Город холодных руин Ньютон Марк
В общем, все как всегда, обычный безобидный треп. Все знали, что Римбл слишком боится подхватить сифилис, чтобы и в самом деле переспать с кем-нибудь; они были знакомы так давно, что его самые изобретательные и неожиданные нападки ее не раздражали, скорее наоборот. Да и его самого она любила.
В бистро уже подавали утренний кофе и жареные лепешки с копченой рыбой. Двери здесь никогда не закрывались для посетителей. Недалеко от входа сидели две парочки, молодые люди и их девушки с любопытством и надеждой разглядывали представителей богемы, собиравшихся здесь, видно желая к ним присоединиться.
Вдруг Беами подумала, что зря пришла сюда. Ей так хотелось излить кому-нибудь душу, поговорить с кем угодно, но обнаружившаяся в бистро небольшая толпа отбила у нее желание откровенничать. Из знакомых тут был один Римбл, однако внезапно откуда-то со стороны черного хода появилась Зизи – как всегда, в шубе и сапогах на высоком каблуке. Ей было без малого пятьдесят, но второй такой же гламурной дамы, как Зизи, Беами ни разу не встречала. Она сделала себе имя на сцене и до сих пор носила сценический псевдоним. Ее окружали в основном люди театра и танцоры, да она и сама придумала в свое время два-три танца, разошедшихся по всем островам Бореальского архипелага. Позже она бросила сцену ради любви к мужу, богатому банкиру из Виллджамура, а тот, не успев жениться на ней, уже закрутил на стороне роман с молоденькой. Зизи, брошенная, с разбитым сердцем, никогда больше не танцевала. Беами считала себя не менее сильной женщиной, чем Зизи, и ее тем более волновало то, что такая целеустремленная и независимая особа могла бросить карьеру ради любви. Она была не из тех, кто сексуальностью завоевывает себе место в мужском мире; напротив, Беами стремилась заработать себе положение, и потому история Зизи всегда казалась ей особенно грустной.
Зизи, хорошо зная настроения своей темноволосой подруги, с одного взгляда поняла, что что-то случилась, и предложила сесть и поговорить. Римбл опять погрузился в сон, а Беами отрывистым шепотом сообщила, что Люпус вернулся.
На лице Зизи отразилось изумление, потом она шутливо сказала:
– Дорогая, ты слишком хороша, чтобы всегда принадлежать одному мужчине.
– Я не такая, – оборвала ее Беами.
– Тише, детка.
– Извини. Я просто не из тех женщин. Да, у нас с Малумом есть кое-какие проблемы…
– Проблемы? Да ты его терпеть не можешь.
– Это неправда.
– И мы все его терпеть не можем. Он такой жуткий, зловещий какой-то.
– Он не такой. Ты ведь не знаешь его так, как я. – Друзья уже не раз пытались уговорить ее бросить мужа, а Римбл однажды вечером даже предложил пойти к ней домой и заколоть его, а потом обессмертить это деяние в стихах.
Зизи продолжала, теперь уже всерьез:
– Слушай, я знаю, свои проблемы есть у всех, но тебе надо решать: либо ты остаешься с Малумом, либо уходишь от него… сейчас.
Беами колебалась.
– Такие ситуации становятся серьезными и даже опасными, когда… – Лицо Зизи смягчилось, взгляд ее пронзительно-зеленых глаз словно обратился внутрь. – Слушай, а почему ты здесь? Вряд ли ты пришла сюда только для того, чтобы спросить у меня совета, особенно если ты уже назначила ему встречу.
– Духи, – немного подумав, ответила Беами. – Я хочу найти один аромат, который использовала раньше. Люпус обожал его на мне. Это звучит странно, я знаю.
Зизи схватила ее за руку:
– Значит, ты уже решилась. Я всегда говорю: не позволяй мужчине становиться тебе поперек дороги – и сейчас это повторю. Не знаю, кто такой Люпус, но не бросай ради него все, что у тебя есть. Не позволяй страсти разрушить твою жизнь.
– Он не из тех, кто разрушает чужие жизни. Такой мужчина у меня уже есть.
– Ну, вот тебе и ответ.
– Люпус… он другой.
Взгляд Зизи вернулся в реальность.
– Расскажи мне о нем.
Беами задумалась, вспоминая о прошлом.
– Было время, когда он вытирал столы и подавал выпивку в одном из самых модных баров Виллирена, хотя это ни о чем не говорит. Того бара больше нет, его давно закрыли. Все, что от него осталось, – это мои воспоминания, образы юности, когда жизнь была приятнее и проще.
– Ну, ты еще не настолько стара, чтобы говорить такие вещи. Вот подожди, доживешь до моих лет. Тогда все будет так просто, ты и представить себе не можешь. Значит, ты бывала в том баре?
– Да, заходила иногда с девчонками, честолюбивая молодая культистка, любительница дешевого вина.
– Некоторые вещи с годами не меняются, – улыбнулась Зизи.
– Ты права. Подозреваю, что у него возникли ко мне какие-то чувства, так он смотрел на меня иначе, чем на других, а когда наши взгляды встречались, он никогда не отводил глаза первым. А я сидела и болтала с разными мужчинами, которые подходили познакомиться, и периодически посматривала на Люпуса. Любовь питается ревностью – так он сам сказал мне однажды. А еще он сказал, что, работая в трактире, часто видел это. Короче, как-то раз он помог мне подняться с пола, принес большую кружку воды и подождал, пока я протрезвею. У него были такие милые глаза – как у волчонка.
– Дорогая, как это романтично! Ты облевалась, а он помог тебе умыться.
– Зизи, заткнись! Все было совсем не так – нам было весело. А еще мы много развлекались друг с другом, и это тоже было приятно. До Оледенения можно было уходить в степь или в лес на многие мили от города. Мы ставили где-нибудь палатку и проводили долгие летние вечера в объятиях друг друга. Иногда мы уходили подальше от моря, туда, где озера, удили рыбу, жарили ее на костре. Я ставила силки на зайцев, а иногда пользовалась его луком и стрелами, чтобы завалить оленя. Мне нравится наш остров, наш Й’ирен. Здесь можно чувствовать себя так, словно ты один на свете. Иногда мы любили друг друга по четыре раза в день.
– Хватит. А то я буду завидовать. Надо выпить, и мне плевать, что еще рано. – Зизи встала, подозвала молодого официанта и приказала ему принести виски к ее кофе. Усевшись снова, она сделала Беами знак продолжать. – Первый раз за год слышу историю о чем-то похожем на любовь.
– Короче, я была старше на два года. Он был податлив, наверное поэтому нам было так хорошо вдвоем. Мне иногда надо было кем-то верховодить, а он терпеть не мог принимать никаких решений. А еще мне часто хотелось поделиться с кем-то своими неприятностями, а он любил слушать.
– И чем все кончилось? – спросила Зизи. – Все у вас было славно, но из-за чего-то вы все же расстались?
– Армия, – объяснила Беами. – Он хотел поступить в Ночную Гвардию, а я хотела остаться тут и продолжать работу. В империи редкая женщина представляет собой что-то сама по себе, а мне тогда казалось, что реликвии способны дать мне такую возможность. Я не хотела жертвовать своими занятиями ради кого бы то ни было. Мы начали ссориться, стали вытворять такие вещи, ну, знаешь, бесили друг друга, делали так, чтобы каждый хотел другого больше. Он обещал, что будет часто писать, и сначала я действительно получала длиннющие письма, по нескольку страниц каждое, потом они стали все короче и короче и наконец превратились в записочки. Вскоре и они перестали приходить.
– Ну вот, – объявил внезапно проснувшийся Римбл, на которого к тому же напала болтливость, – теперь ты разбиваешь мне сердце. Я написал бы об этом стихи, да ведь ты подотрешь ими задницу. – И он принялся теребить золотые кисточки, свисавшие с края его маски.
– Твои стихи даже на такое простое дело не годятся, ты, кретин поганый, – объявила Зизи, а Беами расхохоталась.
Как будто используешь реликвию, чтобы проложить путь назад, в свое прошлое.
Вот она, редчайшая возможность, шанс, который дается немногим. Беами не помнила, когда она в последний раз переживала подобное: страх выжигал ей внутренности, ее беспокоило, хорошо ли она выглядит, свежее ли у нее дыхание, не слишком ли резкие, в конце концов, подобрала она духи. Ее волновало, как он относится к ней теперь, спустя годы: по-прежнему или иначе? Глядя в зеркало, превратившееся для нее в орудие самоанализа, она отмечала изменения, привнесенные возрастом. И все же она была еще молода. Ведь не века прошли с их последней встречи.
Надев свой самый лучший наряд – темно-красное платье с черной шалью, образ, который в Виллирене не выходил из моды уже пару лет, – она ждала. Ждала его.
Беами оглядела свою комнату. В ней было полно дорогих вещей: резное красное дерево с другого острова, тончайшей выделки ковры и занавеси, украшенные орнаментами племен, о которых здесь никто не слышал, безделушки, неведомо как называвшиеся и для чего предназначенные, хрустальный консольный столик. Роскошь служила здесь демонстрацией богатства ее мужа, но ее заботило не это. Более глубокое чувство ослабило ее связь с вещами.
О чем я думала, приглашая его сюда?
Отопительная система снова зашлась в сиплом кашле, где-то попало в трубу огненное зерно. На улице мело, снег привлек ее внимание, и она подошла к окну взглянуть на внешний мир. Люди еще не попрятались по своим домам, напротив, укутанные в меха, они сновали взад и вперед по улицам, занимаясь своими делами: кто-то продавал биолюмы, торговцы спешили на ирен, телеги и фиакры стучали колесами по мостовым.
А вдруг Малум раньше времени вернется домой?…
Сейчас Малума не было, но ведь это, в конце концов, дом их семьи и его собственность. Хотя, с другой стороны, чего она так боится? Можно подумать, она уже с головой запуталась в сетях любовного романа, а не готовится исследовать свои былые эмоции, к которым она не возвращалась много лет, которые пыталась забыть. И все же, что ни говори, отдаться этому давно не испытываемому волнению было приятно. Снова начать чувствовать с такой силой – просто начать чувствовать. Это было похоже на игру, и ей показалось, что она вот-вот лопнет от нетерпения.
А может, это просто похоть? Она понадеялась, что нет.
Стук в дверь.
Она застыла на месте, но скоро поняла, что отвечать придется самой. Спустившись вниз и часто дыша, она открыла дверь одному из наемников Малума.
– Прошу прощения, мадам, – пророкотал плечистый громила в толстом плаще и с голой, как колено, головой. – Тут к вам военный. Говорит, ночной гвардеец.
– Да, все верно… Я его жду. Это касается разработки новых методов защиты. – Она совсем забыла про этих типов. А что, если они донесут обо всем Малуму? Нельзя, чтобы он ее в чем-нибудь заподозрил, а значит, надо вести себя спокойно.
– Хорошо. – Охранник сделал жест куда-то в сторону.
Один миг, и Люпус уже стоял перед ней, озадаченно глядя на громилу, которого он только что обошел. На нем была форма ночного гвардейца, вся черная, не считая едва заметных узоров декоративных швов и золотой имперской звезды на груди. Только теперь Беами поняла, как он возмужал.
Она впустила его в дом и заперла за ним дверь.
– Давайте пройдем в кабинет и продолжим обсуждение там. – Она сказала это громко, чтобы громила за дверью слышал, и Люпус, судя по его лицу, понял зачем.
– Ведите. – Люпус эксцентрично взмахнул рукой, подыгрывая ей.
Сердце Беами билось так, что едва не выскочило из груди, пока они шли по коридору и входили в подвальную комнату, где она занималась исследованиями культистских технологий.
Там она зажгла три фонаря – на ощупь, наизусть зная расположение всех вещей, – но все же едва не опрокинула один из них, так она волновалась. Любому чужаку эта комната должна была показаться огромной свалкой, скоплением любопытных, но непонятных для непосвященного деталей. Однако она годами изучала и описывала эти предметы, систематизировала их, проводила с ними опыты, сначала одни, потом другие, непрерывно гадая, суждено ли ей раскрыть загадку какого-нибудь инструмента древних и не закончится ли это ее смертью.
Она отодвинула в сторону реликвию бротна – большой разлапистый конус с завивающимися проволочными усиками на вершине.
– Что это? – спросил он.
– Проект, который я делаю для каменщиков и архитекторов, – объяснила она, дивясь тому, зачем они тратят время на разговоры о ее работе. А сама уже рассказывала ему, что нашла способ обращать камень в пыль мгновенно и что ее идея заинтересовала городских чиновников и бизнесменов. В то же время она чувствовала, как у нее пересыхает во рту и нервы берут свое.
А еще она разглядывала его: он стал более мускулистым, чем ей помнилось.
Люпус с любопытством поворачивал голову то в одну сторону, то в другую: вот, на стене, диаграммы, наброски, россыпь таинственных знаков, едва понятных ей самой. Да, и его профиль тоже стал другим: более четким, определенным.
Наконец он повернулся к ней:
– Прямо головоломка какая-то, а не комната.
Не дав себе даже возможности ответить, она набросилась на него, прижала к стене и стала целовать, но почти сразу отпрянула, напуганная стремительностью своих действий.
– Зачем ты это сделала? – спросил он, улыбаясь.
– Не знаю. – И она забегала по комнате, запустив пальцы в волосы, чувствуя, как учащается пульс. – Я не знаю.
– Мне этого не хватало, – сказал он. – А еще я скучал по твоему запаху, все эти годы.
У Люпуса были большие, полные участия глаза Он всегда умел растопить ее сердце одним лишь взглядом. Вот и теперь он взял ее ладони в свои.
– Я никогда – ни на один день – не переставал думать о тебе.
Возможно, все дело было в Оледенении или в надвигающейся войне, но ей вдруг так захотелось жить, прожить этот миг сполна, и она уже ничего не могла с собой поделать. Его прикосновение пробудило в ней воспоминания о прошлом: она вспомнила старание, с которым он предупреждал каждое ее желание, как он целовал ее туда, куда она особенно любила, как его руки исследовали ее тело для ее удовольствия не меньше, чем для его собственного, даря радость им обоим.
Похоже было, что они могли продолжать с того, на чем прервались несколько лет тому назад, и потому она нисколько не возражала, когда он раздвинул на ней слои одежды, сбросил на пол ее плащ; напротив, она вся отдалась ощущениям. Пала жертвой своих страстей. Его ладони скользнули вдоль ее боков, и она уцепилась за его запястья – сначала для того, чтобы сбросить их с себя, но тут же поняла, что вместо этого удерживает их на месте.
– Пойдем куда-нибудь, – предложила она.
– Зачем? – спросил Люпус.
– Боюсь, как бы кое-кто не вернулся. – Все сейчас висело на волоске: ее жизнь, ее дом, ее брак – весь ее мир.
Под ее столом хранилась реликвия хеймр. Она установила ее на треногу по колено высотой, треногу поставила на пол, лишь ей одной известным способом подкрутила ручки настройки, все время прислушиваясь, и наконец повернула крошечный шарик на его верхушке.
– Подойди сюда, – скомандовала она Люпусу.
Схватила его за руку, снова коснулась шарика и ощутила, как ее кожа… растя-а-а-ну-у-у-ла-а-ась, затем покалывание прекратилось…
…полог пурпурного сияния застлал ей глаза… и они ступили на луг.
Когда она обернулась, Люпус стоял, прикрыв глаза рукой от яркого солнца. Его волосы золотились на свету, вся сцена, казалось, была заключена в каком-то нескончаемом полдне. Воздух вокруг дрожал от зноя.
– Что за чертовщина?… – Лишившись дара речи, он топтался на месте, поворачиваясь кругом, разглядывая окрестности вблизи и на горизонте, в точности как это делала она сама, когда попала сюда впервые. – Где, черт возьми?…
Они стояли на дне неглубокой долины, где широкий луг полого спускался к реке, с левой стороны высилась небольшая роща; над их головами вскрикивал ястреб. Трава пестрела яркими орхидеями, насекомые, жужжа, перелетали с цветка на цветок. Осока и папоротник росли вблизи деревьев – дубов и ясеней – в отбрасываемой ими густой тени. Пряные запахи шли от реки, поднимались от растений; трава, цветы, кроны деревьев – все подставляло себя ласковому ветерку, совсем не так, как где-нибудь на Й’ирене. А еще было очень жарко; никогда в Виллирене она не ощущала такой жары, как здесь, под этим ярко-синим небом, в котором царило желтое солнце.
Она мечтала об этом – привести его сюда, в ее тайное место, никогда до конца не веря, что это случится.
– Как ты это делаешь? – спросил Люпус, глядя на треногу так, словно она могла что-то ответить. Он снова описал полный круг, разглядывая пейзаж, впитывая взглядом плавные очертания холмов. – Где… где мы?
Она объяснила ему, что они вышли из своего обычного времени, а может быть, покинули даже и сам Бореальский архипелаг. Много раз она приходила сюда одна, проводила здесь несколько часов, исследуя, сравнивая, зарисовывая, пыталась начертить карту этого места, но еще никогда не встречала ни человека, ни румеля. Неподалеку обитала небольшая колония гаруд – на южном берегу реки, в паре часов ходьбы от этого места, но они не желали общаться.
Никто больше не знал о существовании этого затерянного мира, никто, даже Малум. Это была ее тайная территория.
Ее способность прокладывать дорогу сквозь пространство, похоже, потрясла Люпуса. Сама она не считала ее признаком какого-то особого мастерства, скорее уж результатом многих часов упорной работы. Все, что для этого требовалось, – умело манипулировать реликтовыми технологиями, которые эоны тому назад создали древние расы. Никакой ее заслуги тут нет, как и вообще во всем, что связано с реликвиями; высокомерие, вызванное умением обращаться с ними, гордость от обладания знаниями, недоступными другим людям, – вот что она больше всего ненавидела в своих коллегах-культистах. Они просто взяли и присвоили реликвии себе, вот и все, и тысячи лет продолжают делать вид, что так должно быть.
– Так вот где ты так загорела, – заметил Люпус. – А я-то все думал, отчего это ты такая смуглая да здоровая.
Беами засмеялась и снова обвила его руками, зная, что теперь их точно никто не потревожит. Вместе они опустились на колени во влажную траву, их губы слились в страстном поцелуе; солнце припекало ей спину, и все ее печали словно испарились под его целительными лучами. Чистой воды эскапизм, фантазия, бегство от чувства вины.
Избежав на краткий миг холодной реальности, ожидающей ее в Виллирене, она не желала думать ни о будущем, ни о прошлом. Ей хотелось лишь одного – ощутить на своих губах вкус его кожи, и она раздела его, а он раздел ее. Когда рядом с ними уже громоздилась гора одежды, он увидел дикарское серебряное ожерелье – он сам надел его ей на шею много лет назад, и она с ним не рассталась. Он поцеловал сначала его, потом ее ключицу, спустился губами ниже. Он касался ее нагого тела с уверенностью волка, обегающего свои охотничьи угодья. Она не противилась, когда он положил ее на спину, и сама раздвинула ноги, и вот в непривычном жаре этого чужого тайного мира они отправились в увлекательное путешествие, заново открывая тела друг друга.
Потом она продолжила знакомить его со своим тайным миром, полностью отдавая себе отчет в символичности этого поступка. Это было непросто – нелегко оказалось снова впустить его в свою жизнь.
Любила ли она еще Малума? Непростой вопрос. Привязанность к нему у нее еще сохранилась, но вот быть с ним рядом ей уже не нравилось, как не нравились его приступы ярости, превращавшие его едва ли не в монстра. Когда он в последний раз интересовался ее успехами? Наверное, когда они говорили о големах, но стоило ей признаться, что она в этом не специалист, как он тут же потерял интерес. Время, проведенное сейчас с Люпусом, восполняло месяцы, нет, годы имитаций бесед с Малумом. Как они с Малумом стали чужими друг другу? В какой момент он перестал удовлетворять ее эмоциональные потребности?
Беами и Люпус говорили о пробеле, возникшем в их общении, о былых годах и общих знакомых, о пришествии Оледенения, медленно, но верно захватывавшего острова Бореальского архипелага, меняя их жизни и жизни всех вокруг. У нее было такое чувство, что именно лед и снег придавали особую остроту всему, что должно было случиться. Возможно, поэтому она и открылась Люпусу снова.
Ею владел какой-то неопределенный страх перед Малумом, она боялась, что, узнав о происходящем, он причинит ей боль, но пока они с Люпусом находились здесь, в этом ином мире, им ничто не грозило, а еще она знала, что они вернутся на архипелаг в тот же самый миг, когда исчезли с него.
Здешний пейзаж казался ей особенно красивым именно теперь, когда они любовались им вдвоем. Яркий солнечный свет, по-разному отражаясь от разных поверхностей – травы, воды, крон деревьев, – придавал им новое качество, и все вокруг казалось божественно прекрасным. Мимо ходили, летали и ползали неведомые существа, чьи тела не походили ни на что виденное ими раньше: топали четвероногие чудища с ромбовидными панцирями на спинах, прерывисто жужжа, пролетали розовые насекомые величиной с кулак.
Время от времени над ними проносился гаруда, так низко, что поток воздуха, создаваемый его крыльями, пригибал осоку вокруг. Беами и раньше пробовала вступать с ними в контакт, кричала, делала знаки, но они то ли не понимали джамурского языка жестов, то ли просто игнорировали ее, бесстрастно поднимаясь в небо.
Вокруг были видны следы какой-то незнакомой ей цивилизации. Тесно стояли развалины причудливых домов, смесь разных форм и материалов. Памятники, изуродованные временем; плющ и лишайник давно уже облюбовали их для себя, стерев и изгладив с камней всякий след прошлого. Они с Люпусом постояли на цветной плитке, которая выступала кое-где из травы, и сквозь неведомо как устоявшую арку окна полюбовались видом.
Оба притихли, придавленные охватившим их ощущением глубокой древности.
Беами рассказала любовнику о названиях, которые она дала некоторым здешним уголкам и созданиям, – незамысловатых, придуманных лишь для того, чтобы хоть как-то приблизить к себе этот тайный мир, который она посещала уже больше года. Люпус захотел назвать что-нибудь своим именем и приставал к ней до тех пор, пока она не уступила и не переименовала в его честь одну невзрачную рыбку.
Периоды молчания их не тяготили: исполненный нежности жест, ищущий взгляд – все это о многом говорило им обоим. Они сидели в тени ивы, чьи длинные плакучие ветви колыхались на ветру. Беами все же не очень хорошо справлялась с непривычным теплом.
Рассказывая друг другу о проведенных в разлуке годах, они незаметно подошли к настоящему. Стоило Люпусу вспомнить о предстоящей войне и о грозящей городу опасности, как настроение у обоих испортилось. Он заговорил о своем долге солдата Ночной Гвардии, о связанных с его службой понятиях чести, гордости и преданности, даже описал ей ритуал усиления тела, через который прошел еще совсем молодым новобранцем. Когда она стала расспрашивать его о жидкостях, которые вливали в его жилы культисты, он ничего не смог ей ответить, сказал лишь, что тогда было очень больно, зато потом любые раны стали заживать на нем с неимоверной быстротой. Лежа головой на ее плече, он рассказывал ей об их последнем походе на Тинеаг’л, о том, что они увидели на острове, описал, как мог, странную расу пришельцев, с которыми им довелось воевать.
– А тебе не страшно, что ты можешь умереть? – спросила она с тревогой.
Он ответил ей кривой ухмылкой, которая могла означать все, что угодно.
– Я ночной гвардеец. У меня усиленное тело. Я один из лучших в отряде. Конечно, я могу умереть – умереть может всякий, – но мои шансы на выживание куда выше, чем у обычных солдат. Но если я все же умру, то встречу смерть, выполняя свой долг, защищая других, ибо это моя сущность, меня так учили. Я давно свыкся с мыслью о том, что смерть – часть моей профессии.
Она молчала, и тогда он добавил:
– Я не жду, что ты меня поймешь, но тебе придется принять меня таким.
Она все сильнее боялась, что армия снова заберет его у нее. Их разговор тек часами, но мог бы продолжаться и днями, они не заметили бы разницы. Но наконец оба ощутили, что пора назад. Чувство вины настигло их.
Достав хеймр, Беами приложила к реликвии ладони и закрыла глаза, вслушиваясь в изменения токов под поверхностью металла. Очутившись опять в ее кабинете, они оба с такой остротой почувствовали окружавший их холод, что даже открыли рты и сделали глубокий вдох, словно вынырнув из-под воды.
– В тот же самый миг, когда исчезли, – заверила она его, заметив, как он озирается. – Тебе, наверное, лучше уйти. Я не хочу, чтобы он узнал.
– Конечно, – отвечал он и склонился к ее губам для поцелуя. Страсть уступила место нежности, которую она наверняка с тоской будет вспоминать потом.
Она проводила его до двери, сунув ему в руки какие-то документы для отвода глаз. Из окна второго этажа она смотрела вслед Люпусу, когда тот, не оглядываясь, решительно шагал сквозь снег, возвращаясь в город.
После его ухода в доме настала плотная тишина.
Глава девятая
В новом городе надо было найти новое место, где можно было выпить. Раньше, в Виллджамуре, он любил зайти в бистро, сесть со своим блокнотом где-нибудь в углу за столик и, прихлебывая ароматный чай, наблюдать за тем, как движется мир вокруг. Проходя по здешним иренам, он уже отметил, что еды на них продается на удивление много, а он-то думал, что Оледенение приведет к нехватке свежего мяса. По крайней мере, у них дома сельское хозяйство рухнуло уже давно, и только те производители, кто побогаче, могли себе позволить – не без помощи культистов, конечно, – поставлять на рынок свежатину. А в этом городе до сих пор не перевелись повара, которые, причудливо соединяя древние рецепты аборигенов с современными кулинарными приемами, могли в считаные минуты соорудить обед в лучших виллджамурских традициях.
Поставив перед собой задачу устроить на новом месте новую жизнь, Джерид вдруг задумался над тем, что вот уже сто восемьдесят лет он служит в инквизиции и за все эти годы у него не было и двух одинаковых дней. Интересно, дальше тоже так будет?
Самые необычные бистро встречались в Старом квартале, особенно те, с барочными завитушками, прятавшиеся в самой тени Крыл. В одно из них он зашел – там оказалось тепло, но не жарко, красные и белые плитки в шахматном порядке покрывали пол, за столиками сидели клиенты, довольно состоятельные с виду. Курильницы с ароматическими травами стояли на прилавке, за которым бездельничали две светловолосые девицы: одна просто стояла, сложив руки на груди, другая неспешно вытирала тарелку. Помещение было большим, естественного света в нем не хватало, и в полированных поверхностях столов дрожали отраженные огоньки свечей. Посетителей было немного, всего человек десять – больше в разгар утра по всему миру ни в одном бистро и не увидишь. Все они тут же уставились на Джерида, мужчины без масок – те вообще смотрели холодно и враждебно. О подобных проявлениях неприязни по отношению к его расе он уже слышал от одного румеля в инквизиции.
– Доброе утро. – Джерид повесил свой плащ на спинку стула за угловым столиком, потом снял шляпу.
Да, не очень-то они тут приветливы, но, как знать, может, для северного города такое поведение вообще норма.
– Доброе утро, – заговорил с ним наконец один из них, седобородый мужчина с маленькими глазками. – А ты, как я погляжу, румель?
– Точно, – буркнул в ответ Джерид и обратился к официантке: – Черный чай с булочкой, пожалуйста.
– Румели сюда обычно не заходят, – прохладно заметил седая борода.
– Вот как? – Джерид, покряхтывая, опустился на стул. «Старость не радость».
Седая борода встал, а его спутница, женщина в синей маске и плаще в тон, отвела взгляд, возможно смущаясь.
– Ты, друг, кажется, не понял.
Джерид ответил ему взглядом в упор, внезапно как-то особенно отчетливо ощутив, что кожа у него темная и шероховатая, глаза навыкате и блестят, а сзади хвост. Да, давненько ему не приходилось сталкиваться с этой гадостью.
– Прошу прощения, я не представился. – Расстегнув верхние пуговицы своего одеяния, он показал инквизиторский медальон – угловатое изображение алхимического тигля. – Следователь Румекс Джерид, приятно познакомиться. Я в этом городе недавно, так что не успел разобраться, какие места здесь кишат ублюдками, а какие нет. Все еще выясняю.
– А… – замешкался седая борода, отчаянно мечтая дать задний ход. – Ну… я вижу…
– Все, что ты видишь, – это румель, да? Понимаю. Что ж, придется тебе потерпеть полчасика, пока я съем вкусную булочку, а не то я зашвырну твою задницу в тюрягу на сегодняшнюю ночь, где сокамерники тебя побьют, а может, и что похуже. Ну ладно, хватит, чтобы произвести впечатление на твою куколку, друг?
Тут как раз явилась официантка с заказом Джерида. Судя по ее нахальной улыбке, представление ей понравилось. Он подмигнул девице.
Седая борода вернулся за свой стол, где сразу затеял отрывистую перепалку со своей спутницей. Румели составляли на архипелаге этническое меньшинство, и Джериду, конечно, приходилось сталкиваться с расизмом и раньше, но Виллджамур уже давно просветили на этот счет, и он как-то не ожидал встретить в другом большом городе что-то подобное. В столице последний трактир «только для людей» закрыли еще до его рождения. Да, видно, здесь, на севере, все и впрямь иначе.
Откусив от булочки – прекрасного произведения кондитерского искусства с сочащейся медом сердцевинкой – и отхлебнув чаю, он нашел, что атмосфера в заведении значительно потеплела.
Ранний подъем каждое утро и рабочий день, начинавшийся в восемь утра, помогли ему быстро войти в колею; затем чашка хорошего чаю и разговор с теми из новых коллег по инквизиции, кто еще не утратил энтузиазма, – так он входил в дела. На новом месте его начинали уважать, и он знал это. Нетрудно было догадаться, в чем причина такого отношения: он был единственным, кого на самом деле интересовали преступления и их раскрытие, – факт, удивлявший его самого.
Он попросил, чтобы ему дали какие-нибудь нераскрытые дела, и скоро на его столе появилась целая стопка папок.
Он пролистал все бумаги в поисках какой-нибудь зацепки по делу Хауста. Все было как всегда в любом большом городе: кражи, изнасилования, разбойные нападения, убийства. Вот только люди стали исчезать чаще, но никто не удосужился заняться этим фактом. Любопытным показалось ему и увеличение количества порноголемов – женщин-кукол изготавливали и распространяли через бандитские сети культисты, к вящей радости изголодавшегося по сексу мужского населения Виллирена и для облегчения участи проституток, которым теперь не надо было часами стоять на холоде, дожидаясь клиентов и рискуя заработать пневмонию. Джерид нисколько не удивился, когда кто-то намекнул ему, что эта торговля процветает с благословения самого бейлифа, а потому инквизицию просили воздержаться от вмешательства, просто ему стало тошно.
А вот и вчерашние убийства: четыре отчета о мертвых телах с колотыми ранами на шеях, высушенных, как фиги, хотя эти не пропадали надолго – их нашли позади трактиров, где они пили накануне, и никого не удивляло то, что они плохо кончили. Да и вообще, в инквизиции существовал специальный отдел, занимавшийся именно такими делами, так что позже их у Джерида забрали.
Час спустя, завершив знакомство с делами, Джерид оказался за одним столом с тремя своими начальниками – сивыми румелями намного старше его самого, пьяными с самого утра.
Он изложил им суть нового дела, чтобы получить у них разрешение на его расследование; они не возражали. Никого в инквизиции, похоже, не интересовало, чем именно он там занят, и это одновременно раздражало и радовало Джерида. Зато никто не мешает, не наваливает на него административные дела, не связывает его по рукам и ногам путами бумажной работы.
Джерид приступил к опросу всех, кто заявлял о случаях пропажи людей. За дело он взялся основательно, обходя улицу за улицей в сопровождении Нандзи, которая помогала ему так же старательно, как и раньше.
Джериду она нравилась. Ее присутствие привносило в их партнерство столь необходимую ему стабильность, ее отличал гибкий, неординарный ум. А еще она регулярно приносила ему чай. Следила за тем, чтобы возле камина в его кабинете не кончался запас топлива. Она навела порядок в его заметках, принесла карту – без всякой просьбы с его стороны. Но она не только помогала Джериду – она успевала еще заниматься нуждами и проблемами женщин и ребятишек, которые постоянно толпились у здания инквизиции, и то и дело рассказывала ему жуткие истории о том, с чем они туда приходили. Да, хорошие помощники на дороге не валяются.
Исходив пешком едва ли не весь город, они выяснили, что у пропавших людей было мало общего. Джериду пришлось опросить немало горюющих семей, и в каждом случае он старательно искал малейшие детали сходства истории данного пропавшего со случаем Хауста. Это повышало его шансы разузнать хоть что-то о судьбе исчезнувшего солдата.
Иные дома, казалось, свидетельствовали о крайней бедности своих обитателей: наспех возведенные конструкции без всяких признаков заботы о красоте. Людей запихивали в кубики комнат, к которым примыкали точно такие же комнаты по бокам, снизу и сверху – особенно сверху, такие дома росли все больше ввысь, считалось, что за ними будущее архитектуры и гигиеничного жилья. За ними – прогресс, утверждал Лутто и прикарманивал ренту, а тем временем улица, застроенная такими домами, теряла свое лицо.
Так они и шли: семья за семьей, дверь за дверью, история за историей.
Джерид знал, сам не понимая почему, что многих пропавших уже не найти. Он видел ветхие дома, из которых они исчезли, и думал, что, где бы они ни оказались, там им вряд ли может быть хуже, чем здесь.
Джерид изучал жизнь тех, кем никогда не интересовались власть имущие. Люди, потерпевшие катастрофу: женщины, едва удерживавшиеся от слез, мужчины на грани отчаяния, молодые девушки с детишками на руках – хорошо, если не своими собственными, – старики, страдающие заболеваниями, которые он не знал, как описать. Всеми забытые, они гнили в своих домах, прекрасно осознавая, что не нужны этому городу. Джерид понимал, что он – первый следователь, который расспрашивает этих людей об их исчезнувших родственниках. Матерей, оставшихся без старших сыновей и дочерей, от чьих заработков они зависели. Мужей, потерявших жен, с которыми они прожили тридцать лет. Детей, лишившихся родителей.
Вы ведь найдете их, правда? Вы нам поможете?
Многие говорили, что не могут найти работу, а без нее как выжить на улице в Оледенение? Другие жаловались, что бейлиф нарочно обескровил профсоюзы, ввозя такую дешевую рабочую силу с островов, что им теперь платят сущие гроши. Кто-то рассказывал о выпущенных Лутто листках, в которых разъяснялось, что выплата социальных пособий прекращается, поскольку эти деньги пойдут на оборону города от врагов с севера. На самом деле это его очередная уловка, вариация на ту же тему, как несколько лет назад, когда речь шла об угрозе дикарей-террористов с Варлтунга. Лутто создавал атмосферу напряженности, чтобы простолюдины знали свое место.
Если эти люди и знали о неизбежности войны, то никак этого не показывали.
Разве можно уничтожить народ, который уже сломлен?
Однако они с Нандзи обнаружили и кое-что интересное: пропадали в основном люди престижных профессий – торговцы, трактирщики, кузнецы. Джерид даже расстроился из-за того, что в инквизиции просмотрели такое важное обстоятельство.
В штаб-квартиру инквизиции они возвращались под падающим снегом, создававшим таинственную атмосферу.
– Не слишком красивая картинка получается, правда? – Джерид так задумался, что даже забыл на время о присутствии Нандзи. А ведь ей, наверное, трудно пришлось сегодня.
– Я и понятия не имела о том, что в городе все так плохо, – призналась она. – Не похоже, чтобы мы чем-то могли им помочь, или нет?
– Хороший следователь, – отвечал Джерид, – всегда видит возможность выбора, даже когда другим кажется, что выбора у него нет. Он инстинктивно знает, как поступить правильно. Его выбор состоит в том, чтобы что-то делать.
– Похоже, что, кроме вас, хороших следователей больше не осталось, – заметила Нандзи.
– Вот и у меня такое чувство, как будто я один удерживаю целый форт.
Еще один долгий день подходил к концу, ноги болели, слова застревали в пересохшем горле. Когда Нандзи ушла отдыхать, он сел за стол в своем кабинете – чашка чаю с одной стороны, печенье с другой – и принялся обозревать свои сегодняшние находки.
Начинали вырисовываться кое-какие закономерности.
Во-первых, исчезновения чаще всего происходили между Старым кварталом и морем либо в Дипинге, вокруг цитадели и казарм.
Джерид долго обдумывал это обстоятельство, точно настраиваясь мыслями на его важность.
Что особенного в людях, которые там живут? Надлежало подумать еще и о том, что именно с ними происходило: убивал ли их какой-то ловкий маньяк, или они просто уходили из своих семей накануне неминуемой войны?
Далеко на севере красное солнце садилось рано, и Джерид решил подумать об этом когда-нибудь попозже, когда нечего будет делать в темноте.
Снова шепот, кто-то шепчет в темноте какое-то имя, чужое имя. Снова ночь, Джерид лежит в постели. Его красные штаны в золотых звездочках висят на спинке стула и точно насмехаются над ним. Перед сном он читал историческую книгу, найденную им на полке, – именно в такой сухо изложенной информации он нуждался, чтобы очистить мозг на ночь.
Мариса развлекала себя тем, что шарила по библиотекам. В городе не было единого книжного депозитария, небольшие хранилища были разбросаны по разным районам, притягивая к себе местную богему, занимая порой не более одной комнаты или чердака. Нынешняя сфера ее интересов касалась древней архитектуры. Бореальский архипелаг был полон остатками зданий неизвестного предназначения, сооружениями, стертыми временем настолько, что от их былого облика не осталось почти ничего, кроме намеков на какую-то эстетику, однако в Виллирене старина встречалась крайне редко. Она надеялась, что ей удастся устроиться куда-нибудь преподавать историю, но здесь мало кого интересовали подобные вещи.
А сегодня вечером она вернулась со своего первого занятия по какой-то таинственной самообороне. Яркие рекламные листки то и дело возникали на разных углах города, заманивая обещаниями безопасности посреди бандитского беспредела. Сам он не успевал за ними: техники то и дело менялись, сегодня восхваляли какой-то удар ножом, завтра – хук в челюсть.
Новейшее достижение в технике борьбы! Система-убийца! Женщины, защитите себя от бандитской угрозы!
Вскоре она вышла из комнаты, чтобы приготовить им чай, и тут он впервые услышал голос: то ли настоящий, то ли это просто шептал ветер – он не знал.
Во второй раз это был точно голос, и он произнес какое-то имя.
Когда он открыл окно и выглянул на улицу, там было пусто. Никто не шел по узкому, неосвещенному тротуару. Неужели за ним следят?
Глава десятая
Малум с удовольствием играл в карты с Джей-Си и торговцем по имени Голль, человеком холерического темперамента, из чьих карманов сота и лордилы текли рекой, заливая стол, на котором шла игра. Малум не нуждался в деньгах, просто ему нравилось выигрывать, правда, иногда его раздражало, что эти типы боятся его и потому не могут сосредоточиться. Голль подрабатывал в минеральной франшизе «Черноглазый пес» и, как поговаривали, приторговывал рабами, но Малум никогда не видел ни малейших доказательств последнего.
Рядом с ним стоял стакан с кровью, из которого он время от времени отхлебывал, наслаждаясь металлическим вкусом. Здесь, среди своих, не было необходимости скрывать, кто он такой. В углу комнаты, лицом к двери, сидел Мунди, семилетний мальчишка, оставшийся круглым сиротой, когда все его племя перебили имперские солдаты. Обычно он разгуливал с демонстративно независимым видом, небрежно помахивая ножом, больше похожим на мачете.
Мунди отошел в сторону, когда в комнату вошли двое рекрутов банды из самых молодых и устремились к слабо освещенному бару; Малум наблюдал за ними из-под маски. Оба были светловолосы: крепыш Джодил и худышка Дин. Четырнадцати и пятнадцати лет соответственно, они щеголяли в кожаных плащах, едва прикрывающих зад, и тех самых джемперах из падесуа – богатого и тяжелого шелка – с капюшонами, которые купил им на инициацию Малум. К сожалению, они так и не расстались с грубыми самодельными клыками, которые носили в отличие от взрослых, по-настоящему посвященных членов банды, но Малум не возражал – не хотел отбивать у них энтузиазм.
В данный момент оба, похоже, нервничали – переступали с ноги на ногу, сунув руки глубоко в карманы плащей. Эти парнишки ему нравились. Их отличало глубокое чувство преданности, проистекавшее из того, что оба потеряли своих отцов-моряков, а другой родни у них не было. Оба оказались в свободном плавании, а Малум приветил их, обогрел, накормил. Немало новичков именно так и попадали в его банду.
Малум бросил карты, а Джей-Си встал и пошел побранить малолеток за то, что те испортили игру.
Малум положил руку ему на плечо:
– Брось, все нормально. – Он сделал Джей-Си знак вернуться на свое место. Потом обратился к малолеткам: – В чем дело, парни?
Джодил, тот, что покрепче, заговорил, от волнения едва справляясь с дыханием:
– Мы потеряли Диба. Мы были внизу, у кладбища. Сторожили там, чтобы посмотреть, не принесут ли кого из придурков из «Крика» после вчерашней потасовки. Потом Диб решил докопаться до тех двоих чудны`х стариков. И… И…
– Не так быстро. – Малум подошел к ним и отечески приобнял каждого за плечи. – Сядьте и расскажите все как было.
Спокойный голос, близкий телесный контакт: как раз то, чего двоим юным уличным бойцам не хватало в данную минуту. Малум зыркнул на торговца, и тот, ни слова не говоря, сгреб свои монеты и смотался из бара. Юные члены банды «Кровь» заняли места за столом.
– Итак, – Малум подался вперед, положив руки на стол и глядя в глаза парнишкам, – что там стряслось с Дибом?
– Помер, – буркнул Дин.
– Ага, наверное, – поддакнул Джодил.
Малум задумался над их жестами.
– Похоже, вы сомневаетесь.
– Те старики, – продолжал Джодил, – они что-то делали с могилами. Одну даже разрыли.
– С могилами бандитов? – переспросил Джей-Си.
– На кладбище других нет, – фыркнул Малум. Всех, кто нарушал закон, хоронили в земле, а не сжигали, чтобы их души и после смерти оставались в городе: посмертное заключение.
– Какая разница, – продолжал Джодил. – Диб пошел посмотреть, что там творится, и стал их обзывать.
– Зачем?
– Ну, ты же знаешь, какой он. Придурок. Вечно ему надо выделываться.
– Те люди, что они там делали? Вы разглядели?
– Один был лысый, – сказал Дин, – на другого мы не посмотрели. На обоих было много одежды, в несколько слоев, и все темное.
– А что они сделали с Дибом?
– Схватили его за шею – вот так – и швырнули в могилу.
Малум жестом велел им продолжать.
– Там что-то вспыхнуло. Тут мы сообразили, что они культисты. А потом Диба подняли из могилы те штуки, которые уже были там.
– Трупы, что ли?
Читать бесплатно другие книги:
