Канал имени Москвы Аноним
— Да. Вы… нашли меня в лесу. С Тихоном.
Он смотрел на неё. Немного склонив голову. И во взгляде мелькнул отсвет догадки.
— Ты та маленькая девочка? — изумлённо произнёс Фёдор.
Уголки её губ горько опустились, такая вот вышла у неё улыбка:
— Моей наставницей была…
Она прервалась. Попытка скрыть, как дрогнул голос. Хардов отвернулся. Всё же она решила договорить:
— Лия была моей наставницей.
Веки Фёдора на мгновение сомкнулись. Когда глаза вновь открылись, в них была не только радость узнавания. В самых краешках застыла боль. И ещё сострадание.
— Да, это ты. Конечно… Улыбка. И глазки той девочки ещё на месте, — участливо подтвердил Фёдор. — Что с тобой произошло?
Раз-Два-Сникерс молчала. Что-то подкатило к самому горлу. Она бы удивилась, узнав, как близко впервые за много лет к глазам подступили слёзы. Хардов предпочёл разглядывать белёные, словно высохшие под палящим солнцем, стены звонницы.
Фёдор ответил вместо неё.
— Снова заблудилась в лесу, — сказал он тихо. — Шатун, как же, помню, симпатичный был юноша… Такое бывает. — Он мягко улыбнулся ей. — Это ничего.
Она порывалась было что-то сказать, но Фёдор уже отвернулся. Посмотрел на Хардова. И спросил:
— Ты когда-нибудь простишь меня?
У Хардова дёрнулась щека. Он коротко вздохнул. Произнёс:
— За то, что оставил меня жить?
— Зато, что оставил тебя одного.
Теперь вздох Хардова вышел долгим. Он медлил, словно поглощённый воспоминаниями, наконец отрицательно помотал головой.
— Она была гидом. Она это выбрала, — сказал он. — И твоей вины в том нет.
— Лия, — прошептал Фёдор. — Я ведь любил её… — Нахмурился, и опять в его взгляд на миг вернулась эта рассеянность.
«Всё очень хрупко, — подумал Хардов. — Ты можешь не выдержать. Промедление здесь губительно для тебя».
— Она приходила ко мне недавно. На болотах. — Фёдор почти шептал. Потом его голос окреп. — Хардов, я так виноват перед вами обоими.
Хардов вдруг с трудом подавил внезапный приступ гнева.
— Тогда возьми себя в руки, — одёрнул он Фёдора. — Она не для того умерла, чтобы ты развалился перед самой целью. Этот резонанс в твоей голове может убить тебя!
Он всё сказал правильно. Но во рту остался этот омерзительный кисловатый привкус. «Мы находимся в очень плохом месте. — Хардову не составило труда определить источник своего гнева. — И это оно теребит нас. Нащупывает, пытается пролезть в наши раны».
И опять Фёдор умудрился удивить его.
— Тогда прости её, — попросил он мягко, указав на Раз-Два-Сникерс. Потом кивнул Хардову. — Не беспокойся.
Я уже в порядке, друг мой. — Несколько отклонился, чтобы обозреть из звонницы всю площадь, и спокойно заметил: — По-моему, наши новые друзья появились.
Хардов тут же бросил взгляд на Раз-Два-Сникерс:
— Давай помоги мне!
Она, не мешкая, подошла к люку, оружие приставила к простенку. Они вдвоём перекинули тяжёлую крышку, и дверь с сухим металлическим лязгом захлопнулась.
«Вот тут мы и окажемся в западне», — подумала Ева. Словно в момент этого сухого, зловещего в своей окончательности хлопка пережила острое чувство дежавю. Словно из мутной тьмы совсем уже близкого грядущего пришло знание о том, что их ждёт. «Стоит ли сказать Хардову? — Ева оценивающе посмотрела на гида. — Или он и сам знает?» Девушка невольно передёрнула плечами, но удержала себя, чтобы не произнесли вслух: «Туман уже близко. И этот человек, который в нём, — он идёт сюда».
27
Фёдор следил за быстрыми и пока будто боязливыми перемещениями в тумане. Они явно всё не решались показать себя — всё же серебряные пули оставались их главным страхом, их главным запретом. Оба подстреленных оборотня уже умерли. Но сила Королевы была с ними: порой казалось, что на площади лежали две мёртвые светловолосые женщины, обретшие в смерти странную красоту, и глаза обеих были открыты, устремлены куда-то ввысь, как немой укор тем, кто укрылся в звоннице.
— Как ты думаешь, когда они нападут? — не отрывая взгляда от площади, спросил Фёдор.
Хардов чуть пожал плечами:
— По идее, они вообще не должны здесь находиться. Их логова в северной части города. А эта церковь для них тем более что-то типа табу. Но ты сам всё видел.
— Да-а, — согласно протянул Фёдор. — Много здесь всего изменилось, пока я… Скажи, белый кролик должен был выдать меня?
Хардов вскинул на него взгляд, Фёдор усмехнулся:
— В трактире в Дубне? Ловко ты, но…
— Да, он был скремлином. Так почти и случилось. Я думал, мне придётся вмешаться. Но подоспевший Мунир нейтрализовал воздействие кролика, и мое вмешательство не потребовалось. А тебе намяли бока. Мне было больно и смешно смотреть, как ты летал по всему трактиру. Прости.
Фёдор хмыкнул, впрочем, совсем без укора.
— Вам с Кальяном здорово досталось. Но всё закончилось. Остальное тебе известно.
Фёдор задумался и снова посмотрел на Еву, но тут же отвёл глаза. Улыбнулся.
— К Сестре ты зашёл специально? — решил уточнить он.
Хардов отрицательно покачал головой:
— Честно говоря, я знал, что это может быть полезным. Но собирался пройти до линии застав под покровом темноты, пока они опомнятся. На канале как раз стояли плохие дни. Я положил на всё пару суток. План был дерзким, но выполнимым. И если бы Мунир так не пострадал… Только в итоге вышло даже лучше — за месяц они перевернули вверх дном весь канал. А мы появились там, где никто не ждал. Практически у них под носом. И Анна, конечно. Её помощь неоценима. А на линиях застав они уже не посмели. Всё же к открытому столкновению пока не готовы.
— Да, действительно, много всего поменялось, — задумался Фёдор. — А Шатун? Как же это случилось?
Хардов опустил голову. Нахмурился:
— Боюсь, здесь всё намного хуже. Сначала я думал, что это вызов мне. Или даже тебе. Но Шатун, он… Я теперь понимаю: он решился бросить вызов самому порядку вещей. Пройти сквозь туман.
Фёдор коротко усмехнулся, но в глазах его впервые появился масляный блеск.
— Возможно, он рехнулся, — предположил Хардов. — Возможно, считает себя кем-то вроде Бога. Это самоубийственно, но… он очень опасен. И думаю, уже не может повернуть обратно. Знаешь, что-то происходит, какой-то сдвиг, и мне это очень не нравится.
Фёдор молча переложил оружие из одной руки в другую:
— Считаешь, это опять началось?
Хардов посмотрел на Фёдора. Подумал: «Твоё возвращение необходимо. Поэтому столь многим готовы жертвовать».
— Не знаю, — ответил он уклончиво. — Может, всё и обойдётся.
Внизу снова послышался вой. Они оба повернули головы, но площадь пока оставалась чистой.
— Эту дверь им не выбить, — заверил Хардов. Кивком головы указал на люк, закрывающий подъём в звонницу. — Семидесятимиллиметровые промасленные доски, уложенные в два слоя.
— Возможно, — пробормотал Фёдор. Только как-то с сомнением. Отвернулся от площади, посмотрел на люк, перевёл взгляд на Хардова.
— Знаешь, честно говоря, думал, они давно перевелись, оборотни, — признался Фёдор. — Когда-то я потратил немало времени, изучая их. Меня восхищали их манипулятивные способности, сулили ключ к познанию психики. — Вздохнул. — Пустое дело…
— Что тебя беспокоит? — Хардов проницательно взглянул на него.
— Ты сказал, они обитают в северной части города? Вспомни, где находятся их логова?
— Они селятся в брошенных домах. Правда, всё равно предпочитают рыть под ними норы.
— Вот именно, — подтвердил Фёдор. — И они тоже меняются. По крайней мере, сегодня мы увидели очень необычный способ охоты.
— Что ты?.. Ты хочешь сказать… — Хардов настороженно замолчал, хотя в его глазах уже мелькнул ответ пугающей догадки.
— Они землерои, Хардов, — сказал Фёдор и снова оценивающе посмотрел на деревянный люк. — И достаточно неплохие. В отличие от псовых, их когти устроены подходящим образом.
28
Ева тоже думала о Звере. Но не об оборотнях, о другом. Том, что преследовал её всю её жизнь. Ещё на линии застав она почувствовала его приближение. И сейчас он пришёл. Ева знала это. Глядя на стягивающийся к крохотному пятачку церковной площади туман, она вдруг поняла, что зверь был здесь. Повсюду. Весь этот поражённый туманом город стал им.
Но он больше не принюхивался, движимый ненавистью. Зверь был напуган, и это только усиливало его ненависть. Ева всегда понимала, что наступит момент, когда она должна будет посмотреть Зверю в глаза. И вот момент пришёл, и она оказалась уязвимой.
Хардов считает, что туман пропустит её. Но он не прав. Так было, только теперь всё изменилось. Так было, пока в её жизни… не появился Фёдор. Она не знала, к чему это, лишь чувствовала обречённость и снова думала о нём. И это Зверь ненавидел больше всего. Он искал Фёдора, и это он подгонял оборотней. Но не только. Они оба… Ева не знала почему, но именно это пугало Зверя. Когда она думала о Фёдоре. И вот сейчас она ощущает его близость, и нежно и больно в груди. И Зверь бьётся в неистовстве — больше он не станет тянуть. Он пришёл не только за ней. Ева не знала почему, но они были нужны ему оба.
29
— По моему, началось, — позвал Хардов.
Туман уже выполз на площадь и продолжал прибывать, всё более густея. Здание с надписью «Продукты» было теперь еле различимо. Однако туман как бы весь подобрался, уплотняясь вдоль кромки, как будто каждый сантиметр продвижения к церкви давался ему всё труднее.
Сейчас в проёме мелькнула первая тварь. Быстро показалась и снова исчезла. Потом появилась другая. Боязливо озираясь, как молоденькая актриса на жуткой премьере, она прошла на четвереньках несколько шагов и уселась посреди площади. Подняла голову, глядя на звонницу, и завыла. Они были такие же, как предыдущие, похожие, как клоны, бесчисленные близнецы. Хардов с сожалением согласился, что Раз-Два-Сникерс оказалась права. Эту, что сидела, видимо, решено было принести в жертву первой.
— Не стрелять, — сказал Хардов.
Появилась ещё одна «блондинка». В несколько лихорадочных, меняющих направление прыжков, словно ошалевшая от испуга, пересекла площадь и снова нырнула в туман у самого кладбища.
— Страшно?! — Хардов сплюнул. — Даже этому муравейнику хочется жить.
Раз-Два-Сникерс как-то болезненно поморщилась. Хардов стоял у соседнего проёма звонницы и наблюдал за площадью, как через бойницу. Раз-Два-Сникерс отклонилась от прицела.
— Это не муравейник, — с тоскливой хрипотцой заметила она. — Вовсе нет. Гораздо опасней. Эта их готовность к жертвам…
«Совсем не муравейник, — добавила мысленно. — Много хуже для нас. Это какое-то утраченное нами братство, всеобщность существования. Мы их ненавидим, и это правильно. Но и восхищения они достойны».
И вдруг поняла, что Фёдор смотрит на неё. Он подошёл бесшумно, став между ней и Хардовым, понимающе ей улыбнулся. Сказал:
— Не позволяй тому, по чему тоскуешь, затуманивать свои чувства.
Она смутилась. Она что, говорит вслух? Потом посмотрела прямо на него. Но в его взгляде не было вызова и вообще какого-либо напора.
— Видишь ли, я тоже когда-то пытался их понять, — позволил себе вспомнить Фёдор. — И ты знаешь, мне кажется, Хардов всё же прав. Они готовы жертвовать во имя целого, но это не взаимовыручка. — Он выглянул на площадь и добавил: — И боюсь, совсем скоро мы в этом убедимся.
Неожиданно он как-то странно дёрнул головой, непонимающе захлопал ресницами и рассеянно повернулся к Хардову.
— Иногда как во сне, друг мой, — тихо поделился Фёдор. — Только я не знаю, кто кому снится. Этот мальчик или… я. И… ускользает всё. Нет этого центра, на который можно опереться. Понимаешь меня?
— Ещё как, — откликнулся Хардов. И мрачно подумал: «Надо срочно вытаскивать тебя отсюда».
Но каким образом? Даже если Раз-Два-Сникерс удастся остановить Шатуна, город вновь наполнит неконтролируемый туман, прежде чем они успеют добежать до шестого шлюза. Но даже если попытаться успеть — на пути оборотни.
И словно в подтверждение слабый стон сорвался с губ Раз-Два-Сникерс:
— О боже… Хардов!
Скрытое туманом присутствие угадывалось и прежде. Но сейчас что-то многочисленное приблизилось к кромке, а потом её будто прорвала тёмная масса. И ледяной ужас прошелестел над звонницей. Они решились, оборотни, выступили из тумана. Целые шеренги. Туман буквально кишел ими. И тут же раздался призывный вой. Совсем близко. Прямо под ними.
— Они в церкви, — хрипло произнёс Хардов.
30
Вой оборвался. Только эта мгновенная пауза густой тишины была ещё страшнее. Четыре пары человеческих глаз обратились к деревянной крышке люка. Впрочем, пытка ожиданием действительно оказалась недолгой. Низкий гул родился внизу, и сразу стало ясно, чем он был. Топот многочисленных ног раздался на лестнице. Они приближались, поднимались, спешили вверх. И в этом нарастающем гвалте улавливались особенно мерзкие звуки — торопливое, соскальзывающее царапанье по деревянным ступенькам лестницы множеством когтей.
Мощнейший удар о крышку люка последовал с ходу. Но деревянная дверь выдержала. Лишь послышался кошмарный хруст, с каким обычно ломаются кости. Люди мрачно переглянулись. Ещё один удар, жалобный скулёж и топот напирающих снизу. Ворчливая грызня между собой тех, кого придавило накатывающей по лестнице волной; хриплые, почти человеческие стоны. Новый сильный удар, хруст, затихающее поскуливание.
И послышались иные звуки. По всей нижней поверхности двери. Шершавое поскрёбывание. Как множественная дробь. И всё более быстрый, царапающий скрежет. Злобное истерическое рычание, скулёж из-за издираемых в кровь лап, и скрежет, скрежет…
— Они обезумели, — сипло произнесла Раз-Два-Сникерс. — Но что они делают?
Хардов мрачно посмотрел на люк. И хоть они никогда прежде так себя не вели, похоже, Фёдор оказался прав. Хардов знал, что они делали. То, что могли, — рыли норы.
Скрежет, как миллионы взбесившихся молоточков, царапающих, бьющих, лихорадочно истирающих толстые доски; бессмысленно, по сотой части миллиметра, словно им отведена целая вечность. Когти и зубы, грызущие ещё даже не опилки, а деревянную пыль…
— Землерои, Хардов, — сказал Фёдор.
— Задубелые доски не земля.
— Их очень много. А капля точит камень. Они возьмут количеством.
Глаза Раз-Два-Сникерс сузились, словно по их лицам она сумела прочитать ответ на свой вопрос.
— Они пройдут сюда, так? — В её сиплый голос теперь прокралась отчаянная усмешка. — Наше убежище оказалось ненадёжным?
(Отдай нам мужчину. Скажи ему.)
Ева отшатнулась, как от удара.
(Отдай мужчину. Мы заберём его жизнь и уйдём.)
Оборотни теперь не просто говорили с ней. Они были напуганы. Они пришли сюда за Хардовым, но их подгоняла чужая воля. И они не смогут от неё освободиться, не смогут противостоять ей, пока не вернут себе силу Королевы. Они попали в свою собственную западню.
(Отдай нам мужчину. Скажи ему. И мы сможем уйти.)
«Ах, Фёдор, как же быть? — подумала девушка. — Как?! Чтобы не потерять всё? Сохранить хоть что-то…»
(Отдай! Туман всё равно убьёт их всех. Отдай, и мы уйдём.)
Оборотни были очень, смертельно напуганы, как тогда взбесившаяся зайчиха в лодке. Паника подстёгивала их.
Они были обязаны вернуть силу Королевы, и это обязательство стало западнёй. И пока это так, чужая воля гнала, безжалостно толкала их вперёд, требуя страшной платы.
Наверное, туман всё ещё не сможет сюда подняться, и оборотни стали его орудием.
«Ах, Фёдор, ну почему ты не взял у них скремлина? У Анны?! Не верил? Но ведь я могла бы помочь, как тогда зайчихе в лодке».
(Отдай нам мужчину. Только мужчину. Скажи ему. И мы сможем уйти.)
— Нет, — прошептала Ева, когда пронизывающий до костей вой снова поднялся по церкви. Она смотрела на Фёдора. Она не знала, как ей быть.
«За что? За что… так?»
Вернее, знала. Только тогда то хрупкое, что ещё можно сохранить, безнадёжное, но что ещё может остаться воспоминанием, будет стёрто в пыль, втоптано в грязь. А ей останется лишь отчаяние или хуже того — жалость и брезгливое презрение.
Но она не отдаст им Хардова! Не скажет ему. Не скажет, о каком страшном обмене они просят. Ева не сомневалась, что знай Хардов, не раздумывая бы согласился, чтобы спасти их. И не сомневалась, что тогда она будет проклята. Но… как… быть? Ева смотрела на Фёдора, и только Раз-Два-Сникерс уловила что-то в её глазах, понятное лишь женщине: непомерную любовь и непомерную печаль, утрату, потому что так прощаются с любимыми.
«Ах, Фёдор, — беззвучно, одними губами шептала Ева. — За что такое?.. Я не хочу, я не могу, я ведь хотела унести свою тайну с собой. И потом только… помнить, лишь только вспоминать… тебя. Но не останется даже этого. Как быть?»
— Берега канала совсем очистились, — словно бы невзначай сказал Фёдор. — Весь туман стянулся сюда. Взгляни внимательно, друг мой.
Хардов посмотрел вниз. Туман, клубясь по фронту, медленно сжирая площадь, полз к церкви. Это был тот самый ядовитый туман, что лежал на Тёмных шлюзах, и даже в обычные дни не хотелось думать о том, что за тварей он скрывает. Только Хардов успел заметить ещё кое-что. Там, где осталась теперь уже почти нечитаемая вывеска «Продукты». Это можно было принять за случайную игру, обман зрения, как мы видим порой знакомые образы, например животных или корабли, в очертаниях медленно плывущих облаков. Но это не было обманом зрения. Лицо, сотканное из тумана. И Хардов узнал его.
«Вот и наш мальчик пожаловал, — подумал он. — На это ты решил указать мне?»
Хардов перевёл взгляд на крышку люка. И лицо его застыло. Что-то леденящее коснулось затылка. Ровно посередине двери только что образовалось крохотное отверстие, прорезанное самым остриём загнутого когтя. Следующий удар чуть расширил его. «Быстро же они работают. — Мрачное опустошение попыталось овладеть Хардовым, но он крепче сжал в руках ружьё, и это тягучее чувство отступило. — Землерои…»
— Сколько у нас есть времени, чтобы привести свои дела в порядок? — невесело усмехнулась Раз-Два-Сникерс. — Завещания? Последнее прости?
Хардов с удивлением посмотрел на неё, она ответила угрюмым взглядом. Она не шутила: в левом углу деревянного люка прямо на глазах появлялось ещё одно отверстие. То, что было посередине, разрослось настолько, что стало возможным увидеть зубы, перемалывающие стружку: бешено рыча, оборотни пытались вгрызться в дерево; зубы, окровавленные когтями соседей и ранящими дёсна иглами заноз.
Хардов как-то брезгливо поморщился. Склонил голову. Молчал. Затем задумчиво пожал плечами; большой палец плавно поглаживал затвор.
— Королева где-то там. Недалеко. — Он пристально смотрел на люк. — Без неё они беспомощны. Стоит попробовать.
— Это твой план «Б»? — с тёмной ухмылкой отозвалась Раз-Два-Сникерс.
Уголки рта Хардова чуть растянулись, такое подобие бесцветной улыбки одними губами.
— То же самое, что искать иголку в стоге сена, — помотала головой Раз-Два-Сникерс.
— Это наш единственный выход, — возразил Хардов.
Оборотни лихорадочно скребли дверь. Хардов, широко расставив ноги, встал над люком, передёрнул затвор. В ответ визгливо зарычали вперемешку с паническим поскуливанием, но ещё более интенсивно забарабанили лапами в дверь. Взгляд Хардова блеснул, на миг в нём появилось что-то тёмное, но тут же прошло.
— Каждый выстрел серебряной пулей здорово их ослабляет. По крайней мере, так было. Но главное, меня может убить только Королева. — Хардов исподлобья взглянул на Фёдора и Раз-Два-Сникерс. — Вы понимаете, о чём я? Надо будет внимательно следить.
Раз-Два-Сникерс дёрнула подбородком, несколько ошеломлённо глядя на Хардова. Потом раскрыла ладонь.
— У меня три, — сообщила она. В руке лежали патроны, в каждой гильзе по серебряной пуле.
— Семь, — тут же отозвался Фёдор.
— У меня тоже осталось семь, — без всякого выражения произнёс Хардов.
— Много меньше, чем их. — Усмешка Раз-Два-Сникерс вышла прежней, пропитанной отчаянием и усталостью. — Что ж, значит, я им дорого продам свою жизнь.
— Шатун уже здесь, — тихо сказал ей Хардов, поведя взглядом за пределы звонницы. Она не шелохнулась.
— Если удастся добраться до Королевы. — Хардов мягко указал на ракетницу, заткнутую в одну из пазух поясного ремня Раз-Два-Сникерс, — то дальше вся надежда на твой пугач.
Она также не шевелилась, потом быстро кивнула в ответ, но отвернулась. Фёдор молча смотрел на них, словно что-то взвешивая.
— Далековато, — наконец оценивающе заключил он. — До шестого шлюза. Даже если всё выгорит, можем не успеть.
— Бежать придётся со всех ног, — подтвердил Хардов. — Как будто черти палят нам пятки.
— Пожалуй, — согласился Фёдор.
Хардов извлек ключ, которым прежде запер амбарный замок. Потёр им подбородок, покрытый трёхдневной щетиной. Искоса взглянул на Раз-Два-Сникерс.
— Сейчас они проходят шестой шлюз. Капитан Кальян остановил лодку на широкой воде ждать Тихона. Думаю, где-то через пару часов Анна и Подарок с отдохнувшими скремлинами смогут пробиться сюда, — как-то словно виновато, не поднимая глаз, разъяснил Хардов. — Такой был план «Б». Только боюсь, у нас не осталось этой пары часов.
Раз-Два-Сникерс вздохнула.
— Тогда нет смысла ждать, — бросила она в ответ. Посмотрела, как растёт отверстие по центру двери. — Открываем. Внезапная атака — лучшее им угощение.
— Можно попробовать, — согласился Фёдор.
Хардов улыбнулся. Кивнул:
— Они сразу бросятся на меня. И потащат к Королеве. Следите внимательно.
Бесшумно вставил ключ в скважину замка.
«Сражаемся голыми», — подумал он. И тут же отогнал эту мысль.
— Все знают, что делать. Ты, — Хардов указал на Раз-Два-Сникерс, — идёшь за мной. Фёдор прикрывает Еву. Готовность десять секунд. И открываю. Я скажу, когда пора.
Никто не обратил внимания, как Ева отвернулась к белой стене звонницы. И крепко зажмурилась. И впервые решилась ответить оборотням.
«Вам нельзя сюда, — толкнула она мысленный посыл. — Уходите».
«Отдай мужчину! — тут же взорвалось у неё в голове. — Не мешай ему. Он уже готов идти к нам».
Ева сжала кулачки и зажмурилась ещё сильней. И увидела. Густой туман стоял в церкви. Она почувствовала тёмную маслянистую жуть, обволакивающую оборотней. Панику и силовые линии, связывающие их воедино и уходящие далеко в черноту, где они прятали Королеву. Хардову не пробиться туда, не дадут. Но вовсе не Королева управляла сейчас оборотнями. Ева смогла взглянуть ещё дальше, и черты рослой светловолосой женщины расплылись к периферии, как распускающийся чёрный цветок, что решил явить упрятанное в его центре. Маслянисто-дымное лицо человека, который пришёл сюда вместе с туманом. Его отстранённый и одновременно алчущий взгляд.
Ева никогда не видела Шатуна прежде, но сейчас многое узнала о нём. Боль, которую он причинял себе и окружающим, стала его сутью. И наверное, в глубине души, в потаённом и сокровенном, открытом лишь снам и воспоминаниям, он желал бы избавиться от неё, если бы момент не был уже давно упущен. И ещё с ужасом Ева поняла, что этот человек был любим, — в самом центре черноты еле тлела искорка, — любим этой женщиной-воительницей со странным именем. И тем страшнее будет его падение. Потому что, как и прежде с Королевой-оборотнем, он тоже не являлся конечной фигуркой, спрятанной в жуткой матрёшке. Там, за опустошением, которое причинил себе этот человек, как за слоями луковицы, таилось что-то ещё. Подлинное и беспощадное, оно совпадало с его стержнем, но не являлось им. И Ева осмелилась посмотреть ещё глубже. Внутрь лица Шатуна. И оказалась в черноте, о которой не подозревала прежде. У границ, за которыми следует непостижимое для глаз и о чём, оказывается, ведает лишь сердце. То зрение, которое в состоянии выдержать беспощадную, убийственную нежность ослепительного света и непроглядного мрака. Ева поняла. Её зверь был там.
Впервые в смутных очертаниях бездонной воронки она увидела его глаза, горевшие тусклой желтизной. Он был причиной всего. Он пришёл сюда за её тайной и теперь уже не отступится. Ева в ужасе отпрянула, успев пожалеть этого человека в тумане, пожалеть оборотней и пожалеть себя. Теперь она не сможет по-другому, по-другому им не сдюжить.
И всё же она снова обратилась к оборотням. «Уходите, — в отчаянии попросила она. — Вы ведь знаете, что я… могу».
И немое ошеломление прошло от Королевы, и на миг оборотни затихли, хотя тут же из чёрной глубины распустившегося цветка пришло им повеление продолжать.
(Отдай мужчину).
«Уходите! — повторила Ева твёрже. — Я могу».
Только что Хардов произнёс:
— …открываю. Скажу, когда пора.
Ева медлила. Чёрный хищный цветок судорожно трепетал в предвкушении, алкал добычи. Хардов начал поворачивать ключ. Ева поняла, что всё висит на волоске. А потом она не узнала свой собственный голос:
— Нет! Это ошибка. — Надтреснутый голос был чужим, низким и несколько монотонным. — Западня.
Рука Хардова, поворачивающая ключ в замке, застыла.
— В чём дело, Ева?
Девушка смотрела на него, и Хардова поразил её даже не несчастный, а какой-то обречённый вид.
— Только говори, пожалуйста, быстро, — попросил он.
— Там, под крышкой, туман. — Её голос всё ещё звучал непривычно монотонно, бесцветно, словно из него вышли все силы.
— Знаю, — сказал Хардов.
— Там на вас нападут не только оборотни.
Гид помолчал. Его взгляд блеснул.
— Шатун?
— Он тоже только часть всего этого. — Ева устало покачала головой. Потом, будто решившись, снова посмотрела на Хардова.
И он подумал, что никогда не видел у неё прежде таких бледных щёк, а огромные тени под глазами сделали Еву на миг много старше её возраста. Как будто исчезла куда-то беспечная весёлая девчонка, отцвела скоротечной весной её юность, и вся устало-мудрая тяжесть мира взрослой женщины внезапно обрушилась ей на плечи. «Не бойся, Ева, я смогу тебя защитить, — чуть было не сказал Хардов. — Пожалуйста. Не беспокойся ни минуты». Только это был не страх, а что-то совсем иное.
— Я знаю, что вы пытались уберечь меня, Хардов, — тихим, исполненным безмерного страдания голосом произнесла девушка. — Но поздно, нет другого выхода.
— О чём ты?
— Я не позволю, чтобы вы из-за меня страдали.
Тёмным холодком, как из бездонной пропасти, повеяло на Хардова:
— Что ты задумала? Ева?!
Но она его уже не слушала. Отвернулась. Подняла взгляд на Фёдора, тихая беззащитная улыбка — словно пыталась что-то запомнить. И тут же горячо, сокрушённо проговорила:
— Ах, Фёдор, но почему ты не взял у них скремлина?
Тот удивлённо заморгал, не зная, что ответить, и это на короткий момент вернуло ему сходство с пареньком, великовозрастным олухом из Дубны.
— Ева?! — с нажимом позвал Хардов.
Её щёки всё ещё были бледными, глаза испуганно застыли. Она слабо протянула к Фёдору руку.
— Я так боюсь, Фёдор, — еле слышно вымолвила она. — Но ты не бойся.
Фёдор склонил голову, наверное, сбитый с толку или застигнутый врасплох её нежностью, но потянулся к ней.
— Ева, нет! — хрипло приказал Хардов.
— Чего не бойся? — спросил Фёдор.
— Поклянись, что не будешь, — попросила она. — Что постараешься.
Хардов увидел, как отверстие по центру двери только что пробила тёмная поросшая шерстью лапа, тут же ставшая мощным согнутым кулаком с длинными искривлёнными когтями. Словно оборотни знали, что происходит, словно Королева горячечно, на последнем дыхании спешила передать им все оставшиеся у неё силы.
Ева и Фёдор смотрели только друг на друга.
— Постараешься? — с испуганной, безвозвратной доверчивостью повторила девушка. — Пожалуйста.
— Ева, — прошептал Фёдор. И вдруг почувствовал, что у него кружится голова. — Я не понимаю.