Когда улетают скрипки Фомальгаут Мария
– Но… она же говорила, хороший он человек.
– Все они хорошие до поры до времени. А потом заловит, и ну струны терзать… играть, вишь, хочет…
– Надо её вызволить оттуда.
– Мечтай, мечтай…
– Нет. Я серьезно.
– Да что серьезно, сдурел, что ли, к людям переться? Ну жить надоело, лети, кто не даёт-то…
– И полечу.
Говорю так – уже знаю, никуда не полечу, и мерзко так на душе, злость такая на себя, что не полечу, трус, трус, трус…
Нда-а, герои книг вот как-то могут, р-раз, полетел, два – освободил возлюбленную, три…
То герои книг.
А то я.
Не сразу замечаю, как подбираются ко мне три гитары, это не к добру, обступят, заговорят, а потом нот своих недосчитаешься. Так что надо держать ухо востро…
Гитары обступают меня, почему-то чувствую, что ничего хорошего от них ждать не приходится.
– Ну что… нот-то подкинешь?
– Ч-чего ради?
– А мы девочку твою вызволим. Идет?
– М-м-м…
– Чего, не веришь?
– Сначала девочку, – говорю, сам плохо верю в то, что говорю.
– Будь по-твоему.
– Ты чего, – электрогитара толкает своего товарища, кажется, главного в их банде, – сбежит на хрен…
– Никуда он от нас не денется… не боись. Ну давай, показывай, где она, прынцесса твоя… это в этом, что ли, в Ба-Бахе?
Не знаю, о чём они.
– Это там… где этот живет, который наших лечит…
– Ну я и говорю, в Ба-Бахе… Магазин такой… Я ему полечу наших, сам потом хрен вылечится… Это, блин, в город возвращаться, о-ох, контрабас, или как тя там, ты раньше спохватиться не мог, что девчонка твоя тю-тю?
– Граммофон я.
– Один хрен… Ладно, пацаны, я с бокового окна влетаю, вы в центральное… слышь, орган, или как тя там, у тебя клюв ничего?
– Да вроде не жалуюсь.
– А клеваться приходилось?
– Да как-то не до того было.
– Тоже прально, мы же интеллигенция… ладно, разберёмся…
Город встречает нас холодом – уже не осенней прохладцей, а зимним холодом, что-то белое падает с неба, оседает на крышах…
– Небо обвалилось, – вздрагиваю.
– О-ох, идиотище ты наше, это ж снег называется… чучелко… небо ему обвалилось… артист…
– Смех?
– Снег… уши мыть надо… не компотом…
В музыкальном салоне погашен свет – тлеет надежда, что хозяина нет дома, тут же замечаю отблеск ночника на втором этаже. Осторожно заглядываем в окна, электрогитара шипит, тише ты, тише, идиотище…
Вот он. Высокий, ненормально худой для человека, сжимает мою скрипку, положил на плечо, водит смычком. Сам не заметил, как сказал – мою скрипку…
Укол ревности – когда вижу, как он прижимает её. Водит смычком, слышу жалобный стон, от которого разрывается сердце. Смотрю на человека, на оттиск на его шее, называется – скрипичный поцелуй, чёрт, моя скрипка ещё и целовала его…
– Айда… с бокового окна заходи…
– Так закрыто же.
– Ой, какие мы нежные, а стекло разбить, крылышки отвалятся?
Смотрю на гитару, только сейчас понимаю, откуда глубокие порезы на крыльях. Перевожу взгляд на стекло, страшно, как было страшно, когда учился летать, вот так первый раз, с крыши, и сзади подталкивают, ну давай, я не трус, но я боюсь…
Лечу, хочу одним махом разбить стекло, понимаю, не смогу…
– Чего, слабо? О-о-ох, учись, студент…
Гитара с грохотом разбивает стекло, врываемся в комнату, моя скрипка кричит мне что-то, не слышу, что. Бросаюсь на хозяина, что я делаю, что я делаю, слышу в памяти голос отца, ты как себя ведешь, умные мальчики не дерутся…
Не такой я дурак, чтобы умным быть…
Два резких хлопка – даже не сразу понимаю, откуда. Две гитары падают с простреленными корпусами, кровь заливает вытертый коврик. Электрогитара облетает человека, бьет клю… нет, не клювом, чем-то другим, как это у него получилось…
– Летим!
