Канал имени Москвы Аноним
Хардов быстро посмотрел на Еву, и у него сжалось сердце. Наверное, стоило подбодрить её, — Хардов подумал, что дважды сегодня должен быть благодарен Раз-Два-Сникерс, — но, скорее всего, она сейчас закрыта для любых слов. Она просто идёт, просто тащит Фёдора, как тягловая лошадка, но она на грани, всё больше отдаляется, погружается вглубь себя. В обломки катастрофы, которую только что пережила, и может уйти ещё дальше. И это очень плохо. Для Хардова сейчас главное — доставить её живой. Их обоих. Раны глубоки, но излечимы, если будет кого лечить. Но то, что происходит с Евой, очень плохо. Потому что дальше им, возможно, придётся идти вдвоём. Некоторую часть пути они будут одни. Еве предстояло позаботиться не только о себе, но и о Фёдоре. Хардов уже понял это. И она не имеет права на ошибку. Хардов должен не только дать ей окончательные инструкции, он обязан достучаться. Возможно, сейчас всё будет поставлено на Еву. Хардов не знал, сколько продлится их передышка. И может ли он позволить себе такую роскошь, как эмоциональное сопереживание. Но он решил попробовать.
Только что ему пришлось немного свернуть, чтобы обойти небольшой контруклон, и внизу, у самого тракта открылись развалины сгоревшего здания. Когда-то, ещё до падения Икши, там находился тот ещё постоялый двор со странным названием «Мотель Норд», и в нём самый пропащий трактир на канале. Каких только головорезов, искателей приключений и прочих подозрительных личностей он не собирал под своей крышей. Славные были деньки. Здесь, у шестого шлюза проходила граница, форпост; все полагали, что главная угроза исходит из Пустых земель, а беда явилась, откуда никто не ждал. Её привёл туман. Теперь «Мотель Норд» чернел своим обугленным скелетом, зато сразу за ним было спасение.
«Совсем близко», — подумал Хардов. Только предостерёг себя от излишних иллюзий. Потому что прямо в обугленных развалинах заметил быстрое хоронящееся движение. Если какая-то тварь из болота, ничего, но если оборотень…
— Ева, — позвал Хардов.
Она вздрогнула. Хардов постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче:
— Ева, милая…
Она вжала голову в плечи, и её подбородок как-то мелко затрясся; потом черты её лица застыли, она отвернулась, словно всё более отгораживаясь непроницаемым барьером.
Но её хватка, поддерживающая Фёдора, не ослабла.
«Плохо дело», — мелькнуло в голове у Хардова. Она не услышит его, и когда ему придётся уйти, окажется беспомощной. Конечно, он уйдёт лишь в крайнем случае, и надежда ещё остаётся, только этот назойливый холодок в спине оставляет ей всё меньше места.
«Погоня уже началась? А я ничего не знаю?»
Всё же Хардов продолжил:
— Мне надо сообщить тебе кое-что важное. Послушай меня, девочка моя. Слушай внимательно. Вы не интересуете оборотней, ни ты, ни Фёдор. Им нужен я. И может случиться, что единственным выходом…
Он дал ей все инструкции. Изложил их сухо и чётко. Только это были лишь слова. Она его не слышала, отдалялась, уходила всё дальше. А Хардов обязан пробиться, время на исходе. И тогда он понял, что не стоит спешить. И заговорил о другом, лишь цепкий внимательный взгляд всё более настороженно оглядывал окрестности.
— Ева… — Он мягко задумчиво улыбнулся, словно ему предстояло поделиться приятными воспоминаниями, да так оно и было. — Когда-то в Дубне давным-давно, больше пятнадцати лет уже… В тот день мы выводили группу учёных с Реактора на другой стороне. И угодили в засаду. На нас напали в тумане возле плотины. Мне здорово досталось, думали, не выживу. Меня принесли в дом друзей Тихона. Потом он стал и моим домом, пристанищем в моей скитальческой жизни. Была весна, и когда я впервые открыл глаза, увидел очень много света. А второе, что я увидел, была маленькая девочка, совсем кроха, даже слова ещё путала, забавно коверкая буквы. Она посмотрела на меня внимательно и даже строго и спросила: «Ты что, подрался с медведем?» Я удивился, хотел сказать, что такого не бывает, если только на ярмарочных представлениях. Только потом понял, что она ухватила самую суть того, что со мной произошло. Медведя можно бояться, можно приручить или обложить и застрелить на охоте. Но с ним невозможно подраться. Только она оказалась права, и мне уже было не так страшно.
Ева его не слушала. А Хардов теперь уже знал наверняка, что увидел в обугленных развалинах. Это был оборотень. Возможно, разведчик, лазутчик, первая ласточка… Но продолжал спокойно рассказывать:
— Выражение оказалось настолько точным, что, скажу по секрету, гиды даже иногда им пользовались, не зная, откуда оно взялось. Это когда кто-то попал в переделку, что вроде бы хуже некуда… Да, жизнь порой заставляет нас подраться с медведем. И тогда ты можешь либо сдаться и погибнуть. Либо выстоять и навалять ему хороших тумаков. По мне тогда словно катком прошлись, и всё у меня внутри будто исчезло, умерло… Думал, конец, не оправлюсь уже. Да и мне было всё равно. Я очень многое потерял, в том числе и смысл барахтаться дальше. Я спокойно ждал конца… Только девчушка со своим медведем… — Хардов усмехнулся. — Она с тех пор выросла и стала красавицей. А мне ещё не раз пришлось подраться с медведем. Но теперь я оставлял только тумаки.
Хардов вздохнул:
— Сегодня ты встретилась со своим первым медведем, Ева. И здорово наваляла ему. Я горжусь тобой. Ты спасла нас всех, а что может быть ценнее?.. Но на то он и медведь, чтобы прилично нас намять. Только ранки затянутся и даже зудеть перестанут. Первый — он самый главный и самый сильный, потом намного проще. Но я хотел рассказать тебе не об этом…
Хардов теперь знал, что это была не просто «первая ласточка», оборотни не просто следили. Они подошли очень близко. Совсем. Они крались рядом, преследовали их группами и молча. Они ждали, когда Королева снова поднимется и обретёт силы. И тогда они сразу нападут. А Ева всё ещё не слышит его…
— Вообще-то хотел рассказать другое. — Хардов снова безмятежно улыбнулся, словно позволил себе самое светлое воспоминание. — Эта маленькая девчушка, я тебе говорил, оказалась очень славной. Наверное, ей было три года или четыре… «Да, — ответил я на её вопрос, желая подыграть ей. — Ты права, я подрался с медведем». Она поджала губы, всё ещё строго глядя на меня. И я понял, что, сам того не желая, напугал малышку. «Я ему задам!» — пригрозила она пальчиком. Но стала всё чаще спрашивать, не придёт ли за ней этот медведь ночью? Ведь даже если ты, такой большой и сильный, и то тебе досталось, а она ещё совсем маленькая… И тогда я решил рассказать ей про добрых медведей. И знаешь как? Я сочинил для неё песню. Колыбельную. Как только пошёл на поправку, так и сочинил.
Оборотни показались внезапно. Они больше не прятались. Несколько тварей устремились к развалинам, где таился лазутчик, перекрывая им путь к тракту. Вот каких ты теперь принимаешь постояльцев, «Мотель Норд»…
— Я спел ей песню про добрых медведей, которые охраняют её сон. И всегда будут охранять. И она больше не боялась, Ева.
Эта дымка слева теперь не была пустой. Крупная светловолосая тварь, женщина, передвигающаяся на четырёх мощных конечностях, вынырнула, совершила несколько прыжков и снова скрылась в ней. А где-то в оставленном за спиной городе нарастал лающий хор голосов, ликующее завывание. Словно дикари из детских книжек готовились к нападению. Хардов оглянулся и понял, что не ошибся. Успел подумать: «Как жаль. Тракт был совсем рядом».
Он не ошибся. Королева восстановила силы. Погоня началась.
— Да, пел ей колыбельную…
Оборотни у «Мотеля Норд», хищно скалясь, опасливо двинулись на них.
— …и она больше никогда не боялась. Не надо бояться.
Хардов снял оружие с предохранителя и затем сделал то, чего никогда никто от него не ждал. Он запел.
35
Когда до тумана оставалось несколько шагов, Раз-Два-Сникерс извлекла ракетницу из пазуха поясного ремня. Туман полз клином, в острие которого тёмным пятном угадывалась фигура Шатуна.
Её руки стали совсем холодными. Но скорее от напряжённой сосредоточенности. Она ждала. Страх, наверное, достиг такой иррациональной величины, что перестал ощущаться.
Она заставила себя действовать. Быстро отступила в проулок, ведущий вверх по склону, обратно в звонницу. Клин, не останавливаясь, полз мимо. Взгляд Шатуна равнодушно скользнул по ней и устремился вперёд, вслед за беглецами. Её не тронули. Но вовсе не из милосердия. Она поняла это. И уж тем более не из-за остатков сантиментов. Она просто больше не представляла интереса, как букашка, случайно оказавшаяся на дороге, но если сама не уберётся, то в тумане будет кому с ней разобраться.
— Эй! Я не заслужила такого безразличия! — с внезапным возмущением громко выкрикнула она. В других, нормальных обстоятельствах, обида на невнимание показалась бы ей дикостью. — Не хочешь хотя бы поздороваться?
Она услышала свой собственный нервный смешок и поняла, что время игр кончилось. Всё же она сказала:
— А ведь я могу остановить тебя.
Туман так и двигался дальше, но фигура тёмным пятном заскользила по стенке клина и, колышась, повисла над ней. Очертания тела куда-то пропали, но голова, лицо сразу увеличились. В дымных, лишённых выражения глазах Шатуна плескались багряные отсветы.
Она показала ему ракетницу:
— Знаешь, что это такое?
Взгляд Шатуна оставался непроницаемым, но голова угрожающе накренилась. Раз-Два-Сникерс отступила на шаг и тут же увесисто покачала ракетницей в руке.
— Это сигнал. Я заминировала дверь в «Комсомольской», где ты сидишь. А это сигнал.
В глазах Шатуна наконец блеснуло выражение недоуменной задумчивости, словно он не знал языка, на котором она говорит, да и вообще не понимал, кто она такая.
Раз-Два-Сникерс сделала ещё пару шагов назад. С трудом удерживая себя, чтобы не развернуться и уже бежать без оглядки. Укрыться в звоннице и забиться там в угол, пока её не спасут. Ведь Хардов обещал… Но она взяла себя в руки. Её дело ещё не окончено.
Голова покачнулась, но осталась на месте.
— Такая вот неожиданность, — сказала Раз-Два-Сникерс насмешливо. По крайней мере, ей хотелось бы говорить насмешливо, хотя всё внутри неё онемело. — Достаточно мне сделать выстрел, и по сигналу ракеты дверь будет немедленно взорвана. И всё! Конец. Я же сказала, что неожиданно… Но мы могли бы договориться.
Мыслительная работа продолжалась пару секунд. На протяжении которых в глаза вернулось человеческое выражение. Человек, который ещё полностью не исчез, не до конца растворился в этом дымном призраке, был озадачен. Потом всё стало чередоваться. В глазах промелькнули понимание, страх, раздражение, гнев… А затем эти багряные отсветы заставили глаза налиться хищной беспощадностью зверя. Туман остановился, хотя и с трудом, словно кто-то заставлял Шатуна двигаться только вперёд, вслед за беглецами. Шатун, накренив голову, как бы стараясь вырваться из окутывающего его тумана, чтобы устранить угрозу, двинулся на Раз-Два-Сникерс.
— Что, малыш, у вас с твоими новыми приятелями, оказывается, разные цели? — и теперь её презрительная усмешка вышла действительно настоящей.
Туман ещё сопротивлялся, но затем, изменив направление, быстро пополз к ней. Голова Шатуна опять чудовищно трансформировалась, шея вытянулась, и жалящий ужас ледяными пальцами потянулся к горлу Раз-Два-Сникерс. Потому что на короткое мгновение ей показалось, что она видела перед собой голову змеи. И чем-то чудовищно-притягательным полоснуло из её глаз…
— А вот теперь беги! — сказала себе Раз-Два-Сникерс.
(Мы теперь свободны. Тебя не тронем. Не бойся. Только не делай больше нам больно. Мы заберём мужчину и уйдём. Иначе убьём всех.)
Ева молчала. Она хотела, чтобы эти голоса оставили её в покое. Она хотела забыться и не слышать больше ничего. И не испытывать ничего. Даже боль прошла, она хотела только неподвижного покоя. Ещё, словно эхом от той Евы, что могла чувствовать, пришёл тупой укол ненависти к себе, но это, видимо, была последняя сколько-нибудь сильная эмоция. Дальше пришло полное безразличие, ровное и белое, как кафельная поверхность. Высохшая пустыня внутри.
(Мы заберём мужчину. Это наша драгоценная ноша. А ты со своей ношей можешь уходить.)
Ева молчала. У неё нет никакой ноши. Все эти слова обозначали что-то неявное, потеряли смысл. Когда всё теряет смысл, остаётся чудесный спасительный покой.
(Мы заберём своё — силу. Наша ноша. А ты своё. Только не делай больно.)
Больно? Да, наверное, она что-то помнит такое. Но в покое нет боли.
Она вдруг услышала, что ей мешают. Какие-то слова стучатся в кафельную плитку покоя. Хардов что-то говорил ей, но ведь она не понимает неявное выцветшее значение слов. Нет, наверное, всё-таки понимает. Только ей безразлично. Он говорит, что должен куда-то уйти, только ей всё равно. Куда-то уйти, и она останется одна со своей ношей. Но что это они все заладили про ношу?
Безразлично…
Только слова становятся назойливыми и растягиваются. И лезут. Они лезут к ней, кроша кафельную поверхность, и от этого ей нехорошо, какая-то тяжесть… Она не хочет этих назойливых, растянутых слов, потому что они могут вернуть боль.
Это не слова. Это песня.
Хардов поёт? Зачем?! И откуда он знает об этом? Этой песни нет на самом деле. Она её выдумала. А потом забыла. Куда её тянет эта забытая несуществующая песня? В то место, куда-то далеко-далеко, где всё осталось по-прежнему? Но этого места тоже больше нет. Как и песни.
И кто пел её? Чей это был голос, охранявший границы детства, успокаивая, обещая защитить от боли и чудовищ? Ей потом больше никогда не пели этой песни. И она решила, что это выдумка, детская грёза типа невидимого друга. Она забыла. Ева давно забыла эту песню, и та не подстерегала её даже на тропинках её снов. И песня исчезла. Как уходят все выдуманные друзья.
Так зачем?!.. Это нехорошо. Жестоко.
Что-то проникло в дальнюю-дальнюю кладовую памяти, от которой и ключ-то был давно утерян. Проникло, разворошило. И извлекло на свет то, что, оказывается, действительно существовало. Ева её услышала, эту песню. Стало горько. Невыносимо. Ей захотелось закрыться, но эта горечь колыхнулась, готовая перелиться через край. И в этом обступившем тяжестью мутном трепете было столько боли и столько света, нежного, от которого можно задохнуться, что Ева не выдержала.
И в высохшую пустыню упала первая капля влаги.
— Хардов…
Она не сразу смогла говорить. Разлепила губы. Высохшая пустыня.
— Хардов, это были вы? — прошептала Ева.
Хардов замолчал. Его лицо было совсем близко.
— Вы мне пели?..
Он еле заметно кивнул.
— Значит, это правда? Я думала…
— Ты была совсем маленькая.
Нижняя губа у неё вдруг задрожала, и такая же трепещущая влага поплыла перед глазами.
— Ева, нет, — ласково попросил Хардов. — Не сейчас. Вам надо уходить.
Она слабо и непонимающе улыбнулась.
Очень бережно, деликатно и в то же время твёрдо Хардов высвободил руку, поддерживающую Фёдора, чуть отстранился от них, словно обозначив, что теперь их пути расходятся. Ева покачнулась, изумлённо глядя на Хардова, и тут же, ощутив тяжесть, крепче ухватила Фёдора.
— Ева, милая, тебе сейчас придётся позаботиться о вас обоих. — Хардов пристально посмотрел на неё. — Я должен знать, что ты справишься.
Она дёрнула головой. Но из горла вышел только хриплый шёпот:
— Прошу вас…
Затем она оглянулась. Ещё крепче обняла Фёдора. И всё поняла. Она увидела, что творится вокруг, и поняла всё, что ей говорил Хардов. Почему, для чего он должен уйти. Тут же почувствовала, что у неё как-то болезненно затвердели мышцы лица.
— Нет, — выдохнула она.
— Оборотни сейчас нападут. Но им нужен я, не вы. — Хардов поднёс к губам своё украшение, то, что называл «манком». Поцеловал его, потом быстрым движением снял и повесил Фёдору на шею:
— Он поймёт. Вспомнит.
Глаза Евы расширились:
— Нет, Хардов, не смейте!
— Ева, слушай. — Хардов скосил взгляд. Оборотни, что сжимали кольцо от «Мотеля Норд», преодолели уже половину разделяющего их пути. — Я уведу их. Шлюз совсем рядом. Идите.
— Не-е-е-т…
— У нас нет другого выхода! Смотри, — Хардов указал ей на ближайших оборотней. — А из города бежит ещё целая стая. Счёт на минуты, если не секунды. Пожалуйста, иди.
Она затрясла головой:
— Я не могу так… Прошу. Не так…
— Ева! — В его голосе прозвучала сталь.
— Нет, прошу вас. Я больше не могу! Не могу… прощаться.
Хардов, смягчаясь, подошёл к ней, дотронулся до щеки, проговорил нежно:
— Ева, милая, на тебя вся моя надежда.
— Не-е-ет. — Она всё ещё мелко трясла головой. — Я не выдержу… — И вдруг закричала: — Фёдор, он хочет уходить! Очнись, Фёдор. Он уходит!
— Ева…
Но она не желала слушать. Как-то странно развернув Фёдора, она внезапно шагнула к приближающимся оборотням.
— Вы не хотели больно, да?! — заорала она на них. — А я могу! Я могу очень больно. Фёдор, очнись! Фёдор, услышь моё сердце…
От неожиданности оборотни остановились. Начали топтаться на месте, злобно скалясь. Некоторые заходили кругами, как собаки, чью ярость сдерживает длинная привязь. Потом осторожно всё же двинулись вперёд.
— Не верите?! — кричала Ева. — Хотите больно? Очнись, Фёдор. Услышь… Услышь меня, Фёдор!
— Ева, что ты делаешь? — изумлённо произнёс Хардов. — Он не сможет.
И тут, словно подтверждая его слова, Фёдор с трудом приподнял голову, прохрипел:
— Хардов, не уходи…
И голова его безвольно повисла.
— Ева, это убьёт его. Да и ты тоже… Идите.
— Ну пусть услышит… — Мольба захлебнулась в горле Евы. — Ну как же…
Фёдор снова поднял голову, посмотрел на Хардова тусклым взглядом. И тогда Хардов позволил себе ещё одну прощальную улыбку для них обоих:
— Это не конец. Я знаю, что это так. — Передёрнул затвор, досылая серебряную пулю в патронник, услышал, что Ева начинает рыдать, и понял, что его время закончилось. И всё же он ещё миг смотрел на Еву и на Фёдора, словно любуясь ими, желая их запомнить, а потом указал стволом в направлении шлюза № 6. — Идите, и тогда мы ничего не потеряем. Идите!
Раз-Два-Сникерс вбежала в церковь, не оглядываясь, и устремилась к лестнице. Труп подстреленного оборотня преграждал путь наверх, о другой она споткнулась и чуть не упала, ей с трудом удалось сохранить равновесие. «Тут бойня, — мелькнуло у неё в голове, — и эту бойню учинили мы».
Винтовой подъём показался ей бесконечным, хотя она преодолела его в два присеста, буквально впрыгнула в звонницу и тут же перекинула за собой люк. Закрывая эту деревянную дверь, Хардов попросил у неё помощи, но она даже не почувствовала тяжести. Защёлкнула дужку замка, скрипнула зубами. Сердце бешено колотилось. Взгляд приковало к себе отверстие, что выскребли при помощи когтей и зубов оборотни. Над ним веяла тонкая дымная струйка. И оно затягивалось всё больше. Туман действительно наступал ей на пятки, и она увидела, как туман вдруг повалил из этого отверстия, заполняя всю звонницу, двинулся к ней… Она снова заскрипела зубами. Ничего такого не было. Это видение. От страха, перенапряжения и усталости.
«Держи себя в руках», — сказала она себе. Туман выполз на деревянную поверхность люка, но дальше двинуться не сумел. В нём мелькнуло что-то, похожее на скользкое тело червя или тошнотворно-чёрное щупальце, и тут же убралось обратно в отверстие.
— Значит, ты всё-таки не можешь выше? — произнесла она каким-то пустым, механическим голосом, обращаясь то ли к Шатуну, то ли ко мгле. Неожиданно остро почувствовала, что это теперь одно и то же.
«Мгла приходит, чтобы получить нас, — мелькнула отчаянная мысль. — И Шатуна она уже получила. Так или иначе, получит всех».
Раз-Два-Сникерс тряхнула головой. Сделала пару глубоких вдохов. Если потребуется, она сделает больше. Сначала эти видения, потом дурацкие мысли… туман действительно не преминёт воспользоваться нашими уязвимыми местами, но она не позволит копаться в своей голове. Она всё-таки гид, чего бы там ни говорил Хардов. И если потребуется, она готова сделать целую дыхательную гимнастику. Если потребуется.
— Не надо играть со мной, — сказала она ровно. И тут же поняла, что по крайней мере на какое-то время находится в безопасности, поняла, чем была эта попытка манипулировать её психикой.
— Ну что, это всё, на что ты способен? — усмехнулась она презрительно. — Всё, что можешь предложить?!
Хардов…
Раз-Два-Сникерс ещё некоторое время пристально наблюдала за отверстием. Туман над ним бездвижно застыл и вроде бы даже потерял яркость. Она осторожно отошла к проёму звонницы, чтобы выглянуть наружу.
Шатун был там.
Вся площадь перед церковью оказалась затянутой плотным неспокойным туманом. И Шатун, покачиваясь, возвышался над ним, почти вровень со звонницей, как тёмный болезненно-трухлявый гриб. Однако дорога к тракту была сейчас чистой. Ей удалось дать им необходимую передышку. Она видела, как они уходят, тащат Фёдора, по-прежнему обхватив его с двух сторон. Даже пытаются бежать вниз по склону, но медленно, недопустимо медленно…
Шатун смотрел на неё. Его глаза, в которых завихрялись дымы, ухватив, перетянули её, и Раз-Два-Сникерс потребовалось усилие, чтобы отстраниться. Возможно, Хардов прав, возможно, это уже не совсем Шатун, но глаза были живые. Что она в них увидела? Что, кроме настороженности? Был ли короткий миг сожаления, или даже…
— Шатун, — хрипло позвала она. — Ещё не поздно остановиться.
Шатун покачнулся, его взгляд стал пустым. А потом в этих дымах словно разверзлись два бездонных провала. И она услышала холодное, злобное и непререкаемое повеление: «Брось мне ракетницу!»
Раз-Два-Сникерс дёрнула головой, как от оплеухи. В висках сразу же заболело. Она отступила в глубь звонницы. Затем передумала. Вернулась.
— Нет, — сказала она. — Потому что я гид. Я пришла сюда, чтобы понять это. Здесь я поняла, что я гид! Так что выкинь свои дрянные телепатические фокусы. Лучше вспомни, что была Лия. И Хардов. И все остальные. Вспомни, чего ты хотел! Но вряд ли мечтал об этом — стать пустой и злобной куклой. Это твоё всемогущество, Шатун?! Не смеши меня. — Она подняла ракетницу. — И я сделаю это. Потому что лучше так, чем то, что с тобой происходит.
Какое-то время в глазах Шатуна плескалась лишь настороженность. А затем она услышала вой. И поняла, что происходит. Сверху ей открывался прекрасный обзор. Весь прежде застывший в неподвижности город словно ожил. Только он напоминал поражённый болезнью, разворошенный муравейник. Рассеянные по всей территории, бежавшие в панике оборотни повыползали из своих укрытий. И все они начали движение. Всё ещё держась в тени, перебегая от одного островка жиденького тумана к другому, они двигались в сторону склона, по которому спускались три человеческие фигурки. Раз-Два-Сникерс увидела, что несколько оборотней пытаются перекрыть Хардову дорогу к тракту, и неожиданно услышала свой собственный голос:
— Хардов, что ты делаешь? Зачем вы остановились?
Вой нарастал и нёсся уже со всех сторон. Оборотни очухались. Королева вновь обрела силу. Раз-Два-Сникерс смотрела на пугающе ожившую Икшу и, повторяя слова Хардова, жёстко выдавила из себя:
— Проклятый муравейник.
И почувствовала, как её наполняет тупое отчаяние. Потому что большая группа тварей, целая стая, прежде укрытая туманом, наконец решилась показать себя. Выступила на край площади и с завывающим улюлюканьем, не разбирая дороги, бросилась прямо по склону вслед за беглецами.
Контур вышел на охоту.
Шатун покачнулся. Она тут же увидела, каким злорадством засветились его глаза. Она заставила себя забыть о Шатуне. Лишь крепче обхватила рукоятку ракетницы. «Хардов, бегите, они уже близко…»
Эта стая, наверное, являлась чем-то вроде их гвардии, и, несомненно, Королева находилась там, среди таких же крупных «блондинок». Расстояние между ними и беглецами стремительно сокращалось.
— Ну почему ты стоишь? — снова прошептала она.
И вдруг всё поняла. Их было очень много, этих тварей, сжимающих кольцо. И Раз-Два-Сникерс всё поняла ещё прежде, чем Хардов каким-то непривычным для себя жестом, словно отталкивая от себя Еву, указал ей на Дмитровский тракт. А сам резко развернулся и побежал в сторону. Совсем недавно она сказала ему, что не нужна оборотням столь срочно, как он. Никто не нужен. Хардов бежал в сторону тумана, уводя за собой оборотней. Он уводил беду от Фёдора и Евы, чтобы стая в мстительной ярости не растерзала их.
Непомерная усталость вдруг тяжестью навалилась на плечи. С трудом, но всё же удалось отогнать мысль: «Ну что, Хардов, теперь пришёл твой черёд?» Но она почувствовала, как ей стало холодно.
— Что ж ты стоишь, дурёха? — протянула Раз-Два-Сникерс. — Давай, Ева, тащи его… Тащи! Хардов сейчас из-за вас…
Манёвр удался. Стая отклонилась с линии падения склона, сворачивая вслед за Хардовым. Ева наконец начала движение. Потащила Фёдора к Дмитровскому тракту. Она в буквальном смысле тянула его прямо на себе. Путь был свободен.
И Шатун увидел это. Если дымное лицо и могло передавать какую-то мимику, то ею стала озадаченность. Потом его взгляд обратился куда-то внутрь, и Раз-Два-Сникерс опять посетило это неприятное щекочущее ощущение, будто бы он к чему-то прислушивается. Шатун качнулся, теперь уже значительно сильнее, в сторону беглецов, и весь туман на площади двинулся, готовый к перемещению.
— Оставь их в покое! — вдруг громко, зычно и одновременно каким-то низким, будто пустотным голосом произнесла Раз-Два-Сникерс. — Дай им уйти, и будешь спасён.
Шатун дёрнул головой, пытаясь повернуться, преодолевая нечто мешающее, принуждающее его этого не делать. Всё же смог подплыть обратно к звоннице, словно безумная пародия на влюблённого под балконом своей избранницы.
«Вот во что ты превратил нашу жизнь», — мелькнуло в голове у Раз-Два-Сникерс. Но эта мысль тут же растворилась. Этого всего больше не существовало. Она не знала, были ли в глазах Шатуна сожаление, мольба или даже боль, но за мгновение до того, как его взгляд снова сделался пустым, в нём мелькнула самая настоящая паника.
Туман потемнел, заволновался и вот теперь уже сдвинулся окончательно. Пополз вслед за беглецами. Раз-Два-Сникерс опустошённо смотрела, как трухлявый гриб осаживается, пожираемый основной массой, и как всё это снова выстраивается в клин.
И тогда прозвучал первый выстрел. Она не видела вспышки, крыло тумана накрывало город. Но вой на мгновение стих.
«Семь… Ты сказал, что у тебя семь», — подумала Раз-Два-Сникерс. Только тут она поняла, что надо было отдать Хардову все серебряные пули. А ещё поняла, что вряд ли бы это ему помогло.
«Семь. Это была первая».
Туман быстро полз к берегу канала, настигая Фёдора и Еву. Раз-Два-Сникерс осталась считать выстрелы. Она крепко сжимала в руках ракетницу и ждала. Ждала. Лишь повторяла:
— Давай, Ева, беги. Беги!
— Пожалуйста, Фёдор, миленький, — прошептала Ева. — Мы справимся. Пожалуйста…
По её щекам безостановочно текли слёзы, она этого не знала. Чувствовала, какими слабыми и холодными становятся его руки, и шептала:
— Потерпи… Справимся. Миленький…
Ева шагала вперёд, шаг за шагом. Из обугленных развалин появился некрупный оборотень. Принюхиваясь, следил за ними своими маленькими глазками.
— Прочь! — заорала на него Ева. Но они его и не интересовали. Отвернувшись, он засеменил за основной стаей. Вдалеке ухнул первый выстрел. Оборотень вжал голову в плечи и чуть свернул. Сейчас он напоминал побитого пса.
— Прочь… — Ева зарыдала в голос. Ухватив Фёдора за плечи, быстро обернулась. По всему склону тёмной густеющей массой полз туман. Он уже миновал то место, где они расстались с Хардовым. Ева двинулась вперёд.
Следующий выстрел ухнул глуше и дальше.
Ева всхлипнула, ещё крепче вцепившись в Фёдора.
- Спи, малышка, ночь чиста,
- Ведь добрый медведь не спит.
Поваленные сгнившие стволы деревьев пришлось обходить. Ева повернулась и увидела, что туман совсем близко. Она решила больше не оборачиваться.
Третий выстрел прозвучал где-то совсем далеко. Ева рыдала в голос и поняла, что считает выстрелы.
- И твои соседи, добрые медведи,
- Будут всегда стеречь тебя,
- Будут всегда любить тебя,
- Спи же, малышка, — ночь чиста.
Хардов что-то сделал с ней. Он спас её, как спасал всегда. Он спасал их сейчас, но… Даже если туман сейчас пожрёт их, она больше уже ничего не боится. Он вытащил её из кошмарной высохшей пустыни, где она чуть не оказалась. Спас. И она поняла, что на это способно лишь огромное любящее сердце, и поняла, как она любит это сердце, сердце её доброго медведя. Перед тем как уйти, он вернул ей себя. И это самое дорогое, что она несёт сейчас на руках… Она спасёт его. Будет идти вперёд, пока достанет сил. Как она могла не верить, как могла бояться, когда вокруг столько любви? Это самое дорогое, с кем у неё был миг, который, возможно, больше никогда не вернётся. Но только она его спасёт. И если он захочет в ужасе отказаться от неё, она это поймёт. Она это примет. Но она его спасёт…
Ева вдруг обнаружила, что они уже переходят тракт. Попыталась чуть разогнуться и поняла, что всё это время спина неимоверно болела. Ноги почти не слушались. Но она пошла вперёд ещё быстрее. И почувствовала, что рука Фёдора ожила. Её сердце застучало быстрее. Фёдор слабо сжал её плечо, попытался поднять голову, прохрипел:
— Где Хардов?
Холодная тень дохнула в спину, мгла подползла к тракту. Ева не стала оборачиваться. Лишь переместила руку, взяла Фёдора за ладонь, сжала пальцы. И беззвучно рыдая, всё же смогла улыбнуться ему:
— Всё хорошо, Фёдор.
Он поднял взгляд, успел прошептать:
— Где?.. Туман поглотил его?
Ева покачала головой:
— Справимся…
«Будут всегда стеречь тебя».
Когда прозвучал седьмой выстрел, пришли мгновения страшной тишины. А потом голоса оборотней переросли в торжествующее улюлюканье. Вой наполнился ликованием. Охота контура закончилась.
— Хардов, — прошептала Раз-Два-Сникерс.
Что-то непостижимо печальное сдавило ей грудь. Она не стала думать о том, что оборвалась ещё одна ниточка, связывающая её с Лией. Она чувствовала что-то совсем другое: сейчас, в эту самую минуту, от неё отняли часть, отняли огромную невосполнимую часть того, что, оказывается, было её… контуром.
— Хардов, как же так?.. — Ей нечем себя успокаивать. Нечем, кроме того, что она гид. И у неё оставалось в этом проклятом городе одно небольшое дело.
Ева с Фёдором только что перешли Дмитровский тракт. Вот и пришёл срок. Было пора. Она выдержала. Дала им уйти достаточно далеко. Туман полз и снова накрыл почти весь город. Но даже дети знают, что «почти» не в счёт.
Раз-Два-Сникерс подняла ракетницу высоко над головой.
— Ну, Волнорез, не подведи, — проговорила хмуро. И вдруг улыбнулась. И увидела, что небо в этот страшный день, оказывается, необычайной синевы. Той, прежней Раз-Два-Сникерс больше не существовало.
Ракета взлетела высоко, прорезая в этом синем небе большую дугу, падающую в сторону канала. Колюня-Волнорез не спал. Не подвёл. Тут же взлетела вторая сигнальная ракета. Потом следующая. И совсем вдалеке — ещё. Раз-Два-Сникерс не особо-то рассчитывала на ненадёжную телефонную связь. Поэтому расставила «своих мальчиков» от линии застав вдоль всего канала вплоть до «Комсомольской». Так надёжней. И когда тёмную массу мглы в острие клина стали наполнять сжирающие её изнутри огненные языки, она убедилась, что и Фома тоже не спал.
— Как ярко, — произнесла чуть ошеломлённо. Словно прощальным приветом мелькнула мысль: «Зря ты, Шатун, меня не послушал»; но она не стала произносить это вслух.
Отсветы пламени ещё играли в холодных глазах Раз-Два-Сникерс, когда сделалось очевидным, что всё сработало. Туман встал. Замер. Пусть, вероятно, и ненадолго, но прямо сейчас он будто выцветал, теряя колорит, становился пустым, безжизненным.
Ева обернулась, возможно, чтобы убедиться, что погоня на время прервалась, а возможно — бросить прощальный взгляд на колокольню. А потом, перехватив Фёдора поудобней, двинулась дальше. К шестому шлюзу, за которым для них было спасение.
Раз-Два-Сникерс отогнала лёгкое облачко печали, повисшее над ней, развеяла, затрясла головой. «Я не буду грустить, — мысленно обратилась она неизвестно к кому. — Обещаю… Я даже постараюсь выжить».
Страх и опустошение, наверное, были совсем рядом. Но сейчас их оттеснило какое-то другое, гораздо более сильное чувство.
— Давай, Ева, тащи, — произнесла Раз-Два-Сникерс. — Не подведи! Не подведи… Хардова.
Она замолчала. И вдруг поняла, что должна закончить эту фразу по-другому. Что теперь имеет на это право. Она улыбнулась и прошептала:
— Не подведи нас.
Глава 17
Дар скремлина
1
Фёдор стоял на берегу Икшинского водохранилища и смотрел, как лодка увозит от него Еву. Внутри была тишина, которая накрыла тонкой вуалью огромную скорбь, разрывающее отчаяние. Рядом стоял Тихон, но и его обволакивала эта тишина, когда что-то кончилось, и неизвестно, сможешь ли ты создать что-либо заново.
Фёдор помнил её прощальный взгляд, который он теперь никогда не забудет; сколько всего она сумела сказать ему за одну секунду… А потом сразу ушла, позволила себя увести в приготовленную для неё каюту. И скольким он не ответил. Потому что знал, что не выдержит. И станет ещё хуже, больнее. Он только что нашёл её и тут же потерял. Он только обрёл Хардова… и потерял. Скорбь шевельнулась в нём, готовая впиться своими беспощадными или милосердными пальцами в его сердце. Этот юноша из Дубны хотел реветь. Но он не мог позволить себе даже этого.
— Ещё не поздно передумать, — мягко сказал Тихон. Фёдор отрицательно покачал головой.
— Нет, я вернусь за ним. Я обещал.
— Тео, твоё место пока не здесь. Мы позаботимся о… Хардове.
— Не зовите меня больше так, — попросил он. — Фёдор. Так лучше.
Тихон кивнул:
— Я просто пытаюсь помочь.
— Я знаю.
Фёдор не до конца помнил, как Ева дотащила его. Помнил только, как его подхватили чьи-то сильные руки, и были голоса, и чьи-то рыдания, и кто-то тряс его:
— Что с Хардовым, Фёдор, где Хардов?
Но он только прохрипел:
— Его поглотил туман.
Он помнил, как уже далеко за шестым шлюзом стал приходить в себя, и вокруг было множество незнакомых людей, которых он начал смутно вспоминать. Им навстречу вышел эвакуационный отряд, только Хардова поглотил туман. Он помнил, как сиротливо и холодно стало в груди, когда хардовский манок, что гид успел повесить ему на шею, потемнел и распался на две части. И как Ева поняла, что это значит, и как она разрыдалась. Помнил, как побледнела Рыжая Анна и как отвернулась от него. Было ли обвинение в её красивых глазах? Наверное, нет. Только он этого никогда не узнает. Помнил, как какой-то очень древний старец, но всё ещё не утративший благородной осанки, бросился к нему, припал на колено, радостно ухватил за руку:
Читать бесплатно другие книги:
