Аристотель для всех. Сложные философские идеи простыми словами Адлер Мортимер
Утверждение, что правительство само по себе является необходимым и хорошим, не делает все формы правительства хорошими. Для Аристотеля грань, отделяющая хорошие правительства от плохих, определяется ответами на следующие вопросы.
Первый: действительно ли правительство служит благу людей, которые находятся под его управлением, или оно служит корыстным интересам тех, кто обладает в нем властью? Правительство, ориентированное на личные интересы правителей, – тираническое. Только правительство, способствующие достижению счастья подданных, является хорошим.
Второй: опирается ли правительство исключительно на власть или еще и на законы, принятые с согласия и при участии подданных? Правительство, основанное только на власти – не важно, находится ли она в руках одного человека или многих, – является деспотичным, даже если оно доброжелательно и рационально, а не тиранично. Чтобы быть хорошим, правительство должно обладать полномочиями, известными и одобряемыми подданными страны, а не полномочия, базирующиеся только на силе, внушающие ужас жителям и полученные правителями только из-за страха людей.
Хорошее в соответствии с этими принципами правительство Аристотель называл конституционным, или политически ответственным. Он предполагал, что это единственная надлежащая форма правительства.
Это подводит нас к третьему вопросу: справедлива ли конституция – основной закон, на котором основывается политически ответственное правительство? И являются ли справедливыми учрежденные этим правительством законы?
Любое не тираническое правительство в какой-то степени является хорошим. Среди нетиранических правительств конституционное лучше деспотического. А среди конституционных правительств лучшим является то, которое обладает справедливой конституцией и справедливыми законами.
Восхваляя конституционное правительство, Аристотель говорил о нем как о форме правительства свободных и равных людей, при которой граждане правят и в свою очередь позволяют править собой.
Те, кем правит деспот, являются подчиненными, а не гражданами, имеющими голоса в их собственном правительстве. Те, кем правит тиран, не лучше, чем рабы. В обоих случаях их расценивают как второсортных, а не как равных людей. Только граждане, подчиняющиеся правлению других граждан, которых они выбрали, чтобы занимать государственные должности на определенное время, подчиняются правлению как равные и свободные люди.
В этой части своих размышлений Аристотель допустил серьезную ошибку. Живя в то время и в том обществе, где люди рождались уже рабами и где женщин считали неполноценными, он ошибочно полагал, что многие имеют неполноценную природу. Аристотель не понимал, что люди казались неполноценными из-за соответствующего к ним отношения, а не от природы.
Сделав эту ошибку, Аристотель разделил всех на две группы. С одной стороны он поставил тех, кем можно было править как гражданами, то есть как свободными и равными личностями с правом голоса в собственном правительстве. С другой стороны находятся те, для кого подходит только деспотическая форма правления, – это подчиненные, или рабы, то есть люди без права голоса в собственном правительстве, несвободные и неравные.
Сегодня такую ошибку бы никому не простили. Исправляя ее, мы приходим к выводу, что ко всем людям правительство должно относиться как к гражданам. Единственным исключением, касающимся всех людей, являются младенцы и люди с психическими отклонениями.
Таким образом, конституционное правительство справедливо, только если конституция предоставляет всем людям равный статус граждан, независимо от пола, расы, вероисповедания, цвета кожи или благосостояния. При этом она также дает им свободу подчиняться указам правительства, на которую они имеют право как граждане, а не рабы.
Один человек не лучше или хуже другого, даже если он выше или, наоборот, ниже в различных отношениях в результате разницы в природной одаренности или приобретенных навыках. Эти неравенства, безусловно, должны анализироваться при выборе людей на государственные посты, но ими следует полностью пренебрегать при рассмотрении квалификации для гражданства.
Все люди равны от рождения и, следовательно, равны в правах, вытекающих из потребностей, присущих нашей общей природе. Конституция несправедлива, если она не предусматривает равное отношение к равным, если не признаёт равное право каждого на свободу подчиняться руководству правительства так, как это должны делать граждане.
Сейчас мы добрались до ответа на вопрос о том, что именно мы имеем право ожидать от государства и правительства. У нас есть право, чтобы выбранное нами правительство руководило нами как равными гражданам. Мы также обладаем правом голоса в этом правительстве.
Это все? Даже при том, что Аристотель допустил ошибку, полагая, что не все люди равны, он считал, что можно ожидать большего от государства. Лучшее государство, по его мнению, делает все, чтобы способствовать стремлению граждан к счастью.
А что может для этого сделать государство? Оно способно помочь людям получить и иметь все действительные нужные блага, на которые они имеют право. Чтобы понять это, вспомните одну из идей, высказанных в предыдущей главе.
Из всех действительных благ, по-настоящему необходимых нам, чтобы жить хорошо, получение и владение некоторыми из них в большей или меньшей степени зависят от нас. Моральные добродетели и знания по большей части находятся во власти нашего собственного выбора. Другие блага, такие как богатство и здоровье, зависят в значительной степени от нашей удачи.
Основная помощь государства своим стремящимся к счастью гражданам заключаются в том, чтобы бороться с лишениями, от которых страдают люди в результате несчастий и неудач, а не из-за их собственных недостаточных усилий. Правительство должно сделать для них все, что они не могут сделать самостоятельно. Лучшее государство и лучшее правительство прилагают все силы для этого.
Однако ни одно даже самое хорошее правительство не способно сделать своих граждан морально добродетельными. Приобретут ли они моральные добродетели или нет, практически полностью зависит от их собственного выбора. Лучшее государство, таким образом, может только создать для своих граждан внешние условия, поощряющие их попытки жить хорошо. Но это не гарантирует, что данные условия приведут людей к успеху. Их успех или неудача, в конечном счете, зависит от применения этих условий.
Часть IV
Человек-мыслитель
Глава 16
Что приходит на ум и что из него выходит
В предыдущих главах мы имели дело с мышлением и со знанием, но не с умом, который думает и знает.
Во второй части мы рассмотрели продуктивное мышление, принимающее участие в создании вещей. Мы также проанализировали навыки и умения – виды знаний, необходимые для создания.
В третьей части мы исследовали практическое мышление и практические знания – размышления о средствах и целях человеческой деятельности и понимание того, к чему нам хорошо, а к чему плохо стремиться, что правильно и что неправильно делать в течение жизни.
Теперь мы уделим особое внимание теоретическому мышлению, мышлению ради знания, а не только ради действия. Мы сосредоточимся на самом знании: на знании природы вещей и того, что мы должны или что не должны делать. Мы впервые зададимся вопросом, какой информацией мы располагаем об уме, который думает и знает.
Язык играет большую роль в человеческом мышлении и знании. Слова, используемые нами, согласно Аристотелю, выражают мысли, о которых мы думаем. Повествовательные предложения, или наши заявления, выражают мнения, которые мы принимаем или отклоняем и которые бывают как истинными, так и ложными.
Когда наше утверждение оказывается верным, оно выражает знания. Если оно неверно, значит, мы ошиблись.
Мы не можем заблуждаться насчет каких-то вещей и в то же время иметь о них знания. Знания, в отличие от мнений, не бывают ложными, так же как невозможен квадратный круг.
Откуда же нам на ум приходят мысли? Аристотелю казалось очевидным, что мы не рождаемся с мыслями в голове и они так или иначе являются продуктом нашего опыта. Вот почему его представление о человеческом мышлении и знаниях в первую очередь обращается к опыту – результату работы наших органов чувств.
Чувства – это окна или дверные проемы ума.
Все, что приходит на ум из внешнего мира, проникает туда через органы чувств.
Это могут быть слова и предложения, которые произнес другой человек. Мы многое узнаём именно таким образом, особенно с начала школьного образования. Но обучение не начинается со школы. И не все знания, которые мы получаем даже после ее окончания, включают утверждения, сделанные другими. Рассматривая человеческую расу в целом и младенцев в каждом поколении, мы видим, что обучение начинается с чувственного опыта, еще до того, как учащиеся способны использовать слова, чтобы выразить усвоенное.
Во времена Аристотеля существовало общее представление о наличии у нас пяти чувств: зрения, слуха, осязания, обоняния и вкуса. Аристотель называл их внешними, потому что каждое из них включает в себя орган чувств, находящийся на поверхности нашего тела и подвергающийся воздействию окружающего мира: зрение – следствие воздействия факторов внешней среды на наши глаза, слух – на наши уши, осязание – на нашу кожу, обоняние – на наш нос, вкус – на наш язык и рот.
Современные научные исследования обнаружили, что у нас имеется больше пяти органов чувств. Например, механизмы, благодаря которым мы распознаём голод и жажду или с помощью которых ощущаем движение наших конечностей и положение тела. Но точное количество чувств и органов чувств не влияет на предположение Аристотеля о значимости чувственного опыта для нашего мышления и знания.
Каждое из чувств вызывает ощущения только тогда, когда соответствующий орган испытывает физическое воздействие каких-то факторов внешнего мира. Органы чувств – это пассивные приемники, которые активируются извне. Каждый из них является специализированным приемником. Мы не можем ощутить вкус или запах глазами, слышать или видеть ртом или носом. Мы знаем о цветах благодаря глазам, воспринимаем звуки ушами, а запахи носом и так далее.
Сигналы некоторых факторов окружающей среды мы получаем несколькими способами. Мы способны и увидеть, и пощупать размер и форму тела или и увидеть, и услышать перемещение тел в пространстве и даже определить, быстрое оно или медленное.
Эти виды ощущений являются сырьем, формирующим наш чувственный опыт. Хотя они поступают извне по отдельности через разные каналы, они не остаются разделенными или изолированными друг от друга в нашем чувственном опыте. Через наши чувства мы воспринимаем мир тел различных форм и размеров, находящихся в движении или покое и связанных друг с другом в пространстве неоднородными способами. Наш опыт этого мира также включает широкий набор качеств: цветов, звуков, свойств поверхностей тел и так далее.
Согласно Аристотелю, наш чувственный опыт – это продукт восприятия с нашей стороны. Мы получаем ощущения пассивно, но они всего лишь сырой материал, который мы каким-то образом собираем вместе и создаем бесшовное полотно нашего чувственного опыта. Объединяя эти материалы в одно целое, мы действуем больше активно, чем пассивно.
Ощущения – это информация извне. Но наш чувственный опыт, возникающий как реакция на нее, включает память и воображение. Он состоит из многих элементов, поступающих к нам при помощи различных органов чувств и собирающихся нами в единое целое – воспринимаемый нами мир.
Если мы опишем самый обычный чувственный опыт словами, то сразу увидим, что в него входит намного больше, чем сырые материалы ощущений. Например, вы воспринимаете, как большая черная собака, лая, преследует по улице рыжего полосатого, как тигр, кота, перебегающего дорогу перед голубой машиной, которая визжит из-за внезапного торможения. В этом описании только несколько слов называют качества, воспринимаемые глазами или ушами, – цвета, звуки и размер. Собака и кот, автомобиль и улица, визг, бег и неожиданная остановка – все эти воспринимаемые объекты включают больше, чем ощущения, полученные извне.
Когда вы воспринимаете объект, который называете кошкой или собакой, или когда воспринимаете действия, обозначая их бегом или погоней, в работу включаются ваши память и воображение. Особенно если собаку вы видите впервые, а кота уже встречали раньше. Кроме того, активируется и ваше понимание. У вас есть некоторое представление о виде животного: что отличает кошку от собаки. И понимание того, как выглядят тигры: ваше восприятие указало, что у кота были полоски, как у тигра. Вы понимаете разницу между ходьбой и бегом, между быстрыми и медленными движениями. Если бы вы не понимали всего этого, у вас бы не появилось описанного чувственного опыта.
Согласно Аристотелю, эти различные понимания – результат деятельности нашего ума, а не деятельности органов чувств.
Ум формирует представление о котах и собаках, о беге и погоне на основе информации, полученной нашими органами чувств из внешнего мира. Но сами понимания не приходят извне, а являются продуктом умственной деятельности в попытках осмыслить воспринимаемый органами чувств мир.
Так же как мы можем ощутить вещи, потому что их возможно ощутить, так же мы можем понять вещи, потому что они понятны. Если бы лающая собака и визжащий автомобиль были невидимы и неслышимы, мы бы не увидели и не услышали их. Если бы не существовало возможности понимать, что кот и собака относятся к разным видам животных, мы бы не определили, что они неодинаковые создания. С точки зрения Аристотеля, мы воспринимаем природу кошек или собак с помощью наших идей, или пониманий того, что такое кот, что такое собака, так же как мы воспринимаем черный цвет собаки или голубой цвет автомобиля с помощью зрительных ощущений, полученных нашими глазами.
Когда плотник собирается делать стул, он должен иметь в голове представление нем и о стульях в целом. Работая с этими идеями и кусками дерева, как с сырьем, плотник придает им очертания и складывает вместе, чтобы они приняли форму стула. Его идея стала формой материала, с которым он работает.
Живая материя с определенной формой – это кошка. Живая материя с другой формой – собака. Когда дети учатся различать кошек и собак и узнавать каждого из них, их восприятие кошек и собак включает некоторое понимание особого характера каждого из двух видов животных. Оно заключается в представлении о том, чем является кошка, а чем – собака.
По Аристотелю, представление о коте дает человеку представление о форме, присущей всем котам и определяющей каждого кота как животное данного вида. Это дало Аристотелю возможность сказать, что так же, как рука есть инструмент инструментов (инструмент, с помощью которого мы используем другие инструменты), так и ум является формой формы. Ум – это место, где формы, которыми обладают вещи, становятся нашим представлением о них.
Ум создает идеи, принимающие формы вещей, и отделяет их от материи вещей. Производство идей – это полная противоположность производству вещей. В последнем случае мы превращаем идеи, пришедшие нам на ум, в вещи, трансформируя материю в соответствии с ними. В первом, наоборот, наши умы берут форму вещей и превращают ее в идеи, с помощью которых мы понимаем природу вещей.
Получение или производство идей легко сравнить со съеданием продуктов. Когда мы едим яблоко, мы отправляем в свой организм как его форму, так и материю. Форма без материи не накормит нас. Материя без формы не будет яблоком. Но когда мы получаем представление о яблоке, мы отнимаем его форму от его материи. Работа нашего ума превращает форму яблока в представление о фрукте, которым является яблоко.
Это представления, или понимания, воспринимаемых нами объектов, существующих в нашем чувственном опыте, которые мы можем вспомнить или представить даже в их отсутствие. Например, мы способны помечтать о коте или собаке, никогда не встреченных нами или имеющих странный окрас.
Но на основе чувственного опыта ум также производит идеи, не ограничивающиеся понятиями об объектах, которые мы можем воспринимать, помнить и представлять. Мы осознаём многие объекты мысли, которые нельзя увидеть: хорошее и плохое, правильное и неправильное, свобода и справедливость. Мы не способны были бы обсуждать их в предыдущих главах без понимания, то есть без выработанного представления о них.
Мышление начинается с формирования идеи на базе информации, полученной нашими чувствами. Ощущение – это входная информация, получаемая умом из внешнего мира. Представление – это продукт, произведенный умом на выходе из того, что он получает.
Мышление делает шаг вперед. Оно работает с идеями, которые само и производит. Оно соединяет их вместе, разъединяет или противопоставляет друг другу.
С помощью этих действий мышления ум производит знания: не только о воспринимаемых, понимаемых и представляемых нами объектах, но также и о тех, что не восходят к нашему чувственному опыту. Арифметика, алгебра и геометрия – хорошие примеры таких знаний.
Ощущения не являются ни истинными, ни ложными.
Вы просто имеете их, как в случае восприятия черного цвета собаки или синего цвета автомобиля. Даже когда чувства обманывают вас, как это часто случается, ощущения сами по себе не являются ни истинными, ни ложными. Собака, например, может находиться в тени. А на ярком свету она окажется серой, а не черной. Ваше восприятие цвета как черного, когда собака в тени, не ложное; но если на основе только этой информации вы думаете, что собака в действительности черная, то можете ошибаться. Ошибка заключается в вашем мышлении, а не в вашем ощущении.
Каждое нарицательное существительное и почти каждое прилагательное и глагол в нашем языке называют объект мысли, о котором мы способны подумать, потому что имеем сформированное представление о нем. Не все эти объекты мы можем воспринимать, помнить или представлять. Мы воспринимаем собаку и кошку и думаем о них, даже когда их нет рядом. Но мы думаем и об очень мелких частицах материи, находящихся внутри атома, хотя наши чувства не в состоянии воспринять их даже с помощью самого мощного микроскопа.
Как и ощущения, идеи не являются ни истинными, ни ложными. Если бы мы с вами вели беседу и я бы сказал только одно слово – «собака» или «кот», – вы бы не смогли ответить мне «да» или «нет». Допустим, что мы с вами имеем одинаковое понимание этих слов. Они значат для меня то же, что и для вас, выражая одинаковые идеи. Когда я сказал «собака», вы и я подумали об одном и том же объекте. Это же верно для случая, когда я произнес слово «кот».
Теперь предположим, что, когда я сказал «кот», я кивнул или указал на животное в комнате, которое в тот же момент начало лаять. Вы бы сразу сказали: «Нет, это не кот, это собака». Произнесенное мною слово «кот» в сопровождении указания на конкретное воспринимаемое нами животное легко выразить предложением: «Животное, находящееся там, – кот». А ваше «нет» – фразой: «Если вы думаете, что животное является котом, вы ошибаетесь. Только что сделанное вами утверждение ложное».
Просто думая о котах или собаках, мы не можем заблуждаться больше, чем когда считаем собаку, стоящую в тени, черной, а не серой. Только сделав некое предположение, например «Та собака [есть] черная», – мы становимся перед вопросом, является ли то, что мы сказали или подумали, истиной или ложью. Когда в наше мышление вступают «есть» и «не есть», мы переходим от уровня простого обладания идеями до уровня их объединения и разделения. Затем следует уровень, где формируются мнения, которые бывают как истинными, так и ложными.
Существуют и другие слова, такие как «и», «если» и «то», «поскольку» или «поэтому», «или… или» или «ни… ни», которые входят в наши размышления на еще более высоком уровне мышления. На нем одно утверждение приводит нас к подтверждению другого или отклонению его как ложного.
Среди трех уровней мышления Аристотель разделяет способы, с помощью которых ум производит знания. Из чувственного опыта ум образует идеи. Идеи, в свою очередь, – это сырье для формирования суждений, в которых ум что-то утверждает или отрицает.
Так же как одиночные идеи выражаются в речи отдельными словами или фразами, так и суждения выражаются повествовательными предложениями, в которых возникают слова «есть» и «не есть».
Третий уровень Аристотель называет рассуждениями, или выводами. На него ум переходит только тогда, когда одно утверждение становится основой для подтверждения или отрицания другого. Здесь мышление предполагает объяснение причин, касающихся предмета наших мыслей. На этом уровне то, что мы думаем, может быть не только истинным или ложным, но и логичным или нелогичным.
Аристотель был великим логиком, основав науку логики. Он написал первую книгу на эту тему, книгу, ставшую основным учебником в течение многих веков и по-прежнему оказывающую значительное влияние. В следующей главе мы рассмотрим некоторые из его основных правил логического мышления.
Хотя логическое мышление лучше нелогичного, оно не всегда приводит к истинным выводам. Аристотель отмечал, что ум способен придерживаться истинного мнения, не придя к нему путем логических размышлений, а логическое мышление иногда приводит к ложным выводам. Поэтому после анализа факторов, придающих или не придающих мышлению логику, мы рассмотрим, что делает мышление истинным или ложным.
Глава 17
Немного о логике
Как имя Ньютона ассоциируется с законом тяготения, так имя Аристотеля ассоциируется с законом противоречия. Как имя Эйнштейна связано с теорией относительности, так и имя Аристотеля связано с теорией силлогизма. В основе закона противоречия лежат два выражения: «есть» и «не есть». В теории силлогизма центральное место занимают две пары слов – предположения Аристотеля о правильном и неправильном рассуждении – «если» и «то» и «поскольку» и «тогда».
Как правило мышления, закон противоречия говорит нам прежде всего, чего не делать. Это закон против противоречия, который велит нам избегать противоречия как в нашей речи, так и в наших мыслях. Он утверждает, что мы не должны одновременно отвечать на вопрос и «да», и «нет».
Иными словами, мы не должны принимать и отрицать одно и то же предположение. Если я думаю, что Платон был учителем Аристотеля, мне не следует думать, что Платон не был учителем Аристотеля. Я не могу словами или мыслями отрицать то, что я подтвердил.
Вы спросите, почему это правило настолько здравое и основополагающее. Ответ Аристотеля в том, что закон противоречия – это не только правило мышления, но и также утверждение о самом мире и о действительности, о которой мы пытаемся думать.
Закон противоречия, как заявление о реальности, говорит о том, что сразу же видно, исходя из здравого смысла. Какая угодно вещь не может существовать и не существовать в одно и то же время. Она либо существует, либо нет, третьего не дано. Вещь не может иметь какое-то свойство и не иметь это свойство в то же время. Яблоко, которое я держу в руке и на которое смотрю, не может быть в это мгновение красным и не красным.
Это настолько очевидно, что Аристотель назвал закон противоречия бесспорным. Его бесспорность для Аристотеля заключалась в его неоспоримости. Невозможно думать, что яблоко является и красным, и не красным в одно и то же время, так же как невозможно думать, что часть больше целого, к которому она принадлежит. Невозможно думать, что теннисный мяч, который вы перебросили через забор, должен найтись в траве за забором, и в то же время думать, что его невозможно там найти, потому что он больше не существует.
Закон противоречия как утверждение о самой реальности лежит в основе закона противоречия как правила мышления. Закон противоречия как утверждение о реальности описывает реальную действительность Закон противоречия как правило мышления предписывает то, как мы должны думать о вещах, если хотим, чтобы наши мысли о них соответствовали реальной действительности.
Если два утверждения противоречат друг другу, оба не могут быть истиной и оба не могут быть ложью. Одно должно быть истинным, а другое – ложным.
Платон либо был, либо не был учителем Аристотеля. Все лебеди белые или же только некоторые. Утверждение первое: «Все лебеди белые». Если добавить к нему второе: «Некоторые лебеди не белые» – возникнет противоречие. Но если я добавлю, что нет белых лебедей, это не будет противоречием. Люди, не знакомые с аристотелевским разграничением противоречивых и противоположных утверждений, скорее всего, удивятся.
Оба утверждения – «Все лебеди белые» и «Нет белых лебедей» – могут быть ложными или истинными. Некоторые лебеди бывают белыми, а некоторые – черными, и в таком случае неверно говорить, что все лебеди белые или что белых лебедей нет.
Аристотель называет пару утверждений противоположными, а не противоречивыми, если оба утверждения не могут быть истинными, но оба могут быть ложными.
Существует ли пара утверждений, в которой оба утверждения будут истинными и не будут ложными? Да, согласно Аристотелю, утверждение, что некоторые лебеди белые, и утверждение, что некоторые лебеди не белые, истинно, а не ложно. Лебеди должны быть либо белыми, либо не белыми, и поэтому, если только некоторые из них белые, некоторые должны быть не белыми.
Аристотель называет пару утверждений, не способных быть ложными, субконтрарной.
Предположим, однако, что я сказал, что некоторые лебеди белые и некоторые лебеди черные. Будет ли эта пара утверждений субконтрарной? Нет, потому что некоторые лебеди могут быть серыми или зелеными, желтыми или голубыми. Черные и белые – не единственные варианты. Это не правда, что любой видимый объект должен быть белым или черным.
В таком случае эти утверждения не будут противоположностью тому, что все лебеди белые или что все лебеди черные, поскольку ни одно из них не может быть истинным и оба могут быть ложными. Чтобы сформулировать утверждение, противоположное тому, что все лебеди белые, надо сказать, что лебеди не белые, а не все лебеди черные.
В отличие от «черного» и «белого» некоторые пары противоположных терминов исчерпывают возможные альтернативы. Например, все числа – либо четные, либо нечетные. Третьего варианта нет. Если использовать термины, являющиеся исключающими вариантами, можно констатировать противоречие без слов «есть» и «не есть». Утверждение, что любое данное целое число нечетное, противоречит тому, что это число четное, потому что если оно является нечетным, оно не является четным, и если оно четное, оно не нечетное, то есть относится либо к одному, либо к другому типу.
Сложно преувеличить значимость правил Аристотеля, касающихся несовместимых друг с другом суждений в соответствии с одним из этих трех способов: противоречивости, противоположности или субконтрарности друг другу. Важно то, что соблюдение данных правил не только помогает нам избежать противоречивых заявлений, но и способствует обнаружению несоответствия во фразах других и оспаривании их утверждений.
Когда человек, с которым мы разговариваем, противоречит сам себе, мы имеем полное право остановить его и сказать: «Ты не можешь делать оба этих заявления. Они оба не являются одновременно истинными. Какое из двух ты действительно имел в виду? Какое из них, по твоему мнению, претендует на правду?»
Особенно важно отметить, что общим заявлениям, то есть содержащим слово «все», можно противоречить всего лишь одним отрицательным примером. Чтобы возразить обобщению, что все лебеди белые, надо указать лишь на одного не белого. Этот единственный отрицательный экземпляр опровергнет обобщение.
Таким образом испытываются научные обобщения. Утверждение, что они соответствуют истине, поддерживается только до тех пор, пока не найдется один отрицательный пример. Поскольку поиск опровергающих примеров – процесс бесконечный, научное обобщение никогда не считается окончательным и полностью проверенным.
Люди склонны обобщать, особенно в своих размышлениях о других, отличающихся от них по полу, расе или религиозной принадлежности. Если это мужчины, они позволят себе сказать – надеюсь, бездумно, – что все женщины такие-то и такие-то. Если это белые люди, то они способны сказать, что все чернокожие – такие и такие. Если они протестанты, они назовут всех католиков такими-то или такими-то. Но в каждом из этих случаев одного отрицательного примера достаточно, чтобы нивелировать обобщение; и чем противоречивее будет приведенное утверждение, тем проще показать, насколько неоправданным было первоначальное обобщение.
Использование противоречащих терминов, таких как «черный» и «белый» или «четный» и «нечетный», приводит в действие еще один набор слов, которые контролируют наше мышление по определенным правилам – «или… или» или «оба не». Например, когда мы бросаем монетку, чтобы принять какое-то решение, мы знаем, что она упадет или орлом, или решкой вверх, но не обеими сторонами сразу. Это является сильной дизъюнкцией (разобщением). Однако есть и слабая дизъюнкция, согласно которой что-то может быть или этим, или тем и, возможно, обоими, хотя и не в том же отношении или не в то же время. Говоря о помидорах, что они или красные, или зеленые, у нас есть возможность сказать, что один и тот же помидор может быть как красным, так и зеленым, но в разное время.
Дизъюнкции, особенно сильные, позволяют сделать простые, прямые выводы. Если мы знаем, что целое число не нечетное, мы сразу же сделаем вывод, что оно четное. Аналогичным образом, если целое число не является простым[9], мы сразу же сделаем вывод, что оно должно быть кратно другим числам, а не только себе самому и единице. Когда мы видим, что брошенная монетка приземляется орлом вверх, мы точно знаем, что сделавший ставку на решку проиграл. Нет необходимости переворачивать монетку, чтобы убедиться в этом.
Подобные выводы Аристотель называл непосредственными выводами, потому что они непосредственно приводят из истинности или ложности одного утверждения к истинности или ложности другого. Здесь не нужны дополнительные рассуждения. Если человек знает, что то, что все лебеди белые, – это истина, он сразу же знает, что некоторые лебеди – белые и что по крайней мере некоторые белые объекты – это лебеди.
Пример непосредственного вывода: некоторые лебеди белые, потому что все лебеди белые.
Человек может ошибаться в этом простом процессе умозаключений, и это происходит достаточно часто. Например, из того, что все лебеди белые, будет правильно сделать вывод, что некоторые белые объекты – лебеди, но совершенно неправильно, что все белые объекты – лебеди.
Такой неправильный вывод Аристотель называет запрещенной конверсией. Класс белых объектов больше, чем класс лебедей. Лебеди – только некоторые из белых объектов в мире. Полагая, что если все лебеди белые, будет ошибкой утверждать, что все белые объекты – лебеди, потому что это уравнивает два неравных между собой класса.
В непосредственных выводах и в более сложных рассуждениях мы используем две пары слов. Это слова «если» и «то», «поскольку» и «тогда». Чтобы выразить логическую правильность непосредственного вывода, мы говорим: «Если все лебеди белые, то из этого должно следовать, что некоторые лебеди белые». Чтобы выразить неправильность запрещенной конверсии, мы утверждаем: «Если все лебеди белые, то из этого не следует, что все белые объекты – лебеди».
Утверждения «если… то» этих двух видов являются утверждениями логически правильных и логически неправильных выводов. Здесь важно отметить, что истинность утверждений «если… то» о логически правильных и логически неправильных выводах ни в коей мере не зависит от истинности утверждений, соединенных «если» и «то».
Утверждение, что все лебеди белые, на самом деле может быть ложным, но и все же будет логически правильным сделать вывод, что некоторые лебеди белые, если – но только если – все они такие. Даже если утверждение, что все белые объекты – лебеди, в действительности было бы истинным, а не ложным, все равно логически неверно делать вывод, что все белые объекты – лебеди, из того факта, что все лебеди белые.
Это касается использования «если» и «то», после которых идет «должно следовать» или «не следует», для выражения нашего признания правильных и неправильных выводов. А как насчет «поскольку» и «тогда»? Когда мы подставляет «поскольку» и «тогда» вместо «если» и «то», мы делаем вывод, аналогичный тому, при котором употребляется только «если» и «то».
Давайте вернемся к тому же примеру с лебедями. Я не делал никаких фактических выводов о лебедях или белых объектах во всех моих «если… то»-утверждениях о них. Я не сделаю фактического вывода до тех пор, пока не скажу: «Поскольку все лебеди белые, тогда следует, что некоторые лебеди белые». Утверждение, что все лебеди белые, позволяет мне полагать, что некоторые лебеди белые.
Только когда я делаю утверждения, соединенные «поскольку» и «тогда», истинность или ложность моего первого утверждения влияет на истинность или ложность моего второго утверждения. Мой вывод окажется логически правильным, но фактический вывод может быть в действительности ложным, потому что мое первоначальное утверждение, введенное словом «поскольку», является на самом деле ложным. Истина может быть в том, что лебеди не белые, и поэтому будет ложным сделать вывод, что некоторые из лебедей белые, даже если логически это и правильно.
Когда я говорю: «Если все лебеди есть белые…» – я подразумеваю если все есть, а не что все есть. Но когда я говорю: «Поскольку все лебеди белые…» – это значит: что все есть. Если бы я был прав, делая это утверждение, я был бы также прав, считая, что некоторые лебеди белые.
Вот кратко изложенные правила рассуждений, которые составляют аристотелевскую теорию силлогизма.
Большая посылка: Все животные смертны.
Меньшая посылка: Все люди – животные.
Заключение: Люди смертны.
Давайте рассмотрим другие примеры силлогистических рассуждений от большей и меньшей посылок к заключению. В первом примере посылки являются логически верными, но вывод – ложным, так как меньшая посылка ложная.
Большая посылка: Ангелы – бесполые создания.
Меньшая посылка: Некоторые люди – ангелы.
Заключение: Люди – бесполые создания.
Во втором примере верное заключение логически выходит из двух верных посылок.
Большая посылка: Млекопитающие не откладывают яйца.
Меньшая посылка: Люди относятся к млекопитающим.
Заключение: Люди не откладывают яйца.
Рассматривая эти три примера, мы сразу замечаем, что силлогистические рассуждения сложнее, чем непосредственный вывод. В случае непосредственного вывода мы идем сразу же от одного утверждения к другому и в обоих используются те же термины. В силлогистических рассуждениях мы идем от двух утверждений с тремя различными терминами к заключению, в котором участвуют два термина из трех.
В первом примере три термина в большой и малой посылке были «животные», «люди» и «смертны». А двумя терминами в заключении были «люди» (термин из меньшей посылки) и «смертны» (термин из большей посылки). В силлогистических рассуждениях третий, общий для обеих посылок термин («животные») всегда выпадает из заключения.
Аристотель называет общий для большей и меньшей посылок термин средним. Он выпадает из заключения, потому что уже выполнил свою функцию в процессе рассуждения. Она заключалась в соединении двух терминов друг с другом. Средний термин – посредник между ними. Именно поэтому Аристотель называет силлогистические рассуждения опосредованными. В непосредственных выводах нет среднего термина, потому что в них отсутствует необходимость в посредничестве.
Я не буду подробно описывать вам, как это работает во всех трех примерах. Вы можете сделать это сами.
Вот правила, которые нужно учитывать. Первое: если большая посылка или меньшая посылка отрицательная (то есть содержит такие слова, как «не есть» вместо «есть» или «никто» вместо «все»), то и заключение будет также отрицательным. Вы не можете сделать утвердительный вывод, если одна из посылок отрицательна.
Второе: средний термин должен быть объединяющим. Вот пример, в котором средний термин таким не является.
Большая посылка: Люди по природе не вьючные животные.
Меньшая посылка: Мулы – не люди.
Заключение: Мулы по природе не вьючные животные.
Мало того, что заключение в действительности ложно, оно также логически неправильно. Утвердительное заключение можно сделать из двух утвердительных посылок, но сделать истинное заключение из двух отрицательных посылок невозможно вообще. Причина в том, что главная отрицательная посылка исключила людей из класса объектов, которые по своей природе являются вьючными животными; а отрицательная меньшая посылка исключила всех мулов из класса людей. Таким образом, мы не можем сделать хоть какой-нибудь правильный вывод о связи между классом мулов и классом объектов, которые по своей природе являются вьючными животными.
Интересная особенность этого примера в том, что большая и меньшая посылки истинны, а заключение, будучи выведенным из них нелогичным путем, ложно. Вполне возможна ситуация, в которой обе посылки в действительности являются ложными и из них выйдет логически верное, но в действительности ложное заключение. Например:
Большая посылка: У отцов нет дочерей.
Меньшая посылка: Все женатые мужчины – отцы.
Заключение: У женатых мужчин нет дочерей.
Все эти примеры показывают нам, то, что уже было отмечено и что, пожалуй, стоит повторить.
Рассуждения бывают логически верными независимо от того, являются ли посылки или заключения в действительности истинными или ложными.
Только если обе посылки действительно истинны, заключение, логически следующее из них, будет также истинным.
Если любая из посылок является ложной, то логически следующий из них вывод бывает как истинным, так и ложным.
Мы не можем предсказать, каким он будет. Напротив, если заключение, логически вытекающее из определенных посылок, в действительности ложно, то мы можем сделать вывод, что одна или обе посылки, из которых оно вышло, также должны быть ложными.
Это приводит нас к еще одному важному правилу рассуждений, на которое указывал Аристотель. В силлогических рассуждениях, как и в непосредственных выводах, действительность вывода выражается словами «если» и «то».
В случае силлогистических рассуждений, если обе посылки истинны, то заключение, логически следующее и них, также истинно.
Но мы еще не доказали истинность посылок. Мы доказали только действительность вывода из посылок. Когда мы заменим «если» на «поскольку», мы сможем заменить «то» на «тогда» и доказать истинность заключения.
Правило, которое мы здесь рассматриваем, состоит из двух частей. С одной стороны, мы имеем право отстаивать истинность заключения, если мы докажем истинность посылок. С другой – мы можем подвергать сомнению истинность посылок, если мы отрицаем истинность заключения. Я говорю «ставить под сомнение истинность посылок», а не «отрицать истинность посылок», потому что, отрицая истинность вывода, мы знаем только, что одна из двух или обе посылки могут быть ложными, но мы не знаем, какая именно из них ложная в каждом конкретном случае.
Только что озвученное правило, допускающее двойное толкование, в частности, применимо к рассуждениям, которые Аристотель называл гипотетическими. Они обычно включают в себя не три, а четыре термина.
Александр Гамильтон как-то заметил: «Будь люди ангелами, ни в каком правлении не было бы нужды». Если, сказав это, Гамильтон бы продолжил, отрицая, что люди являются ангелами, никакого вывода не последовало бы. Отрицание «если»-утверждения (которое в гипотетических рассуждениях называется антецедентом[10]) не дает вам права отрицать «то»-утверждение (консеквент[11]).
Очевидно, Гамильтон думал, что правительство необходимо для человеческого общества. Поэтому он без колебания отрицал, что люди являются ангелами. И был прав, потому что отрицание консеквента в гипотетическом рассуждении дает право отрицать и антецедент.
Истину, на которую намекает Гамильтон, можно выразить одним составным утверждением, что скрывает, а не демонстрирует рассуждения, стоящие за ним. Вот оно: «Так как люди не ангелы, человеческому обществу необходимо правительство». Рассуждение, которое остается невыраженным, включает в себя ряд утверждений о разнице между людьми и ангелами, об особенных характеристиках людей, из-за которых им необходимо правительство. Вид сжатого аргумента, который опускает или скрывает необходимые посылки, Аристотель называл энтимемой.
Глава 18
Говоря и думая правду
В двух предыдущих главах мы много раз использовали слово «истина». Вполне естественно, что в этих главах, посвященных работе разума, знанию и мышлению, часто встречаются ссылки на истинное и ложное. Когда мы знаем что-то, то наше знание является правдой об этом. Пытаясь думать правильно и обоснованно, мы направляем усилия так, чтобы добраться до истины.
Я думал, что могу использовать слова «истинность» и «ложность» (или «правда» и «ложь»), не объясняя их значения – это и так все понимают. Данные общие понятия широко применимы. На вопрос «Что есть истина?» ответить не трудно. Более сложной представляется следующая проблема: на основании чего можно сказать, что какое-то утверждение является истинным или ложным?
С опорой на здравый смысл все понимают разницу между правдой и ложью, потому что каждый знает, как сказать неправду. Любой из нас лгал по тому или иному поводу.
Предположим, я думаю, что определенный ресторан закрыт в воскресенье. В воскресенье утром вы спрашиваете меня, можно ли поужинать в этом ресторане. Я отвечаю утвердительно. Давайте сейчас опустим причины, по которым я солгал. Моя ложь состояла в том, что я сказал вам противоположное тому, что думал. Я сказал, что этот ресторан открыт этим вечером, хотя я в то же время думал, что он не будет открыт.
Говорить «да», когда вы думаете «нет», или говорить «нет», когда вы думаете «да», означает лгать. Говорить правду – это противоположное действие: вы говорите «да», когда думаете «да», и «нет», когда думаете «нет».
Американский философ, преподававший в Гарвардском университете в начале этого века[12], остроумно заметил, что лжец – это человек, который умышленно путает онтологические категории. То есть лжец намеренно ставит «да» на место «нет» или «нет» на место «да». Человек говорит правду, когда произносимые им слова соответствуют тому, что он думает. Ложь – это слова, которые прямо противоположны мыслям.
А что же делает наши размышления истинными или ложными?
Ответ Аристотеля таков: так же как истина, которую вы сообщаете другому человеку, состоит в согласовании между тем, что вы говорите, и тем, что думаете, истинные размышления заключаются в согласовании между тем, что вы думаете, и тем, что вы думаете об этом.
Например, если меня спрашивают, был Христофор Колумб испанцем или итальянцем, я думаю правдиво, если предполагаю, что он был итальянцем, и ложно, если считаю, что он не был итальянцем.
Одного этого примера достаточно для понимания аристотелевского объяснения о том, что делает наше мышление истинным или ложным. Мы думаем правдиво (то есть подразумеваем истину), если считаем, что «да» – это «да», а «нет» – это «нет». Мы мыслим ложно, если для нас «да» – это «нет», а «нет» – это «да».
В случае, когда мы говорим кому-то правду, согласование происходит между тем, что мы говорим другому человеку, и тем, что мы действительно думаем. В случае размышлений согласование происходит между тем, что мы думаем, и реальными фактами.
Истина состоит в соответствии мыслей и реальности.
Мы выражаем большую часть наших мыслей с помощью слов, не важно, используем ли мы их в беседе сами с собой или с кем-то другим или, к примеру, записываем их. Не все мысли, которые мы проговариваем вслух, являются либо истинными, либо ложными. Аристотель указывал, что вопросы не бывают истинными или ложными; это же относится к нашим требованиям или к командам, которые мы отдаем. Только повествовательные предложения, содержащие некоторые формы слов «есть» и «не есть» (или которые легко перефразировать так, чтобы они содержали эти слова), имеют характеристику истинных или ложных.
Напомню, что, по Аристотелю, истинное утверждение согласуется с истинным положением вещей. Только повествовательные предложения описывают факты реальной действительности. Они могут либо достигнуть этой цели, либо потерпеть поражение. Если они преуспевают, они – истинные, если нет – ложные.
Создается впечатление, что предложения, которые предписывают (то есть говорят, что вы или я должны сделать), а не описывают, не являются ни истинными, ни ложными. Как предложение, которое советует мне уделять больше времени чтению книг и меньше развлечениям, может быть истинным или ложным, если истина и ложь в высказывании наших мыслей состоит в согласовании между тем, что мы принимаем или отрицаем, и тем, как на самом деле обстоят дела?
Если бы на этот вопрос не существовало ответа, утверждения о целях, к которым мы должны идти, и о средствах их достижения не были бы ни истинными, ни ложными.
Стремление к хорошей жизни – это наше моральное обязательство, однако ни Аристотель, ни я не можем претендовать на истину в отношении рекомендаций о том, что должно делать для их достижения.
Аристотель, очевидно, думал, что его учение о счастье и способах его достижения было истинным. Поэтому ему требовался ответ на вопрос об истинности утверждений, содержащих слова «должен» и «не должен». Вот что говорил Аристотель по этому поводу: так же как описательные предложения являются истинными, если они соответствуют реальности, так и предписывающие предложения истинны, если они соответствуют правильным желаниям.
В чем состоит правильное желание? Оно состоит в желании того, что человек должен желать. Что человек должен желать? Всего, что действительно хорошо для него. Что действительно хорошо для человека? Все, что удовлетворяет его человеческие потребности.
Утверждение, что человек должен желать действительно хорошего для него, – это очевидная истина. В то же время утверждение, что часть меньше целого, которому она принадлежит, – это самоочевидная истина. Так же как невозможно думать, что часть – больше ее целого или что целое меньше какой-то из его частей, так же невозможно и думать, что мы не должны желать действительного хорошего для нас или что мы должны желать действительно плохого для нас.
Среди наших человеческих потребностей существует потребность в знаниях. Для человека действительно хорошо обладать знаниями. Поскольку правильные желания состоят в желании того, что мы должны желать, утверждение, что мы должны желать знаний, соответствует правильному желанию. Поскольку оно соответствует правильному желанию, то, по Аристотелю, оно истинно.
Мы только что использовали простейший путь к ответу на вопрос о том, как определить, ложно или истинно утверждение. Утверждение, что конечное целое больше, чем любая из его частей, непосредственно показывает свою истинность. Как только мы осознаем суть его терминов: «целое», «часть» и «больше чем», – мы сразу же увидим, что утверждение верно. Невозможно понять, что собой представляет целое, а что – его части и отношение больше чем, без одновременного понимания, что целое должно быть больше любой из его частей.
Самоочевидно истинных утверждений не так много. К ним относится утверждение, что то, что действительно хорошо, должно быть желаемым. Но его истинность не бросается в глаза так явно, как истина о целом и частях, потому что целое и части понять проще, чем разницу между действительными и кажущимся благами и разницу между тем, что должно быть желаемым, и тем, что мы в действительности желаем.
Иногда мы называем утверждения очевидными, когда они не являются таковыми. Как правило, поступая таким образом, мы пытаемся порекомендовать их в качестве общепринятых истин – приемлемых без дополнительной аргументации. Это то, что сделал Томас Джефферсон, написав в Декларации независимости следующее: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами…» Эти утверждения могли быть приняты как истинные и подписавшими Декларацию, и другими людьми, но, чтобы установить их истинность, понадобился бы достаточно веский аргумент.
Это указывает на еще один способ, посредством которого определяется, является ли утверждение истинным или ложным.
Если утверждение не самоочевидная истина, его истинность можно установить с помощью аргументов и рассуждений.
Согласно Аристотелю, для доказательства истинности утверждения необходимы два условия: первое – истинность посылок, используемых в рассуждениях; второе – правильность или обоснованность самого рассуждения.
Для примера рассмотрим утверждение: «Соединенные Штаты больше, чем штат Нью-Йорк». Чтобы установить его истинность, нужны две посылки. Первая: целое больше любой из его частей. Вторая: Соединенные Штаты – это целое, одна из частей которого – штат Нью-Йорк. Из этих двух утверждений следует, что Соединенные Штаты больше, чем штат Нью-Йорк. Посылки были истинными, так что следующее из них заключение также истинно.
Однако существует очень мало утверждений, истинность которых вытекает из правильного рассуждения на основе истинных посылок. Истинность большинства утверждений, выражающих наши мысли, не так легко определить. Часто мы по-прежнему сомневаемся, истинно или ложно утверждение. Мы в состоянии разрешить эти сомнения, обратившись к доказательствам, предоставляемым опытом наших чувств.
Например, если мы не уверены, сколько этажей в каком-то здании – двенадцать или пятнадцать, избавиться от сомнения достаточно легко, посмотрев на строение и посчитав этажи. Одно относительное простое наблюдение покажет нам, было ли наше утверждение о высоте здания истинным или ложным.
Наблюдения – это способ установить истину утверждений об объектах, которые воспринимаются через наши органы чувств. Но можем ли мы доверять своим чувствам? Не всегда, так что нужно проверять и доказывать наши собственные наблюдения с помощью наблюдений других людей.
Например, в результате собственных наблюдений я утверждаю, что автомобиль, врезавшийся в стену, ехал очень быстро. Но привлекаются и другие свидетели того же события – чтобы добраться до истины. Если все они высказывают то же самое наблюдение, скорее всего, высокая скорость автомобиля окажется истиной. Чем больше свидетелей, подтверждающих это предположение, тем оно вероятнее.
Только вероятно истинное утверждение обладает той же степенью истинности, что и то, которое мы считаем безусловно истинным. Либо автомобиль ехал очень быстро, либо нет. Утверждение о скорости либо истинно, либо ложно. Говоря, что утверждение только вероятно истинное, мы не оцениваем степень его правдивости. Мы оцениваем нашу собственную степень уверенности в утверждении правды, касающейся определенной ситуации.
Степени вероятности не являются мерами истинности утверждения, а только мерами доказательств, с помощью которых мы определяем его истинность. Истина, которую мы утверждаем с уверенностью (например, о целом и его частях), не большая истина, чем истина, рассматриваемая нами только как вероятность (например, о скорости движения автомобиля, врезавшегося в стену).
Некоторые свидетели имеют специальные знания, чтобы делать наблюдения, помогающие определить истинность утверждений; некоторые нет. Например, в результате моего собственного наблюдения я говорю, что кольцо на пальце золотое. Конечно, оно может только выглядеть золотым, а на самом деле быть позолоченным. Невооруженным глазом сложно или даже невозможно определить, из какого материала сделано кольцо. Даже опытные ювелиры не дадут вам точного ответа, только посмотрев на него или подержав в руках. Ювелир знает, что существуют способы определения действительного материала объектов, которые на вид сделаны из золота. Проведя над кольцом соответствующий тест и увидев его результат, ювелир как эксперт скажет, является ли мое первоначальное утверждение о материале кольца истинным или ложным.
Мы рассмотрели утверждения о конкретных объектах: о высоте определенного здания, о скорости определенного автомобиля, о металле определенного кольца. Истинность таких утверждений можно проверить с помощью наблюдений. Иногда в результате наших собственных наблюдений или наблюдений других людей мы бываем относительно уверены в истинности рассматриваемого утверждения; иногда они не убеждают нас целиком.
Наблюдения редко придают нашим утверждениям уверенности, которую мы имеем относительно истинности самоочевидных утверждений или которую можно установить с помощью правильных рассуждений. Я говорю «редко», а не «никогда», потому что, согласно Аристотелю, истинность некоторых простых утверждений о наблюдаемых объектах столь же очевидна, как самоочевидность истинности некоторых общих утверждений. Пока я пишу это предложение, в моей пишущей машинке есть лист бумаги, и этот факт непосредственно очевиден для меня. Мне не нужно подтверждение других свидетелей, чтобы поверить в его истинность. Я столь же уверен в его истинности, как и уверен в истинности утверждения о целом и его частях.
Нам осталось рассмотреть большой класс утверждений, называющихся обобщением из опыта, например: «Все лебеди белые»; «Все эскимосы низкого роста». Поскольку никто не способен увидеть цвет всех лебедей или рост всех эскимосов, наблюдение само по себе не позволит установить истинность этих обобщений.
Ряд наблюдений может убедить нас, что обобщения, вероятно, истинны. Чем больше наблюдений, тем сильнее наша уверенность. Но увеличение их количества увеличивает только вероятность. Это никогда не приведет к уверенности, что обобщения верны.
Тем не менее можно убедиться в том, что обобщение ложно, даже если мы никогда не будем уверены, что оно истинно. В предыдущей главе я указал, что утверждения «Некоторые лебеди черного цвета» и «Лебедь, на которого я смотрю, черный» противоречат утверждению «Все лебеди белые».
Противоречащие друг другу утверждения не бывают одновременно истинными.
Истинность моего наблюдения, что один лебедь черный, опровергает обобщение, что все лебеди белые. Ввиду одного этого наблюдения я точно знаю, что обобщение ложно.
Итак, по Аристотелю, мы в состоянии установить истинность или ложность утверждения, с одной стороны, обращаясь к опыту, а с другой – к разуму.
Чувственное восприятие дает нам один из способов проверки истинности или ложности рассматриваемых утверждений. Кроме того, Аристотель рекомендовал нам всегда учитывать мнения других людей, прежде чем делать собственный вывод: особенно мнения, поддерживаемые большинством, или небольшим количеством экспертов, или мудрецом.
Глава 19
Вне разумных сомнений
В США установлены два стандарта для вынесения приговора судом присяжных. По вопросам факта, который суд представляет присяжным, им иногда требуется дать ответ, не содержащий обоснованных сомнений; а иногда вполне достаточно, если ответ суда присяжных поддерживается вескими доказательствами.
Аристотель сделал подобное различие между двумя способами, с помощью которых мы отвечаем на вопросы всех видов. Как ответ суда присяжных без обоснованных сомнений, мы иногда можем ответить на вопрос утверждением, имеющим статус знания. Ответы, не состоящие из знаний, Аристотель называл мнениями. Мнения приближаются к знаниям до той степени, до которой они имеют подтверждение доказательствами. На противоположном конце шкалы находятся полностью голословные мнения.
Различие, проводимое Аристотелем между знанием и мнением, очень резкое, возможно, даже слишком, чтобы безоговорочно принять его. По Аристотелю, когда у нас имеются знания, то, что мы знаем, состоит из необходимых истин. Мы утверждаем такие истины с уверенностью, потому что они находятся вне пределов разумных сомнений. Например, мы не сомневаемся в том, что конечное целое больше, чем любая из его частей. Если что-то является конечным целым, оно должно быть больше, чем любая из его частей. Оно не может быть меньше.
Подобные самоочевидные истины составляют один пример того, что подразумевает Аристотель под знаниями. Другой пример – это выводы, которые могут быть достоверно продемонстрированы посылками, являющимися самоочевидными истинами. Когда мы утверждаем такие выводы, мы не только знаем, что то, что они утверждают, – истина, мы также знаем, почему то, что они утверждают, – истина. Зная эти причины, мы знаем и то, что утверждения не могут быть неправдой. Здесь мы также обладаем необходимыми истинами.
В свое время Аристотель думал, что математика, особенно геометрия, служит примером таких знаний. Мнение, существующее о математике в настоящее время, не поддерживает Аристотеля. Несмотря на то что математика подошла ближе, чем любая другая наука, к представлению о том, что Аристотель подразумевал под знаниями.
Рассмотрев геометрические истины, мы поймем другое различие, которое проводил Аристотель между знанием и мнением. Есть два способа, говорил он, с помощью которых можно подтвердить вывод геометрического доказательства. Учитель, понимающий суть доказательства, подтверждает вывод, исходя из посылок, доказывающих его. Он имеет знания. Напротив, студент, не понимающий доказательства, но подтверждающий вывод, только потому, что учитель заявил, что он верен, не имеет знаний.
Даже если сама истина является аксиомой, подтвердить ее на авторитете другого человека – значит принять ее как мнение, а не как знание.
Для большинства из нас научные истины, с которыми мы познакомились, – это мнения, которые мы приняли, основываясь на авторитете ученых, а не на собственных знаниях.