Канал имени Москвы Аноним

4

Когда Хардов вошёл в носовую каюту, Фёдор всё ещё, по-видимому, находился под действием настоя Рыжей Анны. Он растянулся на своей лежанке, и внешне это напоминало болезненный сон, неглубокое прерывистое забытьё. В каюте было сумрачно, и такая же тяжесть лежала на душе у Хардова.

— Привет, — тихо произнёс он. Замер и некоторое время молча слушал дыхание спящего.

Потом сел у изголовья Фёдора, наклонился к его лицу и повторил:

— Привет, Тео! — только теперь в его голосе было гораздо больше тепла. Так говорят с теми, с кем долгое время находился в разладе, но кто на самом деле бесконечно дорог. — Я зашёл попрощаться. Не знаю, слышишь ли ты меня сейчас. Мы так и не поговорили с тобой. Не нашлось времени. А теперь… вот. Прости меня за это. За многое. Ты бы всё равно пока ничего не понял. Не поверил, как всё ещё пытаешься не верить. Это могло лишь навредить тебе. Но всё равно прости.

Хардов отстранился, наклонил голову, пристально вглядываясь в лицо Фёдора, как будто в сложной мозаике пытался угадать спрятанный образ или просто распознать знакомые черты.

— Мне как никогда нужна твоя помощь, — тихо промолвил Хардов. — Ты даже не представляешь, насколько. А ты тут растянулся, как девочка. — Хардов улыбнулся, тепло, печально. — Как будто вовсе не ты учил меня сражаться голым. Вот пришло время попробовать. — Хардов чуть болезненно поморщился. — Не знаю, слышишь ли ты, но думаю, мои слова дойдут до тебя. Так или иначе дойдут.

Он снова наклонился к спящему, только теперь почти к самому уху, и заговорил. Бережно, нежно и горячо:

— Фёдор… Нет, Тео. Отринь иллюзии. Время пришло.

И его совсем мало. Позволь иллюзиям развеяться. Они долго были необходимым коконом, но теперь бабочка созрела. Там, внутри тебя, скрыт ты настоящий.

По лицу Фёдора пробежала лёгкая волна, на лбу появилась морщинка. Он не хотел, чтобы его будили; он слышал во сне, и что-то внутри него активно сопротивлялось тому, что он слышит.

— Я не знаю, почему это произошло так, — чуть отстранённо прошептал Хардов. — Ты даже не выбрал себе нового скремлина. Это против всех законов. Но произошло так, как произошло. Может быть, потому, что никто ещё не возвращался дважды.

Морщинка на лбу Фёдора углубилась, теперь она сделалась болезненной. Но Хардов тихо улыбнулся, глядя на него, и лицо спящего разгладилось, дыхание стало ровным.

— Всё ведь хорошо, друг мой, — сейчас уже без напора, но так же нежно произнёс Хардов. — Ты всегда нарушал все законы. Даже собственные. Мы не дошли до места, где закончатся иллюзии. Где от них ничего не останется. Развеются, как дым. Не дошли до моста, где ты… с которого вы с Лией…

В горле у Хардова запершило и начал подниматься ком, с которым ему удалось совладать, справиться. «Я чуть не сказал: „Где ты умер“, — подумал Хардов. — Но нет, ты не умер.

Это Лия умерла». Мысль была дикая. Пришедшая из тени.

Но со всякими дикими мыслями он давно научился справляться.

— Моста, с которого вы упали, — ровно произнёс Хардов. И снова заставил себя улыбнуться. Это оказалось не так уж сложно. И тень отступила.

— Ты уж постарайся, — попросил Хардов. — Там, внутри, есть тот, кто на это способен. Настоящий, подлинный Тео. Как драгоценный сияющий алмаз! Сделай это. Скажи себе «да», там… столько света…

В горле у Хардова снова запершило, но теперь по-другому. И он поднялся. Посмотрел на Фёдора. Лицо спящего теперь казалось безмятежным. Хардов положил рядом с ним свёрнутый лист письма.

— Вот, прочтёшь, когда сможешь. — Он немного подвинул письмо к Фёдору. — Это очень важно. Там о Еве и ещё…

На безмятежном лице спящего мелькнула еле уловимая улыбка или только отсвет улыбки.

— Это очень важно, — внятным и глубоким голосом повторил Хардов. — Если случится так, что меня не будет рядом, это придётся сделать тебе. Ты должен будешь доставить Еву. Что бы ни случилось, и что бы тебе ни показалось. Верь ей. Она очень сильная, и она очень слабая. Она, может быть, самая прекрасная девушка, хоть и упряма… Она чудо. Такое же, как и ты.

Улыбка Фёдора сделалась явственней, он, видимо, не возражал против подобных оценок. И невзирая на весь драматизм ситуации, Хардов улыбнулся — не Фёдору, а тому, как нелепо он сейчас выглядел. Кивнул и всё же добавил:

— Во что бы то ни стало ты должен доставить Еву до Тихона.

Хардов отошёл от лежанки, остановился и бросил ещё один взгляд на спящего. «Мы не говорим „последний“, — подумал он, — хотя ты сам всегда повторял, что никто из нас не будет жить вечно. И поэтому не стоит бояться слов, притягивающих суеверия».

— Ну вот, мне пора, — сказал Хардов. Покачнулся в сторону выхода, но не сделал и шага. Потом он понял, что стоит тут, не в силах уйти, и смотрит на Фёдора. И ещё, что действительно пора.

— Мне бы так хотелось увидеть, каким ты вернёшься, — прошептал Хардов. — Но больше всего мне хотелось бы тебя обнять. — Он всё-таки сделал этот шаг к выходу и совсем уж тихо, одними губами добавил: — Я ведь давно простил тебя. Простил тебе Лию. Давно простил.

5

— Ты ослушалась меня? — Хардов смотрел на Рыжую Анну.

Отпираться было бесполезно, и та прямо сказала:

— Да.

— Почему?

Анна плотно сжала губы. Хардов молчал. Она подняла руку. Раскрыла пятерню тыльной стороной к себе. Покачала в воздухе, то ли сосредотачиваясь, то ли предлагая более уравновешенный ритм разговора.

— Послушай, дело не только в том, что я пожалела её… — начала было Анна.

— Ты ведь знаешь, насколько это опасно. Я даже команду снял с лодки, пока здесь стоим.

Анна снова сжала губы. Подняла указательный палец:

— Если ты дашь мне возможность объясниться…

— Рыжая! — Хардов взглянул на неё осуждающе. — Очень много всего поставлено на карту.

— Знаю, — сказала она. — Только послушай… Мне кажется, девочка влюблена в него.

— О чём ты, Анна? — Хардов усмехнулся.

— Ты что, ослеп? — Рыжая Анна вдруг тряхнула волосами и заговорила с напором: — А если это… Ты ведь понимаешь, о чём я?!

Хардов словно бы взялся руками за голову.

— Невероятно! — изумлённо протянул он. — Как такое вообще…

— Хардов, прекрати! Она любит его. А если это и есть то, чего мы не учли?

Анна пристально взглянула ему в лицо. И наткнувшись на эту восхитившую её много лет назад доверчивую смущённость, почти детскую беспомощность в глазах, поняла, что он думает о том же самом. Она слишком хорошо его знала, чтобы спутать: редкие моменты, когда Хардов был не до конца убеждён в своей правоте, и тогда он отключал голос рассудка и позволял руководить собой то ли интуиции, то ли этому парадоксальным образом всё ещё не исчезнувшему ребёнку.

— Кажется… влюблена… — пробурчал он.

— Не придирайся к словам. — Анна улыбнулась. — Не хочу, чтобы ты сердился на меня.

Хардов вздохнул.

— Не в этом дело, — покачал головой. — Это немыслимо, но… Наверное, я знал, что ты так поступишь. Кто-то из нас двоих должен был решиться. Дай Бог, чтобы это не стало ошибкой.

Анна серьёзно кивнула.

— Ты зайдёшь к нему перед… — Она оборвала себя на полуслове. Посмотрела куда-то в сторону.

— Я уже заходил, — быстро сказал Хардов. — Снимайтесь с якоря немедленно, как только мы с Евой окажемся за земляным валом. И ещё: Трофим хорохорится, но он даже не представляет, насколько на самом деле напуган, поэтому может быть очень опасен. Ты знаешь, что делать, и всё же будь осторожней. Ну вот, вроде бы всё.

Анна подняла на него глаза.

— Не хочу, чтобы ты сердился, — сказала она. — Хочу, чтобы поцеловал.

И Хардов, словно ждал этого, тут же привлёк её к себе. Анна выдохнула, вдруг смущённая внезапным напором. И поймала себя на мысли, что впервые за последние годы это не она целует мужчину. Затем ослабла, закрывая глаза, и все мысли покинули её. Поцелуй вышел долгим, страстным и нежным. Но в конце его Анна всё же ощутила привкус горечи. И когда их губы разомкнулись, её недавние слова всплыли сами собой:

— Хардов, не смей…

Она перевела дух. Затем крепко прижала его к себе. Смотрела прямо в глаза. С любовью, но и с яростным требованием:

— Не смей прощаться со мной!

6

Они покинули линию застав ещё до восхода солнца. Рыжей Анне удалось устроить на причалах некоторое оживление, привлекшее внимание любопытных глаз. И о намерении Хардова спуститься в Икшу прознали только гиды, расчищавшие путь, по которому обычно уходил дозор. Через несколько минут Хардов и Ева по накладным мосткам пересекли обводной канал с внешней стороны укреплений и скрылись в густой листве. В покинутую людьми Икшу вернулись растения, чахлые деревца разрослись, пробив мощёные мостовые, правда, некоторые из них оказались не столь безобидны, как их привычные собратья.

Гидам были хорошо известны те, что вошли в странный симбиоз с сиренами, — и кровососущие кустарники, оплетающие силками привлечённую жертву, чтоб вонзить в неё острые шипы, были в их числе, — но в тумане всё быстро менялось, поэтому Хардов предпочёл оставаться начеку. Ева шла молча, не задавая вопросов. Она действительно сильно изменилась. Но Хардов чувствовал что-то ещё. Она была влюблена. Здесь, в этом хищном гиблом месте, помимо них двоих ему предстояло оберегать частичку любви. Это могло быть опасно, но и могло сослужить им хорошую службу. Как карта ляжет… Порой мечтательное выражение лица девушки сменялось тревожной задумчивостью, и Хардова впервые посетила мутноватая мысль, что, возможно, теперь Ева знает о Фёдоре побольше него.

А потом они вышли на край улицы Победы, чёрным меридианом пересекавшей разрушенный город, и когда Хардов увидел, что их ждёт там, все другие мысли покинули его.

7

Приближался восход. Дозорные гиды стояли на редуте обороны и хмуро смотрели на открывшийся город, в котором по их оценке больше не осталось людей.

А потом ветер принёс со стороны Икши звук, который ни с чем невозможно было спутать. Гиды переглянулись; словно тень легла на их лица.

— Давно этих тварей не было слышно, — в сердцах обронил старший дозорный.

8

Когда до Трофима дошла весточка, что лодка Хардова уходит, нижние ворота шлюзовой камеры уже закрылись.

— Немедленно прекратить шлюзование! — орал Трофим в телефонную трубку. Аппарат был очень древним, тяжёлым, с отколотым пластиком, на металлической табличке выбит год выпуска «1984», но всё ещё исправно работал.

— Уже поздно, — сухо возразил ему диспетчер. — Сегментный затвор верхней головы опущен. В камеру пошла вода из бьёфа.

— Так, мать твою, подними его!

— Но… Боюсь, вы не понимаете, это вода Тёмных шлюзов.

— И что?!

Диспетчер помолчал. Произнёс негромко:

— Остановить шлюзование теперь не в моей власти.

— А я боюсь, что это приказ водной полиции! Просто нажми, мать твою, кнопку или что там у тебя…

— Бесполезно. Теперь процесс от меня не зависит. — В голосе диспетчера сквозило нечто иррациональное, так, наверное, пытаются урезонить человека, чтобы он не шумел на кладбище.

— Вы здесь совсем сдурели? — возмутился Трофим. — Ты мне ещё про демонов машин расскажи.

Некоторое время диспетчер ничего не говорил. В трубке был треск, щелчки, как при плохо налаженной связи, какие-то смешки, и Трофиму даже показалось, что кто-то, находящийся очень далеко, только что прошептал его имя.

«Их паранойя заразна, начинает действовать и на меня», — подумал он.

— Трофим, — осторожно начал диспетчер, — вы можете попытаться сделать это сами. Но… вряд ли Тёмные шлюзы вас послушают.

— Суеверное дурачьё! — рявкнул Трофим, бросая трубку.

Но ничего. Никуда они не денутся. Быстро нагоним. Господи, ну какую же здесь развели гидовскую помойку! Действительно, пришла пора вытрясти из всего этого пыль. И дерьмо! Трофим этим займётся. Сразу по возвращении. Когда исполнит поручение главы полиции. Слишком долго некоторые избегали прямого конфликта. Боялись. Но Трофим не боится. С ним шестеро профессионалов, которые не раскисли в этом гидовском рассаднике и исполнят любой его приказ.

А ещё Юрий, хитрый лис. Всё простачком прикидывается, а сам за его спиной якшался с Шатуном и даже успел сколотить в полицейском департаменте что-то вроде собственной партии. Не зря проницательный Новиков не доверяет сынку-увальню. Кстати, молодец Хардов, есть за что похвалить, везунчик неплохо утёр увальню нос. Говорят, он теперь в депрессии, наш старый добрый Юрий. Сиди, золотая молодёжь, в «Лас-Вегасе» и не рыпайся, цепляй девок, ставь на «зеро» и закидывайся слизью червя. Потому что подчищать за тобой всё равно поручат Трофиму.

— Лодка готова, — доложили ему. — Ждут только вас.

— Иду, — отозвался Трофим.

И всё же предпочёл ненадолго задержаться. Никуда не денутся, мигом нагоним. А пока у Трофима осталось одно маленькое дельце. Он ещё ни разу не проходил Тёмные шлюзы, как-то не выпадало надобности, но слышал, что некоторые, и не только гребцы, сотрудники полиции тоже, пользуют здесь слизь червя. Типа притупляет ощущение паники, если сирены заголосят, и всё прочее.

Трофим не особо доверял разным суевериям. Не случайно умница, хоть и подозрительный, Новиков убеждён, что большинство слухов распространяют сами гиды, чтобы держать всё под контролем. Трофим с этим и не спорил. Но слизь червя шибко уважал. Она его однозначно встряхивала. Держала в тонусе. Трофим извлёк пузырёк со студенистым содержимым. Драгоценная слизь приобрела красноватый оттенок с явными багровыми паутинками прожилок — самая зрелая, самая дорогая. Трофим не зря ишачил на Дмитров, как раб на галерах, чтобы позволять себе самое лучшее. Он ненадолго уединился в туалетной комнате, сделал аккуратный надрез, и вскоре слизь поступила в кровь…

Через несколько минут бодрый и всегда подтянутый Трофим был уже на своей лодке.

— Ну, чего пригорюнились? — бросил он своим подчинённым.

Шестеро. С ним — семь. Семеро смелых! И один пулемёт. Трофим чуть не расхохотался. Эти шестеро — те ещё штучки. Бывалые. И за каждым не одно деликатное дельце. Новиков именовал их «парнями для деликатных поручений». Хотя Трофим предпочитал называть вещи своими именами. Мокрое дельце — оно и есть мокрое. Как при эвакуации Вербилок. Официально глава полиции приказал забрать всех. Но всем места не хватило. Да и времени тоже.

Уж больно мерзкие твари выползали из тумана. Пришлось кое-кого зачистить. Если б началось официальное расследование, голов полетело бы немало. Но Трофим умел действовать чисто. И парии выполнили его приказ. Одной ниточкой повязаны. Вот так ишачим на Дмитров. Отребья развелось немало, и кто-то должен за всеми подчищать, чтоб остальные могли спать спокойно. Таков закон жизни. Кстати, везунчику Хардову об этом тоже известно.

Начался восход. Конечно, его люди вовсе не раскисли. Обменивались скупыми шуточками, подначивали друг друга, но в глазах за сосредоточенностью всё же прятались тени страха.

«Угостить их, что ли, слизью?» — подумал Трофим.

И опять с трудом сдержал приступ смеха.

Каждый из них знал, на что шёл. Трофим обожал эти моменты, словно короткие опустошающие паузы тишины перед тем, как начать действовать. Сейчас из шлюзовой камеры уйдёт лишняя вода, и нижние ворота откроются. Воронёная сталь крупнокалиберного пулемёта приятно блестела на утреннем солнце. Трофим не получал никаких прямых приказов. Но всегда знал, что делать. За что его и ценил Новиков.

«Люди делятся на везунчиков, — подумал он, — и тех, у кого есть пулемёт».

Трофим вдруг с нежностью провёл рукой по зарядному механизму. И всё же не смог удержаться, коротко прыснул. Чувствовал он себя прекрасно.

9

А в нескольких десятках метров от Трофима капитан Кальян, скидывая швартовый с рыма, понял, что дела обстоят хуже, чем он предполагал.

«Сирены не спят, — подумал Матвей, сворачивая канат в аккуратную бухту. — И главное сейчас — не привлекать их внимания. Не реагировать, успеть проскочить».

Как-то раз прямо на выходе из пятого шлюза в Тёмный бьёф сирены показали одному дмитровскому купцу его умершую жёнушку. Никто ничего не успел сделать. Лишь заметили радость и облегчение, с которыми тот бросился в воду. В принципе, устав гребцов запрещал капитану покидать лодку в подобных случаях, и Кальян не знал, что сподвигло его прыгнуть вслед за купцом. Может быть, он понял, что никто, кроме него, этого не сделает. Матвей действовал быстро, и совсем скоро они с беднягой-купцом показались на поверхности. Но на одно короткое мгновение он это увидел.

Там, под толщей тёмной воды, она была там. И хоть Кальян никогда прежде её не встречал, ни живой, ни мёртвой, сразу же догадался, что это была она. Совсем не похожая на утопленницу, она плыла к ним, и Матвей навсегда запомнил боль, сменившую надежду в её глазах, и тихую мольбу не мешать, отпустить к ней истосковавшегося супруга, потому что теперь только здесь, под тёмной водой, они снова могут быть счастливы.

В тот день Матвей понял, на что способны сирены и какой чудовищной силой обладает их умение показывать самые потаённые желания. Видимо, тоска бедолаги-купца оказалась столь сильна, что и Матвей смог увидеть то сокровенное, что ни в коей мере ему не принадлежало. Тогда всё обошлось, но капитан Кальян хоть и считался ироничным знатоком гребцовского фольклора, никому не стал рассказывать, что он видел под толщей воды Тёмных шлюзов.

— Сирены, — прошептала Рыжая Анна.

Она стояла рядом, встревоженная задумчивым видом капитана, и внимательно смотрела на Кальяна. «Как всё же они бесшумно двигаются», — в очередной раз подумал Матвей. Чуть склонился к Анне и сказал ей на ухо:

— Со мной всё в порядке. Хочу, чтобы ты знала: сирены чуют наши уязвимые места. Это не моё дело, но вижу, что люб тебе Хардов, так что будь осторожна.

Рыжая не смутилась, никаких возражений, только серьёзно кивнула. «Всё в порядке, — подумал Матвей. — Ты молодец, Анна». А затем он обвёл команду спокойным взглядом и тихо, внятно сказал то, что требовалось от капитана:

— Сирены не спят. Отключитесь от них. Закройте мысли. Вас здесь нет. И ни в коем случае не смотрите на Морячку.

10

Полицейский-моторист пришвартовал лодку Трофима к тому же рыму, что ранее капитан Кальян. Он давно ходил по каналу, бывало, за Тёмные шлюзы, знал его норов и знал себе цену. Обнаружив в склизкой тине, покрывшей бакен, свежий след от каната, моторист не удивился — Матвей Кальян считался опытным капитаном и выбрал самый безопасный, дальний от верхней головы шлюза рым.

Он посмотрел на шефа, и Трофим ему по-свойски подмигнул. Моторист скупо улыбнулся и отвёл глаза. На несколько минут шлюзовую камеру заполнила абсолютная тишина, сделав ожидание невыносимо медленным. Все со страхом и надеждой смотрели на закрытые верхние ворота — оттуда мог ворваться ужас, но всё могло и обойтись.

«Капитан Кальян всегда был везунчиком, — почему-то подумал моторист. — И судя по всему, его лодка уже идёт по бьёфу».

Раздался оглушающий щёлкающий звук. Машины заработали, но явно громче, чем в обычном штатном режиме. Словно решение о том, когда и как работать, принимали уже не люди, а что-то, живущее в механизмах. Полицейский-моторист слышал о демонах, но до сих пор не определил, как к этому относиться. А потом в камеру, образуя бурлящие гейзеры у дальних ворот, пошла вода Тёмных шлюзов, и всё стало меняться.

Трофим кое-что знал о своём мотористе. Ему была известна его тайна, но пока он не спешил её разрушать. Искусство управления заключалось в том числе и в этом. При зачистке Вербилок (мокрое дельце!) моторист сохранил кое-кому жизнь. Он вообще поначалу артачился: в полицейском департаменте мотористы, знавшие канал на уровне лучших гребцов, считались чем-то вроде высшей касты. Но Трофим сразу расставил все точки над «i». Либо остаёшься чистеньким, либо проваливаешь вон из команды. А быть в команде Трофима — значит быть с тем, кому многие в будущем, и, надо отметить, не таком уж отдалённом, прочили место главы полиции.

И Трофим повязал их всех. Мокрое дельце. Поначалу они его ненавидели, а потом стали преданны, как собаки. А моторист вот оставил себе страховочку, сохранил жизнь мальчику. Но не потому, что пожалел, не из гуманных соображений. Заметил, как у мальчугана побелела кожа. Умным оказался. Трофим весело усмехнулся. Собственно, существование так называемых «белых мутантов» предпочитали держать в тайне.

Учёные о них знали; в полиции они все были наперечёт, но некоторыми вещами, как и кое-какими гидовскими секретиками, не стоило пугать обывателя. Не чаще раза в месяц кожа белых мутантов становилась даже не бледной, она на самом деле белела, как чистый лист бумаги. И вот тогда с ними начинались чудеса. Словно по запросу, когда лезешь в архив, они могли выдать любой день своей жизни, воспроизвести всё, что видели и слышали, голосами и звуками, что не отличишь от подлинных. Хоть звук выстрела, хоть как баба орёт в постели — грёбаным имитаторам всё одно. Прямо записывающее устройство. Но главное — их чёртовы рисунки.

Трофим прекрасно знал, что существовало когда-то такое искусство — фотография. В примитивных формах его и сейчас пытались возродить. Но белым мутантам никакая фотография не требовалась. Этот дебиловатый мальчик в обычном состоянии вряд ли и линию-то ровную проведёт. Пока не побелеет кожа. И тогда они умели впадать во что-то типа транса или пойди их мать пойми! Начинали говорить множеством голосов, а рука, хоть глаза и закрыты, да слюна изо рта, словно сама начинала бегать по бумаге.

Богомерзкие твари! Их рисунки не просто отличались пугающим натурализмом. Картинки хороши, ничего не скажешь, как настоящие, хоть ч/б, хоть в цвете. Только в полицейском департаменте они считались стопроцентным доказательством. Вот ушлый моторист и спрятал мальчугана в труппе этих клоунов «Бледных вампиров», пару раз в месяц дающих свои шоу с полным аншлагом.

В принципе, решение верное, поди его там разыщи среди таких же богомерзких тварей. Да только у Трофима везде найдётся свой человечек, или кто там… А моторист сохранил себе страховочку, картинку зачистки Вербилок. То ли Юрий Новиков начал его вербовать (вообще-то, неожиданная активность увальня Трофима не особо тревожила, не будь он сыном шефа, лежать бы ему уже на дне канала), а может, сдуру решил чего себе выторговать. Дойди рисунки мальчугана до гидов, тут уже не то что Трофиму, самому шефу головы не сносить. Он даже собрался было ликвидировать угрозу. Свой человечек в «Бледных вампирах» (или кто он там) получил команду перерезать фотографическому мальчику горло. Но по зрелом размышлении Трофим решил, что собственный белый мутант и ему не помешает. А с ушлым мотористом он поиграет, как кошка с мышкой.

Трофим теперь уже ласково подмигнул мотористу, а тот, дурень, даже смутился. Трофим ещё веселей разулыбался, посмотрел на рым. И… нахмурился. Машины перестали работать. Лишь где-то вдалеке бурлили подводные гейзеры. Трофим нахмурился ещё больше. С рымом творился явный непорядок. Прямо на глазах, поднимаясь из воды и хищно извиваясь, по нему ползли побеги дикого винограда.

Трофим не знал, откуда ему известно о винограде, но был почему-то убеждён, что это именно так. Тесня и расталкивая друг друга, стебли напирали всё больше. Трофим поморгал. Э-э, а виноградные-то листочки себе не промах: некоторые складывались пополам, раскрываясь и закрываясь, как зубастые рты, да и сам рым теперь стал похож на нечто волосатое, полное копошащихся червей и явно живое. А ещё этот непереносимый звук — то ли далёкое воробьиное чириканье, то ли стрёкот множества мерзких сверчков.

— Немедленно уберите эту гадость! — возмутился Трофим и замахал на бакен руками.

— Спокойно, шеф. Тс-с, тихо. Там ничего нет, — быстро прошептал моторист. — Я вас предупреждал: это сирены.

Трофим уставился на ушлого моториста, а потом снова посмотрел на рым. Раскрыл было рот, но… бакен был абсолютно чист.

— Ты ничего не видел? — теперь в свою очередь прошептал Трофим. — Как же…

— Пожалуйста, тише, — снова попросил моторист.

Ворота верхней головы медленно поползли вниз, скоро они скроются под водой, и перед ними предстанет бьёф Тёмных шлюзов. Пока никакого ощущения угрозы оттуда не исходило, и моторист подумал, что это дурной знак. Там, за воротами, было зло, и когда оно начинало таиться, ничего хорошего это не сулило. С громким пустотным звуком, как будто кувалдой ударили по металлической бочке, ворота встали. Но в следующую секунду их движение возобновилось. Моторист почувствовал неприятную сухость в горле.

— Чёртовы птицы! — пожаловался Трофим.

Моторист настороженно посмотрел на него и уже жёстче повторил:

— Тише!

Трофим насупился, затем поднял указательный палец, словно вспомнив о чём-то, да так и остался сидеть с открытым ртом.

Вот оно как бывает. Он слышит птиц. Безжалостный мастер зачисток оказался восприимчивым и раскис, как чувствительная девочка. Птицы — это плохо, как говорится, хуже только райские кущи. Что-то сирены нашли в Трофиме, и теперь это может быть опасным для всех. А ведь Хардов оказался прав — не стоило шефу сюда соваться. По глазам видно, что изрядно закинулся слизью, зрачки аж с радужку, да только оно ему не помогает.

Перед тем как окончательно уйти в воду, ворота снова остановились. Моторист посмотрел на свои ладони, влажные от напряжения. Больше он не думал о Трофиме. Пора забирать швартовый и выходить из шлюза. Тишина сделалась гнетущей.

Далеко впереди, за стрелкой с Морячкой было видно, что по обоим берегам канала стоит густой туман.

И хотя Тёмные шлюзы были единственным местом на канале, где туман иногда пытался стелиться почти над самой водой, полностью затягивая русло, даже здесь такое случалось крайне редко. Ближе к закату и, конечно, после него. Сейчас стояло ранее утро. Для того чтобы пройти эти два километра между пятым и шестым шлюзами, в распоряжении оставался целый длинный летний день. Да только здесь хватало и собственных чудес. А главное, сирены могли завести куда угодно и показать любую картинку. Моторист вспомнил рассказ единственного выжившего на полицейской лодке. Как шли они в тот роковой день по каналу на электроходу и даже удивлялись спокойствию Тёмных шлюзов. Всё было хорошо и привычно, канал и канал, надёжная полицейская лодка, может, лишь краски чуть ярче…

«А потом я словно проснулся, — рассказывал выживший. — И понимаю, что давно уже иду пешком по суше, не в лодке, вы понимаете, по суше, а вокруг густой туман, и товарищи мои бредут в полусне, как послушные овцы, к какой-то склизкой твари. Всю-то её не видно в тумане, вроде огромного слизняка. А некоторые из парней уже прилипли к её бокам, покрытые слизью, но самое страшное были их счастливые улыбки. Я как вспомню эти их улыбки, до сих пор всё холодеет внутри».

А выжил он лишь потому, что оказался менее восприимчивым. Развернулся и побежал наугад, не ведая дороги. Повезло ему тогда, выскочил прямо к каналу, недалеко от брошенной лодки. Вернулся на пятый шлюз один и совершено седой, но зато жив.

«И нам повезёт, — подумал моторист, — если сумеем проскочить Морячку. Дальше должно быть легче. Хорошо, если лодка Хардова не особо оторвётся вперёд, с гидами как-то надёжней». Трофим даже если и придёт в себя, пока, конечно, не решится на конфликт с Хардовым, невзирая на все угрозы. Только не на Тёмных шлюзах — намного дальше. Лишь посвящённые знали о тайных сношениях Новикова с капитанами Пироговского речного братства. И всё было решено списать на них. Они пообещали свою поддержку, хотя мстительный Трофим собирался сыграть роль первой скрипки. Вот и вертится вокруг пулемёта, как кот вокруг сливок. Мотористу это очень не нравилось. Творились какие-то неправильные дела. На его взгляд, пироговцы были намного опасней гидов.

Моторист смотрел на открывшийся фарватер. Вроде бы всё было чисто. Заметил, как край лодки Хардова показался из-за стрелки — они вовсе и не спешили оторваться от них.

От этого моторист почувствовал себя гораздо спокойней. Как бы то ни было, но здесь, на Тёмных шлюзах, людям лучше держаться поближе друг к Другу. «О Хардове все говорят, что он нормальный мужик», — мелькнуло в голове у моториста нечто, отдающее явной двусмысленностью.

— Надоели эти кошки-мышки! — вдруг обиженно взорвался Трофим и угрюмо посмотрел по сторонам.

— Шеф, пожалуйста, — несколько раздражённо попросил кто-то.

Моторист посмотрел на воду. Только что он увидел, как из неё выпрыгнула небольшая рыбёшка и, прежде чем погрузиться, пролетела над поверхностью какое-то расстояние. Потом ещё одна. И ещё — целая стайка летучих рыб с сияющими радужными плавниками в ореоле брызг. Только на канале не было летучих рыб. Лицо моториста застыло. Присмотревшись, он увидел что-то зловещее в облике прыгунов. Не рыбы это вовсе, какие-то карлики, словно злобные феи из детских кошмаров. Он закрыл и открыл глаза. Зловещие феи исчезли. Лишь весёлые полоски брызг над поверхностью воды. И далёкий ещё различимый шёпот…

— О, летучие рыбки! — восторженно сообщил Трофим. — Какие красивенькие, видите?

Моторист прикусил язык. По уму стоило бы шефа связать. Он начал откровенно сходить с катушек. Как бы не наделал глупостей. Но на всё это теперь не оставалось времени. Словно ветерок уловил и принёс сюда этот нежный заботливый шёпот:

— Бон вояж… Бон вояж!

Многократно отразившись, он поплыл в воздухе. Нежное, манящее, полное искреннего дружелюбия и сопереживания, теперь неслось со всех сторон:

— Бон вояж! Бон вояж!

«Плохо дело», — подумал моторист.

11

Они сидели в самом начале улицы Победы. Шестеро или семеро, предпочитали держаться в тени, потом один из них встал. И у Евы сжалось сердце — она увидела ещё и малых детей, таких же оборванных, чумазых и несчастных. Хардов извлёк патрон, почему-то крутанул его пальцами, спрятав удлинённую пулю в ладони.

— Что ты видишь, Ева? — быстро прошептал он.

— Людей. — И сам вопрос, и то, как он был задан, показались Еве странными. Уж не собирается ли Хардов стрелять? — И по-моему, им нужна помощь. Бедные…

— Нет, присмотрись внимательнее.

— Но…

— Просто смотри. Позволь себе видеть.

— Я и так смотрю! Они… они…

Неожиданно Ева почувствовала, как мороз пробежал у неё по коже. Может, потому что всё произошло так внезапно. Она не знала, как это — позволить себе видеть. Просто контуры человеческих фигур расплылись, задрожали, а когда совместились вновь, Ева увидела. И не сразу поняла, что. Лишь услышала свой, к счастью, негромкий вскрик.

— Ну, вот теперь и ты видишь, — кивнул Хардов.

Когда контуры вновь совместились, Ева увидела то, во что её ум отказывался верить. Это… что? Наверное, можно было бы говорить о каких-то крупных облезлых собаках с лысыми черепами, если б они не вставали на задние лапы, всматриваясь или принюхиваясь. Но даже не склонность к прямохождению, сколько гипертрофированная мускулистость тел придавала им какие-то чудовищные антропоморфные черты. Лишь те, кого она вначале приняла за детей, были похожи на обычных крупнопородных щенков.

— Хардов, кто они? — Голос Евы сделался слабым, бесцветным.

— Проклятые оборотни. Не перевелись ещё.

— Хардов, пожалуйста… — Еве потребовалось усилие, чтобы голос не хрипел, но он всё равно звучал сипло. — Какие могут быть оборотни?! Это же сказки. Вы зачем-то шутите, да? Скажите, что шутите.

Хардов покачал головой.

— Думаю, какая-то дрянная мутация, — произнёс он. — К счастью, они не так сильны, как сирены, но… Кое-что могут, как видишь. Очень живучие твари. Несколько пуль их не остановят, только серебро. В том числе поэтому их прозвали оборотнями.

— Серебро?

— Как и всё, в чём сила тумана.

Ева покосилась на патрон, что Хардов крутил в пальцах.

— Но они же не настоящие оборотни? Не в самом же деле?

— Не знаю, способны ли они превращаться в людей на самом деле, Ева. Слышал, что при ярком лунном свете вроде бы да, и тогда они наиболее опасны, но сам такого не встречал. Скорее всего, просто вырастает манипулятивная способность влиять на психику жертвы. Типа сказки про полнолуние, только наоборот.

— Хардов, зачем мы идём к ним? — словно опомнившись, спросила Ева.

— Они у нас на пути.

— С ними… человеческий детёныш, там, со щенками.

— Нет, Ева. Снова: просто смотри. Что бы тебе ни показалось: увечные старики, женщины, взывающие о помощи, голодные дети — это коварная игра твоего ума. Они безжалостные хищники.

— Мы не можем их просто обойти?

— Теперь уже поздно. Они нас заметили. Нельзя оставлять угрозу в тылу. — Ещё один оборот гильзы, и чуть задумчиво: — Надо только понять, кто она.

Ева больше не задавала вопросов. Стоило ей на мгновение ослабить внимание, тут же падала воля к сопротивлению. Хардову легко было сказать «просто смотри». И не шесть их или семь вовсе, намного больше. Быстрые тени по крышам и по задним дворам… И по мере приближения всё меньше животных черт — Ева снова видела людей, несчастных, возможно, деградировавших, но людей, которым требовалась помощь. Рослая светловолосая женщина стояла к ним спиной, о чём-то шушукаясь с группой выглядывающих из-за неё стариков. У её ног в пыли возились дети. Одного из них, совсем младенца, худенькая бесцветная девушка пыталась кормить грудью, присев на край обросшей мхом скамейки. Несколько мужчин смотрели на приближающихся мутными равнодушными глазами запойных пьяниц, каких Ева не раз видела в Дубне, потом они словно нехотя вернулись к оставленным делам.

— Ева! — Она почувствовала, как Хардов крепко ухватил её под локоть. — Не обгоняй меня.

Крупная светловолосая женщина вдруг обернулась и подняла на них грязный указательный палец. Тут же все взгляды вновь обратились к ним. К светловолосой присоединилась древняя полоумная старуха с остатками длинных седых волос, что сидела в деревянном кресле-развалюхе. Старуха вскинула потрескавшуюся клюку, что-то прошамкала беззубым ртом и сложила губы дудочкой. Светловолосая тут же осклабилась в довольно неприятной ухмылке, словно это был сигнал, но Хардов показал ей патрон, что крутил в пальцах, и в глазах женщины мелькнул страх.

— Что, узнала серебро? — процедил Хардов. И переведя взгляд на старуху, как будто ему требовалось решить что-то важное, кивнул с вызовом: — Ну, кто из вас двоих?