Время великих реформ II Александр

Продолжение впредь.

Voyage de son altesse impеriale monseigneur le grand due Constantin [89]

Dеpart de Paris le 16 mai 9 heures du soir

Le 17 mai 7 h. du matin, arrivеe au Creuzot

3 h. aprs-midi dеpart du Creuzot

18 mai 2 h. du matin, retour Paris et dеpart immеdiat pour Bordeaux

2 h. aprs-midi arrivеe Bordeaux

19 mai, le soir dеpart de Bordeaux en bateau vapeur

20 – Dans la journеe arrivеe Rochefort

21 – Le soir dеpart de Rochefort

22 – Le matin arrivеe Indret

Le soir dеpart de Indret

23 – Le matin arrivеe Lorient

24 – Le matin dеpart de Lorient

Le soir arrivеe Brest

25 et 26 Sеjour Brest

27 – Le matin dеpart de Brest

28 – Le matin arrivеe Cherbourg

29 – Le soir dеpart de Cherbourg

30 – Le matin arrivеe Osborne

Le soir dеpart de Osborne

31 – Le matin arrivеe Calais

Le soir Bruxelles

1^er et 2 juin Sеjour Bruxelles

Le 3 – Dеpart de Bruxelles et arrivеe La Haye

4 – Le soir dеpart de La Haye

5 – Arrivеe Hanovre

21 Апреля/3 Мая 1857 года. Париж.

От души благодарю Тебя, любезнейший Саша, за последнее милое Твое письмо от 8-го Апреля. Получил я его на дороге в Париж. В прилагаемом журнале Ты увидишь все подробности нашего интересного путешествия. Боюсь только, чтоб чтение его Тебя не утомило, потому что независимо от меня он возрастает до огромных размеров.

Я полагаю в продолжение всей дороги писать подробный журнал и посылать его по мере возможности. Когда составится окончательный маршрут дороги по Франции, я Тебе пошлю. Полагаю, что из Бельгии мне будет необходимо заехать хоть на 24 часа в Гаагу к Тетушке Анне Павловне [90], иначе она не на шутку рассердится.

Имею к Тебе одну задушевную просьбу, исполнением которой Ты чрезвычайно утешишь мою бедную жинку. Мне самому необходимо торопиться домой, дела слишком требуют мое присутствие, а жинке оставаться необходимо в Эмсе для серьезного лечения, потому что ее здоровье не на шутку расстроено, и к тому же прибавился еще прескверный кашель, который меня ужасно беспокоит. Эта новая разлука будет для жинки чрезвычайно тяжела и не поможет ее выздоровлению.

Позволь, чтоб мой Никола вместо меня при ней оставался в Эмсе. Это было бы совершенное благодеяние для бедной жинки и хотя бы несколько ее утешило. Если Ты это разрешишь, я бы просил тебя отправить его около 15 Мая, дабы я мог уже его застать в Ганновере. Прошу Тебя не отказать в этой просьбе; повторяю, это будет благодеяние для жинки, а ей нужен душевный покой. Об пароходе («Рюрике») я пишу Метлину.

Про дело Анненковой я долго и серьезно говорил с Гр. Киселевым, и наше обоюдное мнение изложено в прилагаемой записке. Я не вижу другого исхода этой несчастной истории и весьма прошу Тебя утвердить наше мнение.

Ты можешь быть совершенно спокоен, что мне никогда и в голову не приходило их здесь видеть, и я ни под аким видом на это не соглашусь, если б даже они этого старались. Теперь оне в S^t Germain [91].

Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя от души.

Твой верный брат Константин.

По зрелом обсуждении дела Анненковой оказывается, что невозможно отправить ее насильно в Россию без огласки и без больших неприятностей, что если б даже и удалось это сделать, то пользы будет весьма мало, пока Г-жа Берг останется за границей, а выслать сию последнюю не представляется никакой возможности.

Посему казалось бы всего благоразумнее:

– объявить той и другой разрешение оставаться за границей, присовокупив, что оне будут получать чрез Посольство от Великого Князя Константина Николаевича вдвоем пособие до семи тысяч франков в год, с условием не жить в Париже, вести себя смирно и не подавать повода к неудовольствию со стороны императорской Миссии, от которой получат должные указания. В случае нарушения ими этих условий помянутое пособие прекратится.

– затем иметь за ними надзор со стороны посольства.

Письма мои уже запечатаны и отданы фельдъегерю, но я обязан присовокупить еще одно, потому что у меня был сегодня длинный и очень важный разговор с Императором, который спешу Тебе сообщить, покуда подробности его свежи у меня в памяти. Сегодня были скачки в bois de Boulogne [Булонском лесу], куда меня повез Император.

Мы сидели с ним вдвоем в коляске, и по дороге туда он сам начал разговор со мною следующим образом: Доволен ли ваш Император Графом Морни? Я отвечал, что весьма доволен, тем более что Он (то есть Ты) знает, что Морни имеет полное доверие своего Императора.

Он тогда продолжал: Il у a environ deux mois, je lui ai еcrit pour savoir si’l se croyait tre dans une position telle d’oser entamer avec Votre Empereur des sujets de politique trs dеlicats et de la plus haute importance. Sur sa rеponse affirmative j’avais eu l’intention de la сharger d’une communication de ce genre, mais apprenant que Vous deviez bientt venir chez nous en France, j’ai pensе qu’il fallait mieux s’en expliquer avec Votre Altesse de vive-voix, que de confier une pareille chose au papier. Une chose еcrite acquiert par l mme une toute autre valeur, tandis que dans une conversation on peut plus facilement aborder des questions dеlicates, et puis cela ne vous lie pas les mains, comme le ferait un document еcrit [92].

Я ему отвечал, что, посылая меня во Францию для путешествия чисто морского и учебного, Ты мне разрешил приехать в Париж ему поклониться и при этом сказал, что моя посылка n’est pas une mission diplomatique [93], но что я готов слушать все, что ему угодно говорить, и что он может быть уверен, что все это будет Тебе передано в целости, не прибавляя и не убавляя ни одного слова.

Он продолжал, voil de quoi il s’agit. Je trouve qu’en politique, qu’en bonne politique, pour еviter toute sorte de malentendus, et surtout les guerres, qui s’en sont trop souvent suivies, il faut toujours tcher de s’entendre prеalablement, de prеvoir les еventualitеs possibles, les suites qu’elles peuvent avoir, et de prеparer la conduite qu’il serait dеsirable de suivre.

Les guerres sont possibles, les guerres sont quelquefois inеvitables, mme nеcesseires, mais je ne connais rien de plus triste, rien de plus affreux qu’une guerre qui dеcoule d’un malentendu, d’une faute de s’entendre et je crois que la guerre que nous avons eu, et qui vient d’tre si heureusement terminеe, еtait de ce dernier genre. Ne vaudrait-t-il pas beaucoup mieux tcher de s’entendre et d’еviter par l les malentendus et leurs suites fcheuses? [94]

– Я отвечал, что Ты совершенно тех же мыслей, и что против этого ничего нельзя сказать, и что Тебе будет очень приятно слышать что он имеет такие мысли. Он продолжал: L’Europe seule, quoique calme maintenant, contient bien des germes de difficultеs et de dissidences. Regardons l’histoire. L’Empereur mon Oncle, par ses conqutes, ses guerres, a fini par rеunir contre lui l’Europe entire qui a fini par le rompre, par humilier la France.

Elle a conclu alors le traitе du congrs de Vienne, lequel quoique principalement tournе contre la France, a, pourtant, (il faut lui rendre cette justice) donnе 30 ou 40 ans de paix et de repos l’Europe. Ce traitе-l, quoique comme Franais je ne sois pas payе pour l’aimer, je le reconnais parfaitement et m’y soumets. Mais il faut avouer qu’il a dеj еtе entamе plus d’une fois commencer par la reconnaissance de la Belgique; il se fait vieux, il est bien prs d’avoir fini son temps.

