Ганнибал у ворот! Барка Ганнибал
(11) Перед рассветом стал выезжать обоз войска, будто бы отправляющегося в путь; войско двинулось на рассвете, но у ворот было задержано, и ко всем воротам направлены были часовые, чтобы никто не мог выйти из города.
(12) Солдат, пришедших накануне, созвали на сходку; они сбежались на форум к трибуналу с видом наглым, рассчитывая еще припугнуть выкриками. (13) Командующий взошел на трибунал, и тут же вооруженные солдаты, отозванные от ворот, подойдя сзади, окружили безоружную толпу.
(14) Вся наглость исчезла; мятежники признавались потом: ничто так их не испугало, как здоровый цвет лица Сципиона (они-то думали, он истомлен болезнью) и выражение его лица: они не помнили, чтобы оно бывало таким даже перед боем.
(15) Сципион сидел молча, пока не возвестили, что главари мятежа приведены на форум и все приготовлено.
27. (1) Глашатай велел всем замолчать, и Сципион начал: «Никогда я не думал, что не буду знать, как обратиться к моему войску; (2) я, правда, больше действовал, а не упражнялся в речах, но, живя почти с детства среди солдат, я хорошо освоился с воинским духом.
(3) Не могу придумать, как говорить с вами, не нахожу слов, не знаю, каким именем я должен вас называть. (4) Граждане? Вы изменили своему отечеству. Воины? Вы отвергли власть и ауспиции начальника, вы попрали святость присяги. Враги? Узнаю фигуры, лица, одежду, весь облик моих сограждан – вижу дела, слова, замыслы, настроения врагов.
(5) Вы хотели того же, чего илергеты и лацетаны, надеялись на то, на что и они. Но они пошли за Индибилисом и Мандонием, за людьми царственного достоинства, а вы вручили власть и право ауспиций умбрийцу Атрию и Альбию из Кал. (6) Скажите, что не все вы этого хотели, что обезумели и бушевали немногие, и я охотно тому поверю: если бы все войско было виновно, какие потребовались бы искупительные жертвы!
(7) Я неохотно касаюсь этих ран, но излечить их можно, только ощупав. Карфагеняне изгнаны из Испании, и нигде по всей провинции, думал я, (8) не найти человека, которому жизнь моя была бы ненавистна: я вел себя не только с союзниками, но и с врагами не так, чтобы меня ненавидели.
(9) И вот в моем лагере – как ошибался я в своих мыслях! – слух о моей смерти принимают с удовольствием: ее ждут не дождутся. (10) Не думаю, чтобы это злое чувство испытывали все, – если бы я поверил, что все мое войско желало моей смерти, я тут же на глазах у вас умер бы: зачем жить мне, если мои сограждане и солдаты меня ненавидят?
(11) Всякая толпа, однако, похожа на море: оно неподвижно, но его могут всколыхнуть и легкий ветерок, и ураган; так и у вас: то все было спокойно на сердце, а то вдруг буря – виноваты во всем те, с кого началось это безумие, вы им заразились и потеряли разум.
(12) По-моему, вы и сегодня не понимаете, до чего дошли вы в своем безумии, как виноваты передо мной, перед родиной, перед своими родителями и детьми, перед богами, свидетелями вашей присяги, перед воинским обычаем и военным порядком предков, перед величием высшей власти.
(13) Не говорю о себе: вы вовсе не жаждали моей смерти и только по легкомыслию на нее рассчитывали; да, наконец, нечего удивляться, что солдатам надоело быть под командованием такого человека, как я. Но в чем провинилась перед вами отчизна, что вы согласились предать ее, действуя заодно с Индибилисом и Мандонием?
(14) Чем виноват римский народ, что от трибунов, избранных народным голосованием, вы отобрали власть, отдали ее частным лицам? Мало этого: римское войско отдало фаски своего командующего людям, у которых никогда не было даже раба, которым можно командовать.
(15) В палатке военачальника расположились Альбий и Атрий; сигналы трубили от них; о пароле справлялись у них. Они сидели на трибунале Публия Сципиона, им прислуживал ликтор; перед ними раздвигали толпу, несли фаски и топоры.
(16) Каменный дождь, молнию, что-нибудь поразившую, рождение странных зверенышей вы считаете зловещими предзнаменованиями. Так вот оно – злое предзнаменование, которое не отвратить никакими жертвами, никакими молебствиями, а только кровью тех, кто дерзнул на подобное преступление.
28. (1) И вот, хотя всякое преступление безрасчетно, мне все же хотелось бы знать, в чем был замысел вашего безбожного злодеяния? На что вы рассчитывали? (2) Когда-то один легион был отправлен охранять Регий; солдаты перебили городскую знать и десять лет хозяйничали в богатом городе[894].
(3) За это преступление весь легион – четыре тысячи человек – был обезглавлен на римском форуме[895]. (4) А предводителем их был не умбриец Атрий (имя зловещее!), не то солдат, не то торговец при войске, а Деций Вибеллий, военный трибун, и они не объединились с врагами римского народа – с Пирром или самнитами и луканцами.
(5) Вы сговаривались с Индибилисом и Мандонием и собирались идти воевать вместе с ними. (6) Кампанцы думали, что они вечно будут жить в Капуе, отнятой ими у старых ее обитателей, этрусков; мамертинцы – в Мессане, в Сицилии; тот легион – в Регии, но никто из них не собирался тревожить войной ни римский народ, ни союзников римского народа.
(7) Или собираетесь вы поселиться в Сукроне? Да если бы я, полководец, замирив провинцию, уехал отсюда, оставив вас здесь, вам пришлось бы взывать и к богам и к людям – вам не было бы возврата к вашим женам и детям. (8) Вы, правда, выбросили из сердец ваших память и о них, и об отчизне, и обо мне; я хочу проследить, как дошли вы до вашего преступного решения, не вполне же безумного.
(9) Я жив, цело войско, с которым я в один день взял Новый Карфаген, с которым наголову разбил и прогнал из Испании четыре карфагенских войска с их предводителями[896],– и вы, восемь тысяч человек, – все вы стоите, конечно, меньше, чем Альбий и Атрий, которым вы подчинились, – или вы надеялись вырвать у римского народа Испанию, его провинцию? (10) Что я? Вы обидели меня только тем, что сразу поверили, будто я умер.
(11) А если бы я умирал, разве со мною погибало бы и государство, разве со мной предстояло бы рухнуть могуществу римского народа? Да не попустит всемогущий Юпитер, чтобы Город, который воля богов создала вечным[897], оказался таким же бренным, как это мое смертное тело.
(12) Фламиний, Павел, Гракх, Постумий Альбин, Марк Марцелл, Тит Квинкций Криспин, Гней Фульвий, мои Сципионы – пусть все эти славные полководцы погибли в одной войне, но римский народ есть и будет, а умрут еще тысячи: одни от меча, другие от болезни; но разве со мною похоронили бы и государство?
(13) Вы сами здесь, в Испании, когда оба полководца – мой отец и дядя – были убиты, поручили Септиму Марцию вести вас против недавних победителей, карфагенян. Но зачем я это говорю, разве Испания осталась бы без вождя? (14) Разве нет Марка Силана, присланного в Испанию и облеченного теми же правами и той же властью, что я?
Разве нет легатов – моего брата Луция Сципиона и Гая Лелия, которые постояли бы за величие римской державы? (15) Можно ли сравнить войско с войском, вождей с вождями – и по достоинству, и по делу, которому они служат? И будь вы сильнее, вы подняли бы оружие против отчизны, против сограждан? Захотели бы, чтобы Италией распоряжалась Африка, а Карфаген – Городом римлян? Чем обидела вас отчизна?
29. (1) Кориолана некогда несправедливый суд и горестная ссылка заставили пойти на отчизну, но верность семье не позволила совершить преступление против родины. (2) Что вам не давало покоя? Печаль? Гнев? По болезни военачальника жалованье на несколько дней задержали – достаточная причина, чтобы объявить войну отчизне, чтобы изменить римскому народу и присоединиться к илергетам, чтобы надругаться над всем, божеским и человеческим?
(3) Да, воины, вы действительно обезумели, моя телесная болезнь была не сильнее той, что овладела вашими умами. (4) Страшно представить себе, о чем думали люди, на что надеялись, чего хотели? Да будет все это, если возможно, смыто забвением, а если невозможно – покрыто молчанием.
(5) Моя речь, конечно, показалась вам горькой и страшной. Понимаете ли, насколько ваши дела страшней моих слов? И по-вашему, мне следует терпеливо снести все, что вы натворили, а вам не следует вынести даже рассказа об этом? (6) Хватит, однако, упреков. Забудьте их так же легко, как забуду я.
(7) Вы все, кающиеся в своих ошибках, наказаны достаточно, но Альбий из Кал, Атрий-умбриец и другие зачинщики мятежа смоют кровью свое преступление. (8) А вас, если вы образумились, зрелище их казни не огорчит, а даже обрадует: ни с кем не поступили они так жестоко, так по-вражески, как с вами».
(9) Едва он договорил, как внесли приготовленные орудия казни: страшно было смотреть, страшно слушать. (10) Войско, окружавшее сходку, ударило мечами в щиты; глашатай назвал имена осужденных решением совещания. (11) Их нагими вытащили на середину и показали все орудия казни; осужденных привязали к столбу, высекли розгами и обезглавили топорами.
Присутствовавшие окаменели от страха: не только не раздалось голоса против жестокости казни, не было слышно ни вздоха. (12) Тела убрали, место очистили; военные трибуны поименно выкликали солдат: те повторяли за Сципионом слова присяги и получали свое жалованье. Таков был конец и исход мятежа в Сукроне.
30. (1) В это время Ганнон, префект[898] Магона, отправленный из Гадеса с небольшим отрядом африканцев, дошел до реки Бетис и, соблазняя испанцев платой, набрал и вооружил четыре тысячи юношей. (2) Его выгнал из лагеря Луций Марций; в суматохе схватки Ганнон потерял большинство солдат, а некоторые погибли при бегстве, когда конница преследовала рассеявшихся; сам Ганнон с несколькими людьми бежал.
(3) Пока это происходило на реке Бетис, Лелий прошел с флотом через пролив в Океан и пристал у Картеи[899]. Это город на берегу Океана, там, где сразу за узким проходом открывается море. (4) Гадес, как мы уже говорили, римляне рассчитывали взять без боя: это обещали люди, приходившие из города в римский лагерь, но Магон, вовремя узнав об измене, схватил предателей и поручил претору Адгербалу отвезти их в Карфаген.
(5) Адгербал посадил заговорщиков на квинквирему и отправил ее вперед (она идет медленнее триремы), а сам с восемью триремами шел за ней на небольшом расстоянии. (6) Квинквирема уже входила в пролив, когда Лелий, тоже на квинквиреме, выходил с семью триремами из картейской гавани; он сразу напал на Адгербала и его триремы, правильно рассчитывая, что квинквирема, схваченная в проливе быстрым течением, не сможет повернуть вспять.
(7) Пунийца эта неожиданная встреча привела на короткий миг в замешательство, плыть ли за квинквиремой или повернуть на врага. (8) Это промедление лишило его возможности уйти от сражения. Расстояние между врагами уже сократилось до перелета дротика. Римляне нападали со всех сторон, а волны мешали управлять кораблями. Настоящей морской битвы не было: ничто не зависело от воли людей, их искусства, их замысла.
(9) Все было во власти природы пролива: гребцы на кораблях противников напрасно боролись с течением; убегающий корабль поворачивало водоворотом назад и несло на победителей; преследователя, попавшего против течения, обращало вспять, как беглеца.
(10) Корабль, который старался пробить носом вражеское судно, внезапно оказывался повернут в сторону и сам получал удар; другой, было подставившийся неприятелю, вдруг круто поворачивался к нему носом.
(11) Сражением между триремами управлял случай, и никто не получил перевеса, но квинквирема римлян, то ли более тяжелая и устойчивая, то ли лучше управляемая более многочисленными гребцами, легче проводившими ее сквозь водовороты, потопила две триремы, а у третьей, проносясь мимо, снесла все весла. (12) Она догнала бы и уничтожила и остальные триремы, но Адгербал поднял паруса и увел оставшиеся пять кораблей в Африку.
31. (1) Лелий вернулся в Картею победителем и тут услышал о том, что произошло в Гадесе: измена раскрыта, заговорщики отправлены в Карфаген; надежды рухнули. (2) Он послал гонца к Луцию Марцию: нечего зря терять время, сидя под Гадесом, надо вернуться к Сципиону. Через несколько дней оба вернулись в Новый Карфаген.
(3) С их отбытием Магон, которого угнетал страх перед нападением с моря и суши, вздохнул свободно, а услышав о восстании илергетов, даже вознадеялся возвратить Карфагену Испанию. (4) Он послал к карфагенскому сенату гонцов, чтобы те, всячески преувеличив важность и мятежа легионеров в лагере римлян, и отпадения их союзников, просили бы прислать подмогу, с помощью которой можно было бы восстановить завещанную отцами власть над Испанией.
(5) Мандоний и Индибилис, вернувшись в свои владения, сидели до поры тихо и ждали, чем закончится дело о мятеже: если римским гражданам отпустят вину, то, верно, отпустят и им. (6) Когда же разошлась молва о жестокой казни, оба царька решили, что за свою вину и они понесут такое же наказание.
(7) Они вновь призвали к оружию своих соплеменников, объединились с прежними союзниками и с пехотой в двадцать тысяч человек и с двумя с половиной тысячами всадников вступили в область седетанов, где стояли лагерем раньше, в начале восстания.
32. (1) Сципион выплатил жалованье всем подряд – и виноватым и невиновным, милостиво глядел на всех, со всеми милостиво разговаривал и легко вновь завоевал сердца солдат. (2) Прежде чем двинуться из Нового Карфагена, он созвал сходку и обрушился на вероломство восставших царьков.
(3) Он идет наказать это преступление, заявил Сципион, на душе у него легко, и настроение совсем иное, чем было еще недавно, когда он старался образумить своих сограждан. (4) Тогда он словно вонзил меч в собственное сердце: он плакал и стонал, когда тридцать человек своей жизнью искупили легкомыслие или вину восьми тысяч[900].
Теперь он идет бить илергетов. (5) Они уроженцы не его страны и ничем с ним не связаны; узы дружбы, его с ними соединявшие, они сами разорвали своим преступлением.
(6) «А в своем войске, – не говоря о том, что оно состоит только из граждан, союзников и латинов, – я не вижу (это меня особенно трогает) ни одного солдата, которого бы не привел из Италии либо мой дядя Гней Сципион (он был первым римлянином, пришедшим в эту провинцию), либо мой отец, консул, либо я сам.
(7) Все вы привыкли к имени Сципионов, к их ауспициям, и я хотел бы привести вас на родину, на триумф, вами заслуженный. И вы поддержите меня при выборах в консулы, как если бы дело шло о почести, общей для нас.
(8) Что касается нынешнего похода, то считать его войной – значит не помнить, что свершено вами раньше. Магон, сбежавший с несколькими кораблями за край земли, на остров, омываемый Океаном, тревожит меня, ей-ей, больше: (9) он карфагенский военачальник, а с ним – пусть и малое – пуническое войско.
А тут разбойники и главари разбойников; опустошить землю соседей, сжечь их дома, угнать их скот – на это у них сил хватает, но правильное сражение и боевой строй не для них: они будут биться, рассчитывая больше на проворство в бегстве, чем на свое оружие.
(10) Я решил подавить илергетов прежде, чем удалюсь из Испании, не потому, что они опасны и там всегда может вспыхнуть война. (11) Прежде всего, нельзя оставить безнаказанным такое преступное отпадение; нельзя, чтобы говорили, будто в провинции, замиренной благодаря доблести и удаче, оставлен враг. (12) Итак, с помощью богов пойдем не то чтобы вести войну (сражаться мы будем не с равным противником), а наказывать негодяев».
33. (1) Закончив эту речь, Сципион приказал солдатам готовиться к завтрашнему выступлению; через десять дней он дошел до реки Ибер и на четвертый день после перехода через реку расположился лагерем на виду у врага. (2) Перед лагерем была поляна, окруженная горами.
В эту долину Сципион, желая раззадорить варваров, велел пригнать скот, у них же по большей части и угнанный, а в помощь погонщикам послал копейщиков. (3) Битва началась с их вылазок, (4) и Сципион велел Лелию ударить на врага с конницей, притаившейся пока за отрогом горы – отрог этот был очень кстати.
Ничто не задержало сражения. Испанцы бросились к скоту, замеченному издали, копейщики бросились на испанцев, занятых добычей: (5) сначала они навели страх дротиками; затем бросили это легкое оружие, которым скорее дразнят врага, чем решают битву, обнажили мечи и схватились с неприятелем врукопашную.
Исход сражения пехотинцев оставался сомнительным, пока не подоспели конники: (6) они не только смяли идущего на них врага; некоторые, обогнув холм, окружили испанцев; убито было больше, чем обычно бывает в легких схватках.
(7) Поражение не уменьшило мужества варваров, а только распалило их гнев. Не желая казаться побитыми, они на следующий день с рассветом вышли в боевом строю. (8) Узкая, как было сказано, долина не могла вместить все войско; вся конница и около двух третей пехоты приготовились к бою; остальная пехота стояла на склоне холма.
(9) Сципион решил, что такое место ему выгодно: во-первых, римлянин будет сражаться в тесноте, пожалуй, лучше, чем испанец; во-вторых, неприятелю придется развертывать все свои силы там, где они разместиться не смогут. И Сципион принял новое решение: (10) ему не удастся в такой теснине поставить конницу за флангами, а испанцам их конница, поставленная в долине вместе с пехотой, будет бесполезна.
(11) Он приказал Лелию провести всадников по холмам как можно незаметнее, окружить долину и не вмешиваться в сражение пехотинцев. (12) Сам он всю пехоту обратил на врага, впереди поставил четыре когорты: развернуть строй шире он не мог.
(13) Сражение Сципион начал незамедлительно, чтобы испанцы в пылу боя не заметили всадников, шедших через холмы. Враги поняли, что обойдены, только услышав сзади шум конной битвы. (14) Шло два разных сражения: вдоль всей равнины бились пехота с пехотой и конница с конницей.
(15) У испанцев ни пеший не мог помочь конному, ни конный пешему: пехотинцы, легкомысленно завязавшие бой на равнине, полагаясь на конницу, гибли; всадники были окружены и не могли устоять ни против напиравшей спереди римской пехоты – испанская вся полегла, ни против конницы, теснившей их с тыла.
Они долго отбивались, не слезая с коней, которых поставили в круг, и были все до одного перебиты. Из испанских всадников и пехотинцев, сражавшихся в этой долине, в живых не осталось ни одного. (16) Третья часть пехоты, стоявшая на холме и спокойно наблюдавшая за битвой, но в ней не участвовавшая, бежала: было для этого и место, и время. Среди бежавших были и сами царьки, в суматохе заблаговременно выскользнувшие из окружения.
34. (1) В тот же день взяли испанский лагерь; кроме прочей добычи, там было захвачено около трех тысяч человек. (2) Римлян и союзников пало в этом сражении около тысячи двухсот человек, раненых было больше трех тысяч. Победа стоила бы меньшей крови, если бы сражались на месте более открытом, откуда легко было бы бежать.
(3) Индибилис забросил свои военные планы и решил, что самое верное в его бедственном положении – обратиться к уже испытанному великодушию Сципиона и его честности. (4) Он отправил к нему своего брата Мандония, который, припав к коленям Сципиона, обвинил во всем роковое безумие времени: словно какая-то чумная зараза лишила рассудка не только илергетов и лацетанов, но и римских солдат в их лагере.
(5) И для него, Мандония, и для его брата, и для их племени все сейчас зависит от Сципиона: захочет он, и они возвратят ему жизнь, от него, Публия Сципиона, и полученную; или же, дважды им спасенные, навек посвятят жизнь ему одному. (6) Раньше, не зная, сколь Сципион великодушен, они в своем деле полагались лишь на себя, теперь вся их надежда на милосердие победителя.
(7) У римлян было старинным правилом: народ, с которым не было ни скрепленного договором союза, ни дружбы на равных условиях, считать сдавшимся и замиренным, только когда он выдаст все божеское и человеческое, пришлет заложников, отдаст оружие и когда по его городам поставят римские гарнизоны.
(8) Сципион, осыпав упреками присутствующего Мандония и отсутствующего Индибилиса, сказал, что они погубили себя – и поделом – своим злодеянием, но останутся жить по его и народа римского милости; (9) он не отнимет у них оружия и не потребует заложников – ведь он не из тех, кто боится восстания, пусть себе владеют оружием и будут спокойны.
(10) Не над невинными заложниками будет при случае он свирепствовать, но над самими виновниками отпадения; он будет наказывать не безоружного, а вооруженного врага. А тем, кто на себе испытал превратность судьбы, он предлагает выбор: благосклонность римлян или их гнев.
(11) Сципион отпустил Мандония, потребовав только денег, чтобы выплатить солдатам жалованье; (12) сам же, отправив Марция в Дальнюю Испанию и послав Силана назад в Тарракон, задержался на несколько дней, пока илергеты отсчитали потребованную от них сумму, а затем с легковооруженным войском последовал за Марцием, который приближался уже к Океану.
35. (1) Переговоры с Масиниссой, давно уже начатые, откладывались по разным причинам: нумидиец хотел увидеться с самим Сципионом и скрепить договоренность рукопожатием; вот почему Публию потребовался такой долгий кружной путь.
(2) Масинисса, находясь в Гадесе и узнав от Марция о приближении Сципиона, стал жаловаться, что лошади на острове портятся, им недостает самого необходимого, они не наедаются досыта и другим животным из-за них не хватает корма, а конница его от безделья становится никуда не годной.
(3) Жалобы эти побудили Магона отпустить Масиниссу на материк: пусть пограбит ближайшие испанские земли. (4) Переправившись, Масинисса послал вперед троих нумидийских вождей договориться о месте и времени переговоров с тем, чтобы Сципион двоих оставил при себе как заложников.
Третьего Сципион отпустил привести Масиниссу, куда указано; он и Масинисса с немногими сопровождающими прибыли для переговоров.
(5) Нумидиец и раньше, слушая о подвигах Сципиона, изумлялся ему; он создал в душе своей его образ, прекрасный и величественный; (6) при виде его он почувствовал почтение еще большее: величавость была у Сципиона прирожденной, отпущенные волосы ему шли, щегольства в нем не было – облик его был обликом мужа и воина. (7) Он был в расцвете сил; перенесенная болезнь словно обновила его и вернула ему юность во всей ее полноте и блеске.
(8) Нумидиец был сначала ошеломлен, а затем стал благодарить за своего племянника, говоря, что еще с того времени искал он случая, какого по милости бессмертных богов и не упустил.
(9) Он хочет служить Сципиону и римскому народу и помогать ему так ревностно, как еще ни один иноземец; (10) он хотел этого и раньше, но в Испании, чужой, незнакомой ему стороне, он ничего не мог; другое дело, когда он окажется у себя на родине, где рассчитывает унаследовать отцовское царство. (11) Если римляне пошлют Сципиона военачальником в Африку, он надеется, что Карфагену скоро придет конец.
(12) Сципион рад был и видеть его и слышать: он знал, что нумидийцы Масиниссы – главная сила всей вражеской конницы, и видел, что у юноши душа нараспашку. Был заключен союз, и Сципион отправился обратно в Тарракон; (13) Масинисса с разрешения римлян опустошил соседние земли, чтобы его отлучка на материк не казалась бессмысленной, и вернулся в Гадес.
36. (1) Магон отчаялся в испанских делах, утратив надежды, поданные ему сначала мятежом в римском лагере, потом отпадением Индибилиса, и собирался переправиться в Африку, когда от карфагенского сената пришел приказ перебросить в Италию флот, стоявший у Гадеса, (2) и, набрав как можно больше галльской и лигурийской молодежи, соединиться с Ганнибалом: нельзя допустить, чтобы война, начатая так стремительно и так успешно, окончилась ничем.
(3) Магону доставили деньги из Карфагена, и сам он истребовал от гадитанцев сколько мог: он ограбил не только их казну, но и храмы, заставил всех частных лиц выдать золото и серебро.
(4) Магон шел вдоль берегов Испании; высадив недалеко от Нового Карфагена солдат и разграбив окрестные поля, он подвел флот к городу. (5) Солдаты просидели день на судах, а ночью были высажены на берег, и Магон повел их к той стороне стены, овладев которой римляне в свое время взяли город.
Он рассчитывал, что городской гарнизон слаб и что среди горожан найдутся люди, которые, надеясь на переворот, начнут действовать. (6) Между тем в город прибежали перепуганные гонцы с известием: враг тут, поля грабят, сельские жители бегут; (7) днем видели флот, и, конечно, он стал перед городом не без причин. Вооруженные люди стояли наготове за воротами, обращенными к открытому морю и к лагуне.
(8) Когда вражеские солдаты вперемешку с матросами нестройной толпой подошли к стене, шумом возмещая нехватку сил, ворота внезапно раскрылись и оттуда с криком выбежали римляне. (9) Враги дрогнули при первом же столкновении и от первых же дротиков побежали; их преследовали до самого берега, многих убили.
(10) Если бы стоявшие у берега корабли не приняли перетрусивших беглецов, никто бы не уцелел в сражении и бегстве. (11) В себя не пришли и на кораблях: чтобы римляне не ворвались на суда вместе с бежавшими, стали убирать лестницы [трапы], рубить концы и якорные канаты, только бы не задержаться с отплытием.
(12) Многие плывшие к кораблям, не разбирая в темноте, куда стремиться, чего избегать, погибли жалкой смертью. (13) На следующий день Магон с флотом бежал назад к Океану; между стеной и берегом перебито было около восьмисот человек и найдено около двух тысяч щитов, мечей и другого оружия.
37. (1) Магон возвратился к Гадесу, но туда его не впустили; тогда он, поставив свой флот у Кимбии (это место недалеко от Гадеса), послал в город гонцов: (2) почему перед ним, союзником и другом, ворота закрыты? Горожане оправдывались тем, что сделано это было из страха перед толпой, раздраженной грабежами, которые учинили сошедшие с кораблей солдаты.
Магон выманил гадитанских суфетов[901] (высшее должностное лицо у пунийцев) и квестора для переговоров и велел их жестоко бичевать и распять. (3) Потом с кораблями направился он к Питиусе[902], острову, отстоящему от материка миль на сто; тогда его населяли пунийцы. (4) Флот встретили гостеприимно и не только щедро снабдили продовольствием, но и пополнили войско Магона вооруженной молодежью.
Ободренный Магон отплыл к Балеарским островам – расстояние тут около пятидесяти миль[903]. (5) Балеарских островов два: один больше, он богаче оружием, мужами[904]; есть там и гавань, где Магон рассчитывал спокойно перезимовать – осень уже подходила к концу.
(6) Флот, однако, встретили так враждебно, словно обитатели острова были римляне. Праща и сейчас – главное метательное оружие балеарцев, а тогда они другого и не знали; зато в обращении с этим оружием они превосходят все другие народы.
(7) На приближающийся к острову флот посыпался такой густой град камней, что Магон не осмелился войти в гавань и повернул в открытое море (8) к меньшему из Балеарских островов: он плодороден, но мужами и оружием не так силен.
(9) Пунийцы, высадившись, стали лагерем повыше гавани, в безопасном месте; городом овладели без сопротивления; Магон набрал две тысячи вспомогательного войска и отправил его в Карфаген; корабли вытащили зимовать на сушу. (10) А гадитанцы, как только Магон отошел от их берегов, сдались римлянам.
38. (1) Вот что было свершено в Испании под командованием Публия Сципиона и при его ауспициях. Он передал провинцию Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину, а сам с десятью кораблями вернулся в Рим. (2) Сенат принял его вне города в храме Беллоны; Сципион поведал, сколько дано им сражений, сколько городов отнял он у врага, какие племена подчинил римскому народу.
(3) Он отправился в Испанию сражаться с четырьмя военачальниками, имея против себя четыре победоносных войска, сейчас он не оставил на испанской земле ни одного карфагенянина.
(4) За все, им свершенное, он надеется получить триумф, но не домогается его, поскольку известно, что до сего дня ни один человек, не занимавший еще должностей, триумфа не получал. (5) По окончании сенатского заседания Сципион вошел в Город[905]; он внес в казну четырнадцать тысяч триста сорок два фунта серебра в слитках и очень много серебряных денег.
(6) Выборы консулов проводил Луций Ветурий Филон. Все центурии при общем одобрении провозгласили консулом Публия Сципиона. В сотоварищи был ему дан Публий Лициний Красс, главный понтифик. (7) Передают, что за всю войну на выборы не собиралось столько народа.
(8) Приходили отовсюду не только подать голос, но и посмотреть на Сципиона; толпа стекалась и к его дому, и на Капитолий, когда он приносил в жертву сотню быков, обещанных Юпитеру в Испании.
(9) Все были уверены, что как Гай Лутаций окончил прошлую войну с Карфагеном, так и Публиций Сципион покончит с нынешней, (10) и как выгнал он карфагенян из всей Испании, так выгонит их из Италии; ему прочили командование в Африке, словно с войной в Италии уже было покончено.
(11) В преторы были выбраны два плебейских эдила – Спурий Лукреций и Гней Октавий и два частных лица – Гней Сервилий Цепион и Луций Эмилий Пап. (12) На четырнадцатом году войны с Карфагеном [205 г. до н. э.] в консульскую должность вступили Публий Корнелий Сципион и Публий Лициний Красс.
Консулам назначены были провинции: Красс уступил Сципиону Сицилию без жеребьевки, так как его, главного понтифика, удерживало в Италии попечение о священнодействиях. Красс получил область бруттийцев. (13) Жеребьевкой распределены были обязанности между преторами: городская претура досталась Сервилию; Аримин (так называли Галлию) – Спурию Лукрецию, Сицилия – Луцию Эмилию, Гнею Октавию – Сардиния.
(14) На Капитолии собрался сенат[906]. Публий Сципион доложил о делах; сенат постановил: игры, которые Сципион обещал дать во время солдатского мятежа в Испании, пусть дает из тех денег, которые он сам внес в казну.
39. (1) Сципион представил сенату послов из Сагунта. Самый старший из них начал так: «Мы претерпели тягчайшие бедствия, отцы-сенаторы, лишь бы до конца сохранить вам верность. О своих бедах мы не скорбим: ведь столько доброго сделали нам и вы, и ваши военачальники.
(2) Ради нас вы начали эту войну и, начав, упорно ведете ее уже четырнадцатый год; вы нередко и сами оказывались на краю гибели, и карфагенян подвергали такой же опасности. (3) В Италии шла жесточайшая война с таким противником, как Ганнибал, и вы все же отправили в Испанию войско и консула, словно затем, чтобы подобрать обломки нашего кораблекрушения.
(4) Публий и Гней Корнелии с того дня, как прибыли в Испанию, не упускали возможности сделать что-нибудь нам на пользу, а нашим врагам во вред. (5) Прежде всего они возвратили нам наш город; по всей Испании они разослали гонцов разыскивать наших сограждан, распроданных в рабство, и возвратили им свободу.
(6) Мы готовы были поверить, что злоключениям нашим конец, что вот оно, желанное счастье, когда Публий и Гней Сципионы, ваши военачальники, погибли на горе нам, едва ли не больше, чем вам.
(7) Из дальних мест вернулись мы на старое пепелище, казалось, лишь для того, чтобы еще раз увидеть гибель родного города и погибнуть с ним вместе. (8) Чтобы покончить с нами, не требовалось ни карфагенского полководца, ни карфагенского войска – нас истребили бы турдулы, застарелые наши враги, виновники первого разрушения нашего города.
(9) И вдруг – нечаянно-негаданно – вы послали к нам Публия Сципиона, которого мы, счастливейшие из всех сагунтийцев, теперь видим консулом. Мы расскажем нашим согражданам, что видели его – нашу надежду, нашу силу, наше спасение.
(10) Он взял в Испании много вражеских городов и всегда из захваченных там людей выбирал сагунтийцев и возвращал их на родину. (11) Турдетанов, а это такие враги, что, останься они в полной силе, Сагунту бы не уцелеть, он так укротил, что не только нам, но – не во вред будет сказано – и потомкам нашим они уже не страшны. (12) Разрушен город тех, кому в угоду был разрушен Ганнибалом Сагунт; их земля платит нам подать, и не столько доходы нас радуют, сколько отмщение.
(13) Принести благодарность за эти благодеяния, а больших мы не могли бы ни ждать, ни желать от бессмертных богов, и послал нас сенат и народ Сагунта. (14) Мы посланы также поздравить вас: в эти годы вы так воевали в Испании и Италии, что покорили Испанию не только до Ибера, но до самого Океана, до края света, а в Италии ничего не оставили пунийцам, кроме пространства, обведенного валом их лагеря.
(15) Нам велено не только поблагодарить Юпитера Всеблагого Величайшего – хранителя Капитолийской крепости, но и (16) с вашего разрешения поднести ему в дар золотой венец за победу. Итак, если вам угодно, утвердите и закрепите своей властью все доброе, что сделали нам ваши военачальники».
(17) Сенат ответил сагунтийским послам: и разрушение и восстановление Сагунта будет для всех народов примером обоюдной союзнической верности; (18) римские военачальники действовали правильно и в соответствии с волей сената – восстановили Сагунт, выкупили из рабства граждан Сагунта; все их благодеяния одобрены сенатом; принести дар на Капитолий разрешается.
(19) Велено было предоставить послам помещение и содержание: каждого одарили не меньше чем десятью тысячами ассов. (20) Сенату были представлены и другие посольства – их выслушали. (21) Сагунтийцы попросили разрешения посмотреть Италию – в той мере, в какой это безопасно.
Им дали проводников и написали городам, пусть радушно примут испанцев. (22) Потом сенату было доложено о состоянии государства, о наборе войск, о распределении провинций.
40. (1) Пошел слух о том, что Африка без жеребьевки дается Публию Сципиону как новая провинция. Он и сам, не довольствуясь умеренной славой, говорил, что провозглашен консулом не для того, чтобы просто вести войну, но для того, чтобы ее окончить, (2) а это возможно, только если он переправится с войском в Африку, и, если сенат воспротивится тому, он обратится к народу.
Этот замысел отнюдь не понравился влиятельнейшим сенаторам, но почти все они из страха ли или по расчету лишь тихо ворчали. (3) Попросили высказаться Фабия Максима.
«Я знаю, – сказал он, – многим из вас, отцы-сенаторы, кажется, что речь идет о деле, уже решенном, и нечего подавать свое мнение о провинции Африки, как будто о ней и слова еще не сказано.
(4) Но прежде всего, я не знаю, как это Африка закреплена за нашим мужественным и решительным консулом, ведь ни сенат не постановил быть ей на нынешний год провинцией, ни народ о том не распорядился. (5) А если и закреплена, то не прав, я думаю, консул, который, словно в насмешку, предлагает сенату решить уже решенное, а не сенатор, который подает, в свой черед, мнение о рассматриваемом деле.
(6) Я не согласен, что надо торопиться с переправой в Африку, хотя и уверен, что подвергнусь упрекам двоякого рода. (7) Во-первых, в свойственной мне медлительности – пусть люди молодые называют ее трусостью и леностью, но не жалеть же о том, что доныне советы других всегда выглядели привлекательней, а мои оказывались полезней.
(8) Во-вторых, в том, что я умаляю со дня на день растущую славу мужественнейшего консула и завидую ему. (9) Если от этого подозрения меня не спасает ни прожитая мною жизнь, ни мои нравы, ни диктатура и пять консульств[907], ни великая слава, приобретенная на войне и в гражданской жизни, слава, которой теперь не ищу, скорее пресыщен, то, может быть, от него избавит меня мой возраст.
Могу ли я соперничать с человеком, который моложе даже моего сына? (10) В пору моей диктатуры, когда я, еще полный сил, находился в центре великих событий, никто ни в сенате, ни в народе не услышал от меня возражений против того, чтобы поносивший меня начальник конницы был неслыханным постановлением уравнен со мною во власти.
(11) Я предпочитал добиться своего делом, а не словами, чтобы он, чужим суждением поставленный со мной наравне, сам признался в моем превосходстве. (12) Мне ли, прошедшему весь путь государственных должностей, соперничать и состязаться с цветущим юношей!
(13) Для чего? Для того чтобы мне, уставшему жить, не то что вести дела, поручили Африку, если ему в этом откажут? Моя слава при мне: с нею мне и жить, с нею и умереть. (14) Я не позволил Ганнибалу победить, чтобы смогли победить его вы, кто теперь полон сил.
41. (1) Прости меня, Публий Корнелий: людская молва никогда не была мне дороже государства, не дороже его благополучия и твоя слава. (2) Если бы в Италии не шла война или если бы враг был так ничтожен, что победой над ним не прославишься, то еще было бы можно, пожалуй, подумать, что человек, задерживающий тебя в Италии, хотя бы и ко благу государства, намерен отнять у тебя возможность прославиться.
(3) Но Ганнибал со своим войском, целым и невредимым, четырнадцатый год держит Италию в осаде – не покажется ли жалкой тебе твоя слава, если этого врага, пролившего столько крови, заставившего нас пролить столько слез, ты, консул, не выгонишь из Италии, не завершишь войну и не будешь чтим так же, как Гай Лутаций, завершивший первую войну с Карфагеном[908]?
(4) Разве Гамилькар как вождь был страшнее Ганнибала? Разве та война была страшней этой, разве та победа была славнее и значительнее, чем будет эта, – только бы одержать ее в твое консульство! (5) Разве прогнать Гамилькара из Дрепана[909] и с Эрика важнее, чем вытеснить пунийцев и Ганнибала из Италии?
(6) И хотя ты больше дорожишь славой, которая у тебя есть, чем той, на которую только надеешься, что тебя больше прославит: вызволение ли Испании или Италии из войны?
(7) Ганнибал еще не в таком положении, чтобы можно было поверить, что предпочитающий другую войну руководствуется презрением, а не страхом. (8) А если ты снаряжаешься на войну с Ганнибалом, зачем тебе такой кружной путь: переправляться в Африку, рассчитывать, что он последует туда за тобой?
Почему тебе не идти напрямик – туда, где Ганнибал сейчас, если уж ты стремишься к великой славе завершителя войны с Карфагеном? (9) Это естественно – сперва защитить свое, потом завоевывать чужое. Да будет мир в Италии раньше, чем война в Африке, и пусть страх сначала отпустит нас – потом пойдем устрашать других.
(10) Если обе войны можно вести под твоим водительством и при твоих ауспициях, победи Ганнибала здесь, а там бери Карфаген; если вторая из этих побед и достанется новым консулам, то первая будет не только славней и значительнее. Именно она вызовет и поход на Карфаген.
(11) Не говорю здесь о том, что казне не под силу прокормить два разных войска: одно в Италии, другое в Африке, – (12) а также о том, что нам ничего не останется на содержание флота и мы не сможем обеспечить себя продовольствием. Но кто же обманывается, кто же не видит надвигающейся опасности?
Публий Лициний будет воевать в Италии, Публий Сципион – в Африке. (13) Ладно, а если – да сохранят нас все боги, страшно даже сказать, но ведь то, что однажды случилось, может опять случиться – Ганнибал победителем двинется к Городу, что ж нам тогда вызывать тебя, консула, из Африки, как Квинта Фульвия из Капуи?
(14) А можно ли положиться на военное счастье в Африке? Суди на примере твоих отца и дяди, погибших вместе с войсками за какие-нибудь тридцать дней. (15) И это – в стране, где за несколько лет они великими подвигами на суше и на море прославили на чужбине и римский народ, и вашу семью.
(16) Мне не хватило бы дня, пожелай я исчислить царей и полководцев, неосмотрительно вступивших на беду себе и своим войскам во вражескую землю. (17) Афиняне, люди благоразумные, бросили свою войну в Аттике и по совету юноши, тоже деятельного и знатного, отправили в Сицилию большой флот и в одной морской битве навек надломили свое цветущее государство[910].
42. (1) Я привел здесь пример из истории другого народа, и очень давний. Но послушаемся урока, преподанного нам этой самой Африкой и столь превратной судьбой Марка Атилия[911]. (2) Смотри, Публий Корнелий, как бы тебе, когда ты с открытого моря увидишь Африку, не показалась Испания детской игрой и забавой!
(3) Разве не так? Ты плыл по замиренному морю вдоль берегов Италии и Галлии; остановился с флотом в Эмпориях, союзном городе; высадил там солдат и повел их по безопасным местам к Тарракону, к союзникам и друзьям римского народа; (4) из Тарракона путь шел через сторожевые стоянки римлян; у Ибера стояли войска твоего отца и дяди, разъяренные бедствием – гибелью того и другого вождя.
(5) С ними был известный Луций Марций, начальник, выбранный солдатами в спешке и на время, но, будь он украшен знатностью рода и облечен законной властью, ни в чем не уступил бы он славным военачальникам. Новый Карфаген взят был совсем без труда – ни одно из трех пунических войск не защищало союзников.
(6) Что до остального, то я не умаляю сделанного тобой, но все это несравнимо с войной в Африке, где нет ни гавани, открытой для наших судов, ни замиренной области, ни союзного города, ни дружественного царя; нигде нет такого места, чтобы обосноваться и оттуда уже начинать военные действия. (7) Куда ни посмотришь, все неприязненно и враждебно.
Можешь ли ты довериться Сифаку и нумидийцам? Однажды поверил и хватит! Неосмотрительность не всегда удачлива, а люди коварные соблюдают слово в делах маловажных, чтобы нарушить при удобном случае и за хорошую плату.
(8) Твоего отца и дядю убили враги – после того как их обманули союзники-кельтиберы. И тебе самому Магон и Гасдрубал, неприятельские вожди, были не так опасны, как друзья Индибилис и Мандоний.
(9) Ты и нумидийцам доверишься, узнав, что свои солдаты способны поднять мятеж? И Сифак, и Масинисса в Африке предпочитают собственную власть карфагенской, но владычество карфагенян они предпочтут всякому другому.
(10) Сейчас они соперничают друг с другом и готовы грызться за любой пустяк – внешний враг далеко, и бояться нечего, – но покажи им римское оружие и чужеземное войско, все кинутся тушить пожар, всем угрожающий.
(11) И те же самые карфагеняне защищали Испанию иначе, чем будут защищать стены родного города, храмы богов, алтари и домашние очаги; ведь тогда идущего в бой будет провожать полная тревоги жена, прибегут маленькие дети.
(12) А если карфагеняне, вполне доверяющие и единодушию Африки, и союзным царям, и своим стенам, увидят, что ни тебя, ни твоего войска в Италии нет? Не отправят ли они сами в Италию новое войско из Африки, (13) не прикажут ли Магону, который со своим флотом покинул Балеары и уже плывет вдоль лигурийских берегов, идти на соединение с Ганнибалом?
(14) Не переживем ли мы тот же ужас, какой переживали недавно, когда Гасдрубал переправился в Италию? Ты собираешься не только Карфаген, но и всю Африку держать в осаде своим войском, а Гасдрубала ты упустил, и он перешел в Италию!
(15) Ты скажешь, он был тобою разбит; тем более – ради тебя, не только ради государства, – я предпочел бы, чтобы разбитому врагу не было дороги в Италию. Позволь нам все, что удалось тебе сделать на благо римского государства, приписать твоим замыслам, а все неудачи объяснить превратностями военного счастья.
(16) Чем ты лучше и чем храбрее, тем сильней захотят Город и вся Италия удержать при себе такого защитника. Ты не можешь сам не признать, что где Ганнибал – там и главный очаг и оплот войны; потому ты и объявляешь, что переправа в Африку нужна тебе, чтобы этим увлечь туда Ганнибала?
(17) Здесь ли, там ли, но дело ты будешь иметь с Ганнибалом. Так где же ты будешь сильнее: в одиночку в Африке или здесь с соединенными войсками твоими и твоего сотоварища? Разве недавний пример консулов Клавдия и Ливия не убеждает тебя в пользе такого соединения?
(18) А где сильней Ганнибал? Здесь ли, в отдаленнейшем углу Бруттия, откуда давно и тщетно шлет он на родину просьбы о подмоге, или там, где рядом расположенный Карфаген и вся союзная Африка помогут ему и людьми и оружием?
(19) И зачем желать решительного сражения там, где сил у тебя будет вдвое меньше, а у врага много больше, чем в Италии; почему не воевать здесь, где против одного войска будут два и враг истомлен долгой и тяжелой войной?
(20) Подумай, как несхоже твое решение с решением твоего отца! Он, консул, отправился было в Испанию, но вернулся в Италию, чтобы преградить дорогу Ганнибалу, спускавшемуся с Альп; ты, когда Ганнибал в Италии, готов Италию покинуть, (21) и не потому, что это принесет пользу государству, а потому, что это, ты думаешь, прославит и возвеличит тебя.
Как в тот раз, когда ты, военачальник народа римского, без его решения, без постановления сената оставил провинцию, свое войско и вверил двум кораблям судьбу и величие государства, подвергавшегося вместе с тобою опасности.
(22) Я полагаю, что Публий Корнелий выбран в консулы ради государства и ради нас, а не ради его самого и что войско набрано для того, чтобы сохранять Италию и Город, а не переправляться в те страны, куда захочется царски высокомерным консулам по их произволу».
43. (1) И речь, заранее приготовленная на этот случай, и влияние Фабия, и давно утвердившееся убеждение в его благоразумии подействовали на многих сенаторов, особенно на старейших; большинство одобряло проницательность старца, а не дерзкие намерения горячего юноши.
Тут Сципион, говорят, начал так: (2) «Квинт Фабий в начале своей речи, отцы-сенаторы, сам упомянул, что его можно заподозрить в зависти и недоброжелательстве. (3) Я-то не осмелился бы возвести подобное обвинение на такого мужа, но оно названо и не вполне опровергнуто – несовершенство ли речи тому виной или суть дела.
(4) Квинт Фабий, желая снять с себя обвинение в зависти, так превознес свои должности, славу своих подвигов, словно мне угрожает соперничество человека ничтожного, а не возвышающегося над всеми (не скрываю, что и я стремлюсь к этому), который не хочет, чтобы меня с ним равняли.
(5) Фабий изобразил себя старцем, все уже совершившим, а меня юнцом, не достигшим возраста его сына. Но разве срок человеческой жизни ставит предел жажде славы, разве самая великая слава не та, что живет в памяти потомков? (6) Мне известно, что великим людям случается сравнивать себя не только с современниками, но и со знаменитыми мужами всех времен.
(7) Я отнюдь не скрываю, Фабий, что хочу не только прославиться, как ты; я хочу – не гневайся – большей славы. (8) Не надо желать, чтобы граждан не хуже нас (тебя ли, меня ли) больше не появлялось – ведь это значило бы хотеть вреда не только тому, кому ты завидуешь, но и государству, и, можно сказать, чуть ли не всему роду людскому.
(9) Фабий напомнил о том, какой опасности я было подвергся, переправившись в Африку; он, видимо, обеспокоен не только судьбой государства и войска, но и моей собственной.
(10) Откуда эта неожиданная забота? Когда мой отец и дядя были убиты, когда оба их войска почти полностью были истреблены, когда мы потеряли Испанию и четыре войска пунийцев с их четырьмя вождями силой оружия держали всю ее в страхе, (11) когда искали командующего и, кроме меня, никого не нашли (никто не осмелился притязать на эту должность), когда меня, двадцатичетырехлетнего юношу, римский народ облек военной властью – (12) тогда почему никто не вспоминал о моем возрасте, мощи врагов, трудностях войны, недавней гибели моих отца и дяди?
(13) Разве мы сейчас в Африке потерпели поражение, да еще и большее, чем тогда в Испании? Разве сейчас в Африке больше войск, и предводителей у них больше, и они лучше, чем тогда в Испании? Разве мой возраст был тогда более зрелым, чтобы вести войну? (14) Или воевать с карфагенянами удобней в Испании, чем в Африке?
А теперь, после того как четыре пунических войска разбиты наголову, после того как столько городов захвачено силой или подчинено страхом, после того как все, вплоть до Океана, укрощены: столько царьков, столько диких племен; (15) после того как вся Испания возвращена нам и полностью замирена – теперь легко принижать совершенное мною.
(16) И ей-ей, если я вернусь из Африки победителем, будет столь же легко представить ничтожными те же самые трудности и опасности, какие сейчас, чтобы удержать меня, изображены преувеличенно грозными. (17) Фабий говорит, что к Африке не подойти, что там нет ни одной доступной гавани.
Он вспоминает о Марке Атилии, который в Африке был взят в плен. Да разве он сразу как высадился, так и потерпел поражение? Фабий забыл, что для этого же злосчастного военачальника гавани в Африке были открыты, что первый год он воевал превосходно и карфагенские-то полководцы[912], если уж говорить о них, его так и не победили.
(18) Так что этим примером меня ты не напугаешь. Если бы в эту войну, а не в предыдущую, если бы ныне, а не сорок лет назад[913] мы потерпели это поражение, то меньше ли было бы смысла переправляться мне в Африку после пленения Регула, чем в Испанию после гибели Сципионов?
(19) Или Ксантипп, лакедемонянин, родился на счастье Карфагену, а я не на счастье своей родине? Такого я не потерплю, и моя уверенность возрастает, когда я вижу, как много значит доблесть одного-единственного человека. (20) Да, надо еще послушать и про афинян, легкомысленно переправившихся в Сицилию, забыв о войне у себя на родине.
(21) А почему, раз уж есть время на греческие россказни, не вспомнишь ты о сиракузском царе Агафокле? Когда Сицилия исстрадалась от долгой войны с Карфагеном, он переправился в ту самую Африку и перенес войну туда, откуда она пришла[914].
44. (1) Нужно ли на старых и чужеземных примерах доказывать, как важно напугать врага и, отвратив от себя опасность, привести его на край гибели? (2) Ганнибал – пример очевидный и очень убедительный. Совсем не одно и то же опустошать чужие пределы или видеть, как по твоей земле с огнем и мечом идет враг: у нападающего всегда больше воодушевления, чем у обороняющегося.
(3) Притом неизвестное больше страшит: силу и слабость врага лучше разглядишь вблизи, когда вступишь в его пределы. (4) Ганнибал не надеялся, что к нему в Италии перейдет столько городов и племен, сколько их перешло после каннского бедствия; в Африке у карфагенян все еще неустойчивее: они – неверные союзники, суровые и высокомерные господа.
(5) Мы, даже покинутые союзниками, устояли благодаря собственным своим силам и римскому войску – у карфагенян нет граждан в их войске, у них оплачиваемые наемники, африканцы и нумидийцы, верность их легковесна, мысли переменчивы.
(6) Если только здесь нас ничто не задержит, то вы услышите сразу о том, что я в Африке, Африка в огне войны, Ганнибал уходит отсюда, Карфаген осажден. Ждите из Африки вестей более радостных и частых, чем получали вы из Испании. (7) В этих моих надеждах порукой мне счастье народа римского, оскорбленные врагом боги – свидетели договоров, цари Сифак и Масинисса, на чью верность я полагаться буду, но сумею обезопасить себя от вероломства.
(8) Многое, что сейчас издали неразличимо, откроет война. Муж и вождь не упускает счастливого случая и подчиняет его своим замыслам. (9) Ты, Фабий, назначил мне равного противника – Ганнибала; только скорее я повлеку его за собой, а не он здесь удержит меня.
Я заставлю его сражаться в его стране, и наградой за победу будет Карфаген, а не полуразрушенные крепости бруттийцев. (10) Ты боишься, как бы, пока я переправляюсь, высаживаюсь с войском в Африке, иду к Карфагену, государство не понесло какого-нибудь ущерба. Ты, Квинт Фабий, сумел этого добиться, когда Ганнибал победителем носился по всей Италии.
(11) Так не оскорбительно ли полагать, будто сейчас, когда Ганнибал поколеблен и почти сломлен, не сумеет добиться того же консул Публий Лициний, человек мужественный, не участвовавший в жеребьевке о далекой провинции, потому что он как великий понтифик должен присутствовать при вверенных ему священнодействиях.
(12) Если и вправду мое предложение ничуть не ускорит окончания войны, то все же достоинство римского народа, славного у чужеземных царей и племен, требует показать, что у нас хватает духа не только защищать Италию, но и вторгнуться в Африку.
(13) Нельзя, чтобы разнеслась молва, будто ни один римский военачальник не осмелился на то, на что осмелился Ганнибал. Ведь в Первую Пуническую войну, когда воевали за обладание Сицилией, наши войска и флот столько раз нападали на Африку, а сейчас, когда сражаются за Италию, в Африке покой.
(14) Так пусть наконец отдохнет измученная Италия, пусть огонь и меч опустошают теперь Африку; (15) пусть лучше римский лагерь воздвигнется у врат Карфагена, а не мы вновь увидим с наших стен неприятельский вал; пусть теперь очагом войны станет Африка, пусть она увидит пораженных ужасом беженцев, опустошенные поля, отпавших союзников – все бедствия войны, которые четырнадцать лет обрушивались на нас.
(16) О делах государственных, о предстоящей войне и о провинциях, о которых идет спор, уже достаточно сказано. (17) Эта речь была бы длинной и незанимательной для вас, если бы я захотел, подобно Фабию, принижавшему мои испанские подвиги, посмеяться над его славой, а собственную превознести.
Я ни того ни другого не сделаю, отцы-сенаторы, и если ничем иным, то скромностью и сдержанностью языка одолею я, юноша, старца. Я и жил и действовал, спокойно и молчаливо довольствуясь мнением, которое вы обо мне сами составили».
45. (1) Сципиона слушали с беспокойством. До всех уже дошла молва: если он не получит командование в Африке, то сразу же обратится к народу. (2) Квинт Фульвий, в прошлом четырежды консул и цензор, потребовал от консула, чтобы тот открыто сказал в сенате, позволит ли он сенату принять решение о провинциях и будет ли это решение соблюдать или обратится к народу.
(3) Сципион ответил, что будет действовать, как потребует того благо государства. Тогда Фульвий сказал: (4) «Я задал вопрос, зная, как ты ответишь и что сделаешь; ведь ты ясно даешь понять, что не совета спрашиваешь у сената, а только выведываешь его мнение, и если мы сейчас же не назначим тебе провинцию, какую ты хочешь, то у тебя уже заготовлен проект закона.
(5) И поэтому, – заключил он, – я отказываюсь высказать свое мнение и прошу вас, народные трибуны, прийти мне на помощь, ибо, если сенат и поддержит меня, консул не будет считаться с его решением».
(6) Начался спор: консул утверждал, что трибуны не имеют права прибегать к вмешательству для поддержки сенатора, отказывающегося высказать в свой черед свое мнение.
(7) Трибуны решили так: «Если консул позволит сенату принять решение о провинциях, то мы желаем, чтобы консул этому решению подчинился, и не допустим, чтобы он обратился к народу; а если не позволит, то мы придем на помощь сенатору, который откажется высказать свое мнение о рассматриваемом деле»[915].
(8) Консул попросил дать ему день для переговоров с коллегой. На следующий день сенату позволено было решить вопрос о провинциях. Провинции распределили так: одному консулу – Сицилия и тридцать военных кораблей, которые были у Гая Сервилия в прошлом году; ему также разрешено было переправиться в Африку, если, по его мнению, этого потребует благо государства; (9) другому консулу – Бруттий и война с Ганнибалом, а войско, какое он выберет […][916].
Луций Ветурий и Квинт Цецилий пусть решат жребием или договорятся, кому из них воевать в Бруттии во главе двух легионов, оставленных консулом; получившему эту провинцию командование будет продлено на год. (10) И остальным, кроме консулов и преторов, кто будет распоряжаться войсками и провинциями, командование продлено, (11) Квинту Цецилию по жребию выпало вести в Бруттии вместе с консулом войну против Ганнибала.
(12) Затем Сципион справил игры при большом стечении зрителей – люди к нему были расположены. Отправлены были в Дельфы послами Марк Помпоний Матон и Квинт Катий с дарами из добычи, взятой у Гасдрубала. Они повезли туда золотой венец весом в двести фунтов и серебряные изображения трофеев весом в тысячу фунтов.
(13) Сципион не получил разрешения произвести воинский набор, да и не очень на этом настаивал: ему позволили набрать добровольцев. (14) Он заявил, что государство ничего не истратит на будущий флот: союзники дадут ему все, что нужно для постройки и снаряжения кораблей.
(15) Первыми пообещали по своим возможностям помочь консулу города Этрурии: Цере – дать хлеб и всякое продовольствие для моряков; Популония[917]– железо; Тарквиния – холст на паруса; Волатерры – корабельный лес и хлеб; (16) Арретий – три тысячи щитов и столько же шлемов, копья, галльские дротики, длинные копья (всего пятьдесят тысяч предметов, каждого вида оружия поровну), а также топоры, заступы, косы, корзины, ручные мельницы, (17) сколько этого нужно для сорока военных судов; сто двадцать тысяч модиев пшеницы и дорожных денег десятникам и гребцам.
(18) Перузия, Клузий и Рузеллы пообещали корабельный сосновый лес и много хлеба. Сосны брали из общественных лесов. (19) Города Умбрии и, кроме того, Нурсия, Реата, Амитерн[918] и вся земля сабинская пообещали солдат; многие марсы, пелигны и марруцины[919] пошли добровольцами во флот.
(20) Камерин[920], равноправный по договору с Римом, прислал когорту в шестьсот вооруженных солдат. (21) Начата была постройка тридцать кораблей (двадцать квинквирем, десять квадрирем). Сципион так торопил рабочих, что на сорок пятый день после доставки леса суда, полностью снаряженные, были спущены на воду.
46. (1) Сципион отправился в Сицилию с тридцатью военными кораблями, с ним было около семи тысяч добровольцев. (2) Публий Лициний прибыл в Бруттий; из двух консульских армий, там находившихся, он выбрал ту, которой прежде командовал консул Луций Ветурий.
(3) Метеллу Лициний предоставил легионы, которыми тот командовал и раньше, понимая, что ему будет легче начальствовать над теми, кто привык к его власти. (4) Преторы отбыли в свои провинции.
Так как денег на войну не хватало, то квесторам велено было продать в Кампании земли между «греческим рвом»[921] и морем; (5) было разрешено принимать доносы о том, какая земля принадлежала раньше кампанским гражданам – она становилась собственностью римского народа; в награду доносчику давали десятую часть суммы, в которую был оценен указанный им участок.
(6) Гнею Сервилию, городскому претору, поручено было следить, чтобы кампанские граждане селились там, где им сенатским постановлением разрешено, и наказывать поселившихся в другом месте.
(7) Тем же летом Магон, сын Гамилькара, перезимовав на меньшем из Балеарских островов, набрал там молодых солдат и переправился в Италию, имея около тридцати военных и много грузовых кораблей, двенадцать тысяч пехоты и почти две тысячи конницы.
(8) Внезапно напав, он взял Геную (морское побережье вовсе не охранялось) и пристал к берегам альпийских лигурийцев, надеясь поднять там мятеж. (9) Ингавны (это лигурийское племя)[922] тогда как раз вели войну с горными эпантериями. (10) Пуниец сложил свою добычу в Савоне[923], городе в Альпах, оставил там для охраны десять кораблей, остальные отправил в Карфаген охранять побережье (шла молва, что Сципион готовится к переправе), (11) а сам, заключив союз с ингавнами, дружбы которых добивался, решил воевать с горцами.
Войско его увеличивалось со дня на день, слава росла, и галлы стекались к нему отовсюду. (12) Сенаторы, узнавшие об этом из письма Спурия Лукреция, очень встревожились: что ж было радоваться два года назад гибели Гасдрубала и его войска, если вновь надвигается такая же страшная война – не все ли равно, что военачальник другой!
(13) Марку Ливию, проконсулу, велено было двинуть из Этрурии к Аримину войско добровольцев из рабов, а Гнею Сервилию поручено, если он сочтет это полезным для государства, взять из Города два городских легиона, поставив командовать ими, кого захочет. Марк Валерий Левин отвел их в Арретий.
(14) В те же дни около восьмидесяти грузовых карфагенских судов было захвачено Гнеем Октавием близ Сардинии, его провинции. Целий пишет, что они везли хлеб и провиант Ганнибалу, а Валерий[924]– что суда направлялись в Карфаген с добычей из Этрурии и с пленными лигурийцами и горцами.
(15) В Бруттии в этом году не произошло ничего примечательного. Чума равно свирепствовала среди римлян и карфагенян, только карфагенское войско страдало еще и от голода. (16) Ганнибал провел это лето возле храма Юноны Лацинии; он поставил и посвятил алтарь с большой надписью на греческом и пуническом языке, перечислявшей его подвиги.
Книга XXIX
1. (1) Прибыв в Сицилию, Сципион распределил своих добровольцев по сотням. (2) Триста человек, полных сил, в расцвете юности, он оставил при себе, но оружия им не дал; юноши недоумевали, к чему они предназначены, почему их не зачисляют в сотни и оставляют безоружными.
(3) Затем он отобрал из сицилийской молодежи, наиболее знатной и богатой, триста всадников, чтобы вместе с ними переправиться в Африку, и назначил день, когда они должны были явиться верхом и в полном вооружении. (4) Не только их самих, но и родителей их и родственников угнетала мысль об этой службе вдали от дома, трудной, сулившей многие опасности и на суше и на море.