Путешествие на берег Маклая Миклухо-Маклай Николай

Жители островов (Били-Били, Ямбомба, Грагер, Тиара и др.) имеют еще круглые щиты [(«хаярун» – haiarun)] около 80 см в диаметре, сделанные из твердого дерева и украшенные резьбой. Береговые папуасы не имеют таких щитов. Видел я еще в некоторых деревнях плоские палицы [(пани)] длиной в 1,5 м; ими действуют, держа обеими руками, подобно тому, как обращались с древними большими мечами.

Во время войны употребляют также метательные камни (пращи). Главное боевое оружие – метательное копье, опасное на расстоянии 35–40 шагов. Стрелы на расстоянии более 50 шагов едва ли можно считать опасными, ввиду их легкости. На войне и при охоте на диких свиней наконечники дротиков и стрел намазываются красной охрой.^[183] Здешние папуасы своих стрел не отравляют.

Одежда и украшения

Единственное одеяние мужчин – маль, сделанный из древесной коры (вид сем. Аrtocarpeae) платок длиной в 3 м и шириной в 15–20 см; он обыкновенно окрашен в красный цвет. Приготовление маля сходно с приготовлением тапы полинезийцев. Сняв с коры верхний слой, бьют его на гладком камне деревяшкой до тех пор, пока кора не станет мягкой и гибкой. Маль красят красной охрой, но краска не выдерживает долго, поэтому маль с течением времени становится бурым.

Поддерживая маль за один конец на животе у пупка, папуас пропускает его между ног, потом обвивает несколько раз вокруг талии и закрепляет сзади другим концом. Просунутая между ногами часть маля крепко стягивается, а передний конец висит спереди. Женщины носят передник, называемый также маль; у них он состоит из бахромы в полметра длины, прикрепленной к поясу. Бахрома хорошо закрывает тело, свисая в виде длинных прядей до колен и не затрудняя движений.

Женские мали обыкновенно имеют черные и красные горизонтальные полоски; девушки носят мали короче и с более редкой бахромой, чем у замужних женщин. В некоторых деревнях (о-в Били-Били и на о-вах Довольных людей) маль у девушек состоит вплоть до замужества из одного пояса, на котором сзади и спереди прикреплено по кисти из крашеной мочалы; передняя кисть свисает над mons Veneris, задняя висит по середине седалищной части.

Садясь, девушки заботливо протягивают заднюю, более длинную кисть между ногами. С обеих сторон ягодиц у девушек висят украшения из раковин и окрашенных плодовых зерен.

Кроме малей, папуасы употребляют длинные и широкие куски материи; их выделывают таким же образом, как мали. Ночью и утром их надевают из-за холода, накидывая на плечи.

Папуас неразлучен со своими ямби и гуном. Ямби – маленький мешок, носимый на шее, а гун – мешок большей величины, который носится на левом плече. В первом папуасы носят табак и мелкие вещи, во втором – коробку с известью для жевания бетеля, ярур, шилюпу, кай, раковины, маленькие бамбуковые баночки для красной и черной краски и много других необходимых им предметов.

Мешки сплетены очень изящно из тонких, различно окрашенных шнуров; особенно изящны ямби, украшенные часто маленькими раковинами. На верхней части руки, над biceps’ом, мужчины носят браслеты, называемые сагю. Они плетутся из древесной коры или травы очень искусно и украшаются раковинами; за браслет обыкновенно затыкается донган.

Если молодые папуасы желают принарядиться, они затыкают за сагю ветки пестролистных растений. Над икрами носятся также кольца (самба-сагю). В виде особенного украшения папуасы носят на груди клыки диких свиней, поддерживаемые ожерельем. Это очень ценное украшение называется буль-ра.

Так как такие клыки папуасам удается редко добыть, то вместо них носят чаще вокруг шеи раковины и зубы собак. В ушах мужчины носят широкие черепаховые или деревянные серьги. Если их нет, то втыкают в уши бамбуковые палочки, продолговатые камни или цветы. Женщины носят два вида серег.

В мочку вдевается одно или несколько колец, а через отверстие в верхнем крае уха продевают шнурок, который проходит также через отверстие в другом ухе. На обоих концах шнурка прикреплено несколько пар белых собачьих зубов; они висят по обеим сторонам шеи, а шнурок лежит на голове.

Женщины употребляют также два мешка (называются они «нангели-гун»); мешки эти много больше мужских. Их и носят иначе: мешок закидывают не через плечо, а на спину, и шнур обвивают вокруг лба. В одном мешке ежедневно приносят с плантации плоды, а в другом, немного поменьше, носят маленьких детей. Если детей нет, то женщины таскают вместо них поросят и щенят, которых они нежно воспитывают [и кормят своей грудью].

О селениях и жилищах

Войдя в залив Астролябии на судне, нельзя заметить никаких признаков человеческого жилья. Лишь кое-где, может быть, поднимаются столбы дыма, указывающие на близость человека, но и это не всегда; все побережье покрыто густым лесом.

Но если внимательно исследовать берег в подзорную трубу, то, может быть, обнаружатся в некоторых местах группы кокосовых пальм. Пристав к берегу поблизости от такой группы и поискав немного, можно открыть и вытащенные на берег или спрятанные в кустах пироги с балансиром. Следуя берегом, выходишь обычно на тропинку, ведущую в лес; идя по ней в направлении пальмовой рощи, скоро открываешь также между деревьями высокие крыши.

Тропинка кончается на открытой площадке, вокруг которой стоят хижины в тени кокосовых пальм и бананов. Со стороны эти хижины кажутся состоящими почти сплошь из крыш; боковые стены возвышаются едва на полметра над землей. Спереди имеется вход, над которым часто выступает навесом полукруглая крыша. Одна из хижин обычно отличается от остальных гораздо большими размерами и высотой; она открыта с передней и задней сторон.

Вдоль одной из стен в этой хижине стоит широкий стол. Почти у каждой хижины посетителю бросается в глаза стоящий на четырех ножках помост вроде стола или высокой скамьи. Такие помосты, называемые барла, имеют 1–1,5 м высоты; они встречаются во всех селениях как на побережье, так и в горах. Это – место отдыха и трапезы мужчин.

Когда обед готов, на барлу ставят деревянные блюда, хозяин и гости садятся на нее и могут обедать, не подвергаясь назойливому приставанию многочисленных свиней и собак, кишащих в деревнях. Поев и убрав посуду, папуасы растягиваются на барле, которая теперь играет уже роль дивана или кровати. Барлой пользуются только мужчины; женщины сидят на земле.

Площадка, вокруг которой стоят хижины, не всегда имеет круглую форму; иногда она подковообразная или имеет форму буквы S, смотря по условиям местности.

Деревня состоит из нескольких таких групп хижин, расположенных кругом открытой площадки и соединенных узкими тропинками. Селения окружены высоким девственным лесом. Каждая такая группа хижин имеет особое название.

Хижины стоят не на сваях, имеют большей частью малые размеры и темные, но построены они хорошо и прочно. Особенно хороши крыши, которые всегда бывают выпуклыми. Цель такого устройства – дать лучший сток дождевой воде. Стены хижин сложены из расщепленного бамбука или из черешков саговых листьев, а иногда и грубо расколотых древесных стволов. Дверь возвышается обыкновенно на полметра над землей, чтобы свиньи не могли проникнуть внутрь хижины.

Можно различать 3 рода хижин; одиночные, семейные и так называемые буамбрамра. Первые, самые маленькие, имеют в длину 6–8 шагов и открытую дверь, которая только изредка бывает защищена сверху полукруглой крышей. Вторые имеют 10–15 шагов в длину, спереди обыкновенно снабжены еще полукруглой пристройкой с отдельной крышей; входная дверь еще гораздо меньше.

Наконец, буамбрамра представляет собою большую хижину, которой пользуются, по большей части, только мужчины. Она служит также спальней для молодых людей и для гостей из других деревень. В ней бросаются в глаза толстые, длинные, выдолбленные древесные стволы, играющие в жизни папуасов большую роль. Эти стволы, называемые барум, похожи на неуклюжие, толстостенные челноки; они установлены на двух поперечных балках и на своей внешней стороне, приблизительно посередине, имеют более гладкое, стертое место, по которому ударяют палкой, толщиной в руку.

Удары производят громкий, глухой звук, слышный по берегу на 5–6 морских миль. О всех важных событиях сообщается соседним деревням посредством барума. Наступает ли неприятель, умер ли мужчина, ожидается ли праздник – обо всем этом возвещается соседям рядом последовательных ударов в барум, более сильных или слабых с более или менее продолжительными между ними паузами. В каждой деревне имеются люди, умеющие особенно искусно бить в барум.

Странно, что почти все жители побережья не знают никакого способа добывать огонь, поэтому они всегда и везде носят с собою горящие или тлеющие головни. Идя рано утром на плантации, они берут из своего очага тлеющее полено, чтобы развести огонь где-нибудь в углу плантации. Отправляясь в более далекий путь, напр., в горы, они берут с собою огонь для курения, так как их сигары, завернутые в зеленые листья, то и дело гаснут.

Во время поездок по морю они держат обыкновенно раскаленные уголья в полуразбитом горшке, на дно которого насыпана земля. Туземцы, остающиеся в деревне, никогда не забывают поддерживать огонь. Даже ночью разводят небольшой огонь в хижинах под кроватями, что при полном отсутствии одежды защищает их отчасти от холодного ночного воздуха. Тепло проникает вместе с дымом сквозь щели бамбукового помоста и согревает, даже припекает одну половину тела, тогда как другая половина мерзнет. Ночью им приходится неоднократно вставать, чтобы посмотреть, горит ли огонь.

Жители гор, как, например, дер. Энглам-Мана, Теньгум-Мана и еще нескольких деревень, не поддерживают этого вечного огня; они умеют добывать огонь: расщепляют сухое полено (называемое ими «илоль») каменным топором и в расщелину вводят крепкую расщепленную лиану; придерживая полено на земле коленом или ступней, приводят лиану в движение, которое все более ускоряется, пока не вспыхнут подложенные внизу сухие волокна со скорлупы кокосового ореха.

Этот способ добывания огня очень неудобен: одному папуасу потребовалось полчаса, чтобы таким образом добыть мне огонь. Поэтому и в горах туземцы по возможности стараются, чтобы огонь никогда не потухал в очаге. Жители прибрежных деревень неоднократно говорили мне, что им приходится ходить в другие деревни за огнем, если случайно во всех хижинах их деревни огонь потухнет.

Внутренность хижин

Почти целый день папуасы проводят вне дома. На большой площадке, вокруг которой расположены хижины, достаточно места и тени, чтобы все могли производить на ней свои домашние работы и готовить себе вечером пищу на отдельных небольших кострах, зажигаемых перед каждой хижиной.

Хижины служат преимущественно кладовыми и убежищами на ночь и во время ненастья. Смотря по размерам хижины, в ней имеется одна или несколько барл (высоких и широких бамбуковых скамей), расположенных вдоль стен. Нередко под крышей бывает устроена каморка с особой дверью, в которую проникают при помощи лестницы; в этой каморке хранят плоды.

Пучки аяна, бау висят рядами на бамбуковых жердях; там же стоят горшки и табиры, которыми пользуются в торжественных случаях. К балке, поддерживающей гребень хижины, прикреплена веревка с мему внизу (палкой с несколькими крюками). Ниже палки привешен кусок листового влагалища саговой пальмы таким образом, что веревка проходит через его середину.

Это – предохранительная мера от многочисленных мышей, пожирающих ночью в хижинах все съедобное. На крюках мему привешивается завернутая в листья пища, гуны, ямби и другие предметы, требующие охраны от мышей. Обыкновенно на той же балке висит нечто вроде плоской корзины с подобным же приспособлением против крыс; в ней сохраняются остатки ужина в горшках или табирах до следующего обеда.

Кроме пары копий, лука и десятка стрел и других орудий охоты и рыболовства, в хижине нет ничего. Трудно было бы найти человеческое жилье с меньшим числом вещей, составляющих, однако, все имущество его обитателей.

В более поместительных, открытых хижинах (буамбрамра), о которых я уже говорил, бывает иногда также верхняя каморка, служащая кладовой. Вдоль стен буамбрамры висит много нижних челюстей свиней, зарезанных во время пиров, и черепов съеденных рыб. Здесь существует обычай сохранять что-нибудь от каждого съеденного животного на память об этом событии.

Плантации и обработка почвы

Немногие плантации находятся вблизи деревень, большинство скрыто в лесу для того, чтобы защитить их от врагов. Выбрав участок земли для плантации, срубают сначала подлесок, а потом и более крупные сучья больших деревьев. Этим достигается больший доступ солнца, отчего все срубленное быстро увядает и засыхает. Тогда разводят огонь и сжигают срубленный кустарник и засохшие сучья.

Остаются только большие деревья, их постепенно поджигают у корня несколько дней подряд, а иногда и срубают большими каменными топорами. Очищенный участок окружают забором: ставят по 2 ряда кольев из сахарного тростника в рост человека близко один к другому. Промежуток между двумя рядами кольев наполняют грубо нарубленными поленьями [и щепками] от больших деревьев.

Стоящие один против другого тростниковые колья связываются парами между собою через короткие промежутки лианами. Забор делается приблизительно в рост человека; он необычайно прочен, так как стебли тростника скоро пускают корни. Стебли стоят вплотную друг к другу, поэтому забор представляет надежную преграду против нападений диких свиней, которые в противном случае могли бы причинить большой вред молодым плантациям.

Прежде чем срублены все деревья и поставлен забор, землю уже взрыхляют, размельчают и насыпают в кучи, имеющие около метра в поперечнике и полметра высоты. Каждая кучка обсаживается только одним сортом растений, так что бананы, сахарный тростник, бау, аян растут вперемежку. Меньше чем в месяц новая плантация бывает уже готова. На более старых плантациях почва в особенности хорошо обработана и размельчена. При этом папуасы пользуются очень простыми орудиями:

1. Удья – крепкая, длиной в 2 м палка, заостренная с одного конца: ею пользуются мужчины, так как при работе этим первобытным орудием требуется много силы.

2. Удья-саб – небольшая узкая лопатка. Ею работают женщины.

Работа производится таким образом: двое, трое или более мужчин становятся в ряд, глубоко втыкают заостренные удья в землю и потом одновременно одним взмахом поднимают большую глыбу земли. Если почва тверда, то в одно и то же место втыкают удья два раза, а потом уже поднимают землю.

За мужчинами следуют женщины, которые ползут на коленях и, держа крепко в обеих руках свои удья-саб, размельчают поднятую мужчинами землю. За ними идут дети различного возраста и растирают землю руками. В таком порядке мужчины, женщины и дети обрабатывают всю плантацию; потом накидывают кучки земли, группируемые в ряды.

Предварительная подготовка плантаций, вырубка кустарников, сжигание и рубка деревьев, постройка забора производятся обычно всеми жителями деревни совместно; дальнейшая же обработка земли – уже только всеми членами семьи, между которыми разделена плантация. Даже младшие сыновья имеют свои отдельные плантации, которые они обязаны обработать и возделать и плоды с которых составляют их собственность.

Папуасы получают с плантаций ежегодно несколько урожаев различных плодов и овощей, уже перечисленных мною выше. Так, в марте, апреле, мае, июне, июле они снимают урожаи бау, в августе, сентябре, октябре и ноябре – аяна, в декабре и январе – дегарголя; в этих же месяцах они едят также и сахарный тростник.

Ежедневно женщины приносят с плантаций на вечер и на следующее утро нужные плоды. Каждая плантация делится между несколькими семьями и обыкновенно одна деревня владеет несколькими плантациями. Всего больше плантаций у прибрежных жителей, тогда как островитяне занимаются больше различными ремеслами (гончарным производством, постройкой лодок и т. д.).

Сношения и обмен между деревнями

У папуасов берега Маклая нет ни торговли, ни упорядоченного обмена. Если несколько жителей прибрежной деревни отправляются в другие прибрежные деревни, на острова или к жителям гор, то они забирают обыкновенно с собою все, что у них имеется в избытке, и несут с собою в виде подарка.

При уходе они получают ответные подарки, состоящие из продуктов, бывающих всего чаще в той деревне. Чрезвычайно редко я замечал, чтобы подарок предлагался за определенный ответный подарок. Так, жители горных деревень Теньгум-Мана, Энглам-Мана, Марагум-Мана богаты арековыми пальмами и табаком.

Они приносят эти продукты в прибрежные деревни и получают взамен гончарные изделия, рыбу и соль (в виде кусков соленого дерева). Островитяне изготовляют преимущественно горшки и мали, которые они охотно обменивают на продукты плантаций прибрежных жителей.

Эти островитяне служат также посредниками при обмене продуктами между прибрежными деревнями, расположенными далеко одна от другой. Обычай взаимного одаривания так укоренился, что даже жители соседних деревень приносят почти каждый раз при своих частых посещениях что-нибудь своим приятелям и получают от них при уходе также подарок.

Не все селения имеют лодки-пироги. Причина тому – расположение многих деревень в таких местах, где постоянный сильный прибой затрудняет приставание к берегу. Пироги выдолблены из древесных стволов и имеют балансир и небольшую платформу, помещающуюся в середине, там, где прикрепляется балансир.

Двух гребцов (один на носу, другой на корме) достаточно для быстрого продвижения пироги; самые маленькие пироги могут вместить только трех человек. Жители Били-Били и архипелага Довольных людей строят, однако, большие пироги, на которых вместо платформы ставится маленькая хижина. Такие пироги употребляются для более продолжительных поездок под парусами. Они снабжены нередко двумя мачтами, наклоненными в противоположные стороны – одна вперед, другая назад.

На этих пирогах туземцы ездят превосходно при слабом ветре, но пироги держатся довольно хорошо и при сильном ветре, хотя папуасы по возможности его избегают. Парусом служит циновка из пандануса; вместо веревок пользуются расщепленным бамбуком и лианами. Якорем служит обрубок древесного ствола с обрубленными и заостренными четырьмя или пятью сучьями, образующими лапы якоря, между которыми укреплены посредством плетения из расщепленного ротанга камни; на этих пирогах жители Били-Били (они – лучшие мореходы во всей округе) предпринимают поездки на различные о-ва архипелага

Довольных людей, даже на Кар-Кар (о. Дэмпир) и к юго-востоку, к мысу Риньи. Жители о. Ваг-Ваг не имеют, по словам береговых папуасов, никаких судов, на которых они могли бы посещать берега Новой Гвинеи; их также никто не посещает, и они живут поэтому совершенно обособленно. Горные жители боятся больших морских поездок, да и жители побережья не отличаются большой отвагой в плавании. Они предпринимают поездки лишь в благоприятную погоду и при попутном ветре и остаются дома, как только ветер усиливается и в море начинается волнение.

Повседневная жизнь папуасов

Папуас берега Маклая женится рано, имеет только одну жену^[184] и отличается строгой нравственностью. Насколько мне приходилось видеть, незаконных связей почти не бывает или они встречаются очень редко. Брачные обряды очень просты. Жених приносит, с согласия своей семьи и семьи невесты, подарки (5—10 табиров, редко 15 и больше, несколько малей и т. п.).

Спустя несколько дней режут свинью или собаку, устраивают праздничный обед, и жених переводит невесту в свою хижину. Еще проще развод, который не сопровождается никакими обрядами: муж просто отсылает свою жену к ее родственникам, если она оказывается неспособной к работе, напр., при болезни ног, затрудняющей ходьбу, и берет себе другую.

Вообще же мужья обращаются с женами хорошо и лишь изредка колотят их. Ежедневно жена приносит с поля плоды и собирает дрова на ночь для огня; она же таскает воду с морского берега или из ручья. Часто вечером можно видеть женщин, возвращающихся с поля тяжело нагруженными. На спине у них висят 2 мешка, прикрепленные к веревке, обвивающей лоб: нижний – с плодами, верхний – с ребенком.

На голове, сильно нагнутой вперед, благодаря тяжести мешков, они несут еще большие вязанки сухих дров, в правой руке часто держат пучок сахарного тростника, а на левой руке висит еще один маленький ребенок. Такой груз, при жаре и при узких тропинках, должен очень утомлять; свежесть и здоровье молодой женщины уносятся поэтому очень скоро.

Дети обычно веселы, плачут и кричат редко: отец, а иногда и мать, обращаются с ними очень хорошо, хотя мать обычно относится к детям менее нежно, чем отец. Вообще же у папуасов любовь к детям очень сильна. Я видел у них даже игрушки, что у дикарей встречается нечасто, именно – нечто в роде кубарей, маленькие лодочки, которые дети пускают по воде, и много других игрушек.

Но уже рано мальчик сопровождает отца на плантацию, в скитаниях по лесу и в поездках на рыбную ловлю. Ребенок уже в детстве научается практически своим будущим занятиям, и еще маленьким мальчиком становится серьезным и осторожным в обхождении.

Мне частенько приходилось видеть комичную сцену, как маленький мальчуган, лет четырех, пресерьезно разводил огонь, носил дрова, мыл посуду, помогал отцу чистить плоды, а потом вдруг вскакивал, бежал к матери, сидевшей на корточках за какой-нибудь работой, схватывал ее за грудь и, несмотря на ее сопротивление, принимался сосать. Здесь всюду распространен обычай кормить детей грудью очень долго.

День папуаса начинается, едва забрезжит свет. Папуасы любят крик петуха, возвещающий близость дня, и держат поэтому петухов в деревнях.^[185] Если папуасу не нужно отправляться далеко в лес или в горы, то он еще в темноте идет, завернувшись в свой маль, на берег моря и ожидает, съежившись и дрожа от холода, восхода солнца.

Собирается обыкновенно целая компания, однако люди лишь изредка обмениваются словами, обыкновенно же все молчат. Когда солнце поднимается выше, папуасы возвращаются в деревню, где приказывают женам или детям принести себе остатки вчерашнего ужина или же варят себе немного свежей пищи. Женщины готовятся идти работать на плантации; они загораживают бамбуковыми палками и циновками двери своих хижин, забирают свои мешки, удья-саб, сажают кричащих ребят в мешки, не забывая при этом захватить с собою и тлеющую головню, и по несколько вместе, в сопровождении детей и собак, оставляют, болтая, деревню.

Мужчины остаются перед своими хижинами и спокойно поедают свой завтрак, после чего жуют бетель и курят свои зеленые сигары. В это время в деревне очень тихо, хотя в ней еще осталось много мужчин. Около 10 часов утра и мужчины начинают расходиться: одни идут на плантации, другие – на рыбную ловлю, третьи – в соседние деревни. Все они вооружены луком и стрелами, иногда и копьем и, кроме того, нагружены еще различными другими орудиями (удья, рыболовные сети, весла и т. п.).

Если прийти в деревню в полдень, то часто можно не найти в ней ни одного человека: только несколько собак и свиней посмотрят на пришельца и исчезнут в кустах. Все хижины заперты, и только буамбрамра манит своей прохладой, соблазняя путника растянуться на широкой барле и отдохнуть. Около 4 или 5 часов слышатся шаги мужчин, возвращающихся в деревню; с них еще струится вода, так как перед приходом в деревню они искупались в соседнем ручье и даже натерлись вместо мыла песком и травой.

Несмотря на распространенность у папуасов накожных болезней, их нельзя назвать нечистоплотными; они купаются ежедневно, даже по нескольку раз, и часто натираются песком и травой. Придя в деревню, они растягиваются на своих барлах и ждут обеда. Крикливые голоса в лесу возвещают о скором прибытии женщин, которые с тяжелой ношей, в поту, подходят к хижинам, сбрасывают вязанки дров и осторожно снимают мешки с детьми и плодами.

Скоро зажигаются огни, старшие дети помогают родителям приносить горшки и табиры, смотрят за огнем, чистят плоды и раскладывают их по горшкам. Иногда сходятся несколько соседей: каждый приносит немного плодов и овощей, и вместо нескольких малых горшков варят в одном большом. За это время девушки приносят пресную и соленую воду в бамбуковых сосудах.

Прежде чем положить или налить что-нибудь в горшок, кладут в него свежий или сухой лист, чтобы предохранить овощи от пригорания. Также кладут в горшок содержимое бамбуковых сосудов, которые мужчины носят с собою во время своих прогулок. Содержимое это иногда очень разнообразно: там можно найти жуков, улиток, раков, крабов, гусениц, маленьких ящериц и т. п. Все это бросается в горшок вместе с землей и сухими листьями, попавшими в сосуд случайно.

Еще живые животные пытаются спастись, но в горшок всыпают аян, бау или дегарголь, наливают воды, на одну треть морской, а затем накрывают горшок зелеными листьями и скорлупой кокосового ореха и ставят на огонь. Смотря по содержимому, горшок стоит на огне час или более. Мужчины ломают сухие тонкие поленья на колене или на большом камне, женщины – на голове.

Когда кушанье готово, ставят горшок с круглым дном на соломенный кружок. Хозяин раскладывает кушанья по поставленным кругом табирам; лучшие куски достаются гостям и ему самому, худшие – детям и женщинам. К этому времени обыкновенно уже совсем темнеет, тем не менее костер не разжигают ярче, а сидят в темноте и медленно жуют и едят трудно перевариваемую пищу.

Чтобы до некоторой степени удовлетворить потребность в соли, пьют, приложив табир к губам, жижу, в которой были сварены в небольшом количестве морской воды гусеницы, пауки и ящерицы. Женщины удаляются в хижины. Время от времени слышны крики детей и тихая беседа мужчин, жующих свой бетель и курящих сигары. Но эти звуки скоро умолкают, мужчины разводят в хижинах небольшие костры под своими барлами и засыпают; но им приходится нередко вставать, так как огонь под ними часто гаснет, и холод ночного воздуха их будит.

Так проходят дни у жителей берега Маклая. Перемены вносят только войны, посещения соседних деревень и празднества, которые устраиваются в их собственных деревнях или у соседей.

«Мыс Уединения» на берегу Маклая, 1872 г.

Батавия, 22 ноября 1874 г.^[186] (в ночь перед отъездом в Сингапур).

Повседневная жизнь папуасов (продолжение)

„Die Gegenwart allein ist wahr und wirklich“. (Одно только настоящее истинно и действительно.) (Schopenhauer. Раrеrga und Paralipomena, 1, 441.) „Und wenn’s euch ernst ist was zu sagen, ist ntig Worten nachzujagen?“ (Если вам нужно серьезно что-нибудь сказать, неужели необходимо гнаться за словами?) (Gоеthe. Faust, 1.)^[187]

Разрисовка лица и тела. Папуасы раскрашивают себе лицо красной и черной краской; красную употребляют больше молодые, черную – чаще пожилые. Молодые люди (маласси), пятнадцати-тридцати лет, соблюдают этот обычай в особенности; они придумали разные рисунки и смешения красок, которыми они покрывают лицо и спину.

В обыкновенные дни они ходят нераскрашенными или раскрашенными лишь немного, напр., обводят глаза кружками или проводят вдоль носа черту, которая соединяется с другой чертой, проведенной от одного виска к другому, на месте сбритых бровей, у основания лба. Но во время праздников все лицо намазывается красной краской, по которой проводится еще несколько белых и черных черточек.

Одна из самых употребительных – вышеупомянутая черта внизу лба, соединяющаяся накрест с проведенной вдоль спинки носа линией. Иногда одна половина лица окрашена в черный цвет, а другая – в красный, что производит своеобразное впечатление. От затылка несколько параллельных линий идет вдоль спины до талии.

Отдельные фигуры изображаются на лопатках, напротив того, грудь раскрашивается редко и еще реже проводится несколько цветных линий на ногах. Более старые туземцы, свыше тридцати лет (тамо), почти не пользуются красной краской и заменяют ее черной. Они красят ею волосы и лоб и проводят полосу вдоль носа до его кончика, в особенных случаях красят лицо и всю голову.

Есть, однако, деревни, где вследствие обилия черной краски туземцы намазывают ею все тело и притом настолько старательно, что ее можно принять за их натуральный цвет. Так, напр., несколько человек сКар-Кара, посетивших меня, были сплошь покрыты черной краской, что придавало им своеобразный, отличный от остальных вид.^[188]

Женщины берега Маклая появляются накрашенными редко, причем не так строго придерживаются определенных правил в отношении раскраски, как мужчины.

Относительно ухода за волосами я говорил уже в антропологических заметках. До моего приезда папуасы употребляли для стрижки и бритья бамбуковые ножи и осколки кремня.

Теперь они стригутся и бреются осколками стекла, которые [получают от меня или] собирают около моей хижины.

Я видел у них, однако, еще другой способ удалять волосы. Они берут 2 тонких шнурка или 2 крепких стебелька, связывают их вместе и обвивают вокруг пальца левой руки, а правой их закручивают. Шнурки держат перед самым лицом, волосы попадают между двумя шнурками и закручиваются с ними; достаточно затем небольшого движения руки, чтобы вырвать с корнем несколько волосков.

Хотя операция эта, судя по моему собственному опыту, очень болезненна, тем не менее папуас, занимающийся таким выдергиванием иногда 3–4 часа, никогда не делает гримас, что мне неоднократно приходилось наблюдать с удивлением.

Здешние папуасы не знают татуировки, а выжигают рубцы, мужчины – на спине и ляжках, а женщины – по обеим сторонам груди и на руках, распределяя их в виде линий. Для нанесения таких рубцов пациент ложится на спину или на живот; зажигается маленький кусочек сухой коры, и оператор кладет его раскаленным, но не горящим, на кожу, пока кора не обратится в золу; таким образом сжигают несколько кусочков подряд. И эта процедура требует много терпения и значительной силы воли для преодоления боли.

Мужчины украшают себя гораздо больше, чем женщины, костюм которых нередко бывает сведен к минимуму.^[189] Мужчины тратят 4–5 часов на расчесывание своих волос, смазывание их отваром плодов «субари» (Саlоphyllum inophyllum) [лавр александрийский – Ред.], на их окраску, украшение перьями и цветами, расписывание лица и спины, опоясывание возможно туже малем, наконец, на то, чтобы заткнуть за браслеты на руках и ногах ветки пестролистных растений (из сем. Еuрhorbiaceae).

Единственное украшение, дозволенное женщинам в торжественных случаях, – небольшое количество краски, которой они накрашивают себе волосы, лоб и щеки. При таких случаях женщины носят, однако, много ожерелий из маленьких и больших раковин, собачьих зубов и пестроокрашенных косточек плодов.

Положение женщин. Было бы неправильно утверждать, что здешние папуасы плохо обращаются со своими женами или что последние не имеют никакого влияния на мужей. Однако почти во всем женщины берега Маклая занимают подчиненное положение.

Если они и не обязаны работать через силу, все же у них достаточно дела каждый день в продолжение целого года, тогда как мужчины, закончив в несколько недель более трудную работу (разбивка новых плантаций, обработка почвы), могут затем остальное время лентяйничать. Женщины получают пищу всегда похуже, должны есть ее отдельно от мужчин, у них меньше украшений (в сравнении с мужчинами), они не могут принимать участия в празднествах мужчин и т. д.

Здесь я нахожу нужным сказать несколько слов о морали папуасов.^[190] Папуасы смотрят на половые отношения разумно, как и на другие физические потребности (еда, сон и т. д.), и не создают из них искусственной тайны. Я видел много раз, как дети обоего пола, играя на теплом песке побережья, подражали coitus’у взрослых.

В моем присутствии и перед другими мужчинами, девушки и женщины говорили, нисколько не стесняясь, о половых органах и их функциях. Подобные разговоры показались бы чудовищными европейским моралистам; на самом же деле я думаю, что в нравственном отношении папуасские девушки могут поспорить с европейскими, воспитанными в лицемерии и показном целомудрии.

Мне приходилось также нередко слышать, как во время пребывания молодоженов в хижине сидящие неподалеку молодые люди отпускали остроты и замечания, которые для слуха европейца были бы грязны, в действительности же были очень естественны.

Гимнастические упражнения девушек, о которых я уже говорил в своих антропологических заметках, являются не чем иным, как подготовкой к выполнению супружеских обязанностей. Я видел однажды маленькую девочку в Бонгу, занятую этой гимнастикой. Бедняжка была крайне утомлена, и я, еще не понимая тогда смысла этих упражнений, заметил одному присутствовавшему при этом туземцу: «Чего она не уйдет? Зачем она это делает? Она совсем устала!» – «О, это ничего, пусть продолжает, – услышал я в ответ, – ее муж будет ею доволен».

Слова эти привлекли мое внимание, и я убедился потом, что эта гимнастика входит в цикл воспитания девочек (такие телодвижения женщины делают также при пляске) и представляет, главным образом, подготовку к coitus’у. Папуасы говорили мне сами, что «хорошо спать» с женщинами, производящими эти движения умело и сильно.

Это и есть причина, почему – как я уже упоминал – мужчинам нравится особенная походка женщин. Выражение чувств (нежность к детям и половая любовь), во всяком случае, имеющихся, не проявляется, однако, в такой форме, как у европейцев. Но как именно они выражаются, этого мне не удалось наблюдать – папуасы не любят проявлять своих чувств при посторонних.

О браке я уже говорил раньше, что у папуасов он заключается без каких-либо особых торжеств; иначе это стало бы мне несомненно известно за мою 15-месячную совместную жизнь с папуасами. Переговоры об обмене подарками между женихом и отцом девушки я, правда, слышал, но никаких обрядов при заключении брака мне не приходилось наблюдать.

Напр., сегодня я видел молодую женщину в хижине холостяка – вчера ее там еще не было, вчера вечером он на ней женился. Не могу также ничего сообщить об обычаях при рождении ребенка, хотя мне случалось бывать в деревнях как раз в то время, когда рождались дети.

Об обрезании я слышал от достойных доверия лиц следующее. Обрезание совершается над 12—13-летними мальчиками вне деревни, в лесу, острым осколком кремня, в присутствии всего мужского населения деревни; по окончании обряда вновь обрезанного с пением приносят обратно в деревню. После обрезания на мальчика смотрят, как на молодого мужчину, и он получает некоторые права, которых раньше не имел.

О приветствиях у папуасов. Приходя в деревню, сосед говорит детям: «Э, вау» (Э, дети), женщинам; «Э, нангели» (Э, женщины), мужчинам: «Э, мем» (Э, отец). Приветствие тамо между собою: «Э, аба» (Э, брат). Между родственниками и давнишними приятелями приветствия не в ходу. Папуасы подают друг другу руку, касаются руки другого, но не жмут ее.

Уходя, гость говори: «Ади ангармем» (я иду); хозяин и присутствующие отвечают: «Э, аба» или «Э, мем», на что гость дает ответ соответствующими словами. Потом хозяин говорит: «Глембе» (ну, иди) – и провожает своего гостя до конца деревни, неся за ним подарки и остатки обеда. Часто гость говорит: «Ты оставайся здесь, а я пойду». При особенно чувствительном расставании туземец прижимает своего друга к левой стороне груди, обнимает его одной рукой и в то же время хлопает его слегка по спине.

При моем посещении дер. Богати меня ожидала большая толпа папуасов, которые, как только моя шлюпка подошла к берегу, все почти сели и не встали до тех пор, пока я не выскочил из лодки и не обратился к одному старому знакомому с просьбой помочь мне привязать ее. Этот обычай приседать на корточки перед почетным гостем в знак приветствия я встретил также на о-вах архипелага Довольных людей.

Довольно распространен на побережье обычай обмена именами: меня неоднократно просили в различных деревнях поменяться именем с каким-нибудь туземцем, которого я чем-нибудь отличил. Чтобы не вызвать путаницы и недоразумений, я всегда отклонял такие предложения и лишь позволил дать мое имя (Маклай) – и это считалось большой милостью – нескольким новорожденным мальчикам, отцы которых считались моими особенными друзьями. Многократно меня также просили выбрать имя новорожденным мальчикам и девочкам.

Погребальные обряды. О смерти мужчины сообщается окрестным деревням посредством барума. В тот же день или на следующее утро мужское население этих деревень собирается вблизи деревни покойного. Все мужчины в полном вооружении. При первых ударах барума гости входят в деревню, где возле хижины умершего уже собралась толпа, также вооруженная.

После кратких переговоров собравшиеся мужчины разделяются на 2 противоположных лагеря, после чего начинается показное сражение, во время которого туземцы проявляют, впрочем, известную осторожность и не пускают в ход своих копий. Стрелы, однако, пускаются непрерывно дюжинами, и, несмотря на показной характер боя, бывает немало раненых, хотя и не серьезно. В особенное возбуждение приходят ближайшие родственники и друзья умершего – они ведут себя, как сумасшедшие.

Когда все разгорячатся, утомятся, выпустят все стрелы, мнимые враги садятся в круг, и большинство ведет себя далее как простые зрители. Ближайшие друзья покойного приносят, между тем, несколько циновок и широкие влагалища листьев саговой пальмы и кладут их на середине открытой площадки.

Затем они выносят из хижины умершего, связанного ротангом, в положении человека, сидящего на корточках, с упертым в колени подбородком и с руками, обхватывающими ноги. Подле покойника ставят его вещи, подарки соседей и несколько табиров со свежесваренной пищей. В то время как мужчины сидят в кругу на площади, женщины (даже ближайшие родственницы покойного) могут смотреть только издали.

Когда приготовления окончены, несколько мужчин выходят из круга, чтобы помогать ближайшим друзьям и родственникам умершего при дальнейшей процедуре. Труп завертывается в принесенные циновки и очень искусно и крепко увязывается ротангом и лианами, так что получается хорошо упакованный сверток. Привязав тюк с покойником к крепкой палке, его относят обратно в хижину, палку прикрепляют под крышей хижины, а все его вещи, подарки и пищу ставят опять около трупа. После этого хижину оставляют, и гости возвращаются в свои деревни.

Несколько дней спустя, когда труп уже сильно разложился, его погребают в самой хижине, что, однако, не мешает родственникам продолжать жить в ней. Приблизительно через год выкапывают череп, отделяя его от остального скелета. Сохраняют, однако, не череп, а только нижнюю челюсть; ближайший родственник умершего нередко носит ее при себе в гуне или в виде браслета.

Эта кость заботливо хранится как память об умершем; мне удалось только после многих уговоров и ценных подарков убедить одного из моих соседей принести мне тайком нижнюю челюсть его покойного родственника.

Погребение ребенка или женщины, на котором я никогда не присутствовал, производится с гораздо меньшими церемониями: не бывает ни битья в барум, ни собраний соседей, ни показного боя.

Пояснительное примечание. Я мог бы на основании собранного материала написать целый трактат о религиозных представлениях и церемониях и изложить суеверия папуасов, высказав ряд гипотез об их миросозерцании. Я мог бы это сделать, если бы рядом с моими личными наблюдениями и заметками я поставил то, чего не видел и не наблюдал, и прикрыл бы все это предположениями и комбинациями.

С некоторой ловкостью можно было бы сплесть интересную на вид ткань, в которой было бы нелегко отличить правду от вымысла. Такой образ действий, однако, мне противен; он ставит преграду на пути научного проникновения в это и без того не легкое для исследования поле воззрений и понятий расы, очень далекой от нас по степени своего культурного развития.

Ведь все догадки, привнесенные в теории, придают слишком субъективную окраску действительным наблюдениям и тем уменьшают ценность последних и затушевывают пробелы, которые должны служить как раз задачами дальнейших наблюдений для последующих исследователей.

Я сознаюсь вполне откровенно, что мое 15-месячное пребывание на берегу Маклая было недостаточно для того, чтобы составить несомненно правильное представление о религии и миросозерцании папуасов. Такое мое признание будет служить достаточным объяснением разрозненности последующих отрывочных заметок.

Искусство

Я собирал с особенным интересом все, что можно назвать зачатками искусства у папуасов, или, по крайней мере, срисовывал возможно более точно все, не исключая простейших и самых обыкновенных орнаментов. Я делал это, главным образом, на том основании, что обитатели моего берега жили еще в каменном веке, в состоянии, которое встречается с каждым годом где бы то ни было все реже и постепенно исчезает.

Орудия, изобретенные до сих пор папуасами, которыми они пользуются для произведений своего изобразительного искусства, можно разделить, как уже сказано, на две категории: во-первых, осколки кремня, раковины и кости; во-вторых, шлифованные каменные топоры.

Сопоставляя все достигнутое папуасами в смысле искусства, т. е. их орнаменты, рисунки, грубые статуи, можно разделить эти продукты Einbildungs-Kraft [силы воображения. – Ред.] и терпения на три класса:

во-первых, орнаменты в собственном смысле слова, которые вырезаются или рисуются ради них самих и представляют только украшение и больше ничего;

во-вторых, орнаменты и рисунки, представляющие зачатки образного или идеографического письма;

в-третьих, орнаменты, рисунки и скульптура, стоящие в связи с суевериями и смутными зачатками религиозных идей у папуасов.

1. Орнаменты в собственном смысле. Орнаменты, покрывающие оружие, орудия и утварь папуасов хотя мало разнообразны, но довольно оригинальны. Чтобы получить правильное представление об их характере, я взял на себя труд зарисовывать положительно все орнаменты, которые мне где-либо встречались.

Я убедился, что они зависят в значительно большей степени от материала объекта, на который их наносят и который они должны украшать, и от инструментов, которыми они воспроизводятся, чем от силы художественной фантазии туземцев. Так как много орудий и утвари папуасов делается из бамбука и тростника, то орнаменты на этом материале составляют большую долю их орнаментов вообще.

Гладкая поверхность бамбука и тростника особенно пригодна для нанесения прямолинейного орнамента, поэтому прямолинейность и составляет характерную особенность большинства папуасских орнаментов. Эта особенность зависит, однако, вполне от свойств материала. Мне известно из опыта, как трудно чертить или нарезать на бамбуке круги и волнистые линии, тогда как прямые линии наносятся, наоборот, очень легко.

Главное орудие для этой цели – острые осколки кремня и раковины. Ими вырезывают или выцарапывают изящный орнамент на бамбуковых коробках для хранения извести, на палочках, заменяющих серьги, на тростниковых древках стрел, на бамбуковых гребнях и на многочисленных бамбуковых сосудах, составляющих хозяйство папуаса.

Предмет, в орнаментации которого папуасы более всего проявляют свое уменье и свою фантазию, – это большой бамбуковый гребень, какой носят все мужчины. Орнаменты, вырезанные на бамбуке и зависящие, как сказано, от свойства материала, переносятся также, как наиболее распространенные и известные, на другой материал, напр., на дерево и глину.

Папуас следует общему всем людям свойству – лени. Он слишком ленив для того, чтобы придумывать что-нибудь новое, если условия позволяют ему не делать этого или даже поощряют его лень. Я неоднократно видел резьбу по дереву и орнаменты, выдавленные на глине, которые в точности воспроизводили орнаменты на бамбуковых изделиях.

Но на деревянных изделиях иногда вырезаются и узоры иного рода, а именно – состоящие из кругов и волнистых линий. Так как дерево трудно поддается обработке первобытными папуасскими инструментами, то такие орнаменты встречаются реже, но в то же время они и сложнее.

Простой черты осколком кремня уже достаточно для того, чтобы на бамбуке получилась ясная линия, тогда как дерево, обрабатываемое тем же инструментом, требует для воспроизведения на нем узора сильного нажима, старательного вырезывания или скобления. При этом уже все равно, прямая или кривая линия, поэтому получаются и криволинейные орнаменты.

Но так как на орнаменты по дереву папуасы употребляют больше времени и старания, то они и выходят тоньше и разнообразнее. Деревянные предметы, на которые наносится такой орнамент, – табиры, копья, барабаны. Подобные же узоры, но более крупные, вырезают на лодках и изредка на хижинах. При этом рисунок сначала грубо вырубается каменным топором, а затем отделывается при помощи острых осколков кремня.

Что степень художественности орнаментации зависит у папуасов, главным образом, от употребляемых для этого инструментов и что орнаменты довольно однообразны не от недостатка силы воображения или уменья, стало для меня очевидным, когда они начали собирать валявшиеся около моей хижины осколки стекла и без моего указания пользоваться ими как важным новым инструментом.

Я мог убедиться, что вследствие этого возникали новые оттенки и новые вариации некоторых видов орнамента по дереву. До тех пор, пока я не ввел у них железных орудий и пока у папуасов не имелось ничего аналогичного настоящему ножу, их орнаменты, которые они вдавливали, оттискивали или врубали в дерево, нельзя было назвать резьбой в настоящем смысле этого слова.

Естественно поэтому, что орнаменты по дереву у папуасов берега Маклая представляются менее дифференцированными и разнообразными, чем у других меланезийцев, которые уже пользуются железными орудиями, получая их от малайцев и европейцев. Теперь, когда и у папуасов имеются железные ножи и топоры, наступает и в этом отношении новая эра в их искусстве, и я не сомневаюсь, что новые и более сложные орнаменты вытеснят постепенно примитивные. Я рад, что у меня сохраняются точные копии с первых опытов изобразительного искусства у народа, жившего еще в 1871 г. в каменном веке.

Из утвари немалую часть составляют гончарные изделия, но так как все гончарное дело находится в руках женщин, а у женщин отсутствует либо интерес к изящному, либо художественный вкус, то все глиняные сосуды совершенно лишены орнамента. Так как глина – материал для орнаментации вполне подходящий, то отсутствие на ней украшений зависит, по-моему, исключительно от отсутствия художественного вкуса и фантазии у папуасских женщин.

Много раз, осматривая гончарные изделия на о. Били-Били, я убеждался, что не недостаток времени был причиной отсутствия на них украшений, а отсутствие интереса к искусству. «Для чего? Это излишне», – говорили женщины, что, однако, не мешало двум мальчикам находить удовольствие в воспроизведении примитивного орнамента вдавливанием ногтя по краям горшков. Практический смысл, направленный «только на полезное», проявляется уже у папуасских женщин.

2. Начатки идеографического письма. Многие рисунки, сделанные цветной глиной, углем или известью на дереве и коре и представляющие грубые изображения, приводят к поразительному открытию, что папуасы берега Маклая дошли до идеографического письма, хотя и очень примитивного. Почти все рисунки, виденные мною, относятся к этой категории; они долгое время служили для меня загадкой, пока один случай (не моя проницательность) не разрешил вопроса.

Этот род произведений искусства носит совсем иной характер, чем первый – простые орнаменты. По большей части, рисунки эти исполнены грубо, на скорую руку, и совершенно непонятны для постороннего. В соседней дер. Бонгу я нашел на фронтоне буамбрамры ряд щитов из влагалищ листьев саговой пальмы. Эти щиты были украшены грубыми рисунками наподобие иероглифов, изображавшими рыб, змей, солнце, звезды и т. п. в различных комбинациях.

Эти 6 щитов сильно меня заинтересовали, но я не мог понять их значения. Открыл я их в первое время моего пребывания на Новой Гвинее, когда я не мог ни удовлетворительно объясняться, ни понимать по-папуасски, чтобы просить разъяснения. В других деревнях я также видел на стенах некоторых хижин рисунки, сделанные красной и черной краской; встречал подобные же фигуры на стволах деревьев в лесу, вырезанные на коре, но, вследствие их простоты и в то же время разнообразия, еще менее понятные.

На широком дощатом крае больших лодок, приходивших с Били-Били, Ямбомбы и с о-вов архипелага Довольных людей, я тоже часто видел нарисованные и вырезанные фигуры в том же роде. Все эти изображения не служили, по-видимому, орнаментами в тесном смысле этого слова; однако их значение оставалось для меня неясным, пока однажды, много месяцев спустя, я не получил неожиданно разрешения загадки во время одного моего посещения Били-Били.

Здесь, по случаю спуска двух больших лодок, над которыми туземцы работали несколько месяцев, был устроен праздничный пир. Когда он близился к концу, один из присутствовавших молодых мужчин вскочил, схватил уголь и начал рисовать ряд примитивных фигур на толстой балке, лежавшей неподалеку на площадке. Фигуры эти были очень похожи на те, которые меня уже давно интересовали. Я следил с любопытством за работой импровизатора-художника и скоро получил разъяснение рисунка, а одновременно и вообще фигур, значение которых мне долго представлялось загадкой.

Две первые фигуры, нарисованные туземцем, должны были изображать две новые лодки, стоявшие наполовину на берегу, наполовину в воде. Затем следовало изображение двух зарезанных для пира свиней, которых несли мужчины привязанными к палке. Далее было показано несколько больших табиров, соответствовавших числу блюд с кушаньями, которые были предложены нам в этот день.

Наконец, была изображена моя шлюпка, отмеченная большим флагом, две больших парусных лодки с о-ва Тиара (архипелаг Довольных людей) и несколько малых пирог без парусов, принадлежавших ближайшим соседям Били-Били. Эта группа должна была изображать присутствовавших на обеде гостей.

Рисунок был мне подробно разъяснен художником и его друзьями, которые, следуя данному примеру, расцвечивали рисунок красной глиной и известкой. Изображение должно было служить воспоминанием о происходившем празднике; я его видел еще месяцы спустя.

Мне стало ясно, что это изображение, которое с трудом можно было назвать рисунком, равно как и все изображения в том же роде, виденные мною раньше, должны быть рассматриваемы как зачатки примитивного образного письма, и мои последующие наблюдения только подтвердили такое предположение. Значение этих импровизированных рисунков неизвестно и непонятно другим, не бывшим при их начертании; они являются произведениями небольшой группы лиц и даже одного смышленого человека и относятся к какому-нибудь особенному событию. Так, напр., я не мог получить разъяснения рисунков в Бонгу.

После сделанного мною открытия я с большим интересом продолжал наблюдения в том же направлении. При всяком удобном случае я побуждал своих друзей зарисовывать разные события и скоро увидел, насколько различными выходят у них изображения самых обыкновенных вещей и насколько велика их условность, решительно не дающая возможности понимать это примитивное письмо посторонним.

Приведу пример: мужчина изображался (даже одним и тем же художником), во-первых, в виде грубой человеческой фигуры^[191]; во-вторых, в виде лица с глазами и большим ртом; в-третьих, в виде гребня с пучком перьев^[192]; в-четвертых, в виде мужского полового органа^[193]. Кроме этих четырех изображений понятия «мужчина», я уверен, было еще много других, или, во всяком случае, они могли существовать.

Подобными изображениями не ограничиваются мнемонические средства папуасов берега Маклая. В каждой деревне можно видеть висящие кости,^[194] скорлупы кокосовых орехов,^[195] пучки сухих листьев,^[196] пустые корзины^[197] и т. д. Все это должно напоминать о каком-нибудь событии, но смысл всего этого вполне понятен только жителям данной деревни, иногда лишь отдельным группам их и даже только единичным лицам; поверхностный путешественник может их едва заметить.

В каждой буамбрамре висят нижние челюсти свиней и собак, черепа рыб, разных сумчатых и т. д. – на память о различных празднествах, удачной рыбной ловле, охоте и о посещении друзей. Это – настоящие календари прожитых месяцев и годов, которые, хотя и отмечают события очень наглядно и просто, однако могут иметь значение лишь для отдельных лиц и большею частью только для одного поколения.

3. Скульптура из дерева. К этой категории принадлежит немалое число скульптур, которых нельзя назвать собственно идолами, но которые, во всяком случае, представляют фигуры, стоящие в тесной связи с религиозными идеями папуасов. Почти в каждой деревне я видел такие телумы^[198], внимательно их осматривал, узнал их названия и зарисовал не менее двадцати штук.

Эти скульптуры представляют, по моему мнению, большой интерес, потому что они могут дать некоторые указания относительно родства между меланезийскими племенами.^[199] Заслуживают они также особенного внимания и как художественные произведения каменного века. Я не хочу входить здесь в описание отдельных фигур, так как даже беглый набросок может дать лучшее представление, чем подробное описание.

Точные снимки с них я имею в виду опубликовать в своем иллюстрированном сочинении о береге Маклая. Здесь я отмечу только некоторые их особенности.

Телумы – это сделанные из дерева, реже из глины, изображения человеческих фигур обоего пола. Почти все они имеют своеобразные украшения на голове, а на мужских фигурах половые части достигают обычно огромных размеров. Почти у всех высунут язык, соединенный у многих фигур с penis’ом. Эти особенности изображения можно назвать характерными.

В Энглам-Мана я нашел своеобразный телум, представлявший человеческое тело с головой крокодила, на которую была надета в виде шляпы черепаха. В этой же деревне оказался еще один телум, бросившийся мне в глаза: то была человеческая фигура, державшая в обеих руках таблицу, покрытую различными рисунками.

При ближайшем расспросе я узнал, что это была копия со старинного телума: знаки на таблице представляли, вероятно, непонятые фигуры оригинала. У всех фигур нос был продырявлен, как у папуасов. Каждый телум, а их во всякой деревне имелось несколько, носит свое особое название.

Значение этих деревянных статуй я не мог вполне выяснить. Как сказано выше, они, наверное, находятся в некоторой связи с религиозными представлениями. В некоторых горных деревнях я нашел большие камни, почитаемые как телумы. Если рассматривать эти изображения с точки зрения искусства, то они также доказывают художественные способности папуасов, их большое терпение, равно как и путь, которым простой орнамент переходит в барельеф, а затем через горельеф в фигуры.

Папуасское искусство каменного века доказывает вполне эту последовательность. Я много раз наблюдал различные стадии изготовления этих фигур, причем нередко такие фигуры остаются незаконченными. У меня есть значительное количество рисунков, иллюстрирующее сказанное.

О суевериях и связанных с ними обычаях

Сообразно сказанному выше, приведу отдельные наблюдения, не вдаваясь в разъяснения и предположения.

Привожу выдержки из моего дневника.

…Я подошел со своими спутниками к дер. Теньгум-Мана. Желая отдохнуть (было очень жарко), я остановился на несколько минут в тени; в это время один из моих спутников сломил ветку со стоявшего по соседству дерева и, отвернувшись в сторону, что-то над ней нашептывал некоторое время, потом обошел всех членов нашей компании, причем немного поплевал каждому на спину и дал веткой несколько ударов.

Вслед за этим он пошел в лес и зарыл эту ветку в самом густом месте, под хворостом и сухими листьями. Ветка эта должна была защитить нас от всякой измены и опасности в Теньгум-Мана.

…Когда мы, я и мои папуасские друзья, утром были готовы к выступлению и когда наш хозяин закончил приготовление завтрака, я заметил, что он долго нагибался над горшками с таро и бататами, долго шептал над ними и продолжал что-то говорить, раскладывая кушанье по табирам. Потом он сплюнул на обе стороны и перебросил за спину несколько кусков сваренных плодов.

Туземцы держали себя серьезно и молчали во время этой процедуры. На мой вопрос: «Что это значит?» я получил ответ: «Это делается для того, чтобы мы благополучно дошли до дому и чтобы люди Энглам-Мана, которые будут нас провожать, счастливо вернулись в свою деревню»… Я бросил несколько кусков пищи, покрытых муравьями, на землю; сидевшие рядом со мною папуасы просили меня этого не делать, так как здесь нет собак, которые бы их съели; если же куски бау будут так валяться, то кто-нибудь из нас может умереть.

…Особенно они испугались, когда я бросил остатки кушанья в огонь! Позднее, при другом таком же случае, мне сказали, что много людей умерло от того, что враги последних, сидя за их очагом и бросая что-то в огонь,^[200] сделали огонь и дым вредоносными.

…У Богге (мужчина из Энглам-Мана) болел живот. Он ходил меланхолично взад и вперед и держал в руке зеленую ветку. При каждом повороте он говорил что-то долго ветке и, продолжая ходить, ударял слегка веткой по животу и по пояснице. Повторив эту операцию много раз, он закопал ветку в землю.

…Бугай пришел в Бонгу, когда я был там, чтобы взять у Саула^[201] лекарство для своей больной жены. Он дал Саулу сахарного тростника. Саул взял, сделал несколько шагов в сторону и начал шептать над тростником, что не мешало ему (так как его шептанье продолжалось долго) принимать участие в беседе присутствовавших и время от времени самому вставлять слово. Наконец он завернул сахарный тростник в лист и передал его Бугаю, который отправился довольный домой. Саул сказал мне, что это был «оним» (лекарство) для жены Бугая, больной лихорадкой.

…В Горенду меня опять настойчиво упрашивали приказать дождю перестать, так как от этого сильно страдают плантации. В сотый раз я повторял, что этого не могу, но мне продолжали возражать и упрекать меня в том, что «Маклай не хочет». «Так я еще раз сегодня попытаюсь», – сказал один туземец.

Он взял кусок корня «ли» (Zingiber officinale) и, бормоча себе что-то под нос, начал его жевать, потом вынул кусочек разжеванного корня изо рта и, завернув его в лист, бросил в огонь. Выйдя затем из хижины и продолжая говорить, он поворачивался поочередно к каждой из четырех сторон света, выплевывая при этом жвачку.

…В Били-Били я много раз видел туземцев, стоявших на берегу и произносивших какое-то заклинание, чтобы прекратился «караг» (сильный норд-ост).

…Туй пришел сегодня ко мне и жаловался, что в Бонгу нет больше бау для еды и что бау очень плохо растет; в этом виноват, продолжал он, один человек, у которого умер сын. Когда я пожелал узнать, какое отношение имеет смерть ребенка к урожаю бау, Туй сказал мне: «Да старик зол на всех и сделал оним, чтобы люди Бонгу не ели бау, так как его сын не будет уже его есть».

…И здесь я нашел широко распространенное поверие, что писание портрета влечет за собою смерть; только сравнительно значительными подарками мог я побороть страх мужчин, но не женщин.

Мне пришлось бы зайти слишком далеко, если бы я начал приводить все примеры суеверий; я удовольствуюсь поэтому только приведенными.

Табу.^[202] Существование обычая табу стало мне особенно ясным вследствие отношений и прав женщин к мужчинам. Они не смеют ходить в буамбрамру, не могут присутствовать почти на всех празднествах, и все кушанья, приготовленные для пиров, равно как и напиток кеу, строго запрещены женщинам и детям.

Места для сборищ мужчин, музыка, даже слушание музыки и все музыкальные инструменты – для женщин также табу. Как только дети или женщины услышат поблизости ай^[203] (музыкальный инструмент), они должны бежать. Ай вносят в буамбрамру и выносят из нее только тщательно завернутыми, чтобы женщины или дети как-нибудь их не увидели.

Я спрашивал папуасов много раз, почему женщины не смеют присутствовать при ай. «Нельзя, женщины и дети заболеют и умрут», – был неизменный ответ мужчин, которые были действительно в этом уверены (по крайней мере, некоторые).

Музыка и пение

Прежде чем перейти к празднествам папуасов, имеющим, по-видимому, в их однообразной жизни большое значение, я должен сказать несколько слов о разнообразных музыкальных инструментах. Всеми этими инструментами, носящими общее название «ай», могут пользоваться только мужчины. Женщинам и детям строго запрещено смотреть на них и даже слушать вблизи.

Музыкальные инструменты бывают следующие:

1) Ай-кабрай – бамбук длиной около 2 м и больше, поперечником около 50 мм; перегородки в его междоузлиях удалены, так что весь бамбук представляет одну длинную трубу. Бамбук берут в рот, причем большой размер отверстия, по-видимому, нисколько не затрудняет папуасов; они в него дуют, кричат, воют, ревут и т. д. Целыми часами упражнялись в этом папуасы на своих праздниках, и звук инструмента, похожий на многоголосый вой, можно было слышать на берегу в тихие ночи, если не было противного ветра, на расстоянии 2–3 миль. Этот простой инструмент называется «ай-кабрай». «Кабрай» на папуасском языке значит попугай с громким и крикливым голосом.

2) Мунки-ай – такой же простой и такой же раздирающий уши инструмент. Это – скорлупа мелкой разновидности кокосового ореха, продырявленная сверху и сбоку. Дуя в верхнюю дыру и попеременно закрывая и открывая пальцем боковые отверстия, производят очень пронзительные и свистящие звуки. Часто мунки-ай украшены художественным, тщательно вырезанным орнаментом.

3) Холь-ай – кривой или прямой духовой инструмент вроде трубы из выдолбленной тыквы (Lagenaria). На нем играют подобно тому, как и на ранее описанных.

Три приведенных выше «ай» – не духовые инструменты, во всяком случае, их нельзя сравнить с европейскими духовыми инструментами. Скорее всего они напоминают корабельный рупор, так как все они служат только для усиления человеческого голоса. В них говорят, кричат, визжат, воют, бормочут, кряхтят, свистят и т. д. Произведенные звуки чрезвычайно разнообразны и своеобразны. И я ни до, ни после не слышал ничего подобного.

4) Орлан-ай – состоит из ручки, к которой прикреплен ряд шнурков с висящими на них пустыми и просверленными скорлупками орехов орлана. При встряхивании скорлупки приходят в соприкосновение и производят шум и стук, который можно изменять, увеличивая или уменьшая число скорлупок и скорость движений; от глухого шума, похожего на шелест листьев, можно переходить к сильному crescendo, и в этом варьировании темпа папуасы находят большое удовольствие.

5) Окам – барабан из выдолбленного древесного ствола; верхняя часть его затянута кожей монитора, нижний конец остается открытым. Окам – излюбленный инструмент папуасов; по нему барабанит сам танцор во время пляски; вместе с тем, окам может служить образцом папуасского искусства, так как изготовление его требует много труда.

Кроме того, папуасы умеют применять и многие другие предметы в качестве музыкальных инструментов. Так, они пользуются для производства музыки различными листьями, держа их между сложенными чашкой ладонями, и дуют в оставшееся между большими пальцами отверстие.

Вышеназванные инструменты употребляются только во время празднеств, устраиваемых в лесу, и ими никогда не пользуются в другое время.

На тех празднествах, на которые допускаются женщины и дети, из музыкальных инструментов могут быть употребляемы только окамы. В качестве музыкальных инструментов пользуются еще междоузлиями бамбука, которыми барабанят по толстым древесным стволам, а также палками разной величины из различных древесных пород, которыми бьют одна о другую. Чем резче и громче тон, тем более он нравится. Так, напр., пронзительный звук моего свистка пришелся очень по вкусу папуасам, и когда они устраивали свои концерты, то почти всегда просили меня принять в них участие.

Тюмбин – бамбуковая флейта в 50–60 см длины и в 20–25 мм в диаметре – является любимым инструментом папуасской молодежи (маласси). Ее делают из междоузлия бамбука, сохраняя верхнюю и нижнюю перегородки; в нем имеется вверху и внизу по небольшому отверстию. Любители музыки не расстаются с тюмбинами и постоянно играют на них в одиночку или несколько человек вместе.

Сигнальным инструментом служат раковины Тriton, просверленные с одной стороны. Посредством их, напр., оповещают о прибытии или отплытии лодок, приходящих с Били-Били или с архипелага Довольных людей.

Как уже сказано, все музыкальные инструменты, кроме тюмбина, окама и тритоновой раковины, запрещено употреблять и даже смотреть женщинам и детям. Даже всего, что стоит в связи с их изготовлением, должны избегать женщины и дети, как чего-то чрезвычайно опасного. Достаточно звука хотя бы одного из них, чтобы выгнать всех детей и женщин из деревни.

Вообще ай хранятся, подобно деревянным статуям, как нечто священное, и туземцы расставались с ними очень неохотно – лишь в виде исключения, когда я выменивал их для своей коллекции.

Пение (мун) здешних папуасов чрезвычайно просто. Песни, которые поются соло или хором, состоят только из немногих слов, иногда из одного слова, которое все повторяется, причем мелодия очень мало варьирует. Приведу несколько примеров:

Это почти всегда импровизации, поводом для которых служат некоторые занятия, прибытие гостей и даже совершенно незначительные случаи. Более длинных песен я не слыхал.

Празднества и пиры папуасов

Время от времени папуасы устраивают большие пиры, характер которых несколько разнообразится, в зависимости от места и времени года. Так как по желанию папуасов я присутствовал почти на всех пирах в трех соседних деревнях (Гумбу, Горенду, Бонгу) и каждый раз видел что-нибудь особенное и своеобразное, то я затрудняюсь дать общую картину этих пиров.

Празднества и все, что к ним относится, называются, как уже сказано, на наречии моих соседей «ай». Ряд ударов в барум в известной последовательности возвещает соседним деревням о начале пира. Раскрашенные и увешанные украшениями папуасы собираются один за другим в известном, предназначенном для пиров, месте около деревни. Маласси выносят из буамбрамры посуду и музыкальные инструменты.

Приносят корзины, наполненные бау и аяном; каждый мужчина деревни доставляет известное количество продуктов, которые он сам приносит на место и высыпает в общую кучу. Появление каждого, доставляющего свой взнос, встречается восклицаниями, сила крика соответствует дару.

Наконец, появляется главный объект пира – свинья, которую несут привязанной к палке двое мужчин.^[207] Богато украшенную цветами (преимущественно красными цветами Нibiscus) свинью встречают громкими радостными криками и кладут на землю, после чего один из тамо, сказав довольно длинную речь, убивает свинью ударом копья.

Напротив того, собак, которых также нередко едят во время пира, убивают иначе, именно – схватив за задние ноги и разбивая голову о ствол дерева. Кур, крыс, маленьких кускусов и других сумчатых убивают тем же способом. Убив свинью, ее палят на жарком огне, после чего тушу разрубают на разложенных на земле банановых листьях. Этот труд берут на себя несколько тамо, которые рубят кости своими каменными топорами и разрезают мясо бамбуковыми ножами.

К этому времени молодые люди уже должны построить помост для варки. Он делается из положенных в два ряда бревен, подпертых камнями и предназначенных для установки горшков над огнем. Так как каждому участнику пира полагается отдельный горшок, то нередко на помосте скопляется до сорока-пятидесяти горшков, каждый приблизительно 30 см в диаметре. При всех этих приготовлениях папуасы проявляют значительную сообразительность и знание преимуществ разделения труда.

Я часто удивлялся, как быстро и целесообразно все приготовлялось, без всякой толкотни и крика. Одни устраивали помост, другие ставили горшки, третьи были заняты собиранием и ноской дров, некоторые носили воду из соседнего ручья, другие приносили в бамбуковых стволах морскую воду. Каждая группа имела свое занятие: один клал в горшки по сухому листу (большей частью, Аrtocarpus), чтобы кушанье не пригорало; другой наливал пресной воды; еще один приливал немного морской, в то время как другие наполняли наполовину горшки бау и аяном.

За это время тамо распластали тушу, и каждый, вызываемый по имени, получает свою порцию, сообразно своему возрасту и положению. Тамо из соседних деревень получают самые большие части. Кроме того, участники пира дают один другому подарки в доказательство своей дружбы.

Розданные куски кладутся в соответственные горшки, которые после этого наполняют доверху разными сортами овощей. Затем горшки покрываются листьями и скорлупой кокосового ореха. Теперь начинается разведение огня, совершающееся также систематически, как и все прочее. Один кладет сухие поленья, другой приносит еще дров для подкладывания в огонь и колет их, третий зажигает огонь, отдельно под каждым горшком. Нередко костер, разведенный под помостом, достигает более 30 шагов длины.

Хотя у всех было свое дело, тем не менее каждый находил время в промежутках между делом позабавить общество музыкой, так что с самого начала пира, не переставая, раздавались рев, свист, трескотня погремушек и т. д., что немало способствовало общему веселью. Когда зажигается костер, начинается новое занятие. Приносятся зеленые кокосовые орехи для приготовления любимого десерта – мунки-ля.

Сняв с орехов волокнистую оболочку, их раскалывают пополам одним ударом продолговатого камня и собирают находившуюся в них жидкость в табир. Расколотые половинки раздаются присутствующим, и каждый начинает скоблить орех своим яруром и бросать натертое в табир, смешивая с молоком кокосового ореха, пока табир не наполняется кашицеобразной белой массой до краев. Одновременно начинается приготовление напитка кеу^[208].

Свежие листья и молодые ветки просто жевались, старые, твердые корни разбивались и разрыхлялись камнем; все молодые люди в это время представляли собою жевательные машины. Набрав полный рот, они работали зубами, как настоящими жерновами, с сильным напряжением жевательных мышц. Если кто-нибудь уставал раньше, чем масса была достаточно размягчена, то он выплевывал ее себе на руку, скатывал из нее комок и передавал другому, чтобы тот довел жевание до конца.