Il faut tcher de savoir prеvoir l’avenir, et de s’entendre. Il у a encore beaucoup de difficultеs encore en Europe! Ainsi la constitution politique et gеographique de l’Allemagne! – Quelle position de la Prusse? dеcoupеe, allongеe, avec un tas de petits Etats au milieu de ses provinces! – Si elle voulait s’agrandir et s’arondir un jour,– je ne verrai pas de mal cela! – Ainsi cette malheureuse affaire de Neufehatel, une question d’amour-propre ne regardant presque pas le pays du roi! – Cette malheureuse affaire a manquе mettre tute l’Europe en guerre, et je ne sais pas de quel ctе j’aurais еtе forcе de me dеclarer! – j’avais bien donnе raison au roi, mais si cela еtait venu jusqu’ la guerre, si la Prusse avait concentrе 100 mille hommes sur ma frontire, ayant par l une grande prеpondеrance, je ne sais pas encore ce que j’aurais еtе forcе de faire!

– Tout ceci ne sont que des exemples de ce qui se peut produire, pris au hasard. Mais il у en a beaucoup dans ce genre, commencer par la Turquie. Il faut pourtant s’avouer que с’est un еtat qui ne peut durer tel qu’il est; un jour viendra o il devra crouler; que ferons nous alors? – Au lieu d’tre pris au dеpourvu ne serait-il pas beaucoup mieux de considеrer d’avance cette еventualitе, et de convenir mutuellement de ce que chacun aura faire? [95]

– Это мне показалось до такой степени странным, что я ему не мог не отвечать: Mais ne vous souvenez-Vous donc pas, Sir, de la conversation de mon Pre avec l’Ambassadeur d’Angleterre? Mais Vous rеpеtez mot mot les propres paroles de mon Pre, с’est cela mme qu’il ne cessait de penser et de dire! [96]

– В это время мы подъехали к скачкам, и там наш разговор и прекратился; но я убежден, что Он еще к нему воротится, и я постараюсь его также передать Тебе.– Прошу прощения, если этот замечательный разговор не довольно ясно мною изложен. Мне никогда в жизни еще не приходилось записывать дипломатического разговора и потому привычки не имею.– Теперь скоро полночь, и я утомлен до крайности.

Твой верный брат Константин.

Посылаю Тебе, любезнейший Саша, продолжение моего журнала, который на этот раз, я очень доволен, не так длинен, потому что везет его проезжающий от Матушки фельдъегерь. К этому журналу мне нечего особенного прибавлять, все идет слава Богу хорошо, и Граф Киселев покуда очень доволен моим поведением. Обнимаю тебя от всей души, любезнейший Саша, и Твою Марию и детей и моего дорогого Николу, которого надеюсь скоро увидеть в Ганновере.

Твой верный брат Константин.Воскресение – 21-го Апреля

Утром были за обедней. Нашу Церковь просто совестно видеть! Иконостас в ней прекрасный, но самое здание просто неблагопристойный сарай. Жалко, что дело о постройке настоящей Церкви, которая разрешена здешним правительством, у нас остановилось. Когда, Бог даст, ворочусь, я непременно об этом поговорю с Кн. Горчаковым.

Потом ездили в известную тюрьму la Conciergerie посмотреь комнату Марии-Антуанетты, из которой устроена капелла. Это делает удивительное впечатление, когда видишь все эти воспоминания на месте. Потом заехали на минуту в Академию художеств видеть выставку картин недавно умершего знаменитого живописца Paul Delaroche. Удивительные есть некоторые его произведения, особенно последнего времени, когда он стал выбирать предметы из священной истории.

Мне обещались дать фотографии лучших его картин. В 2 часа Император взял меня с собой на конские скачки в bois de Boulogne, и на дороге туда был именно тот разговор, который я описал Тебе в последнем письме. Сам bois de Boulogne, вышло прелестное место после всех улучшений, сделанных Императором. Обед был у Императора. Я сидел, как всегда, подле Императрицы, которая со мной очень мила и разговорчива. Весь вечер я доканчивал Тебе мои чересчур длинные письма.

Понедельник – 22-го Апреля.

Утром были в Обсерватории часа полтора, а так как там можно смело провести часов 5, не теряя ни одной минуты, то вышло, что мы успели осмотреть только самую небольшую часть. Вообще недостаток времени есть самая неприятная сторона моего пребывания в Париже; вечно приходится торопиться, и ничего нельзя порядочно осмотреть. Какая разница против Тулона, где на все времени хватало вдоволь.

На обсерватории самое замечательное есть применение ко всеми [97] магнетизма и электричества, что чрезвычайно упращивает всякие наблюдения. В 1 час пополудни Император ко мне зашел в утреннем сюртуке и вручил мне Lеgion d’honneur [98]. Никакого разговора при этом не происходило. Я отправился тотчас к нему благодарить. Он был очень любезен, показывал мне все свои комнаты и бездну имеющихся у него преинтересных воспоминаний первого Наполеона.

Потом ездили в Морское Гидрографическое Депо. Его тоже пришлось осматривать самым беглым образом, и я только получил понятие об огромности заведения, но не мог вдаваться в подробности. В 3 часа, в доме Гр. Киселева, в мундире я принимал весь дипломатический корпус, каждого поодиночке, что продолжалось более 2 часов. При этом Lord Cowly, Английский посол, объявил мне приглашение Английской королевы приехать к ней в Osborn-House хотя бы на 24 часа.

Граф Киселев очень доволен этому приглашению, говоря, что оно сделает очень хорошее впечатление и там и здесь. Я вполне разделяю его мнение, но сожалею, что это еще на несколько дней задержит мое возвращение, которое все делается нужнее и нужнее. Меня ужасно тянет домой, к Вам всем, к моим детям, в мой милый Кронштадт, одно мне только больно, что я буду возвращаться один, и что бедная жинка должна еще оставаться за границей.

Об этом Английском приглашении мы тотчас с Киселевым послали к вам шифрованный телеграф и чрез 2 дни получили Твой ответ именно в том смысле, как я ожидал, то есть разрешение быть только у Королевы в Осборне, но не в Лондоне, дабы это был визит не Англии, а королеве лично, вследствие ее приглашения.

Когда я сказал Наполеону, что получил это приглашение и Твое разрешение, он очень этим остался доволен и сказал au moins ils n’auront pas le droit d’tre jaloux de moi [99]. В этот день вечером я был в балете Marco Spada [100]. Первая танцовщица Rosati чрезвычайно мила, а в corps de ballet [101] есть несколько действительно удивительных красавиц.

Вторник – 23-го Апреля.

Утром ради праздника были у обедни; я потом весь день был в Vincennes. Это чрезвычайно интересный предмет для изучений, особенно стрелковая школа (l’еcole du tir). Теперь они занимаются приисканием лучшей пули, которая бы годилась для всех их пехотных ружей, которые они намерены нарезать. Трудность состоит в разнообразности калибров, несмотря на которую они хотят иметь только одну пулю. Этим особенно занимаются Miniе [Минье] и Nessler [Несcлер].

Один пробует пулю culot [102], другой с дырой, но без culot. Оба уже дают весьма удовлетворительные результаты, но между ними спор еще не решен [103]. При мне стреляли на расстояние от 300 до 800 метров, и результаты были почти одинаковы. Я сам тоже стрелял и имел фабулезное [сказочное] счастие. На 800 метров (почти 1200 шагов) по третьему выстрелу я попал в сердце, так что я сам не менее французов удивился. Потом мы смотрели стрельбу артиллерийскую, учение 6 запряженных батарей, казармы и арсенала.

Я воображаю, как Миша бы блаженствовал, если б мог все это видеть, он, который так же страстно любит свое Артиллерийское дело, как я мое морское. Вечером Гр. Киселев собрал к обеду и на вечер у себя ради праздника все здешнее Русское общество, которое очень многочисленно, и все это мне представлялось. Ты знаешь, как это мне приятно, особенно представление прекрасного пола. Это было ужасно.

Среда – 24-го Апреля.

Утром были в Conservatoire de Arts et mеtiers [104]. Это огромный колоссальный музеум и собрание прекраснейших моделей по всем возможным ремеслам, и при этом публичные лекции, род вольноприходящего технологического Института. Можно себе вообразить, какую оно должно приносить пользу. В 2-го мы сели верхом у подъезда Императора и отправились шагом на парад на champs de Mars. В строю была вся Гвардия и бльшая часть Парижской армии.

Посылаю Тебе для ясности план расположения войск. На месте стоя они глядят прекрасно, но церемониальный марш, на наш глаз, весьма плох, особенно в кавалерии, но это им не мешает быть прекрасным боевым войском, что всему свету известно. Главная новость, что вся пехота строится теперь на Английский лад в 2 шеренги.

Самое чудное войско – это Гвардейские Стрелки и Зуавы, которые отличаются необыкновенной легкостью, развязностию и истинно военным видом. Вечером после обеда у Императора был большой праздник в Htel de Ville, на который он не поехал, дабы ясно было, что праздник дается для меня. Нет слов, чтоб описать великолепие этого праздника.

Французы удивительные мастера для декораций. Разного рода фонтаны и каскады, и мильоны цветов составляли главную его прелесть. Праздник состоял из театральных представлений, что, по-моему, гораздо веселее балов. При этом меня приняли и провели по подъезду, который до сих пор употреблялся единственно только для коронованных особ. Вообще, любезности и радушию нет конца.

Четверг – 25-го Апреля.

Утром писал письма, а в 1 час Император и Императрица взяли меня с собой в Villeneuve l’Etang, где был сельский праздник, на который было приглашено высшее Парижское общество, много Русских дам и весь дипломатический корпус. Этот Villeneuve l’Etang есть прелестное местечко avec des parties d’eau [105] посреди парка St. Cloud (Сен-Клу).

Погода была прелестная. После завтрака под палатками катались в шлюпках, а потом Императрица мало-помалу развеселилась и заставила все общество играть. Сперва мужчины штурмовали очень крупную гору, которую защищали дамы, а потом играли в бары. При этом Императрица веселилась, как ребенок, прыгала, бегала, резвилась, хохотала больше всех и была от этого прелесть как мила.

Император тоже расходился и принимал участие в играх. Все общество было в духе и в удивительном en train [106]. Вечером был в thеtre Franais [107]. Давали «Les femmes savantes» [108], а потом наша M-me Plessy играла премило le legs [109]. Она похорошела, потому что похудела, и очень нрвится публике.

Пятница – 26-го Апреля.

Сегодня отправляемся в Versailles [Версаль] и St Cyr [Сен-Кир]. Продолжение впредь.

4/16 Мая 1857. Париж.

От души поздравляю Тебя, любезнейший Саша, с новорожденным Сергеем Александровичем [110]. Счастлив знать, что все совершилось благополучно, и здоровье Твоей драгоценной Марии продолжает быть удовлетворительным!

Наше Парижское пребывание, слава Богу, благополучно кончилось, и сегодня мы отправляемся в дорогу. Четырехдневное пребывание в Фонтенбло было чрезвычайно мило. Император и Императрица каждым днем становились со мною любезнее и милее, и прощание было особенно herzlich [111]. Но при нашем образе жизни мне для писем вовсе не оставалось времени, так что я на этот раз журнала написать не мог и ограничиваюсь посылкою моих разговоров с Императором, которые, я полагаю, Тебя будут интересовать.

Известно, что Наполеон никогда не лжет, что то, что он говорит, всегда есть правда, но что он никогда не выговаривает всей своей мысли. Спроси Кн. Орлова [112] и других, которые его близко знают, все Тебе это подтвердят. Из посылаемых мною разговоров Ты увидишь, что он со мною более высказывался, чем когда-либо.

Я далек от мысли, что он высказался весь, нет, у него есть еще много потаенных мыслей, которых он еще никому не открывал, но все-таки ясно, что он со мною был откровеннее обыкновенного, знак, что все им сказанное будет точно и верно Тебе передано. Но я опять повторяю то, чем он кончил, а именно, что над этим должна быть непроницаемая тайна, и чтоб отнюдь не передавать этого в руки обыкновенной дипломатии.

Это все единственно для Тебя, иначе он так бы далеко не зашел. Не могу не сказать, как я благодарен Гр[афу] Киселеву за всю ту помощь советами и добрыми словами, которую я в нем нашел. Это было для меня неоцененное облегчение в моем трудном положении.

От души благодарю Тебя, милый мой Саша, за телеграфическую депешу об разрешении Николе остаться в Эмсе. Мы с жинкой этого век не забудем. Прощай, любезнейший Саша, обнимаю от души Тебя, Марию и новорожденного.

Твой верный брат Константин.

Разговоры с Императором, сколько возможно мне их запомнить, буду я записывать на отдельных листах, чтобы не путать и не распространять слишком журнала. В описании этих разговоров я по возможности верно передаю их смысл, но не могу ручаться за верность каждого отдельного слова, хотя стараюсь по возможности и их сохранить.

В Воскресение, придя к обеду, я застал Императора одного; мы дожидались прихода Императрицы минут 5, и он разговорился об Австрии, об двойственной роли, которую она играла во время [Крымской] войны. Maintenant que nous sommes heureusement en paix et en de bonnes relations, nous pouvons parler franchement et sans rancune des choses passеes; elles appartiennent l’histoire.

Vous comprenez bien qu’ il еtait de mon intеrt de tcher d’avoir l’Autriche de mon ctе dans cette guerre, et il у a eu un moment o j’еtais persuadе d’avoir rеussi. Immaginez-Vous qu’ immеdiatement aprs la bataille de l’Alma, et la fausse nouvelle de la chute de Sebastopol, nous recevons en mme temps, la reine Victoire et moi, la mme dеpche de l’Empereur d’Autriche: Je fеlicite sincrement Uotre Majestе sur le succs de Ses armes, et m’associe d’avance toutes les suites que cela pent amener!..

Vous avouerez qu’il est impossible un Souverin d’tre plus explicite que cela, et je m’attendais donc qu’ immеdiatement les troupes Autrichiennes entreraient en lice et marcheraient de concert avec les ntres. Eh bien, il n’en еtait pourtant rien. Ds qu’on vit que la nouvelle de la chute de Sebastopol еtait fausse, et qu’au contraire la forteresse tenait ferme et nous donnait beaucoup de fil retordre, les vieilles tergiversations et le double jeu de l’Autriche recommena de nouveau. [113] Приход Императрицы прекратил разговор.

Но самый замечательный разговор был на другой день во время поездки на железной дороге в Фонтенбло. Тут он был откровеннее, чем когда-либо, и высказал много задушевных мыслей, которые лучше всего обрисовывают его характер и могут нам служить верным указанием для будущего, и как нам себя с ним вести.

Ясно, что он всего более боится недоразумений и считает последнюю войну единственно следствием ряда несчастных недоразумений, что если б в то время он мог лично видаться с Папа, никогда бы до войны не дошло. Поэтому он искренно желает откровенных объяснений, но вполне откровенных, без вмешательства страстей, и столь откровенных, чтобы можно было касаться вопросов самых щекотливых.

В таких вопросах недоразумения опаснее всего и легче всего, и потому тут-то откровенность и одинаковая с обеих сторон bonne volontе de s’entendre [114] суть лучшее средство избегнуть неприятных столкновений. Разговор этот продолжался более часа и беспрерывно перескакивал с одного предмета на другой, так что невозможно его передать так, как он был, но только его сущность и главный смысл.

Начал он опять с Австрии, и чтоб доказать всю меру ее двуличности, сказал мне вещь, кажется, если я не ошибаюсь, нам еще не известную, а именно, что во время Парижских мирных конференций Буль [115] к нему приходил просить, чтоб устроить дело так, чтоб Измаил и устья Дуная были отданы во владение Австрии!!!.. Это даст полное понятие о честности этих господ, делать завоевания не проливши капли крови.

Потом он стал говорить, что ему известно, что Австрия желает теперь и старается, чтоб все ее владения без исключения, и особенно Итальянские, были признаны частью Германского союза. Что он никогда на это не согласится, потому что предвидит, что рано или поздно заварится каша в Италии, и что он вовсе не хочет в таком случае avoir toute l’Allemagne sur le dos. L’Italie est grosse d’un avenir orageux! Sa position ne peut pas rester ce qu’elle est maintenant.

Tt ou tard cela devra se changer, et je n’y vois d’autre issue que d’un faire alors une confеdеration italienne, telle que la confеdеration d’Allemagne d’aujourd’hui, sous la prеsidence honoraire et nominative du Pape, auquel on rendrait tous les honneurs dus au chef spirituel de l’еglise, sans lui confеrer le moindre pouvoir absolu. Je n’y vois pas d’autre issue, cela finira tt ou tard par l. Dans la lutte qui amnera cette conclusion la France ne pourra pas naturellement soutenir l’Autriche, et voil pourquoi je ne souffrirai jamais que ses possessions italiennes lui soient garanties par l’Allemagne.

Il faudra bien mieux que l’Allemagne reste simple spectactrice de cette lutte, qui au fond ne la regarde pas, et je me soucie fort peu de l’avoir dans cette occasion sur le dos. Je crois que nous avons le mme intеrt, la Russie et moi, ce que l’Allemagne ne devenne jamais trop forte pour nous, et ce point de vue sa constitution actuelle est la meilleure. Je n’aurais pourtant rien contre, que la Prusse par exemple s’arondisse ou s’agrandisse.– La France a toujours peur du fantme d’une coalition continentale contre elle dans le genre de l’annеe 1813 et 14. [116] – Я ему отвечал: La France, Sir, n’a pas raison.

Cette coalition n’a eu lieu qu’ cause de la malheureuse politique de guerres et d’invasions de l’Empereur Votre Oncle. Fatiguеe et ennuyеe de ses еternelles guerres elle a du se liguer pour у mettre une fin. Mais maintenant que Votre Majestе a inaugurе une politique toute diffеrrente, cete coalition n’a plus de raison d’tre. [117]

– Он отвечал: Vous avez parfaitement raison, Monseigneur, mais la peur de ce fantme existe pourtant, surtout parce que les frontires de la France sont tout--fait ouvertes du ctе du nord une invasion еtrangre, с’est une frontire artificielle et non naturelle [118].– Мне кажется, что из этого его мысль совершенно ясна. Нам давно известно, что он думает об la rеvision de la carte de l’Europe [119]. Теперь начинает делаться ясно, как он эту rеvision [120] разумеет. Он хочет, чтобы Италия была Итальянскою и независимою, но не сильною, дабы она не могла никогда быть первенствующею державою.

Вот почему он хочет, прогнавши Австрийцев, сделать из нее союз вроде Германского, с Папою во главе, яко главного Католического Епископа, отдавая ему всякую наружную почесть, но не давая ему никакой власти. Для Франции он желает не завоеваний, зная из примера Дяди, как они опасны; но округления границ, то есть другими словами, всего левого берега Рейна. Но так как в этих местах находятся владения Пруссии, то он не прочь вознаградить ей эту потерю, округливши и увеличивши ее внутри Германии.

Но для всего этого ему, разумеется, нужно, чтоб Германия не была слишком сильна, и чтоб мы ему не мешали. Говоря все это, он моего мнения не спрашивал, но явно высказывал эти мысли мало-помалу и очень осторожно, дабы они были Тебе известны. Вот первый и главный результат разговора, который, как я уже сказал, продолжался очень долго и проходил сквозь разные фазы, но это есть его сущность. Потом он перешел к другой своей идее de l’alliance trois [121], которая с первой идеей тесно и неразрывно связана, так что одна без другой не могут существовать, и отдельно взятые не имеют смысла.

Это было следующим образом. Повторивши мысль, что в Европе есть много вопросов, требующих решения и предварительного соглашения, он сказал, что лучше всего было, если б было возможно собрать всю Европу в общий конгресс, но такого рода конгресс, на котором все были бы самыми большими приятелями; весь бы день целовались и обнимались, никогда бы не ссорились и с общего согласия решили все эти вопросы.

Но так как это физически невозможно, то он полагает, что для этого было бы достаточно нас троих, то есть России, Франции и Англии, что между нами тремя согласия легче достигнуть, и что мы достаточно сильны, чтобы заставить плясать по нашей дудке всю остальную Европу и, стало быть, весь свет. Чрез это он желал бы достигнуть нового рода политики; такой, которая была бы основана на взаимной пользе, а не на взаимной недоверчивости и зависти, как до сих пор.

Именно для этого и нужно предварительное откровенное соглашение, pour ne pas tre pris au dеpourvu. Par exemple, je citerai la question d’Orient qui dеcidеment est la plus еpineuse de toutes, o toutes les jalousies viennent aboutir. N’y aurait-il donc pas moyen de s’у entendre d’un commun accord. Imaginez-Vous que nous nous trouvons nous trois devant une table avec une carte de l’Orient sous nos yeux. Chacun у apportant la mme dose de bonne volontе et de franchise, nous nous dirions: ceci serait trs utile pour moi, tandis que Vous n’y avez point d’intеrt, ainsi abandonnezle moi, sans rancune et sans jalousie, et moi je Vous abandonnerai cet autre point qui pour moi ne veut pas dire grand-chose, tandis qu’il doit Vous tre trs utile Vous.

J’imagine que de la sorte on pourrait facilement arriver une entente commune. Je n’ai citе l’Orient que comme un exemple, mais ce n’est pas par lui qu’il faudrait commencer, parce que с’est trop brlant, et les passions ne sont pas assez calmes pour cela. Mais il у a mille autres questions commencer par l’Italie par lesquelles on aurait pu dеbuter.

Quel immense progres ce serait, par exemple, pour l’humanitе si tout l’immense lac de la Mеditerranеe se trouvait entre les mains de nations civilisеes! Quel immense essor, quel dеveloppement auraient pu atteindre l’industrie et le commerce. Mais il faudrait justement pour cela l’entente prеalable, dont je parle. Ainsi je dis aux Anglais: ne vous mlez point des affaires du Maroc et de Tunis. Ces deux pays touchent immеdiatement mes possessions Algеriennes, leurs intеrts sont uniquement franais, ils ne vous regardent nullement, donc si vous vous у mlez, cela ne peut tre que pour me jeter des btons dans les roues.

N’y touchez pas, et pour vous rendre le mme service, je ne toucherai pas aux pays o il n’y a que des intеrts anglais; et ainsi nous viverons toujours en paix et bonne intelligence, et au lieu de nous nuire, nous nous aiderions mutuellement. Ensuite l’Angleterre et la Russie pourraient indiquer chacune de son ctе quels sont leurs intеrts dans la partie orientale de la Mеditerranеe, et nous tcherions d’у arranger les choses de mme.

Mais Vous sentez que pour cela il faudrait le secret le plus complet, et une dose еgale de bonne volontе de tous les ctеs. Mais je crois que si nous pouvions parvenir nous entendre trois, nous pouvons nous passer du consentement des autres. L’Autriche par exemple n’y consentirait jamais, et je ne me cache pas le moins du monde que le plus difficile sera d’engager l’Angleterre d’у entrer franchement, mais j’espre pourtant у rеussir.

Nous avons avec l’Angleterre trop d’intеrts communs, nous pouvons nous tre extrmement utiles en agissant ensemble, et extrmement nuisibles en agissant l’un contre l’autre, pour ne pas tcher de nous entendre [122]. В этом смысле он долго говорил, так что сущность всего его мнения выходит: желание тройственного соглашения (я не говорю союза, потому что он не хочет ничего письменного) для того, чтоб, не ссорясь, приготовиться к разрешению многих неразрешенных вопросов теперешней Европы.

В Фонтенбло в последний день 2/14 Мая, он пришел ко мне в комнату и имел еще один длинный разговор со мною, в котором он эту мысль все яснее и яснее развивал. Говорил опять о Венском договоре 1815 года [123], которому надо быть благодарным, потому что он дал Европе 40 лет мира.

Но что с тех пор он во многом изменился, и что осталось много неразрешенных опасных вопросов. Что если об них не думать, к ним заблаговременно не приготовиться, а напротив, их все отдалять, как до сих пор делали, под предлогом их опасности, то чрез это именно опасность увеличивается.

Рано ли, поздно ли они все-таки потребуют разрешения, и дабы в эту минуту не рассориться из-за пустяков и не подвергаться опасности войны без настоящей цели, как была последняя война, лучше regarder le danger en face [124] и согласиться, как тогда действовать. Для этого согласия лучше быть троим сильным, чем многим, потому что эти три, раз согласившись, в состоянии заставить всех других плясать по своей дудке.

Опять повторяю, разговоры эти были так длинны и разнообразны, что невозможно их передать в их последовательности, и я тут собрал только их сущность. Когда, Бог даст, я к Вам ворочусь, я буду в состоянии гораздо больше пересказать изустно. Прибавлю здесь только еще несколько отдельных его выражений и мыслей, которые мне показались довольно замечательны.

Так, говоря про Турцию, он раз сказал: Il faut pourtant avouer que c’est une honte, qu’en plein 19 me sicle il existe encore en Europe, au milieu des peuples civilisеs, un gouvernement aussi barbare, aussi misеrable que ce gouvernement turc, que l’oppression des chrеtiens est toujours la mme!

Et encore plus que deux Etats chrеtiens, la France et l’Angleterre ont combattu cte cte avec ces Turcs, et pour eux, contre un gouvernement chrеtien, avec ces mmes infidles, contre lesquels toute la chrеtientе avai regardе comme son devoir de combattre pendant des sicles!

Je pense souvent, quoi au fond cela nous a-t-il servi que Sеbastopol n’existe plus? Est-ce que cela nous a rendu plus heureux, plus riches? Cela a-t-il avancе en quoique ce ft la solution de la question d’Orient?! [125] – Я нахожу, что эти две мысли, высказанные им в пылу откровенного разговора, довольно замечательны, чтоб быть записанными.

Окончательно мне остается прибавить еще только одно, что он несколько раз просил хранить об всем этом самую строгую и непроницаемую тайну, отнюдь не давая этого в руки обыкновенной дипломатии, dans laquelle les indiscrеtions sont toujours craindre, et de ne le rеserver qu’ des communications directes [126]. Много было частных подробностей в этих разговорах, которые невозможно написать, а удобнее рассказать изустно, но сущность вся всецело тут находится.

Ц[арское] С[ело] 11/23 Мая 1857.

Несколько слов только, любезный Костя, чтобы поблагодарить тебя за твои интересные письма из Парижа. К крайнему моему удивлению, как кажется, твое там пребывание оставило во всех отношениях самое лучшее впечатление. Надеюсь того же и от Осборна [127].

Здесь у нас все благополучно. Мари, благодаря Бога, совершенно поправляется, но доктора посылают ее в Кисинген, куда и я настроен ее проводить, с тем чтобы воротиться морем чрез Штетин к 15/27 Июля. Мы полагаем отправиться отсюда морем же 16-го/28 Июня чрез Киль и оттуда через Дармштадт прямо к Мама в Вильбад на 2 дня, а потом тотчас в Кисинген. Никола завтра пускается в путь, дай Бог, ему благополучно доехать до Ганновера. Не могу тебе выразить, как мы им были во все время довольны, и признаюсь, мы с прискорбием с ним расстаемся, но одно нас утешает – это ваша радость при свидании с ним. Обними его за меня, равно и милую Санни и скажи ей, что я ее душевно благодарю за милое письмо.

Итак, до скорого свидания, ожидаю тебя с нетерпением, а покуда обнимаю также от всего сердца.

А.

Про несносное дело Анненковой решу, как с тобою увидимся.

15/27 Июня 1857 года. Стрельна.

Любезнейший Саша!

Сегодня на первый раз мне решительно нечего Тебе писать. Все здесь благополучно, ничего особенного до моего сведения не дошло. По телеграфу я знаю, что вчера Твои дети пришли на «Рюрике» в Ревель, и в тот же день отправились далее в Гапсель. Все эти дни я жил в Кронштадте в беспрерывной работе. Мы готовили корабли «Ретвизан» и «Гангут», фрегат «Аскольд», все корветы и клипера.

Надеюсь, что к возвращению Мама хоть часть этих судов будут на рейде. Первые три Черноморские корветы пошли в море в четверг утром. Остальные три пойдут в Июле или Августе. На Амур мы готовим два корвета и два клипера, потому что при теперешних китайских обстоятельствах нам необходимо иметь там хоть какую-нибудь военную силу в распоряжении Путятина [128].

«Олаф» воротился из Средиземного моря в весьма хорошем виде, так что я его пошлю за нашей любезнейшей Мама, которая его чрезвычайно полюбила, когда буду наверное знать время и место ее отправления. Почтенная наша «Аврора», которая вписала одну из самых блистательных страниц в историю нашего Флота, втянулась наконец в гавань после четырехлетнего трудного похода. (Она вышла из Кронштадта в Августе 1853 года.)

Нельзя хладнокровно смотреть на ее команду и офицеров. Все молодец на молодце. Зато они и по-царски награждены. У нас стоит ясная хорошая погода, но весьма-весьма нетеплая. Сегодня у меня собирается в первый раз Комиссия [129].

Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя, Марию и детей от всей души.

Твой верный брат Константин.

22 Июня/3 Июля 1857 года. Стрельна…

На этой неделе, любезнейший Саша, все было благополучно, и ничего особенного не случилось. Про Вас мы покуда имеем одни только телеграфические известия и вчера узнали о Вашем благополучном приезде в Вильбад. По телеграфу тоже знаю, что жена моя приезжала из Эмса к Вам на встречу в Ганновер и ужасно была довольна свиданию с Вами.

Здесь холера начинает довольно сильно пошаливать. В Кронштадте она тоже проникает отдельными случаями и на днях унесла в несколько часов времени командира клипера «Пластун» капитана Станюковича, сына старика Адмирала. Удивительное несчастие! вот в течение нескольких дней не стало двух решительно лучших из молодых Черноморских командиров, Юрьева [130] и Станюковича [131], именно тех, на которых я более всего рассчитывал.

Третьего дни умер в Кронштадте от удара второй комендант, старик Кузовлев. Если угодно будет разрешить занять его место морским офицером, я бы просил контр-адмирала Ирецкого [132], командовавшего во времена она «Голубкою».

С сегодняшнею почтою посылаются Князю Горчакову для доклада Тебе на днях полученные весьма важные депеши от Путятина. Он, наконец, получил от китайцев окончательный отказ в пропуске и потому уже отправился вниз по Амуру, дабы на пароходе «Америка» идти в Печелийский залив.

Чрез этот отказ китайцы нас поставили более или менее на ту же ногу с французами и англичанами, и это более развяжет руки Путятину. Но дабы не казаться нам в глазах китайцев более слабыми, чем остальные нации, не полагаешь ли Ты, что будет полезно усилить материальные средства Путятина? Требования и французского и английского посланников будут поддержаны довольно значительными эскадрами, представителем же нашего Флага будет один маленький пароход «Америка»; чрез это, разумеется, Путятин в глазах китайцев будет поставлен на второстепенную ногу.

Спрашивается, достойно ли это значения России? Из Кронштадта может через месяц идти Амурская эскадра, состоящая из 3 корветов и 3 клиперов, которые я полагаю теперь направить не прямо на Амур, а сперва к Путятину. Но это все суть мелкие суда, не прикажешь ли Ты их усилить более сильным судном, а именно Фрегатом «Аскольд», который новое сильное судно, находящееся в прекрасных руках у Фл[игель]-Адъютанта Уньковского, который те края прекрасно знает, и с Путятиным именно там плавал [133]. Буду ждать Твоих по сему приказаний, а между тем, не говоря зачем и куда, я уже «Аскольда» готовлю.

В тех же депешах Путятин касается вопроса Кяхтинской торговли. По сему предмету я спрашивал секретно мнение Брока [134] и посылаю Тебе его ответ, который вполне разделяю.

В Комиссии ничего важного не было, как Ты увидишь по журналу, кроме истории злоупотреблений Черноморского Интендантства, открытых Бутаковым [135]. Мы почли необходимым принять тут экстренные меры, дабы можно было хоть раз захватить что-нибудь на деле по горячим следам, и чтоб это не исчезло, как, к несчастию, все крымские дела. Я послал туда моего Оболенского [136], на которого можно вполне положиться.

Вот покуда и все. За сим обнимаю Тебя от всей души равно как и Твою Марию и детей. Дай Бог, чтоб она вполне поправилась на водах.

Твой верный брат Константин

23 июня/4 июля 1857. Петербург.

Военный Министр [137] посылает к Тебе сегодня фельдъегеря с письмом от Зиновьева [138], которое опоздало на вчерашний пароход. Пользуюсь этим случаем, чтоб сообщить Тебе одну маленькую довольно неприятную историю, которая сегодня случилась, но которая, надеюсь, дурных последствий иметь не будет.

Сегодня после обедни я преспокойно сижу дома и работаю, как вдруг мне приходят сказать, что приехал ко мне Флигель-Адъютант Багратион [139], которому непременно нужно меня видеть. Выхожу и вижу бедного Багратиона всего испуганного, на котором лица нет. Он мне говорит, что в Твоем конвое неповиновение, и что он in corpore [140] идет ко мне во Дворец, чтоб жаловаться. Что неприятности эти произошли от разных мелочных причин, от перемены штатов, которыми они недовольны, от разных принятых им мер внутренней дисциплины (как, например, чтоб в 10 часов вечера они все были собраны в казармах, дабы не таскались по ночам с девками на улицах) и тому подобное.

Что к этому обстоятельству присоединилась еще присылка новых горцев с Кавказа, которые еще не привыкли к военной дисциплине. Все это понемногу росло и росло, они хотели жаловаться Гр[афу] Адлербергу [141], но так как он теперь с Тобою в отсутствии, они сегодня утром положили явиться с этой жалобой ко мне; что ни он, Багратион, ни офицеры остановить их не могли, и что он только успел их обогнать на дороге, чтоб меня об этом предупредить.

Я посмотрел в окно и вижу, что действительно перед моим подъездом стоят человек 40 горцев. Что тут делать? Ты можешь себе вообразить мое приятное положение?! Совета спрашивать ни у кого нельзя, и надо действовать немедленно. Если им послать сказать через лакея, чтоб они убирались домой, разумеется, они бы не послушались. Багратион предложил вызвать из толпы человек 6 или 8 старших и позвать их ко мне, чтоб постараться leur faire entendre raison [142].

Нечего делать, я согласился. Вот они и явились, и первое что, бросились в ноги. Я им сказал, чтоб встали, что это неприлично в военном платье. Потом я стал их спрашивать, знают ли они, что они в военной службе? Отвечали – знаем. Знают ли они, что, будучи в военной службе, они должны повиноваться своим офицерам и своему начальству? Отвечают тоже, что знают. Как же вы смели, если вы это знаете, являться ко мне с жалобою мимо вашего начальства?

Разве в этом состоит служба, разве это дисциплина? Что же вы, наконец, от меня хотите? Они замялись и ничего не отвечали. Этим моментом я воспользовался, pour prendre un ton d’autoritе [143], начал им говорить, как глупо, как стыдно то, что они ко мне явились с жалобою, и наконец, приказал им тотчас воротиться в казармы в порядке и оставаться там безвыходно впредь до приказания, и что в противном случае против них будут приняты самые строгие меры.

Они тотчас послушались с очень испуганными фигурами и тотчас пошли преспокойно домой. После этого я сам отправился к Игнатьеву [144] и к Сухозанету, рассказал им всю эту историю и предположил им отправить немедленно весь конвой в Красное Село в лагерь, где он будет под глазами и во власти Плаутина [145], и приказать ему нарядить немедленно строгое следствие, дабы дело это приняло свой настоящий законный ход. Они вполне со мною согласились.

Сию минуту Герштенцвейг [146] у меня был и сказал, что все распоряжения сделаны, и что они сегодня же вечером выступают. Он сам у них был и нашел их совершенно тихими и спокойными, и даже как будто бы раскаявшимися в своей утренней глупости.

Я убежден, что эта глупая история никаких последствий иметь не будет, и что тишина и спокойствие не будут ни минуты нарушены. Плаутин же, я уверен, уже посмотрит за тем, чтоб закон действовал своим порядком и чтоб зачинщики были отысканы и наказаны.

Я поторопился сообщить Тебе всю эту историю подробно, дабы она не дошла до Тебя косвенным путем и, может быть, в преувеличенном виде, и дабы Ты знал всю правду.

Обнимаю тебя от души. Твой верный брат Константин.

29 июня/11 июля 1857 года. Стрельна.

Любезнейший Саша!

За нынешнюю неделю мне решительно нечего Тебе сказать. Все, слава Богу, хорошо и благополучно, и самая погода, наконец, настала летняя, настоящая Лейб-Гвардии Петергофская. Я все время сидел и жуировал в нашей милой Стрельне [147], которая каждым годом становится лучше и лучше. Тут я провел день рождения моей сладкой жинки совсем наедине. Известия про ее здоровье начинают меня очень беспокоить, и я боюсь, что она не воротится ранее 1-го Августа. Несносный ее кашель все не проходит.

Глупая история в Твоем конвое благополучно обошлась. Они пришли преспокойно в лагерь и, говорят, сильно повесили носы, чувствуя какую глупость они сделали, а между тем следствие наряжено.

В комиссии нашей никаких особенных дел не было. Одна только эта история Астраханская, где, я боюсь, нашему бедному Васильеву будет плохо [148]. Коли помнишь, по слухам о беспорядках, которые до Тебя дошли осенью, я посылал в Астрахань Варанда [149] для дознания. Воротившись сюда зимою, он представил мне и Долгорукову [150] подробные рапорты, из которых видно было, какими канальями окружен Васильев, и как они из него делают все, что хотят.

Вследствие этого по Твоему приказанию было наряжено следствие из Министерств Военного, Юстиции и Внутренних дел. Но при этом была сделана одна неловкость здесь, которая все дело испортит. А именно: Васильев был официально предварен о назначении этой комиссии, и даже послан ему реестр тех дел, по которым следствие будет производиться.

Чрез это парализировано все, потому что тамошние канальи, предваренные о всем, разумеется, распорядятся так, что заблаговременно спрячут все концы в воду, и устроятся так, что следствие ничего не обнаружит. Узнав об этом самым достоверным образом, я почел своею обязанностью обратить на это внимание Комиссии.

Вследствие долгих и серьезных рассуждений мы решили, что единственное средство, чтоб исправить дело, состоит в том, чтоб немедленно отсюда всех тамошних каналий сменить, дабы освободить дела от их влияния, и pour tre consеquent [151], вызвать сюда Васильева под предлогом службы. Тогда следствие будет находиться sur un terrain libre [152], и можно надеяться, что оно что-нибудь обнаружит. Между тем я, с своей стороны, послал туда тоже дельного чиновника.

Тамошние беспорядки непременно будут продолжаться, пока все три власти, морская, военная и гражданская, будут сосредоточены в одних руках. Нет физической возможности одному человеку со всем этим справиться. Поэтому необходимо будет, как в Архангельске, назначить туда отдельного Гражданского Губернатора.

Об этом я уже 2 года тому назад имел [вероятно пропущено слово] Министру внутренних дел, но все останавливалось из-за нескольких тысяч рублей прибавки; и чрез то вот мы теперь лишились дельного человека, Васильева, которого могли бы сохранить и впредь, если б не перегрузили его работой, на которую он не мог быть способен.

Сию минуту приехал Фельдъегерь и вручил мне Твое милое письо из Вильдбада. Слава Богу, что Матушка наша драгоценная там, видимо, поправляется. Будем ожидать Вас всех с нетерпением. Дай Бог, чтоб и Твоя милая Мария скоро поправилась и возвратилась к нам здоровою.

Обнимаю Тебя от всей души.

Вильдбад. 22-го Июня/4 июля 1857.

Благодарю тебя, любезный Костя, за письмо твое с кур[ьером], приехавшим в Дармштадт перед самым отъездом нашим в Вильдбад, где мы имели великую радость найти Матушку совершенно здоровою и укрепившуюся в силах. Морское путешествие наше совершили мы необыкновенно счастливо, так что даже и я не имел ни минуты сомнительной.

Тебе уж, вероятно, известно, что в Ганновере мы имели неожиданное удовольствие найти милую Санни с Николой. Мы нашли ее немного похудевшею и голос хриплый, вероятно, от усталости, впрочем она чувствовала себя довольно хорошо. Дай Бог, чтобы Эмское лечение принесло ей всю ожидаемую пользу.

Вся Ганноверская семья приняла нас с радушием, но весь день этот был крайне утомителен от ужасной жары.

В Дармштадте провели мы два дня самым приятным образом в семейном кругу. Александр [153] также приехал сюда из Италии.

В Вильдбад прибыли мы третьего дня около 5 ч[асов] и познакомились с милою невестою [154] Миши.

Здесь нашли мы, кроме Олли с мужем, Пр[инца] Прусского [155] и Луизу Нидер[ландскую] с мужем. К обеду сегодня должен прибыть Кор[оль] Вюртембергский [156] из Бадена. Завтра утром отправляемся к нему туда, а потом в Карлсруе, съедемся с женой в Брукзале, а к вечеру назад в Дармштадт.

Послезавтра в Киссинген, где я полагаю остаться до 10/22 Июля. Матушка выезжает отсюда 2-го/14 и намерена отправиться из Штетина на «Олафе» 18/30 ч[исла]. Я вперед на «Гремящем» 16/28 ч[исла], так что 19/31 надеюсь быть дома и встретить с вами Матушку и невесту. Вот покуда и все. Обнимаю тебя от всей души.

А.

Киссинген 29-го Июня/11-го Июля 1857.

Благодарю тебя, любезный Костя, за письма твои от 22 и 23 июня.

Спасибо тебе, что ты так умно распорядился с моим конвоем, и надеюсь, что минутное забвение не будет иметь дурных последствий. Буду ожидать следствия и тогда решу, как с виновными поступить.

Сожалею крайне о смерти Станюковича. На назначение Ирецкого 2-го Ком[ендантом] согласен.

Равномерно я согласен на отправление Амурской эскадры к Путятину и на усиление ее фрег[атом] «Аскольд». То, что теперь случилось, было почти предвидено и потому не переменяет данных ему инструкций. Что же касается военных действий со стороны Сибири, так надобно быть крайне осторожным. Ожидаю поэтому чрез Воен[ного] Мин[истра] предположений Ген[ерала] Муравьева, о которых упоминает Путятин, но которые мною еще не получены [157].

Мнение Брока о Кяхтинской торговле я также совершенно разделяю так, как Горчаков [158].

Все распоряжения твои к открытию злоупотреблений по Черном [орскому] Интендантству я нахожу весьма дельными. Здесь у нас, благодаря Бога, все идет хорошо. Мы прибыли сюда 24 ч[исла] вечером, и с 26 ч[исла] жена начала свое лечение. Я также пью Зальцбургскую воду и купаюсь в соленой здешней воде, что весьма приятно и, говорят, укрепляет тело против простуды.

Завтра утром отправляюсь к Матушке в Вильдбад, откуда она выезжает в Дармштадт 2/14 ч[исла], провожу ее до Франкфурта и 3/15 ч[исла] буду назад.

С будущим курьером напишу тебе об окончательном распоряжении насчет нашего обратного отправления.

Обнимаем тебя и Низиных [159] от всей души.

А.

Здесь Король [160] и Королева Бавар[ская] и очень много русских, в том числе и Тотлебен. Скажи Низи, что я резрешил ему оставаться за границей до июня будущего года.

Киссинген. 5/17 июля 1857.

Письмо твое, любезный Костя, от 29-го ч[исла] получил я третьего дня вечером. Слава Богу, что все у нас тихо. По Астраханскому делу нахожу, что вы весьма дельно распорядились, и надеюсь, что дело это распутают.

30-го ч[исла] утром отправился я в Вильдбад и прибыл туда сюрпризом вечером. Матушку застал, благодаря Бога, совершенно здоровою.

К этому дню съехались туда 3 брата ее и много русских. 1-го ч[исла] после обедницы было поздравление, потом фамильный обед, во время которого Пр[инц] Карл [161] нас смешил до слез, а вечером гулянье и маленький бал. На другое утро отправились мы вместе до Мюлакера, где простились с Олли и по жел[езной] дор[оге] при нестерпимой жаре съехались в Брукзале с милой невестой Миши. К 5 ч[асам] прибыли мы в Франкфурт, отобедали у Мама, я воротился сюда ночью.

Вчера вечером она выехала оттуда и прибыла сегодня утром в Веймар, а завтра утром будет в Потсдаме.

Я намерен выехать отсюда 11/23 ч[исла] утром, прибыть 12/24 в Веймар, 13, 14 и 15 в Сан-Суси, а 16/28 отправиться на «Гремящем» восвояси и, с Божьей помощью, надеюсь быть дома 20/1 ч[исла], забрав дорогой детей в Гапсале. Матушка полагает отправиться на «Олафе» 18/30 ч[исла] и может быть 21/2 ч[исла] дома.

Насчет встречи распоряжусь на месте.

Санни написала жене, что доктор требует еще продолжения лечения, и потому, хотя ей лучше, но, к прискорбию нашему, нельзя ей встретиться с нами.

Короля Баварского, который принял нас чрезвычайно радушно, назначил я шефом С.-Петерб[ургского] Улан[ского] п[олка], а он меня – своего 1-го пол[ка] Chev., leg., je me serais passе de cet honneur [162], да нечего было делать.

Жена его мила с нами по-прежнему. Louis и Алек также здесь, и послезавтра ожидаем Олли с мужем. У меня голова кружится от множества королей и принцев, которых мы видели в столь короткое время [163]…

6/18 июля 1857-го года.

Эта неделя, любезнейший Саша, была, если возможно, еще тише и спокойнее, чем все предыдущие, и дел никаких особенных не было. Поэтому я решился между двух дней заседаний комиссии сходить посмотреть на наших моряков в Финляндии. Грустно видеть моряков без всякого морского дела. Единственное их утешение – это катание на лодках, главное же занятие это – караулы, и вся гарнизонная служба идет в большом порядке.

Там же стоит недавно спущенный фрегат «Громобой», который превосходно построен, но очень медленно и по контракту не в срок. Надеюсь, что к Твоему приходу он уже будет в Кронштадте в доке. Пароходы «Грозящий», «Олаф» и «Рюрик» отправляются в Штетин все вместе завтра 7-го числа.

К Твоему приходу будут стоять на рейде корабль «Прохор», фрегат «Аскольд», пароходы «Камчатка», «Смелый» и «Отважный», 10 корветов и 5 клиперов, так что вид будет, я надеюсь, весьма красивый. Про время приезда жены моей я до сих пор ничего не знаю. Вот и все, решительно нечего писать. Дожидаемся Вас с большим нетерпением, а покуда обнимаю Тебя мысленно, любезнейший Саша, от всей души.

Твой верный брат Константин.

10/22 Июля 1857. Стрельна.

Сегодня, любезнейший Саша, военный Министр посылает Тебе последнего Фельдъегеря сухим путем, дабы он застал Тебя еще в Берлине, потому что субботний очередной приехал бы в Штетин именно в день Твоего отъезда и мог бы очень легко с Тобой разъехаться. Мне решительно нечего было бы писать

Тебе про здешние обстоятельства; все хорошо и благополучно. Остается только благодарить Тебя за милое Твое письмо от 29-го числа из Киссингена, которое меня несказанно обрадовало тем, что я вижу, что Ты мною доволен.

Вчера мне прислано из Французского Посольства прилагаемое здесь письмо ко мне Императора Наполеона. Из содержания его Ты увидишь, в чем дело, и что он желал бы осенью иметь с Тобой свидание. От Твоей воли будет теперь зависеть дать самому какой угодно ответ или приказать Кн. Горчакову сочинить ответное письмо от меня. Для сего я препровождаю письмо в оригинале.

Обнимаю тебя и милую Твою Марию от души, в ожидании скорого свидания.

Твой верный брат Константин.

Любезнейший Саша!

Мне по-настоящему решительно нечего Тебе писать. Все у нас, слава Богу, благополучно. В Кронштадте больных так мало, как я никогда не помню; менее 1000 человек. Холера тоже уменьшается. На прошлой неделе ушли последние три Черноморские корвета, и я уж имею известие о приходе их в Копенгаген [165].

Первые три корвета, которые вышли отсюда 16 июня, уже прошли Константинополь и на днях должны быть в Севастополе. На будущей неделе пойдет и Амурский Отряд.

Вчера Матушка переехала в Царское Село и по дороге у нас обедала, и очень долго оставалась. Мы остаемся в Стрельне, потому что в Павловске, к моему ужасному прискорбию, негде жить в эту холодную пору. Константиновский дворец тесен, а в Большом, в теперешнем его виде, жить нельзя. Он и холоден и сыр.

Завтра мы поедем в Царское, поздравить Никсу [166] с его 14 годами. Как Вам будет грустно провести этот день вдали от него. Вчера я видел молодого Игнатьева [167], и мы долго с ним говорили. Желательно было бы нам суметь воспользоваться теперешним случаем, если он только не потерян.

Прощай, любезнейший Саша, Жена и я обнимаем Тебя и Марию от всей души.

Твой верный брат Константин.

14/26 сентября 1857 года. Кронштадт.

Сегодня пишу я Тебе, любезнейший Саша, под самым грустным впечатлением, потому что вчера узнали мы про ужасное происшествие, случившееся с «Лефортом» 10-го числа. Если помнишь, во время еще Твоего пребывания в Варшаве я спрашивал Твое разрешение по телеграфу привести сюда корабли Ревельские и Свеаборгские для упрощения увольнения команд.

Получив на это разрешение, тотчас им было приказано по телеграфу вооружаться, а Адмирал Митьков [168] (Дивизионный Начальник) пошел отсюда за ними с тремя пароходами. В Свеаборге находились «Красный» и «Не тронь меня», а в Ревеле «Памяти Азова», «Императрица Александра», «Владимир» и «Лефорт». Пароходы взяли на буксир оба Свеаборгские корабля и «Азов» и благополучно привели их в Кронштадт.

Остальные три Ревельские корабля под начальством Нордмана [169], пользуясь попутным ветром, пошли под парусами. Только что пароходы пришли с первыми тремя кораблями, я их тотчас послал опять в море за остальными тремя. Но вдруг получаю я от них телеграф из Ревеля, что они пришли туда, не встретив Нордмана; это уже начало нас немного беспокоить, тем более что все это время стояли жестокие ветра с ужасно холодной погодой и иногда со снегом.

Пароходы, выйдя из Ревеля, пошли опять отыскивать эскадру и наконец привели сюда вчера утром два корабля «Императрицу» и «Владимира». Нордман тотчас ко мне приехал с рапортом. На нем лица не было, и он мне рассказал следующее. Попутный ветер, выведший их из Ревеля, недолго продолжался. Скоро он перешел к N, потом к NO и постоянно свежел, с пасмурностию, иногда со снегом. Ну, в этом еще ничего удивительного нет, кому из нас этого не случалось испытывать.

Нордман и продолжал лавировать, радуясь как эскадра хорошо держится соединенною, несмотря на пасмурность и на темные ночи. Таким образом, они благополучно обогнули N оконечность Гогланда в ночи с 9-го на 10-ое число. Но тогда ветер стал еще крепчать, они взяли третий риф и уже мало выигрывали лавировкой, их все сносило на S к острову Тютерсу. С рассветом 10-го числа Нордман опять увидел всю эскадру в соединении, очень был этому рад и в начале восьмого часа сделал сигнал поворотить через Фордевинд на левый галс (Нордман сидел на «Владимире», непосредственно за ним шел «Лефорт»).

Во время поворота ветер стал еще крепчать, и они тогда видят, что «Лефорт» шквалом сильно положило на бок. Однако марса шкоты и марса фалы на нем отдали, стало [быть] там не зевают. Продолжают смотреть и видят, что «Лефорт» не только не поднимается, а напротив, его все более и более кренит на левую сторону, так что он медленно и постепенно ложится совершенно на бок, реи и мачты уходят в воду, и пять минут спустя он в этом положении исчезает в воде! Можешь себе вообразить какое это должно было сделать впечатление на всех! Это происшествие неслыханное в истории флотов!

Добро бы это еще случилось с кораблем какой-нибудь новой неслыханной неиспытанной конструкции! А «Лефорт» был 80-пуш[ечный] корабль, совершенно одного чертежа со всеми нашими другими 80-пуш[ечными] кораблями, которые и ходки, и остойчивы, и обладают самыми отличными морскими качествами, и к тому же он был корабль самый новый и свежий с 1853-го года. В прошлом столетии погиб в Портсмуте на якоре Английский корабль «The Royal George».

Он стоял с открытыми пушечными портами и конопатился с одной стороны. Для этого все пушки были перевезены на один борт, дабы его более накренить, но при этом имели неосторожность оставить пушечные порта отворенными. Шквалом его накренило еще, он черпнул всеми портами и пошел, как ключ, ко дну со всем народом. На «Лефорте» этого быть не могло, потому что крепкий ветер стоял уже несколько дней, и, разумеется, как это всегда бывает, все пушечные порта были наглухо задраены.

Мы все себе ломаем головы, чтоб объяснить себе причину этого неслыханного и беспримерного несчастия, и ничего придумать не можем. Полагаем, может быть, что от сильного крена, во время внезапного шквала не сорвалось ли несколько пушек с наветренного борта, которые, перекатившись стремительно на противную сторону, могли выломать борт и чрез это сделать такой пролом, чрез который вдруг хлынула вода в огромной массе.

Но это могло бы случиться на совершенно дрянном и гнилом корабле, а «Лефорт» был совершенно новый, крепкий и свежий. К несчастию, никто никогда этого не объяснит, потому что все, которые были на корабле, с ним вместе и погибли мгновенно. Командовал им командир 13-го Экипажа Кишкин [170]. На нем было человек 20 офицеров и около 800 матросов со своими женами и детьми, которых перевозили на зимовку в Кронштадт. Ничего ужаснее и поразительнее этого колоссального несчастия себе вообразить невозможно. Мы вчера немедленно отслужили здесь парадную панихиду.

С другой стороны, есть у нас несколько приятных новостей, которые, однако, омрачены этим несчастием. Бутаков пишет, что первые три корвета пришли в Севастополь в самом блестящем положении. В Копенгаген благополучно пришли с Амура Транспорт «Двина» и корвет «Оливуца», про которого мы очень беспокоились, потому что давно не имели никаких известий, и из Архангельска винтовой Фрегат «Илья Муромец». Вот покуда и все. Здоровье жены, кажется, несколько поправляется. Для нее необходим совершенный покой, вот почему жизнь теперь в Стрельне ей очень полезна.

С нетерпением ожидаем известий и результат Твоего свидания с Наполеоном, а затем и Твоего возвращения.

Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя и Марию от всей души.