Даже не понимаю, кто это закричал, да неужели это я так орать умею, вот так, снова вспоминаю отца, орут только дураки…
Вылетаем в окно, чёрт, окном ошиблись, здесь у него окошечко-то зарешечено… кто нас сюда повёл, да неужели я нас повел в эту комнату…
Хозяин захлопывает дверь. Взводит курок. Чувствую, что скрипку он не тронет, не знаю, почему… потому что не тронет, потому что ему нужна скрипка, никто из нас, только скрипка…
Электрогитара падает с простреленным корпусом, вцепляюсь человеку в волосы, он взводит курок…
С грохотом разлетается дверь, растерзанная огромной стаей. Ещё не верю себе, когда вижу всех, всех наших, и скрипок, и граммофонов, и гитар, и арф, и лир, и… о-ох, они еще и два рояля пригласили, и фортепьяно…
Чёрт…
Вылетаем из дома. На лету хочу подхватить раненную гитару, хватаюсь за гриф, не чувствую пульса, понимаю – мертва…
– Свобода-а-а!
– Ур-рр-аа-а-а-а!
– На-а-а-шии-и взяа-а-а-ли-и-и-и!
Кричим на голоса, кто во что горазд, летим над городом…
– Они погибли? – спрашивает скрипка.
Не знаю, что ей ответить. Скрипка всхлипывает, обнимаю её крылом…
– Веснаа-а-а-а!
Несутся над полями наши голоса.
Несемся мы – домой, к родным городам.
Весна пришла.
Кончились скитания на чужбине, на той стороне луны, теперь можно и на землю вернуться.
Люди выходят из домов, прикладывают руки козырьком к глазам, смотрят, как мы летим. Конечно, кто и ловушку поставит, не без этого, кто и поймает нашего брата. Кто и в клетку посадит, не без этого. Ну, это нам самим надо ухо держать востро…
Возвращаемся в город, город встречает нас весенней прохладцей. Облетаем родные дворики, ратуши, врываемся в городские парки, люди щелкают нас на телефоны, смотрите, смотрите, летят…
Летим.
Уже подумываю, где мы со скрипкой совьем гнездышко. Уже точно знаю, что никто не будет гневно шипеть в спину, где это видано, граммофон – и скрипка…
– А то давай возле кладбища, – предлагает скрипка, – место спокойное, тихое, никто не позарится…
– Тоже верно, – в который раз думаю, до чего умна моя скрипка, я бы в жизни не догадался – близ кладбища…
– Вот здесь, – скрипка влетает под сень старого дуба, который раскинулся над могилами. Понимаю, что здесь можно поставить целый дом, было бы желание. Оглядываю ряд памятников, кресты, обелиски, любим, помним, скорбим…
– Смотри! – скрипка показывает на памятник за оградой, даже не понимаю, что её насторожило, памятник как памятник, ничего такого…
– А что?
– Да ты на фото посмотри!
Смотрю на фото. Не верю себе.
– Что-то знакомое…
– Эх ты! Не узнал?
Спохватываюсь. Ну конечно. Он самый. Человек с золотыми руками. Кажется, вот-вот подмигнет мне с памятника.
– Мы его вроде легонечко совсем… а он умер…
– Да что легонечко, ты хоть понимаешь, кого за воротами кладбища хоронят?
– Места на кладбище не хватило…
– Эх ты… самоубийц там хоронят!
Вздрагиваю. Слышал где-то что-то, что человек сам себя извести может, но первый раз вижу воочию…
– А ты на дату посмотри… в тот день, когда мы от него улетели. А он руки на себя поднял…
Не понимаю.
Всё-таки слишком мало мы понимаем людей.
– Зачем он… так сделал?
Скрипка набрасывается на меня, бьет острым клювом, но-но, ты полегче, так недолго и трубу проломить…
– Он из-за меня… ты понимаешь, из-за меня, из-за меня, из-за меня! А ты… а ты… ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!
Бьет меня клювом. Вспархиваю, улетаю, больно-то надо сидеть рядом с такой. И странное дело, и улетаю, и не улетается, тянет к ней…
Скрипка догоняет меня опускает голову мне на плечо, приобнимает крылом, всхлипывает.
– Он из-за меня… из-за меня… из-за меня…
Кимберли
– Кимберли, вас к телефону, – сказал я как можно непринужденнее.
Я уже знал, что мой друг как ошпаренный кинется к своему аппарату. Я же никогда не понимал технических новинок, да и не горел особым желанием их понимать.
То ли дело Кимберли. Он до сих пор не мог нарадоваться на свой «Белл», везде таскал его с собой, несмотря на внушительные размеры последнего. И каждый раз с истинно мальчишеским восторгом бросался к телефону, отвечал – алло.
– Алло… да… слушаю…
Я ждал. Я уже чувствовал, что ничего хорошего из этого звонка не выйдет. Так и получилось, когда мой сосед с горящими глазами ворвался в гостиную:
– Фрегат «Ариадна».
– И что же с фрегатом? – спросил я как можно спокойнее.
– Крушение. В Андаманском море.
– Уж не собираетесь ли вы отправляться в такую даль?
Боюсь, что власти опять меня не услышат, – кивнул Кимберли, – опять будут сетовать на расстояния и клясться, что обязательно помогут… а потом ничего не сделают.
– Бросьте, Кимберли. Наши министры…
– …умеют работать только языком, – мой сосед набросил пальто и в два счета оказался на улице. Стоит ли говорить, что телефон тут же сорвался с места и выпустил крылья? «Белл» последней модели никогда не упускал случая отправиться в путь за хозяином.
В этом был весь Кимберли. Если телефон ловил сигнал бедствия от потерпевшего крушение фрегата или человека, заблудившегося в лесу, Кимберли бросал все дела и бросался на помощь…
В дверь постучали. Я уже думал, что вернулся Кимберли, но на пороге стоял незнакомый мне человек, в котором я признал репортера.
– День добрый… разрешите несколько вопросов?
– М-м-м… – я многозначительно посмотрел на часы, – разрешаю.
– Как вы оцениваете Искривление?
…позвоночника? – фыркнул я.
Репортер смутился.
– Нет, я имел в виду…
Я понял, что вы имели в виду. Время. Что же… с одной стороны технические новинки, конечно, меня радуют… телескопы, телефоны без проводов, автомобили…
Я сделал многозначительную паузу.
– А с другой стороны?
– С другой стороны мне кажется, что мы делаем что-то не так.
– Вы имеете в виду звездные корабли, которые так и не взлетели?
– Не только. Посудите сами. Вот эти телефоны…
– Я слышал, вы недолюбливаете телефоны.
– И есть за что. Господа из двадцать первого века охарактеризовали телефоны, как беспроводные, обладающие интеллектом, мобильные, то есть, способные передвигаться, говорящие… но вам не кажется, что воспроизводя эти телефоны, мы создали что-то не то?
– Ну… право же…
– Вам не кажется, что это не совсем нормально, когда утром к вам в спальню влетает телефон и приносит вам кофе? Вам не кажется, что это несколько странно, когда телефон желает хозяину доброго утра, спорит с хозяином, вместе с ним разгадывает кроссворды?
– Ну… в свое время многое казалось странным.
– Вы можете считать меня безнадежно старомодным, но лично я бы не хотел обсуждать со своим телефоном котировки валют.
– Но согласитесь, это очень удобно, когда вы заблудились и не знаете дороги, а телефон летит вперед и ищет путь?
– Очень. Но были случаи, когда телефон тоже терял дорогу и заводил своего хозяина в болото.
– Но ведь и господа из двадцать первого века уверяли, что сталкиваются с подобными проблемами.
– Это еще не значит, что мы должны перенимать все самое плохое, что есть у людей в мире будущего. Когда я вспоминаю их откровения о семье, и о роли женщины в обществе, мне становится, мягко говоря, не по себе.
– Но в целом, как вы оцениваете тот факт, что история изогнулась и пошла по другому пути?
– Как вам сказать… Я думаю, уже поздно взвешивать за и против. Случилось то, что случилось. История не терпит сослага… м-м-м… Да, как оказалось, терпит.
– Большое вам спасибо за откровение.
– Не за что. Всего хорошего.
Я снова многозначительно посмотрел на часы. Будь я проклят, если сегодня опять ничего не успею.
Успею…
Легко сказать.
Если у меня вообще хоть что-то получится.
Честно сказать, я уже не верил, что у меня что-то получится. Слишком невероятным было то, что я задумал, слишком фантасмагоричным. Достаточно сказать, что даже самые смелые умы в нашем веке не верили в успех космических перелетов. Откровения людей из двадцать первого века воспринимались насмешливо-снисходительно, ну, ну, врите дальше.
И все-таки что-то подсказывало мне, что они не врут. И все-таки что-то заставляло меня снова и снова приходить к космодрому – так называли пустырь за городом, на котором кто-то когда-то пытался построить самолеты, способные вылететь за пределы нашей планеты – хотя бы до луны. Я смотрел на исполинские фрегаты, сложившие огромные перепончатые крылья – и верил, что когда-нибудь они поднимут паруса и поднимутся в небо.
Нужно только все рассчитать.
Правильно рассчитать.
Как-то же это получалось у джентльменов двадцатого века… Значит, получится и у нас…
Звонок оторвал меня от размышлений. Нет, не телефонный, я уже говорил, что телефона у меня не было. Дверной звонок, который при этом звучал так, что становилось понятно – он не предвещает ничего хорошего.
Я открыл дверь. Осторожно, уже размышляя, как бы не получить пулю в грудь.
Вечер добрый.
– Э-э-э… добрый, – я оторопело уставился на констеблей, лихорадочно припоминая, в чем же виноват.
– Мистер Уаттерс, когда вы последний раз видели вашего соседа?
– М-м-м…. на прошлой неделе, кажется.
– А куда он подевался после этого?
– Услышал сигнал бедствия. Что-то там услышал в Сибирской тайге…
– Он улетел в Сибирь?
– Да… или еще куда.
– То есть, вы даже не знаете, где ваш сосед?
– Ну… он частенько пропадал на неделю, на две…
– Вы хорошо помните, как выглядит мистер Кимберли?
– М-м-м… думаю, что да.
– Вы сможете его опознать?
Мое сердце сжалось в нехорошем предчувствии.
– А что, что-то…
– Его останки привезли сегодня утром. Предположительно его. Вы сможете….
– А с ним не было его телефона?
– Простите?
– С ним не было его телефона? Белл последней модели, он знал своего хозяина как никто…
– Нет, телефона не было. Вы… поедете?
– Да, да, конечно же…
Я наскоро оделся, как показалось мне, не по погоде. Мы сели в карету, которую везла электрическая лошадь, и я в который раз подумал, что в попытках подражать двадцать первому веку мы что-то делаем не так.
Кимберли… я вспоминал Кимберли, долговязого щуплого Кимберли, и чем больше я вспоминал, тем меньше он мне вспоминался. Кончилось тем, что в каждом прохожем мне мерещился Кимберли, я еле сдерживался, чтобы не крикнуть полицейским – вот он.
Вообще, чем дальше, тем меньше мне нравилось все происходящее, я так и чувствовал, что добром это не кончится. Когда мы вышли из повозки, я уже готов был к тому, чтобы вернуться домой – перспектива встретиться с мертвым телом меня не радовала.
Собрав остатки воли, я все-таки пошел за стражами порядка. И тут же пожалел о своей опрометчивости – когда что-то темное спикировало на меня из сумерек, обрушилось на мою шляпу.
Черт, это еще…
Я узнал Белла.
– Чертова шарманка, твой хозяин, возможно, мертв, а ты шляешься неведомо где? Нда-а, не хотел бы я обзавестись таким преданным другом…
– Мертв? Что вы говорите? Я потерял своего хозяина…
– Когда ты потерял его, окаянное чудо техники?
– Я… я не помню. Я принял еще один сигнал бедствия, мой хозяин решил пойти на помощь…
– Откуда был сигнал?
– Я… я не помню…
Мне ужасно захотелось хорошенько встряхнуть телефон. Меня удержало только воспоминание о его немалой стоимости.
Стражи порядка ввели меня в приземистое здание мертвецкой. Здесь я в первый раз оценил по достоинству встречу с представителями двадцать первого века. Умение определить человека по крови и отпечаткам пальцев позволило опознать немало людей.
Но мы не знали ни крови Кимберли, ни его отпечатков.
Я долго смотрел на умершего, которого мне показали полицейские. Я никак не мог увидеть в этом обезображенном теле Кимберли, хоть какой-то намек на Кимберли.
– Что вы можете сказать?
Я развел руками. Я не мог ничего сказать, глядя на останки, пролежавшие где-то никак не меньше месяца.
– Может быть, телефон что-нибудь скажет?
Я вздрогнул.
– С каких это пор стали учитываться показания телефонов?
– Ну что же делать… если люди не способны дать ответ.
Я молча проглотил обиду, сейчас было не до того, чтобы качать права. Белл опустился мне на плечо, я даже вздрогнул, когда он впился в меня коготками. Белл пригляделся к останкам, повертел трубкой, наконец, вздохнул.
– Да… это он.
И бросился на то, что когда-то было человеком. Мне казалось, он сейчас заплачет.
– Ваше имя?
– Уаттерс…
– Я спрашивал имя, а не фамилию, – следователь смотрел на меня так, будто я был виноват во всех вселенских грехах, и всемирный потоп тоже был моих рук делом.
– Джеймс.
– Фамилия?
– Я говорил…
– Фамилия! – гаркнул следователь, и я понял, что дела мои плохи.
Читать бесплатно другие книги:
