Тетради Шерлока Холмса (сборник) Томсон Джун
– А с младшим священником вы не побеседовали?
– Нет. Я подумал, что покамест сведений у меня достаточно. В случае необходимости я всегда мог вернуться в дом священника, когда доберусь до подоплеки.
– До подоплеки? – озадаченно переспросил я.
– До подоплеки всего дела, разумеется. Вспомните, я ведь тогда был молод и, откровенно говоря, слегка переоценивал свое мастерство сыщика, тогда как в действительности многого не знал, особенно когда дело касалось профессиональных преступников, связанных с уголовным миром. Возьмем, к примеру, мошенничество. Я имел весьма смутные представления о многообразии его видов, о солидной выучке мошенников, о неисчислимом множестве уловок и ухищрений, используемых в этом ремесле. У злоумышленников даже существует особый язык. «Шильник», «фармазонщик» – это лишь несколько слов из их богатого лексикона[41].
То же относится и к карманникам, или «щипачам», как их зовут собратья по ремеслу. Я в своем невежестве представлял, что этим промышляют лишь уличные мальчишки вроде Ловкого Плута[42]. Постепенно я начал догадываться, что это совсем не так, однако в то время мне было невдомек, сколько еще я должен усвоить (и усвоить быстро), если хочу раскрыть дело об украденном кошельке к вящему удовлетворению преподобного Сэмюэла Уиттлмора. А я этого очень хотел. Признать поражение значило нанести чувствительный удар по своему самолюбию.
Итак, я вернулся к себе на Монтегю-стрит, запер дверь и стал думать, какие действия мне следует предпринять, чтобы расследование увенчалось успехом.
Все факты лежали передо мной как на ладони. У некой леди Ди, или как там ее зовут на самом деле, на крыльце церкви Св. Матфея, под носом у двух священнослужителей, а также множества прихожан, похищен кошелек с тремя гинеями. «Щипачом» явно была молодая привлекательная вдовушка с трехлетним ребенком, которая ловко разрезала ридикюль леди Ди и вытащила кошелек.
Но как она ухитрилась совершить кражу, ведь одной рукой она вела ребенка, на запястье другой у нее висела сумочка? Это представлялось невозможным.
Что до ареста воровки, то о нем и речи не шло. Я понятия не имел, кто она и откуда, хоть мне и были известны некоторые существенные обстоятельства преступления, что впоследствии могло способствовать ее поимке. Например, похищение произошло в публичном месте – церкви – и при большом скоплении народа. Возможно, карманница намеренно выбрала именно это место и время? Тут я вспомнил, что преподобный Уиттлмор говорил, что в тот день проводилась особая служба, о которой прихожан оповещали заблаговременно.
Вдобавок ко всему там был некий коренастый мужчина, дважды замеченный среди прихожан. Маскировка – усы, очки, большое родимое пятно на лице – наводила на мысль о театральных переодеваниях, которые сами по себе очень интересовали меня. Как молодой сыщик-консультант, я все больше и больше осознавал важность париков, грима и прочих принадлежностей, с помощью которых актеры меняют внешность.
Должен признать, Уотсон, что, все хорошенько обдумав, я остался чрезвычайно доволен результатами своего анализа. Теперь я понял, что за способ использовала воровка, вернее воры, и это понимание, в свою очередь, подсказало мне блестящий план их поимки.
Я отправился в Скотленд-Ярд и изложил свой план инспектору Лестрейду, который был у меня в долгу: проживая на Монтегю-стрит, я помог ему в нескольких расследованиях, первым из которых было дело о подлоге[43]. Мы с ним пришли к полюбовному соглашению: я посодействую ему в расследовании одной кражи со взломом, а он, в свою очередь, предоставит в мое распоряжение констебля, некого Герберта Паунда – молодого неглупого полицейского, который впоследствии сумел быстро продвинуться и дослужился до звания инспектора. Между прочим, забегая вперед, скажу, что именно Паунд арестовал известного шантажиста Докинса, который убил Дженни Макбрайд и сбросил ее тело в Темзу. Об этом в свое время писали все газеты.
Однако вернемся к нашим баранам, как говорят французы. Вот в чем состоял мой план. Я нисколько не сомневался, что рано или поздно подозреваемые вновь применят свой метод на практике. Вообще, преступники – самые консервативные люди в мире. Они живут и промышляют в одном и том же районе, используют одни и те же приемы для совершения одних и тех же преступлений. Стоит лишь выявить эти закономерности, и вы сможете выследить злоумышленника, словно хищника в джунглях, побывать там, куда он приходит на водопой, разыскать его логово и места, где он сидит в засаде в ожидании добычи.
Все это было применимо и к моим карманникам, которых я для краткости окрестил Вдовой и ее Кавалером, ибо был уверен, что между ними существовало нечто большее, чем обычное сотрудничество. Они охотились на своих жертв не на улицах, а в многолюдных местах, очевидно предпочитая представителей среднего класса, которые часто носят на себе или при себе ценные предметы – золотые часы, тугие кошельки и бумажники.
Следуя этой гипотезе, я стал просматривать газеты в поисках объявлений о грядущих событиях, которые могли привлечь обеспеченную публику, – ярмарках, благотворительных базарах и концертах. Вы были бы удивлены, Уотсон, узнав, как часто проводятся такие мероприятия, большей частью предназначаемые для сбора средств на филантропические цели. Состоятельные граждане стекаются туда толпами, чтобы потратить на домашнюю выпечку или книжные закладки ручной работы свои кровные, которые затем перечисляют в пользу наших неграмотных соотечественников на Борнео, моряков, потерпевших кораблекрушение, или неимущих шедуэллских швеек.
Понимая, что Вдова и Кавалер всегда найдут, чем поживиться в подобных местах, я догадывался, что они, скорее всего, будут действовать так же, как в церкви Св. Матфея. Иными словами, сначала нанесут предварительный визит, чтобы прощупать почву (скажем, выяснить, где расположены выходы и как обстоит дело с охраной). Затем придут во второй раз – теперь уже для того, чтобы совершить кражу.
Поскольку Паунд имел и другие обязанности, кроме как быть у меня на подхвате, я отправился на разведку в одиночестве. О, до чего ж это было скучное и унылое занятие, дружище! Вы не представляете, на скольких ярмарках я побывал! Обычно их устраивают в церквях и других просторных помещениях; мне приходилось часами слоняться там, делая вид, что меня интересуют выставленные на продажу товары, и время от времени покупая что-нибудь для отвода глаз. Прошло пять дней, а мои блуждания все еще не принесли никаких результатов, если не считать дюжины носовых платков с вышитыми на них инициалами «Ш. Х.» и расписанных вручную шкатулок для запонок и пуговиц.
Я уже был готов отказаться от своей затеи, когда, в последнюю среду месяца, наконец выследил их в одном зале для приемов в Кенсингтоне. Я так ликовал, что чуть было не пустился в пляс, но в последний момент сдержался. Они были там! Кавалер в этот раз был с седыми волосами, в очках и с небольшими усиками. Он выглядел как высокооплачиваемый банковский служащий или зажиточный галантерейщик. Ни один человек в здравом уме не принял бы его за подозрительного типа, тем более за профессионального вора.
Обнаружив Кавалера, я стал разыскивать в толпе разгоряченных посетителей Вдову и вскоре увидел ее: она спокойно изучала лоток с букетиками лаванды, выручка от продажи которых шла в пользу вдов обедневших миссионеров.
Это была миниатюрная молодая женщина, державшаяся очень скромно. Впрочем, я могу понять, что именно привлекло в ней Форогуда. Было в ней что-то очень трогательное, робкое, уязвимое, а вдовья вуаль лишь подчеркивала эти качества – так, без сомнения, и было задумано. С нею была маленькая девочка, примерно трех лет на вид, также одетая в черное, начиная с премиленького чепчика и заканчивая изящными сапожками.
Я стоял поодаль и рассматривал их, пытаясь уразуметь, как ей удалось распороть ридикюль леди Ди и вытащить из него кошелек, ведь обе ее руки, затянутые в черные митенки, были заняты: в левой была сумочка, правой она крепко сжимала маленькую детскую ручку, словно боясь потерять ребенка в толпе, толкавшейся у прилавков.
Вместе они составляли чудесную пару: мать и дочь, недавно потерявшие близкого человека (вне всякого сомнения, мужа и отца), стояли тут, рука об руку, и с пленительным простодушием рассматривали букетики лаванды.
Эта картина на миг покорила и меня. Не может быть, чтобы эта женщина – сама добродетель и честность – оказалась преступницей! И все же здравый смысл возобладал. Кажется, я уже говорил вам, Уотсон, что самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за то, что отравила своих троих детей, чтобы получить деньги по страховому полису[44].
Итак, я запретил себе умиляться, вышел на улицу, остановил кэб и отправился в Скотленд-Ярд, к Герберту Паунду. Мы с ним уговорились встретиться в Кенсингтоне на следующий день, надеясь, что Вдова и Кавалер будут придерживаться своего обычного расписания.
Они, однако, вновь появились в зале для приемов лишь через три дня. Я уже потерял всякую надежду и хотел извиниться перед Паундом за то, что посягнул на его служебное время, но тут мы наконец заметили их. Вернее, первым увидел их Паунд, опознав парочку по моему описанию. Подтолкнув меня локтем в бок, он кивком указал в нужном направлении. Да, они вновь были здесь – Вдова и ребенок, как прежде, рука в руке. Однако нынче они уже не глазели на товары. Злоумышленница следовала по пятам за пожилой дамой и сопровождавшей ее молодой женщиной, которые медленно прогуливались вдоль прилавков. Одной рукой дама опиралась на трость, в другой держала старомодный ридикюль, в руках у ее спутницы было несколько маленьких свертков, в которых, несомненно, находились только что сделанные покупки.
Через несколько секунд я увидел и Кавалера: он держался на почтительном расстоянии от обеих дам, внешность его мало изменилась с тех пор, как я видел его в последний раз, только вместо усов он приклеил аккуратно подстриженную козлиную бородку.
Вид у обоих был сосредоточенный, и это убедило меня в том, что они наметили жертву и в скором времени приступят к выполнению своего преступного замысла.
Так и случилось. Мне оставалось лишь восхищаться их мастерством и безукоризненной согласованностью движений. Они решились действовать, только когда оказались в нескольких ярдах от выхода, где была настоящая давка. Мы с Паундом догадались об этом лишь по тому, что Кавалер внезапно ускорил шаг. Он обогнал Вдову и ее жертву и очутился впереди.
Вдова тоже устремилась вперед и быстро поравнялась с пожилой дамой и ее спутницей. Тут она на секунду потеряла равновесие, словно кто-то толкнул ее. А в следующее мгновение Кавалер, которому подельница что-то сунула в руки, ринулся к выходу, торопливо засовывая полученную вещь в карман своего пальто.
Похищение было совершено с такой дерзостью и мастерством, что старушка вначале не заметила пропажи ридикюля. Когда же она наконец обратила на это внимание, то вскрикнула, но слишком тихо и деликатно, чтобы теснившиеся вокруг люди могли ее услышать. К тому времени, когда ее спутница поняла, что случилось, Кавалер уже вышел наружу, а Вдова с девочкой как раз собиралась проскользнуть в распахнувшиеся двери.
Я заранее условился с констеблем Паундом, что во время задержания мы разделимся: он схватит Кавалера, а я займусь Вдовой. Поэтому мы оба бросились выполнять свою задачу. Паунд последовал за мужчиной, я за женщиной. Она уже поняла, что их, выражаясь воровским языком, «засекли», и отчаянно пыталась отделаться от девочки, которая все еще цеплялась за ее руку и мешала скрыться, поскольку не поспевала за ней.
Лишь позже я понял, что произошло затем, поскольку увидеть это своими глазами мне помешало пальто, которое было на Вдове. Воровка неожиданно отцепилась от ребенка и, подхватив юбки, побежала прочь, протискиваясь в толпе, словно большой черный заяц, а девочка осталась стоять одна. К крайнему моему изумлению, она по-прежнему держалась за женскую руку!
Но ведь это невозможно!
Если уж я был в замешательстве, то что говорить о малышке. Она еще несколько мгновений стояла, держа в руке то, что при ближайшем рассмотрении оказалось искусственной рукой в черной митенке и с ремнями, с помощью которых протез прикрепляется к плечу. Как только я увидел эти ремни, мне все наконец стало ясно.
Так вот как она воровала! Каким же глупцом я был, если не додумался до этого раньше!
Перед тем как отправиться на дело, Вдова пристегивала искусственную руку, затем продергивала ее через рукав пальто и подавала ребенку, который хватался за нее. А настоящую руку прятала под пальто, в боку которого имелась специальная прорезь. Вдова просовывала в нее руку и хватала ридикюль жертвы либо срезала его ножом или ножницами.
После совершения кражи к Вдове торопливо приближался Кавалер, и она передавала ему украденный ридикюль, который он ловко прятал в карман. Тем временем Вдова, все еще держа ребенка за руку, покидала место преступления, не вызывая ничьих подозрений.
Арест ей не грозил: едва ли нашлись бы свидетели того, как она воровала. Кража совершалась в считанные секунды, да и у кого достало бы черствости обвинить в столь тяжком преступлении молодую овдовевшую мать, не говоря уж о том, чтобы задержать и обыскать ее?
Это был дьявольски хитрый замысел, Уотсон, я даже в каком-то смысле восхищался изобретательностью преступников. Фальшивая рука! Овдовевшая мать! Прелестная малышка! Выбор места и жертвы был столь же гениален. Похищение устраивалось в многолюдном собрании, посещавшемся приличной публикой. Сама жертва также должна была выглядеть респектабельно. Люди этого круга обычно не ждут, что их обчистит трехрукая вдова, а если позднее что-то и заподозрят, то вряд ли станут поднимать шум.
– Неужели Вдову и Кавалера так и не поймали? – спросил я, решив, что история на этом закончилась.
Холмс быстро возразил:
– Разумеется, нет, Уотсон! Правосудие должно было свершиться, и мне предстояло довести дело до конца. Прошу вас, дайте мне досказать.
Ридикюль оказался у Кавалера, и опустить занавес в конце этой маленькой драмы выпало констеблю Паунду. Как я уже говорил, мы с Паундом разделились. Он должен был задержать Кавалера, а я – Вдову. Как только Кавалер выскочил на улицу с ворованным ридикюлем в кармане, Паунд с криком «Держи вора!» кинулся за ним. Я приготовился схватить Вдову, но та оказалась чрезвычайно увертливой. Отстегнув фальшивую руку, она тоже бросилась к выходу.
– Оставив ребенка? – в ужасе воскликнул я. – О, Холмс, ведь это просто чудовищно!
– Я тоже подумал: какая жестокость! Однако возмущался я зря. Как только Вдова скрылась из виду, малышка тоже побежала к двери, прокладывая себе путь в толпе. К тому времени, когда я добрался до выхода, Вдова уже исчезла, но девочка еще была там, отчаянно улепетывая прочь своими коротенькими ножками, и ее миленький черный чепчик так и маячил впереди.
– И что вы сделали? – спросил я, потрясенный услышанным.
– Побежал за ней, конечно, – твердо ответил Холмс. – У меня не было выбора.
За годы детективной работы я часто выслеживал преступников, случалось – и с собаками[45]. Но никогда еще я не гнался за ребенком. Ох, до чего ж она была шустрая, Уотсон! Словно маленький терьерчик! Она вела меня вначале сквозь толпу, потом стала петлять по разным улочкам и переулкам. Ей было невдомек, что я бегу за нею, так как она ни разу не оглянулась. Но мне было ясно одно: она отлично знакома со всеми закоулками в этой части Лондона, а значит, прежде ее не раз брали с собой на дело.
Мы с ней немного прошли по Оксфорд-стрит, затем свернули налево, к Уоррен-стрит, и там попали в один из тех странных лондонских районов, какие нельзя назвать трущобами, хотя и до приличных они не дотягивают. Наше путешествие закончилось у дверей маленького домика, который чем-то напоминал тот, где проживал полковник Кэрразерс, но выглядел намного более опрятным и ухоженным. В чрезвычайно сложной английской классовой системе я поместил бы его тремя ступенями выше нижнего уровня социальной лестницы. На окнах висели чистые занавески, у входной двери красовался ярко начищенный дверной молоток в виде русалки. На подоконниках даже стояли горшки с геранью.
Я ненадолго задержался у входа, вытащил из кармана записную книжку и сделал вид, что сверяю адрес, затем поднял русалочий хвост и решительно постучал в дверь.
Мне открыла дородная благодушная женщина в белоснежном фартуке. На руках она держала ребенка, завернутого в шаль. Я мельком увидел, что дверь в одну из комнат приоткрыта. Судя по всему, за ней находилась гостиная: в очаге уютно потрескивали дрова, каминная полка была уставлена стеклянными и фарфоровыми безделушками.
А перед камином, на бархатном пуфике, протянув к огню свои пухлые ножки, сидела прелестная малышка в чепчике – та самая, что давеча так доверчиво вцепилась в третью руку Вдовы.
Самой Вдовы, да и Кавалера, если на то пошло, здесь не было, зато в гостиной находились еще трое или четверо детей разных возрастов. Эти аккуратно одетые, заботливо причесанные малыши, излучавшие здоровье и благополучие, мирно играли друг с другом.
Когда я наконец понял, что все это значит, то был ошеломлен. Женщина, открывшая мне дверь, зарабатывала на жизнь с помощью этой маленькой девочки и остальных детей. Она попросту сдавала их напрокат людям вроде Вдовы и Кавалера, которые, в свою очередь, существовали за счет попрошайничества, воровства и тому подобных беззаконий, где наличие детей помогало в работе.
Мои размышления были прерваны хозяйкой дома.
– Да, сэр, чем я могу вам помочь? – проворковала она тем вкрадчивым голосом, каким обычно говорят бродячие торговцы, предлагающие разные безделушки и талисманы, и неискренность которого всегда вызывает у меня брезгливое чувство. Однако, не желая вызывать у нее подозрений, я учтиво поинтересовался, могу ли я видеть миссис Харрисон.
– Думаю, вы ошиблись дверью, сэр, – ответила она, – никакой миссис Харрисон здесь нет.
Я поблагодарил ее и удалился.
Мне не терпелось узнать у констебля Паунда, с которым мы должны были увидеться после поимки преступников, арестован ли Кавалер, и передать ему сведения, касающиеся Вдовы, а главное, ребенка.
Мы встретились в скромной маленькой кофейне неподалеку от Скотленд-Ярда, где Паунд, очевидно, бывал не раз, потому что официантка, дама средних лет, приветствовала его, как старого знакомого, назвала Бертом и провела нас в небольшую заднюю комнатку, где больше никого не было.
Паунд сообщил мне, что Кавалер, он же Джонни Уилкинс, задержан. В его кармане при обыске нашли похищенный ридикюль пожилой дамы и предъявили ему обвинение в краже, за которую он, учиывая его уголовное прошлое, вероятно, отсидит два или три года в Пентонвильской тюрьме.
Что касается Вдовы, то Уилкинс дал ее адрес в районе Клеркенуэлл, однако, явившись туда, Паунд ее не нашел: то ли женщина успела сбежать, то ли Кавалер намеренно дезинформировал констебля.
– Но вы об этом не беспокойтесь, – бодро заверил меня Паунд. – Рано или поздно и до нее доберемся.
Когда я рассказал Паунду о фальшивой руке, он рассмеялся:
– А, старый трюк! Бывает, они и без третьей руки обходятся: рукав болтается пустой, будто рука ампутирована, а на самом деле прячут ее под одеждой. Это работает, да еще как, особенно ежели щипач оденется бывшим солдатом и нацепит на грудь медали!
Потом я упомянул о девочке, и улыбка сошла с его лица.
– Да, вы правы, – ответил он, – ребятишек и впрямь поденно сдают напрокат.
– А когда дети подрастут? – спросил я.
– Ну, скажем так, их сдают напрокат уже для других целей, особенно девочек.
– О, Холмс! – вставил я, ужаснувшись услышанному. – Неужели мы ничего не можем для них сделать?
– Для той самой девочки – ничего. Вы забыли, что вся эта история случилась много лет назад. Однако ей все же оказали помощь, причем человек, от которого этого ждали меньше всего. Отгадайте, кто это был?
– Кто-то из действующих лиц вашей истории? – предположил я, заинтригованный этой тайной.
– Да, именно.
– Но тот, о ком и не подумаешь?
– Никогда не подумаешь.
Я некоторое время безмолвствовал, пытаясь угадать, кого он имеет в виду. И тут меня осенило.
– Тогда это младший священник Форогуд, ведь он вполне подходящая кандидатура. Что ж, если бы мне пришлось биться об заклад… – продолжал я, но тут Холмс от души расхохотался. Впрочем, взглянув на меня, он успокоился и сказал:
– Горячо, дружище!
– Значит, мне следует поставить на преподобного Сэмюэла Уиттлмора.
– Превосходно, Уотсон! – воскликнул Холмс, похлопав меня по плечу. – Прямо в яблочко! Это действительно был Уиттлмор, и он отлично справился со своей задачей! Когда я вновь пришел в дом священника, чтобы сообщить ему об аресте Уилкинса, который участвовал и в похищении ридикюля его прихожанки – леди Ди, мне пришлось упомянуть о малышке и о месте, где содержали ее и других детей. Уиттлмор, в свою очередь, сообщил мне, что леди Ди, которая была очень и очень богата, основала благотворительное общество под названием «Цветочки святого Матфея». Лично я ни за что не дал бы такое название, но, как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку.
Но этим ее добрые дела не ограничились. Знаю, Уотсон, вы любите, чтобы все кончалось хорошо, поэтому счастлив поведать вам, что та девочка, которую прежде звали Пити, теперь носит имя Рут и что леди Ди, которая так и останется неназванной, удочерила ее. Теперь Рут – очаровательная наследница большого состояния, она удачно вышла замуж за члена палаты лордов и ныне является патронессой благотворительного общества, основанного ее приемной матерью. Так что, дорогой друг, если опять прибегнуть к избитому выражению, нет худа без добра.
Убийство в Пентре-Маур
– Что вы знаете об Уэльсе? – спросил меня однажды утром Холмс, отрываясь от письма, которое он читал.
– О вальсе? – переспросил я, не расслышав вопроса. – Ну, это бальный танец, который…
Холмс громко расхохотался, а я смущенно умолк.
– Да не о вальсе, дружище! Я говорю о княжестве[46], лежащем к западу от Англии. Об Уэльсе!
Я тоже рассмеялся, хотя был слегка задет тем, что Холмс потешается над моей вполне объяснимой ошибкой. Тем не менее его оживленная реакция втайне порадовала меня, поскольку последние дни он сильно хандрил из-за того, что ему не подворачивалось никаких интересных дел, способных дать пищу его уму. По опыту я знал, что это чревато опасными последствиями. Несмотря на все мои усилия отвадить Холмса от дурной привычки, он до сих пор время от времени баловался кокаином, когда его, по собственному выражению, начинало тяготить «унылое однообразие»[47]. Единственным противоядием от этого состояния, помимо инъекции наркотика, являлось новое, запутанное дело, с помощью которого он смог бы отточить свое уникальное мастерство.
– Боюсь, я мало что знаю об Уэльсе, – ответил я. – Он славится своими угольными шахтами и мужскими хорами, вот, наверно, и все. Но почему вы спросили?
– Из-за этого письма, – сказал он, помахав листком бумаги, который держал в руке. – Пожалуй, я не буду его зачитывать, лишь вкратце перескажу. Местами оно чересчур многословно. Прислал его некий доктор Гвин Пэрри, практикующий врач из деревушки под названием Пентре-Маур (кажется, я правильно произношу). Он просит моей помощи в «крайне трагичной ситуации». Итак, один его пациент, местный фермер по имени… – тут Холмс обратился к посланию и зачитал небольшой отрывок из него: – «…Дай Морган был зарезан два дня назад у себя на ферме. Его сын Хувел арестован за убийство и в настоящее время томится в тюрьме Абергавенни в ожидании суда».
Судя по всему, именно Хувел Морган нашел тело отца и вызвал на место убийства доктора Пэрри, который и произвел первичный осмотр тела. Доктор замечает (цитирую), что «Хувел – работящий, богобоязненный молодой человек, который не способен на такое жуткое преступление, как отцеубийство». Кажется, доктор Пэрри присутствовал при рождении Хувела и на этом основании полагает, будто знает его очень хорошо, но лично я не уверен, что его утверждение примут к сведению, когда начнутся перекрестные допросы. Так что вы думаете, Уотсон? Стоит ли мне принять любезное приглашение доктора и заняться расследованием этого убийства?
Мне чрезвычайно польстило, что Холмс советуется со мной; он нечасто обращался за помощью, когда дело касалось его профессиональной деятельности. Я знал, что сейчас он ничем не занят, а потому скучает и не находит себе места. Путешествие в Уэльс могло избавить его от хандры и вернуть бодрость духа. Поэтому я быстро согласился. Дело тут было не только в Холмсе и его потребностях: мне вовсе не улыбалось в течение бог знает какого времени иметь под боком брюзгливого, угрюмого соседа.
– Почему бы и нет, Холмс? – отозвался я. – Я никогда не бывал в Уэльсе. Неплохо было бы сменить обстановку, а?
– Наверное, – ответил Холмс, но голос его звучал как-то вяло. – Что ж, пусть будет Уэльс, хотя насчет места действия у меня имеются серьезные сомнения. Ферма в валлийской глубинке едва ли сулит интересные впечатления. Остается только надеяться, что там не слишком много коров. По моему мнению, это самые скучные из всех животных, даже хуже, чем овцы. Да, я должен предупредить, Уотсон: путешествие, по всей вероятности, окажется крайне утомительным. Согласно маршруту, расписанному доктором Пэрри, нам предстоят две пересадки, причем одна из них – в захолустном Херефорде.
Тем не менее Холмс телеграфировал доктору Пэрри, сообщив ему о нашем приезде, и на следующий день мы с вокзала Паддингтон отправились в Абергавенни[48]. Путешествие это и впрямь оказалось долгим, но вовсе не столь утомительным, как предсказывал Холмс. Впрочем, сам он до сих пор пребывал в угнетенном состоянии и наотрез отказался любоваться проплывающими за окном вагона пейзажами, погрузившись в мрачное молчание и низко надвинув на лоб свою двухкозырку. Мне очень недоставало занимательной беседы, которой он непременно развлекал меня во время наших прежних поездок.
Лишь после пересадки в Херефорде – очаровательном, насколько я смог судить по виду из вагонного окна, городке, отнюдь не заслуживавшем пренебрежительного эпитета Холмса, – мой друг слегка оживился и стал рассуждать о названиях станций, мимо которых мы проезжали.
– Валлийский – прелюбопытный язык, Уотсон, – заметил Холмс. – Он, несомненно, ведет свое происхождение от кельтского и, как утверждают некоторые ученые, связан с древним бриттским диалектом, на котором говорили обитатели нашего острова до прихода англосаксов.
Тут он, к немалому моему облегчению, пустился в увлекательнейшие рассуждения о индоевропейском протоязыке, от которого, по всей вероятности, произошло огромное количество других наречий, в том числе кельтское. Эта своеобразная лекция продолжалась до самого Абергавенни. Там нас уже ждал доктор Гвин Пэрри – шустрый человечек невысокого роста, однако наделенный такой энергией, что даже воздух вокруг него будто потрескивал от электрических разрядов. Казалось, он сумел повлиять даже на погоду, ибо низкие облака, весь день застилавшие небо, пошли клочьями и мало-помалу стали рассеиваться. Когда мы выехали за пределы Абергавенни и покатили по сельским дорогам в ходкой бричке, запряженной пони, ландшафт, под стать настроению Холмса, тоже стал повышаться. И вот уже перед нами простирались горные склоны, встававшие впереди один за другим, а солнечные лучи скользили по ним, играя в прятки с облачными тенями.
Поначалу мы ехали молча. Холмс и я любовались чудесными видами, а доктор Пэрри, подозреваю, размышлял над обстоятельствами дела, которое привело нас в эти места, и над тем, как поведать двум незнакомцам эту трагическую и очень личную историю.
Первым нарушил молчание Холмс.
– Доктор Пэрри, расскажите мне об убийстве Дая Моргана, – буднично, но вместе с тем мягко произнес он. – Из вашего письма я понял, что он был фермером, что его уважали в этих краях и что его сын…
Казалось, доктор только и ждал этого замечания, чтобы слова полились из него бурным потоком, причем его валлийский акцент, то и дело проскакивавший в речи, делал ее еще более возбужденной.
– Хувел к его смерти непричастен, мистер Холмс! Он хороший парень, мухи не обидит, не говоря уж о собственном отце. Инспектор Риз сделал неправильные выводы! Он городской, знаете ли, из Абергавенни, где ему нас, горцев, понять! Мы для него будто иностранцы!
– Значит, делом занимается инспектор Риз, – спокойно промолвил Холмс. – И каково его мнение? Он полагает, что это именно убийство, а не самоубийство или несчастный случай?
Ровный голос моего друга произвел на доктора Пэрри желаемый эффект: он виновато посмотрел на Холмса и уже спокойнее ответил:
– О, нет, мистер Холмс, в том, что это было убийство, сомнений нет. Человек не может сам дважды пронзить себе сердце, будь то намеренно или случайно. Вы уж простите мне мое волнение. Я знаю Дая и Хувела Морганов большую часть своей жизни. Они мне как родные. Я уверен, что Хувел не убивал отца.
– Ведь это вы осматривали тело?
– Да, верно.
– Сколько тогда прошло времени с момента смерти?
– Не больше часа. Как только Хувел нашел тело в сарае, он тут же побежал в деревню. К моему приходу труп еще не остыл.
– Когда это случилось?
– Позавчера, примерно в половине десятого утра.
– Где лежало тело?
– На полу амбара, лицом вверх.
– Вы сказали, его дважды ударили в сердце?
Доктор Пэрри слегка смутился:
– Честно говоря, в сердце пришелся только один удар. Другая рана была на груди, чуть левее.
– Понятно. Орудия убийства поблизости не обнаружили?
– Нет, ни поблизости, ни где-либо еще. Я сам хорошенько поискал, а потом смотрели инспектор Риз и констебль, который явился вместе с ним. Мы не нашли ничего, чем можно было бы нанести подобные раны. Вообще они были довольно странные, я таких раньше не видел.
– Странные? Почему?
– Их нанесли острым клинком, скорее не ножом, а чем-то вроде рапиры, на расстоянии примерно шести дюймов[49] друг от друга. Орудие входило в грудь сверху вниз, входные отверстия оказались изогнутыми…
– Изогнутыми? – отрывисто бросил Холмс. – Вы уверены, доктор Пэрри?
– Жизнью могу поклясться. Я обследовал раны с помощью медицинского зонда. Убийца стоял лицом к лицу с Даем. Он дважды с силой вонзил клинок ему в грудь, тот упал спиной на пол амбара. Значит, убийца обладал необычайной силой. Дай был не очень высок, но крепок. Он с легкостью удерживал в руках овцу во время стрижки, то есть у него была хорошо развита мускулатура рук и грудной клетки.
– Очень интересно! – задумчиво изрек Холмс. – Можно нам с доктором Уотсоном осмотреть место происшествия?
Доктор Пэрри заговорщически глянул на нас:
– Это мы устроим. Амбар заперт, но я знаю, где взять запасной ключ от замка. Полиция уехала, так что амбар в вашем полном распоряжении. Только помалкивайте об этом. Если инспектор Риз проведает, что я вас впустил, будет шуметь. До чего он назойливый – любит, знаете ли, всюду совать свой нос.
– Когда мы туда отправимся? – нетерпеливо спросил Холмс.
– Прямо сейчас, если желаете. Я устроил вас с доктором Уотсоном в деревенской гостинице «Э Делин Аир», что значит «Золотая арфа». Я бы пригласил вас к себе домой, но жена у меня больна, так что вам, думаю, будет лучше в гостинице. Разумеется, я все оплачу. Там очень уютно. Эмрис Дженкинс, хозяин гостиницы, говорит по-английски. Вы можете выходить и возвращаться в любое время, а Эмрис поделится с вами местными слухами. Сейчас мы завезем ваш багаж, а затем поедем в Плас-э-Койд.
– Плас-э-Койд? – переспросил Холмс. Он был очарован валлийскими названиями. Обрадованный доктор Пэрри с удовольствием переводил их для гостя.
– «Дом в роще», – пояснил он. – Так называется ферма Дая Моргана. Она находится примерно в миле от деревни.
– Которая, как я понял из вашего письма, называется Пентре-Маур, не так ли?
– Совершенно верно, мистер Холмс. Это означает «большая деревня». А холм рядом с фермой носит название Брин-Маур. «Брин» означает «холм»…
– …А Маур – «большой», – подхватил Холмс.
Коротышка доктор громко рассмеялся, явно наслаждаясь этой топонимической игрой. Я тоже радовался, потому что Холмс наконец воспрянул духом.
Несмотря на название, Пентре-Маур показалась мне довольно маленькой деревушкой – несколько домишек из камня и кирпича, сгрудившихся у пересечения двух дорог, таких узких, что на них едва могли разъехаться две телеги. На перекрестке располагались главные достопримечательности селения: часовня из темно-красного кирпича с высоким фронтоном и стрельчатыми готическими окнами и деревенская гостиница из беленого камня, щеголяющая роскошной вывеской в виде золотой арфы на ярко-красном фоне.
Здесь бричка остановилась, доктор Пэрри отнес наш багаж в гостиницу, тут же вернулся и снова занял свое место в экипаже. Мы опять отправились в горы, которые возвышались над селением, будто крепостная стена над старинным замком.
А внизу простирались луга, усеянные белыми пятнышками овец, медленно передвигавшихся по пастбищу. Тут и там виднелись одинокие фермерские домики – сложенные из камня и крытые шифером, низенькие, будто пригнувшиеся к земле в поисках невидимых врагов, скрывающихся в скалах.
Проехав с милю, мы оказались у одного такого дома, находившегося чуть в стороне от тракта и окруженного деревьями. Когда мы проезжали через ворота, я услышал, как Холмс тихо пробормотал: «А, Плас-э-Койд!» Доктор Пэрри сразу же перевел это название на английский:
– Дом в роще. Да вы, мистер Холмс, схватываете на лету. Мы еще сделаем из вас валлийца!
Пони, замедлив шаг, протрусил по коротенькой подъездной аллее к дому. Это было незамысловатое каменное строение с низкой шиферной кровлей, которая казалась слишком тяжелой для этих стен. Перед домом находился мощеный двор, с боков окруженный надворными службами, самой большой постройкой среди которых, видимо, был амбар.
Как только пони остановился, доктор Пэрри спрыгнул на землю и, обмотав вожжи вокруг коновязи, достал из кармана большой ключ от входной двери, попутно пояснив:
– Хувел дал мне его на всякий случай. Я скоро, господа, – только возьму ключ от амбара, и вы сможете осмотреть место, где убили Дая Моргана.
Действительно, уже через несколько минут доктор Пэрри отпер двойные двери большой каменной постройки, стоявшей напротив хозяйского дома. Своим видом она напомнила виденные мною когда-то изображения саксонских церквей: та же строгая архитектура, просторный лаконичный интерьер, пол, вымощенный большими, неровными каменными плитами, крыша, покоящаяся на старых брусьях, скрепленных толстыми поперечными балками. С этих брусьев, будто изорванные стяги какой-то давней битвы, свисали клочья паутины. В дальнем конце помещения виднелся сеновал; лестница, которая должна была вести к нему, валялась на полу, среди охапок сена. Воздух был напоен душистым травяным ароматом; в косых солнечных лучах, проникавших внутрь через полукруглое окно на задней стене амбара, плясали крошечные пылинки, похожие на светлячков.
Доктор Пэрри указал на место на полу недалеко от сеновала.
– Тело Дая лежало здесь, – промолвил он тихо, будто и впрямь находился в церкви на отпевании, и добавил: – На груди у Дая отпечатался след грязного башмака, словно кто-то придавил тело ногой.
– Неужели? – только и сказал Холмс. Затем подошел к месту, указанному доктором, немного постоял, разглядывая клочья сена у себя под ногами. После этого посмотрел вверх, на сеновал, чем-то привлекший его внимание, перевел взгляд на стены амбара. Я много раз видел, как он изучал место преступления таким же быстрым, внимательным взглядом.
Мы с доктором Пэрри ожидали от него реплик, которые свидетельствовали бы, что он заметил что-то важное, но он ничего не сказал, только попросил меня помочь ему приставить лестницу к кромке сеновала и проворно влез по ней наверх. Однако, к моему изумлению, он не сделал попытки забраться на сеновал, лишь немного постоял на ступеньках; голова его при этом находилась вровень с полом сеновала. Затем он спустился и наконец заговорил:
– Инспектор Риз залезал на сеновал?
– Нет, не залезал, – ответил доктор Пэрри. – Сказал, что там слишком пыльно и что он не хочет испачкаться.
– А тот, другой полицейский, что был с ним?
– Он тоже не залезал.
Холмс промолчал. Он перешел в правую половину амбара, отведенную для хранения сельскохозяйственных орудий. Некоторые из них, в том числе большие деревянные грабли и коса, были прислонены к стене, на вбитых в стену гвоздях висели предметы помельче – резаки и садовые ножи разной величины, решета и большие плетеные корзины, которые, вероятно, использовались для просеивания зерна.
– Любопытно, – пробормотал Холмс, склонив голову набок и опять погружаясь в молчание.
Доктор Пэрри, не сводивший с моего друга восхищенного взгляда, был достаточно проницателен, чтобы понять, что Холмс ничего не делает и не говорит случайно. Однако немногословность гостя разочаровала его.
Холмс, как будто почуяв это, улыбаясь обратился к нему:
– Не обращайте на меня внимания, доктор Пэрри. У меня свои методы. Ваш случай напоминает мне о странном ночном поведении одной собаки.
Эта малопонятная реплика явно озадачила доктора Пэрри. Даже я, участвовавший в том давнем расследовании вместе с Холмсом, пребывал в замешательстве. Каким образом случай с пропавшей скаковой лошадью и собакой, которая должна была залаять, но не залаяла[50], мог быть связан с данным делом? Ведь здесь, насколько я мог судить, не было ни собаки, ни лошади, только валлийский фермер и амбар с сеновалом и сельскохозяйственным инвентарем.
Холмс заметил наше недоумение. Поймав мой взгляд, он улыбнулся краешком рта и незаметно покачал головой. Я хорошо знал своего друга и сразу понял, что означают эти сигналы. Дело было раскрыто, по крайней мере на данный момент, хотя, может статься, разъяснения мы получим еще нескоро. А пока что Холмс подошел к доктору, который с ключом в руке уже направлялся к двери амбара, давая понять, что осмотр завершен.
– Перед тем, как мы уйдем, доктор Пэрри, я хочу задать вам еще несколько вопросов. Должно быть, инспектор Риз полагает, что у Хувела Моргана был серьезный мотив для убийства, иначе он не стал бы его арестовывать. Что это за мотив?
Повисло долгое молчание, прежде чем доктор с явной неохотой ответил:
– Это всего лишь слухи, мистер Холмс.
– Неважно, – резко возразил мой друг. – Мне необходимо войти во все подробности дела, включая слухи. Если вы не готовы быть со мной совершенно откровенным, доктор Пэрри, мне придется отказаться от расследования и мы с доктором Уотсоном немедленно вернемся в Лондон. Выбор за вами.
Я видел, что доктор Пэрри старается не смотреть Холмсу в глаза. Он, верно, предпочел бы отделаться уклончивым ответом, но, когда дело касалось профессиональной репутации, мой друг проявлял неизменную твердость. Выкрутиться было невозможно, и доктор Пэрри прочел это по суровому, непреклонному лицу Холмса. Мне было жаль беднягу, когда он, запинаясь, попытался исправить свою ошибку:
– Что ж, видите ли, мистер Холмс, в деревне поговаривали о том, что Дай опять собирается жениться. Он ведь семь лет как вдовец. А у нас тут есть вдова, Карис Уильямс, неплохая женщина. У нее своя ферма в Брин-Теге, на другом краю деревни. Люди однажды видели, как они болтали за часовней, вот и напридумывали, чего не было. В одну секунду поженили их с Карис, поселили ее в Плас-э-Койд, в помощь Даю отрядили ее младшего сына, а старшего оставили хозяйничать на ферме в Брин-Теге. Из-за этих россказней у Дая с Хувелом испортились отношения. Если бы Дай снова женился, Хувел мог решить, что Плас-э-Койд ему уже не достанется.
– Существуют ли какие-то доказательства того, что он действительно этого опасался, или это просто слухи?
Доктор Пэрри беспокойно переминался с ноги на ногу.
– Ну, однажды утром почтальон, разносивший письма, и впрямь слышал, как Дай и Хувел ругались. Хувел сказал: «Если эта женщина и ее сын окажутся здесь, я соберу вещи и уйду». И, хлопнув дверью, выскочил из дому.
– Это все? – спросил Холмс.
– Они перестали вместе выпивать в «Э Делин Аир». Дай теперь сидел у одного края барной стойки, а Хувел – у другого…
Он скорбно умолк.
Но Холмс еще не закончил расспросы.
– По вашему мнению, все было настолько плохо, что у Хувела появился мотив для убийства? – спросил он.
Доктор Пэрри посмотрел себе под ноги, а затем, выпрямившись, взглянул Холмсу прямо в глаза:
– Такое возможно, мистер Холмс. Хувел очень вспыльчив. Тем не менее готов спорить на что угодно: вы докажете его невиновность. Вот и все, что я могу сказать.
– Понимаю, – сказал Холмс, на которого убежденность доктора, видимо, произвела сильное впечатление. – Итак, я возьмусь за расследование, но предупреждаю вас, доктор Пэрри, если у меня появятся какие-либо доказательства виновности Хувела, я, ни секунды не колеблясь, передам их полиции. Согласны вы на такие условия?
– Согласен, мистер Холмс, – уныло промолвил доктор Пэрри.
– Прекрасно, – подхватил Холмс. – Тогда продолжим. Прошу вас, доктор Пэрри, ответьте мне еще на кое-какие вопросы. Когда произошло убийство, на ферме был кто-нибудь, кроме Хувела и его отца?
– Оуэн Мэдок и его дочь Риан, – поспешно ответил доктор Пэрри, словно желая доказать, что больше не собирается ничего скрывать.
– Кто они такие?
– Оуэн работает на ферме, а Риан вроде как в экономках.
– Где они находились, когда убили Дая?
– Оуэн, кажется, кормил свиней, а Риан была где-то в доме. Инспектор Риз должен знать. Он опросил их обоих.
– А я могу с ними побеседовать?
– Конечно, почему бы нет? Но сейчас их нет на ферме. Правда, Оуэну позволили ненадолго приходить, чтобы кормить животных. Вообще-то Риз велел им сидеть дома до конца следствия. Но чуть позже вы сможете найти их здесь, в Плас-э-Койд.
– Значит, они живут не здесь?
– О, нет. У Оуэна что-то наподобие фермы, или, скорее, небольшое подсобное хозяйство в полумиле отсюда. Куры, пара свиней, что-то в этом роде.
– Я бы хотел поговорить с ними обоими. Может, завтра утром? Скажем, в десять часов? Поездка была весьма утомительной, нам нужно немного отдохнуть перед тем, как продолжить расследование. Думаю, доктор Уотсон со мной согласится.
Он повернулся ко мне, и я кивнул.
– Но мне бы не хотелось причинять вам беспокойство, – добавил Холмс, обращаясь к доктору, который тут же отмел подобное предположение:
– Никакого беспокойства, уверяю вас, мистер Холмс. Тут есть другой врач, он примет моих пациентов. Давайте вернемся в деревню, я отвезу вас в гостиницу, где вы отлично устроитесь на ночь.
Насчет гостиницы он оказался прав. Нас поселили в небольших, но уютных комнатах, свежее постельное белье источало аромат лаванды, ужин был незатейлив, но очень вкусен – он понравился мне гораздо больше, чем те блюда, что подают в лондонских ресторанах. Я отправился в постель усталый, но довольный и быстро заснул спокойным, глубоким сном, почти не думая о загадочной связи этого расследования с делом о собаке, которая не залаяла.
Как мы и условились, на следующее утро в десять часов доктор Пэрри заехал за нами, чтобы продолжить расследование. Я отлично выспался и сытно позавтракал, а потому горел нетерпением поскорее узнать, каким образом случай с Серебряным связан с этим делом об убийстве. Но Холмс, который, к превеликой радости, обрел прежнее расположение духа, не спешил удовлетворить мое любопытство.
Впрочем, у меня все равно не было времени его расспрашивать: не успел я и рта раскрыть, как явился доктор Пэрри, и Холмс сам начал задавать ему вопросы о людях, с которыми нам предстояло встретиться.
Доктор Пэрри, обрадованный тем, что Холмс опять ведет следствие, приступил к рассказу с большим энтузиазмом.
– Итак, господа, позвольте мне рассказать обо всем по порядку. Оуэн Мэдок вдовец, а Риан – его единственная дочь. Есть у него и сын, но он много лет назад уехал в Кардифф – в поисках приключений, знаете ли, но сомневаюсь, что он их там нашел. Оуэну под шестьдесят, его дочке… м-м… лет тридцать пять, наверное. Она не замужем. Говорит только по-валлийски, как и отец. Жизнь у нее не сахар, если вы понимаете, о чем я. Они живут в полумиле от фермы Дая Моргана, в маленьком домике под названием Картреф (это значит «дом», мистер Холмс, – вы ведь интересуетесь нашим языком). Если хотите, я могу отвезти вас в горы, чтобы вы взглянули на это место. Неужто, проделав такой путь, вы не удосужитесь осмотреть окрестности!
Получив согласие Холмса, доктор Пэрри продолжил рассказ о Мэдоках:
– Оба помогают по хозяйству в Плас-э-Койд. Оуэн возится с овцами и свиньями. Риан работает в доме: готовит, убирает, присматривает за курами, делает масло и сыр. Мне жаль их обоих. Картреф стоит на отшибе, вы сами увидите, когда мы там побываем. Хотя они скоро вернутся в Плас-э-Койд. Риз позволил им вернуться сегодня утром, и, раз вы хотите с ними поговорить, не страшно, если мы заскочим туда на минутку. Как я уже сказал, жизнь у Риан нелегкая. Оуэн, на мой взгляд, очень ожесточился. Ему хотелось бы работать на себя, но он был младшим сыном, и семейная ферма досталась его старшему брату. Это его здорово озлобило. Да еще жена умерла. Такая потеря! Он думает, что жизнь была к нему несправедлива, и, надо сказать, я его понимаю. К тому же он беспокоится, что станется с Риан после его смерти. Картреф она потеряет – они его арендуют, пока работают на ферме. Она останется без дома. Есть о чем тревожиться!
Тем временем бричка въехала в ворота Плас-э-Койд и остановилась у входной двери, которая оказалась открыта. И прежде чем доктор Пэрри сошел на землю, в дверном проеме появилась женщина. Она остановилась на пороге и с недоверием глядела на нас. Очевидно, это была Риан Мэдок.
Как и сказал доктор, ей было немного за тридцать, но выглядела она намного старше. Черные с проседью волосы были гладко зачесаны назад, открывая лоб и делая ее лицо сумрачным и изможденным. Поношенное коричневое платье и фартук из грубой ткани, подозрительно напоминавшей кусок обыкновенной дерюги, тоже отнюдь не красили ее, но вместе с тем было в ней что-то цыганское, по-своему привлекательное.
Они с доктором Пэрри толковали по-валлийски (она, в отличие от собеседника, говорила мало и неохотно), но по их жестам и выражениям лиц догадаться о содержании разговора было можно. Он, судя по всему, объяснил, кто мы такие, и спросил, где сейчас ее отец, так как она указала в сторону одной из дворовых построек, а потом и сама пошла туда, видимо, чтобы позвать его. Доктор Пэрри подтвердил мое предположение.
– Она сказала, чтобы мы обождали в доме, покуда она приведет отца, – пояснил он, проведя нас по вымощенному каменными плитами коридору в гостиную, выходившую окнами во двор. В ней стояли диван и несколько кресел, набитых конским волосом. Огромный буфет из темного дуба, часы с белым циферблатом в корпусе из того же мрачного дерева и коричневатые обои придавали комнате зловещий, похоронный вид. Двуствольное ружье, стоявшее у камина, только добавляло ей мрачности.
Читать бесплатно другие книги:
