Время великих реформ II Александр
Я дал вам свободу, но помните, свободу законную, а не своеволие. Поэтому я требую от вас прежде всего повиновения властям, мною установленным. Требую от вас точного исполнения установленных повинностей. Хочу, чтобы там, где уставные грамоты еще не составлены, они чтобы были составлены скорее к назначенному сроку.
Затем после составления их, то есть после 19 февраля будущего года, не ожидать никакой новой воли и никаких новых льгот. Слышите ли? Не слушайте толков, которые между вами ходят, и не верьте тем, которые вас будут уверять в другом, а верьте одним моим словам. Теперь прощайте. Бог с вами!
Манифест о Всемилостивейшем даровании полного и совершенного прощения тем из вовлеченных в мятеж в Царстве Польском, которые, не подлежа ответственности за иные уголовные или по службе в рядах войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения до 1/13 Мая 1883 года
31 марта/12 апреля 1863 г.[12]
При первом известии о вспыхнувшем в Царстве Польском мятеже, Мы, по движению Нашего сердца, провозгласили, что не виним Польский народ за волнения, для него самого наиболее пагубные. Мы относили их единственно к возбуждениям, издавна подготовленным вне Царства, несколькими лицами, в которых многолетняя скитальческая жизнь утвердила привычку к беспорядкам, насилию, тайным замыслам и крамолам, погасила самые возвышенные чувства любви к человечеству и возбудила даже решимость запятнать народную честь преступлением.
Все эти проявления другого времени, над которым история уже давно произнесла свой приговор, не соответствуют более духу нашей эпохи. Настоящее поколение должно иметь целью не потоками крови, но путем мирного развития доставить благоденствие стране. Эту же цель и Мы Себе предначертали, когда, в уповании на покровительство Божие, дали обет перед Всемогущим и перед собственною совестью посвятить Нашу жизнь благу Наших народов.
Но к полному и всестороннему осуществлению сего обета, для Нас всегда священного, Нам нужна помощь всех людей благомыслящих, искренно преданных своей родине и понимающих эту преданность не в своекорыстных и преступных порывах, а в охранении общественного спокойствия, законами утвержденного.
В наших заботах о будущности края Мы готовы все происшедшие смуты покрыть забвением и, вследствие того, в горячем желании положить предел кровопролитию, столь же бесцельному для одних, сколько тягостному для других, даруем полное и совершенное прощение тем их числа вовлеченных в мятеж подданных Наших в Царстве Польском, которые, не подлежа ответственности за какие-либо иные уголовные или по службе в рядах Наших войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновение до 1/13 будущего Мая.
На Нас лежит священная обязанность охранять край от возобновления волнений и беспорядков и открыть новую эру в политической его жизни, которая может начаться только посредством разумного устройства местного самоуправления, как основы всего общественного здания. Мы и положили эту основу в дарованных Нами Царству установлениях: Но, к искреннему Нашему прискорбию, успех их не мог еще быть изведан на опыте вследствие превратных внушений, поставивших мечтательные увлечения на место того порядка, без которого немыслимо какое преобразование.
Сохраняя и ныне эти установления во всей их силе, Мы предоставляем Себе, когда они будут испытаны на самом деле, приступить к дальнейшему их развитию соответственно нуждам времени и страны. Только доверием к этим намерениям Нашим можно будет Царству Польскому изгладить следы минувших бедствий и надежно идти к цели, предназначаемой Нашей о нем попечительностью. Мы же с Нашей стороны испрашиваем помощи от Бога на довершение всего, что постоянно считали Нашим в сем деле призванием.
Манифест о введении всеобщей воинской повинности
1 Января 1874 г.
В постоянной заботливости о благе Нашей Империи и даровании ей лучших учреждений Мы не могли не обратить внимание на существовавший до сего времени порядок отправление воинской повинности. По действовавшим доныне узаконениям повинность эта возлагалась лишь на сословие мещан и крестьян, и значительная часть Русских подданных изъята была от обязанности, которая должна быть для всех одинаково священна.
Такой порядок, сложившийся при иных обстоятельствах, не согласуясь с изменившимися условиями государственного быта, не удовлетворяет и настоящим военным требованиям. Новейшие события доказали, что сила Государств не в одной численности войска, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высшего развитие лишь тогда, когда дело защиты отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний, соединяются на это святое дело.
Признав необходимым преобразовать устройство военных сил Империи на основании указаний современного опыта, Мы в 1870 году повелели Военному Министру приступить к составлению предположений о более совершенном способе пополнения Наших войск, с привлечением к воинской повинности всех вообще сословий.
Испытанная готовность Наших подданных приносить себя в жертву родине служила Нам ручательством, что призыв Наш встретит в Русских сердцах сочувственный отголосок. Мы в том не ошиблись. Наше доблестное дворянство и другие не подлежавшие рекрутству сословия в многократных заявлениях выразили Нам радостное желание разделить с остальным народом тягости обязательной военной службы.
Мы приняли эти заявления с отрадным чувством гордости и благоговейною признательностью к Провидению, вручившему Нам скипетр над народом, в котором любовь к отечеству и самоотвержение составляют заветное, из рода в род переходящее, достояние всех сословий.
Для предначертания, на указанных главных началах нового Устава о воинской повинности была затем образована особая Комиссия из чинов разных ведомств и других лиц, обладающих надлежащими по этой части сведениями.
Составленный Комиссией и, после подробного обсуждения, исправленный Государственным Советом Устав вполне соответствует Нашим видам. Исходя от основного положения, что защита престола и отечества есть священная обязанность каждого Русского подданного, Устав сей привлекает к участию в отправлении воинской повинности все мужское население, без допущения денежного выкупа или замены охотниками.
Действие нового закона не должно распространяться лишь на казачье население, несущее военную службу в установленном для него порядке, а также на некоторых инородцев, на Закавказский край и другие, поименованные в указе Нашем Правительствующему Сенату, отдаленные местности, для которых будут изданы особые Положения.
За сими исключениями и некоторыми в том же Указе означенными временными льготами, мужское население Империи и Царства Польского, по достижении 20 лет, будет подлежать жеребью, которым определяется один раз навсегда, кто обязан идти на действительную службу и кто остается от нее свободным.
Для поступивших в сухопутные войска хотя полагается общий 15-летний срок службы, но по истечении шести лет, а в случае возможности и ранее того, они будут распускаемы по домам, с обязанностью являться под знамена, по призывам Правительства, лишь в случаях чрезвычайной военной надобности.
Поступающим во флот и в войска, в некоторых отдаленных местностях расположенные, назначаются особые сроки службы. Для молодых людей, обучавшихся в училищах, не исключая и начальных, продолжительность обязательного пребывания в войсках в мирное время значительно сокращается, соответственно степени и роду полученного ими образования, и сверх того предоставляются им другие важные облегчения.
Утвердив составленный согласно с сими основаниями Устав о воинской повинности и призывая подданных Наших именем дорогой всем нам отчизны к ревностному исполнению возлагаемых на них обязанностей, Мы не имеем намерения отступить от начал, которым неуклонно следовали во все Наше царствование. Мы не ищем, как не искали до сих пор, блеска военной славы и лучшим жребием, ниспосланным Нам от Бога, почитаем вести Россию к величию путем мирного преуспеяния и всестороннего внутреннего развития.
Устройство могущественной военной силы не остановит и не замедлит этого развития; оно, напротив, обеспечит правильный и непрерывный ход оного, ограждая безопасность Государства и предупреждая всякое посягательство на его спокойствие. Даруемые же ныне важные преимущества молодым людям, получившим образование, да будут новым орудием к распространению в народе Нашем истинного просвещения, в котором Мы видим основание и залог его будущего благоденствия.
Манифест о вступлении Российских войск в пределы Турции
1 Января 1874 г.
Всем Нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое Мы всегда принимали в судьбах угнетенного Христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделял с Нами и весь Русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи Христиан Балканского полуострова.
Кровь и достояние Наших верноподданных были всегда нам дороги; все Царствование Наше свидетельствует о постоянной заботливости Нашей сохранять России благословение мира. Эта заботливость оставалась Нам присуща в виду печальных событий, совершавшихся в Герцеговине, Боснии и Болгарии.
Мы первоначально поставили с целью достигнуть улучшения в положении Восточных Христиан путем мирных переговоров и соглашения с союзными дружественными Нам великими Европейскими Державами. Мы не переставали стремиться в продолжение двух лет к тому, чтобы склонить Порту к преобразованиям, которые могли бы оградить Христиан Боснии, Герцеговины и Болгарии от произвола местных властей.
Совершение этих преобразований всецело вытекало из прежних обязательств, торжественно принятых Портою перед лицом всей Европы. Усилие Наши, поддержанные совокупными дипломатическими настояниями других Правительств, не привели, однако, к желаемой цели. Порта осталась непреклонною в своем решительном отказе от всякого действительного обеспечения безопасности своих Христианских подданных и отвергла постановление Константинопольской Конференции.
Желая испытать для убеждения Порты всевозможные способы соглашения, Мы предложили другим Кабинетам составить особый Протокол, со внесением в оный самых существенных постановлений Константинопольской Конференции, и пригласить Турецкое Правительство присоединиться к этому международному акту, выражающему крайний предел Наших миролюбивых настояний. Но ожидание Наши не оправдались: Порта не вняла единодушному желанию Христианской Европы и не присоединилась к изложенным в Протоколе заключениям.
Исчерпав до конца миролюбие Наше, Мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувства справедливости и чувство Собственного Нашего достоинства. Турция отказом своим поставляет Нас в необходимость обратиться к силе оружия.
Глубоко проникнутые убеждением в правоте Нашего дела, Мы, в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего, объявляем всем Нашим верноподданным, что наступило время, предусмотренное в тех Словах Наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия. Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда Мы сочтем это нужным и честь России того потребует. Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска Наши, Мы повелели им вступить в пределы Турции.
Манифест о заключении окончательного мирного договора с Оттоманскою Портою
3 февраля 1879 г.
В 27-й день минувшего января заключен, с соизволения Нашего, Послом Нашим в Константинополе и сего числа Нами утвержден окончательный мирный договор с Оттоманскою Портою. Вследствие сего Мы повелели войскам Нашим, находящимся на Балканском полуострове, возвратиться в Россию, оставляя временно в Болгарии и Восточной Румелии, согласно постановлению Берлинского Конгресса, лишь оккупационный корпус, для обеспечения того нового порядка, который имеет быть там водворен.
Всем Нашим верноподданным известны из манифеста Нашего, изданного в 12-й день апреля 1877 года, причины, побудившие Нас поднять оружие, в твердом сознании правоты предпринятого Нами дела, в непоколебимом доверии к доблестям Нашего победоносного войска и в смиренном уповании на милосердие Божие.
Упорная борьба окончилась, благодаря Всевышнего, рядом блестящих военных событий, покрывших оружие Наше новой неувядаемою славою, и достижением существенных результатов, в отношении столь желанного улучшение быта Христианских населений Турции.
Подвиги доблестных войск Наших в Европе и Азии, переход через Дунай, геройская защита Шипки и Баязета, пленение Турецких армий, взятие Карса, переход чрез Балканы и, наконец победоносное наступление от Софии к Филиппополю и Адрианополю в самое суровое зимнее время пребудут неизгладимыми страницами в военных летописях всего мира.
Быстрым затем движением войск Наших на Константинополь Турецкое Правительство принуждено было обратиться к Нам с предложением о заключении немедленного перемирия и определении мирных условий. Таковые условие, Нами предварительно постановленные, были приняты Портою.
Сан-Стефанский предварительный договор требовал в отношении Наших международных с другими великими Державами обязательств общего с ними по некоторым статьям соглашения. В видах достижения оного, во избежание новых столкновений и в непрестанном желании положить конец кровопролитию и всем бедствиям войны, тяготевшим над Любезным Отечеством Нашим, Мы изъявили согласие на созвание в Берлине Конгресса из Представителей всех Великих Держав, для обсуждения подлежавших общему соглашению статей Сан-Стефанского предварительного договора.
В доказательство Нашего искреннего желания достигнуть умиротворения и признавая постановление Берлинского Конгресса совместными с преследуемою Нами целью улучшения быта Христиан на Востоке, Мы признали за благо утвердить составленный Конгрессом международный трактат и принять оный в основание для заключенного ныне окончательного мирного договора с Оттоманскою Портою.
Отныне всеми признана полная независимость Румынии, Сербии и Черногории и владения сих Княжеств расширены, Северная Болгария возведена в самостоятельное Княжество, Турецкие крепости в ней имеют быть срыты, большей части Южной Болгарии, под наименованием Восточной Румелии, предоставлена автономия, под управлением Генерал-губернатора Христианского вероисповедания:
– Турция обязалась даровать прочим ее областям в Европе новые административные учреждения;
– России возвращена часть Бессарабии, отторгнутая от нее Парижским трактатом 1856 года;
– в Азиатской Турции владения Наши расширились присоединением Карса, Ардагана и Батума, с прилегающею к ним территорией.
Таковы результаты предпринятой Нами и ныне оконченной войны.
Возвещая Любезным Нашим верноподданным о благополучном восстановлении мира, Мы уверены, что они соединят молитвы свои с Нашими, в воздаяние благодарение Всевышнему, даровавшему России новые победы, новую славу и признательность освобожденных ею племен Христианских.
Об учреждении в Санкт-Петербурге Верховной Распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия[13]
12 февраля 1880 г.
В твердом решении положить предел беспрерывно повторяющимся в последнее время покушениям дерзких злоумышленников поколебать в России государственный и общественный порядок Мы признали за благо:
1) Учредить в С.-Петербурге Верховную Распорядительную Комиссию по охранению государственного порядка и общественного спокойствия.
2) Верховной Распорядительной Комиссии состоять из Главного Начальника оной и назначаемых для содействия ему, по непосредственному его усмотрению, членов Комиссии.
3) Главным начальником Верховной Распорядительной Комиссии быть Временному Харьковскому Генерал-Губернатору, Нашему Генерал-адъютанту, Члену Государственного Совета, Генералу от Кавалерии Графу Лорис-Меликову, с оставлением Членом Государственного Совета и в звании Нашего Генерал-адъютанта.
4) Членов Комиссии назначать по повелениям Нашим, испрашиваемым Главным Начальником Комиссии, которому предстоит, сверх того, призывать в Комиссию всех лиц, присутствие коих будет признано им полезным.
5) В видах объединения действий всех властей по охранению государственного порядка и общественного спокойствия представить Главному Начальнику Верховной Распорядительной Комиссии по всем делам, относящимся к такому охранению: а) право Градоначальствующего С.-Петербургского Градоначальника; б) прямое ведение и направление следственных дел по государственным преступлениям в С.-Петербурге и С.-Петербургском Военном Округе, и в верховное направление упомянутых в предыдущем пункте дел и по всем другим местностям Российской Империи.
6) Все требования Главного Начальника Верховной Распорядительной Комиссии по делам об охранении государственного порядка и общественного спокойствия подлежат немедленному исполнению как местными начальствами, Генерал-губернаторами, Губернаторами и Градоначальствами, так и со стороны всех ведомств, не исключая военного.
7) Все ведомства обязаны оказывать Главному Начальнику Верховной Распорядительной Комиссии полное содействие.
8) Главному Начальнику Верховной Распорядительной Комиссии предоставить испрашивать у Нас непосредственно когда признает сие нужным, Наши повеления и указания.
9) Независимо от сего предоставить Главному Начальнику Верховной Распорядительной Комиссии делать все распоряжения и принимать вообще все меры, которые он признает необходимым для охранения государственного порядка и общественного спокойствия как в С.-Петербурге, так и в других местностях Империи, причем от усмотрения его зависит определять меры взыскания за неисполнение и несоблюдение сих распоряжений и мер, а также порядок наложения этих взысканий.
10) Распоряжения Главного Начальника Верховной Распорядительной Комиссии и принимаемые им меры должны подлежать безусловному исполнению и соблюдению всеми и каждым и могут быть отменены им самим или особым Высочайшим повелением.
11) С учреждением, в силу сего Именного Указа Нашего, Верховной Распорядительной Комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия, учрежденную таковым же указом от 5-го Апреля 1879 года, должность Временного С.-Петербургского Генерал-губернатора упразднить. Правительствующий сенат к исполнению сего не оставить сделать надлежащие распоряжения.
ПЕРЕПИСКА
Переписка императора Александра II и великого князя Константина Николаевича 1857–1861 гг.[14]
Переписка Александра II с братом и ближайшим помощником великим князем Константином Николаевичем охватывает период с 1835 г. до 1880 г. и находится на хранении в Государственном архиве Российской Федерации, в фондах императора Александра II и Мраморного дворца. В настоящем издании публикуется только часть писем, написанных в первые пять лет царствования Александра II – время наиболее активной реформаторской деятельности императора и верно служившего ему брата.
Переписка раскрывает личности Александра II и Константина Николаевича и одновременно дает представление о масштабности перестройки, идущей во внутренней и внешней политике, общественной жизни в России, готовящейся к отмене крепостного права. Несмотря на множество дел и забот, которые занимают авторов переписки, одна идея доминирует над всем: добиться благополучия и процветания «дорогой нашей России».
С. Петербург. 20-го янв./1-го февр. 1857 г.
Пользуюсь отъездом Крауна[15], чтобы ответить тебе, любезный Костя, на три твоих письма, за которые искренно благодарю тебя.
Прежде всего с душевным удовольствием могу сказать тебе, что наш милый Никола [16] благодаря Бога совершенно поправился после довольно долгого нездоровья, почти с самого отъезда твоего. Кроме кашля он не жаловался ни на что, но был скучен и соплив, имея притом почти постоянно жар.
Доктор опасался, что не скрывается ли в нем какая-нибудь сыпь. С того дня, как я тебя известил по телегр[афу], что ему позволили прийти к нам, ему стало лучше и теперь он снова весел и мил по-прежнему. Признаюсь, у меня как гора с плеч свалилась, дай Бог, чтобы ничего подобного не повторялось!
Офиц[ерский] мунд[ир], подаренный Алексею [17] в день его 7 лет, в нем возбудил немного зависть, но он впрочем сам себя утешает мыслию, что скоро он того же удостоится. Мило будет видеть обоих наших моряков в одинаковом мундире.
С большим любопытством прочел я описание твоего вторичного пребывания в Дерпте и присутствии при орденском празднике и рад, что ты остался доволен приемом.
Насчет перемен в твоем маршруте я все совершенно одобряю и радуюсь весьма, что тебе можно будет дольшее время пробыть с нашей бесценной Мама и сопутствовать ей, вместе с Олли [18], в путешествии по Италии.
По телегр[афу] знаю, что «Выборг» благополучно прибыл в Геную, о прочих не имею еще сведений. Надзор твой за ними будет весьма полезен.
Письмо твое к Горчакову [19], о Китайских делах, прочел я также с большим вниманием и мысль о посылке туда Путятина [20] опробую, но присутствие его здесь необходимо для личных объяснений, соображений и наставлений, вот почему я по телегр[афу] приказал немедленно ему прибыть сюда. Время для нас дорого и весьма желательно, чтобы мы могли кончить с китайцами, прежде чем Франц[узская] и Англий[ская] миссии туда прибудут. Дай Бог нам успеха.
В политике нового ничего нет. Невшательское дело надеюсь вскоре кончится мирными конференциями [21], и Греческий вопрос так же близок к удовлетворительной развязке и есть надежда, что незваные гости скоро оттуда уберутся [22].
Из Персии после занятия англичанами […], мы еще положительных сведений не имеем, слухи носятся, будто бы Шах согласился на все их требования [23]. Это меня бы не удивило, ибо подлость и малодушие в их характере. Из Лондона нас уверяют, что они ничего серьезного не намерены там предпринимать. Дай Бог, чтобы оно было так, но ты сам знаешь, какое можно иметь доверие к правительству, которого достойный представитель есть Пальмерстон [24].
На днях получил я премилое письмо от Наполеона [25], в котором он весьма откровенно объясняет прежние свои действия и удостоверяет, что теперь, когда все, что касалось до Парижского трактата, удовлетворительно разъяснилось, он столь же будет верен союзу со мною, как был верен Англии [26]. Я ему на это отвечал с тою же откровенностью, что радуюсь искренно его дружескому расположению, я вижу в союзе с Францией залог будущего спокойствия Европы. Все это для тебя одного.
Здесь у нас благодаря Бога все спокойно. Третьего дня была прибивка новых штанд[артов] Л[ейб]-Г[вардии] Черном[орской] и [Царскосельской] див[изий] и Кирас[ирского] п[олка] жены, [27] и, в ее присутствии освящение и парад в манеже. Все удалось очень хорошо.
Посылаю тебе 2 тел[еграфные] деп[еши] от Крюднера. Из первой должно заключить, что Мад[ам] Берг была в сношениях с Герц[огиней] Пармскою!!! Но куда они девались Бог знает? Бедный отец мне жалок! [28] Hеlas! il у a du louche dans toute cette histoire, de mme que dans leur dernire escapade. Si vous у voyez plus clair, je vous en fеlicite! [29]
Вот покуда и все.
Обнимаю тебя, Санни [30] и милых ребятишек от всего сердца.
Да будет благословение Божие с вами.
Всей семье мой поклон.
С. Петербург 21-го фев./5-го мар. 1857.
Благодарю тебя, любезный Костя, за все твои письма, на которые доселе не отвечал тебе, ожидая первого отправления курьера в Ниццу.
С радостью узнал я по телегр[афу] о твоем благополучном приезде туда и о том, что ты остался доволен осмотром эскадры нашей в Генуе. Слава Богу, что болезненность на «Палкане» стала уменьшаться.
Между тем здесь наш бедный Врангель [31] заболел не на шутку воспалением глаз, так что он должен был передать дела Метлину [32], с которым я уже и работал. Не дай Бог нам лишиться твоего первого помощника.
Сегодня прощался я с Путятиным, переговоривши с ним о всех предметах, касающихся до его важного поручения. Дай Бог ему успеха, ибо последствия могут быть для нас самые благодетельные. Горчаков сообщит тебе инструкцию, которою он снабжен и которая, как мне кажется, весьма умно и хорошо составлена. Из нее ты усмотришь, что мы стараемся дать его посылке в Китай характер дружественный, в противоположность с неумеренными требованиями Англичан и Французов.
Надеюсь, что с Божьею помощью и с ловкостью, доказанной по Японскому делу Путятиным, мы добьемся важнейшего для нас результата, т. е. признания за нами всего левого бер[ега] Амура. Ты получишь также журнал, мною утвержденный, особого Комитета о приостановлении еще на время заселения сего края. Мне кажется, что при теперешних обстоятельствах оно необходимо, между тем нужные для сего приготовления будут продолжаться своим порядком.
Сведения, привезенные Поссиетом [33], также весьма кстати.
Здесь у нас впрочем нового ничего нет. После довольно полной увлечений масленицы мы теперь в тишине говения, и, к счастию, я гораздо менее завален делами, чем все это последнее время. Маленькому Низи [34] благодаря Бога со вчерашнего дня точно лучше, но он был очень плох.
Теперь должен опять обратиться к несносной истории Берг и Анненковой. После письма твоего из Ганновера я надеялся, что мы наконец добились желанного конца. Но не тут-то было! По телегр[афу] ты уже знаешь, что они вновь скрылись из Парижа и что отец их снова ищет. Между тем Горчаков получил письмо от Балабина [35], которое тебе посылаю, и из которого ты увидишь их новое сумасшествие.
Они имели дерзость обратиться к Наполеону, чтобы просить его протекции для отыскания мнимого родства с Бурбонским домом! Письмо Мад[ам] Берг по сему предмету к Мери [36] посылаю тебе также. Прочитав и то и другое, ты сам увидишь все безрассудство их поведения. Хорош и отец, что не умел заставить дочь послушаться отцовского голоса и предоставил ее вновь этой беспутной Мад[ам] Берг. Напол[еон] очень справедливо про них сказал: Il у a de la folie, sans qu’elles soyent folles [37].
Если отец их не отыщет и не сумеет заставить себя слушаться, то по-моему лучше предоставить их судьбе, но при этом ручаться нельзя какого-нибудь нового esclandre [38], ибо Мад[ам] Берг ясно говорит в своем письме, что новая их цель теперь доказать родство с Бурбонами! По словам Мейндорфа [39], они из Женевы еще писали Герц[огине] Пармской, и та, собравши о них сведения, решилась их не принимать. Если ты что об этом узнаешь, то прошу мне написать. Уф! Мочи нет, как наскучил.
23 февр./7 мар. Сегодня утром мы имели утешение приобщиться Св. Тайн со всеми детьми. Никола и Алексей в первый раз исповедовались и, как кажется, это произвело на них довольно сильное впечатление, они вообще весьма дружны и милы. Душонок [40] был также мил до крайности, она за братьями все сама проделала с таким ангельским выражением лица, что нельзя было на нее смотреть хладнокровно.
В понедельник хочу съездить в Кронштадт посмотреть Офицерскую стрельбу и объехать гавани.
Мы с женою обнимаем тебя от всего сердца. Твой брат и друг
А.
С. Петербург 9-го/21-го марта 1857.
Благодарю тебя, любезный Костя, за два твоих письма из Ниццы и радуюсь, что ты покуда доволен твоим путешествием и осмотром нашей эскадры в Генуе. Дай Бог только, чтобы число больных у тебя не прибавлялось.
Я весьма рад был случаю познакомиться с Новосельским [41]. Горчаков, с которым он здесь виделся, тебе пишет о мерах, принимаемых Министерством Ин[остранных] Д[ел], чтобы сколько возможно помогать с нашей стороны сему полезному предприятию. Он равномерно уведомляет тебя о причинах, которые служили основанием к посылке Путятина в Китай и о разных соединенных с этим вопросах.
Путятин сам совершенно разделяет этот взгляд, с которым и я вместе согласен. Осторожность необходима, если же Китайцы не согласятся на наши дружеские предложения, тогда руки у нас будут развязаны и нам уже нечего будет церемониться, и лев[ый] Бер[ег] Амура во всяком случае останется за нами.
Теперь меня крайне озабочивает положение наших финансов, оно таково, что нам надобно всеми средствами стараться из него выйти, а первое для того условие есть сокращение расходов. Поэтому и по морской части необходимо принять неотлагательно меры к возможным сокращениям.
Так как, к сожалению, бедный Врангель все еще болен, то я объяснюсь с Метлиным, чтобы они вместе сообразили, что можно в этом смысле сделать, с тем чтобы, не приводя ничего в исполнение, прежде снестись с тобою, как с настоящим хозяином, и я уверен, что убедившись в этой необходимости, ты с своей стороны поможешь мне в этом важном и жизненном для нас деле.
В понедельник на 2-й неделе, как ты уже это знаешь по телегр[афу], был я в Кронштадте и остался весьма доволен всем виденным, т. е. офицерской и в особенности матросской стрельбе, как из нарез[ных] ружей, так и на учебной батарее. Порядком в Штурм[анском] Кор[пусе] и в порте я также был очень доволен.
Но здесь в Петерб[урге] 2 мор[ских] офицера, в том числе К. Л. Гейсмар, попались вместе с молодыми кавалергард[скими] офиц[ерами] в глупой шалости. Подгулявши, они ночью разъезжали по городу и били стекла. Я приказал всех их выдержать 2 недели под арестом и надеюсь, что вперед подобное не будет повторяться.
Посылаю тебе полученное мною по почте письмо от Анненковой, по штемпелю ты увидишь, что оно писано из Парижа. Оно служит подтверждением новой и неслыханной глупости, о которой, к сожалению, мы уже знали et vous, jugerez vous-mme du ton de la lettre, qui est en mme temps bte et impertinente! [42] В последнем моем письме я тебе уже написал мое мнение об этом и потому мне ничего не остается прибавить. Бог с ними.
С нетерпением жду теперь, на что матушка решится,– поедет ли она в Палермо и когда. Здесь нового особенного ничего нет, кроме внезапной смерти милой [Алеки?] Пален, бедные родители и жених жалки до крайности.
На этой неделе смотрел я гимнастику и фехтование в Гвардии, по одной роте, по моему назначению, с полка и остался весьма доволен сделанными в короткое время успехами.
Всей Армии возвратил я, согласно общему желанию, прежние эполеты, которые будут оситься на том же основании, как в Гвардии. При этом я так же возвратил шитые петлицы всем войскам, получившим оные за военные [сражения?], равно и моим полкам. Все прочее остается без всякого изменения.
Вот пока и все. Никола здоров и мил по-прежнему. Обнимаю тебя от всей души. Морякам нашим мой поклон, ты знаешь и, надеюсь, и они знают, как у меня сердце к ним лежит.
Бог с тобою.
А.
Насчет осторожности в твоем поведении и в разговорах во время пребывания твоего во Франции мне нечего тебе повторять. В особенности с самим [Наполеоном] et surtout en politique, laissez-le venir Vous, еcoutez-le et ne vous compromettez pas en avanant vos propres idеes. Les miennes, Vous les connaissez, elles sont basеes sur une politique franche et loyale [43].
С. Петербург 23-го Мар./4-го Апр. 1857.
Благодарю тебя, любезный Костя, за письмо твое от 8/20 Мар[та]. По телегр[афу] я уже знаю о твоем благополучном возвращении в Ниццу после 10-дневного плавания с эскадрою, надеюсь, что ты остался всем и всеми доволен.
Итак, теперь ты в Риме с дорогою нашею Матушкою. Дай Бог, чтобы поездка эта ей не повредила. Я очень рад днями прибытию туда короля Прус[ии] [44], который страстно любит этот древний город так, как и я, по приятным для меня воспоминаниям молодости. С нетерпением буду ждать теперь известий о прибытии твоем во франц[узские] порты и в самый Париж.
Помни, что я тебе говорил и писал в последнем моем письме. Учтивость без лишней фамильярности и осторожность в твоих разговорах и суждениях со всеми и в особенности с Напол[еоном].
Покуда его доброжелательство к нам, к сожалению, ограничивалось более словами; и последние его проделки и переговоры в Констант[инополе]: о Черногории, без нашего ведома, не совсем честные [45]. Влад[ыко] Данило [46] теперь сам в Париже и желает снискать себе его расположение, отказавшись самым неблагодарным образом от векового нашего покровительства.
Он успел, говорят, всех вооружить против себя, и весьма вероятно, что Черногорцы его не впустят обратно. Если Франция в дело это вмешается, то может из этого опять выйти каша, ибо мы, с нашей стороны, не можем оставить несчастных наших единоверцев на произвол западных держав и Турции.
В Персид[ском] деле Напол[еон] также приписывает своему вмешательству теперешний исход дела, который впрочем не есть окончательный, ибо мы еще не знаем, приняты ли Шахом все кондиции мирного трактата с Англией.
Она явно добивается присутствия своих агентов на Каспийском прибрежий, на что мы никак не сможем согласиться, и поэтому мы предложили Персии определить вопрос о консулах особою конвенцией. Ответа мы еще не получили. Из этого всего ты видишь, что мы не имеем причины делать Напол[еону] de trop grandes avances.Notez-vous cela [47].
Горчаков прочел мне письмо твое о посылке Путятина и свой ответ, из которого ты усмотришь, что хотя в инструкции ничего не упомянуто об гавани, но на словах ему предоставлено коснуться и этого пункта, если по обстоятельствам он признает это возможным. Во всяком случае будь спокоен, что лев[ый] Бер[ег] Амура и устье останутся за нами, и я разрешил Муравьеву [48] продолжать в нынешнем году переселение туда еще 3 сотен Амур[ских] каз[ачьих] полков.
Возвращаю тебе письма Киселева [49] и Мад[ам] Берг. Желал бы знать, как последнее попалось в руки Штакельберга [50] и какие он имел сношения по сему делу с Гер[цогиней] Пармскою.
Отцу Анненкову приказал я воротиться сюда, ему нечего делать в Париже, тем более что он хотел было затеять процесс для отыскания дочери, из чего неминуемо вышел бы самый ужасный шкандал. Бог с ними! Киселеву поручено всеми средствами стараться, чтобы несчастная эта история не получила гласности.
Я должен тебя еще предупредить, что по доходящим до меня сведениям действия агентов нашего Черном[орского] пароход[ного] общества во Франции, к сожалению, как кажется, не совсем честны. Если это правда, то весьма о том сожалею и надеюсь, что будучи на месте, ты об этом ближе узнаешь и приведешь дело в надлежащий порядок. Здесь нового особенного ничего нет. В Понедельник смотрел я весь здешний гарнизон и был вообще доволен, особенно кавал[ерией] и артил[лерией].
Погода стоит довольно приятная, но по ночам все еще морозит, лед, однако, на Неве очень плох и вероятно тронется на днях.
Николе я приказал сшить к 25 ч[ислу] Кон[но]-Гв[ардейский] мунд[ир] и полагаю поставить его, по твоему примеру, с кантонистами. Он здоров и мил по-прежнему. Мы с женой и детьми обнимаем тебя от всей души.
Господь с тобою!
А.
С. Петербург 8-го/20-го Апреля 1857.
Искренно благодарю тебя, любезный Костя, за интересное письмо твое от 24 мар./5-го апр. и в особенности за готовность, с которою ты принялся немедленно для сокращения расходов по морской части. Метлин докладывал мне записку твою, и я с основными мыслями твоими совершенно согласен.
Насчет подробностей я приказал порядком подумать и представить потом ближайшие соображения. Он предлагает, оставив одну дивиз[ию] в полном составе, для других двух иметь по одной кадровой роте для каждого экипажа, с тем чтобы по 2 таковых прикомандировать к остающимся экипажам, чем избегнутся издержки на содержание особых начальников с их штабами.
Об офицерах, я полагаю применить к ним правила увол[ьнения] во времен[ный] и бессроч[ный] отп[уск], принятые по сухоп[утному] ведомству, а остальным производить по твоему предложению 1/2 жалов[ания].
О передаче хозяйственной части Черном[орского] вед[омства] Пароходной кампании он тебе уже писал. Надеюсь, что это можно будет исполнить с выгодою и без ущерба для службы [51].
Я приказал ему поспешить сколько возможно отправлением наших корветов в Черное море, где присутствие их необходимо, в особенности теперь, когда англичане с такою наглостью снабжают черкес оружием и перевозят туда сброд людей всякого разбора, и взамен того завели торг невольников. Vive la nation civilisеe! [52]
Следствие, которое по нашему требованию производится теперь Турец[ким] правительством, вероятно ничего не раскроет, ибо все это делается под покровительством Редклифа, но можно надеяться по крайней мере, что они станут осторожнее, а наше посольство бдительнее…
Рад весьма, что ты остался доволен нашей эскадрой. Дай Бог, чтобы погода благоприятствовала переезду Мама.
Посылаю тебе несколько бумаг, относящихся до несчастного дела Анненковой. Из письма Горчакова к Киселеву ты усмотришь, на чем дело остановилось. Если Морни [53] не ошибается, то есть еще, может быть, надежда возвратить ее отцу. В противном случае, мне кажется, нам надобно предоставить их произволу и более ни во что не вмешиваться.
Будучи в Париже ты, впрочем, сам можешь переговорить с Киселевым, но я требую от тебя, если бы они еще были там, ни под каким предлогом не иметь с ними свидания. В твоем положении оно неприлично, и притом они того и не заслуживают. После всего этого производить им еще пособиеот меня считаю также неуместным. Напиши мне, что ты об них узнаешь.
Здесь ничего особенного нет. Пасху встретили мы обыкновенным порядком, но жена, разумеется, не могла присутствовать.
Погода после нескольких весенних дней вдруг изменилась, и нынешнюю ночь было 8° мор[оза]. Мы все-таки надеемся после 17-го переехать в Ц[арское] С[ело].
Никола здоров и весел, Алексей был несколько дней не совсем здоров и он ни на минуту не хотел его оставлять. С Мари [54] также у нас большая дружба.
Мы с женою обнимаем тебя от всей души и желаем всевозможных успехов в Париже. Уверен, что ты не забудешь моих наставлений.
Бог с тобою!
А.
С. Петерб. 20-го Апр./1-го Мая 1857.
Только несколько слов, любезный Костя, чтобы поблагодарить тебя за последнее письмо твое из Ниццы и за поздравление с моим рождением [55]. С нетерпением буду ожидать подробностей о твоем пребывании во Франции вообще и в Париже в особенности. Судя по телегр[афу] ты, кажется, доволен твоим приемом, надеюсь, что так же будет и до конца.
Здесь ничего особенного нет. Жду от Метлина подробностей насчет исполнения твоих предложений.
Я опять как-то особенно завален делами и радуюсь, что завтра перебираемся в Ц[арское] С[ело], где у меня всегда более свободного времени. Погода у нас стояла ужасная всю светлую неделю, по ночам до 12° мор[оза]. С Фоминой [56] стало теплее, но всякий день дожди. Баром[етр], однако, пошел кверху и потому, кажется, можно надеяться, что наконец и у нас настанет весна. Между тем и в Риме Мама жалуется на холод.
Жена чувствует себя довольно хорошо, но крайне тяжела.
Мы оба обнимаем тебя от всей души и поздравляем с наступающими именинами милой Санни. Да сохранит вам Бог ваше домашнее счастье.
Никола здоров и мил по-прежнему, к 17 ч[ислу] он написал мне поздравление. Он и все дети тебя также обнимают. Алекса с горем расстается с городом, ибо яхта его стоит перед З[имним] Д[ворцом] и сильно его притягивает.
Господь с тобою!
А.
10/22 Апреля 1857 г. Тулон.
Любезнейший Саша! Хотя сегодня только 10-е число, и до курьера еще далеко, я все-таки начинаю письмо, и буду его продолжать каждодневно в виде журнала, дабы не перепутаться в массе предметов и воспоминаний, которые меня здесь обступают. Полагаю, что только этим способом я буду в состоянии Тебе дать ясный отчет в моем путешествии. Боюсь только одного, чтоб письма не возросли таким образом до огромных размеров, так что чтение их составит сущую работу. Однако начинаю.
Понедельник – 8-го Апреля.
Отправлялись мы из Вилла-Франки [57] на «Олафе» в 11 часов ночи 7-го числа, дабы начать путь не в Понедельник, а еще в Воскресенье. Эскадра вышла за несколько часов перед тем и дожидалась меня в море. Бесценная наша Маминька провожала меня до полдороги в Вилла-Франку, а все наши Русские дамы – вплоть до самой пристани.
Это были удивительные проводы, которые меня глубоко тронули. Переход наш был самый чудесный, совершенно дамский, без малейшего ветерка, при совершенно гладком море и чудеснейшей жаркой погоде. Чтоб не подойти слишком рано в Тулон, мы должны были идти самым тихим ходом, и пошли полным ходом только подходя к рейду, около 3 часов пополудни.
Вход наш на рейд представлял самое великолепное зрелище, какое можно себе вообразить. Я шел впереди на «Олафе» под Генерал-Адмиральским Флагом, а за мною в кильватере сперва «Выборг», потом «Палкан», и у него на буксире «Кастор». Берега рейда были до такой степени покрыты зрителями, что они казались совершенно черными, и мы сперва понять не могли, что это такое. Форт Lamalgue первый отсалютовал моему Флагу 21 выстрел.
Пройдя этот форт, мы стали входить на большой рейд, на котором в 2 линии была расположена Французская эскадра из 7 кораблей и нескольких Фрегатов и корветов всё только винтовых. Нам пришлось идти между обеих линий. В это время Французы расцветились флагами и поставили людей по реям, которые при нашем проходе кричали 6 раз «Vive l’Empereur» [58].
В ту минуту, как мы поравнялись с колоссальным трехдечным кораблем «La Bretagne», имеющим 130 орудий и машину в 1200 сил (это самое колоссальное творение нынешнего времени), на котором был поднят Флаг командующего Эскадрою Вице-Адмирала Trеhouart [Треуар], вся эскадра начала салютовать.
Но салют этот они производили не по-нашему, а самым частым непрерывным батальонным огнем из всех орудий, начиная с передней пушки нижней батареи, кругом всех батарей поднимаясь с дека на дек, и кончая последней кормовой пушкой верхнего дека. Это они называют tirer en tire-bouchon [59], и нельзя описать, до какой степени это великолепно.
Я им ответил 21 выстрел при подъеме Французского Флага. Лоцман нас провел на малый рейд и поставил нас на якорь подле самой гавани. Тут тотчас съехались на пароход все здешние власти поздравить с приходом. Главный командир (Prеfet maritime) Вице-Адмирал Baron Du Bourdien [Барон Дю Бурдье], почтенный старик, потерявший левую ногу выше колена в Наваринском сражении [60]. Он уже был на этом месте во время войны, и он снаряжал и отправлял всю Крымскую экспедицию.
Это человек испытанной честности и неимоверной деятельности. Во время его управления порт кипел и производил неимоверные дела. Он распоряжался 153 военными и транспортными судами, которые беспрерывно шныряли между Крымом и Тулоном.
Между тем он большой враг Англичан (его отец убит в сражении с ними в 1809 году) и сохранил к нам и нашему Флоту большое сочувствие с самого Наварина, и поэтому принимает нас с неподдельным радушием и готовностию. Через полчаса по приходе, написавши только маленькое письмо к Мама, я отправился на берег в полной форме и ленте. Тут была самая парадная встреча. На самом берегу у пристани стоял почетным караулом цельный батальон морской пехоты со знаменем.
Этот полк все время в Крыму провел в траншеях и потерял много народа. Во фронте было много солдат с крестами, и вообще они имели препочтенную фигуру. Пройдясь по фронту, мы сели в коляски и поехали в дом Главного Командира (Palais de la prеfecture), где мне приготовлена квартира. По всей дороге были шпалерами расположены два полка пехоты, 12-ый и 57-ой, составляющие здешний гарнизон. В дому началось представление всех здешних властей, военных, морских и гражданских, всех офицеров и чиновников.
Меня поставили посредине комнаты, а весь этот народ проходил мимо церемониальным маршем и кланялся. Je devais me tenir quatre [61], чтоб не лопнуть от этой сцены, но однако выдержал свою роль. Этот день кончился большим обедом, я редко в своей жизни так уставал, как в этот день. В тот же день «Олаф» пошел обратно к Мама в Вилла-Франку.
Вторник – 9-го Апреля.
Утром осматривали Адмиралтейство. Но так как это был первый визит, то везде нас встречали власти в парадной форме и сзади шла целая толпа, так что ничего нельзя было хорошенько и дельно видеть, так что я считаю это утро почти потерянным. Однако я осмотрел в довольно больших подробностях Фрегат «L’Impеratrice Eugеnie» [«Императрица Евгения»], кончающий в доке установку машин. Этот Фрегат принадлежит к числу чудных произвдений нового Французского кораблестроения. Он колоссальных размеров, имеет машину в 800 сил и будет ходить узлов 12.
На нем есть много интересных подробностей, в которыя я старался вникать, но которыми не стану Тебе надоедать. Могу Тебя только уверить, что эти осмотры даром не пройдут и что я стараюсь извлечь из них для нас все, что только может быть полезно. После завтрака отправился в полной форме и ленте на рейд сделать визит Вице-Адмиралу Trеhouart. Это самая почтенная фигура старого моряка, которую мне когда-либо случалось видеть.
Даром что я был в полной форме, я осматривал его чудный корабль «Bretagne» [«Бретань»] в самых больших подробностях, был даже в трюме и в машине. Этот корабль – самая громадная махина, какая существует на свете, больше самых больших Английских кораблей, носит чудовищную артиллерию и притом гуляет по 13 узлов. Это кажется решительно невероятным, а между тем результат этот выведен не по лагу, который часто врет, а по пройденному расстоянию.
Потом в тех же подробностях осматривали колоссальный двух-дечный корабль «Algеsiras» [«Альхесирас»], который дает такие же результаты, и заехали на Фрегат «L’Audacieuse» [«Смелый»], который совершенно одинаковый с «Impеratrice Eugеnie». Вот три лучшие образчика нынешнего Французского кораблестроения!
Французы откровенно мне говорили, что, так как они никогда не могут сравняться в силе и числе с Англичанами, их настоящими противниками, то они стараются превзойти их достоинством и скоростью хода, и я думаю, что они правы и напали в этом на настоящую дорогу. Все это есть творение их гениального корабельного Инженера Dupuis de l’Нme [62], который действительно человек необыкновенный и заставил сделать науке огромный шаг вперед.
Среда – 10-го Апреля.
Весь день таскался по Адмиралтейству, и на этот раз без официальной свиты, и потому мог осматривать его в самых больших подробностях. Мне нет возможности Тебе его описывать, потому что тогда пришлось бы написать целые томы.
Но главные и полезнейшие замечания я или сам записываю, или заставляю записывать Адъютантов. Одним словом, все это пойдет впрок и будет привезено домой. Даром что эти осмотры ужасно утомительны, и я до смерти устаю, я этим чисто жуирую и оторваться бы не хотел. Вечером – театр, где меня принимали и рукоплескали и криками чрезвычайно любезно.
Четверг – 11-го Апреля.
В этот день продолжали осмотры Адмиралтейства и именно ту часть его, которая называется le Mourillon. Тут на стапелях находятся два 80 пуш[ечных] корабля, которые начаты парусными, но потом их распилили пополам, раздвинули на 20 с чем-то фут, переделали им кормы и тем обратили их в винтовые. Они получат машины в 900 сил и пойдут по крайней мере по 11 узлов.
Я это рассказал в доказательство того, какие колоссальные работы французы теперь предпринимают. У них в весьма скором времени будут около 30 винтовых кораблей на воде. В этом же отделении Адмиралтейства находится огромный пильный завод с самыми разнообразными станками, который составляет огромную экономию рук и работы. Тут же у них находятся огромные запасы лесов, так что они могут в кораблестроении всегда употреблять лес лежалый и сухой.
Потом я довольно долго сидел в чертежной и рассматривал с здешними инженерами во всех подробностях чертежи и детальные планы их новых кораблей. Потом обходили в подробности Артиллерийские мастерские. Самое замечательное тут то, что они стараются теперь заменить нынешние ударные пушечные трубки такими, которые воспламеняются от трения, что дает возможность обходиться без ударных замков и иметь вместо того простые крючки.
Тут же мы видели и нарезные пушки, которые во многом отличаются от Сардинских. Но я постараюсь узнать об них еще более подробностей, потому что говорят, что в них сделаны еще разные изменения и усовершенствования. В этом я больше всего надеюсь на Артиллерийского Полковника Фаве, который в Париже будет при мне состоять.
В этот день мы обедали у Адмирала Треуара на «Bretagne», а вечером был огромный бал в маленьких залах здешней префектуры. Давка была страшная, также и жара. Я плясал только 2 французских, а больше все говорил с моряками.
Пятница – 12-го Апреля.
В этот день ревел NW-шторм, так что с рейдом почти не было сообщений. Утром осматривали артиллерийскую лабораторию. Так как я этой части технически не знаю, я про нее ничего особенного сказать не могу, замечу только, что здесь же находится производство их огромных ракет дальнего бросания, которые нам так хорошо известны из-под Севастополя и которые они мне показывали очень откровенно.
Тут же находится преостроумная машина, измеряющая скорость и силу этих ракет. Мне кажется, что стоило бы сюда прислать нарочно Константинова [63], который достаточно умен и хитер, чтобы раскусить, в чем состоит дело, и это было бы весьма полезно. После завтрака осматривали новую часть Адмиралтейства, называющуюся le Castignan, которая еще в постройке, но будет через два года готова. Это будет Адмиралтейство для парового Флота, с Пароходным заводом еще больших размеров, чем наш Кронштадтский, и с тремя огромными доками.
Заржецкий [64], который тоже здесь находится, в подробностях изучил эту часть постройки, подробности которой в техническом отношении чрезвычайно интересны. После этого осматривали морской гошпиталь. Это заведение прекрасно содержано, и самое замечательное в нем – это присутствие сестер милосердия, которые приносят огромную пользу.
Суббота – 13-го Апреля.
Утро я провел в чертежной, осматривая разные планы и чертежи. После завтрака мы часа три пробыли на корабле «le Suffren» [«Сюффрен»], который служит Артиллерийской школой. Мы рассматривали артиллерийское учение в самых больших подробностях и подметили разные новые усовершенствования, которые я намерен испытать и на нашем Артиллерийском корабле. Желаю от всей души довести его до того совершенства, которое мы здесь нашли. Осмотр этот кончился стрельбою в цель, которая была удивительно хороша.
Воскресение – 14-го Апреля.
Обедню утром мы отслушали на «Выборге», а после полдня отправились в маленький порт La Seyne, находящийся на здешнем рейде, в котором большая частная верфь, принадлежащая частной промышленной компании des forges et chantiers [65]. Тут строится одна шхуна для Кавказа и несколько пароходов для нашей Черноморской компании.
Один из этих пароходов, который должен называться моим именем, я тут закладывал, другой пароход для Французских Messageries [66] при нас был спущен. Удивительно, какими небольшими, невзрачными средствами этот дрянной маленький порт достигает каких огромных результатов. Каждый год он спускает 10 или 12 судов, которые ни в чем не уступят Английским.
Во время этой поездки нас застиг жестокий шквал с дождем, который и продолжался во весь день, при страшно низком барометре. Это, к несчастию, заставило нас изменить план нашего переезда в Марсель. Сперва было решено отправляться на корабль «la Bretagne» в сопровождении корабля «Algеsiras» и Фрегата «l’Audacieuse» и идти в порт La Ciotat [Ла-Сьота], а оттуда на пароходе в Марсель.
Это дало бы мне возможность видеть на деле три лучшие судна Французского Флота, дабы иметь о них более определительное мнение, и также осмотреть La Ciotat, где все судостроительные и машинные заведения des Messageries Impеriales [67]. Таким образом, этот день мог быть одним из самых интереных и полезных. Состояние же погоды сделало это невозможным, и мы были, к несчастию, принуждены вечером от этой поездки отказаться и решиться ехать просто берегом.
Понедельник – 15-го Апреля.
Около 11 часов утра после длинных прощаний со всеми здешними начальствами, которые нас так дружелюбно встречали, мы отправились в путь. Весь гарнизон был выставлен шпалерами по обе стороны дороги; и везде толпилась бездна народу. В 5 часов мы приехали в Марсель, погода была серая, мрачная, с пронзительным холодным ветром. При въезде в город нас встретил Генерал Ростолан (тот самый, которого Наполеон посылал зимою к Матушке в Ниццу).
Префект и три Господина, которых Император назначил состоять при мне, а именно: Le Marquis de Belmont Chambellan, Buorgoint Equ [маркиз Де Бельмонт Чемберлен, Буржуан Эку] (племянник того, который с Французским Посольством делал с нами Турецкий Поход в 1828 году) и Подполковник Favе, [Фаве] Артиллерист, Officier d’ordonnance de l’Empereur [68], тот самый, который отвозил Мише [69] модели Французской пушки. Меня прямо повезли в Palais de la Prеfecture [Дворец Префектуры], где происходило представление всего чиновного мира так же, как в Тулоне.
После этого здешние власти у меня обедали. По улицам толпилась еще большая масса народа, чем в Тулоне. Все были весьма учтивы, снимали шапки и даже кричали Vive le Prince [70]. Говорят, в Марселе всегда, даже во время войны, было большое к нам сочувствие и род оппозиции против правления. Это довольно натурально, потому что Марсель исключительно город торговый, который кормится Россиею и без нее давно бы с голода умер. Потому и наша Пароходная компания находит здесь большое сочувствие.
Вторник – 16-го Апреля.
Утром на пароходе нас возили по рейду. Был сильный холодный северный ветер, и нас качало жесточайшим образом, а смотреть было нечего, так что это вышла довольно глупая штука. Потом мы осматривали гавань La Joliette и работы той гавани le port Napolеon. Это гигантские работы! Гавани эти образованы искусственными молами, построенными среди моря. Заржецкий и Тотлебен [71] изучают подробности этих работ, которые нам будут необходимы для Балтийского Порта.
Им с большою готовностию показывают все частности. После завтрака мы осматривали в подробностях мастерские и все заведения компании des forges et chantiers. Они имеют огромные средства и работают с неимоверной быстротой. Много машин, заказанных нами, только зимою уже теперь собираются.
Я очень надеюсь на эту компанию, чтоб со временем вовсе отказаться от Английских заказов, по крайней мере, хоть для Черного моря. Эти осмотры нам заняли все время до обеда. Вечером я должен был отправиться на парадное представление в Театр, где был очень хорошо принят. В мою честь пели нарочно сочиненные куплеты. Ты можешь себе вообразить, какую я при этом представлял фигуру, и как это было весело.
Среда – 17-го Апреля.
Ради дня Твоего рождения, мы утром ездили помолиться в Греческую Церковь, где было, к моему большому удивлению, было весьма порядочное пение. После обедни мы тотчас отправились по железной дороге в Париж и остановились часов в 9 вечера ночевать в маленьком городе Mcon [Макон]. Дорога эта была довольно утомительна, потому что на каждой остановке была парадная встреча с почетными караулами и всеми властями в парадных формах.
В числе почетных караулов было несколько кавалерийских, а именно Уланы, Драгуны и Конные Егери. В кавалерии вообще состав людей гораздо лучше, чем в пехоте, и народ весьма рослый, стройный и весьма красивый. Чрезвычайно красивы конные Егери в их новых полугусарских куртках и маленьких меховых шапках.
Самая парадная встреча была в Лионе. Старик Маршал Castellane [72] сам меня встретил на станции железной дороги, представил мне весь штаб его Армии и провел меня по почетному караулу, состоявшему из батальона пехоты, батальона Стрелкового и эскадрона кавалерии на коне. В Mcon нас дожидался Граф Киселев, и мы с ним вдвоем просидели весь вечер почти до полуночи, толкуя все время про Париж и про все дела, которые мне необходимо для сего знать. Я очень-очень надеюсь на его помощь.
Четверг – 18-го Апреля.
Отправились из Mcon в 9 часов утра, завтракали в Dijon [Дижон] и приехали в Париж в 5. Дорога происходила с таким же церемониалом, как и в первый день. На Парижской станции, великолепно украшенной нашими и Французскими Флагами, меня встретил Принц Наполеон [73], которого я тотчас узнал по его сходству с первым Наполеоном.
Тут же были Маршал Magnan, Главнокомандующий Парижской армии и важные другие военные и гражданские власти и сзади все наши Русские дамы. Принц меня повел к войску. Были выставлены 2 эскадрона гидов верхом, один батальон Гвардии в медвежьих шапках и с белыми лацканами и один батальон линейной пехоты. Пройдясь по фронту, мы сели в открытую коляску и с эскортом гидов поехали во Дворец через place de la Bastille [площадь Бастилии], по всем бульварам, place de la Concorde [площадь Согласия] и rue de Rivoli [улица Риволи].
Везде была неимоверная толпа, достойная Московской толпы, и все были чрезвычайно учтивы, снимали шапки, кланялись и даже по временам кричали. Во многих окнах были выставлены русские и французские флаги. Вообще можно сказать que l’accueil еtait tout fait sympathique [74]. Только что мы вышли из коляски во дворце, я увидел наверху лестницы Императора в полной форме и Андреевской ленте. Он сошел ко мне навстречу до нижней площадки лестницы, что считается неимоверной учтивостью, и до сих пор ни для какого Принца не делалось.
Он мне сказал, что он очень доволен видеть меня в своей столице, я отвечал, что доволен, что могу лично его благодарить за прием по всей Франции. Он очень похож чертами лица на портреты, но ни на одном из них нет его настоящего выражения. Цвет лица у него очень бледный и желтый. Он полголовою меньше меня ростом. Он повел меня наверх в залы и представил меня Императрице [75]. Она очень похожа на все портреты и действительно чрезвычайно мила собою.
В это первое свидание она была очень embarrassеe [76]. Тут тотчас последовали обоюдные представления всех свит, а потом Император меня повел в назначенные для меня комнаты в Pavilion Marsan [Павильон Марсан]. Окна выходят на Тюильрийский сад и на улицу Rivoli. В 7 часов, одевшись во фрак, короткие штаны и чулки, я сделал маленький визит Принцессе Стефании Баденской, а потом мы тотчас пошли к столу.
Я сидел подле Императрицы, которая все время очень мило со мною говорила. После обеда был у меня первый весьма длинный разговор с Императором, но который невозможно передать. Он ни на одном предмете долго не останавливался, а переменял их беспрестанно, не впускаясь в объяснения. Только что коснется интересного предмета, и только что я навострю уши, чтоб слушать, глядь – он вдруг перескочил на совсем другой предмет.
Так он начал говорить про войну, в этом роде: Je trouye que quand une guerre est finie, une guerre qui a еtе menеe avec honneur, dans laquelle les deux parties ont appris s’estimer mutuellement,– qu’on peut qu’on doit revenir alors sur cette guerre sans passions, et la regarder comme un fait historique, et comme un objet d’еtudes sеrieuses. Dans la ntre par exemple, il у a eu des fautes immenses de commises des deux ctеs, et surtout de ntre [77].
Вот я и усугубил внимание и слушаю, что-то тепер будет. Он прибавил несколько слов об опасности делать высадки наобум и выступать в сухопутный поход, не обеспечивши места высадки, и потом вдруг замолчал и перескочил на совсем другой предмет, и этак несколько раз. В течение этого разговора я ему передал то, что Ты мне приказывал ему сказать, что Ты доволен возобновлением дружественных с ним связей, имеешь договоренность dans sa loyautе [78] и на него рассчитываешь и полагаешься на часто им повторенные уверения хорошего расположения.
Он тоже отвечал общими фразами, весьма учтивыми, но не выражавшими ничего особенного, никакой особой мысли, с’еtait des lieux communs [79], как то que les bons sentiments doivent prеcеder les bonnes relations [80] и тому подобное. Видно было, что он не хотел вдаваться в дальнейший разговор, qu’il tte le terrain[81], прежде чем высказаться, что он, одним словом, весьма осторожен.
Замечательна игра его физиономии, когда он говорит о предметах неважных или второстепенных, у него лицо оживляется, является даже улыбка, но только что разговор коснется предмета серьезного, политики, войны или тому подобное, оно вдруг изменяется, улыбка исчезает, оно вытягивается и делается impassible [82], то есть он мгновенно надевает на себя официальную маску, one figure de convention [83], за которой никак не раскусишь, что он внутренно думает.
Это меня до сих пор более всего в нем поразило. Но я Тебя прошу не делать еще себе из этого никакого окончательного заключения. Это только первое мое впечатление, и я его слишком мало еще видел, чтоб обсудить его настоящим образом. Вообще он был очень учтив и мил, привел меня даже вниз в свой собственный кабинет, вместе с Принцем Наполеоном, потчевал нас сигарами и очень мило разговаривал, но явно избегал важных предметов. Все это продолжалось до 11-го и было весьма утомительно.
Воротившись домой, я отправился пешком к моему другу Орленку [84], которого увидел в первый раз после раны. Можешь себе вообразить, какое это было свидание.
Пятница – 19-го Апреля.
Начал тем, что отправился в полной форме к Гр[афу] Киселеву, чтоб явиться ему яко Твоему представителю. Потом мы вдвоем отправились в нашу Церковь и отслужили молебен. Тут собралось наше немногочисленное Русское общество. Потом делал визиты Принцам Жерому [85] и Наполеону и Принцессе Матильде [86].
Всеми был принят чрезвычайно ласково, особенно Матильдой. Наполеона я дома не застал. Потом, переодевшись в партикулярное платье, был у Императора и Императрицы, что было сделано по переданному мне частным образом их желанию. Но в это свидание никакого особенного разговора не было. Потом начали наши осмотры. Видели l’Htel de Justice, la Sainte-Chapelle, Notre-Dame de Paris, le Panthеon, l’Htel de Cluny.
Нет никакой возможности Тебе все это описывать, тогда письмо бы обратилось в Guide de voyageur [87]. Перед обедом я успел с полчаса походить по улицам, что чрезвычайно весело и любопытно. Обед был опять у Императора, прошел он обыкновенным образом, без всякого интересного разговора, а вечером был в театре du Palais-Royal, где от души хохотали.
Суббота – 20-го Апреля.
Все утро оканчивал это письмо. После полудни был у меня старик Castel-Bajac, который долго со мною говорил и чрезвычайно меня тронул своей привязанностию к Папа и вообще к России. Потом мы таскались по Музеумам Лувра. Картинные галереи, собрания статуй, гравюр, древностей более или менее те же, как везде, но неимоверно интересно собрание вещей, принадлежавших Французским королям, начиная с Карла Великого до Наполеона.
Тут есть вещи неимоверно интересные, которые хладнокровно видеть нельзя. Обедал у Гр. Киселева, который пригласил всех Маршалов и меня с ними познакомил. Мне решительно больше всех понравился Боске [88]. Много говорили мы про Крым. Удивление и сочувствие нашим храбрым войскам общее и искреннее.
Вечером был в мундире на бале в Морском Министерстве. Это был не бал, а толпа и давка, так что никого и ничего нельзя было разглядеть. Самое замечательное – это размеры здешней кринолины. Видел Графиню Кастильоне. Она действительно красавица. Воротился домой около полуночи, утомленный до полусмерти.
Читать бесплатно другие книги:
