый полукруг, украшенный драгоценными камнями, – счетчик этажей, и он указывал на второй этаж. Однако помещение и заполнявшие его предметы казались слегка потрепанными, обветшалыми – бархат кое-где истерся, бронза потускнела, будто они знавали лучшие времена. Даже страшное лицо сивиллы местами облупилось по краям и пошло тонкими трещинками, как заметила Сентябрь, когда наконец осмелилась поднять на него глаза.

Все пространство лифта вокруг кресла и столика с чайным сервизом было заполнено самым невероятным хламом. Повсюду поблескивало оружие: мечи и булавы, боевые дубины, луки и стрелы, кинжалы и щиты, трезубцы и сети, а еще доспехи и украшения – тиары, шлемы, кольца, ножные латы, браслеты. На длинный золотой посох, прислоненный к нагруднику женской кирасы, было накинуто огромное ожерелье из голубых камней. Там и сям виднелись мундиры, тарелки, чаши, тщательно уложенные кольцами длинные косицы, блестящие едва ли не ярче металла и красиво перехваченные лентами. Сентябрь так и застыла посреди всего этого, присев на мягкий красный диванчик, идеально подходящий для девочки ее роста.

Сивилла разлила чай из сердоликового чайника с крышкой, украшенной изображением резвящейся трехглавой собачонки. Одна из собачьих ног отломилась много чаепитий тому назад. В рубиновых чашках плескалась и дымилась пурпурная жидкость. С края чашки свисал пергаментный ярлычок чайного пакетика. На нем элегантными печатными буквами значилось:

ВСЕ ДЕВОЧКИ УЖАСНЫ.

– Ваши сестры где-то здесь? – спросила Сентябрь, стараясь, чтобы голос не дрожал. Ей вдруг показалось, что она чудовищно ошиблась с выбором, что эта чужая, безликая женщина не может никому желать добра. Тайга называла ее ужасной старухой и, возможно, была права.

– Какие сестры?

– Сивилла Утешений, например. Или Сивилла Суровых, но Справедливых Истин. Если надо выбирать, то я бы выбрала ее.

Сивилла рассмеялась, но смех получился неправильный: что-то звякало, гремело и трещало внутри ее странного тела.

– Есть только одна я, девочка. Меня зовут Перспектива, и все сивиллы – это я. Ты только выбери, с какой мною говорить, потому что, сама понимаешь, все мы меняем манеру речи в зависимости от того, кто заглянул к тебе на чай поболтать. Никто не станет разговаривать с дедушкой, как с задушевной подругой, а с учителем – как с любопытной племянницей. Твой выбор меня впечатлил, так что смотри не передумай, не то я разочаруюсь в тебе и заставлю тысячу раз написать «Я не буду трусить».

– Почему он тебя впечатлил? На самом-то деле я как раз струсила, потому что остальные варианты еще невыносимее.

Голова сивиллы начала медленно поворачиваться и продолжала движение, пока не сделала полный оборот, как колесо.

– Люди, как правило, не любят сложностей. Они бы предпочли видеть мир простым. Например, ребенка похищают и привозят в Волшебную Страну, ребенок эту страну спасает, и все начинают жить-поживать и добра наживать. Или: ребенок ходит в школу, подрастает, выходит замуж, заводит детей, те тоже заводят детей, и каждый год на Рождество пекут один и тот же торт, и снова все довольны и счастливы. Возьми решето размером с море, просей через него полмира – все равно не найдешь и пары человек, которые предпочли бы сложный мир простому. Но зато есть я, сивилла. Сложность – мой конек.

– Но что же такое сивилла, вы не могли бы уточнить?

– Сивилла – это дверь в форме девочки. – Перспектива пригубила свой чай. Сентябрь слышала, как он стекает по металлическому горлу сивиллы, словно дождь по водосточной трубе.

Это был красивый ответ, только Сентябрь его не поняла.

– А как вы… как вы стали сивиллой?

Сентябрь показалось, что сивилла улыбнулась бы этим словам, если бы ее рот умел изгибаться.

– А как вообще кем-нибудь становишься? Способности плюс везение! Когда я была маленькой, я могла часами стоять на пороге своей спальни с прямой спиной и ясными глазами. Когда папа приносил мне обед, я заставляла его ответить на три вопроса, и только после этого позволяла налить мне соку. Когда гувернантка приходила наполнить мне ванну, я настаивала на том, чтобы она дала мне семь предметов, и только затем впускала ее в мою комнату. Когда я стала постарше и у меня появились поклонники, я требовала, чтобы они добыли мне кольцо со дна морского, или меч из сердца пустыни, или золотую ветвь и густое золотое руно, прежде чем разрешить хотя бы разок меня поцеловать. Некоторые девочки только в колледже понимают, к чему у них есть способности, а некоторые с рождения, сами не зная почему, делают то, к чему призваны. Я всегда чувствовала, что в сердце у меня дыра в виде темной двери, которую я должна охранять. Я ощущала эту дыру с младенчества: я загадывала маме трудную загадку, и только когда она давала ответ, я разрешала ей покормить меня грудью. Когда я подросла, я превратила весь наш дом в лабиринт, план которого был известен только мне. Я запрашивала высокую цену за информацию о том, как попасть на кухню, заставляла давать слово чести и клясться на крови! Родители мои очень ласково и терпеливо просили меня найти себе работу, пока я не свела их с ума. И вот я обошла всю Волшебную Страну, вверху, внизу и посередине, в поисках той двери, что заполнила бы дыру в моем сердце. Ты-то уже знаешь, что такое квест – поиск чего-то важного. Этого никому не объяснишь, все равно что сны свои рассказывать. Ищешь под камнем – холодно. Ищешь за деревом – тоже пусто. Наконец я нашла Асфодель. Почва здесь тощая, и небольшая пещера приютила меня со всей радостью, на какую способна полая скала. Сейчас, тысячу лет спустя, в Асфодели только и разговоров, что о торговле с Волшебным Подземельем и о том, как туда попасть. Вообще, в Волшебной Стране сейчас бум сивилльего ремесла. Появилось еще двое ворот, представь себе! Я даже слышала о третьих воротах в самом Пандемониуме. Упадок и вырождение! И все-таки я была первой, это чего-нибудь да стоит.

– Так вам тысяча лет?

– Ну, почти. Достаточно, чтобы заниматься мифической работой. Сивилла должна быть более или менее вечной, как дверь, которой она служит. Дверь держит ее на плаву, поскольку любит ее и нуждается в ней. Вот и сивилла любит дверь и нуждается в ней.

– Поэтому вы выглядите… вот так вот?

Сивилла Перспектива уставилась на нее сквозь прорези глаз на беспристрастном лицевом диске.

– Думаешь, ты будешь выглядеть так же, как сейчас, когда состаришься? У большинства людей три лица: лицо, которое им досталось в детстве, лицо, которое у них получилось, когда они стали взрослыми, и лицо, которое они заслужили к старости. Если жить столько, сколько я, то лиц становится гораздо больше. Я сейчас совсем не похожа на ту тринадцатилетнюю малявку, какой была когда-то. Мы получаем то лицо, которое лепим всю свою жизнь, когда работаем, любим, печалимся, смеемся, хмуримся. Я целую эпоху простояла между верхним и нижним мирами. Иногда людям, проработавшим полвека, дарят карманные часы. Вот считай, что мое лицо – это такие часы, только не за пятьдесят лет, а за тысячу. Ну что ж, будем считать, что мы наконец-то представились друг другу – то есть представилась я, а ты все больше молчала, но я не сержусь, потому что и так про тебя все знаю, – итак, садись ко мне на колени и прими лекарство как послушная девочка.

Прежде чем Сентябрь успела возразить, что она уже слишком большая, чтобы сидеть на коленях, и что это еще за лекарство такое, оказалось, что она уже карабкается на золотые и серебряные плоские колени сивиллы. Сидеть на них было очень странно. Перспектива совсем ничем не пахла. Вот ее, Сентябрь, папа пахнул карандашами и мелом из класса, а еще славным теплым солнышком и, самую капельку, своим любимым одеколоном. А мама пахла тавотом и металлом, горячим хлебом и любовью. Запах любви очень трудно описать, но если вы подумаете о том, как кто-нибудь обнимал и защищал вас, то вспомните этот запах так же хорошо, как помню его я.

Перспектива не пахла ничем.

Сивилла взяла со столика гребень, которого там раньше точно не было. Длинный серый гребень, усеянный серыми каменьями: мутновато-молочными; дымчатыми, мерцающими; а еще жемчужинами с серебряным отливом. Зубья гребня были зеркальными, и Сентябрь на мгновение увидела свое отражение перед тем, как Сивилла начала – вот ведь нелепость! – расчесывать ее волосы. Это оказалось совсем не больно, хотя каштановые пряди и впрямь были изрядно спутаны.

– Что вы делаете? – растерянно спросила Сентябрь. – Я сильно растрепалась?

– Я вычесываю из твоих волос солнце, дитя. Это необходимо сделать перед тем, как ты отправишься в Подземелье. Ты всю жизнь прожила на солнце, ты им пронизана – ярким, теплым, ослепительным. Жители Волшебного Подземелья никогда не видели солнца, а если им все же случалось выйти на свет, они тотчас надевали широкополые соломенные шляпы, шарфики и темные очки, чтобы уберечься от ожогов. Ты должна иметь вид, приличествующий Подземелью. Ты должна носить одежду сезонных цветов, а сезон здесь всегда один, зимняя темень. Подземелья – создания чувствительные. Не стоит их гладить против шерсти. К тому же все, что тебе удалось скопить, – солнце, защищенность, жизнь – все это не пригодится тебе внизу. Ты будешь выглядеть как богатая дамочка в глухих джунглях. Дикие полосатые кошки не знают, что такое бриллианты. Они просто заметят блеск там, где блестеть нечему. – Сивилла перестала ее расчесывать. – Боишься туда спускаться? Мне всегда интересно.

Сентябрь подумала над вопросом.

– Нет, – ответила она наконец. – Нельзя бояться того, чего еще не видел. Если Волшебное Подземелье – это ужасное место, ну что ж, я об этом пожалею. Но там может оказаться чудесно. Если дикие полосатые кошки не знают, что такое бриллианты, это еще не значит, что они злые; это значит только, что у них свои дикие кошачьи желания, свои ценности и образ мыслей; может быть, я еще поучусь у них и сама стану немножко дикой, немножко полосатой и немножко кошкой. К тому же я еще не встретила никого, кто на самом деле побывал в Волшебном Подземелье. Да, я знаю, Нип говорил, что там будут демоны и драконы, но мои лучшие друзья на всем белом свете – это марид и виверн, а любой житель Омахи, увидев их, решил бы, что это демон и дракон, потому что жители Омахи в этом совсем ничего не понимают. Я и Волшебной Страны поначалу испугалась, раз на то пошло. Вот только мне не хочется отправляться в Подземелье в одиночку. В прошлый раз у меня были такие чудесные друзья! Ведь вы… вряд ли вы захотите пойти со мной, составить мне компанию и по пути рассказывать мне про всякие наверняка необыкновенные вещи, ну и принять бой плечом к плечу со мной, когда понадобится?

Сивилла снова принялась расчесывать волосы девочки, один длинный взмах за другим.

– Нет, – ответила она. – Я туда не захожу, я только охраняю вход. Мне и не хотелось никогда. Моя страна – это порог, место, которое и не здесь, и не там.

– Сивилла, но чего-то же вам хочется?

– Я хочу жить, – сказала сивилла сильным грудным голосом. – Я хочу жить вечно и наблюдать, как гери, глупцы, рыцари поднимаются вверх и спускаются вниз, вступают в этот мир и покидают его. Я хочу быть самой собой и заниматься работой, которая меня занимает. Работа – это не всегда бремя, которое нависает над тобой. Иногда работа – это дар мира тому, кто в ней нуждается.

С этими словами сивилла пригладила волосы Сентябрь и вернула гребень на стол. Сентябрь снова увидела свое отражение в зеркальных зубьях и ахнула. Ее шоколадного цвета волосы стали совершенно черными – черными, как тьма, что окружает звезды, такими черными, будто она никогда за всю свою жизнь не была на солнце, а в них блестели голубые и сиреневые прядки – призрачные, сумеречные, зимние…

– Я выгляжу как… – Сентябрь затруднилась с выбором слов. Я выгляжу как Волшебница. Я выгляжу как Маркиза… – …безумное, дикое существо, – закончила она шепотом.

– Сойдешь там за свою, – сказала сивилла.

– А вы что, заставите меня отгадывать загадки и отвечать на вопросы, прежде чем я туда пойду? А то, знаете, с загадками у меня не очень-то. Клятвы на крови мне удаются лучше.

– Нет, нет. Это для тех, кто не знает, чего ищет. Кто ощущает пустоту внутри и надеется, что квест поможет ее заполнить. Вот я и задаю им вопросы, загадываю загадки, заставляю давать клятвы, чтобы они начали задумываться о том, каковы они и какими хотели бы стать, – это здорово помогает им разобраться в себе. Но ты-то знаешь, зачем тебе вниз. Вот и слава небесам! Нет ничего скучнее, чем подбрасывать мистические подсказки чародеям и рыцарям с головами как пресс-папье: «Как ты думаешь, а вдруг сила, которую ты мечтаешь обрести, уже живет в тебе, и нужно только слегка копнуть? М-м-м? Это могло бы здорово подсократить дорогу». Они все равно никогда не слушают. Нет, от тебя я хочу вот чего: прежде чем уйти, ты должна выбрать один из этих предметов и объявить его своим. Выбор за тобой.

Сентябрь потерла одну лодыжку о другую и обвела взглядом груды блестящего барахла.

– Я думала, – робко сказала она, вспоминая свою книжку мифов, в которой дамы всегда оставляли в качестве подношения ожерелья и диадемы, а господа – свои мечи, – я думала, что, когда отправляешься в подземный мир, положено оставлять что-то свое.

– Да, было такое, – призналась сивилла. – Так и вправду положено. Беда в том, что, когда они оставляют свои священные дары, я остаюсь с горой хлама, от которого мне нет никакого прока. Им-то это на пользу – они учатся не уповать на свои клинки, брильянты и особые полномочия, а у меня остаются груды мусора, которые надо убирать. Видишь, сколько накопилось за тысячу лет? Ужас кромешный. А выбросить эти магические предметы еще не так просто. Несколько столетий назад я встречалась с другими сивиллами – ох, какая это была мрачная встреча! – и мы решили: единственное, что можно сделать, это изменить правила. Так что теперь ты должна выбрать что-нибудь и взять с собой – и кто знает, может, через тысячу лет у меня появится место для хорошенькой книжной полочки.

Сентябрь огляделась по сторонам. Мечи заманчиво блестели. Оружие, конечно, штука полезная, но Сентябрь не привлекала идея заполучить меч, бывший когда-то сердечным другом другого рыцаря, меч, подогнанный под другую руку и привыкший, что им орудуют умело и уверенно. На драгоценности она даже не смотрела. Может, они, конечно, и волшебные, может, у каких-нибудь особенно могущественных подвесок есть даже имена собственные – но Сентябрь была девочкой прямой и практичной. И ее прямой и практичный взгляд упал на кое-что другое, кое-что скучное, без блеска, зато полезное.

Из кучи вещичек, оставленных героями, из-под массивного ожерелья с синими камнями Сентябрь извлекла длинное пальто. В своем деньрожденном платье она давно уже тряслась от холода, а под землей наверняка будет еще холоднее. Девочка, выросшая в прериях, никогда не отвернется от доброго теплого пальтеца, а это к тому же было из древней, дубленой звериной шкуры, выкрашенной в цвет старого вина и много раз подкрашенной. Складки и длинные шрамы, похожие на следы от ударов клинков, покрывали всю его поверхность. Вокруг горла призывно пушился воротник из серебристо-черного меха. Проведя рукой по длинному пальто, Сентябрь почувствовала угрызения совести. Она вспомнила свой изумрудно-зеленый пиджак – как он любил ее и как старался ей угодить. Она даже не представляла, где он может быть сейчас, провалился ли он в трещину между мирами или нашел дорогу обратно к Зеленому Ветру. Она пожелала ему всего хорошего. Прости меня, пиджачок, прошептала она мысленно, я всегда буду любить тебя больше всех, но мне холодно, а тебя рядом нет.

Сентябрь облачилась в винного цвета пальто. Оно не стало тут же прилаживаться к ее фигуре, как когда-то сделал изумрудный пиджак. Напротив, оно встретило новое существо внутри себя холодно, настороженно, будто думая: кто ты и достойна ли ты меня? Сентябрь надеялась, что достойна и что, кто бы ни был предыдущим владельцем этого пальто, она не уступит ему в храбрости и хитрости. Когда воротник коснулся щеки, Сентябрь ощутила мягкость и шелковистость меха и поплотнее завернулась в пальто. В нем Сентябрь казалась себе более высокой, ловкой, бдительной. Возможно, так же чувствовала себя Тайга, когда надевала оленью шкуру, – как будто она в доспехах и готова покусать кого угодно. Сентябрь усмехнулась – и неведомо как поняла, что пальто украдкой усмехнулось вместе с ней.

Сивилла встала со своего кресла и ловко повернулась, словно дверь на петлях. У нее за спиной по стене красного лифта побежала трещина, открывая каменистую неосвещенную расщелину. Туда, вниз, в сумрак уходила длинная извивающаяся лестница.

Глава V

Вы – звери вольные

в которой Сентябрь покидает верхнюю Волшебную Страну, встречает старого друга, узнает кое-что о местной политике и превращается в нечто потрясающее, но совсем ненадолго

Лестница закручивалась вниз все дальше и дальше. Деревянные ступеньки скрипели под ногами. Кое-где ступенек не хватало, они просто рассыпались от старости. Как только глаза Сентябрь немного привыкли к темноте, в сумраке замелькали искорки света. Спустившись пониже, она поняла, что это звездочки, маленькие, но яркие, свисающие из-под каменистого потолка как старые лампочки, какие обычно болтаются на жестких витых шнурах. Они испускали тусклый, мерцающий свет, но не грели. Перила лестницы прихватило инеем. Сентябрь провела рукой по стене пещеры. Я не боюсь, напомнила она себе. Кто знает, что там, внизу. Не успела она это подумать, как рука набрела на гладкую, глянцевитую рукоятку, вмурованную в стену, вроде ручки гигантского рубильника, которым можно запустить огромную машину. Сентябрь с трудом различала эту изящную рукоять во тьме. Она вспомнила другой рубильник, оживлявший чудовище Франкенштейна в фильме, на который мама ее взяла с собой, о чем потом очень пожалела. Неделю после этого Сентябрь бегала по дому, включая свет в каждой комнате и выкрикивая слова, казавшиеся ей очень научными и профессиональными.

Сентябрь переключила рубильник. Она просто не могла поступить иначе – так удобно рукоятка легла ей в руку, изящная, но массивная, из настоящего дерева, идеальная, прочная и такая притягательная, будто сделана именно для нее. Бывают переключатели, которые невозможно не потрогать, и бывают дети, которые не могут удержаться, чтобы не включить-выключить такую штуковину – просто чтобы посмотреть, что произойдет.

Произошло вот что.

Зажегся свет.

В самом низу лестницы Волшебное Подземелье осветилось, словно поле, полное светлячков: вспыхнули уличные фонари, окна домов зажглись теплым красноватым светом. Миллион сверкающих пятнышек света и звука уходили вдаль, насколько хватало взгляда, и еще дальше – не просто город, а много городов и фермы между ними, лоскутное одеяло аккуратно нарезанных клочков плодородной земли. Она стояла будто бы на скале, озирая сверху всю страну. Надо всем этим висел на собственном витом проводе хрустальный шар; провод, черный и скользкий, исчезал в мягком влажном тумане. Вликанский светильник горел вполнакала, словно огромная искусственная луна, окутывающая черноту подземелья вечными фиолетово-серебряными сумерками. На его прозрачной поверхности светились призрачные дымчатые римские цифры: XII.

Сентябрь больше не различала ни стен, ни потолка пещеры – только небо, холмы, торжественные перламутровые сосны, как будто это был верхний мир, а Волшебная Страна приснилась ей во сне. Тишина наполнилась голосами так же быстро, как тьма – светом; потом послышались обрывки музыки – тут рассыпался аккордеон, там, вдали, запел рожок. Позади нее огромная лестница спиралью уходила вверх, исчезая в вышине. Ниже, всего в нескольких лестничных пролетах, раскинулся чудесный внутренний дворик, уставленный грациозными статуями, с фонтанчиком, в котором булькала чернильного цвета вода. В темноте она не видела, как близко было дно! Рядом с фонтаном призывно раскинулась парковая скамья, высеченная целиком из древней кости: можно было присесть, насладиться прекрасным видом, а заодно и с аппетитом перекусить.

А в дальнем углу дворика, совсем плохо скрытая статуей шута, жонглирующего драгоценными планетками с медными и бронзовыми кольцами, стояла очень знакомая фигура. Фигура с крыльями и длиннющим хвостом, с могучими задними ногами и с полным отсутствием передних.

– Аэл! – закричала Сентябрь, и сердце ее, выпрыгнув из груди, помчалось впереди нее вниз по винтовой лестнице; поворот, еще поворот, пока она наконец не влетела во дворик и не бросилась, раскинув руки, на толстую чешуйчатую шею Вивернария.

Простим ее за то, что она не сразу все рассмотрела. В мягких сумерках хрустальной луны многое выглядит темным и неразличимым. Сентябрь была так счастлива обнаружить поджидавшего ее друга, что вцепилась в него и не открывала глаз, пока чувство легкости и покоя не затопило ее, как внезапный летний ливень. Наконец она открыла глаза – и отпрянула, поняв, что существо, которое она так неистово обнимала, – это не От-А-до-Л, не ее возлюбленный Вивернарий, а всего лишь его тень.

– Привет, Сентябрь, – пророкотал Теневой Аэл радостно, нежно, но тихо и робко, будто готовый к тому, что в любой момент его могут отвергнуть. Когда Сентябрь обнимала его, он казался плотным, однако шкура его больше не переливалась алым и оранжевым. Она струилась оттенками черного, синего и фиолетового, дрожа и колеблясь, как дрожит тень, отбрасываемая на воду. Его добрые глаза светились в сумерках, темные, ласковые и очень неуверенные.

– Ох, Сентябрь, не смотри на меня так, – вздохнул Теневой Аэл. – Я знаю, что я – не твой Аэл, у меня нет ни больших апельсиновых глаз, ни огненно-рыжей полосы на груди. Я не умею улыбаться так, чтобы тебе сразу захотелось меня обнять. Но я был Тенью твоего Аэла всю его жизнь. Я лежал под ним на траве в тот день, когда вы встретились, и на земле у Бриария, когда мы нашли Субботу в его клетке, и на улице, мощенной кексами в Осенних Провинциях, когда тебе было так плохо. Я беспокоился о тебе вместе с ним. Я лежал на холодных камнях Одинокой Темницы, и я был там в самом конце, когда ты нас спасла. Я всегда был с ним и любил тебя так же сильно, как он. Мой отец был Тенью Библиотеки, я тоже знаю все, что начинается с букв от А до Л. Я могу тебе пригодиться, как пригодился Аэл, если ты не будешь обращать внимания на то, что я – не совсем он, хотя я понимаю, как это непросто.

Сентябрь не отрываясь смотрела, как застенчиво, будто бы в страхе, он вжимает голову в плечи. Пожалуй, если на лице у нее сейчас мелькнет недовольство, он просто убежит. Ей хотелось думать, что это ее Вивернарий. Пусть бы это был От-А-до-Л, тогда бы она не чувствовала себя такой одинокой. Но когда она попыталась снова протянуть к нему руку, у нее не получилось.

– А где же тогда Аэл?

– Я полагаю, в Публичной Библиотеке Броселианде. Он, то есть мы, проходили там стажировку и Учебный Кюрс у Алфавитария, Каталожного Бесенка. После того как ты исчезла, мы, то есть он, решил, что было бы неплохо совершить несколько Литературных и Типографических Квестов, прежде чем объявиться в Городском Книгохранилище Волшебной Страны. Даже в Публичной Библиотеке с ним разговаривали неприветливо, Библиотеки вообще редко меняют свои привычки и враждебно относятся к новеньким, особенно когда эти новенькие дышат огнем на Уникальные Коллекции. Зато у нас каждый день был обеденный перерыв, и мы могли раньше всех прочитывать новые книги. Мы были счастливы, хотя и безумно скучали по тебе. Мы даже завели специальную коллекцию предметов и событий под названием «То-О-Чем-Надо-Рассказать-Сентябрь-Когда-Она-Вернется». И вот однажды, когда мы ставили только что поступивший «Учебник Странной Пфизики, алое издание» под редакцией И. Иноходера на самую верхнюю полку, чтобы малыши до него не добрались и не натворили бед, я вдруг оторвался от себя. От него. От А-до-Л. С этими местоимениями просто беда, когда тебя двое! Не могу объяснить лучше. Это было не больно; я почувствовал, что меня всасывает, будто в груди открылось сливное отверстие. Только что я был в Библиотеке – и вот я уже кувырком лечу сюда, а за мной полным-полным других теней, прямо как черный ливень.

Теневой Аэл переступил с одной фиолетовой лапы на другую.

– Сначала я очень расстроился. Мы с братом с рождения жили вместе! Что мне без него делать? Я умел топать, только когда он топает, петь, когда он запоет, запекать тени яблок моим темным дыханием, когда он вздумает запечь своим огнем настоящие яблоки. Понимаешь? Даже я думал, что он – настоящий, а я – фальшивый. Мои крылья, моя чешуя, мои яблоки — да я тогда даже слова такого не знал – «мое». Все было его. Но ведь это неправильно. Это я говорю с тобой. Я – От-А-до-Л, даже если я – не тот самый От-А-до-Л. А кто может утверждать, что я – не тот самый От-А-до-Л, а он – не моя тень, пусть даже плотная и алая? Между прочим, так говорит Хэллоуин. Теневая Пфизика ужасно запутанная. Даже Иноходер не представляет, насколько. Когда я, наконец, благополучно здесь приземлился, оказалось, что я плотный, и голодный, и умею кувыркаться в воздухе, как пожелаю! Умею сам творить чудеса! Умею стоять на голове, если захочется, и говорить, не дожидаясь, пока заговорит он. Я был так счастлив, Сентябрь! Я поплакал немножко, не стыжусь признаться. А Хэллоуин сказала: «Будь сам по себе, будь своим собственным телом. Я сорвала с тебя оковы, раз – и нету! Хочешь – прыгай и пляши, хочешь – рычи и кусайся! Вы звери вольные».

Сентябрь сморгнула. Она не хотела спрашивать. Она уже знала ответ.

– Кто такая Хэллоуин? – прошептала она.

Теневой Аэл развернул и снова свернул шею кольцом, будто исполняя некий сумрачный танец.

– Хэллоуин, Королева Пустоты, Принцесса Ворочу-Что-Хочу, Лучшая Подруга Ночи, – Вивернарий остановился. – Короче. Она – это ты, Сентябрь. Твоя тень, которую утащили вниз глаштины. Она объявляет, когда начинаются вечеринки и как на них веселиться.

Сентябрь плотно сжала губы. Непросто сообразить, что делать, если твоя тень потерялась. Вот представьте, что копия вас, которая не слишком-то внимала, когда родители что-то вам объясняли, внушали или даже наказывали, решила сбежать и устроить себе отдых от воспитанности и прочих хороших манер. Вот что можно сказать более буйной и зловредной версии себя, как уговорить ее хоть немного угомониться?

– А где я живу? – нерешительно спросила Сентябрь. – Я хочу с собой поговорить.

Аэл поскреб свою иссиня-черную морду. Его серебристые усики подрагивали.

– Понимаешь, она – это больше не ты, вот в чем дело. А живет она в Тайне, который тень Пандемониума, в Клевере, который тень Бриария, и все это как раз под Нижней Луной. Но вообще-то она так занята, Сентябрь! У нее и минутки нет для посетителей. Сегодня вечером намечается Развеселье, а она даже наряд еще не выбрала, не говоря уж про шарики, чтобы всем хватило.

– Что такое Развеселье?

Аэл улыбнулся. Такой улыбочки на милом, любимом лице Аэла Сентябрь еще не видела. Улыбка охватила всю морду, включая серебристые усы, – лукавая, загадочная, таинственная. Такая уыбка будто приберегает в заднем кармане какой-то неприятный, скольз-кий сюрприз и не торопится его раскрывать.

– Тебе понравится. Ничего лучше не бывает, – сказал Аэл, и хвост его от восторга свернулся спиралью, томно обвив Сентябрь. Именно этот до боли знакомый жест и стал последней каплей. Возможно, Сентябрь следовало оставаться настороже, но она так соскучилась по своему Вивернарию. Ей так хотелось, чтобы снова он был ее, а она – его. И поэтому она позволила огромному фиолетовому хвосту обвить себя и сама обняла его, с закрытыми глазами уткнувшись лицом в шкуру Аэла. Он пахнул как Аэл. Он выглядел как Аэл, если не считать лавандово-бирюзовых узоров, переливавшихся под ониксовой кожей. Он знал все, что знал Аэл. Чего же еще? Что такое личность, если не сумма знаний и внешний вид?

– Давай творить чудеса, Сентябрь! – воскликнул Вивернарий неожиданно высоким голосом, едва ли не завыв на хрустальную луну от радости, что Сентябрь не оттолкнула его, а крепко обняла. – Это так здорово! Мне раньше такого не дозволялось. Разве что дышать огнем да сортировать книги. А вечером мы пойдем на Развеселье, ты наденешь платье с кучей блесток, будешь объедаться бисквитами, тоже с кучей блесток, и отплясывать с удалым Карликом.

Сентябрь даже засмеялась:

– Ох, Аэл, я никогда тебя таким не видела!

Теневой От-А-до-Л посерьезнел и приблизил свою добрую морду к ее лицу.

– Вот что значит быть Вольным, Сентябрь. Воля – на букву В, и я – вольный. Я люблю блестки, люблю танцевать и летать, и вытворять Черт-Те-Что, и я не желаю больше отправляться в постель только потому, что туша, пристегнутая ко мне, улеглась дрыхнуть. Я вообще никогда не буду спать!

Сентябрь нервно стиснула руки:

– Но я не могу ходить на всякие развеселья и заниматься пустяковой магией! Я появилась здесь, чтобы исправить свою ошибку и вернуть Волшебной Стране ее тени. После этого я хочу вернуться в Верхнюю Страну, и чтобы было настоящее Приключение, с единорогами и пиром на весь мир. Я не ожидала тебя встретить, но я рада за тебя, потому что ты явно счастлив быть своим собственным Зверем; однако это не значит, что я позволю Хэллоуин присваивать то, что ей не принадлежит.

Аэл слегка прищурился:

– Но ведь и тебе не принадлежит. И, как бы там ни было, неужели ты не хочешь увидеть Субботу и Светлячка? Я думал, ты их любишь. Что это за любовь, которая живет только на солнце? Ну а если по дороге мы споткнемся и нечаянно вляпаемся в магию, разве это будет наша вина? Вперед, Сентябрь. Раньше ты не была такой занудной, как старая дева.

Сентябрь раскрыла рот. Вивернарий словно по-настоящему ужалил ее. Яд медленно расползался холодом под кожей.

– А ты не был таким жестоким, – парировала она.

Глаза От-А-до-Л расширились. Он мотнул головой, будто лохматая собака, отряхивающая воду.

– Я сказал что-то жестокое? Я не хотел! Просто я не привык говорить от своего имени. Этим всегда занимался другой Аэл, и у него так здорово получалось – видишь, он и с тобой подружился вмиг, без всяких усилий, а все потому, что умеет так сладкозвучно и умно говорить. Я бы на его месте принялся мямлить и бормотать, и в итоге ты предпочла бы мне какого-нибудь величавого Дракона – приличного, четвероногого. И вот я на самом деле мямлю и бормочу! Теперь ты никогда не подумаешь, что я красивый, или мудрый, или достоин сопровождать тебя в Приключении. Бедный я, несчастный! Несчастье начинается на Н, но сегодня я точно знаю, что это значит. Боль, Агония и Безутешность, вот что это значит.

Громадные оранжевые слезы выкатились из глаз зверя, будто огненные шары.

В этот миг внутри Сентябрь произошло нечто удивительное, хотя она и не понимала, что именно. Как голая жесткая ветка внезапно взрывается зелеными почками и розовыми цветами, так и сердце девочки, которое, как мы уже знаем, было совсем новеньким и продолжало расти, пустило длинный побег с темными цветами. Сердца – создания непростые, с характером, потому-то дети от них избавлены. Но Сентябрь почти перестала быть ребенком, и тяжесть сдавила ее грудь при виде бедной тени, трепещущей от душевных мук. С момента рождения сердцам суждено искать другие сердца; они плетут ужасно тугие и прочные сети, и в конце концов ты понимаешь, что крепко-накрепко привязан – пусть даже к тени зверя, которого ты когда-то давно знал и любил.

Сентябрь сунула руку в карман красного пальто и вытащила книжечку с волшебными талонами. Пальто не очень-то хотело отпускать книжечку и хватало девочку за руку, но Сентябрь все-таки победила. Поколебавшись, она показала ее Аэлу.

– Я знаю, твоя магия будет потрясающей, и если бы у меня были лишние талоны, я бы тут же выложила их на бочку… но у меня нет лишних, Аэл. Мне нельзя транжирить. Я твердо решила экономить. Если ты съешь весь свой сахар сегодня, что ты будешь делать, когда наступит день рождения? И что плохого в старых девах, между прочим? У них красивые кошки и милые вазочки, полные конфет. Миссис Бейли и миссис Невиц – самые добрые тетушки на свете, и к тому же всегда добавляют капельку сиропа в чай.

Аэл поклялся, что больше никогда в жизни не будет ее обзывать, но с любопытством обнюхал книжечку с отрывными талонами. С обложки угрюмо глядел портрет Короля Хрустикраба со щитом, украшенным геральдическим гербом – два краба, скрестившие клешни поверх блистающего драгоценностями молота.

– Но здесь-то они тебе не понадобятся, Сентябрь. Здесь они не нужны, в том-то и дело!

Прекрасная тень От-А-до-Л взвилась вверх и бешено завертелась вокруг своей оси – будто огромное черное одеяло взметнулось в воздух. Он по-бычьи пригнул голову, ударил ногой о землю, будто копытом, и трижды обежал вокруг Сентябрь – три стремительных сужающихся темных круга. Все кругом нее задрожало и затрещало, волоски на коже встали дыбом. Ей показалось, что все тело ее вспухло, отвердело и затекло, как затекает рука. Вокруг мелькали какие-то мерцающие огни. Аэл резко затормозил. Морда его выражала восторг, озорство и великолепное настроение.

А Сентябрь была уже не Сентябрь, а симпатичный виверн средних размеров, с алой опушкой вокруг шеи, где был воротник ее красного пальто, с кожей пламенно-рыжей от усов до хвоста.

Тело виверна имеет несколько принципиальных отличий от тела девочки. Во-первых, оно снабжено крыльями, которых у большинства девочек нет (хотя бывают исключения). Во-вторых, за ним тянется очень длинный и толстый хвост, который у девочек встречается, однако девочки, которым так повезло, стараются получше прятать свои хвосты. Достаточно упомянуть, что в былые времена женщины носили турнюры отнюдь не без причины. В-третьих, тело виверна весит примерно как баржа, на которую погрузили несколько лошадей и как минимум один валун. Да, девочки с таким весом бывают, но, как правило, это не вполне девочки – это гигантские ледовые фигуры девочек. Так что нет смысла спрашивать их, например, который час или почему у них башмаки не по ноге.

Сентябрь внезапно обнаружила, что обладает всем вышеупомянутым: хвостом, крыльями и чудовищным весом. Вдобавок на спине у нее вырос очаровательный гребень из пластинок белого золота; такие гребни бывают только у вивернов-девочек, но не у мальчиков. Сначала Сентябрь чуть не опрокинулась. Потом ужасно закружилась голова, к горлу подступила тошнота, Сентябрь была уверена, что ее сейчас вырвет…

…но вместо этого из пасти вылетело аккуратное кольцо зеленого огня.

Тем не менее на этом завершился раздор между ее вестибулярным аппаратом и, скажем так, ощущением себя в качестве Сентябрь – тем самым чувством, которое мы с удовлетворением испытываем, зная, что наше тело и наше так называемое «я» худо-бедно ладят между собой, и в ближайшее время нам вряд ли грозит превратиться в вомбата или гризли.

Задние ноги в полуприседе заявили крыльям: теперь я виверн. Хвост шепнул спинному гребню: что толку жаловаться? Все ее существо вдруг раздулось, как огромный оранжевый с золотом шар, и сказало то, что неизбежно следовало из предыдущего: я умею летать.

Все мысли о тенях, Развеселье и волшебных талонах пкинули Сентябрь, как только она, неуклюже топая, приступила к разбегу: шаг, другой, третий, алле-гоп! Огромные тыквенные крылья, увитые нежно-зелеными прожилками, раскрылись, и воздух подхватил их, и взмахи их были так же естественны, как движения ног при ходьбе. Ночной ветер подземелья трепал ее усики ярко-свекольного цвета. Великанское семикамерное сердце виверна гулко колотилось в груди. Это не она летела, это ее несло то, что звенело в ее земноводной крови и бронированной шкуре, что билось в ее костях и тянуло вверх, пришпоривая воздух. Хрустальная луна струила мягкий свет на чешую, свод мира казался невероятно высоким, даже когда она лениво описывала огромные круги среди россыпей звезд. С этой высоты было видно, что эти звезды – тоже самоцветы с острыми, как осколки льда, зубцами. Разница между потолком и небом зависит только от точки зрения. Сентябрь захотелось взмыть на самый верх, пробить землю и вырваться в голубое небо Волшебной Страны гигантским огненным фонтаном.

Она бы, может, так и сделала, но тут снизу показался От-А-до-Л. Он небрежно плыл по воздуху на спине, обратив к Сентябрь брюхо цвета индиго.

– Ты прирожденная летунья! – пророкотал он. – Попробуй кувырок!

И Вивернарий выполнил роскошное сальто назад, одновременно обдав ближайшую звезду дугой изумрудного пламени. Сентябрь рассмеялась, и смех этот был подобен раскатам грома; как будто она раньше никогда в жизни толком не хохотала – только хихикала, ухмылялась или посмеивалась, а теперь научилась хохотать как следует, и хохот ее разросся, обзавелся колоколами и оказался самым неистовым и буйным хохотом, какой вы только слышали. Она нырнула головой вперед и на секунду испугалась, что может потерять высоту и упасть, – но тело знало все правильные движения. Пока она переворачивалась, ее крылья были плотно прижаты к туловищу, а потом опять широко раскинулись. Сентябрь снова захохотала, просто удовольствия ради.

– Отсюда все такое маленькое, Аэл! – закричала она. Голос ее оказался баритоном, низким, сочным и густым, как горячий шоколад; она готова была говорить без умолку, лишь бы только его слышать. – Почему Подземелье такое большое? Оно, должно быть, размером с Волшебную Страну, а то и больше!

От-А-до-Л заложил медленную спираль, оглядывая с высоты звездную карту городов под ними и лавируя между звездами, свисающими сверху на проводах. Сентябрь все еще не видела каменный свод, ограничивающий подземное царство, – только полумрак и туман. Вероятно, лестница сивиллы была устроена в мелкой части подземного мира, потому что все остальное было глубоким, как море, и вдвое оживленнее.

– Видела когда-нибудь гриб? – спросил Аэл, выпуская теневые когти.

– Конечно!

– А вот и нет! Ты видела разве что крошечную шляпку в белый горошек или кружевную юбочку цвета устриц. Суть гриба, то, что гриб представляет собой на самом деле, – это безумно запутанная сеть, раскинувшаяся на много миль под землей, это усики, завитки, петли, стебли, плесень, споры. Видишь, Волшебное Подземелье совсем не отделено от Волшебной Страны. Она – наша крыша. Под землей мы вечно растем наружу, тайком, сплетаясь в спутанные петли; а то, что ты видишь в лесу на поверхности, – не больше чем торчащий наружу любопытный носик.

Сквозь радость полета, пульсирующую в венах, неожиданно пробилась одна мысль – и Сентябрь замерла в воздухе, вцепившись в ночь когтями; на толстых шафрановых лапах их было по четыре.

– А почему у вас тут магия не по талонам? Как это вам удается? Аэл так не умеет – если бы умел, непременно бы этим пользовался. Нам приходилось долго-предолго топать пешком. Скажи скорей, ты окончил Школу-Превращения-Девочек-Во-Все-На-Свете? Скажи, что это не было злое колдовство, – я не хочу, чтоб оно было злое! Я хочу всегда себя чувствовать так, как сейчас!

Морда От-А-до-Л приняла сложное выражение: он казался смущенным, потом передумал стыдиться, и вид у него сделался гордым, потом хитрым, а потом таким нежным и полным любви, что все остальные ухмылки и поигрывание бровями слились в одну лучезарную торжествующую гримасу.

– Мы и есть этот гриб, Сентябрь. Зачем нам талоны? Здесь незачем экономить магию, потому что тени – это ее источник. Твоя темная, танцующая сущность, что скользит позади, впереди и вокруг тебя, но старается не смотреть на солнце. Волшебное Подземелье – тень Волшебной Страны, здесь магия рождается, растет и проводит беззаботную юность, прежде чем выходит на свет. Тело живет наяву, а тень живет во сне. До правления Хэллоуин мы обитали в верхнем мире, где свет делает нас иллюзорными, полупрозрачными обрывками мыслей и силуэтов. Мы не были обездолены – мы честно и благородно творили добрую магию для мира. Мы отражали дела наших тел. Когда же наши братья и сестры отправлялись спать, у нас начиналась собственная веселая жизнь: любовь теней, теневые гонки, теневой рынок. Но мы тогда и малейшего понятия не имели, как здорово может быть под землей с нашей Королевой Пустоты. И теперь мы никогда не вернемся. Чем больше нас, теней, в этой глубине, тем больше наши города пропитываются магией, буквально насквозь – так что не нужна ни книга заклинаний, ни волшебная палочка, ни дурацкая шляпа. Нужно только очень сильно чего-то захотеть и рвануться этому навстречу. Талоны – это для надземельников. Без нас у них вообще бы ничего не было, они и так слишком долго кормятся из наших рук.

Огромная челюсть Сентябрь отвисла в изумлении. Красные усы красиво вибрировали на подземном ветру. И вмиг, так же внезапно, как появилось, тело виверна исчезло. Сентябрь камнем ухнула вниз, но мягко приземлилась на широкое брюхо От-А-до-Л. Он бережно придержал ее задними ногами.

Сентябрь горько, безутешно расплакалась – тело ее вновь стало маленьким, как платье, севшее после стирки, а кожа так натянулась, что она, казалось, вот-вот умрет от собственной крошечности. Кости ныли, стонали, мечтая опять устремиться в полет.

– Это действует недолго, – признал Аэл. – Пока что.

После долгой паузы, в течение которой Сентябрь жалела себя и с тревогой обдумывала услышанное, она наконец прошептала:

– Если Волшебное Подземелье – это тень Волшебной Страны, то что же тогда тень Подземелья? Что там, под ним?

Смех Аэла прогремел раскатом дальнего грома:

– Боюсь, там тоже подземелье, а под ним еще, и еще, и еще, и так до самого дна, моя ненаглядная, милая летунья!

Надо заметить, что в Волшебном Подземелье, как и в Волшебной Стране, тоже есть Правила, которые чрезвычайно важно соблюдать, и пора мне сделать реверанс в их сторону. Эти Правила не таковы, как те, что вывешены в окружных судах или в общественных бассейнах. Например, скандалы, превышение скорости сверх двадцати пяти миль в час, ныряние в фонтанах – все это в подземном мире в общем и целом поощряется. Оставлять без присмотра детей, кошек, собак и прочую живность – такое тоже весьма приветствуется. И попади Сентябрь под землю в любое другое время, она увидела бы на каждом перекрестке и на всех главных достопримечательностях аккуратные, красиво написанные объявления, любезно извещающие туристов о том, как им подобает себя вести. Но поскольку она попала в подземный мир именно тогда, когда попала, к этому времени Хэллоуин уже распорядилась сорвать все эти приветливые черно-фиолетовые объявления и сжечь на большом костре, вокруг которого она сплясала с песнями и хихиканьем. Хэллоуин считала вполне логичным, что, уничтожая объявления о Правилах, ты отменяешь и сами Правила. Королева Пустоты ненавидела Правила настолько, что готова была их покусать.

Однако некоторые Правила непреложны. Это старое слово, которое означает «неизменны».

Таким образом, и Сентябрь, и Хэллоуин кое-чего не знали в тот день, когда наша героиня вступила в подземные чертоги. Сентябрь не знала Правил, а Хэллоуин не знала, что Правила продолжают работать, как двигатель на холостом ходу, просто ожидая момента, чтобы снова взреветь и прийти в движение.

Я рассказчик коварный и секрета выдавать не стану.

Глава VI

Пламенное сердце слона

в которой Сентябрь оказывается представлена высшему обществу, удостаивается титула, встречает друга, который помнился ей немного другим, и делает один глоток

Мерцающая тень От-А-до-Л высадила Сентябрь на широкую лужайку коричневого цвета. Это был не противный, неопрятный, пожухлый коричневый, а густой, насыщенный, красивый – цвет хорошего кофе, или дорогого шоколада, или, быть может, настоявшегося крепкого чая. Звезды на проводах и огромная хрустальная луна освещали коричневые листочки, почки и цветочки. В стручках цвета корицы гремели горошины, с красно-коричневых одуванчиков летели облачка пуха цвета поджаренных тостов. Подземный бриз с ароматом мирры ерошил стебли коричневой травы, которые все как один клонились к центру поляны, где высился необыкновенный дом.

Сверкающий и величественный, этот дом являл собой грушевидный серебряный котел искусной работы, увенчанный переплетением золотых ветвей с медными цветами и длинными узкими бронзовыми листьями. Котел стоял на четырех золотых когтистых лапах. Четыре грациозно изогнутых золотых крана опоясывали его округлое брюшко. Золотые ветви были затейливо увиты лентами красного металла, который Сентябрь раньше никогда не видела, а в изгибах этих лент уместились нарядные серебряные чайные чашки. Одна из них пыхтела уютными клубами дыма, как печная труба. Раз имеется труба, значит, это дом, решила Сентябрь, и в нем определенно кто-то есть!

Когда они с Теневым Аэлом подошли поближе, Сентябрь разглядела изящное фарфоровое крыльцо с фарфоровыми ступеньками. В брюхе котла была круглая дверца, обозначенная тончайшей линией – такой тонкой, что Сентябрь и не заметила бы ее, если бы не свет хрустальной луны.

– Куда ты меня привел, Аэл? – спросила она.

– Ах, ах, я совсем не умею хранить секреты и устраивать сюрпризы! И то и другое начинается с буквы С! – Аэл с трудом сдерживал волнение, прыгая с одной сине-черной ноги на другую в длинной шоколадной траве. – Так уж вышло, что это место тоже начинается на С. Но я часто сюда прихожу, когда хочу взбодриться и вытряхнуть из сердца грусть. Так что теперь я про него все знаю. Это Самовар, старинное красивое название чайника. Здесь живут Герцог и Вице-Королева.

Сентябрь молча прикидывала, будет ли Герцог похож на Маркизу и кто вообще такая Вице-Королева, если уж на то пошло. Ведь не может же быть, чтобы этот Аэл привел ее на погибель в дом злого Герцога! Или… или все-таки может?

Фиолетовые усы на темной морде Аэла трепетали от восторга.

– Нет, я не могу испортить сюрприз. Другой Аэл тоже не стал бы этого делать; он бы просто помалкивал да подмигивал, вот и я так буду, иначе сюрприз не будет сюрпризом.

От-А-до-Л подмигнул огромным, полным предвкушения черным глазом и припустил вперед своим цыплячьим аллюром. Вскоре они приблизились к крыльцу. Сентябрь уже различала журчание, смех и звон посуды.

Аэл радостно ударил теневой головой в дверь Самовара – точь-в-точь как другой Аэл однажды бился головой о ствол хурмы, добывая завтрак для Сентябрь. Из-за двери донесся низкий певучий голос:

– Перечислите, пожалуйста, все элементы Периодической Таблицы Чаепития в правильном порядке.

От-А-до-Л уселся на свои могучие задние лапы, закрыл глаза и приступил:

– Черный чай, травяной чай, брусничные булочки, варенье из лесных ягод, сливочное масло, сливки, пирожное «Наполеон», апельсиновый джем, сахарная глазурь, крапивный чай…

– Довольно, довольно! – Голос рассмеялся. Щелкнул замок, с веселым звоном отодвинулась задвижка, и дверь в Самовар радушно распахнулась.

Из серебряного дверного проема со свистом вырвался столб ароматного пара. Из пара проступило приятное округлое лицо с коричневыми щеками, обрамленное завитками коричневых и зеленых листьев. Листья были скручены в толстые валики, а сзади болтался хвостик, перетянутый шнурком, – как старомодный парик. Влажные, янтарного цвета глаза сияли дружеским теплом, а на теле красовался изумительный костюм из тысяч крохотных белых цветочков. Похрустывающие ароматные эполеты из чайных пакетиков подсказали Сентябрь, что перед нею, должно быть, Герцог. Тот лучезарно улыбнулся ей.

От-А-до-Л сделал книксен по-виверновски и произнес:

– Позвольте представить вам моего друга Сентябрь из Небраски. Сентябрь, это Герцог Чаепитий и его супруга, Вице-Королева Кофе.

Пар постепенно рассеялся, и рядом с Герцогом из тумана появилась Вице-Королева, хотя, конечно, она там была и раньше. Ее темно-каштановые волосы были уложены в сложное сооружение, имеющее определенное сходство с золотым букетом на крышке Самовара. Вице-Королева была одета в переливчато-карамельное платье с кринолином. Единственным украшением ей служило кофейное зерно на прекрасной смуглой шее. У ног Герцога и Вице-Королевы копошились дети с такими же румяными коричневыми щеками, с ягодами и листьями в волосах. Завеса пара поднималась к потолку и уходила в трубу, открывая взгляду Сентябрь обширные внутренности Самовара.

В Самоваре был самый разгар вечеринки. Вдоль стен тянулись роскошные диваны всех мыслимых расцветок, а между ними располагались красные, зеленые и фиолетовые самоварчики – точная копия самого дома. На каждом диване кто-то возлежал – нарядная дама или кавалер. Некоторые из них были тенями, некоторые нет. Сентябрь обратила внимание на симпатичного старика с багряно-лиловой кожей, чья одежда походила на дощечки дубовой бочки, стянутые железным обручем. Склонившись, ему на ухо что-то нашептывала девушка, абсолютно белая – от блестящих гладких волос, из которых торчали два аккуратных коровьих рожка, до пышного пенно-кружевного платья и жемчужных ножек. Все вокруг смеялись и разговаривали изысканными голосами, с безупречным выговором, как у киноактеров, когда они играют кого-то очень утонченного. Мальчик с ярко-синими волосами, в костюме из серебряных пузырьков с воротником из крупных нефритов-оливок, плясал на столе, затянутом бархатом. Толстая веселая девочка с золотистой кожей и такого же цвета глазами, с длинными волосами, которые были и не волосами вовсе, а пучками соломы с завитками зеленых побегов, в темно-коричневом платье с проблесками алого и золотого, играла на ложках. Другие дудели в простые дудочки и распевали обрывки песенок. Изысканно одетая леди-гном с волосами-сосульками виртуозно играла на черной виолончели из вороньих перьев – с такой скоростью, что, казалось, вот-вот взлетит вместе со своей виолончелью. Герцог и Вице-Королева тенями явно не были, однако под потолком носились в хороводе несколько темных фигур. Тень русалки аккуратно обмакивала свой чернильный хвост в самый верхний из бокалов, образующих пирамиду шампанского, окрашивая черным все игристые водопады.

– Просим, просим, Дама Сентябрь, – прокричала Вице-Королева, и Сентябрь узнала мелодичный голос, который спрашивал пароль у двери. Вице-Королева расцеловала Сентябрь в обе щеки, а когда отстранилась, в воздухе остался висеть аромат специй. Ее ясноглазые детки с интересом поглядывали на Сентябрь. – Это мои крошки – Даржилинг, Кона, Маття, Кофейное Зернышко и, конечно, гордость нашего купажа – Крошка Граф.

На Даржилинг, старшей, было просторное прямое платье из десятков тонких, сверкающих серебром цепочек, каждая из которых заканчивалась ситечком в виде шарика с чайными листьями внутри. Крошка Граф, младшенький, подтолкнул эти шарики, и они звонко стукнулись друг о друга, будто костяшки счетов. Волосы его – спутанные тонкие черные листья – были завиты, как у отца, и украшены тонкой кожурой апельсина и смятыми лиловатыми лепестками.

– Это Королева! Королева пришла меня навестить. Она принесла мне подарки? – воскликнул он, тыча в Сентябрь пальцем.

Герцог и Вице-Королева вспыхнули от смущения и зашикали на сына.

– Но она правда Королева! – настаивал Крошка Граф. – Посмотрите на родинку у нее на щеке! И эти прелестные синие пряди!

– Что я тебе говорил о тенях? – строго выговаривал ему Герцог. – Ты не должен ее смущать такими речами!

Крошка Граф прищурился, глядя на отца. Взгляд его выражал сомнение.

– Ну, тогда она Тень Королевы, – убежденно молвило дитя.

– Наоборот, – ответила ему Сентябрь с вежливой улыбой, но этим, кажется, ужасно напугала Крошку, и он спрятался за юбку матери.

Герцог Чаепитий развел руками:

– Трудно объяснять все это детям, сами понимаете! Тени прибывают такими темпами и в таких количествах, что мы не успеваем уследить за этикетом. Но раз уж дитя затронуло этот вопрос – скажите, дорогая моя, как вас титуловать? Вы определенно не королева, однако мне совершенно очевидно, что вы из знатного рода…

– О, нет, сэр, я совсем не из аристократов, я и не Дама никакая. Я – просто Сентябрь, вот и все.

Но Герцог уже погрузился в раздумья, постукивая по виску указательным пальцем, унизанным кольцами. Ведя всю процессию дальше, в широкий многолюдный центральный зал Самовара, он продолжал размышлять вслух: