Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит нашему будущему Стиглиц Джозеф
Гораздо большее беспокойство вызывает тот факт, что некоторые думают, будто богатство природными ресурсами можно использовать в качестве инструмента в борьбе с бедностью, а также в качестве гарантии доступа к образованию и медицинскому обслуживанию для всех. Налоги на доходы и сбережения могут ослабить стимулы к развитию; напротив, налоговые сборы на землю, нефть или иные природные ресурсы увеличивают их. Ресурсы будут использованы – если не сегодня, то завтра. Побочных эффектов стимулирования нет. Это означает необходимость достаточных средств для финансирования и социального сектора, и общественных вкладов, скажем, в сферу образования и здравоохранения. Вот почему среди стран с высоким уровнем неравенства так много стран, богатых природными ресурсами. Несомненно, в этой группе есть несколько стран с более высокими показателями рентоориентирования (как правило, это страны с более мощной политической системой), – при этом государство гарантирует, что прибыли от этих ресурсов будут работать на развитие самой системы. В Венесуэле, богатейшем производителе нефти в Латинской Америке, более половины населения живёт в бедности, несмотря на популярность Уго Чавеса – и это именно тот тип бедности в условиях природного богатства, который обеспечивает успех подобных политических лидеров189.
Рентоориентированное поведение не является эндемичным только для богатых ресурсами стран Ближнего Востока, Африки и Латинской Америки. Оно становится таковым и для современных экономических систем, включая нашу. В развитых странах оно принимает множество форм, некоторые из которых сродни тем, что существуют в странах, богатых нефтью: получение государственного имущества (такого, как нефть или полезные ископаемые) по ценам ниже рыночных.
Другая форма рентоориентирования противоположна первой: продажа правительству произведённой продукции по ценам выше рыночных (неконкурентное производство). Медицинские корпорации и военные ведомства вовлечены именно в реализацию этой формы. Открытые субсидии правительства (как в сельском хозяйстве) или скрытые субсидии (торговые ограничения, ослабляющие конкуренцию, или субсидии, заложенные в системе налогообложения) представляют собой ещё один набор получения ренты от общества.
Не все формы рентоориентирования в качестве получения средств от простых граждан используют правительственные структуры. Частный сектор может существовать сам по себе, получая ренту от общества, например, посредством монопольных операций и эксплуатации менее образованных членов общества через банковскую систему грабительских займов. Генеральное руководство контролирует деятельность корпорации путём перераспределения долей прибыли в свою пользу. В этом случае правительство тоже играет роль – однако ту самую роль, при которой не делается ничего: не запрещаются механизмы негативного характера, им не придаётся статус незаконных действий, и даже существующие законы игнорируются. Эффективное функционирование законодательства в вопросах конкуренции может существенно ограничить монопольные прибыли; эффективные законы, касающиеся махинаций с займами и кредитными картами, могут ограничить распространение банковской эксплуатации; грамотное законодательство в сфере корпоративного управления может ограничить расширение несправедливых распределений прибыли среди работников компаний.
Взглянув на тех, кто занимается распределением богатства наверху, можно понять природу происхождения этого аспекта неравенства в Соединённых Штатах. Мы имеем не так уж много изобретателей, которые поистине реформировали технологическую базу; не так уж много учёных, которые изменили человеческое понимание законов природы. Вспомним Алана Тьюринга, чей гений обеспечил математический фундамент для современного компьютера. Или Эйнштейна. Или изобретение лазера (в котором ключевую роль играл Чарльз Таунс)190. Или Джона Бардина, Уолтера Брэттайна и Уильяма Шокли – изобретателей транзистора191. Или Уотсона и Крика, раскрывших тайны ДНК, и их открытия легли в основу современной медицины. Практически никто из них не был вознаграждён материально должным образом.
Одновременно с этим многие представители верхушки, так или иначе, тоже являются гениями, только гениями не от науки, а от сферы бизнеса. Некоторые могут подтвердить, например, что Стив Джобс или некоторые новаторы среди социальных медиа были, в каком-то смысле, абсолютно гениальны. Джобс занимал 110-е место в списке Forbes богатейших людей за всю историю человечества, будучи миллиардером ещё при жизни, а Марк Цукерберг занимает в этом рейтинге 52-е место. Однако многие из этих «гениев» возвели свои империи на плечах гигантов: таких, например, как Тим Бернерс-Ли, основатель всемирной паутины, который никогда не входил в список Forbes. Он мог бы быть миллиардером, но выбрал иное – он сделал свою идею доступной всем на совершенно безвозмездной основе, чем способствовал ускоренному развитию виртуальной сети192.
Приближенный взгляд на успех представителей верхушки в деле распределения богатства обнаруживает, что небольшая часть этих гениев находится в стадии разработки новых форм эксплуатации и других негативных изменений в рыночной экономике – и, во многих случаях, они находят эти инновационные способы, которые гарантированно будут работать на них, а не на простых граждан, причём эти способы становятся все более масштабными.
Мы уже упоминали представителей финансового сектора, которые составляют 0,1 % из 1 процента верхушки. В то время как одни достигают своего благополучия через производство ценностей193, остальные зарабатывают путём рентоориентирования, используя те формы, которые мы описали выше. На верхушке, помимо уже рассмотренных финансистов, располагаются монополисты и их потомки, которые, используя то один, то другой механизм, достигли вершины экономического положения и стали доминантными фигурами в этой сфере. После железнодорожных баронов XIX века пришли Джон Рокфеллер и Standard Oil. Конец ХХ века ознаменовался приходом Билла Гейтса и главенствующим положением его корпорации Microsoft в индустрии софта для персональных компьютеров.
За границами США есть пример Карлоса Слима, мексиканского бизнесмена, который возглавлял список богатейших людей мира, по версии Forbes в 2011 году194. Благодаря своему влиянию на телефонную промышленность Мексики, Слиму удалось установить цены, многократно превышающие цены конкурентных рынков. Он достиг таких высот тогда, когда ему удалось завладеть системой телекоммуникаций в Мексике после их приватизации195, – так действовали многие известные истории успешные люди. Как мы видели, разбогатеть за счёт пользования государственными активами с малым процентом не составляет особого труда. Многие из нынешних российских олигархов, например, достигли своего текущего богатства путём покупки государственных активов по ценам ниже рыночных – с гарантией постоянных прибылей посредством монополий. (В Америке работа с государственными активами, как правило, гораздо более тонкое дело. Мы, скажем, создаём правила их продажи, что в действительности является, в сущности, даром, однако без той прозрачности, что наблюдается в России)196.
В предыдущей главе мы обозначили другую важную группу с высоким уровнем благосостояния – руководителей крупных корпораций, таких, например, как Стивен Хемсли, из UnitedHealth Group, который в 2010 году получил прибыль в $102 миллиона, или Эдвард Мюллер из Qwest Communications (сейчас, после слияния в 2011 году – CenturyLink), который получил $65,8 миллиона197. Руководители успешно сосредоточивают в своих руках все большую долю прибыли корпораций198. Как мы попытаемся объяснить далее, это не обусловлено резким увеличением их производительности, позволившим руководству поднять собственные доходы так сильно всего за пару десятилетий. Скорее это обусловлено возможностью аккумулировать в своих руках большую долю прибыли всей корпорации, которой они призваны служить, и большой степенью доверия со стороны общественности.
И, наконец, ещё одну большую группу людей составляют юристы «высокого полёта», включая тех, кто оказал содействие другим группам рентоориентированных в получении ими богатств за счёт манипуляций с законодательством, и помощь в том, чтобы их не отправили за решётку. Эти же юристы оказывали содействие при подготовке налоговых законопроектов, заранее содержащих некоторые лазейки, благодаря которым их потенциальные клиенты могли избегать уплаты налогов, а затем организовывали более масштабные акции с получением новых преимуществ через эти лазейки. Эти же юристы способствовали созданию сложно организованных рынков деривативов с непрозрачными механизмами действия. Эти же юристы генерировали монополии посредством контрактных договорённостей, причём все их действия не выходили за пределы рамок закона. И за все их содействие созданию рынка, работающего не так, как должна работать рыночная экономика, и инструментов по продвижению наверх эти юристы были благодарно вознаграждены представителями верхушки199.
Монопольные ренты: создание устойчивых монополий
Для экономистов наличие большого богатства представляет собой определённую проблему. Как я уже замечал, законы конкуренции говорят, что прибыли (исключая нормальную отдачу капитала) стремятся к нулю, причём довольно быстро. Но если прибыли равны нулю, как создаётся богатство? Бесконкурентные ниши по тем или иным причинам предлагают лишь одну дорогу200. Но она мало объясняет ситуацию устойчивого роста прибылей (вне рамок конкурентного уровня). Успех привлекает дополнительных игроков, и возможность получения прибыли быстро исчезает. Настоящий ключ к успеху основывается на уверенности в отсутствии конкуренции или, по крайней мере, в отсутствии конкуренции до возникновения монополии такой силы, что она окажется способной пресечь все попытки возникновения конкуренции. Наиболее простой путь к монополии – через помощь государства. Например, в течение двухсот лет Британия сохраняла за Ост-Индской компанией монопольное право на торговлю с Индией.
Есть и другие способы получить правительственные монополии. Патенты, как правило, дают изобретателю уникальное монопольное право на инновацию на определённый отрезок времени. Однако законы патентного права могут продлить срок патента и увеличить барьеры вхождения в эту сферу для других компаний, укрепив тем самым монополию. Именно так устроено патентное право Соединённых Штатов. Оно рассчитано не на максимизацию распространения инноваций, а на максимизацию прибыли от них201.
Но даже без поддержки монополий правительством сами компании могут создавать барьеры вхождения на тот или иной рынок. Этому способствует множество практик, например, удержание производственных мощностей: входящий на рынок должен знать, что с его вхождением игроки рынка увеличат производительность и понизят цены, поэтому вхождение его на рынок с учётом затрат на это окажется убыточным202. В Средние века с этой ролью успешно справлялись гильдии и цеха, а многие профессии до сих пор действуют по схожему принципу. Несмотря на заявления всего лишь о попытках придерживаться определённых стандартов, ограничения входа на рынок (к примеру, сокращение мест в медицинских школах или сокращение трудовой миграции квалифицированных работников) сохраняют прибыль крайне высокой203.
На рубеже прошлого века во время президентства потерявшего доверие Теодора Рузвельта беспокойство относительно монополий, лежащих в основании большинства благосостояний того времени (включая богатство Рокфеллера), возросло настолько сильно, что пришлось принять ряд законов, направленных на слом этих монополий и предотвращение подобных практик. В последующие годы большинство монополий было разрушено – это затронуло нефтяную, табачную и другие отрасли промышленности204. И все же сегодня, если мы окинем взглядом американскую экономику, то увидим большое количество секторов, включая те, что занимают центральное место в её функционировании, в которых доминирует одна или несколько фирм – в компьютерных операционных системах это Microsoft, а в телекоммуникациях – AT&T, Verizon, T-Mobile и Sprint.
Эту монополизацию рынка обуславливают три фактора. Во-первых, имеет место столкновение идей относительно роли государства в деле поддержания гарантированной конкуренции. Экономисты Чикагской школы, например, Милтон Фридман (Milton Friedman) и Джордж Стиглер (George Stigler), которые верили в силу свободных рынков205, подчёркивали, что рыночная система конкурентна по своей природе206, а кажущиеся антиконкурентными практики только способствуют повышению эффективности. Масштабные программы, призванные «образовать»207людей, и в особенности судей, с учётом новых юридических и экономических доктрин и частично спонсированные фондами правого крыла (например, Olin Foundation), оказались успешными. Выглядели эти времена довольно иронично: американские суды были уверены в природной конкурентоспособности рынков и возлагали серьёзное бремя ответственности на тех, кто осмеливался заявлять обратное, утверждая, что экономическая дисциплина исследовала именно то, почему рынки зачастую не являются конкурентными даже при кажущемся наличии множества на них игроков. К примеру, новая серьёзная отрасль экономики называется теория игр, она объясняет, каким именно образом может замалчиваться злоумышленное поведение игроков в определённые отрезки времени. Между тем новые теории несовершенной и асимметричной информации показывали, как это самое информационное несовершенство ухудшает ситуацию неравенства, а актуальное положение дел лишь подкрепляло важность этих теорий.
Не стоит недооценивать влияние Чикагской экономической школы. Хорошо известны ситуации вопиющих нарушений, например, грабительское ценообразование, когда компании понижают цены на свою продукцию настолько, что новый игрок вынужден уйти, а затем вновь повышают свои цены, пользуясь правом монополии, – и преследовать их по закону было крайне трудно208. Чикагская школа экономики утверждает, что рынки предположительно конкурентны и эффективны. Если бы так! В самом деле, если бы барьеры вхождения были низкими, доминирующий игрок не получал бы ничего от ухода соперника, потому как довольно скоро появлялся бы новый. Однако процесс вхождения на рынок труден, а потому и имеет место грабительское поведение монополиста.
Второй фактор, влияющий на укрепление монополий, связан с изменениями в нашей экономике. Формирование монопольных сил проходило гораздо легче в условиях бурного роста новых отраслей промышленности. Многие из этих сфер были отмечены явлением, которое мы называем сетевые экстерналии. Очевидным примером здесь может служить операционная компьютерная система: поскольку всем удобно говорить на одном языке, то всем будет удобно использовать и единую операционную систему. Увеличивающиеся разрывы в мировом масштабе нуждаются в некой стандартизации. Поэтому выбирают тех, кто сможет обеспечить необходимый стандарт – монопольно обеспечить.
Как уже было отмечено, конкуренция призвана естественным образом работать против аккумуляции рыночных сил. В условиях существования больших монопольных прибылей конкуренты работают на получение большей доли. И в этом заключается третий фактор укрепления монопольных сил в Соединённых Штатах: бизнес находит новые способы сопротивления вхождению на рынок новых игроков с целью уменьшить конкурентное давление. Microsoft в данном случае представляет собой пример par excellence – диктатуры по преимуществу. Поскольку он покоится на своём положении монопольного игрока на рынке операционных систем, он упускает множество альтернативных технологий, которые могут негативно сказаться на его монопольном удобстве. Развитие сети Интернет и веб-браузеров для доступа к ней является ярким примером подобной угрозы. Netscape вывел на рынок браузер, создание которого было спонсировано правительством209. Microsoft решил избавиться от потенциального соперника и предложил собственный продукт, Internet Explorer, который, однако, не выдерживал конкуренции на свободном рынке. Компания решила использовать своё монопольное положение в сфере операционных систем, чтобы расставить на игровом поле ухабы и бугры. Была применена стратегия FUD (fear – страх, uncertainty – неуверенность, doubt – сомнение), которая сеяла панику среди пользователей через пересылку сообщений об ошибке, если на компьютере с системой Windows был установлен браузер Netscape. Не предоставляла компания и пояснений, как обеспечить полную совместимость новых версий Windows с другими браузерами. И, что может быть проще, компания предлагала пользоваться браузером Internet Explorer совершенно бесплатно как частью общего программного софта. С нулевой ценой крайне трудно тягаться. Netscape был повержен210.
Очевидным представляется тот факт, что продажа чего-либо по нулевой цене не сулит компании прибылей – в краткосрочном периоде. Однако руководство Microsoft придерживалось долгосрочных целей сохранения монополии, а для этого краткосрочными целями можно было пренебречь. Стратегия удалась, но её методы настолько явны, что суды и арбитражи всего мира загружены делами, связанными с её антиконкурентной практикой. И все же, в конце концов, Microsoft победил и осознал, что однажды заработанные сильные монопольные позиции трудно сломить. Завоёванное компанией главенство в сфере операционных компьютерных систем стало стимулом к расширению и главенству в сфере хостинга и приложений211.
Посему неудивительно, что прибыли Microsoft настолько высоки – в среднем, $7 миллиардов в год в течение последних двадцати пяти лет, $14 миллиардов в год в течение последних десяти лет, а в 2011 году – $23 миллиарда212, а значит, – невероятное богатство для тех, кто инвестировал в эту компанию на стадии её создания. Здравый смысл подсказывает, что, несмотря на главенствующие позиции и громадные ресурсы, Microsoft никогда не был реальным новатором. Он не развивал первый широко используемый текстовый процессор, первые табличные системы, первый браузер, первый медиа-проигрыватель и первую поисковую систему. Инновации лежали в иной плоскости. И это вполне согласуется с теорией и исторической очевидностью: монополисты никогда не могут быть хорошими изобретателями и новаторами213.
Если мы посмотрим на экономику Соединённых Штатов, то увидим множество компаний в различных отраслях, а посему все условия для конкурентной ситуации налицо. Но конкуренции нет. Рассмотрим ситуацию на примере функционирования банковской сферы. В этой сфере работают сотни банков, однако более половины государственных активов214 делят между собой лишь четыре крупнейших, и этот показатель серьёзно вырос с показателя 15-летней давности. В меньших сообществах крупнейших игроков всего один-два. При таком малом количестве игроков на рынке цены едва ли будут конкурентными215. Вот почему сектор ежегодно получает доход в $115 миллиардов – большая часть этих средств попадает сразу наверх, что лишь усиливает степень неравенства в обществе216. В случае некоторых услуг и продуктов, например, внебиржевых кредитных дефолтных свопов, полностью доминируют четыре из пяти самых крупных банков. Подобная рыночная концентрация всегда предоставляет причины для беспокойства об их вступлении в некий сговор, – пусть даже не провозглашённый. Банки устанавливают критическую ставку (Лондонская межбанковская ставка предложения, Libor). Это выглядит следующим образом: банки работают на то, чтобы сфальсифицировать ставки, что позволит им получать дополнительные средства от тех, кто ещё не был осведомлён о нововведениях.
Конечно же, несмотря на то что законы, запрещающие различные монопольные практики, чётко прописаны, они нуждаются в дальнейшей проработке. Особенно если учесть нарратив Чикагской школы экономики, мы можем говорить о том, что существует тенденция невмешательства в процессы свободной работы рынков, даже если на выходе получается неконкурентный результат. И есть весьма увесистые политические резоны не занимать чересчур строгую позицию: в конце концов, такая позиция воспринималась бы как антибизнес – что нехорошо для избирательных кампаний, – даже если бизнес этот слишком жесток (например, Microsoft)217.
Политика: право устанавливать правила и быть судьёй
Выигрывать в честной и справедливой игре – это одно. Другое дело – иметь возможность самому устанавливать правила игры, причём устанавливать их таким образом, чтобы изначально повышать шансы на выигрыш определённых игроков, ещё хуже – самому выбирать судей игры. Сегодня во многих сферах регулирующие органы несут ответственность за контроль над определённым сектором (устанавливая и поддерживая правила и механизмы регуляции) – таковы, например, Федеральная комиссия по коммуникациям (Federal Communications Commission, FCC) в сфере телекоммуникаций, Комиссия по безопасности (the Security and Exchange Commission, SEC) в сфере обеспечения безопасности, Федеральная резервная система (Federal Reserve) в сфере банковских услуг. Основная проблема состоит в том, что руководители этих сфер заинтересованы в использовании своего политического влияния на то, чтобы поддержать наиболее лояльные им регулирующие органы.
Экномисты называют это явление «нормативным захватом»218. В некоторых случаях захват ассоциируется с денежными стимулами: контролирующие органы базируются и вращаются в тех сферах, которые они призваны регулировать. Их стимулирующие выплаты согласуются с правилами определённой индустрии, но могут совершенно разниться с доходами остальных членов общества. В случае надлежащего исполнения своих обязанностей, члены контрольных комиссий могут рассчитывать на вознаграждение после ухода с занимаемых должностей.
Однако есть ряд случаев, при которых «захват» не мотивирован денежными средствами. Просто мышление членов контрольных комиссий захвачено именно теми, кого они контролируют и чью деятельность они регулируют, – это получило название «когнитивного захвата», и этот феномен имеет более социологическую природу. Пока ни Алан Гринспен, ни Тим Гайтнер фактически не работали в крупных банковских структурах до их перехода в Федеральный резерв, между ними существовало некое сходство и они разделяли одинаковую точку зрения. В мышлении руководства банков – несмотря на тот хаос, который оно пытается культивировать, – нет мысли о том, что существует необходимость введения строгих условий для деятельности по спасению банков.
Банкиры развязали руки огромному количеству лоббистов, убеждающих тех, кто играет роль в осуществлении контрольных функций, в том, что они сами в контроле не нуждаются, – по разным оценкам, эти цифры составляют 2,5 на каждого представителя США219. Механизм убеждения работает успешнее в том случае, если исходная цель носит позитивный характер. Вот почему банки и их лоббисты работают столь усердно – необходимо убедить всех, что правительство назначает на контролирующие должности тех людей, которые в той или иной мере уже были «захвачены», и препятствуют продвижению тех, кто не разделяет их убеждения. Я наблюдал это непосредственно во время функционирования администрации Клинтона, когда потенциальные имена для федеральных органов ещё только выходили на поверхность, некоторые – даже из банковского сообщества. Если кто-либо из потенциальных претендентов на должности отклонялся от принятой линии (рынки являются саморегулирующимися системами, а банки могут самостоятельно справиться с принятыми на себя рисками), его имя забывалось, а кандидатура не получала одобрения220.
Правительственная щедрость
Мы увидели, как монополия – в ходе одобрения или «санкционирования» правительством путём неадекватного применения законов конкуренции – сколотила состояния для многих богатейших людей мира. Однако существует иной способ обогащения. Можно просто сделать так, чтобы правительство само платило вам деньги. К тому есть несколько путей. Малейшее изменение в законодательстве может принести доход в миллиарды долларов. Это наблюдалось, например, в том случае, когда правительство расширило необходимый список лекарств, входящий в страхование здоровья по старости, в 2003 году221. Закон, который запрещал государственным структурам возможность установления более низких цен на лекарства, ежегодно приносил фармацевтическим компаниям доход в $50 миллиардов222. В более общем виде, государственные поставки (включающие оплату стоимости лекарств, которая гораздо выше самих затрат) являются типичным проявлением щедрости правительства.
Иногда прибыли скрыты в непрозрачных условиях функционирования законодательства. Одним из ключевых законопроектов, дерегулирующих рынок финансовых деривативов, является закон, обеспечивающий их неприкосновенность со стороны контрольных структур (при этом масштабы рисков для экономики не принимаются в расчёт). Он также указывает на главенствующую роль деривативов в деле банкротства. Если банк обанкротился, деривативы будут выплачены ещё до того, как работники и кредиторы увидят какие-либо деньги – даже если эти самые деривативы и привели структуру к столь плачевному состоянию223. (Рынок деривативов играл ключевую роль в кризисе 2008–2009 годов и является ответственным за спасение $182 миллиардов страховой компании AIG.)
Есть и другие пути обогащения банковского сектора посредством правительственной щедрости, которые стали более очевидными при оценке последствий Великой рецессии. Когда Федеральная резервная система (которая сейчас может считаться ответвлением правительственных структур) давала взаймы банкам огромное количество денежных средств по практически нулевым процентным ставкам и позволяла банкам выдавать эти же средства правительству (или даже правительственным структурам других государств) под более высокую процентную ставку, получалось, что Резерв фактически дарит банкам миллиарды долларов.
И описанные механизмы вовсе не исчерпывают списка правительственных уступок, на базе которых формируется личное богатство богатейших представителей нации. Многие страны, включая Соединённые Штаты, контролируют огромное количество природных ресурсов нефти, газа, месторождений горных пород. Если государство обеспечит кому-либо право добычи этих ресурсов с определённых территорий, нет необходимости быть гением, чтобы обогатиться на их добыче. Именно так поступало правительство США в XIX веке, в те времена, когда кто угодно мог заявить свои права на добычу природных ресурсов. Сегодня правительство, как правило, не разбрасывается собственными ресурсами: зачастую оно требует выплаты, однако, заметим, что эти выплаты гораздо ниже должного уровня. Этот механизм представляет собой менее прозрачный способ раздачи денежных средств правительством. Если стоимость нефти на определённом участке земли составляет $100 миллионов за вычетов необходимых выплат, а правительство требует выплаты в 50 миллионов, получается, что тем самым оно «дарит» добытчику остальные 50 миллионов.
Так не должно быть, однако могущественные интересы делают это именно так. В администрации президента Клинтона мы старались получить с горнодобывающих компаний большую плату за те ресурсы, которые они извлекают из общественных земель, нежели ту, которую они должны были выплатить номинально. Неудивительно, что горнодобывающие компании (и конгрессмены, которым эти компании отдавали щедрое вознаграждение) противились этим мерам, что получалось у них весьма успешно. Основным аргументом для них было то, что соразмерные выплаты замедляют экономический рост. Но существо дела состояло в том, что горнодобывающие компании назначали цену, чтобы получить права на добычу горных пород, до тех пор, пока стоимость ресурсов была выше, чем стоимость добычи, и если выигрывали аукцион, то получали право на добычу ресурсов. Аукционы сами по себе не замедляют экономического роста; этот механизм делает прозрачным систему, при которой за общественные ресурсы производится адекватная плата. Современные теории механизмов функционирования аукционов показывают, что изменения правил и хода самого проведения аукционов могут значительно увеличить доходы правительства. Эти теории были протестированы в ходе проведения ряда аукционов для телекоммуникаций начиная с 1990-х годов и показали себя необыкновенно продуктивно, принеся правительству миллиардные доходы.
Иногда правительственная щедрость вместо раздачи ресурсов по ценам гораздо ниже рыночных принимает формы переписывания правил с целью значительного увеличения прибылей. Самый лёгкий способ сделать это – защитить фирмы от иностранной конкуренции. Тарифы налоговых ставок, которые установлены для зарубежных компаний, также являются своеобразным подарком для компаний, базирующихся на территории США. Компании, требующие защиты от конкуренции со стороны иностранных фирм, дают разумное объяснение, подразумевая, что общество в целом пользуется всеми благодеяниями, а те прибыли, которые получают компании, являются, по большому счету, побочными. Здесь кроется, конечно, корыстный интерес, и пока существуют примеры того, что подобные объяснения содержат некотоую правду, масштабы злоупотребления этим аргументом настолько велики, что их трудно принимать всерьёз. Это происходит потому, что тарифы для зарубежных производителей делают их бизнес нерентабельным, а у своих компаний, наоборот, появляется возможность повышения цен и, следовательно, увеличения общего дохода. В некоторых случаях могут быть побочные выгоды, такие, например, как рост занятости населения в компаниях США и возможность для этих компаний инвестирования в R&D (research and development – исследования и разработки), что позволяет увеличить производительность и конкурентоспособность. Однако зачастую подобные тарифы защищают устаревшие отрасли, которые навсегда утратили способность к соревновательности, а также те отрасли, которые не делают ставок на новые технологии и предпочитают отказаться от самих конкурентных принципов.
Субсидии на производство этанола представляют собой один из самых ярких примеров описанного феномена. План, согласно которому появилась необходимость уменьшить нашу зависимость от нефти, заменив её энергией солнечных лучей, направленной на выращивание ключевого американского продукта – кукурузы, казался неопровержимым. Однако преобразование энергии растений в энергию, способную привести в движение автомобиль, оказалось невыразимо затратным. Необходимо также учитывать, что есть разница в отношении различных растений. В этом смысле успешен был опыт Бразилии, которая получала сахарный этанол, – с этими успехами США не могли соревноваться. Вот и обложили бразильский этанол тарифом в 54 цента за галлон224. Через 40 лет после начала субсидирования проекта поддержание этой технологии продолжалось, хотя к заметному росту это привести не могло. Когда цены на нефть после рецессии 2008 года упали, многие фабрики по производству этанола стали банкротами (даже с учётом значительных субсидий)225. Так продолжалось до конца 2011 года, когда эти субсидии упразднились.
Продолжительный характер столь диспропорциональных субсидий укореняется в одном источнике: политических решениях. Главная – и на протяжении долгого времени – единственно эффективная прямая бенефициария этими субсидиями принадлежала производителям кукурузного этанола (доминирующий производитель – Archer Daniels Midland, ADM). Как и большинство других производителей, ADM была более искусна в управлении, нежели в испытании новых технологий. Она оказывала щедрую поддержку обеим партиям, посему представители конгресса не слишком стремились откреститься от подобной щедрости, а законодатели не торопились менять тарифы субсидий на производство этанола226. Как мы уже замечали, компании почти всегда уповают на то, что настоящие благодетели подобной щедрости находятся в иных плоскостях. В данном случае защитники этанола говорят об американских кукурузных фермерствах как главных бенефициариях. Но в большинстве случаев это не так, особенно если учесть весь опыт субсидирования этой отрасли227.
Разумеется, понять, почему американские производители кукурузы, и без того получающие значительные правительственные выплаты (практически половина их дохода приходит из Вашингтона, а не из непосредственного труда на земле), должны получать ещё большую помощь, довольно трудно. Ещё труднее согласовать это с принципами функционирования рыночной экономики. (Фактически большая часть субсидий правительства идёт не к бедным фермерам и домохозяйствам, как многие думают: на самом деле происходит распределение всех средств и значительное финансирование богатых и развитых фермерств)228.
К сожалению, правительственная щедрость не исчерпывается примерами, которые были указаны в этой главе, потому что описание каждого случая поощрения правительством рентоориентированного поведения потребовало бы написания отдельной книги229.
Глава 3. Рынки и неравенство
Предыдущая глава обозначила роль рентоориентирования в формировании высокого уровня неравенства в Соединённых Штатах. Другая попытка объяснения неравенства требует анализа абстрактных рыночных сил. В этом смысле, неудачей для представителей средних и низших классов является то, что эти силы работают не на них – в то время как обычные рабочие вынуждены мириться с таящей на глазах заработной платой, доходы банкиров растут. Неявно в этой перспективе существует предостережение, которое не следует путать с чудесами рынков и рисками: необходимо быть аккуратными в попытках «скорректировать» ситуацию на рынке.
Точка зрения, которую принимаю я, несколько отличается от вышеизложенной. Я начну с наблюдений, которые представил в 1-й и 2-й главах: другие развитые страны с аналогичным развитием технологий и уровнем доходов на душу населения значительно отличаются от Соединённых Штатов по уровню неравенства в доходах без вычета налогов, неравенства в доходах с учётом налогов и трансферных доходов, а также по уровню неравенства богатства и экономической мобильности. Также эти страны отличаются от США тенденциями по этим направлениям в различных временных промежутках. Если рынки – принципиальная движущая сила, то почему развитые страны, имеющие аналогичные механизмы развития своих экономик, показывают такие разные результаты? Наше предположение заключается в том, что рыночные силы, конечно же, реальны, однако, они в большей степени формируются политическими процессами. Рынки формируются законами, регулятивной деятельностью и определёнными институтами. Каждый из этих компонентов имеет собственные последствия – и тот способ, в результате которого была сформирована экономическая система Соединённых Штатов, работает преимущественно с учётом интересов верхушки.
Существует иной фактор, определяющий социальное неравенство, который мы обстоятельно обсудим в данной главе. Как было показано, правительство формирует рыночные силы – так же, как оно формирует социальные нормы и институты. Действительно, политика, в широком смысле, отражает и поддерживает социальные нормы. Во многих обществах представители низших слоев населения в той или иной мере страдают от дискриминации. Увеличение этой дискриминации – дело функционирования социальных норм. Мы постараемся рассмотреть, как изменения в социальных нормах, касающиеся, например, справедливого распределения доходов, и изменения в деятельности социальных институтов (например, профсоюзов) помогают сформировать систему распределения доходов и богатств в Соединённых Штатах. Однако эти социальные нормы и институты не существуют в вакууме: они сформированы все тем же 1 %.
Законы спроса и предложения
Стандартный экономический анализ предусматривает анализ спроса и предложения для объяснения механизмов формирования заработной платы и различий в её уровне, а также анализ сдвигов кривых спроса и предложения для объяснения изменений в паттернах неравенства доходов. В стандартной экономической теории зарплаты неквалифицированных рабочих определены соотношением спроса и предложения. Если спрос растёт медленнее, чем предложение, уровень заработных плат падает230. Поэтому анализ изменений неравенства делает акцент на исследовании двух вопросов: a) Чем определяются сдвиги кривых спроса и предложения? и b) Что определяет индивидуальный вклад человека в экономику: доля населения с высокой профессиональной квалификацией или огромное количество богатства?
Количество иммигрантов (как легальных, так и нелегальных) повышает предложение трудовых ресурсов. Повышение уровня доступности образования может снизить уровень предложения неквалифицированной рабочей силы и повысить предложение труда квалифицированного. Технологические изменения могут привести к уменьшению спроса на трудовые ресурсы в некоторых сферах или уменьшению спроса на определённые виды труда, и в то же врем увеличить спрос на другие.
В основе глобального финансового кризиса лежали серьёзные структурные изменения в экономической сфере. Одним из них был сдвиг в структуре рынка занятости Соединённых Штатов в последние 20 лет, особую роль в котором сыграло разрушение рабочей инфраструктуры в сфере обрабатывающей промышленности231– отрасли, которая помогла сформировать американский рабочий класс после Второй мировой войны. Отчасти это произошло в результате технологических изменений, увеличения показателей производительности, что значительно опережало увеличение спроса. Сдвиг сравнительных преимуществ осложнил проблему, которая в условиях развивающихся рынков (например, Китай) требовала приобретения новых компетенций и инвестирования в сферы образования, инноваций и инфраструктуру. Доля Соединённых Штатов в глобальном производстве в ответ на эти действия значительно сократилась. Разумеется, в условиях динамично развивающейся экономики рабочие места исчезают и вновь создаются. Однако в этот раз все было иначе: новые рабочие места не оплачивались так же хорошо, как старые. Навыки, которые позволяли работнику претендовать на более высокую заработную плату в сфере производства, не были в цене на его новом рабочем месте (если его вообще удавалось получить). Так что неудивительно, что уровень заработной платы отражал переход человека со статусом квалифицированного работника отрасли производства в статус неквалифицированного работника любой другой сферы экономики. Американские рабочие были, в каком-то смысле, жертвами собственного успеха: их топила их же собственная производительность. Так как уволенные работники отраслей производства боролись за новые рабочие места в других сферах, уровень их заработных плат только уменьшался.
Бум на рынке ценных бумаг и пузырь на рынке недвижимости начала XXI века помогли на время скрыть те структурные перемещения, через которые пришлось пройти Соединённым Штатам. Пузырь на рынке недвижимости предлагал рабочие места тем, кто потерял свои должности, однако эта мера носила временный характер. Этот пузырь породил потребительский бум, что дало возможность американцам жить не по средствам: без этого пузыря ослабление экономики и уровня доходов представителей среднего класса стало бы очевидным в разы быстрее.
Отраслевые сдвиги были одним из ключевых моментов роста неравенства в Соединённых Штатах. Они, в частности, помогли объяснить механизм, при котором обычный работник чувствовал себя столь незащищённым. Именно потому, что его доходы были столь малы, представители верхушки, получая львиную долю всех доходов, чувствовали себя так вольготно.
Второй структурный сдвиг коренился в технологических изменениях, которые повысили спрос на квалифицированных работников и заменили неквалифицированных машинами. Это назвали ловкостью приспособиться к технологическим переменам (skill-biased technological change). Должно быть очевидным, что инновации и инвестиции, которые снижают потребность в неквалифицированном труде (например, инвестиции в сферу роботостроения) ослабляют спрос на этот самый неквалифицированный труд и ведут к уменьшению зарплат в этой нише.
Те специалисты, которые связывают уменьшение заработных плат в среде низших слоев общества и представителей среднего класса с рыночными механизмами, часто рассматривают их как нормальное и сбалансированное функционирование этих сил. И, к сожалению, в случае продолжения тенденций к инновациям, подобные тренды могут только укрепиться.
Рыночные силы не всегда функционировали согласно описанному механизму: нет ни одной теории, которая бы провозглашала именно этот путь. На протяжении последних шестидесяти лет спрос и предложение на квалифицированную и неквалифицированную рабочую силу сдвигался в сторону увеличения и уменьшения диспропорций в уровне заработных плат232. После Второй мировой войны большое количество американцев получили высшее образование благодаря GI Bill. (В 1940 году выпускники колледжей составляли порядка 6,4 % рабочей силы, однако в 1970 году этот показатель удвоился и составил 13,8 %.)233 Однако рост экономики и спроса на квалифицированных работников сохранял темп роста предложения, поэтому образование оставалось в приоритете. Работники, окончившие коллеж, получали в 1,59 раза больше, чем те, кто имел за спиной лишь школьное образование, – этот показатель практически не изменился с 1940 года (1,65). Относительное уменьшение предложения неквалифицированного труда означало, что даже благосостояние этих работников не страдает, так как зарплата по всем направлениям росла. В Америке наступило время всеобщего благоденствия, и фактически уровень доходов низших слоев рос иногда увереннее, чем уровень доходов верхушки.
Однако затем достижения американской системы образования застопорились, особенно если сравнивать её показатели с аналогичными показателями других стран. Доля американцев, закончивших колледж, росла гораздо медленнее, что означало перемены в предложении квалифицированного труда, которое каждый год (с 1960 по 1980 г.) росло приблизительно на 4 %, а вот в течение следующей четверти века рост наблюдался гораздо меньший (приблизительно 2,25 % в год)234. К 2008 году уровень закончивших школьное образование в США составлял 76 % – в Европе этот показатель близился к 85 %235. Среди других развитых стран США находится в середине списка по уровню выпускников колледжа (на 14-м месте)236. А средние оценки американских школьников по математике и предметам научного блока можно охарактеризовать как посредственные237.
За последние 25 лет технологические изменения, особенно в сфере компьютерных технологий, позволяют заменить рутинный ручной труд машинным. В связи с этим увеличивается спрос на тех, кто может работать в этих сферах, и сокращается спрос на тех, кто не способен работать с технологиями, – естественным образом это приводит к увеличению заработных плат квалифицированных работников238. При этом процессы глобализации осложняют эффекты от технологических преимуществ: работа, которая может быть автоматизирована, выводится за рубеж, где этот труд стоит гораздо дешевле, чем на территории Соединённых Штатов239.
Во-первых, баланс спроса и предложения сохраняет заработные платы на среднем уровне, однако для представителей низших слоев эти процессы оборачиваются стагнацией и даже ослаблением их позиций. В конце концов, доминируют деквалификация и эффекты аутсорсинга. За последние 15 лет зарплаты представителей среднего класса практически не менялись240.
В результате мы наблюдаем то, что уже было описано в первой главе как «поляризация» трудовых сил в Соединённых Штатах. Низкооплачиваемый труд, который невозможно компьютеризировать (включая разного рода услуги), продолжает оплачиваться низко, – а профессиональные навыки верхушки оцениваются все выше.
Ловкость приспособиться к технологическим переменам (skill-biased technological change) сыграла очевидную роль в формировании рынка рабочей силы – произошло увеличение числа профессионалов, уменьшение предложений неквалифицированного труда и устранение иных видов деятельности. Однако этот переворот имел мало общего с невероятным увеличением богатства верхушки. Эта относительнаязначимость остаётся предметом дискуссий, которую мы будем комментировать далее в этой главе.
Стоит упомянуть ещё один важнейший рыночный механизм. Ранее в этой главе мы постарались дать описание того, как рост производительности различных отраслей производства – опережающий увеличение спроса на продукт – привёл к серьёзной безработице в этих отраслях. Как правило, когда рынки работают надлежащим образом, работники, уволенные из-за автоматизации, могут найти работу в другой отрасли. Экономика в целом должна получать прибыль, даже если прибыль не получает отдельный работник. Однако вертикальная мобильность не представляется таким уж лёгким делом. Новое рабочее место может потребовать переезда или приобретения новых профессиональных навыков. На уровне низших слоев населения может сложиться ситуация, при которой работник окажется в ловушке той или иной отрасли – а зарплата будет только уменьшаться. При этом альтернативных предложений работы не будет.
Феномен, близкий к феномену того, что случилось в отрасли сельского хозяйства во времена Великой депрессии, может произойти и в ряде отраслей современного рынка занятости. Тогда произошло увеличение производительности, вследствие чего выросло предложение, которое в значительной степени снизило цены на продукцию, что год за годом ухудшало положение фермерских хозяйств, пока не случился неурожайный год. Тогда, особенно в начале депрессии, падение было слишком крутым – за три года фермерские хозяйства потеряли половину своего дохода. Когда доходы стали уменьшаться более низкими темпами, большая часть рабочих ушла в город на поиски новой работы, а экономика США приняла более упорядоченное и стационарное состояние. Однако когда цены резко упали – и ценность домовладений упала соответствующим образом, – многие фермеры оказались в ловушке на своих землях. Они не могли уехать, а потому продукты, производящиеся на городских предприятиях, также не пользовались спросом, – тем самым росла безработица и в городской среде.
Сегодня работники производственных отраслей в Соединённых Штатах испытывают нечто подобное241. Недавно я оказался на сталелитейном заводе рядом с городом, где я родился, – Гэри, Индиана. Несмотря на то что они производят такое же количество продукции, как и несколько десятков лет назад, обслуживается производство лишь одной шестой частью рабочих. И для передвижения рабочей силы в другие отрасли нет никаких механизмов. Высокая плата за образование затрудняет людям овладение необходимыми навыками для выполнения той работы и получения той зарплаты, которая могла бы быть равной их прежней оплате труда. Среди же тех отраслей, в которых мог бы наблюдаться хоть какой-то рост, из-за рецессии вакансий практически нет. В результате – неизменный (а то и снижающийся) уровень оплаты труда. Совсем недавно, в 2007 году, оклад автомеханика составлял $28 в час. Сейчас, в ситуации осуществления двухъярусной системы оплаты труда, согласованной с Союзом работников автомобильной промышленности (United Automobile Workers union), новый работник может рассчитывать всего на $15 в час242.
Снова к роли правительства
Довольно объёмный нарратив касательно того, что происходит с рынком, и вклада рыночных сил в увеличение неравенства, игнорирует роль правительства в формировании рынка. Большинство рабочих мест не могут быть механизированы: это сферы образования, здравоохранения и ряд других. Если мы решим увеличить зарплату учителям, то, возможно, получим более квалифицированных работников в этой области, что уже улучшит долгосрочные перспективы развития экономики. В конце концов, общество само сделало выбор в пользу того, чтобы зарплаты представителей общественно значимых профессий были ниже, чем у представителей частного сектора243.
Самая важная роль правительства, однако, состоит в установлении базовых правил игры посредством законов, которые увеличат или уменьшат степень сплочённости общества; законов корпоративного управления, которые определят границы применения менеджмента, и конкурентного права, призванного ограничить размеры монопольной ренты. Как мы не раз упоминали, каждый закон имеет собственные дистрибутивные последствия, в результате которых происходит обогащение одних групп населения за счёт других244. Именно эти последствия составляют важнейший механизм оценки эффективности той или иной политической программы245.
Закон о банкротстве даёт нам яркий пример. Далее, в главе 7, я постараюсь дать описание того, как реформы нашего законодательства о банкротстве формируют класс служащих246, прочно связанных договорными отношениями. Эта реформа в совокупности с законом о запрете освобождения от уплаты студенческого кредита в случае банкротства делает нищими огромную часть населения Соединённых Штатов. Подобно эффектам распределения, эффекты производительности могут иметь неблагоприятный характер. Реформа закона о банкротстве уменьшает стимулы для кредиторов, побуждающие их оценивать кредитоспособность или устанавливать способности человека вернуть образовательный кредит. Одновременно усиливаются стимулы к осуществлению политики грабительских займов, потому как кредиторы могут быть уверены в покрытии своих долгов, – неважно, насколько обременительными они могут быть и на какие (даже вовсе бесполезные) цели они банком использовались247.
В последующих главах мы также постараемся рассмотреть другие примеры механизмов того, как правительство формирует рыночные силы – так, чтобы оказать услугу одной группе людей за счёт других. И в этом деле роль главного помощника играет верхушка.
Разумеется, все это происходит не только потому, что законы имеют значительные дистрибутивные эффекты, но ещё и вследствие определённой политики. В предыдущей главе мы рассмотрели несколько подобных ситуаций – например, особые механизмы правоприменения норм, направленных против антиконкурентных практик. В главе 9 мы рассмотрим монетарную политику, которая влияет на уровень занятости и экономическую стабильность. Мы увидим, как удалось установить такой порядок, при котором доходы рабочих тают на глазах, а позиции капитала укрепляются.
Наконец, политика прямо влияет на инновации. Нельзя считать неизбежным, что инновации связаны лишь с новыми умными технологиями. Инновации, например, могут быть направлены на сохранение природных ресурсов. Далее в этой книге мы попытаемся описать альтернативные варианты, которые могут оказаться успешными в деле использования инновационных подходов.
Глобализация
Один из аспектов теории «рыночных сил» был в центре внимания на протяжении нескольких десятков лет: это – глобализация, или, иными словами, более тесная интеграция мировых экономических систем. Нигде не наблюдается столь сильное влияние политики на формирование рыночных сил, как на глобальной арене. В то время как удешевление расходов на транспорт и коммуникацию усиливает позиции глобализации, изменения в правилах игры не менее важны: они включают в себя снижение препятствий для потоков капитала при прохождении границ и исчезновение торговых барьеров (например, уменьшение тарифов на ввоз китайских товаров, – по этому показателю Китай может соперничать с Соединёнными Штатами на мировой арене).
И торговая глобализация (движение товаров и услуг), и глобализация рынков капитала (интеграция международных финансовых рынков) работают на увеличение неравенства – каждая по-своему.
Финансовая либерализация
В течение трёх последних десятилетий финансовые институты США боролись за свободную мобильность капитала. На самом деле они стали настоящими чемпионами в сфере основных прав – будь то права рабочих или даже общие политические права248. Права чётко определяют роли различных игроков на экономической арене: права рабочих, например, включают в себя права на совместный труд, свободу объединений, вовлечения в коллективные мероприятия и забастовки. Многие недемократические правительства серьёзным образом ограничивают эти права, однако даже в случае демократических государств мы можем говорить о некотором пренебрежении к ним. Владельцы капитала тоже имеют свои права: самое фундаментальное право состоит в неотчуждаемости владельца от его собственности. Повторюсь: даже в демократических государствах это право может быть тем или иным образом ограничено; например, в случае права государства на принудительное отчуждение права собственности правительство может отобрать чью-либо собственность для общественных целей, однако это должно быть сделано законным образом и предусматривать соответствующую компенсацию. В предыдущие годы владельцы капитала зачастую требовали больше прав, например, право свободного передвижения из одной страны в другую. Одновременно с этим они выступалипротив законодательства, которое сделало бы их подотчётными за нарушение прав человека в других странах, как в случае со Статутом по нарушению прав иностранных граждан (Alien Torts Statute), который позволил жертвам подобных нарушений подать иск против нарушителей уже на территории Соединённых Штатов.
Как подсказывают нам простые принципы экономики, эффективность от свободной мобильности трудовых ресурсов гораздо выше, чем эффективность от мобильности капитала. Различия в прибыли от возврата капитала очень малы в сравнении с доходами от возврата рабочей силы249. Однако финансовые рынки являются движущим механизмом глобализации, и когда их работники постоянно говорят о повышении эффективности, на самом деле в их умах есть кое-что иное – свод правил, которые позволяют им приобретать больше преимуществ, чем может себе позволить простой рабочий. Для рабочих угроза финансовых оттоков, требуют ли они прав и повышения оплаты труда или нет, по-прежнему оставляет их доход на низком уровне250. Международная конкуренция инвестиций принимает различные формы – не только понижение оплаты труда и ослабление защиты своих работников. Здесь в ход идёт глобальная «гонка на выживание», в процессе которой все пытаются убедить всех в том, что регулирование бизнеса у них слабо, а налоговые ставки низки. На финансовой арене это видно особенно наглядно и становится особенно критичным в ходе роста неравенства. Страны объявляют соревнование на то, кто имеет менее регулируемую финансовую систему: это делается из-за боязни упустить ту или иную компанию, которая может легко перейти на другой рынок. Некоторые представители конгресса США выражают беспокойство касательно последствий подобных стимулов к дерегулированию, однако оно выглядят довольно беспомощно: перед Америкой стоит угроза потерять рабочие места и большую часть своей промышленности, если она не будет действовать согласно схемам, описанным выше. Этот комплекс действий в исторической перспективе, разумеется, ошибочен. Государственные кризисные потери в результате несоответствующего регулирования были значительно существеннее, чем то количество рабочих мест в финансовом секторе, которое удалось сохранить.
Не приходится удивляться тому, что, хотя десять лет назад всеобщая польза от свободного передвижения капитала была признанным мнением, после Великой рецессии некоторые специалисты засомневались в непоколебимости этой идеи. Причём беспокойство выражают не представители развивающихся стран, а самые принципиальные защитники процессов глобализации. В самом деле, даже Международный валютный фонд (международная организация, ответственная за поддержание стабильности глобальной экономики) признал опасность чрезмерной финансовой интеграции: проблемы одной страны быстро распространяются на другую251. Фактически страх вредного влияния мотивировал банковские структуры спасать значительные денежные сбережения в десятки и сотни миллиардов долларов. Ответом на распространение заразных заболеваний является карантин, и, в конце концов, весной 2011 года МВФ признал, что подобные меры нужно принять и в отношении экономики. Они приняли форму контроля за капиталами, то есть ограничения беспрепятственного движения капитала через государственные границы (особенно во время кризиса)252.
Ирония положения состоит в том, что именно во время кризиса, причиной которого становится финансовый сектор, главный удар приходится на простых работников и представителей малого бизнеса. Кризис сопровождается высоким уровнем безработицы, что, в свою очередь, порождает низкий уровень оплаты труда – а это уже двойной удар по рабочим. Во времена прошлых кризисов МВФ (как правило, при поддержке Министерства финансов США) не только настаивал на серьёзном урезании бюджетов проблемных стран, но также требовал срочных продаж активов, убийственных для финансистов. В моей более ранней книге «Глобализация и её провалы» я постарался описать, как банк Goldman Sachs вышел победителем из кризиса 1997 года в Восточной Азии, а также из кризиса 2008 года. Когда мы задаёмся вопросом о том, каким образом финансисты зарабатывают так много, то можем получить простой ответ: они помогают написать свод правил, который позволяет им обогатиться, – даже в том случае, если это возможно только в условиях кризиса, который они сами же и создадут253.
Торговая глобализация
Эффекты торговой глобализации не столь драматичны, как кризис, сопровождаемый рыночной глобализацией капитала и финансов, однако, тем не менее, они имели более затяжной и стабильный характер. Основная идея проста: движение товаров заменяет движение людей. Если Соединённые Штаты импортируют товары, изготовление которых требует неквалифицированного труда, спрос на то, чтобы рабочие производили этот товар в Соединённых Штатах, уменьшается, и поэтому оплата труда низкоквалифицированных работников падает. Американские рабочие вынуждены мириться с тем, что их зарплата тает на глазах, в обратном случае им необходимо приобретать все новые и новые навыки254. Эта тенденция будет наблюдаться вне зависимости от того, как мы принимаем глобализацию, и все равно приведёт к увеличению показателей торговли.
То, как глобализация была принята, привело к ещё более серьёзному уменьшению уровня оплаты труда, потому как работающие люди лишились всякой власти на рынке труда. В условиях того, что капитал крайне мобилен, а налоговые тарифы – крайне низки, компании диктуют свои правила: если вы не смиритесь с уровнем зарплаты и такими условиями труда, которые мы предлагаем, компания может переехать в другое место. Чтобы убедиться в том, насколько асимметрично глобализация может влиять на рыночные силы, представим на минуту, каким был бы мир без мобильности капитала, но с возможностью мобильной рабочей силы255. Страны могли бы соревноваться за привлечение работников: они могли бы обещать хорошее образование и благоприятные экологические условия, а также, например, более низкую налоговую процентную ставку. Однако это не наш реальный мир, не тот мир, в котором мы живём, – отчасти поэтому 1 процент не желает такого развития событий.
Убедив правительство установить такие правила игры, при которых для корпораций наступает благоприятное время укрепления позиций рыночной власти по отношению к труду, эти самые корпорации могут завладеть и политическими рычагами, потребовав льготные условия налогообложения. Они фактически угрожают государству: если оно не снизит процентные ставки налога, корпорации перебазируются в другие страны с меньшим налоговым процентом. Так как корпорации ратовали за принятие тех политических решений, которые выгодны им, они не демонстрировали свою к этому причастность. Они не осуждали процессы глобализации – свободные передвижения капитала и защиту инвестиций, – признаваясь в собственном обогащении за счёт других. Наоборот, они аргументировали свои действия тем, что от их деятельности выгоду получит всеобщество.
В данном утверждении есть два важных аспекта. Во-первых, глобализация увеличивает общий объем производства по таким показателям, как, например, ВВП. Во-вторых, при увеличении ВВП экономика просачивания повысит гарантии того, что все население будет процветать. Ни один из этих аспектов нельзя признать верным. Конечно, в ситуации идеального функционирования рынков свободная торговля позволяет людям покидать защищённые отрасли и приходить в более рискованные, незащищённые. Это может быть результатом роста ВВП. Но ведь работа рынков несовершенна. Например, рабочие на новом месте зачастую просто не могут найти новую работу и становятся безработными. Переход из менее производительного сектора в сектор безработных снижает уровень национального продукта ещё больше. И это как раз то, что мы можем наблюдать сейчас в Соединённых Штатах. Так происходит в случае неграмотного макроэкономического управления, когда экономика имеет дело с высоким процентом безработицы, а также в случае бездействия работников финансовой сферы: новых предпринимательских идей – взамен безнадёжно устаревших и почивших – просто не создаётся.
Есть и другая причина, согласно которой глобализация может негативно влиять на объёмы производства; как правило, она увеличивает риски, которые неизбежны для государств256. Выход на мировую арену может подвергать страну самым различным типам рисков – от риска волатильности рынков капитала до рисков, касающихся рыночных продуктов. Большая волатильность заставляет компании заниматься менее рискованными видами деятельности, что ведёт к меньшему прибавлению их доходов. В некоторых случаях рисковый эффект может быть настолько велик, что страдают абсолютно все участники рынка257.
Но даже если либерализация рынков и ведёт к увеличению объёмов производства в конкретной стране, огромные группы людей не могут сказать, что их положение улучшается. Представим на минуту, что полностью интегрированная глобальная экономика (в которой и капитал и знания свободно перемещаются по всему миру) может повлечь за собой: все работники (конкретной квалификации) смогут получать одинаковую оплату своего труда, где бы они ни работали. Неквалифицированные рабочие Соединённых Штатов получали бы столько же, сколько неквалифицированные рабочие Китая. Это, в свою очередь, будет означать, что зарплата американских рабочих резко упадёт. Большая часть средних заработных плат Америки и остального мира, к сожалению, будет близка к самому низкому уровню. Неудивительно, что сторонники тотальной глобализации, которые, как правило, думают о рынке как совершенной системе, стараются замалчивать этот аргумент. Фактически неквалифицированные рабочие Соединённых Штатов уже поставлены под удар: по мере развития глобализации их доходы будут только падать. Я сомневаюсь, что рыночные механизмы работают настолько хорошо, что позволят заработным платам по всему миру выравняться, однако похоже, что курс будет продолжаться именно в этом направлении и вряд ли он станет предметом серьёзного беспокойства258. Представляется, что ситуация в Соединённых Штатах и Европе сейчас гораздо сложнее: в то время как технологические открытия, автоматизирующие производство, значительно сокращают предложение «хорошей работы» для среднего класса, глобализация создала открытый рынок, на котором, наравне с работниками одной страны, теперь действуют работники из-за границы. Оба фактора негативно влияют на уровень оплаты труда.
Так могут ли сейчас защитники процессов глобализации сказать, что каждый пожнёт её благодарные плоды? Теория говорит лишь о том, что такая ситуация вероятна: выигравшие могут компенсировать потери проигравших. Но никто не говорит, что они обязательно сделают это – они и не поступают подобным образом. Налоговая процентная ставка, которая призвана помочь проигравшим, по мнению верхушки, делает государство менее конкурентоспособным, а такого в ситуации конкурентной глобализации не может позволить себе ни одна страна. Глобализация сильнее всего ударяет по представителям низших слоев общества как прямо, так и косвенно, – если мы примем во внимание то, что расходы на социальную сферу, как правило, урезаются, а ставка налога носит прогрессивный характер.
В результате во многих странах (включая США) мы можем наблюдать ситуацию, когда глобализация потворствует развитию и без того растущего уровня неравенства. Я подчёркиваю, что проблема состоит именно в такой глобализации, с которой мы имеем дело. Азиатские страны получают огромные доходы от растущего экспорта (яркий пример – Китай) и при этом есть уверенность в том, что значительная часть этих доходов пойдёт на содержание бедных, другая часть будет вложена в общественное образование, а ещё часть – заново инвестирована в экономический сектор с целью создания новых рабочих мест. В других странах проигравшие проигрывают так же сильно, как выигрывают победители – доходы бедных фермерских кукурузных хозяйств в Мексике стремительно падают, так как субсидированные цены США снижают общий уровень цен на кукурузу на мировом рынке.
Во многих странах плохо функционирующая макроэкономика означает, что разрыв между уменьшением рабочих мест и их созданием крайне велик. Иллюстрацией подобных механизмов могут служить страны Европы и Соединённые Штаты в период после кризиса.
Среди главных выигравших в Соединённых Штатах и европейских странах можно назвать лишь тех, кто составляет верхушку. Соответственно, в числе проигравших оказываются представители среднего класса и низших слоев общества.
Не только рыночные силы: изменения в нашем обществе
Итак, мы уже обозначили роли рыночных механизмов, политики и рентоориентирования в деле формирования уровня неравенства в нашем обществе. Растущие социальные изменения также важны: это изменения в нормах и институтах259. По большей части они формируются благодаря политическим решениям.
Самое очевидное социальное изменение состоит в уменьшении количества союзов – с 20,1 % работников в 1980 году до 11,9 % в 2010-м260. Это рождает несбалансированность экономической мощи и политического вакуума. Без защиты профсоюзов работники станут ещё беднее, чем были когда-либо. Эффективность оставшихся союзов подрывают рыночные механизмы. Угроза потери работы при переезде за границу значительно ослабляет силу профсоюзов. Плохая работа с плохой зарплатой ведь лучше, чем совсем никакой работы. Но когда (во время президентства Рузвельта) был обнародован Вагнеровский Акт, который поддерживал тренд на создание профессиональных союзов, республиканцы и на федеральном уровне, и на уровне штатов взяли курс на их ослабление. Президент Рейган подавил забастовку авиадиспетчеров в 1981 году, обнаружив тем самым критическое положение дел в становлении и укреплении профсоюзов261.
В последние три десятилетия в экономике бытует мнение о том, что гибкие условия рынка рабочей силы подкрепляют развитие экономики в целом. Я же, наоборот, настаиваю на том, что серьёзная защита рабочих может в значительной степени исправить образовавшийся дисбаланс экономических сил. Меры защиты ведут к улучшению условий труда работников, которые обладают большей лояльностью к действиям руководства компаний и склонны больше вкладывать в свою работу. Этот фактор делает общество более сплочённым и обеспечивает лучшие условия на рынке труда262.
То, что рынок труда Соединённых Штатов после Великой рецессии функционировал так плохо, а рабочие находились в таких ужасных условиях, должно подвергнуть сомнению мифические добродетели гибкого рынка рабочей силы. Однако в США профсоюзы воспринимаются как источник жёсткости и непреклонности, а посему делают рынок труда неэффективным. В этом состоит вовлеченность профсоюзов в политическую сферу и одновременная исключенность из неё263.
Неравенство может быть, наконец, причиной и следствием кризиса социальной сплочённости за последниесорок лет. Паттерны и вариативность изменений в условиях оплаты труда в качестве доли национального дохода трудно совместимы с какой-либо теорией, в основе которой лежат договорные экономические факторы. Например, в сфере промышленности за более чем три десятилетия, с 1949 по 1980 год, производительность и реальная почасовая оплата находились во взаимной зависимости. Однако в 1980 году они начали расходиться: уровень почасовой оплаты оставался неизменным в течение 15 лет, прежде чем начал расти, а с начала 2000-х годов он снова оставался неизменным. Одной из трактовок этой ситуации является фактор, свидетельствующий о том, что в то время как зарплата росла гораздо медленнее, чем производительность, руководящие лица присваивали себе значительные доли прибылей корпорации264.
Степень, в которой эти действия повлияли не только на экономические и социальные механизмы (возможность и желание глав компаний присваивать себе значительные доли корпоративных доходов), высока ещё и в отношении тех представителей политических сил, которые обеспечивали законность всех этих схем.
Корпоративное управление
Политика – а особенно то, как политика формирует законы корпоративного управления – основная детерминанта доли корпоративных прибылей, которые их руководство присваивает себе. Законы Соединённых Штатов обеспечивают им серьёзную защиту. Это означает то, что в условиях смены социальных нравов, которая идёт в сторону большего признания этих действий, представители руководящего звена могут обогащаться за счёт рабочих или других акционеров более легко, чем руководители корпораций в других странах.
Значительная доля производства США осуществляется в корпорациях, активы которых имеют общественную основу. У корпораций есть огромное количество преимуществ: защита прав, обеспеченная ограниченной ответственностью265; преимущество масштабов; долговременная репутация, которая позволяет им зарабатывать больше, чем они должны платить за возврат и новый запуск капитала в производственный цикл. Мы называем эти дополнительные заработки «корпоративной рентой», и вопрос состоит в том, как эта рента распределяется между держателями акций корпорации (особенно между работниками, обладающими акциями, и руководящими лицами). До середины 1970-х существовало серьёзное социальное соглашение: труд держателей акций оплачивался хорошо, но не слишком превышал допустимых пределов; основное распределение происходило между лояльными руководству работниками и руководством – поэтому остальные акционеры мало что могли сказать по этому вопросу. Американское корпоративное право предоставляет вариативные возможности представителям руководства. Акционерам трудно тягаться с управленцами по части обязанностей и уровня заработной платы, поэтому борьба за контролирование этих процессов не велась266. Многие годы руководящие лица продумывали механизмы защиты, укрепления и расширения своих интересов. Способов к тому было множество – включая возможности инвестирования довольно сомнительного свойства, что ставило общую ценность компании под большой вопрос, в то время как риски были крайне высоки; включая «ядовитые пилюли», уменьшающие ценность компании в случае захвата; включая «золотые парашюты», которые делали жизнь руководства комфортной и безопасной опять же в случае захвата267.
Постепенно, с начала 1980-х и 1990-х годов, представители руководящего звена осознали, что меры, которые предприняты ими для отражения внешних угроз, в сочетании с деятельностью ослабленных профсоюзных организаций также означают, что они могут безнаказанно присваивать себе значительные доли доходов корпорации. Даже некоторые лидеры финансовой сферы осознали, что «компенсации руководству в нашей глубоко порочной системе корпоративного управления привели к чрезвычайно избыточным компенсациям руководству»268.
Нормы того, что значит «справедливо», также изменились: руководители думают о том, как бы отхватить кусок пирога побольше, выписывая себе большие вознаграждения при том, что публично они заявляют о том, что вынуждены увольнять работников и уменьшать зарплаты для того, чтобы компания осталась на плаву. В некоторых кругах настолько укоренилось это шизофреническое понимание справедливости, что в начале Великой рецессии официальный представитель администрации Обамы с серьёзным лицом заявил о необходимости выплаты бонусов AIG даже тем, кто привёл компанию к долговому обязательству в $182 миллиарда, потому как эти выплаты являются священной обязанностью выполнения условий контрактов; минутой позже он посоветовал работникам автомобильной промышленности согласиться с условиями пересмотренных контрактов, которые предусматривали фактически серьёзное уменьшение их доходов.
Различные законы корпоративного управления (даже самые скромные, которые касаются возможности акционеров требовать финансового отчёта руководства корпорации)269, казалось бы, смягчили необузданное усердие руководства, но тот самый 1 процент не имеет никакого желания подобного реформирования корпоративного управления, даже если эти меры сделают экономику более эффективной. И они используют все имеющиеся у них рычаги политического давления, чтобы этого не произошло.
Только что описанные нами механизмы, включая ослабленные профсоюзы, и ослабление социальной сплочённости работают совместно с законами корпоративного управления и обеспечивают значительную степень защищённости для руководства корпораций, давая им возможность управлять с учётом собственной выгоды. Все это привело не только к уменьшению доли заработной платы в национальном доходе, но и к изменению того, как наша экономика отвечает на вызовы экономического спада. Привычная ситуация состояла в том, что наниматели, стараясь заручиться лояльностью своих работников и заботясь об их материальном положении, оставляли как можно больше сотрудников в штате. В результате этого производительность труда падала, а доля заработных плат в расходах повышалась. Прибыли падали под тяжестью спада. Соответственно падали и заработные платы после окончания рецессии. Однако в период этой и прошлой (2001 года) рецессий паттерн изменился: доля заработных плат в этих условиях снижалась. Компании даже гордились подобными проявлениями жестокости – например, увольнением работников, вследствие чего производительность фактически повышалась270.
Дискриминация
Есть и другой механизм влияния на уровень неравенства в нашей стране. Это экономическая дискриминация против значительных групп населения Соединённых Штатов – против женщин, афроамериканцев, против испаноязычных граждан. Наличие огромной разницы в доходах и благосостоянии этих групп населения неоспоримо. Зарплаты женщин, афроамериканцев и латиноамериканцев значительно меньше, чем зарплата мужчины со светлым цветом кожи271. Различия в образовании (или других характеристиках) также берутся в расчёт, но только частично272.
Некоторые экономисты говорят о том, что дискриминация невозможна в условиях рыночной экономики273. В условиях конкурентной экономики, согласно теории, по мере того как существует некоторое количество индивидов, у которых нет расовых (гендерных или этнических) предрассудков, эти индивиды будут нанимать людей из дискриминируемых групп, поскольку им можно платить меньше, чем имеющим те же навыки и умения представителям недискриминируемых общностей. Так будет продолжаться до тех пор, пока дискриминация в уровне оплаты труда не исчезнет совсем. Предрассудки могут привести к различным условиям труда, но не к различной заработной плате. То, что эти аргументы бытуют среди профессиональных экоомистов, многое говорит о состоянии этой научной дисциплины. Для экономистов вроде меня, которые выросли в городе и стране, где дискриминация была очевидной, эти аргументы крайне спорны: теория, согласно которой дискриминация не существует, не может быть верной. И за последние 40 лет разработан ряд теорий, помогающих объяснить существование дискриминации274.
Игровые теоретические модели, например, показывали, как поведение молчаливого сговора доминирующих групп (белого или мужского населения) может быть использовано для подавления экономических интересов другой группы. Люди, ломающие стереотипы дискриминационного поведения, оказываются под угрозой каких-либо санкций: в их магазинах перестают делать покупки, на них не хотят работать, поставщики вычёркивают их из списка своих клиентов; социальные санкции, такие как остракизм, тоже могут быть эффективными. Те, кто не наказывает нарушителей, сам подвергается этим же санкциям275.
Сравнительные исследования показали, как другие механизмы (связанные с несовершенством информации) могут привести к дискриминации в условиях конкурентной экономики. Если оценить реальные возможности или уровень образования того или иного человека представляется делом трудным, работодатель всеми правдами и неправдами обращается к аргументам расы, гендерной и этнической принадлежности. Если нанимателю кажется, что человек, принадлежащий к той или иной группе (женщины, афроамериканцы, латиноамериканцы), проявляет себя как менее производительный, у него появляются основания платить работнику меньше. Результатом такой дискриминации стало уменьшение количества стимулов для выходцев из этих групп делать что-либо, что может привести их к большей конкурентоспособности. В своих убеждениях человек, как правило, твёрд. Это иногда называют статистической дискриминацией – но в конкретной форме, при которой дискриминация фактически приводит к различиям, которые лишь считались присущими той или иной группе276.
В теориях дискриминации, описанных выше, люди различаются сознательно. Не так давно экономисты выделили дополнительный механизм дискриминационного поведения: «скрытую дискриминацию», которая имеет неосознанный характер и направлена на то, чтобы находится в приоритете у данной компании277. Психологи выяснили, как возможно измерить эти скрытые отношения (которые не находятся в ведении человека). Заранее ясна очевидность того, что эти отношения предсказывают дискриминационное поведение гораздо лучше, чем явные, особенно в условиях временного давления. Эти открытия пролили свет на исследования систематической расовой дискриминации278. Это происходит потому, что многие реальные решения (например, предложение работы) часто делаются под давлением обстоятельств и двойственности имеющейся информации – условий, задающих рамки для скрытой дискриминации.
Яркий пример нам даёт исследование социолога Девах Пейджер (Devah Pager), изучающей стигматизирующий эффект криминального протокола279. По условиям её исследования, пары молодых людей 23 лет претендовали на начальные вакансии для того, чтобы выяснить степень важности и влияния их криминального прошлого (ненасильственного проступка, касавшегося наркотиков) на их дальнейшие карьерные перспективы. Все участники эксперимента имели дипломы об окончании школы, поэтому все различия между кандидатами были сведены к их расовой принадлежности и криминальному статусу. После собеседования людям без криминального прошлого перезванивали в два раза чаще, чем преступникам, соотношение по расовой принадлежности было 3:1 (белые: афроамериканцы). Выяснилось также, что белый с криминальным прошлым был немного предпочтительнее афроамериканца без оного. Поэтому, в среднем, чёрный цвет кожи уменьшает шансы на карьерные возможности даже больше, чем наличие проблем с законом в прошлом. Эти эффекты показывают серьёзные барьеры для чёрных мужчин, пытающихся стать экономически самодостаточными, при том что примерно каждый третий чернокожий мужчина за время своей жизни побывает за решёткой.
Таким образом, существует строгое взаимодействие между бедностью, расовой принадлежностью и политикой правительства. Если определённые меньшинства непропорционально бедны и если правительство обеспечивает недостойный уровень образования и здравоохранения для беднейших слоев населения, представители этих меньшинств будут непомерно страдать. Статистика здравоохранения, например, говорит: ожидаемая продолжительность жизни для чернокожих людей, родившихся в 2009 году, составит 74,3 года против 78,6 для белых280.
Великая рецессия больно ударила по представителям групп населения, которые традиционно относились к наиболее дискриминируемым, как мы увидели в 1-й главе. Банки видели в них лёгкие для себя цели, поскольку те стремились к вертикальной мобильности; наличие собственного дома обеспечивало их вхождение в американский средний класс. Беспринципные продавцы давали ссуды под грабительские проценты, которые невозможно было выплатить. Сегодня огромная доля таких людей потеряла не только свои дома, но и все сбережения. Данные об их материальном положении устрашают: после кризиса чернокожая семья может зарабатывать лишь приблизительно $5677 в год, что в двадцать раз меньше годового дохода обычного «белого» домохозяйства281.
Наша экономическая система нуждается в прибылях – неважно, каким путём они получены, – и в условиях экономики, ориентированной на зарабатывание денег, моральные принципы часто остаются за бортом. Порою в нашей системе бал правят беспринципные люди, прошедшие длительную и затратную битву с законом. И даже тогда не совсем ясно, является ли система штрафных санкций чем-то большим, чем возвращение денежных прибылей банков в результате их беспринципного поведения. Даже в этом случае за тех, кто наказан, платит такой же преступник282. В декабре 2011 года, через четыре года из семи в деле о ссудах, Банк Америки согласился с выплатой в $335 миллионов за свои дискриминационные действия в отношении афроамериканцев и латиноамериканцев, – эта выплата стала самой внушительной за всю историю подобных операций. Банковская компания «Уэллс Фарго» и другие кредиторы были обвинены в дискриминационной практике; «Уэллс Фарго», крупнейший в стране ипотечный кредитор, заплатил $85 миллионов, чтобы урегулировать обвинения, к которым привели его действия. В общем, дискриминация в выдаче ссуд не была примером узкого круга операций – она существовала в виде сложившейся практики.
Порою в нашей системе бал правят беспринципные люди, прошедшие длительную и затратную битву с законом.
Дискриминация в выдаче займов и ипотечных кредитов вкупе с рядом иных, ранее описанных, видов дискриминации оказала губительное влияние на уровень жизни афроамериканцев и их материальное благополучие.
Роль правительства в перераспределении
Мы рассмотрели, как рыночные механизмы, сформированные политическими решениями и изменениями в социальной сфере, сыграли роль в обеспечении уровня неравенства до налоговых вычетов и трансферных платежей.
Ирония ситуации состоит в том, что чем большее неравенство обеспечивается функционированием рыночной системы, тем благоприятнее становится налоговая политика для верхушки. Предельная ставка налога с уровня 70 % во время президентства Картера упала до 28 % при Рейгане; при Клинтоне она снова повысилась до 39,6 %, а при Буше опустилась до 35 %283.
Это уменьшение призвано было обеспечить большую рабочую занятость и возможность откладывания сбережений, но на деле этого не случилось284. Фактически Рейган обеща, что стимулирующее воздействие снижения налоговой ставки будет столь мощным, что налоговые сборы станут расти. Однако до сих пор единственные увеличивающиеся показатели – это показатели дефицита бюджета. Урезания налогов Бушем вряд ли были эффективнее: сбережения не увеличивались – наоборот, дополнительный доход хозяйств становился ниже год от года и достиг рекордно низкого уровня (практически упал до нуля).
Самым вопиющим решением недавней налоговой политики стало уменьшение налоговых ставок от дохода на прирост капитала. Впервые новые ставки были введены при Клинтоне, эта политика продолжилась при Буше, и в долгосрочной перспективе ставка составила всего 15 %. Получается, что в нашем обществе есть очень богатые, которые получают большую долю своего дохода от прироста капитала, что фактически очень близко к фрирайдерству. Не имеет значения, что инвесторы, не говоря уже об откровенно спекулирующих, облагаются гораздо меньшим налогом, чем простые граждане, пытающиеся заработать себе на жизнь. Система действует именно так. И прирост капитала не облагается налогом до тех пор, пока он не реализован (то есть пока не проданы все активы), так что от этой значительной налоговой отсрочки имеется огромное преимущество, особенно в том случае, когда процентные ставки высоки285. Более того, если активы принадлежат человеку в течение всей жизни, то они тем самым вообще освобождены от уплаты налогов. В самом деле, такие специалисты по налоговому праву, как Рональд Лаудер (Ronald Lauder), унаследовавший своё состояние от матери, Эсте Лаудер, представляет собой яркий пример того, как можно и «иметь торт, и съесть его», то есть работать на рынке ценных бумаг и не платить при этом налогов286. Их план, как и другие подобные схемы уклонения от налогов, основан на сложных транзакциях, включая краткосрочные продажи (продажи заёмных бумаг) и деривативы. В том случае, если бы эта схема была неожиданно прикрыта, у налоговых юристов, работающих в интересах верхушки, всегда найдутся способы перехитрить налоговую систему США.
Неравенство по дивидендам значительно превышает неравенство по доходам и заработным платам, а неравенство капитала значительно превышает все другие формы неравенства, поэтому при отдаче налоговых ставок на откуп мы фактически отдаём их на откуп богатым. 90 % населения Америки располагает всего 10 % капитала287. Около 7 % домохозяйств, зарабатывающих менее $100 тысяч, имеют почти незаметный доход с капитала, и для этих домохозяйств совместный доход от капитала и дивидендов составляет всего 1,4 % от их общего дохода288. Напротив, заработная плата четырёхсот богатейших американцев составляет всего 8,8 % от общего дохода, 57 % составляют доходы от капитала, а от дивидендов – около 16 %. Получается, что порядка 73 % их совокупных доходов облагаются минимальными процентными ставками. Действительно, 400 ключевых налогоплательщиков сосредоточивают в своих руках около 5 % всех дивидендов страны289. Они заплатили в среднем по $153,7 миллиона каждый (всего 61,5 миллиарда) в 2008 году и 228,6 миллиона – в 2007-м (в целом – 91,4 миллиарда). Понижение налоговой ставки на капиталы с обычного уровня в 35 % до уровня в 15 % позволило каждому из этих 400 оставить у себя по 30 миллионов в 2008 году и по 45 – в 2007-м, что в совокупности составило $12 миллиардов в 2008 году и $18 миллиардов – в 2007-м290.
Этот сетевой эффект позволяет супербогатым гражданам фактически платить гораздо меньше, чем платит обычное население, а уменьшение ставки налога позволяет им обогащаться ещё быстрее. В среднем налоговая процентная ставка для 400 крупнейших плательщиков в 2007 году составляла 16,4 % против 20,4 % для остального населения. (Она немного увеличилась в 2008-м и составила 18,1 %). В то время как средняя процентная ставка с 1979 года немного снижалась – с 22,2 до 20,4 %, средняя ставка для богатейших домохозяйств снизилась почти на четверть – с 37 до 29,5 %291.
В большинстве стран принят налог на недвижимость не только для того, чтобы те, кто больше зарабатывает, отдавали государству больше в виде налогов, но и для того, чтобы предотвратить формирование наследственных династий. Ведь возможность одного поколения передать своё богатство другому облегчает ему игру на поле жизненных шансов. Если богатые избегают налогообложения (как и происходит на самом деле) и если общий уровень налоговых ставок падает (как было во время президентства Буша и продолжилось в 2010 году, правда, только в этом году), роль унаследованного богатства станет одной из самых важных292. Учитывая эти обстоятельства, а также то, что с каждым годом богатство все больше концентрируется в руках 1 процента верхушки (или 0,1 % самых богатых из богатейших), Соединённые Штаты будут иметь все предпосылки к тому, чтобы стать страной наследственной олигархии.
Представители класса богатых и сверхбогатых часто используют механизмы корпораций, чтобы защитить себя и уберечь собственный доход, и они сделают все возможное для того, чтобы налоговая ставка на прибыль корпорации оставалась низкой, а налоговый кодекс был испещрён поправками. Некоторые корпорации используют эти механизмы, чтобы не платить налогов вообще293. Даже несмотря на то, что в Соединённых Штатах, предположительно, ставка налога на прибыль корпораций выше, чем во всем остальном мире, и достигает, согласно статуту, 35 %, реальная средняя налоговая ставка вполне сравнима со ставками других стран, и отдача от налогов в качестве доли ВВП меньше, чем во многих других развитых странах. Лазейки и специальные меры предосторожности выхолащивают налоговую систему до такой степени, что отдачи от неё в 1950 году, составлявшие около 30 % федерального бюджета, в наши дни достигают лишь 9 %294. Если американская компания вкладывает средства через систему зарубежных субсидий, то её прибыли не облагаются налогами Соединённых Штатов до тех пор, пока эти средства на вернутся в Америку. Для компании это, безусловно, выгодно (например, если учесть систему низких налоговых ставок в Ирландии), однако на всю систему повторного инвестирования это оказывает более чем негативный эффект – ведь рабочие места создаются не на территории Соединённых Штатов, а за её пределами. Но корпорации пошли ещё дальше и убедили администрацию президента Буша в том, чтобы дать им своеобразный праздник налога – суть его заключается в том, что деньги, возвращённые в период праздников, облагаются налоговой ставкой всего в 5,25 %: эти деньги якобы вернутся в страну и позволят произвести инвестиции уже в США. Буш установил такие условия сроком на один год, и деньги действительно вернулись обратно; только Microsoft вернул $32 миллиарда295. Однако стало очевидным, что масштабы дополнительных инвестиций крайне малы, а произошло это потому, что льготные налоговые ставки позволяли корпорациям платить гораздо меньше того, что они должны были платить296.
На уровне штатов дела обстоят ещё хуже. Многие штаты отказываются даже от претензий на прогрессивную налоговую систему, в соответствии с которой 1 процент верхушки должен платить большую долю своих доходов, чем представители беднейших слоев населения. Вместо этого большую часть налоговых поступлений составляют налоги с продаж, поэтому бедняки отдают в казну большую долю своих налогов, а сама система налогообложения может смело носить название регрессивной297.
Пока налоговая политика способствует дальнейшему обогащению богатых и не препятствует росту неравенства, социальные программы могут сыграть особую роль в том, чтобы бедные не стновились ещё беднее. Система здравоохранения почти искоренила бедность среди пожилых людей. Недавние исследования показали, насколько велика эффективность этих мер: налоговый кредит на доходы, который включается в доход низших слоев населения, уменьшает уровень бедности на 0,2 %. Субсидии по ипотеке, питанию и программы, оплачивающие школьные обеды, оказывают серьёзное влияние на снижение показателей бедности298.Такие программы, как обеспечение медицинской страховкой детей из бедных семей, помогают миллионам и уменьшают риски этих детей на то, что всю жизнь они будут зависеть от собственных болезней и других проблем со здоровьем. Однако эти траты находятся в красноречивом контрасте с некоторыми корпоративными субсидиями или налоговыми лазейками, которые стоят гораздо больше, а преимущества получает гораздо меньше людей. Соединённые Штаты потратили гораздо больше на спасение банков (что позволило банкам сохранить свои щедрые бонусы), чем на то, чтобы помочь тем, кто потерял работу в результате рецессии (к которой страну банки и привели). Для банков (и корпораций) мы создаём гораздо более эффективную сеть безопасности, чем для обычных американцев.
Что гораздо более ошеломляет в ситуации с Соединёнными Штатами, так это то, что пока уровень неравенства формируется рыночными механизмами (а те формируются посредством принятия определённых политических решений и политики рентоориентирования), и он довольно высок (гораздо выше, чем в других развитых странах), – не делается практически ничего, чтобы урегулировать его посредством налогов или развитием социальной сферы. И по мере того как созданное рынком неравенство усиливается, правительство делает все меньше и меньше299.
Правительство и возможности
Среди наиболее шокирующих открытий, сделанных нами в первой главе, самым важным является то, что Соединённые Штаты превратились в общество, в котором становится все меньше равенства возможностей, гораздо меньше, чем в прошлом, и меньше в сравнении с другими странами, включая страны старой Европы. Описанные ранее в этой главе рыночные механизмы, разумеется, играют свою роль. Так, усиливается отдача от сферы образования, так как образованные люди легче находят себе работу, а люди со школьным образованием (особенно мужчины) едва сводят концы с концами. Это становится ещё яснее именно сейчас, в ситуации глубокого экономического спада. Уровень безработицы среди людей с высшим образованием достигает 4,2 %, в то время как люди, имеющие только школьный диплом, сталкиваются с уровнем безработицы в три раза выше – 12,9 %. Картина для недавних выпускников средних школ и даже для тех из них, кто сделал попытку поступить в колледж, складывается мрачная: для них уровень безработицы составляет 42,7 и 33,4 % соответственно300.
Однако доступ к хорошему образованию в значительной степени зависит от уровня доходов, общего материального благополучия и образования самих родителей, как мы уже определили в первой главе. На то есть свои причины: год от года высшее образование становится все более дорогим, особенно в штатах, урезающих господдержку, а для получения доступа в хороший колледж необходимо предварительное образование в хорошей школе и даже детском саду. Бедные слои населения не могут позволить себе трат на хорошие частные школы – так же, как не могут позволить себе жить в дорогих пригородах и обеспечивать своим детям доступ к качественному образованию в государственных школах. Многие бедные традиционно жили по соседству с богатыми – по причине того, что обслуживали их. Этот феномен, в свою очередь, привёл к тому, что в государственные школы стали ходить дети представителей различных социальных и экономических классов. Как показали недавние исследования, проведённые учёными Стэндфордского университета Кендрой Бишов (Kendra Bischoff) и Шоном Рирдоном, ситуация меняется: богатые и бедные больше не живут в непосредственной близости друг от друга301.
В Соединённых Штатах происходит сегрегация даже между домами собственников и съёмщиков. Этот паттерн вряд ли может быть объяснён расовыми предрассудками или наличием детей, потому как это происходит внутри этнических групп и групп семей, имеющих детей. Сегрегация внутри американских метрополий на сообщества собственников и сообщества снимающих жилье может послужить толчком к формированию сообществ с абсолютно различными условиями окружающей среды. Качества того или иного сообщества зависят от усилий его жителей по предотвращению криминальной обстановки и улучшению местного самоуправления. Скажем, по выплатам отдельным людям можно судить, что они прикладывают больше усилий для собственников жилья, чем для арендаторов. Качество жизни в сообществе зависит от коллективного желания жителей сделать органы местного самоуправления более эффективными и ответственными перед своими гражданами. Существуют определённые экономические механизмы, которые ставят в зависимость различия в богатстве того или иного домохозяйства (и домовладения) и различия в качестве жизни того или иного сообщества, в котором находятся эти домохозяйства302. Политика США в сфере домовладения направлена на то, чтобы увеличить низкодоходные домовладения, и отражает осознание того, что уровень домохозяйства влияет на качество жизни в том или ином сообществе, а растущий уровень преступности и насилия никак не совместим с поддержанием здорового состояния, развитием личностных качеств и школьными успехами. А система домовладений – в США это основной способ приобрести хороших соседей и одновременно аккумулировать в одном месте богатства – несовместима с теми домовладениями, где нет высокого уровня доходов, а люди вынуждены начинать с малого.
В первой главе мы также отметили, что выпускники, которым повезло иметь некий стартовый капитал и хорошо образованных родителей, гораздо более удачливы и в плане дальнейших перспектив. Возможно, причина кроется в системе сетей и связей, которые особенно важны именно сейчас, в условиях дефицита рабочих мест. Отчасти это происходит из-за растущей роли стажировок. На рынке труда, который функционирует у нас с 2008 года, на каждую вакансию приходится по несколько человек. Компании эксплуатируют этот дисбаланс и позволяют себе либо ничего не платить стажёрам, либо платить им ничтожно мало за наличие дополнительных пунктов в их резюме. Но в этом случае в лучшем положении находятся богатые, ведь они могут себе позволить поработать год или два бесплатно303.
Пока правительство сидит сложа руки и не предпринимает ничего, чтобы дать отпор сложившимся рыночным механизмам, разворачивается тенденция к росту неравенства возможностей, основанных на различном доступе к человеческому капиталу и вакансиям на рынке труда. Как мы замечали ранее, не делается ничего, чтобы уменьшить роль финансового капитала в этой сфере. Наоборот, мы видим, как ставка налога становится менее прогрессивной, что особенно заметно в сфере налогов на наследство. Говоря кратко, мы создали такой сплав экономической, социальной и политической систем, в котором текущее положение дел вряд ли можно назвать устоявшимся: в будущем мы можем надеяться лишь на увеличение неравенства и в сфере человеческого капитала и в сфере капитала финансового.
Картина в масштабе
Ранее в этой главе и в главе 2 мы увидели, как правила игры обогащают богатых и ухудшают положение бедных. Правительство сегодня играет двойную роль в текущей ситуации с неравенством: оно частично ответственно за неравенство в доходах до их налогообложения, а также в том, что предпринимается ничтожно мало усилий по исправлению уровня неравенства посредством прогрессивного налогообложения и социальной политики.
Так как богатые становятся богаче, им есть что терять вследствие действий по регулированию рентоориентированного поведения и перераспределения доходов в соответствии с построением более справедливой экономики. Посему они задействуют больше ресурсов, чтобы прекратить эти попытки регулирования. Разумеется, может показаться странным тот факт, что, по мере того как усиливается неравенство, мы делаем все меньше и меньше, дабы приостановить его последствия, но это именно то, чего и следовало ожидать. Это именно то, что происходит сейчас во всем мире: более эгалитарные общества усиленно работают над предотвращением социальной сплочённости; в более неравных обществах политика правительства и других институтов благоприятствует этому неравенству. И эта ситуация уже довольно подробно задокументирована304.
Оправдывая неравенство
Мы начали прошлую главу с объяснения того, как представители верхушки стараются оправдать собственный уровень доходов и богатства и как теория предельной производительности, при которой тот, кто получает больше, получает это за то, что внёс в развитие общества наибольший вклад, стала доминирующей доктриной, по крайней мере в современной экономике. Но также мы отметили, что кризисная ситуация ставит эту теорию под большой вопрос305. Те, кто совершенствовался в навыках выдачи грабительских ссуд, кто помогал формировать деривативы, описанные миллиардером Уорреном Баффетом как «финансовое оружие массового уничтожения», и те, кто придумывал новые безрассудные условия ипотеки, которые и привели к кризису в этой сфере, остались в итоге с миллионами, а иногда и с сотнями миллионов долларов306.
Но и прежде было ясно, что тонкая связь между оплатой и социальным вкладом была крайне слаба. Как мы отмечали ранее, великие учёные, сделавшие открытия, которые легли в основу развития нашего современного общества, практически ничего не получили, особенно если сравнивать их прибыль с прибылью тех финансовых чародеев, которые привели мир к краю пропасти.
Но в этом случае важен ещё более глубокий философский аспект: в реальности мы не можем отделить вклад одного человека от общего совокупного продукта на выходе. Даже в контексте технологических изменений большинство изобретений основывались на существовавших ранее исходных элементах, они не были, по существу, принципиально новыми. Сегодня, по крайней мере во многих проблемных отраслях, огромная доля всех положительных тенденций зависит от базовых исследований, финансируемых правительством.
Гар Альперовиц (Gar Alperovitz) и Лью Дейли (Lew Daly) в 2009 году заключили, что «если большая часть того, что мы имеем, перешла к нам в качестве подарка от предыдущих поколений в результате исторического развития, важный вопрос состоит в том, сколько может дать каждый отдельный человек сегодня или в будущем»307. Действительно, успех конкретного предпринимателя зависит не от «унаследованной» технологии, а от институциональных установок (правил, законов), наличия квалифицированной рабочей силы на рынке труда и от возможностей и доступности благоприятной инфраструктуры (транспорта и коммуникаций).
Неравенство необходимо для стимулирования деятельности людей?
Другой аргумент часто предлагается защитниками статус-кво: определённый уровень неравенства совершенно необходим для того, чтобы стимулировать людей на работу, сбережения и инвестиции. В этом случае спутываются две позиции. Первая состоит в том, что хорошо бы не иметь неравенства вовсе. Вторая – что мы были бы более обеспеченными, если бы нынешний уровень неравенства был ниже. Я и, насколько мне известно, многие прогрессисты, не спорю с необходимостью неравенства. Мы чётко понимаем, что иначе пространство для стимулирования исчезнет вовсе. Вопрос состоит в том, насколько мы проиграем в деле стимулирования людей, если наше неравенство будет меньше? В следующей главе я попытаюсь дать объяснение тому, как снижение неравенства может повысить фактическую производительность.
Конечно, большая часть того, что мы называем стимулирующими выплатами, на самом деле ими не является. Это название дано с целью оправдать существующее неравенство и ввести общество в заблуждение относительно того, что без этого уровня неравенства наша экономическая система не будет работать должным образом. Это стало очевидным в условиях финансового взрыва 2008 года: банки были так смущены, что сменили название своих выплат руководящим лицам «бонусы производительности» на «бонусы удержания» (даже в условиях того, что вознаграждаемая деятельность не могла называться иначе как плохой работой).
В контексте схем стимулирующих выплат предполагается, что чем лучше проведена работа, тем выше плата за неё. То, что делали банки, было обычной практикой: когда наблюдался спад в измеряемых показателях, используемых для определения компенсаций, система этих компенсаций претерпевала изменения. Суть была в том, что одинаково хорошо могли платить и за отличную, и за убыточную работу308.
Об источниках неравенства
Экономисты склонны избегать сути вопроса о сравнительной важности различных факторов, приведших Соединённые Штаты к сегодняшней ситуации неравенства. Растущее неравенство в доходах и капитале, а также увеличивающаяся доля дохода, принадлежащая к тем формам, которые наименее справедливо распределяются, ведут к ещё большей степени неравенства в рыночных доходах. И, как мы увидели ранее в этой главе, менее прогрессивный налог и слабая политика социальных программ ведут к ещё большему их увеличению после выплаты налогов и перераспределения доходов.
Объяснение этого увеличения, основывающееся на рассеивании и разбросанности заработных плат, весьма спорно. Некоторые специалисты делают акцент на технологических изменениях – так называемой ловкости приспособиться к технологическим переменам (skill-biased technological change). Другие акцентируют внимание на социальных факторах – ослаблении профсоюзов, упадке регулирования социальных норм. Третьи делают упор на процессы глобализации. Четвёртые – на увеличивающейся роли финансового сектора. За каждым из этих объяснений стоит собственный интерес: борцы за систему свободных рынков видят в этом главенствующую роль глобализации, а борцы за более сильные профсоюзные организации считают ослабленные профсоюзы главной причиной кризиса. Некоторые дебаты относятся к самым разным аспектам неравенства, которые были обозначены выше: растущая роль финансовой системы может иметь мало общего с поляризацией зарплат в среде представителей среднего класса, но много общего с формированием капитала на верхушке. В разное время на арену попеременно выдвигались различные силы: глобализация, вероятно, имела существенное значение, скажем, начиная с 2000 года, нежели в предшествующие десятилетия. Однако всем без исключения экономистам ясно, что выявить роль одного-единственного фактора в данном случае – задача невероятно трудная. Мы не можем ставить экспериментов, чтобы выяснить, каков был бы уровень неравенства при сильных профсоюзах, принимая во внимание, что остальные факторы остаются неизменными. Более того: различные механизмы взаимодействуют между собой: конкурентные силы глобализации – угроза потери какой бы то ни было работы – ослабление в связи с этим деятельности профсоюзных организаций309.
Для меня большая часть этих споров представляется бессмысленной. Смысл есть в том, что неравенство в Америке (и ряде других стран) возросло настолько, что больше не может быть игнорировано. Технологии (тот самый skill-biased technological change) могут иметь центральное значение среди ключевых факторов текущих проблем, особенно когда дело касается поляризации рынка труда. Но даже в этом случае мы не должны сидеть сложа руки, наблюдая за последствиями происходящего. Жадность, разумеется, можно назвать наследуемой чертой челоеческой природы, но это не означает, что мы должны мириться с последствиями действий беспринципных банкиров, которые эксплуатируют бедных и вовлекают их в осуществление своих грабительских монопольных операций. Мы можем и должны регулировать деятельность банков, игнорировать несправедливые условия кредитования, они должны отчитываться за свои преступные действия и должны понести наказание за свою монопольную деятельность.
серьёзными помощниками в условиях последствий технологического переворота могут стать усилившиеся профсоюзы и реформированный институт образования. И даже не очевидно, что этот поворот примет тот курс, о котором мы говорили: если заставить компании оплачивать последствия нанесения вреда окружающей среде, в которых они виноваты, компании могут повернуть свою деятельность не в русло технологического переворота, а в русло использования ресурсосберегающих технологий. Низкие процентные ставки могут стимулировать компании к роботизации производства, заменяющей неквалифицированный труд; так альтернативная макроэкономическая и инвестиционная политика может замедлить темп потери нашей экономикой квалификации. И пока экономисты могут оспаривать роль глобализации в процессе роста уровня неравенства, точки асимметрии в глобализации, на которые мы обращаем внимание, поставят работников в особенно невыгодное положение. Мы можем управлять процессами глобализации лучше – способами, которые могут привести к уменьшению неравенства по всему миру.
Мы также отмечали выше, что рост финансового сектора как части национального дохода Соединённых Штатов (иногда связываемый с финансиализацией экономики) стал основой развивающегося неравенства, одновременно способствуя обогащению верхушки и обеднению низов. Джейми Гэлбрейт показал в своих исследованиях, что страны с развитым финансовым сектором экономики обнаруживают серьёзное неравенство, и связь эта не случайна310. Мы уже наблюдали, как дерегулирование и скрытые и явные правительственные субсидии разрушали экономику, не только обогащая и без того богатый финансовый сектор, но и способствуя более лёгкому вертикальному перемещению финансовых средств. Мы не можем с большой уверенностью утверждать, какая доля неравенства должна присутствовать в развивающейся экономике, чтобы понять, какие изменения в принятии политических решений необходимо сделать.
Каждый фактор, способствующий росту неравенства, должен быть внимательно изучен; акцент необходимо сделать на тех факторах, которые действуют на экономикунапрямую: например, невероятное могущество монополий и разрушительный характер принятия политических решений. Неравенство укоренилось в нашей экономической системе, и необходим серьёзный комплекс мер, который я постараюсь описать в 10-й главе, чтобы выкорчевать его.
Альтернативные модели неравенства
В этой главе мы объяснили, что существуют альтернативные теории неравенства, в контексте которых оно выглядит более «оправданным», доходы верхушки – более заслуженными, а расходы на выявление неравенства и перераспределение кажутся чересчур для общества значительными. «Достижение» модели определения доходов состоит в том, что она фокусируется на усилиях отдельных индивидов, а неравенство есть результат различного приложения этих самых усилий – к ним очень сложно придраться, а не оценить их – несправедливо и неправильно. История Горацио Элджера, описанная нами в предисловии, принадлежит этой традиции: в многочисленных историях о движении «из грязи в князи» сугубо личным делом индивида оставалось то, как он сам сможет выбраться из бедности. Эти истории могли содержать частичку правды, – но только частичку. В первой главе мы уже выяснили, что главным определяющим фактором достижения индивидом успеха становится доход и уровень образования его родителей, ну, может, ещё удача.
Основной тезис этой и предыдущей главы состоит в том, что неравенство не есть лишь результат сил природы или неких абстрактных механизмов рынка. Мы можем желать того, чтобы скорость света увеличилась, но увеличить её самостоятельно не в нашей власти. Неравенство в самом широком смысле есть результат политики правительства, которая формирует его посредством технических изменений, а также экономических и политических механизмов. В этом заключается наше право на надежду и отчаяние: надежду – потому что мы видим неизбежность неравенства, а значит, через механизмы принятия политических решений мы можем достичь состояния более продуктивного и эгалитарного общества, отчаяние – потому что политические процессы играют в этом спектакле важнейшую роль, а повлиять на них – крайне сложная задача.
Пожалуй, в этой главе мы не упомянули лишь один источник неравенства, особенно в среде низших слоев: когда я сдавал книгу в печать, мы все ещё находились в условиях серьёзного спада после Великой депрессии. Главным источником неравенства являются управленческие ошибки в макроэкономике и их последствия. Безработные, как правило, присоединяются к среде бедных, тем самым ещё больше усиливая общее депрессивное состояние. Экономический пузырь дал им иллюзию богатства, но лишь на мгновение: как мы уже говорили, когда пузырь лопнул, исчезли не только иллюзии богатства, но произошел ещё больший разрыв и увеличение степени неравенства, ослабив и без того хрупкие позиции низших слоев населения. В главе 9 мы постараемся выяснить, как макроэкономическая политика (особенно в сфере финансов), согласно которой действуют Соединённые Штаты и ряд других стран, отражает интересы верхушки общества.
Другой темой книги является «неблагоприятная динамика», наличие «порочных кругов». В последней главе мы увидели, как увеличение общего неравенства ведёт к уменьшению равенства возможностей, которое, в свою очередь, приводит к ещё сильнейшим проявлениям неравенства. В следующей главе мы постараемся рассмотреть ещё несколько примеров нисходящей спирали – например того, как растущее неравенство подрывает поддержку совместных действий, тех действий, которые вдохновляют людей раскрывать собственный потенциал, например, в хорошей государственной школе. Мы постараемся объяснить, как неравенство порождает нестабильность, которая, опять же, порождает неравенство.
Глава 4. Почему это важно
В первой главе мы увидели, что американская экономика не служит интересам большинства своих граждан уже много лет, но, несмотря на это, в 2009 году наблюдался небольшой рост ВВП на душу населения. Причина проста: растущее неравенство, разрыв между богатыми и бедными. Во второй главе мы увидели, что одной из причин обогащения богатой верхушки стало явление рентоориентирования – оно позволяет верхушке забирать себе большой кусок пирога, делая его тем самым гораздо меньше для всех остальных.
Мы платим огромную цену за наши невероятные показатели неравенства, но она только продолжает увеличиваться, и пока мы не предпримем решительных действий, плата будет продолжать расти. Представители среднего и низшего классов платят наиболее высокую цену, однако и вся наша страна, все наше общество платит эту цену.
В обществах с подобными показателями неравенства не может быть эффективного функционирования систем, а экономика не может иметь ни стабильного, ни устойчивого характера в долгосрочной перспективе. Когда в обществе та или иная группа по интересам сосредоточивает в своих руках слишком много сил, действия этого общества направлены на обслуживание таких групп и лояльность к ним, вместо лояльности ко всему обществу в целом. Когда богатейшие люди используют своё могущество, чтобы обслуживались интересы корпораций, подотчётных им, огромные потоки средств, в которых нуждаются все члены общества, уходят в карманы всего нескольких его членов.
Однако богатые не живут в вакууме. Для поддержания устойчивости их позиций и получения новых доходов из их активов им необходимо функционирующее общество. Богатые сопротивляются налоговым выплатам, но ведь эти налоги позволяют вкладывать средства в развитие и рост показателей государства. Когда в систему образования вкладывается так мало, школы не могут выпускать блестящих и талантливых учеников, в которых так нуждаются компании. Эта ситуация доведена до абсурда – но именно так мы живём сейчас, и эта тенденция разрушает страну и экономику так же быстро, как лёгкие деньги от добывающей промышленности разрушают экономику стран, богатых нефтью и полезными ископаемыми.
Мы понимаем, как действуют эти крайние механизмы неравенства, потому как многие страны уже проходили подобный путь. Опыт Латинской Америки, региона с наибольшим уровнем показателей неравенства311, рисует нам ясную картину будущего. Во многих странах происходили гражданские конфликты на протяжении нескольких десятилетий, простые жители страдают от высокого уровня криминогенности и социальной незащищённости. Такого понятия, как социальная сплочённость, не существует.
В этой главе мы попытаемся объяснить причины того, почему экономические системы, подобные американской, в которых большинство населения бедно, а заработные платы и доходы держатся на одном уровне в течение долгого времени (а доходы беднейших слоев населения и вовсе уменьшаются год от года), не смогут функционировать надлежащим образом в долговременной исторической перспективе. Сначала мы рассмотрим влияние неравенства на национальный продукт и экономическую стабильность, а затем – влияние экономической эффективности на её рост. Эти эффекты разнообразны и проявляются в большом числе факторов. Некоторые были вызваны увеличением показателей бедности, другие сопровождались выхолащиванием среднего класса, что ещё больше увеличивало пропасть между 1 процентом и остальными. Некоторые из этих эффектов проявили себя в механизмах традиционной экономики, в то время как другие стали последствиями влияния неравенства на нашу политическую систему и общество.
Мы также рассмотрим ошибочную, на мой взгляд, идею о том, что неравенство благоприятно влияет на показатели роста, а принятие как-либо мер по его устранению – например, увеличение налоговой ставки для богатой верхушки – серьёзно повредит экономике.
Нестабильность и её результат
Вероятно, нет ничего удивительного в том, что такие кризисные ситуации, как, например, Великая депрессия, предвосхищались серьёзными показателями неравенства312: когда основные финансовые средства сконцентрированы в руках верхушки общества, расходы простых американцев ограничены. Или, по крайней мере, в условиях отсутствия искусственно созданных подпор, которые в годы, предшествующие кризису, имели форму мыльного пузыря в сфере недвижимости, одобряемого правительственной политикой. Этот пузырь породил потребительский бум, который обеспечивал видимость благоприятного положения дел. Однако, как мы вскоре увидим, этот инструмент давал лишь временный эффект.
Движение денег снизу вверх в большой степени уменьшает показатели потребления, поскольку люди с более высоким уровнем дохода тратят пропорционально меньшую долю от собственного дохода, чем семьи с меньшим уровнем дохода. В то время как представители низших слоев населения вынуждены тратить весь свой доход целиком, верхушка сохраняет порядка 75–85 % своего дохода нетронутыми313. Как результат: пока мы не предпримем каких-либо мер (например, увеличивая объёмы инвестиций или экспорта), общий объем спроса будет меньше, чем экономика может потребить, – а это, разумеется, означает наличие безработицы. В 1990-х годах в роли подобных мер выступал технологический пузырь; в первое десятилетие XXI века мы наблюдали ту же ситуацию на рынке недвижимости. Теперь единственный ресурс – государственные расходы.
В ситуации безработицы существует серьёзный дефицит совокупного спроса (общий спрос на товары и услуги в экономике, идущий от потребителей, компаний, государства и экспортёров); в некотором смысле, общий дефицит совокупного спроса – а особенно в американской экономике – сегодня может быть вызван растущими показателями неравенства. Как мы уже видели, 1 процент верхушки населения Соединённых Штатов зарабатывает около 20 % от общего дохода. Так вот, сдвиг в сторону среднего и низшего классов (не имеющих возможности откладывать) всего в 5 % (то есть ситуация, при которой 1 процент будет зарабатывать 15 % от общего дохода) приведёт к повышению совокупного спроса всего на 1 %. Но, поскольку денежные потоки находятся в постоянном движении, на выходе мы получим увеличение на 1,5–2 пункта314. В ситуациях экономического спада, подобных недавнему, это будет означать уменьшение уровня безработицы на соответствующий процент. С уровнем безработицы в 8,3 % в 2008 году мы можем сравнить недавние показатели, стремящиеся к 6,3 %. Ещё более масштабное перераспределение доходов у верхушки в 1 процент (в 20 %) снизит безработицу до 5 %.
Есть и другой способ рассмотрения растущего неравенства в ослаблении общей макроэкономической картины. В последней главе мы попытаемся рассмотреть существенное снижение доли оплаты труда в ситуации рецессии; снижение, которое оценивается более чем в $500 миллиардов в год315. Эта сумма гораздо больше той, которую в виде стимулирующих выплат получают члены конгресса: они были призваны, в свою очередь, снизить уровень безработицы на 2–2,5 пункта. Отнять деньги у рабочих – значит поддерживать противоположную позицию, что будет иметь соответствующий эффект.
Со времён великого британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса правительства имеют чёткое представление о том, что в условиях дефицита совокупного спроса (и высоких показателей безработицы) они будут вынуждены поддерживать общественный и частный спрос на товары и услуги и осуществлять соответствующие траты. 1 процент упорно трудился, чтобы сдерживать государственные расходы. Частное потребление поощряется снижением налоговых ставок: именно эту стратегию принял президент Буш, осуществив три подобных снижения за 8 лет. Но это не сработало. Бремя компенсации слабеющего спроса было возложено на Федеральную резервную систему (ФРС), которая призвана сохранять низкие показатели инфляции, поддерживать экономический рост и обеспечивать полную занятость. ФРС осуществляет свои функции посредством снижения процентных ставок и вливания денежных средств в банковскую систему, которая, как правило (в условиях стабильной экономической ситуации), даёт кредиты компаниям и частным домохозяйствам. Большие возможности на получение кредитов под низкий процент зачастую стимулируют больший объем инвестиций, однако эта схема не идеальна. Большие возможности кредитования могут приводить не столько к инвестированию, ориентированному на успешный долгосрочный рост, сколько к образованию пузырей, которые, в свою очередь, приводят к увеличению объёмов потребления отдельных семей. Вследствие этого долги домохозяйств растут. По мере взрыва образовавшегося пузыря возникает ситуация рецессии. Поскольку неизбежным представляется то, что политики будут отвечать на дефицит спроса, вызванный ростом неравенства, таким образом, что это приведёт к нестабильности и потере значительной части ресурсов, так будет происходить часто.
Как правительственные меры по ослаблению спроса из-за неравенства привели к образованию пузыря и ещё большего неравенства
Федеральная резервная система ответила на рецессию 1991 года низкими процентными ставками и готовностью выдавать кредиты на более выгодных условиях, стараясь при этом создать и сохранить технологический пузырь, который представлял собой феноменальное увеличение цен на рынке технологий, сопровождаемый объёмными вливаниями в этот сектор экономики. Вот что реально лежало в основе того пузыря – технологический переворот, повлёкший за собой революцию в системе коммуникаций и компьютерного обеспечения. Интернет был признан ключевым инновационным компонентом. Однако избыток иррациональных инвестиций превышал все допустимые пределы./p>
Технологический пузырь возник также благодаря несвоевременному регулированию, ошибкам в подсчётах, а также нечестному и некомпетентному банковскому механизму. Банки, как правило, принимали сторону игроков рынка ценных бумаг, именуемых «собаками». «Стимулы» платить руководству компаний оборачивались стимулами представлять искажённую картину собственных подсчётов, чтобы показать, что их прибыли гораздо больше, чем они есть на самом деле. Правительство могло остановить их посредством регулирования деятельности банков, ограничений на поощрительные выплаты, введением более высоких стандартов бухгалтерского учёта и требованием более высокой маржи (то есть того количества денежных средств, которое теряют инвесторы при сделках на рынках ценных бумаг). Однако защитники технологического пузыря – в особенности главы корпораций и банковских структур – не желали вмешательства государства, посему эта ситуация имела место в течение нескольких лет. Они также верили (правильно, как оказалось), что кто-то другой наведёт порядок.
Однако в то время политические деятели были на стороне защитников технологического пузыря. Этот иррациональный инвестиционный спрос в период технологического бума помог компенсировать ослабевший спрос, спровоцированный высоким уровнем неравенства, создав видимость безупречной картины всеобщего процветания во время президентства Билла Клинтона. Доходы от налогов на прирост капитала и другие доходы, вызванные растущим пузырём, также давали внешне здоровую ситуацию налоговой политики. И, в некоторой степени, президентская администрация могла требовать «кредит» для всего того, что происходило; политика Клинтона в отношении рынка финансов и его дерегулирования и урезания налоговых ставок на прирост капитала лишь подлила масла в огонь316.
Когда же технологический пузырь наконец сдулся, спрос компаний (особенно функционирующих в сфере технологий) на капитал стремительно уменьшался. Экономика шла на спад. Для исправления ситуации были необходимы другие меры. Джордж Буш-младший преуспел в том, чтобы богатые члены общества получили значительные налоговые субсидии посредством решений конгресса. Большая часть налоговых урезаний была выгодна именно богатым: например, уменьшение ставки по дивидендам (с 35 до 15 %)317, дальнейшее снижение налоговых ставок на прирост капитала (с 20 до 15 %), а также постоянное снижение ставок налога на недвижимость. Но поскольку, как мы уже видели, богатые сохраняют (в виде сбережений) большую часть своих доходов, наблюдается ситуация, при которой подобные налоговые урезания не создают дополнительных стимулов для экономики. Как мы поймём позже, эти меры имеют обратный эффект.
Корпорации, отдавая себе отчёт в том, что налоговые ставки вряд ли останутся столь низкими, используют каждую возможность для того, чтобы выплатить своим сотрудникам столько, сколько возможно, дабы чувствовать себя в безопасности – ровно до той грани, которая позволит им избежать рисков и сохранить будущую жизнеспособность компании. Однако это означает меньшее количество денежных сбережений, которое может быть направлено на реализацию возможностей сопутствующего инвестирования. Инвестирование без учёта реального положения дел фактически падало318, что противоречило прогнозам некоторых представителей правого крыла319. (Частично причиной тому было то обстоятельство, что многие компании во время технологического пузыря тратились на сверхинвестиции). К тому же снижение налога на наследуемое имущество уменьшает расходы; богатые могли теперь прятать больше денег для своих детей и внуков, и у них сделалось меньше стимулов, чтобы тратиться на благотворительность320.
Поразительно, Федеральный резерв и его глава на тот момент – Алан Гринспен – не учли уроков технологического пузыря. Но отчасти это произошло из-за политики «неравенства», не допускавшей альтернативных стратегий, которые могли бы оживить экономику без повторения новых ситуаций взрыва и бума, – эта политика включала в себя снижение налоговых ставок для бедных и увеличение расходов на нуждающиеся в этом инфраструктурные отрасли. Альтернативы безрассудному курсу, которым пошла страна, были проклятием для тех, кто хотел видеть меньшее участие правительства в экономике, однако этим альтернативам не хватало сил, чтобы повлечь за собой прогрессивное налогообложение или политику перераспределения. Франклин Делано Рузвельт постарался применить эти меры в своей политике Нового курса, однако общественность восприняла эти попытки в штыки. Действительно, низкие ставки процента, слабое регулирование, расшатанный и дисфункциональный финансовый сектор могут спасти экономическую ситуацию, – но лишь на короткий промежуток времени.
Однако Федеральная резервная система нечаянно спровоцировала другой пузырь, который в краткосрочной перспективе имел существенный эффект, однако в долгосрочной – казался ещё более разрушительным, чем предыдущий. Руководители ФРС не рассматривали его как проблему, потому как их идеология, их вера в абсолютную эффективность рыночных механизмов подразумевала полное отсутствие пузырей в экономике. Их просто не могло быть. Пузырь рынка недвижимости был более эффективным за счёт повышения расходов не только нескольких технологических компаний, но и более чем десяти миллионов обычных семей, думавших, что они богаче, чем есть на самом деле. Только в течение одного года порядка триллиона долларов было изъято из жилищных займов и ипотеки, – гораздо больше, чем было потреблено321. Тем не менее мы можем говорить о большей разрушительной силе этого пузыря: он оставил десятки миллионов людей на грани разорения и финансового краха. Прежде чем эта кризисная ситуация будет преодолена, миллионы американцев потеряют свои дома, и ещё большее число людей будет вынуждено буквально сражаться за то, чтобы «остаться на плаву».
Избыточность домохозяйств и превышение количества недвижимого имущества уже задерживают рост экономики на протяжении нескольких лет, и ситуация вряд ли изменится в ближайшее время, одновременно сопровождаясь увеличением безработицы и масштабной растратой ресурсов. Технологически пузырь, по крайней мере, оставил и продуктивные следы – сети волоконной оптики и новые технологии, которые обеспечили источники для экономического развития. Пузырь рынка недвижимости спровоцировал положение дел, при котором дома плохого качества имели неудобное расположение, и при этом не отвечали нуждам большинства населения, доходы которого постоянно снижались. Это стало кульминацией тридцатилетнего периода от одного кризиса до другого – без учёта ошибок и извлечения уроков из текущего положения вещей.
Когда в условиях демократии существует высокий уровень неравенства, политические решения редко могут носить сбалансированный характер, комбинация неустойчивой политической системы и неустойчивой экономики может оказаться смертельной.
Дерегулирование
Существует и ещё один способ, при котором неустойчивая политика, подстрекаемая показателями неравенства, приводит к нестабильности: дерегулирование. Дерегулирование сыграло важнейшую роль в формировании нестабильности, с которой мы, как и большинство стран, столкнулись в последнее время. Предоставление корпорациям, и особенно финансовому сектору, свободы от контроля находилось в рамках краткосрочного интереса богатых: они использовали свой политический вес и своё могущество для формирования своих идей, продвижения дерегулирующих механизмов, – сначала в отрасли авиаперевозок и других транспортных систем, затем в сфере коммуникаций и, что оказалось наиболее опасным, в сфере финансов322.
Регулирование представляет собой правила игры, которые призваны обеспечить более эффективную работу системы – сформировать конкурентную среду, предотвратить проблемные ситуации защитить беззащитных. Мы можем говорить о том, что без принятия каких-либо ограничений провалы рынка, описанные в двух предыдущих главах, когда рынки испытывают большие трудности с обеспечением прироста прибыли, носят угрожающий характер. Например, в финансовом секторе нарастает конфликт интересов и избытков: избытка кредитов, рычагов воздействия, избытков риска и в конечном счёте образованию пузырей. Однако некоторые представители финансового сектора видят сложившуюся картину по-разному: в ситуации отсутствия ограничений видимыми становятся только показатели роста доходов. Они думают не о широких и часто долгосрочных социальных и экономических последствиях, но об узкой, сиюминутной корысти, прибыли, которую они могли бы получить немедленно, сейчас323.
При последствиях Великой депрессии наблюдалась та же картина с избыточностью многих показателей, и Соединённые Штаты предприняли серьёзные меры по финансовому регулированию, которые включали в себя Закон Гласса – Стиголла от 1933 года (этот закон разделял инвестиционные банки, которые имели дело с капиталами и ценными бумагами богатых людей, и коммерческие банки, связанные с денежными и кредитными операциями обычных людей). Эти законы, проводимые довольно успешно, служили на благо государства: в последующие десятилетия экономика страны избегала кризисных ситуаций, которые тревожили другие страны. С отменой таких механизмов регулирования в 1999 году показатели избытков вернулись едва ли не на более существенные позиции: руководители банков в срочном порядке воспользовались преимуществами в технологиях, финансировании и общей экономической ситуации. Инновации предлагали новые способы повышения эффективности рычагов, которые могли бы обойти имеющееся регулирование и которые бы не были вполне осознаваемы регулирующими: новые способы вовлечения в грабительские условия кредитования и новые пути обмана беспечных владельцев кредитных карт.
Потери от недостаточного использования ресурсов в период Великой рецессии и других экономических спадов были огромны. На самом деле расход ресурсов в период кризисов определялся частным сектором: дефицит в триллионы долларов между тем, что было возможно произвести, и тем, что действительно произвели, был выше, чем расходы любого демократического правительства, когда-либо производившиеся. Финансовый сектор объявил о том, что инновации ведут к более производительной экономической ситуации, хотя для подобных заявлений не было ни одной очевидной причины. Однако в сформировавшейся нестабильности экономики и уровне неравенства сомнений не оставалось. Даже если бы решения финансового сектора привели к росту экономики в 15 % за последние три десятилетия – заявление, которое превышало ожидания самых закоренелых защитников этого сектора, – это едва ли покрыло бы потери вследствие уже совершенных ошибок в принятии решений.
Ирония состоит в том, что пока неравенство порождает нестабильность, нестабильность сама по себе порождает и неравенство, – это один из порочных кругов.
Мы уже наблюдали, каким образом неравенство ведёт к нестабильности: в результате проводимой политики дерегулирования и политики, которая, как правило, предпринимается в ответ на ситуацию дефицита совокупного спроса. Разумеется, существует также одно необходимое следствие неравенства: если бы наша демократия функционировала успешнее, то стало бы возможным противостоять политическому спросу на дерегулирование и отвечать на ослабление совокупного спроса, формируя условия для постоянного роста без создания каких бы то ни было пузырей324.
Есть и другие эффекты от описанной выше нестабильности: в частности, она повышает риски. Компании стараются избегать рисков – это означает, что за подверженность рискам они требуют выплат компенсаций, без которых невозможны серьёзные объёмы инвестирования, а следовательно, и повышение показателей роста325.
Ирония состоит в том, что пока неравенство порождает нестабильность, нестабильность сама по себе порождает и неравенство, – это один из порочных кругов, которые мы обозначаем в этой главе. В первой главе мы могли наблюдать, как Великая рецессия стала губительной и для беднейших слоев населения, и для среднего класса, – и это довольно типичное положение дел: обычные работники сталкиваются с высоким уровнем безработицы, низкими ставками оплаты труда, обесцениванием своего недвижимого имущества и потерей своих сбережений и капиталов. В то время как богатые научились справляться с рисками успешнее, они удостоились права получать вознаграждения, которыми общество «благодарит» их за принятие более серьёзных рисков на себя326. Все складывается удачно для них, они становятся победителями вследствие тех решений, которые они защищают и которые делают невозможными высокие прибыли для других.
На волне глобального финансового кризиса 2008 года сейчас набирает обороты консенсус относительно того, что нестабильность и неравенство носят взаимный двунаправленный характер327. Международный валютный фонд (МВФ), то есть – международное агентство, призванное поддерживать и сохранять глобальное экономическое равновесие, которое я строго критикую за уделение слишком малого внимания последствиям их политики относительно беднейшей части населения, запоздало осознало, что невозможно больше игнорировать показатели неравенства. В исследовании 2011 года МВФ пришёл к следующему выводу: «Мы обнаружили, что долгие разговоры относительно роста в значительной степени сопровождаются большей степенью равенства в распределении доходов… В долгосрочных масштабах снижающиеся показатели неравенства и устойчивый рост зачастую становятся двумя сторонами одной монеты»328. В апреле того же года тогдашний его глава, Доминик Стросс-Кан, заявил: «В конечном счёте, занятость и справедливость составляют основу экономической устойчивости и процветания, а также мира и политической стабильности. На этом должна основываться деятельность МВФ, это должно быть ядром всех политических повесток дня»329.
Неравенство как причина снижения эффективности и производительности экономики
Помимо затрат в условиях нестабильности, которые и порождают эту нестабильность, существует целый ряд причин, по которым высокие показатели неравенства, характеризующие сегодня Соединённые Штаты, становятся ключевыми в вопросах о менее эффективной и производительной экономике. Мы, в свою очередь, постараемся обсудить a) снижение общественных инвестиций и поддержки государственного образования, b) объёмные искажения в экономике (особенно в условиях рентоориентирования), законодательстве и механизмах регулирования и c) влияние на работников моральных факторов, сводящихся к проблеме «мы не хуже других» («keeping up with the Joneses»).
Снижение государственного инвестирования
Текущая экономическая ситуация делает акцент на роли частного сектора как двигателя экономического роста. Это нетрудно объяснить: когда мы задумываемся о природе инноваций, мы думаем об Apple, Facebook, Google и других компаниях, которые изменили нашу жизнь. Однако за всем этим стоит государственный сектор: успех этих фирм и вообще жизнеспособность всей экономики зависят в большой степени от хорошо функционирующего государственного сектора. Талантливые и креативные предприниматели есть во всем мире. Разница заключается в том, в состоянии ли они провести свои идеи в жизнь и вывести продукт на рынок – и здесь главную роль играет государство.
С одной стороны, государство устанавливает основные правила игры, оно формирует законодательство. В более широком смысле, оно обеспечивает наличие инфраструктуры на разных уровнях, которая позволяет функционировать обществу и экономике. Если государство не предоставляет транспортных услуг (дорог, портов), образования или других базовых потребностей, если не делегирует свои полномочия другим или не создаёт условий для подобных мероприятий, бизнес вряд ли будет процветать. Экономисты называют такие инвестиции «общественными благами» – технический термин, обозначающий то положение дел, при котором каждый имеет определённые преимущества в, скажем, получении неких базовых знаний.
Современное общество для осуществления таких инвестиций требует коллективных действий и действий, поощряемых государством. Широкий спектр проистекающих из этого социальных преимуществ не может быть обеспечен ни одним частным инвестором, – именно это является причиной того, что передача этих полномочий рыночным схемам не оправдывает ожидаемого объёма инвестиций.
Соединённые Штаты, как и многие другие страны, получили огромные выгоды от финансовой помощи правительства. В предыдущие десятилетия исследования, проводимые нашими государственными университетами и сельскохозяйственными службами, привели к серьёзному повышению производительности сельского хозяйства330. Сегодня исследования, финансируемые правительством, стараются продвигать информационно-технологическую революцию и достижения в сфере биотехнологий.
На протяжении десятилетий США испытывали острую нехватку инвестиций во многие отрасли инфраструктуры, фундаментальные исследования, и образование на разных уровнях. Последующие урезания бюджета в этих сферах не улучшили положение дел. Обе партии получали в наследство от предыдущего управления обязательства по снижению дефицита бюджета и – отказ палаты представителей поднимать налоговые ставки. Между тем урезания следовали даже при очевидности того факта, что увеличение этого финансирования позволило бы экономике вернуть больше средств от частного сектора, что составило бы гораздо большее количество средств, чем те, что тратит правительство331. На самом деле экономический бум 1990-х годов был спровоцирован теми инновациями, которые были введены в предыдущие десятилетия и, наконец, нашли свою нишу в экономике страны. Однако благо, которое может получить частный сектор – для следующей волны трансформационных инвестиций, – иссякает. Прикладные инновации находятся в зависимости от фундаментальных исследований, которых у нас попросту недостаточно332.
Наш провал в том, что касается формирования этих критических государственных инвестиций, не должен быть неожиданностью: это – конечный результат одностороннего распределения богатств в обществе. В этой терминологии, чем более разобщённым становится общество, тем неохотнее средства тратятся на общее благо. Богатым нет необходимости полагаться на государство в вопросах обустройства парков, образования, медицинских услуг или системы страхования – они могут решать эти вопросы самостоятельно и за свой счёт, а значит, дистанция между ними и обычными людьми увеличивается.
Богатые проявляют беспокойство относительно жёстких действий правительства, которое, в свою очередь, может использовать свои полномочия для регулирования общественного дисбаланса путём отъёма денег у богатых и инвестирования их в общественный сектор для осуществления общего блага и помощи тем, кто в этом действительно нуждается. Пока богатейшие граждане как бы жалуются на то правительство, которое сейчас есть в США; на самом деле многим из них оно нравится: слишком неповоротливое для перераспределения средств, слишком разрозненное, чтобы делать что-либо, кроме понижения налоговых ставок.
Жизнь по способностям: конец эры возможностей
Недостаточное инвестирования в общественные блага, включая государственную систему образования, привело к снижению экономической мобильности, о которой мы уже упоминали в первой главе. Это, в свою очередь, имеет серьёзные последствия для экономики страны, её роста и производительности. Как бы мы ни уменьшали равенство в возможностях, мы не используем один крайне ценный фактор (а именно – человеческий фактор) настолько продуктивно, насколько это возможно.