Адмирал Ее Величества России Нахимов Павел

Первый этап Восточной войны 1853–1856 гг. Синопское сражение

№ 152 3 ноября 1853 г.

Не имея возможности за крепким ветром и большим волнением два дня передать на суда вверенного мне отряда копии с манифеста объявления войны Турции, я передаю их теперь и предлагаю гг. командирам приказать священникам прочесть их при собрании всей команды.

Имею известие, что турецкий флот вышел в море с намерением занять принадлежащий нам порт Сухум-кале и что для отыскания неприятельского флота отправлен из Севастополя с шестью кораблями генерал-адъютант Корнилов. Неприятель не иначе может исполнить свое намерение, как пройдя мимо нас или дав нам сражение.

В первом случае я надеюсь на бдительный надзор гг. командиров и офицеров, во втором – с Божиею помощью и уверенностью в своих офицерах и командах я надеюсь с честью принять сражение. Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика.

№ 153-а 3 ноября 1853 г.

Получив повеление начать военные действия против военных турецких судов, я считаю нужным предуведомить командиров судов вверенного мне отряда, что в случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело; но, вместе с тем, советую командирам при атаке неприятеля на близкой дистанции после первых прицельных выстрелов, когда неприятель и мы покроемся дымом, палить горизонтально, для чего необходимо иметь на пушечных клиньях градусы, посредством которых при крене корабля орудия можно поставить в это положение.

А так как подобных градусов на клиньях я не замечал на многих судах, то и прошу командиров, у кого это не сделано в гавани квадрантом, сделать теперь под парусами следующим образом: в первый ровный брамсельный ветер без зыби, при общем учении у пушек, поставив прицелы на нуль, все орудия обоих бортов навести на видимый горизонт и заметить в то же время крен корабля, потом по подушке и клину провести мелом вертикальную черту, таким образом, проведенная черта на подушке будет указателем, а на клине черта будет соответствовать числу градусов крена корабля.

На повороте на другой галс навести также все орудия (прицельную их линию) на горизонт и заметить крен, а потом имеющуюся на подушке черту указателя продолжать вверх по клину, этим обозначится другая черта на нуль, соответствующая градусу крена на другую сторону.

После этого нетрудно расчертить клин на градусы; положим, например, что крен корабля на один галс был 3 1/2 градуса, на другой – 4 1/2, промежуток между чертами клина был в 11 дюймов, явно, что каждый градус клина равен будет 1,42 дюйма; теперь, если от черты 3 1/2 градусов по направлению к другой черте отложить величину полградуса, или 0, 71 дюйма, то обозначается точка 3-х градусов; а от ней, если отложить в ту же сторону равные части в 1,42 дюйма, то обозначится точка двух, одного, нуля, одного, двух и пр[очих] градусов до другой черты и далее и заметим; градусы готовы, следует только очертить их белой краской для употребления их в нужных случаях.

При сражении прошу командиров судов, введенных в дело, наипервее озаботиться иметь на грот-марсе или салинге офицера для наблюдения за движением судов. Он, находясь вне дыма, может видеть направление своих выстрелов и, если они по положению корабля при батальном огне идут мимо своего назначения, тотчас дает знать на шканцы, и там изменяют курс или бьют дробь; офицер этот наблюдает адмиральские сигналы и сообщает их на шканцы.

11 ноября 1853 г., корабль «Императрица Мария», в море под парусами

Обозревши сего числа в самом близком расстоянии порт Синоп, я нашел там не два фрегата, корвет и транспорт, как доносил в. пр-ву[90], а 7 фрегатов, 2 корвета, 1 шлюп и 2 больших парохода, стоящих на рейде под прикрытием береговых батарей.

Предполагая, что есть какая-нибудь цель у неприятеля, чтоб собрать такой отряд военных судов в Синопе, я положительно останусь здесь в крейсерстве и буду их блокировать до прибытия ко мне двух кораблей, отправленных мною в Севастополь для исправления повреждений, тогда, несмотря на вновь устроенные батареи, кроме тех, которые показаны на карте Манганари[91], я не задумаюсь их атаковать.

Убедительнейше прошу в. пр-во поспешить прислать два корабля[92] моего отряда и фрегат «Кулевчи», который вместо двух недель, как предполагали отправить его из Севастополя, стоит там более месяца, а если корабли «Святослав» и «Храбрый» прибыли, то их легко снабдить реями и парусами со старых кораблей – если же нет, или они имеют более значительные повреждения, то нельзя ли прислать один из новых стопушечных[93] и корабль «Ягудиил».

В настоящее время в крейсерстве пароходы необходимы и без них, как без рук; если есть в Севастополе свободные, то я имею честь покорнейше просить в. пр-во прислать ко мне в отряд, по крайней мере, два. Последние новости от опрошенного греческого судна, которое вышло из Константинополя 4 дня назад: английский, французский и турецкий флоты стоят в Босфоре, для снабжения провизиею французского флота как в Константинополе, так и в Черном море делается подряд. При этом представляю план расположения неприятельских судов в Синопе.

Вице-адмирал Нахимов 1-й

№ 155 17 ноября 1853 г.

Располагая при первом удобном случае атаковать неприятеля, стоящего в Синопе в числе 7 фрегатов, 2 корветов, 1 шлюпа, 2 пароходов и 2 транспортов, я составил диспозицию для атаки их и прошу командиров стать по оной на якорь и иметь в виду следующее:

1. При входе на рейд бросать лоты, ибо может случиться, что неприятель перейдет на мелководие, и тогда стать на возможном близком от него расстоянии, но на глубине не менее 10 сажен.

2. Иметь шпринги на оба якоря и, если при нападении на неприятеля будет ветер N, самый благоприятный, тогда, вытравив цепи 60 сажен, иметь столько же и шпрингу, предварительно заложенного на битенге. Идя же на фордевинд при ветре О или ONO, во избежание бросания якоря, с кормы становиться также на шпринг, имея его до 30 сажен, и когда цепь, вытравленная до 60 сажен, дернет, то вытравить еще 10 сажен, в этом случае цепь ослабнет, а корабли будут стоять кормою к ветру на кабельтове. Вообще со шпрингом быть крайне осмотрительными, ибо он часто остается недействительным от малейшего невнимания и промедления времени.

3. Перед входом в Синопский залив, если позволит погода, для сбережения гребных судов на рострах я сделаю сигнал спустить их на воду, тогда держать их у борта на противулежащей стороне неприятеля, имея на одном из них на всякий случай кабельтов и верп.

4. При атаке иметь осторожность, не палить даром по тем из судов, кои спустят флаги; посылать же для овладения ими не иначе, как по сигналу адмирала, стараясь лучше употребить время для поражения противящихся судов или батарей, которые, без сомнения, не перестанут палить, если с неприятельскими судами дело и было бы кончено.

5. Ныне же осмотреть заклепки у цепей на случай надобности расклепать их.

6. Открывать огонь по неприятелю по второму адмиральскому выстрелу, если перед тем со стороны неприятеля не будет никакого сопротивления нашему на них наступлению; в противном случае, палить, как кому возможно, соображаясь с расстоянием до неприятельских судов.

7. Став на якорь и уладив шпринг, первые выстрелы должны быть прицельные с особенным вниманием, и тогда заметить положение пушечного клина на подушке мелом для того, что после в дыму не будет видно неприятеля, и для поддержания быстрого батального огня он должен быть направлен по тому же положению орудия, как и при первых выстрелах.

8. Атакуя неприятеля на якоре, хорошо иметь, как и под парусами, одного офицера на грот-марсе или салинге для наблюдения при батальном огне за направлением своих выстрелов, и, буде они не достигают своей цели, офицер сообщает о том на шканцы для направления шпринга.

9. Фрегатам «Кагул» и «Кулевчи» во время действия остаться под парусами для наблюдения за неприятельскими пароходами, которые, без сомнения, вступят под пары и будут вредить нашим судам по выбору своему.

10. Завязав дело с неприятельскими судами, стараться по возможности не вредить консульским домам, на коих будут подняты национальные их флаги.

В заключение я выскажу свою мысль, что все предварительные наставления при переменившихся обстоятельствах могут затруднить командира, знающего свое дело, и потому я предоставляю каждому совершенно независимо действовать по усмотрению своему, но непременно исполнить свой долг. Государь император и Россия ожидают славных подвигов от Черноморского флота. От нас зависит оправдать ожидания.

Вице-адмирал Нахимов

18 ноября 1853 г.

Эскадра, мне вверенная для крейсерства у мыса Керемпе на сообщении Константинополя с портами Анатолии и состоявшая из 84-пуш[ечных] кораблей «Императрица Мария», «Чесма», «Ростислав» и фрегата «Кагул», по соединении с эскадрою контр-адмирала Новосильского из 120-пуш[ечных] кораблей «Париж», «Великий князь Константин» и «Три святителя» и фрегата «Кулевчи», сего 18-го числа в полдень при умеренном восточном ветре с дождем атаковала турецкую эскадру из 7 больших фрегатов, шлюпа, 2 корветов, 2 транспортов и 2 пароходов, стоявшую между батареями на Синопском рейде, и в 2 1/2 часа совершенно ее уничтожила; суда были отброшены на отмель, и два фрегата взорваны на воздух, батареи срыты.

Донося о сем блистательном деле, имею честь доложить, что корабли, хотя и потерпели значительные в корпусах своих и особенно в рангоуте повреждения, но по возможности исправлены, и те, которые нуждаются в помощи, будут буксироваться фрегатами и пароходами, пришедшими к эскадре из Севастополя во время самого сражения с генерал-адъютантом Корниловым и начальником пароходного отряда контр-адмиралом Панфиловым.

Неприятель в бою этом потерял все суда, из них которые не были взорваны нашими бомбами во время сражения или сожжены самими турками, были впоследствии сожжены нашими фрегатами и пароходами по свозе пленных и раненых и по отведении в места, отдаленные от города. Укрепления все срыты, каменная батарея возле верфи и [батарея] в стенах древней зубчатой стены, окружающей собственно турецкий квартал, уничтожены, причем, к сожалению, произошел пожар во всей этой части города. Начальник эскадры Осман-паша и несколько офицеров сдались военнопленными.

По окончании дела мною послан был парламентер для объявления городовому начальству, что флот е. и. в. пришел на Синопский рейд для истребления турецкого, и что даже было приказано сколь возможно избегать от стрельбы по городу, что и исполнено, сколько собственная оборона от выстрелов с батарей дозволяла. Начальства в городе не найдено, а впоследствии явились депутации от греков с просьбою взять их с семействами на корабли для охранения от турок, в чем им по неимению приказаний мною отказано и предложено обратиться к европейским консулам.

С нашей стороны убитых – 37, раненых – 233, вообще, флагмана и капитаны выказали и знание своего дела и самую непоколебимую храбрость, равно как и подчиненные им офицеры, нижние же чины дрались как львы и, несмотря на утомление в сражении, работали без отдыха, дабы привести суда в возможность плыть, что по случаю позднего осеннего времени представляло большие затруднения, ибо большая часть кораблей имели сквозные пробоины в мачтах и реях.

Стрельба с кораблей производилась с особенным искусством. Корабли «Великий князь Константин» и «Париж», снабженные бомбическою артиллериею, стреляли с неимоверным искусством и взорвали своих противников в начале дела.

Подробности битвы, равно как и испрошение наград отличившимся, я буду иметь честь представить впоследствии.

Вице-адмирал Нахимов

…Что касается причины нахождения турецкого флота в Синопе, то, к сожалению, осветить этот факт с полными подробностями не представляется возможным ввиду самых противоречивых свидетельств современных событиям иностранных источников и ввиду безусловно пристрастного освещения этого вопроса иностранными историками Восточной войны.

Сравнивая самые разнообразные показания, можно безошибочно определить лишь, что в Синопе оказалась та эскадра, под флагом вице-адмирала Османа-паши, которая в конце октября была обнаружена у выхода из Босфора, а в первых числах ноября показывалась поочередно на виду пароходов «Одесса», «Владимир», эскадры Новосильского, и часть которой гналась за фрегатом «Кагул».

Очень может быть, что свирепствовавшие в начале ноября бури, а также и приказание содействовать доставлению к берегам Кавказа боевых припасов и войск заставили ее укрыться на Синопском рейде. Кроме эскадры Османа-паши там сосредоточились и другие суда, стоявшие в Трапезонде, а может быть, и специально прибывшие с боевыми запасами из Константинополя и благополучно достигнувшие Синопа ввиду связывавшего долгое время Нахимова приказания «обороняться и не атаковать».

Присутствие при сравнительно небольшой эскадре нескольких флагманов служит некоторым подтверждением сосредоточения разных отрядов судов. Неоспоримо только то, что почти общее свидетельство иностранных историков о «мирном» характере экспедиции турецкого флота, который, будто бы, успокоенный обещаниями нашего правительства не предпринимать активных действий до окончания переговоров с западными державами, спокойно перевозил припасы из одного своего порта в другой, совершенно опровергается самими фактами.

Не будем уже говорить о предшествовавших Синопскому сражению делах на Дунае и о зверском истреблении гарнизона поста Св. Николая, но вспомним хотя бы только погоню четырех фрегатов за «Кагулом», атаку тремя пароходами «Флоры», и этих двух фактов будет совершенно достаточно, чтобы отогнать всякую иллюзию о мирных путешествиях турецкого флота по Черному морю.

Иностранными историками отвергается и другой факт – участие западных держав в отправке турецкого флота в Черное море. Они уверяют, что французский и английский послы в Константинополе всеми силами старались отговорить турок от отправки флота в море, указывая на плохое состояние их судов и экипажей, на опасность плавания в это время года и на возможность встречи с превосходящим противником.

Если вспомнить могущественное в то время влияние на Порту Оттоманскую английского посла в Константинополе лорда Стратфорда Радклифа, его совершенно не мирный относительно России образ действий и хорошо сознаваемое им миролюбие императора Николая, то такие уверения не могут иметь никакой цены.

Вернее всего, что турки и их западные покровители не рассчитали в достаточной мере пределов миролюбия русского царя, которое не могло перейти за черту неоднократного изменнического пролития русской крови, и предполагали продолжать безостановочное сосредоточение своих войск и запасов.

Нравственная поддержка западных держав экспедиции Османа-паши является фактом неоспоримым; об этом свидетельствует впечатление, произведенное на эти державы синопским погромом: он был принят ими как оскорбление народной чести. Этой же нравственной поддержкой, вернее всего, можно объяснить и непонятное по бездеятельности пребывание Османа-паши на Синопском рейде в те несколько дней, когда он охранялся только тремя кораблями Нахимова, хотя, разумеется, здесь играли роль и присущие туркам личные качества.

В ней же надо искать и причину беспечности Османа-паши, который не принял никаких мер к обороне, тогда как береговые укрепления Синопа давали ему к этому богатые средства. Гордо развевающийся в Босфоре флаг «коварного Альбиона» на этот раз чрезмерно усыпил бдительность турецких адмиралов.

Лорд Стратфорд к этому времени имел уже инструкции своего правительства, предлагавшие ему «защищать Константинополь и вообще всякую часть турецкой территории, которая может подвергнуться атаке, будь то в Европе или в Азии». Ему предписывалось, по соглашению с французским правительством, на этом основании провести флоты западных держав через Босфор, как только будет получено известие, что наш флот вышел из Севастополя.

10 (22) ноября Сампсон уведомлял его нарочным, отправленным из Синопа сухим путем, что русская эскадра из одного корабля, семи фрегатов и одного парохода крейсирует уже несколько дней в виду Синопа и производит разные маневры около турецкой эскадры, стоявшей там на рейде. Это известие было получено английским посланником 13 (25) или 14 (26) ноября. В свою очередь, Осман-паша доносил 12 (24) ноября своему правительству из Синопа следующее: «Шесть русских линейных кораблей, корвет и два парохода находятся постоянно в открытом море, близ порта; то они ложатся в дрейф, то лавируют.

От шести до восьми фрегатов и два парохода по самым верным сведениям были видны на высоте портов Бартин и Амастро. Во всяком случае, большой военный неприятельский порт находится недалеко. Его эскадра может получить подкрепления и атаковать нас при помощи брандеров. Таким образом, если мы не получим подкреплений и если наше такое положение продлится еще несколько дней, то это значит, что нас Бог бережет – императорский флот может подвергнуться разгрому».

Донесение это было сообщено лорду Стратфорду турецким правительством 17 (29) ноября, но даже удвоенные в глазах Османа-паши силы русской эскадры не понудили благородного лорда к оказанию материальной поддержки своим слабым союзникам.

Синоп – родина двух знаменитых мужей древности, Митридата и Диогена, и место, откуда прибыл в Россию апостол Андрей Первозванный, первый проповедник Святого Евангелия в земле Славянской, принадлежит к числу древнейших городов Малой Азии. Он был основан милетцами и, составляя главный торговый порт Пафлагонии, отличался в прежние времена своим богатством и торговлей, причем число жителей в нем доходило до 60 000 человек.

Перейдя впоследствии под владычество турок, назвавших его Синуб, город стал приходить в упадок, и хотя открывшееся в конце сороковых годов прошлого столетия пароходство между Константинополем и Трапезондом и оживило несколько его торговлю, но ко времени Восточной войны она была еще очень незначительна. Кроме рыбной ловли, главная промышленность народонаселения сосредоточивалась преимущественно на торговле лесом и на постройке судов, для чего в Синопе существовали отличные верфи.

Его населяли почти исключительно турки и греки числом всего до 12 000 человек, причем обе эти народности жили в двух почти совершенно отделенных кварталах. Синопский рейд считается одним из лучших и самых безопасных на берегах Анатолии. Закрытый от северных ветров возвышенным полуостровом Бозтепе, он по своим размерам, глубине и хорошему грунту дна представлял безопасное место для стоянки значительного флота.

Сам город расположен на перешейке, соединяющем материк с полуостровом Бозтепе. Посредине перешейка раскинулся собственно турецкий город, представлявший из себя как бы цитадель, окруженную высокой каменной стеной с замком в конце у материка; к востоку от него, к стороне полуострова, на довольно покатом возвышении находился греческий квартал. Близ турецкого города находились мол, верфи и вообще все портовые сооружения.

Для обороны рейда имелось шесть батарей. Они начинались от восточного мыса Бозтепе, и четыре из них были расположены по его южному берегу до греческого квартала, в равном приблизительно друг от друга расстоянии. Батарея № 1 находилась у восточной оконечности мыса, № 4 – у начала города, а № 2 и 3 – между ними.

Каждая из этих батарей была вооружена шестью, по некоторым источникам – восьмью орудиями. Калибр орудий был самый разнообразный, установка на банкетах. На набережной, в центре турецкого города, стояла самая сильная батарея в восемь орудий большого калибра. К западу от города, в расстоянии свыше версты, стояла батарея № 6. Северная сторона перешейка также оборонялась несколькими батареями.

Таким образом, эскадра, форсирующая Синопский рейд, обстреливалась первоначально с правого фланга огнем батарей № 1, 2 и 3, а после постановки на якорь подвергалась, кроме огня стоявших на рейде судов, близкому перекрестному огню трех остальных батарей. Таким образом, береговые батареи при надлежащем ими пользовании являлись существенной поддержкой флота, расположенного на Синопском рейде.

Что касается стратегического значения Синопа, то, кроме самых свойств рейда, оно определялось и его центральным положением относительно наших кавказских берегов, Крыма и Азовского моря, а также нахождением почти на середине пути между Константинополем и Кавказским побережьем. Присутствие энергичного противника в Синопе, в ближайшем расстоянии от Севастополя, заставляло нас быть настороже на всем обширном пространстве наших черноморских границ к востоку от Тарханкутского маяка.

Эскадра вице-адмирала Османа-паши на Синопском рейде состояла из 7 фрегатов, 3 корветов, 2 пароходов[94], кроме которых на рейде стояли еще два турецких транспорта, два купеческих брига и одна иностранная шхуна. Всего на вооружении турецких судов состояло 476 орудий и на прибрежных батареях – 38 орудий.

Интересно проследить, каким же образом воспользовался Осман-паша своими оборонительными средствами при содействии командира парохода «Таиф» англичанина Слэда (Муштавер-паша). Этот англичанин свыше двадцати пяти лет служил в турецком флоте, оказал ему огромную услугу как наставник и организатор и пользовался полным доверием турецкого правительства.

Осман-паша расположил свои суда у самого берега дугообразно, с серединой у центра города и сообразно с направлением берега. Левый фланг эскадры примыкал к батарее № 4, правый – к батарее № 6; в центре между судами был оставлен открытый промежуток для действия самой сильной батареи № 5.

Пароходы стояли во второй линии ближе к центру, а транспорты и купеческие суда – между эскадрой и берегом. Нельзя признать это расположение удачным и не согласиться с мнением одного из современных той эпохи моряков, что турецкий адмирал, решившись принять сражение на якоре, не воспользовался всеми средствами обороны, бывшими в его руках.

Турецкая эскадра оказала бы более успешное сопротивление, если бы ее расположили не вдоль города, а южнее его, по краю мелководья. Сняв с недействующих бортов своих судов орудия и поставив их для обороны городского берега, Осман-паша не только употребил бы с пользой половину своей артиллерии, но и подверг бы наши корабли, с какой бы стороны они ни подошли, страшному продольному огню.

Их при подходе с востока встретил бы с фронта огонь всей эскадры, при наступлении с юга – залпы береговых батарей, а по занятии мест для действия против турецких судов они находились бы в течение всего боя под перекрестным огнем. Между тем как расположение судов, на котором остановились турки, давало возможность использовать в деле лишь орудия одного борта, каковых было около 237, и 26 орудий четырех ближайших к городу батарей; вогнутая же дугообразная линия построения еще более уменьшила силу огня на дальнем расстоянии.

Наконец, решение Османа-паши прижать свою эскадру к городу повергало этот последний неминуемому разрушению, нисколько не обеспечивая собственной участи флота.

В чем же искать причину такого небрежного к собственной безопасности отношения со стороны одного из лучших адмиралов турецкого флота? Из сорокадвухлетней службы на море Осман-паша провел двадцать один год на службе у Мегмета-Али Египетского и уже более десяти лет находился в адмиральском чине. Участник, так же как и его противник, Наваринского сражения, Осман-паша соединял в себе качества боевого офицера и опытного, выдающегося и знающего свое дело моряка турецкого флота.

Нет поэтому основания приписывать его бездарности неудачные действия, предшествовавшие синопскому погрому, которые он искупил своим личным мужеством и раной. Беспечность его скорее можно приписать или старческому утомлению (ему был уже 61 год), или английскому гипнозу в невозможности для нас атаки турецких укрепленных пунктов. К самому берегу такого укрепленного пункта он и примкнул свою эскадру, полагая себя в таком положении в полной безопасности.

Эскадру Нахимова мы оставили тесно блокировавшей Синопский рейд в ожидании прибытия просимых подкреплений. Вместо двух 84-пушечных кораблей, на которые он рассчитывал и с которыми во что бы то ни стало решил атаковать турок, к нему 16-го числа присоединился Новосильский с тремя 120-пушечными кораблями, вернулся сверх того из крейсерства фрегат «Кагул», а в пятом часу дня 17-го числа прибыл и давно ожидаемый фрегат «Кулевчи». Всего, таким образом, у Павла Степановича сосредоточилось в руках шесть кораб-лей и два фрегата.

В бою участвовали: 120-пушечные корабли – «Париж» под флагом контр-адмирала Новосильского и под командой капитана 1-го ранга Истомина 2-го, «Великий князь Константин» (капитан 1-го ранга Ергомышев 1-й), «Три святителя» (Кутров 1-й); 84-пушечные – «Императрица Мария» под флагом вице-адмирала Нахимова и под командой капитана 1-го ранга Барановского 2-го, «Чесма» (Микрюков 1-й) и «Ростислав» (Кузнецов 1-й) и фрегаты «Кагул» (Спицин 1-й) и «Кулевчи» (Лесовский).

Всего на вооружении этих судов состояло 788 орудий свыше 8-фунтового калибра. Если исключить из этого числа фрегаты «Кагул» и «Кулевчи», из которых первый совсем не принимал участия в артиллерийском состязании, а второй принял участие уже при довершении одержанной нами победы, то число орудий судов, выдержавших на себе весь бой, уменьшится до 688, что даст с одного борта 344 орудия.

Наибольший калибр орудий был 68-фунтовые бомбовые пушки, главным же калибром были 36-фунтовые чугунные пушки. В этом отношении мы имели перевес над нашим противником, который зато имел возможность действовать против наших деревянных судов калеными ядрами с береговых батарей.

Сильная русская эскадра, сосредоточенная для атаки Синопского рейда, отличалась одним большим недостатком – полным отсутствием пароходов; и в этом отношении Осман-паша, имевший в своем распоряжении два парохода, из которых один («Таиф») батарейный, с 20 орудиями, находился в лучшем положении сравнительно со своим противником.

Обращаясь к личному составу обеих сторон, остается только повторить сказанное выше о славном Черноморском флоте и его доблестном адмирале. В тесной, сплоченной в одно целое дружной семье моряков высокое и вполне сознательное чувство исполнения своего долга, любовь к царю и родине и гордость своим флагом отличали не только офицерский состав: они были одинаково равны и для адмирала и для последнего матроса и служили залогом успеха.

Руководители Черноморского флота путем многолетних неустанных работ не только не дали заглохнуть этому природному чувству русского народа, но старались поддержать, развить такой священный в воине огонь, обратив его в сознательно понимаемое, а потому и особенно сильное чувство исполнения своего долга. Обожание своего адмирала, дружба всего командного элемента и отличная техническая подготовка довершали остальное.

Со стороны наших противников – известный мусульманский фанатизм, не имевший здесь, в морском бою, обычной силы электрического тока, личная храбрость, в особенности при обороне, но в значительной дозе уменьшаемая действием не на сухом пути, и полное отсутствие спайки между высшими и низшими, между офицерами и матросами придавали эскадре Османа-паши типичные черты. […]

Канун сражения адмирал Нахимов провел в обдумывании плана предстоящей атаки и в передаче своих распоряжений эскадре. В морском деле лучшей тактикой он считал «близкое расстояние от неприятеля и взаимную помощь друг другу». Очевидно, что такой способ действий он предполагал применить и в Синопском сражении.

Таким образом, весь маневр сводился к подходу на самое близкое расстояние с возможно меньшими потерями от неприятельского огня во время движения, к быстрому и сноровистому развертыванию судов в боевую линию и к постановке их в положение, удобное для решительного действия против неприятеля и для взаимной помощи друг другу. Но кроме этого боевого плана обстоятельства требовали обратить внимание и на возможные в бою случайности, в особенности потому, что Осман-паша имел в своих руках пароходы, которых совершенно не было у Нахимова.

Турецкий пароход «Таиф» имел бы, при желании энергично действовать, полную возможность занять во время боя позицию, позволявшую ему безнаказанно обстреливать часть наших судов продольным огнем.

План атаки, составленный Павлом Степановичем, по своей простоте, ясности и обдуманности вполне удовлетворял выше приведенным условиям.

В ночь с 16 на 17 ноября наша эскадра находилась в 22 милях от Синопа, в ночь с 17 на 18 число она приблизилась на 10 миль. Отсюда, собственно, должно было начаться движение для атаки Синопского рейда. Владея морем, Нахимов имел полную возможность двинуться на Синопский рейд с юго-восточного, южного и юго-западного направлений. Павел Степанович решил приблизиться с юго-восточного направления.

Такое направление кроме условий ветра было особенно выгодно в том отношении, что наша эскадра почти до постановки на якорь подвергалась ввиду дугообразного расположения турецких судов огню лишь 62 орудий (западного фаса); при движении в южном направлении она подвергалась бы огню 127 орудий и в юго-западном направлении – огню 154 орудий восточного фаса судов. Что же касается участия в дальнем обстреливании береговых батарей, то при всех трех направлениях оно было почти одинаково.

Нахимов назначил подход эскадры в двух колоннах, развертывание, самое быстрое, по передним кораблям в обе стороны. Для противодействия турецким пароходам адмирал отделил два бывших в его распоряжении фрегата, «Кагул» и «Кулевчи», как суда, более подвижные и несшие менее сильную, но вполне достаточную для борьбы с пароходами артиллерию. Он решил держать во время боя эти фрегаты под парусами.

В самом бою начальнику эскадры трудно держать ее в своих руках: здесь начинаются уже самостоятельные действия командиров судов. Поэтому Нахимов поставил флагманские корабли в голове колонн; этим достигалось и известное нравственное воздействие на эскадру, и, кроме того, Павел Степанович оставлял в своих руках решение весьма важного вопроса о месте постановки эскадры на якорь.

Разбирая внимательно весь план действий адмирала Нахимова, нельзя не отдать ему справедливости, что все им было обдумано, все соображено, и успех дела был подготовлен до мельчайших подробностей.

В 10 часов утра 17 ноября, воспользовавшись несколько прояснившейся погодой, адмирал собрал на корабле «Императрица Мария» второго флагмана и всех командиров и ознакомил их со своими предположениями. В 11 часов на эскадре читался уже приказ Нахимова для атаки турецкого флота, стоявшего на Синопском рейде. Адмирал, передавая диспозицию, по которой суда должны для боя стать на якорь, прежде всего подтверждал в приказе свое непременное требование становиться в возможно близком от неприятеля расстоянии, однако не менее как на 10-саженной глубине.

Дав далее необходимые технические указания, Нахимов перешел к изложению своих боевых требований. Он приказывал немедленно прекращать огонь по судам, которые спустят флаги, и переносить его на суда, еще сопротивляющиеся, и на береговые батареи, которые, по словам Нахимова, несомненно, будут продолжать действовать, даже если бы с турецким флотом дело и было покончено. Огонь приказывалось открывать по второму адмиральскому выстрелу, если со стороны неприятеля не будет оказано никакого сопротивления; в противном случае каждое судно открывает огонь, соображаясь с обстоятельствами.

Приказав, по возможности, не разрушать консульские дома, адмирал в заключение высказал мысль, что все предварительные наставления могут при переменившихся обстоятельствах затруднить знающего свое дело командира, а потому, заканчивал Нахимов, «я предоставляю каждому совершенно независимо действовать по усмотрению своему, но непременно исполнить свой долг. Государь император и Россия ожидают славных подвигов от Черноморского флота. От нас зависит оправдать ожидания».

В то время как эскадра Нахимова проводила канун сражения в подготовке к бою, генерал-адъютант Корнилов спешил из Севастополя с тремя пароходами на помощь Павлу Степановичу. Судьба, однако, как увидим ниже, не дала ему возможности разделить славные лавры Нахимова. Досадное волнение и противные ветры замедлили приход пароходов к Синопу.

Прошел канун Синопского боя. Неторопливо, спокойно и без всякой суеты обдумал адмирал свой несложный по исполнению, но решительный по результатам план действий. Он вел или к полной победе, или к геройской гибели наших судов; другого выхода не предвиделось ни в мыслях адмирала, ни в той краткости, простоте и определенности, которые отличали его приказания, ни, наконец, в сердцах и воле всей команды, до последнего матроса включительно.

Сорокадневное беспрерывное пребывание на страже русских интересов в бурном море, бесплодные труды и лишения, понесенные в это продолжительное плавание, а главное, набиравшееся капля за каплей горькое чувство оскорбления и вероломных поступков, сознательно понимаемое офицерами и инстинктивно воспринимаемое всей сильной духом серой массой, были тому ручательством.

Кратко и определенно передал адмирал свои приказания о предстоящем бое командирам судов. В скромной каюте корабля «Императрица Мария» не было произнесено ни громких фраз, ни бьющих по нервам перлов эффектного красноречия – не в этом заключалась нравственная мощь Павла Степановича; знаток сердца человеческого, он двигал своих сподвижников на дела неимоверные одним скромным: «Надо сделать», или: «Я решил атаковать» – и мог быть уверенным в исполнении его краткого приказа всей мощью тех тысяч людей[95], которые многолетними совместными трудами слились со своим обожаемым адмиралом в одно тело и в одну душу.

Несуетливо, в порядке обыденных занятий, готовили капитаны свои суда и команды к предстоящему назавтра бою, пока зашедшее солнце и спуск флагов, долженствовавших вновь подняться в ореоле блестящей победы, не прекратили будничной деятельности эскадры.

При свежем брамсельном ветре суда Нахимова спокойно провели ночь в 10 1/2 милях к северо-востоку от Синопского перешейка.

Негостеприимно встретило нашу эскадру утро 18 ноября. Дождь, сильная пасмурность и самый неблагоприятный для успеха дела юго-восточный дувший шквалами ветер приветствовали будущих победителей Синопа. При этом ветре овладение неприятельскими судами представлялось крайне затруднительным; они могли легко выбрасываться на берег, что с нашей стороны вызывало необходимость их полного уничтожения. С утра жизнь на эскадре началась своим обычным порядком.

Ожидание боя не нарушало ее мирного течения; на всех судах закипали котлы с матросскими щами, обычно суетилась прислуга кают-кампаний, и лишь редкие сигналы с «Императрицы Марии» напоминали о предстоящем деле.

Приказав судам держаться при движении один от другого в расстоянии 150 саженей и приготовиться стать на якорь со шпрингами, а фрегату «Кулевчи» держаться левее колонны Новосильского, адмирал Нахимов в 9 часов утра поднял сигнал к спуску гребных судов, а в половине десятого, отслужив на судах молебен, эскадра в двух колоннах, имея в голове «Императрицу Марию» под флагом Нахимова и «Париж» под флагом Новосильского, неслась, постепенно прибавляя ход, к Синопскому рейду с гордо развевающимися на брам-стеньгах национальными флагами. Около 10 часов утра адмирал поднял сигнал «Приготовиться к бою», но на судах все было уже готово, и спокойные духом черноморцы в 11 часов по обыкновению сели за обед.

Через полчаса обед был окончен, на судах ударили тревогу; мгновенно все были на своих местах, и орудия в деках заряжены каждое двумя ядрами. На салингах стояли офицеры для наблюдения за неприятелем и за правильным направлением огня своих судов. Дождь перестал, туман отнесло от берега, как бы вся природа оживилась, и в двух с половиной милях от стройно несшейся эскадры открылся Синопский рейд со стоящими на нем турецкими судами.

Страшная суета, поднявшаяся среди неприятеля, должна была еще более подкрепить нашу уверенность в победе. Торопливые сигналы, снующие во всех направлениях шлюпки, разводимые пароходами пары и беспорядочные группы турецких солдат, бежавших к береговым батареям, представляли ту знакомую картину зачатка поражения эскадры Османа-паши еще до начала самого дела, которая по достоинству должна была быть оценена опытным взором черноморского моряка.

В противовес этому в русской эскадре, когда, казалось бы, вид суетливого неприятельского рейда должен был внести известную горячность, царило полное величавое спокойствие. Каждый строго исполнял свое дело, взглядывая на адмиральский корабль. Флагманские корабли подошли уже на высоту батареи № 1, когда на «Императрице Марии» взвился сигнал – это был момент истинного полдня, который адмирал не упустил, по существующему обычаю, показать своей эскадре даже при такой исключительно боевой обстановке.

В этом ничтожном, по-видимому, факте замечательно красноречиво выразились не только полное спокойствие и нравственная мощь адмирала, но и полная уверенность его в своей эскадре, вся система его боевого воспитания.

В то же время оба флагманских корабля взяли для атаки турецкого флота направление на его центральные суда, и эскадра без выстрела продолжала нестись к своей цели, постепенно уменьшая паруса для постановки на якорь.

В свою очередь турки без выстрела ожидали приближения нашей эскадры, и лишь в половине первого, когда суда наши были на самом близком расстоянии, выстрел с турецкого флагманского фрегата «Ауни-Аллах» нарушил гробовое молчание и дал сигнал к бою. Почти моментально все неприятельские суда и батареи окутались дымом, и град снарядов полетел с фронта и фланга на наши корабли, стойко продолжавшие свое движение до дистанции, указанной диспозицией.

Турецкий огонь, направленный преимущественно против обоих флагманских кораблей, был очень меток и еще до постановки на якорь нанес серьезное повреждение рангоуту и стоячему такелажу корабля «Императрица Мария», большая часть которых была перебита, а у грот-мачты оставалась только одна нетронутая ванта.

Корабль «Императрица Мария», имея ветер с кормы и проходя вдоль судов левого фаса турецкой эскадры, открыл батальный огонь по этим судам и, не задерживая хода, смело продолжал приближаться к флагманскому фрегату. В полутораста саженях от него на глубине 15 саженей был отдан якорь, и наш корабль направил самый сильный огонь по своему противнику.

Корабль «Париж» шел рядом с «Императрицей Марией» и на ходу не отвечал на сильный огонь турок. Одновременно и рядом с последним он стал на якорь, спокойно принял удобное для боя положение и открыл всем левым бортом огонь по ближайшим турецким судам.

Сзади следовавшие корабли шли на свои места, обмениваясь выстрелами с прибрежными батареями, и постепенно бросали якоря на расстоянии 150–180 саженей от турецких судов. Фрегаты «Кагул» и «Кулевчи» остались под парусами. С этой минуты руководство боем со стороны адмирала должно было почти прекратиться. Каждый корабль действовал самостоятельно, строго руководствуясь преподанным наставлением драться на самом близком расстоянии и помогать друг другу.

Фрегат «Ауни-Аллах» не выдержал и получасового огня нашего корабля «Императрица Мария» и, отклепав цепи, бросился на берег у батареи № 6, не спуская, впрочем, своего флага. Следует заметить, что во время этого боя наш корабль выдерживал огонь не только «Ауни-Аллаха», но и близ него расположенных 44-пушечного фрегата «Фазли-Аллах» (бывший русский «Рафаил») и 24-пушечного корвета «Неджми-Фешан».

Но командир «Марии» капитан Барановский не разбрасывал своего огня по всем трем противникам, а сосредоточенно поражал их поочередно. Покончив с «Ауни-Аллахом», он начал действовать исключительно по фрегату «Фазли-Аллах», который, загоревшись, последовал вскоре примеру своего флагмана и выбросился на берег близ самого города, у мола.

На корабле «Императрица Мария» пробили, выведя из строя стоявшие против него суда, отбой и повернули его для действия как против батареи № 5, так и по судам, с большим ожесточением сопротивлявшимся колонне контр-адмирала Новосильского. Но в этом содействии надобности не представилось: «вторая колонна действовала превосходно»[96].

Корабль «Париж», ставший, как известно, на якорь рядом с кораблем «Императрица Мария», открыл страшный батальный огонь по батарее № 5, по 22-пушечному корвету «Гюли-Сефид» и по 56-пушечному египетскому фрегату «Дамиад». Через полчаса «Гюли-Сефид» взлетел на воздух, «Дамиад» отброшен на берег. Продольно обстреляв дрейфовавший в это время мимо «Парижа» фрегат «Ауни-Аллах», командир «Парижа» капитан Истомин переменил направление судна и стал бить второй флагманский 64-пушечный фрегат «Низамие».

К 2 часам дня и этот фрегат сдрейфовал к берегу и вскоре был охвачен пламенем. Неутомимый командир «Парижа», выведя в течение полуторачасового боя из строя три неприятельских судна и не имея против кого действовать, вновь изменил свое направление и открыл огонь первоначально по батарее № 5, вредившей нашему кораблю «Три святителя», а когда она замолчала, то по батарее № 6.

Все действия капитана Истомина были так рассчитаны, так спокойны, уверенны и сообразованы с обстановкой, а работа экипажа до того сноровиста, что Нахимов, стоявший с неизменной трубой на палубе корабля «Императрица Мария», даже в пылу битвы не мог не залюбоваться молодецкой работой лихого корабля.

«Нельзя было не залюбоваться, – доносил он, – прекрасными и хладнокровно рассчитанными действиями корабля “Париж”; я приказал изъявить ему свою благодарность во время самого сражения, но не на чем было поднять сигнала – все фалы были перебиты». Адъютант Павла Степановича лейтенант Острино был послан на шлюпке передать молодецкому экипажу благодарность любимого начальника.

Корабль «Великий князь Константин», следуя в правой колонне, подвергся на ходу сильному огню турецких судов и батарей, но, несмотря на это, безостановочно двигался до дистанции картечного выстрела и бросил якорь в интервале между крайними судами левого фланга турецкой эскадры – 60-пушечными фрегатами «Навек-Бахри» и «Несими-Зефер». Командир корабля капитан 2-го ранга Ергомышев открыл сильный батальный огонь как по этим судам, так и по батарее № 4.

Через двадцать минут фрегат «Навек-Бахри» при громовом крике «ура» с «Константина» взлетел на воздух, осыпав обломками и телами батарею № 4, которая временно прекратила огонь. Поворотившись на шпринге, «Константин» начал бить фрегат «Несими-Зефер» и 24-пушечный корвет «Неджми-Фешан». Через несколько минут оба эти судна были выброшены на берег, фрегат – против греческого предместья, у остатков мола, и корвет – у батареи № 5. Перед нашим кораблем не оставалось больше целей, и около двух часов дня на нем ударили отбой.

Корабль «Чесма», бросивший якорь за «Великим князем Константином», первоначально содействовал этому последнему в поражении «Навек-Бахри», а потом направил свой огонь против батарей № 3 и 4 и срыл их до основания.

Бой кораблей правой нашей колонны прекратился, так как турецкие суда были окончательно выведены из строя, не спуская, однако, своих флагов. Массовое бегство их экипажей на шлюпках на берег служило указанием, что они не намерены более сопротивляться, и действительно, по первому требованию парламентеров остатки экипажей спускали флаги своих судов. Положение нашей левой колонны было более опасное, и здесь все три корабля отличались в соревновании оказания взаимной помощи.

Вслед за «Парижем», действия которого уже были разобраны, стал на якорь в 180 саженях от неприятеля корабль «Три святителя» под командой капитана 1-го ранга Кутрова. Едва он успел дать два залпа по фрегатам – 54-пушечному «Каиди-Зефер» и 64-пушечному «Низамие», а также по батарее № 6, как у него перебило шпринг; повернувшись по ветру, «Три святителя» подвергся метким продольным выстрелам батареи № 6, сильно повредившим его рангоут.

Положение корабля, впредь до новой правильной его установки, становилось критическим. Мичман 32-го флотского экипажа Варницкий, находившийся с самого начала дела на полубаркасе и уже однажды раненный, стал молодецки работать со своими людьми над завезением верпа. Упавшее в полубаркас ядро раздробило его и вновь ранило мичмана Варницкого.

Несмотря на боль от раны, офицер этот быстро перескочил на баркас, и через несколько минут «Три святителя» опять был готов к бою. Он вновь стал очень хорошо стрелять по стоявшим против него судам, и в особенности по фрегату «Каиди-Зефер», который в скором времени бросился к берегу. В половине четвертого часа дня «Три святителя» прекратил огонь за отсутствием перед ним целей.

Корабль «Ростислав» стал на якорь вслед за «Тремя святителями». Капитан 1-го ранга Кузнецов отлично поместил этот корабль против наносившей сильное поражение его соседу батареи № 6, имея в то же время возможность действовать и против крайних турецких судов – 24-пушечного корвета «Фейзи-Меабуд» и известного уже фрегата «Низамие». «Ростислав» первоначально открыл огонь по более сильному «Низамие», но, видя, что «Париж» легко справляется с этим фрегатом, он перенес самый быстрый огонь на корвет «Фейзи-Меабуд» и батарею № 6, серьезно вредившую кораблю «Три святителя».

В скором времени корвет был выброшен на берег, батарея же наносила «Ростиславу» сильный вред, действуя против него с самого близкого расстояния, между прочим и калеными ядрами. Одно из таких ядер зажгло кокора, и начавшийся пожар грозил серьезной опасностью крюйт-камере – горящие части занавеси, ограждавшей подачу картузов, падали в люки крюйт-камерного выхода. От верной гибели «Ростислав» был спасен находчивостью и храбростью мичмана Колокольцова, который успокоил испуганную команду, запер двери и с полным хладнокровием начал тушить горящие обрывки занавеси.

Находившиеся против кораблей нашей левой колонны турецкие суда действовали более энергично, чем суда, бывшие против правой колонны. Расположенные под прикрытием огня сильной и хорошо работавшей батареи № 6, суда эти, даже сброшенные к берегу и отчасти горевшие, продолжали действовать по нашим кораблям, преимущественно направляя огонь свой против рангоута и нанося ему существенный вред.

Ожидание турками помощи от их западных доброжелателей, на которую они вправе были рассчитывать, видимо, возбуждало в них желание сделать наши корабли неспособными к движению. «Ростиславу» удалось, однако, в пятом часу дня заставить замолчать и последние турецкие суда, а также и батарею № 6, после чего и на нашем корабле пробили отбой.

Но этим главным эпизодам Синопского сражения предшествовало несколько второстепенных, имевших место в самом начале боя. Почти единственным представителем парового флота на Синопском рейде был 20-пушечный батарейный турецкий пароход «Таиф» под командой англичанина Слэда. Как только был обнаружен подход нашей эскадры, пароход этот начал разводить пары и с первыми выстрелами бежал с места битвы.

Он направился вдоль турецких судов, ловко проскользнув между кораблем «Ростислав» и батареей № 6. Выйдя с рейда, «Таиф» наткнулся на наши фрегаты «Кагул» и «Кулевчи», которые находились под парусами и немедленно погнались за уходившим пароходом. «Таиф», следовавший сначала на юго-запад, начал беспрестанно менять курс, то останавливая машину, то поочередно давая ход вперед и назад, пока, наконец, выбрав удобную минуту, пустил машину полным ходом вперед и, обменявшись с фрегатами несколькими выстрелами, быстро вышел из сферы из огня.

Но этим не кончились приключения «Таифа». Около полудня отряд наших пароходов под флагом Корнилова подходил к Синопскому мысу. Вскоре дым и звуки орудийных выстрелов указали, что эскадра Нахимова вступила уже в бой. Приказав пароходам держаться соединенно, Корнилов на «Одессе» полным ходом двинулся в направлении на мыс Пахиос. Между тем огонь все разгорался, и пароходы увидали пенящееся по северную сторону перешейка море от наших снарядов, в изобилии падавших туда. Надо было быть в то время на мостике «Одессы», чтобы оценить все терзания энергичного адмирала, жаждавшего оказать помощь эскадре Нахимова.

Но вот и со стороны турок заметили приближение наших пароходов, и батарея № 1 приветствовала их безрезультатным по дальности огнем. В это же время, без нескольких минут в 2 часа дня, «Таиф», ускользнув от наших фрегатов, показался на виду отряда пароходов Корнилова. «Одесса» быстро взяла курс наперерез беглецу, и адмирал сигналом приказал остальным пароходам поставить «Таиф» в два огня.

Через четверть часа «Одесса» сблизилась уже с противником на дальность выстрела бомбического орудия и открыла по турецкому пароходу огонь из бомбических пушек, а потом и из пушко-карронад. «Таиф» не замедлил ответом, и между ним и «Одессой» началось артиллерийское состязание, нанесшее повреждение обоим судам. «Крым» и «Херсонес» бросились, вслед за «Одессой», в погоню за турецким пароходом, но малый ход их, в особенности уменьшенный еще постановкой тяжелых орудий, не позволил этим пароходам поставить сильный «Таиф» в два огня; они ограничились лишь дальней стрельбой по беглецу из носовых орудий.

Около двух часов продолжалась безрезультатная погоня за «Таифом», пока вновь пошедший дождь и туман не скрыли его от наших пароходов, которые после этого взяли курс на Синопский рейд. Там к трем часам дня бой, в общем, был уже окончен, так как турецкой эскадры более не существовало. Прибитые к берегу уцелевшие суда, хотя и не спускали флагов и продолжали изредка стрелять, но видно было, как их экипажи целыми толпами покидали свои суда.

Адмирал Нахимов тотчас приказал приостановить стрельбу и отправил мичмана Манто парламентером в город с приказанием объявить местному начальству о немедленном прекращении огня с берега, так как наша эскадра пришла только для истребления турецких военных судов и не желает вредить городу. Но синопский губернатор бежал из города при первых наших выстрелах, и парламентер, пробыв более часа на берегу, не мог исполнить данного ему поручения; он не нашел не только никого из местного начальства, последовавшего вслед за губернатором, но даже и жителей, разбежавшихся по деревням.

А между тем с батарей № 5 и 6 еще около часа продолжалась редкая стрельба калеными ядрами, пока эти батареи не были окончательно срыты огнем «Парижа» и «Ростислава».

В 4 часа дня отряд пароходов вошел на Синопский рейд, и громовое «ура!» Корнилова и его команды приветствовало победителей.

Неприятельские суда, брошенные на берег, были в самом бедственном состоянии. Фрегаты «Фазли-Аллах» (бывший «Рафаил»), «Низамие» и «Каи-ди-Зефер», корвет «Неджми-Фешан» и пароход «Эрекли», по-видимому, были зажжены своими экипажами и взрывались на воздух один за другим. Транспорты и купеческие суда затонули от попавших в них ядер, и места их указывались лишь торчащими из воды верхушками мачт.

Взрывы «Фазли-Аллаха» и «Неджми-Фешана» покрыли горящими обломками турецкий город, и начавшийся пожар, разносимый ветром и никем не тушимый, охватил весь город и продолжал бушевать до ухода нашей эскадры. Пароходы немедленно приступили к отводу наших кораблей в безопасное место, а также к отводу угрожавших им своими взрывами турецких судов.

Всю ночь продолжалась молодецкая работа экипажей по приведению своих сильно избитых кораблей в состояние, возможное для перехода в Севастополь. Дождливая, ветреная ночь, огромное зарево горящего Синопа, служившее на большое расстояние отличным маяком, последовательные взрывы турецких судов, аккомпанируемые залпами разрывавшихся снарядов, и шум работы на наших кораблях – все это смешивалось в одну грандиозную, но ужасную картину. 19-го числа по Синопскому рейду плавали лишь обломки не существовавшей более турецкой эскадры Османа-паши.

В Синопском сражении, в котором, по словам августейшего генерал-адмирала, флагманы, капитаны и подчиненные им офицеры выказали и знание своего дела, и непоколебимую храбрость, а нижние чины дрались как львы, мы потеряли убитыми одного офицера (корпуса штурманов прапорщик Высота) и 36 нижних чинов и ранеными семь офицеров (командир корабля «Императрица Мария» капитан 2-го ранга Барановский, мичманы Зубов, Костырев, Варницкий, корпуса штурманов штабс-капитан Родионов и прапорщик Плонский и корпуса морской артиллерии поручик Антипенко) и 209 нижних чинов; суда потерпели очень серьезные повреждения, в особенности в рангоуте; артиллерия пострадала незначительно: было подбито 13 орудий и свыше 10 станков.

Самые сильные повреждения понесли корабли «Императрица Мария», «Ростислав», получивший 64 пробоины, «Три святителя» и «Великий князь Константин», получивший 119 пробоин. Но эти потери окупились огромными результатами Синопской битвы. Береговые батареи были срыты, турецкая эскадра перестала существовать в полном смысле этого слова, израненный Осман-паша, два капитана и свыше 200 человек были взяты в плен; число же погибших турок всеми источниками определяется от трех до четырех тысяч человек. К сожалению, из-за близкого соседства турецкой эскадры к городу, а также происшедших от частых взрывов пожаров и охватившей население паники была почти совершенно уничтожена и турецкая часть города.

Такими результатами, кроме блестящих действий наших экипажей, выпустивших в течение нескольких часов на самом близком расстоянии около 16 800 снарядов, причем стрельба отличалась большой меткостью, мы обязаны и превосходству нашей артиллерии. В то время как наши корабли «Великий князь Константин» и «Париж» имели на вооружении 68-фунтовые бомбовые пушки, наибольший калибр турецких судов был 32-фунтовые орудия.

Отношение веса чугуна, выбрасываемого с одного борта нашими и турецкими судами, можно приблизительно принять как 3 к 2. Но в этом бою эскадре Нахимова приходилось принимать еще во внимание и огонь береговых батарей со столь опасной для деревянного флота стрельбой калеными ядрами. Серьезные повреждения, полученные нашими судами, являются лучшим доказательством, что в Синопском бою адмирал Нахимов имел более сильного в материальном отношении противника, чем это старалась доказать враждебная нам западная печать.

Кончился бой, но не окончилось опасное положение, в котором находилась наша эскадра. Вдали от собственных портов, при наличии лишь трех слабых пароходов, ей, в большинстве лишенной возможности самостоятельно двигаться, приходилось пройти в бурную осеннюю погоду все Черное море, ежеминутно ожидая встречи с флотами западных держав, которые могли туда войти.

При таких условиях нельзя было терять ни минуты времени, и вслед за окончанием боя на всех судах закипела, пожалуй, более трудная, чем сам бой, работа по исправлению повреждений. «Конечно, – доносил по этому поводу адмирал Нахимов, – только неутомимая ревность к службе и знание морского дела офицеров и нижних чинов могли в полутора суток поставить эскадру, потерпевшую капитальные повреждения в корпусе, рангоуте, такелаже и парусах, в состояние предпринять плавание в глубокую осень через все Черное море».

Тридцать шесть часов непрерывной работы сделали свое дело, и к утру 20 ноября наши корабли могли начать свой небезопасный путь в Севастополь. Избитого героя Синопского дня, корабль «Императрица Мария», с которого Нахимов перенес свой флаг на «Великий князь Константин», буксировал пароход «Крым» при конвое фрегатов «Кагул» и «Кулевчи»; все остальные корабли, за исключением «Парижа» и «Чесмы», также шли на буксирах пароходов. 22 ноября после трудного плавания победные корабли вновь увидали родной Севастопольский рейд. Перед уходом из Синопа Нахимов обратился со следующим письмом к единственному там официальному представителю европейских держав – австрийскому консулу.

«Господин консул! Позвольте мне обратиться к вам, как к единственному представителю Европы, флаг которого я вижу поднятым, и через вас сообщить властям несчастного города Синопа ту исключительную цель, которая привела суда императорского флота на его рейд.

Узнав, что неприятельские суда, следовавшие к абхазским берегам для возмущения подвластных России народностей, укрылись на Синопском рейде, я был вынужден к печальной необходимости их уничтожить, с риском нанести вред городу и его укреплениям. Я вполне сочувствую печальной судьбе города и невинных жителей, так как только упорное сопротивление турецких судов и огонь батарей принудили меня прибегнуть к ядрам как к единственному средству заставить их замолчать.

Но несомненно, что самый большой вред городу причинили горящие остатки турецких судов, зажженных большей частью самими экипажами. Я отправил, как только огонь неприятеля мне это позволил, парламентера в город, чтобы объяснить властям мои истинные намерения, но он пробыл там целый час, никого не найдя.

Вчера в течение целого дня никто не появлялся, за исключением нескольких греков, выдавших себя за депутатов одноплеменных им жителей города, которые меня просили взять их на суда. Мои инструкции ограничивались только действиями против турецких военных судов, и поэтому я направил этих несчастных к европейским консулам.

Теперь я покидаю рейд и обращаюсь к вам как к представителю дружественной державы, рассчитывая на вашу услугу сделать известным, что императорская эскадра не имела никакого враждебного намерения ни против города, ни даже против Синопского порта»[97].

Князь А. С. Меншиков не остался особенно доволен этим письмом. Извещая графа Нессельроде о Синопском сражении, он, между прочим, сообщал ему, что Нахимов имел приказание щадить порты и прибрежные населенные пункты, а потому, как бы в оправдание себя, и отправил вышеприведенное письмо. «Я хотел бы видеть его иначе редактированным, – заканчивал князь Александр Сергеевич, – но дело уже сделано».

Навряд ли князь Меншиков имел нравственное право сваливать всю вину за погром Синопа на Павла Степановича. Отправляя ему приказание истребить в Синопе первоначально предполагаемые там два фрегата, он должен был рассчитывать на то, что роковая случайность, как это и произошло в действительности, может заставить пострадать и город. 20 ноября Севастополь, не подозревая свершившейся победы, торжественно праздновал день восшествия на престол государя императора; но мысли севастопольцев находились далеко, по ту сторону бушующего Черного моря, около славных имен Нахимова и Корнилова.

В городе думали, что именно к этому дню приурочат давно желанную победу над турками. Каково же было удивление севастопольцев, когда уже на следующий день, около 11 часов вечера, на рейде раздалось громовое «ура!». То был первый вестник Синопской победы «Громоносец», на которого в пути пересел генерал-адъютант Корнилов и команда которого своими кликами извещала город о радостной вести.

С рассветом весь город бежал на пристань узнать о подробностях Синопской победы. В 8 часов утра взвился на «Громоносце» флаг и вновь раздалось «ура!», которому громко вторили эскадра контр-адмирала Вульфа и унизанные жителями прибрежные холмы Севастополя.

Через несколько часов показались корабли победной эскадры, ведомые на буксирах пароходов. Впереди, как и в Синопском бою, шел совершенно израненный корабль «Императрица Мария». В ответ на салют эскадры Вульфа «Мария» подняла свой избитый флаг. На всех мысках рейда загремело могучее «ура!», шапки полетели вверх, и общему ликованию не было конца. Восторженность встречи несколько опечалилась распоряжением князя Меншикова об объявлении победоносной эскадры, как пришедшей от турецких берегов, на карантинном положении и прекращении всякого сношения ее с берегом. Три дня невольного ареста выдержали синопские герои!

«25 ноября выпустили наконец эскадру из карантина, – пишет один из современников[98], – и победители съехались к князю Меншикову с рапортом. Они были оскорблены холодным приемом; по второму слову он заговорил о желтых рубахах – вечно с штуками!.. 29-го, в воскресенье, был съезд в Михайловскую церковь для благодарственного молебна. Князь сказался больным – также штучки!»

Холодный прием князя Александра Сергеевича был с избытком возмещен ликованиями и празднествами в честь синопских победителей, устроенными всеми сословиями Севастополя. В Зимний дворец первое известие о Синопском бое привез ночью 28-го числа адъютант князя Меншикова подполковник Сколков, свидетель славного подвига наших моряков.

Своей радостью государь торопился немедленно поделиться с окружающими; не был забыт и Гвардейский экипаж, который в этот день занимал в Зимнем дворце караул. На другое утро торжественные молебствия, большой выход, колокольный звон и пушечная пальба, а вечером иллюминация возвестили жителям столицы почти об одновременных победах князя Андронникова близ Ахалцыха и Нахимова на Синопском рейде.

Это были первые радостные известия после многих месяцев печали и тревоги, и давно императора Николая не видали таким веселым, как в день 29 ноября. «До какой степени я обрадован был, – писал он в тот же день князю Меншикову, – радостной вестью славного Синопского сражения, не могу довольно тебе выразить, любезный Меншиков!

Оно меня осчастливило столько же важностью последствий, которые, вероятно, иметь будут на дела наши на Черноморской береговой линии, но почти столько же потому, что в геройском деле сем вижу, что за дух, благодаря Бога, у нас в Черноморском флоте господствует от адмирала до матроса; уверен, что при случае, от чего Боже упаси, но и балтийские товарищи не отстанут. Это моему сердцу отрадно и утешительно среди всякого горя… Напиши мне, каково нашим раненым, пришли список увечных и раздай безруким и безногим по 100 рублей каждому, а ежели и тяжкие больные есть, то и больше, по твоему усмотрению».

Одновременно с этим государь и официальным рескриптом на имя князя Меншикова выражал свое особое удовольствие Черноморскому флоту.

«С искренней сердечной радостью, – писал государь, – поручаю вам сказать храбрым морякам нашим, что я благодарю их за подвиг, совершенный для славы России и для чести русского флага. Я с удовольствием вижу, что Чесма не забывается в русском флоте и что правнуки достойны своих прадедов».

Виновник торжества Павел Степанович Нахимов получил при милостивом рескрипте орден Св. Георгия Победоносца 2-й степени, на всех же остальных участников Синопского боя награды посыпались той широкой волной, которая отличала щедрость императора Николая в воздаянии за бое-вые заслуги, независимо от того, кем бы они ни были сделаны. Огромные столбцы современных событию официальных известий наполнены списками награжденных за Синоп.

Наравне со своим царем всколыхнулась могучей радостью и вся Россия, узнав о блестящих победах на Кавказе и Черном море. Темные тучи и непроницаемая мгла, которыми были окутаны все политические переговоры по Восточному вопросу, лишь неясным отголоском доходившие до всеобщего сведения, распространили среди русского общества какой-то гнет.

В воздухе чувствовалось приближение грозы, что вместе с неясностью обстановки и сбивчивой неопределенностью сообщений, выходивших из канцелярии графа Нессельроде, погрузило всю Россию в тяжелое, мрачное настроение. Радостное известие о блестящих победах на Черном море и на Кавказе электрической искрой пробежало по всем слоям русского общества, в котором заметно поднялись бодрость духа и надежда на блестящее окончание всех недоразумений.

«Вы не можете себе представить, – писал военный министр князь Долгоруков князю Меншикову, – счастье, которое все испытывали в Петербурге по получении известия о блестящем Синопском деле. Это поистине замечательный подвиг, и ваше сердце должно радоваться, вспоминая о нем. Дай Бог, чтобы оно принесло нам выгодные последствия».

Восторг России выразился целой массой патриотических стихотворений, пожертвований и празднеств; многие из молодежи, начиная с лучших семей (два брата князья Голицыны, Римский-Корсаков и другие), пожелали принять участие в войне и поступили нижними чинами в разные полки; слава Нахимова распространилась по всей России, и имя его сделалось народным не только среди родных ему черноморцев.

В Петербурге особенный энтузиазм всего общества выразился при постановке пьесы «Синоп», на которой перебывал весь город. Сама пьеса, занес в свои записки один из современников, волнение, охватившее публику, и всеобщий восторг так подействовали, что у многих, и в особенности у моряков, которых в театре было множество, почти все время на глазах были слезы.

Появление на сцене портрета адмирала Лазарева вызвало особый взрыв энтузиазма. «При каждом слове, касавшемся императора или славы русского флота, при каждом рассказе об его теперешних или прежних подвигах со всех сторон раздавался гром рукоплесканий, столь единодушных, что, казалось, будто рукоплещет один человек». Но наряду с этим общим ликованием наши правительственные сферы были озабочены почти неминуемой войной с Англией и Францией.

Известие о Синопской победе поразило Западную Европу как громовым ударом. Покровителями Турции она была принята как оскорбление народной чести. Превратное понятие о нашем Черноморском флоте, который усиленными стараниями периодической прессы представлялся существовавшим только на бумаге, и присутствие в Босфоре морских сил Англии и Франции, открыто оберегавших неприкосновенность Порты Оттоманской, были тому причиной.

«Мы, в Англии, – писалось в главном органе Сити[99],– привыкли с пренебрежением смотреть на русский флот и любоваться турецким, потому что он руководим английскими офицерами. Однако часть русского флота держалась в море несколько дней в такую ужасную погоду, в которую ни турки, ни австрийские пароходы не смели показываться на море. Неужели эти русские матросы те самые трусливые новобранцы из евреев, о которых нам натолковали?

Боевой их порядок в Синопском деле был удивительный. В продолжение часа одиннадцать кораблей были потоплены, подняты на воздух или сожжены. Такого совершенного истребления и в такое короткое время никогда еще не бывало. Неравенство сил хотя и может объяснить это некоторым образом, но не вполне. Русские показали, что им известны все новейшие усовершенствования артиллерии, и ужасное действие новой методы никогда еще не было доказано так хорошо».

Официальный английский историк этой войны всю вину синопского погрома возлагает на великобританского посла в Константинополе, знаменитого лорда Стратфорда. «Способность сосредоточивать всю свою энергию, – говорит он, – на одной отрасли действий была одним из свойств Радклифа, которая делала его сильным на дипломатическом поле; но, как кажется, она же мешала ему следить за тем, что выходило из этой сферы».

Лорд Стратфорд, донося своему правительству об уничтожении турецкого флота, объяснял следующими причинами свое бездействие: «Недостоверность сведений (о нашем флоте), желание возможно более избежать разрыва, прибытие нового французского посла и время года были достаточными причинами, которые заставили меня не рисковать отправкой флота в Черное море в осеннюю пору».

Справедливо замечает Кинглэйк, что такие отговорки при наличии приведенной выше угрожающей депеши Сампсона и призыва Османа-паши не могли удовлетворить общественное мнение страны.

2 (14) декабря известие о Синопском деле достигло Лондона и Парижа. Французское правительство, по словам своего министра иностранных дел, почувствовало всю горечь погрома, произведенного, так сказать, под дулами орудий английского и французского флотов. Если бы, говорит Кинглэйк, английская публика знала, что синопский погром был следствием непринятия ее правительством и константинопольским посланником очевидных мер предосторожности, то немедленное падение министерства было бы неминуемо.

Необходимо было спасать самих себя, и для того чтобы дать выход общественному негодованию, надо было найти виновного. И такой виновный был найден в лице императора Николая. Свободная пресса свободной страны доделала свое дело.

Нельзя поэтому не отнестись с особым сочувствием к правдивым словам цитированного выше английского официального историка, который еще во время общего предубеждения против поведения в этом деле нашего государя взывал к несправедливости такого упрека. «Петербургское правительство было осведомлено, – пишет он, – что не только один Дунай сделался театром военных действий, но что турки завладели также русским постом Св. Николая, что на восточном берегу Черного моря, и атаковали русских на Кавказе.

После воинственных демонстраций подобного рода нельзя, по справедливости, претендовать, что Россия воспользовалась своим правом взорвать на воздух корабли своего противника. Необходимо равномерно признать, что разгром турецкой эскадры не был выполнен втихомолку, но английский народ, не знавший всех обстоятельств и впервые услыхавший о русском флоте в минуту получения известия о синопском погроме, предполагал, что удар был нанесен с той тайной поспешностью, которая отличает кулак убийцы.

Он был очень раздражен для того, чтобы обсудить вопрос спокойно и справедливо. Отвратить, таким образом, внимание от ошибок правительства и привлечь общественное мнение к более обширному плану мести было делом нетрудным. Министров, посланников и адмиралов оставили в покое, но кипучее желание возмездия неправильно выбрало своей жертвой императора Николая».

Не вдаваясь в политические подробности, скажем здесь, что следствием такого настроения английского общества было решение немедленно ввести в Черное море флоты западных держав. Событие это предвиделось и с нашей стороны. «Ежели точно англичане и французы войдут в Черное море, – писал государь князю Меншикову, – с ними драться не будем, а пусть они отведают наших батарей в Севастополе, где ты их примешь с салютом, какого они, может, и не ожидают.

Высадки не опасаюсь, а ежели бы позднее и была, то, кажется, и теперь отбить их можно; в апреле же будем иметь всю 16-ю дивизию с ее артиллерией, бригаду гусар и конную батарею. Более, чем нужно, чтобы заставить их дорого поплатиться».

Со своей стороны граф Нессельроде также давал князю Меншикову советы о будущих действиях на Черном море. «К несчастью, – писал он, – мы не имеем в Черном море достаточных сил, чтобы бороться, с надеждой на успех, с соединенными флотами Англии, Франции и оставшихся кораблей турок. Дав этим последним почувствовать в блестящем Синопском деле наше превосходство, наш славный Черноморский флот может, мне кажется, почить на своих лаврах, не рискуя вступать в очень неравную борьбу.

О последовавшем решении западных держав ввести флоты в Черное море сообщил князю Горчакову наш посол в Вене барон Мейендорф телеграммой от 9 (21) декабря. При этом указывалось, что морские силы англичан и французов не начнут враждебных действий против нас, но должны мешать повторению синопской катастрофы или вообще атаке нашим флотом какого-либо турецкого порта.

Дальнейшая печальная участь Черноморского флота предрешалась, таким образом, самой судьбой.

Таковые были стратегические и политические последствия Синопского боя. Он очистил Черное море от турецкого флота, но он же порвал последнюю нить надежды на мирную развязку того гордиева узла, который запутался на политическом горизонте Европы. Парусный Черноморский флот со славой пропел свою лебединую песнь и со славой выполнил свою вековую задачу быть грозой Порты Оттоманской; не его вина, что политическая система графа Нессельроде еще с 1841 года открыла на случай войны с Турцией свободный проход в его родные волны флотам могущественных морских держав, бороться с которыми он не предназначался.

После уничтожения большей части турецкого флота на Синопском рейде активная деятельность черноморцев на море прекратилась. Для флота в сложившейся политической обстановке в ближайшем будущем не предвиделось каких-либо важных наступательных задач, да, кроме того, ожидание неминуемого входа в Черное море сильной англо-французской эскадры окончательно отстраняло в высших правительственных сферах всякую мысль об активном действии нашего Черноморского флота.