Путешествия вокруг света Коцебу Отто

Вообще говоря, нельзя без крайнего удивления и некоторой досады смотреть на здешних испанцев: леность и нерадение их простираются до неизъяснимой степени. Здесь есть реки, быстрые ручьи и почти всегда дуют свежие ветры, но они не имеют ни водяных, ни ветряных мельниц. Самый высокий механизм их по сей части состоит в том, что из двух жерновов, один на другой положенных, нижний лежит неподвижно, а верхний, посредством одного лошака или лошади, медленно вертится. Вообще же муки, можно сказать, не мелют, а растирают зерна руками: какова должна быть работа! Европейцу трудно поверить, какие фуры здесь употребляются: колеса оных сколочены из толстых, тяжеловесных досок, приделанных одна к другой столь нерадиво и грубо, что в расстоянии 100 сажен можно видеть изгибы, неровности и даже почти углами выдавшиеся выпуклости обвода колеса; затем в такие фуры с тяжестью, из 15 или 20 пудв состоящею, впрягают по 4 и по 6 быков.

Огородная зелень и овощи родятся в непонятном количестве: разных видов капуста, салат, лук, чеснок, тыква, картофель, морковь и некоторые другие; но репы и свеклы в Монтерее нет, а огурцов не найдешь и во всей Калифорнии, и это, как кажется, происходит от беспечности миссионеров.

Житель Калифорнии

Рисунок М. Тиханова

Плоды, коими Калифорния изобилует, суть яблоки, груши, персики, виноград, арбузы, дыни. В миссии Св. Карла не созревают ни дыни, ни арбузы, ни виноград, ибо здесь почти беспрестанный туман носится над берегами. Напротив того, на другой стороне залива, в миссии Санта-Крус, отстоящей от первой только в 50 верстах, всегда ясное небо, и как хлеб, так и все овощи родятся несравненно в большем количестве; но для кораблей нет там хорошего якорного места, и гребным судам к берегу приставать весьма трудно. Табак также родится, только здесь не умеют приготовлять его. Деревья лимонные и апельсинные здесь есть, но плоды их не созревают по причине частых туманов.

Оливковых и лавровых дерев много, но за ними ходить старания не прилагают. Вино делают только в одной миссии Св. Михаила. Я отведывал его у губернатора: оно весьма невкусно, но могло бы доставлять хороший уксус.

В строевом лесе лучших родов Калифорния не имеет недостатка, и притом растет он не на неприступных горах, но в равнинах и близ морского берега, а особенно около залива Св. Франциска, который есть самый превосходный порт во всей Калифорнии и один из лучших в целом свете.

Рогатого скота и лошадей в диком состоянии весьма много. Они подходят иногда так близко к миссиям, что быков индейцы убивают для пищи, а жеребят испанцы ловят и приучают к езде. Мы сами видели стада их в лесу, когда ездили из Монтерея в миссию Св. Карла. Больших дворовых собак испанской породы весьма много, и, кажется, без проводника страшно приблизиться к миссии, но они так смирны, что никогда не нападают на людей.

Домашнего или ручного скота при миссиях весьма много, но птиц дворовых мало, да и тех не во всех миссиях держат.

В лесах калифорнийские перепелки[237] водятся в непонятном множестве. В лесу подле самого селения они обитают стаями, состоящими иногда из двух – или трехсот птиц; они весьма вкусны, и ловить их нетрудно: для меня в один день два мальчика поймали двадцать живых птиц.

Алеут на промысле

Рисунок М. Тиханова

Из водяных птиц водятся разного рода дикие утки, кулики и множество других родов, особенно на озерах, которых в Калифорнии весьма много и некоторые из них очень обширны. Озера сии как дичиною, так и рыбою изобилуют. Сверх того, и реки, впадающие в море, чрезвычайно обильны рыбою, которая и при морских берегах ловится у каменьев. В бытность нашу в Монтерее мы всякий день, когда ветер и погода позволяли, отправляли четырех алеутов, бывших у нас для отвоза в крепость Росс, на рыбную ловлю, и они с рассвета до полудня удами столько ловили рыбы, что иногда сверх нашего собственного продовольствия мы могли уделять испанцам, которые чрезвычайно любят сию пишу, но не могут преодолеть лености своей, которая, кажется, из привычки вошла к ним в природу. Можно ли себе представить, чтоб в главном селении и порте области, куда часто заходят иностранные суда, находились только один, вполовину сгнивший бот и другая, вовсе к употреблению не годная лодка? Первый служит парадною шлюпкою губернатору, следовательно, на рыбную ловлю послан быть не может. Бот сей часто ломало волнением у берега, потому что на нем не было дрека,[238] а испанцы не умели сделать такой мудреной вещи. Важный недостаток сей отвратил я, подарив губернатору дрек, которых мы имели более, нежели нам нужно было.

Доселе я говорил только о таких произведениях, которые почему-либо полезны могут быть жителям в домашнем их хозяйстве, но теперь упомяну о тех предметах, коими область может производить весьма выгодную внешнюю торговлю. Главнейшие из них суть морские бобры и морские коты. Животные сии во множестве водятся по всему западному берегу Новой Калифорнии, особенно в обширном заливе Св. Франциска. Надобно знать, что морских бобров и котов только найти можно между северными широтами 23 и 60°, вдоль западного берега Америки.

Изданное в свет третье путешествие капитана Кука показало испанскому правительству, что в Калифорнии много бобров и что в Китае они дорого ценятся. Прежде испанцам это не было известно, и потому Лаперуз нашел здесь испанского комиссионера, присланного от правительства основать в Калифорнии бобровые промыслы, которые хотели обратить исключительно в пользу или монополию коронную. Бывший тогда губернатор уверял Лаперуза, что он может ежегодно сбирать по 20 тысяч бобровых кож, и если бы в Китае расходилось оных 30 тысяч, то он мог бы и сие число получить, сделав два или три заселения к северу от залива Св. Франциска.

Но губернатор ошибался и ошибся, ибо для промысла бобров мало того, чтоб их много у берегов какой области водилось, – еще нужно уметь их добывать. Для сего потребны смелость на воде, чрезвычайное проворство, ловкость, сноровка и охота к сему упражнению, то есть все именно те качества, каких ни испанцы, ни калифорнийские их индейцы вовсе не имеют. Наша Американская компания, если бы имела право промышлять у здешних берегов, могла бы в год добыть тысяч двадцать бобров, но и то в первые только два или три года. Она обладает алеутами – таким народом, которому ничто на свете не может принести большего удовольствия, как гоняться за бобрами. При виде сего животного на море алеут глаз с него не спускает и весь дрожит, как охотничья собака при виде зверя. С самой юности привыкают они к сему трудному и для неопытных охотников опасному промыслу.

Почти в то же время, когда мы находились в Монтерее, компанейский корабль «Кутузов» был в миссии Санта-Крус, где для своих колоний купил хлеб. На нем находились 4 человека алеут. Люди сии, на двух своих лодках, промышляя притом с величайшею осторожностью, чтоб испанцы не могли приметить, убили в две недели 72 бобра, из коих 20 в одну ночь. Это такое число, какого испанцы не добыли бы в целый год. После алеуты сии были у меня; они ездили в такое место на рыбную ловлю, где испанцы всегда могли их видеть, и потому я строго запретил им бить бобров, но они не утерпели и однажды убили большую самку и двух бобренков, а третьего привезли живого; он жил у нас несколько дней, питаясь мясом и рыбою. Когда, бывало, один алеут увидит бобра, которые часто около нас плавали, то немедленно призовет своих товарищей, и они смотрят на него с таким видом, который явно показывает страсть их к сему промыслу. Алеут, едущий в своей лодке, утерпеть не может, чтоб не бросить стрелы во что бы то ни было, что попадется ему на воде: в морское животное, в рыбу, в птицу или в клочок носящейся травы. Впрочем, и испанцы могли бы пользоваться сими промыслами, если бы у них правление здесь было основано на других правилах.

Морские коты также водятся здесь во множестве. Главное их пристанище в каменистых островах, называемых Фаральонес,[239] кои лежат пред входом в залив Св. Франциска. Известно, что шкуры сих животных продаются выгодно в Китае, куда и бобры должны быть также отправляемы. На тех же островах много и сивучей, кои доставляют пищу нашим промышленникам и кожи для обтяжки их лодок. Киты у здешних берегов также водятся, и Монтерейский залив часто бывает, так сказать, наполнен ими. По местному положению в нем весьма удобно завести китовые промыслы.

Алеуты демонстрируют свои действия во время промыслов

Рисунок М. Тиханова

Главный торг сим товаром должен быть производим с Китаем, и поелику корабля нельзя же нагрузить бобрами и котами, то строевой и мачтовый лес, весьма дорогими ценами продающийся в Кантоне, мог бы отправляться вместо балласта.

Воловьи кожи и сало также могли бы составить важную часть торговли. Число рогатого окота так велико в Калифорнии, что товаров сих всякий год можно заготовлять превеликое количество без препятствия размножению животных. Бычьи кожи, сало, пшеницу и бобы отправляют и ныне отсюда в Перу. Даже в нашу бытность одно испанское судно нагрузилось оными для Лимы, но в таком незначительном количестве, что едва ли сии перевозы можно назвать торговлею.

Новая Калифорния имеет четыре порта, безопасные для судов во всякое время года и находящиеся в удобном расстоянии один от другого по всему пространству берегов ее. Оные суть: Св. Франциска, Монтерей, Св. Варвары и Св. Диего. Залив Св. Франциска есть один из превосходнейших портов в свете: вход в него безопасен. Имея в ширину менее 2 верст и будучи подвержен сильному стремлению прилива и отлива,[240] он позволяет малыми средствами укрепить его, так что неприятельские суда не легко могут пройти оным; а если не пожалеть некоторого иждивения, то можно его сделать неприступным. Пространство порта и берега, покрытое во многих местах строевым лесом, дает способы к кораблестроению. Можно основать в разных местах верфи и строить все суда, потребные для области, ибо прочие порты ее такой удобности для сего не имеют. Здесь бы надлежало быть главному областному городу, и Ванкувер не без причины называет место сие ключом Калифорнии.

Ныне у испанцев ничего этого нет, и управление их находится в самом жалком, презрительном состоянии. Если взглянуть на места, занятые испанцами за двести или за триста лет пред сим, и сравнить их с теми, коими завладели они в исходе прошедшего века, то нельзя подумать, чтоб они принадлежали одному и тому же народу. В первых находятся огромные каменные строения и укрепления, не уступающие европейским, а в последних даже жилища чиновников походят на хижины. Например, в Монтерее, главном месте Верхней Калифорнии, пресидия[241] их есть не что иное, как четвероугольное строение вышиною не более 1 сажени, построенное из вышеупомянутого мягкого камня и имеющее в длину около 150, а в ширину около 120 сажен. В средине его находится пространный двор с выходом посредством одних ворот и двух калиток. Снаружи окон нет, а внутри всего здания идет галерея, и в одной стороне построена небольшая церковь.

В сей на тюрьму похожей казарме живут губернатор, комендант пресидии, все офицеры и солдаты. Тут же арсенал, магазины и мелочные лавочки. Укрепление порта состоит в земляной насыпи, между двумя рядами невысоких свай кое-как наваленной, с оставленными промежутками вместо амбразур, из коих высунуты 8 или 10 пушек. Сия крепость, подобная обыкновенному полевому редуту, стоит на высоком месте, откуда хорошие батареи могли бы совершенно защищать рейд и препятствовать высадке, ибо прибой морской или бурун в сем заливе только и позволяет безопасно приставать к берегу, находящемуся в расстоянии ближе пушечных выстрелов сей высокости.

Невзирая на свое бессилие, здешние испанцы хотят уверить приходящих к ним иностранцев, что они в состоянии дать порядочный отпор, если бы кто дерзнул покуситься сделать на них нападение. Для сего они употребляют разные хитрости. Всего забавнее маневр, который делают они, когда приходят к ним иностранные суда. Едва судно покажется, как сигнальный пост, на высокой горе расположенный, дает уже знать о сем губернатору, и гарнизон, за исключением больных и в отсутствии находящихся, из каких-нибудь двух или трех десятков состоящий, сберется в пресидию и приготовится. А от пресидии до крепости дорога лежит подле самого берега, против коего становятся суда. Коль скоро идущее судно приблизится к якорному месту, то вся рать пустится во всю конскую прыть к крепости и не вместе, а порознь, делая вид, как будто это последние, бывшие на других постах, скачут соединиться с главным корпусом. Надобно знать, что в Калифорнии весь горнизон состоит из конных солдат. Все они, прискакав, прячутся за укрепление, между тем как на пришедшем судне с мачт не только всех их пересчитать легко, но посредством зрительной трубы можно видеть одежду каждого из воинов и усмотреть, какое оружие они имеют. В нашу бытность здесь два или три раза они забавляли нас таким маневром.

Весь доход, получаемый королем испанским в сей области, кажется, только и состоит в одних мольбах, кои миссионеры и окрещенные индейцы по три раза в день о здравии и благоденствии его величества к Богу воссылают, за что, однако ж, он должен платить пиастрами, ибо каждый миссионер получает на свое содержание по 400 пиастров в год. Губернаторское жалованье состоит из 3000 пиастров; коменданту дается 1200, прочим офицерам по сравнению, и каждому рядовому положено на свое и лошади его содержание 17 пиастров в месяц, коих, однако ж, они уже за 6 лет не получали. Но говядина им дается даром, ибо всякую субботу посылают отряд ловить дикий рогатый скот и мясо делят по артелям на всю неделю.

В казну достаются изредка безделицы от пошлин, ибо есть постановление, что в случае прибытия иностранного судна по какой-либо неизбежной надобности, как то: имея нужду в починке, по недостатку в съестных припасах и пр., за требуемые им пособия дозволено брать в уплату товары, взыскивая по 22 процента; но такой ужасный налог заставляет корабельщиков прибегать к миссионерам, которые пособляют им сбывать свои товары за чистые деньги без всякой пошлины.

Я думаю, что при другом правлении Калифорния скоро сделалась бы значащей, просвещенной и даже богатой областью. О сем предмете я буду говорить пространнее в замечаниях моих о компанейской крепости Росс, на берегу Нового Альбиона основанной, где также приложу некоторые замечания о природных жителях Калифорнии.

Глава девятая

Плавание от Монтерея до порта Румянцева, пребывание в оном и плавание из оного до крепости Росс, с замечаниями о Новом Альбионе

Сентября 19-го от 10 часов утра до 3 пополудни стояло безветрие, потом настали легкие переменные ветры, направлением коих пользуясь, мы выбирали путь, приближавший нас к месту нашего назначения – к порту Румянцева.

После полудня 20-го числа прошли мы каменные островки Фаральонес, миновав южные из них в расстоянии миль двух, так что ясно видели сидевших на берегу алеутов, живущих здесь для промысла сивучей и морских котов. Тихий ветер с юго-восточной стороны ночью позволил нам пройти мыс Де-Лос-Рейес и перед рассветом 21-го числа приблизиться к порту Румянцева, в который мы и пошли к якорному месту, где в 10-м часу перед полуднем, пришедши на глубину 6 сажен, стали на якорь в расстоянии от ближнего берега на одну милю.

К полудню мы поставили шлюп на два якоря и тотчас отправили гребные суда за пресною водою на берег, а одну треть команды – мыть свое белье. Открытое местоположение здешнего рейда делает оный весьма опасным при южных ветрах, и сие самое заставило меня сколько возможно скорее кончить здесь наши дела и убраться.

22 сентября мы продолжали возить воду на шлюп, а часть экипажа мыла белье свое на берегу. К вечеру мы кончили обе сии работы. Между тем из крепости доставили нам 2 быков, 10 баранов, 4 свиней, несколько кур и множество зелени. Сегодня я провел время с Кусковым. Он сообщил мне все нужные сведения касательно здешней страны. После обеда были мы вместе в селении индейцев, или, лучше сказать, в шалашах их; видели, как они живут, что едят, как лечат наговорами больных и как играют на корысть палочками: все сие будет описано впоследствии.

Весь день сего числа дул тихий южный ветер, при пасмурной, дождливой погоде, а ночью по временам шел проливной дождь; но поутру 23-го числа с переменою ветра к северо-западу и погода сделалась ясная. Будучи совсем готов, я располагал поутру сего числа выйти из залива и подойти к крепости Росс, где мне нужно было побывать. Но как ветер был противный и притом столь крепкий, что Кусков не мог туда отправиться, то я рассудил лучше простоять сутки здесь. Притом старшина независимых индейцев, при здешнем заливе живущих, приезжал ко мне с переводчиком, объяснил весьма важные дела касательно несправедливого притязания испанцев на сию страну и просил меня, чтоб русские приняли х в свое покровительство и поселились между ними. Все это дело обстоятельнее будет описано впоследствии.

24-го числа сделался легкий ветерок от северо-запада, с которым мы, вышедши из залива, стали лавировать к крепости, при весьма ясной погоде. Но около полудня ветер стал усиливаться и, наконец, сделался весьма крепкий.

По причине крепкого ветра мы никак не могли приблизиться к крепости, да и подходить к ней при таком волнении было бы бесполезно, ибо прибой у берега никак не позволял пристать к оному, и потому мы, не отходя далеко от берега, лавировали, держа столько парусов, сколько по нужде возможно было. Крепкий ветер, с некоторыми промежутками, продолжался до ночи с 25 на 26 сентября, тогда стал утихать и на рассвете 26-го числа был уже очень тих.

Ветер, перешедши к востоку, не прежде позволил нам подойти к крепости, как поутру 27-го числа, когда мы увидели оную сквозь мрачность. В 10-м часу утра приехали к нам на большой лодке компанейские служители; они были отправлены от Кускова, который послал их за нами, полагая, что я с некоторыми из офицеров поеду на берег. Но как погода была пасмурная и даже временно находил туман, то с моей стороны было бы неблагоразумно в такое время оставить шлюп под парусами, на якорь же стать, как я выше сказал, здесь почти невозможно.

В 5-м часу приехал к нам Кусков и привез с собою разные свежие съестные припасы и список (для которого единственно я сюда заходил во второй раз) с акта, по коему значится, что земля здешняя уступлена индейцами русским.

Кусков, пробыв у нас до половины шестого часа, отправился на берег, а мы пошли в путь и стали править к юго-западу при ветре, наступившем после нескольких часов тишины, от северо-запада. Ветер сей, прогнав пасмурность, стал вдруг усиливаться и скоро превратился в настоящую бурю: мы едва в половине осьмого часа успели убраться с парусами.

Замечания о Новом Альбионе

Часть северо-западного берега Америки, называемую Новым Альбионом, должно считать между широтами северными 38 и 48°, ибо английский мореплаватель, второй путешественник вокруг света, Дрейк, назвавший сим именем американский берег, видел протяжение оного от широты 48° до широты 38°. В сей последней нашел он открытый залив, в котором стоял на якоре и который впоследствии получил название Дрейкова залива. Селение Российско-Американской компании, названное крепостью Росс, находится на сем берегу, подле небольшой речки, в широте 38°33 и в расстоянии от пресидии Сан-Франциско, составляющей северную границу Калифорнии, около 80 миль. Крепость сия основана в 1812 году с добровольного согласия природных жителей, которые здесь суть индейцы того же рода, что и в Калифорнии, но непримиримые враги испанцев, которых без всякой пощады умерщвляют они, где только встретят и смогут. При заведении сего селения Компания имела в виду промыслы бобров и хлебопашество, для которого земля и климат чрезвычайно удобны; бобрами же, так сказать, наполнен обширный залив Св. Франциска.

Крепость Росс составляет четырехугольный из толстых и высоких бревен палисад, с двумя по сторонам деревянными башнями, и защищается 13 пушками; внутри оной находится весьма хорошее строение – дом начальника, – казармы и магазины. К чести основателя сего заведения, коммерции советника Кускова, надобно упомянуть, что в крепости есть колодец, хотя она стоит подле реки. Это весьма нужная мера воинской осторожности на случай вражды с природными жителями или при покушениях стороннего неприятеля. Вне крепости есть баня и скотные дворы.

Миссия Сан-Франциско

Из атласа к кругосветному путешествию О. Коцебу

Гарнизон состоит из 26 человек русских и 102 алеутов, из коих многие часто отлучаются на промысел. В нашу бытность здесь 74 человека алеутов находились у мыса Мендосино для ловли бобров, которые водятся между сим мысом и заливом Троицы (Trinidad), хотя и не в большом количестве. И с такою-то силою здешний правитель, коммерции советник Кусков, не страшится испанцев и пренебрегает всеми их угрозами.

При самом основании сего заведения губернатор Верхней Калифорнии знал об оном, равно как и все другие испанцы, в зависимости его находившиеся, и они даже сами помогали русским, снабжая их на первое обзаведение скотом и лошадьми, и после имели с Кусковым дружеское сношение и торговлю. Миссионеры покупали у него разные товары на хлеб и на чистые деньги; испанские чиновники ездили к нему в гости, и он у них бывал. Словом, они жили, как должно двум дружественным соседним народам. Но это было, когда они не признавали Иосифа королем испанским. Ныне же, когда дела Испании пришли в прежний порядок, прибывший сюда новый губернатор требовал, чтоб русские оставили сии берега, как принадлежащие короне испанской, а в противном случае угрожал согнать их силою. Кусков сначала не знал, что ему делать, по непривычке к сношениям такого рода, не зная притом ни одного иностранного языка. Но как ему хорошо было известно, сколь слабы и презрительны те силы, коими губернатор может располагать, то он дал ему короткий и смелый ответ, что селение он основал по предписанию своего начальства, следовательно, и оставить его не должен, не может и не хочет иначе, как по повелению той же власти. Сие заставило губернатора прекратить свои требования и угрозы и удовольствоваться тем только, что он запретил иметь какое-либо сношение с крепостью и не позволяет Кускову ловить бобров в заливе Св. Франциска.

Вид залива Сан-Франциско в начале XIX века

Русские имели, по всем обычаям народным, полное право поселиться на здешних берегах, а испанцы хотят изгнать их по неосновательным и совершенно пустым притязаниям. Русские основали селение свое с добровольного согласия коренных жителей сей страны, с дозволения народа, не признающего власти испанцев и в вечной вражде с ними пребывающего. Народ сей уступил право выбрать на его берегах место и поселиться за известную плату, выданную ему разными товарами. Дружеское расположение сего народа, до сего времени продолжающееся к русским, явно свидетельствует, что они не насильно завладели сею землей. Русские промышленники по одному и по два ходят стрелять в леса диких коз, часто ночуют у индейцев и возвращаются, не получив от них ни вреда, ни обиды. Напротив того, испанцы в малом числе и без оружия показаться между ними не смеют, иначе все будут убиты. Индейцы сии охотно отдают дочерей своих в замужество за русских и алеутов, поселившихся у них; и в крепости Росс теперь их много. Чрез сие составились не только дружество, но и родственные связи. Сверх того, русские поселились на таком берегу, который никогда никаким европейским народом занят не был, ибо, кроме Лаперуза и Ванкувера, много других, после них здесь бывших английских и американских торговых мореплавателей можно привести в свидетели, что далее пресидии Св. Франциска к северу испанцы никогда никакого селения не имели. В северной же стороне пространного залива сего имени основали они миссию Св. Рафаила спустя три года после нашего заселения, и основали оную на земле, принадлежащей к Новому Альбиону, а не к Калифорнии; индейцы сожгли сие их заведение. Вот права русских на занятие Нового Альбиона.

Испанцы основывают свои притязания на праве первого открытия и на соседстве своем с сими берегами. Видели ли испанцы здешние берега прежде Дрейка, – это подлежит крайнему сомнению, ибо и в новейшие времена мореплаватели их обнаружили, что о западных странах Северной Америки они ничего не знали.

Но положим, что испанцы видели сии берега прежде всех других европейских народов и, как у них водится, на всех мысах и во всех гаванях, где они приставали, исполнили весьма смешной и глупый обряд принятия земель во владение своего короля, то и за всем тем одно открытие, без действительного занятия мест, нимало не дает права на обладание. Иначе испанцы могли бы утверждать, что вся Америка от мыса Горн до Северного полюса им принадлежит, и даже на Восточную Сибирь предъявить могут свои права, ибо они славу открытия Берингова пролива себе присваивают и называют его именем какоо-то испанца,[242] который, по всей вероятности, никогда там не плавал, а может быть, и вовсе не существовал. Правило, что открытие без действительного занятия области не составляет обладания и не дает никакого права на оное, испанское правительство несколько раз признавало. Еще при английской королеве Елизавете двор испанский требовал, чтобы английское министерство велело англичанам оставить одно место в Северной Америке{236}, которое, по праву открытия, принадлежало Испании. Елизавета в ответ приказала сказать им, что испанцы открыли сие место, когда там не было пушек, и что теперь снова надлежит открыть оное, если хотят им владеть. Залив Нутку, из которого в 1789 году они выгнали англичан, сделав над ними разные жестокости, и где начальник судов их, Мартинес, сказал им, что вся Западная Америка от Берингова пролива до мыса Горн принадлежит королю испанскому, принуждены они были в 1791 году уступить англичанам, которые права свои точно на том же основали, на чем ныне русские основывают свое в занятии Нового Альбиона, а именно, на добровольном уступлении земли за плату природными жителями, то есть законными ее обладателями.

В прежней главе я упомянул уже, что старшина народа, живущего в соседстве порта Румянцева, в бытность мою там, приезжал ко мне на шлюп. Он привез подарки, состоящие из разных нарядов, стрел и домашних приборов, и просил чтоб Россия взяла его под свою защиту. Переводчиком у нас был один алеут, живший более года между сим народом. Сей старшина по имени Валенила[243] именно желал, чтоб более русских поселилось между ними, дабы могли они защитить жителей от притеснения испанцев. Он выпросил у меня флаг наш, с тем, как он говорил, чтоб при появлении у их берегов русских судов мог он поднимать оный в знак своей дружбы и союза с русскими. После сего я не думаю, чтоб можно было, не поступив явно против справедливости и здравого рассудка, утверждать, что россияне заняли чужие земли и поселились на берегу Нового Альбиона, не имея на то никакого права{237}.

По уверению Кускова и по собственным нашим замечаниям, климат в Новом Альбионе прекрасный и земля плодоносна. Летом большею частью дуют северо-западные ветры и стоит теплая ясная погода; а когда бывают ветры с юга, то всегда тихие; только в три зимних месяца (ноябрь, декабрь и январь) дуют они с большою силою и идет много дождя; холода же большого никогда не бывает; в сии же месяцы случаются часто сильные громы, особенно в декабре, с самою ужасною молнией.

Земля производит здесь в изобилии многие растения: теперь у Кускова в огородах родится капуста, салат, тыква, редька, морковь, репа, свекла, лук, картофель. Даже созревают на открытом воздухе арбузы, дыни и виноград, который недавно он развел. Огородная зелень весьма приятного вкуса и достигает иногда чрезвычайной величины. Особенно плодлив картофель, и притом садят его два раза в год: посаженный в первой половине февраля снимают в исходе мая; а в октябре поспевает тот, который сажают в июне. Кусков, для опыта, завел у себя маленькое земледелие, но, по неимению достаточного числа работников и нужных орудий, а может быть, и по неопытности, урожай не соответствовал ожиданиям, ибо в нынешнем году пшеница родилась у него только вчетверо против посева, а ячмень впятеро.

Он разводит также скот, и в успехе нет сомнения, ибо обильные пастбища, водопой, круглый год подножный корм позволяют с небольшим числом людей иметь большие стада. Теперь у него есть 10 лошадей, 80 голов рогатого скота, до 200 овец и более 50 свиней. Все сии животные в весьма хорошем состоянии: в двух быках, от него мною полученных, чистое мясо весило 47 пудов. Дворовых птиц – гусей и кур – он имеет много. К домашней его экономии принадлежит мельница и выделка кож на обувь. Ныне он сбирается делать свое сукно и учить индианок, вышедших в замужество за алеутов, прясть шерсть. Словом, Кусков умеет пользоваться добрым свойством климата и плодородием земли; он такой человек, которому подобного едва ли Компания имеет другого в службе, и если бы во всех ее селениях управляли такие же Кусковы, тогда бы доходы ее знатно увеличились и она избежала бы многих нареканий, ныне директорами ее без причины претерпеваемых.

Кроме сельской экономии, которая способствует ему снабжать компанейские суда лучшими жизненными потребностями, Кусков умел воспользоваться изобилием в прекрасном строевом лесе: он построил в порте графа Румянцева два мореходных судна,[244] названные бригантина «Румянцев» и бриг «Булдаков», и несколько гребных судов.

Сверх всех вышеупомянутых занятий, он не упускает из виду и главного своего дела – отправлять артели для промысла бобров. На островах же Фаральонес живут у него другие люди для промысла сивучей и морских котов, которые бывают там иногда в большом числе. Сих последних начинают бить с половины октября, когда их шерсть достигает полной своей длины и пушности. Острова сии приличнее называть большими каменьями, ибо они действительно состоят из голого камня и нет на них ни леса, ни земли, ни пресной воды, кроме дождевой, в ямах скопляющейся; лес попадается только по берегам, выкидываемый также морем.

Рыбою берега здешние не изобильны: водятся почти те самые роды, какие попадаются в Монтерее. Но Кусков сказывал мне, что в реке, находящейся между портом Румянцева и крепостью Росс, названной Славянкою, бывают осетры, наружностию во всем сходные с нашими, только вкусом гораздо хуже.

Жительница залива Румянцева

Рисунок М. Тиханова

Индейцы Нового Альбиона суть тот же самый народ, что и калифорнийские жители, может быть, с некоторыми оттенками в нравах, обычаях, языке, кои для европейца неприметны. Они вообще смирны, миролюбивы и незлобны. Удобность, с какою испанцы их покорили и владеют лучшими местами земли их, при помощи весьма слабой силы, которую жители могли бы в одну ночь истребить, если бы составили заговор, показывает их миролюбивое свойство; а жестокость, часто против их употребляемая испанцами и не произведшая доселе всеобщего возмущения или заговора, свидетельствует о незлобивом их нраве.

Они даже имеют высокое понятие о справедливости. Например, прежде они поставляли себе за правило, да и ныне некоторые роды из них сего держатся, убивать только такое число испанцев, какое испанцы из них убьют, ибо сии последние часто посылают солдат хватать индейцев, коих они употребляют в пресидиях для разных трудных и низких работ и держат всегда скованных. Крещеные же индейцы, к миссиям принадлежащие, к таким работам не могут быть употреблены, разве в наказание за вину по воле миссионеров. Солдаты хватают их арканами, свитыми из конских волос. Подскакав во всю прыть к индейцу, солдат накидывает на него аркан, одним концом к седлу привязанный, и, свалив его на землю, тащит на некоторое расстояние, чтоб он выбился из сил. Тогда солдат, связав индейца, оставляет его и скачет за другим; а наловив, сколько ему нужно, гонит их в пресидию с завязанными руками.

Сим же способом испанские солдаты ловят здесь диких лошадей, быков и даже медведей: гонятся за каждым животным два человека с двух разных сторон, арканы накидывают почти в одно время и, накинув, вдруг поворачивают лошадей в противные стороны. Таким образом, вытянув арканы, имеют уже они животное в своих руках и могут оное на месте убить или вести на арканах куда угодно.

Но при ловле индейцев арканами нередко убивают их до смерти. После того соотечественники их ищут случая отомстить, и когда удастся им захватить где испанцев, то, убив из них столько, сколько умерщвлено их товарищей, прочих освобождают. Ныне, однако ж, испанцы вывели их из терпения, и они никого из них не щадят, особенно индейцы Нового Альбиона. К сему немало послужили хорошие и ласковые поступки с ними русских, которые, вместо того чтоб ловить и заковывать их, дарят им часто разные вещи, хотя маловажные, но для них дорогие, и даже, как я выше упомянул, вступают в супружество с их дочерьми. Такое благоразумное поведение Кускова скоро показало жителям разность между двумя народами, и по мере привязанности их к русским, коих они почитают как друзей и братьев, увеличилась их ненависть к испанцам, кои считают индейцев не лучше скотов.

Индейцы Нового Альбиона, так же как и калифорнийские, на свободе живущие, кроме повязки по поясу, никакой одежды не употребляют; зимою только в холодное время накидывают на себя кожу какого-нибудь животного: оленью, волчью и пр. Наряд же их состоит в головном уборе, из перьев сделанном, и в повязках из травы и цветов. Копья и стрелы составляют их оружие. О возделывании земли для своего пропитания они не заботятся, пользуясь добровольными дарами природы; притом в выборе пищи они весьма неразборчивы: едят без малейшего отвращения мясо всех животных, какие только им попадутся, всех родов раковины и рыбу, даже самых гадов, кроме ядовитых змей.

Из растений главную их пишу составляют дубовые желуди, кои они и на зиму запасают, и зерна дикой ржи, которая здесь растет в большом изобилии. Для сбора зерен сих употребляют они весьма легкий, впрочем, странный способ: они зажигают все поле; трава и колосья, будучи весьма сухи, скоро сгорят, зерен же огонь истребить не успеет, а только опалит. После индейцы собирают оные и едят без всякого приготовления. Растение сие по большей части индейцы сжигают ночью, а потому, подходя к здешним берегам, всегда можно знать, где расположились их станы.

Из животных, кроме рыбы и раковин, чаще всего добывают они диких оленей, ибо способ их убивать весьма легок и прост. Индеец привязывает к своей голове голову оленя и покрывается оленьей кожею. В таком одеянии подкрадывается он к стаду сих животных, которым в движениях и прыжках народ сей весьма искусно умеет подражать. Будучи же в стаде, ему нетрудно стрелами убить столько оленей, сколько хочет.

Вообще здешние жители, как и все другие непросвещенные народы, ведут жизнь праздную. Для препровождения времени, которого они имеют так много, что не знают, куда девать, изобрели они игру. У них нарезано несколько небольших палочек. Один из игроков, сидя на коленях, беспрестанно вертит их с чрезвычайною скоростью, между тем кричит, поет и кривляется, стараясь быть смешным, чтоб отвлечь внимание соперника от рук своих, коими, воспользовавшись, по расчету его благоприятною минутою, прячет несколько палочек в лежащую перед ним траву, а руки с остальными палочками закидывает мгновенно за спину. Соперник его должен отгадать, сколько палочек в траве: если не отгадает, то проигрывает; в противном случае выигрыш его. Они столь пристрастны к сей игре, что в порте Румянцева, получив от нас табак и прочие мелочи за разные редкости в подарок, тут же, в глазах наших, сели и начали друг другу проигрывать полученное от нас.

Жители залива Румянцева

Рисунок М. Тиханова

О религии их я ничего сказать не могу, но знаю, что они верят сверхъестественным действиям своих колдунов, или, как сибирские народы их называют, шаманов. В вышеупомянутом порте видел я, как один такой шаман лечил больного. Сидя над больным в шалаше, он беспрестанно что-то говорил нараспев и пел, махая разным образом бывшею у него в руках палкою с привязанными к ней перьями. Семейство больного, находившееся в том же шалаше, в известное время ему отвечало и помогало петь. Сие продолжалось при нас более часа, и после, когда мы оставили их, шаман продолжал свои действия.

Новый Альбион имеет один только весьма важный недостаток для заведения колонии: по всему протяжению берегов сей области нет ни одного удобного и безопасного пристанища. Порт Румянцева, лежащий под широтою 38°18, закрыт от всех ветров и совершенно безопасен, но по мелководию своему удобен только для самых малых судов, рейд же его с юга совсем открыт.

Врачевание больного наговором в заливе Румянцева

Рисунок М. Тиханова

Реки, текущие в море в пределах Нового Альбиона, хотя велики и глубоки, но в устьях своих или совсем мелководны, или имеют мели от наносных песков и ила, часто переменяющиеся, которые делают вход и выход не только весьма трудным, но и крайне опасным. Такова, например, река, впадающая в океан под широтой 46°18 и которую испанцы называют Рио-де-лос-Рейес,[245] а граждане северо-восточной американской республики{238} – Колумбией.

Здесь у места будет сказать, что россияне, поселившиеся в Новом Альбионе, в короткое время отыскали реки, заливы и горы, которые испанцам вовсе были не известны. Для доказательства сего не нужно упоминать о всех открытиях, россиянами в том краю сделанных; довольно будет привести следующие примеры. Две большие реки, впадающие в северную сторону залива Св. Франциска, испанцам вовсе не были известны, даже и пределов сего самого залива они не знали, а русские в нем несколько раз были и нашли, что залив простирается к северу до параллели входа в Большую Бодегу. Из рек, в сию часть его впадающих, одна течет с северо-запада, а другая – с северо-востока. Первая из них, по уведомлению индейцев, из того же весьма большого озера, из которого течет река Славянка, а по второй русские ездили верст на сто и нашли там высокую горящую огнедышащую гору, о существовании коей испанцы и не слыхивали. Индейцы уверяют, что из того же озера течет на запад еще третья большая река, которая, судя по их словам, должна быть одна из тех, кои впадают в залив, находящийся верстах в 20 к северу от мыса Мендосино и отысканный россиянами в прошлом году. Залив сей разделяется на два рукава и довольно велик, но мелководен; в него впадают две большие и три малые реки, весьма изобильные рыбою, в числе коей много осетров и семги; в больших же реках водится много тюленей. По берегам залива и рек растет в превеликом количестве годный на строение крупный лес, большею частью еловый и ольха. Между сим заливом и заливом Троицы есть еще залив, более первого, в который также впадают две большие реки, при коих русские были. Итак, на пространстве 70 верст от мыса Мендосино до залива Троицы находятся четыре большие и три малые реки; на испанских же картах назначена только одна, под именем Рио-де-лас-Тортолас.[246] Сие явно показывает, сколь мало страна сия известна испанцам; между тем они делают на оную притязания, как на свою законную собственность.

Глава десятая

Плавание от берегов Нового Альбиона до Сандвичевых островов и пребывание на оных

Буря продолжалась во всю ночь. Перед рассветом 28-го числа смягчилась, и ветер отошел к западу; днем же дул он умеренно, с небольшими порывами, находившими с дождливыми тучами, и погода стояла то облачная, то ясная. После полудня мы видели так называемую тропическую птицу: сей род птиц весьма редко показывается в таких больших широтах.

От берегов Нового Альбиона я взял намерение идти к параллели 30°, в долготе 135° и потом плыть по сей параллели к западу, ибо на некоторых испанских картах около оной в сем море назначены два острова: один в широте 28°50, в долготе 135°00, а другой в широте 28°00, в долготе 143°35. Лаперуз на пути из Монтерея в Кантон шел близко сих мест, но островов не видал; в существовании же их, кажется, нельзя сомневаться, только они дурно положены на карту, ибо около того же места наш моряк, лейтенант Подушкин, начальствуя компанейским кораблем, шедшим из Ново-Архангельска к Сандвичевым островам, видел, как он пишет в своем журнале, табуны морских котиков; известно, что сии животные никогда от берегов далеко не отплывают, и как Лаперуз шел южнее параллели означенных островов, то я счел за лучшее идти севернее, чтоб иметь случай найти оные.

До 7 октября, не встретив ничего особенно примечательного, мы плыли к югу, большею частью с попутными ветрами и ясною погодою, а сего числа в полдень место наше было, по наблюдениям и хронометрам, в широте 28°55, долготе 135°03. Следовательно, мы находились почти на самом том месте, где на некоторых испанских картах, как то выше я сказал, помеще остров. Однако ж мы не только земли, но ниже признаков оной не видели, кроме трех тропических птиц, которые летали вместе. По прежнему моему предположению надлежало бы теперь нам править на запад, но как ветры дули от сей стороны, и притом весьма тихо, так что нам и в неделю бы на 50 миль по сей параллели не податься к западу, то я стал держать к югу, чтоб поскорее встретить пассаты, а потом уже плыть к Сандвичевым островам, избирая пути, где прежде никто не плавал.

Октября 11-го вечером, будучи в широте 25°, долготе 137°, встретили мы северо-восточный пассатный ветер, с которым и стали править прямо к острову Овайги{239}. Сим путем не шел никто из известных мореплавателей. Здесь надлежит заметить, что от самой Америки до сего места[247] мы только сначала имели крепкий ветер, потом большею частью дули тихие переменные ветры, а зыбь всегда постоянно шла от северо-запада и часто была столь велика, что сильным качанием шлюпа причинила нам величайшее беспокойство. Ванкувер также на сем переходе имел большую зыбь от северо-запада. Странно, что в полосе океана, где никогда не бывает крепких ветров, и в такой отдаленности от всех, бурям подверженных климатов, всегда бывает такая большая зыбь! Что бы могло быть причиною сего явления?

После сего до самого прихода нашего к Сандвичевым островам ничего примечательного не повстречалось, кроме следующих, впрочем, не очень важных случаев: в широте 23°52, долготе 138°22 прошли мы большое, носящееся по морю дерево, по-видимому еловое или сосновое, которое должно быть с американского берега или с каких-нибудь неизвестных островов, к востоку лежащих. Ванкувер видел на Сандвичевых островах большие лодки, сделанные из наносного елового дерева. Он объясняет, что такие деревья должны быть приносимы из Америки, в чем, кажется, и сомневаться нельзя. Потом в широте 22°19, долготе 143°03 летал несколько времени около шлюпа береговой кулик. Судя по расстоянию, он не мог сюда залететь ни с американского берега, ни с Сандвичевых островов. Итак, долженствовал находиться поблизости нас какой-нибудь неизвестный остров, но мы, сколько ни старались кругом себя смотреть, ничего похожего на землю не видали.

Октября 16-го пассат дул довольно крепко и временно находили сильные порывы с тучами и дождем. Мы шли под весьма малыми парусами, опасаясь иметь много хода, чтоб не найти на какую-нибудь неизвестную банку или остров. С рассветом порывы находить перестали, но ветер все дул крепко, и мы, идучи на фордевинд, имели большой ход. В 8-м часу утра летала вокруг шлюпа маленькая береговая птичка: тогда мы находились в широте 21°, долготе 148°.

С полуночи на 17-е число ветер дул порывами и находили тучи. В сию ночь мы приняли более мер осторожности, нежели прежде, ибо я имел причину опасаться, нет ли по восточную сторону Сандвичевых островов таких же опасных мелей, какие по северо-западную, западную и южную[248] найдены, а потому шли мы под самыми малыми парусами. С носу шлюпа, кроме часовых матросов, гардемарин с ночною трубою беспрестанно смотрел вперед; на форсалинге же во всю ночь посменно были часовые для слушания бурунов, ибо в темные ночи часто шум, производимый прибоем моря на мелях, скорее слышен бывает, нежели пена от бурунов покажется.

Поутру пассат стал дуть ровнее, погода же была весьма облачна и солнце очень редко показывалось из-за облаков; но вечером и в ночь на 18-е число ветер опять стал дуть крепко и сильными порывами, с тучами и дождем, а к северо-западу и западу была видна почти беспрестанная молния. Мы в сию ночь шли с тою же осторожностью, как и в прошедшую; а на рассвете поставили все паруса.

В исходе шестого часа утра 19 октября, увидев хорошо берег, мы подошли к нему на 4 или на 5 миль и при весьма свежем пассате пошли вдоль оного к SW. В 9-м часу открылась весьма хорошо превысокая гора Мауна-Роа, коей весь хребет, составляющий вершину горы, был покрыт снегом. Часа через два она опять скрылась в облаках, и мы ее более уже сегодня не видали; впрочем, погода была ясная. Гора сия хотя чрезвычайной высоты, но не имеет, подобно всем другим высоким горам, острой вершины. Она возвышается от моря постепенно и кончается хребтом наподобие обороченной вверх дном лодки, у которой корма и нос одной фигуры, а потому-то она и не имеет такого величественного вида, как сахарной голове подобные горы, и для непривыкших судить о высотах гор кажется гораздо ниже, нежели есть в самом деле.

Во 2-м часу пополудни мы обогнули южный мыс острова в расстоянии от оного мили 3. Мы ясно видели не только хижины жителей, но и самих людей. Пассат, самый свежий, нес нас со скоростью 9 миль в час; к тому же и течение помогало. Мы шли вдоль южного берега, в 2 или 3 милях от оного. В 4-м часу пополудни, подошед к юго-западному мысу, вдруг потеряли пассат, и легкие переменные ветерки настали; тогда из лежащих по берегу селений начали к нам приезжать островитяне: до захождения солнца было у нас 6 лодок, в каждой от 5 до 4 человек. Они ничего к нам на продажу не привезли, кроме того, что на одной лодке была свинья, за которую они просили кусок сукна. На некоторых лодках были молодые женщины, которых мужчины, слишком вразумительными знаками, предлагали к услугам матросов. Почти на всех из них повязки около пояса были из европейских материй. Из мужчин некоторые одеты были в оборванные матросские фуфайки, полученные ими с американских и английских судов. Приезжали они в обыкновенных своих одинаковых кану, или лодках, кои были столь часто, а нередко и хорошо, описаны в разных путешествиях.

Вечером и ночью ветры были самые тихие переменные, а часто и штили. Опасаясь сильных порывов ветра с гор, мы не смели нести много парусов и едва подавались вперед. Погода стояла ясная: по берегу были видны во многих местах во всю ночь огни, по которым мы заметили, что течение никакого действия над нами не имело. На рассвете же 20-го числа мы поставили все паруса и, пользуясь направлением маловетрий и легких ветерков, кои прерывали иногда совершенную тишину, в 10 часов утра поровнялись с заливом Карекекуа{240}, к которому и спустились; с помощью маловетрия и буксира вошли мы в оный в 3-м часу пополудни и стали на место, которое занимал Ванкувер.

Когда мы находились милях в 4 от залива, приехало к нам множество лодок, и почти на каждой из них были женщины, привезенные для гнусного торга. На одной из лодок приехал высокого роста, сильный по виду сандвичанин, который, вступя с моего позволения на шлюп,[249] без дальних околичностей сел, развернул с полдюжины тряпиц и вынул из них несколько бумаг, содержащих в себе одобрения, данные ему от начальников разных бывших здесь военных и торговых судов. Почти все они представляют его как сведущего лоцмана для здешнего залива, как искусного пловца и водолаза и как проворного и хитрого плута, который никогда ничего не крадет, доколе не уверится хорошо в успехе, почему и советуют его остерегаться. Первые два искусства он скоро показал нам на опыте: сперва нырял несколько раз под шлюп с одной стороны на другую, а потом указывал место для положения якорей точно то, которое Ванкувер похваляет и куда мы шли без пособия лоцмана; а третье достоинство его обнаружить предоставлено было времени.

Восточный мыс острова Овайги

Остров Гуахана

Едва успели мы положить первый якорь, как приехал к нам лоцман, определенный владетелем овайгийским вводить и ставить суда в безопасное место на якорь. Бумага, писанная на английском языке и подписанная англичанином Элиотом, свидетельствовала звание и должность сего человека, который имел два имени: овайгийское Гейгекукуй и английское Джак. Сначала он изъявил было неудовольствие лоцману, бывшему у нас, что он в ненадлежащем месте нас поставил, но, узнав, что я сам тут стал, похвалил выбор. Первый же лоцман ему был покорен, но лишь Джак от нас уехал, как он в досаде, ударив сильно рукою в сетку, стал нам объяснять что-то; кк мы после поняли, это значило, что ему бы надлежало быть главным лоцманом, а не Джаку.

Сегодня только был у нас один старшина из последнего класса, но простого народа множество окружало шлюп; вели они себя очень смирно и не покушались нимало сделать какое-либо похищение. Джак разумел немного по-английски, и я посредством его дал знать жителям, что когда по захождении солнца спустят у нас флаг и выпалит пушка, тогда корабль табу,[250] и чтоб все лодки ехали прочь, что они и исполнили в назначенное время с точностию и ночью отнюдь нас не беспокоили.

По берегу в 10-м часу ночи подле самого утеса от селения Кавароа до Карекекуа шли несколько человек с факелами и кричали что-то нараспев. После мы узнали, что это был патруль, ходивший по селениям и по повелению короля провозглашавший, чтоб жители не смели ночью приближаться к шлюпу и не сделали нам какого вреда.

На другой день на рассвете, когда мы подняли флаг при пушечном выстреле, начали к нам приезжать лодки, и скоро набралось их множество с обеих сторон. Между тем я получил от Элиота ответ на мою записку о прибытии нашем, к королю вчера посланную. Он меня извещал, что король, по причине болезни своей сестры, не может приехать к нам, но дал приказание старшинам здешним позволить жителям привозить к нам на продажу съестные припасы, и что он, Элиот, по повелению короля, на тот же конец сам к нам приедет. Надобно сказать, что сей Элиот, родом шотландец, был подлекарем на одном английском военном корабле; потом служил на разных купеческих судах в звании лекаря, а иногда как мореходец или суперкарг. В сей последней должности находился он в службе нашей Американской компании на судне «Ильмень», с которого был взят в плен испанцами; получив свободу, вступил в службу короля сандвического в звании министра иностранных дел. По его решению, жители привезли к нам на продажу множество зелени, плодов и кур, но свиней не было. Только они просили за все такую цену, что нам невыгодно было у них покупать: например, за два арбуза требовали они складной или столовый нож или ножницы; за дыни – то же. Железо ставили ни во что; листовую медь брали, но за безделицу, может быть, потому, что мы сами уронили цену ее, бросая куски оной в воду и заставляя тем сандвичан нырять и доставать их из воды; они делали это с удивительным проворством. Надобно знать, что ныне все сандвичане, как мужчины, так и женщины, курят табак из деревянных трубок, которые внутри обделывают медью.

В 10-м часу утра приехал к нам в небольшом двойном кану Элиот с братом первой королевской жены, которого сандвическое имя Калуа, а европейское Джон Адамс. Должно заметить, что многие из знаменитых островитян принимают имена английские или американские. Например, первый министр по имени Кремоку называется мистер Пит и пр. Гости наши извиняли неприбытие короля болезнию его сестры и привезли от него в подарок мне 15 четвериков картофеля и 6 четвериков тарро,[251] зелени же, плодов и десять свиней приказано было управителю его здесь ко мне доставить. Но он, обещавши привезти зелень на другой день, сказал, что только одну свинью может дать, ибо более не имеет. Отказ сей Элиот приписывал его плутням и хотел донести о том королю.

Поговорив с Элиотом около часа, я поехал с ним и с некоторыми из своих офицеров на берег в селение, называемое Кавароа, где славный Кук лишился жизни. Сначала мы пошли в дом к здешнему старшине, которого нашли сидящим в креслах европейской работы. На нем был коричневый суконный сюртук с металлическими пуговицами, надетый на голое тело. Жена его, одетая в рубашку и в ситцевое, на халат похожее платье, сидела подле него на одном из трех европейской работы сундуков, стоявших в комнате. Подле нее сидел молодой человек в матросском платье и с виду похожий на португальского матроса; он шил сюртук из английского сукна и был, как мы после узнали, не портной, но также старшина и второй муж хозяйки дома. Здешние знатные дамы позволяют себе свободу и явную маленькую прихотливость иметь пару мужей. Кроме сих значащих и по-европейски одетых особ, были тут трое или четверо мужчин и две женщины в отечественной одежде, то есть нагие, с повязками по поясу.

При входе нашем Элиот сказал, кто я. Старшина встал, взял меня за руку, пожал по английскому обычаю и посадил на кресла, а сам сел на пол и всех моих спутников посадил на пол же. Разговор у нас был непродолжителен, ибо я более занимался с Элиотом, отвечавшим на мои вопросы об их обычаях и других предметах, касающихся до сих островов.

Между тем старшина по имени Найти предложил нам вина с водою. Но вместо вина подали рому, и когда мы все выпили по очереди из одного стакана, тогда ему налили стакан, который он выпил, вышедши из дому на свободный воздух. Возвратясь, объяснил нам посредством Элиота, что всякий сандвичанин обязан иметь три дома, хижины или шалаша, смотря по состоянию: в одном они спят, в другом едят мужчины, а в третьем едят женщины, и как мы находились в спальне, в которой им ни пить, ни есть не дозволяется, то он и вышел вон, чтоб сделать нам учтивость выпить за здоровье наше. Мы, как иностранцы, не были обязаны держаться сего правила, но Элиот хотя и был в мундире английских морских лекарей и с кортиком, но как поселившийся между ними не смел нарушить сего правила и ничего не пил. Причем он мне сказал, что ему велено также иметь три дома и соблюдать все их табу или запрещения.

Убийство Кука

От старшины пошли мы по селению, входили в разные дома, видели работу их ткачей и способ, как они красят свои изделия; рассматривали образ строения домов их и пр. Все сие подробно описано во многих путешествиях, напечатанных и на нашем языке. Нас сопровождало множество людей обоего пола и всякого возраста, от стариков до детей; все они вели себя очень смирно, услуживали нам, доставали с дерев кокосовые орехи и потчевали соком оных, и никто из них нимало не покушался украсть что-либо у нас. После всего были мы на том самом камне, на котором знаменитый мореплаватель Кук умерщвлен каменным кинжалом, и видели сквозную пробоину, сделанную ядром с английских кораблей, которые после сего случая стреляли по жителям. Нынешний король Тамеамеа{241}, бывший тогда простым старшиною, рассказывал Элиоту на самом том месте, со всеми подробностями, как сие дело происходило: как стоял Кук, как упал он в воду лицом и пр.

Из селения Кавароа поехали мы на шлюпках на противную сторону залива в другое селение, называемое Какуя или Карекекуа, где жители нас приняли так же хорошо, как и в первом, и так же были услужливы. Тут видели мы развалины прежних домов королевских, находившихся при небольшом пруде, обсаженном вокруг высокими, ветвистыми деревами; подходили к капищу их, куда нас не пустили; но Элиот имел право входить туда, будучи принят в число их сограждан. Видели два кокосовых дерева, пробитых ядрами при том же случае. Потом показывали нам старые полусгнившие военные лодки, которых теперь они не употребляют; ныне строят они суда по европейским образцам: бриги, шкуны и пр. В сем селении жители потчевали нас пивом, сделанным из корня дерева, которое они называют ти; из сего же корня гонят они ром. Пиво сие вкусом и запахом весьма похоже на наше пивное сусло.

Во 2-м часу после полудня мы возвратились обедать на шлюп, где нашел я того старшину с женою, у которого мы были в селении Кавароа, и двух или трех других, менее значащих старшин. Первый был уже не в сюртуке, а в одной только европейской рубашке; жена же его в прежнем платье. Другие старшины были тоже в одних рубашках, исключая королевина брата, который, кроме одной повязки по поясу, вовсе никакой одежды на себе не имел.

За столом гости мои употребляли ножи и вилки и так ловко, как европейцы, и после каждого кушанья клали ложку, нож и вилку на тарелку и отдавали человеку переменить. Принц все ел без разбора, но прочие были под разными запрещениями: один не мог есть свинины; другой, увидев на столе курицу, выскочил на лодку. Он же после хотя курил наши сигарки, но раскуривал не нашим огнем, а тем, который брал с лодки. Жена старшины во время обеда вышла на дек, ибо у них женщины не только есть вместе с мужчинами, но не могут и быть там, где мужчины едят. После обеда она пришла и пила вино, если не более, то, верно, наравне с мужчинами.

Принц, налив рюмку вина, пил здоровье «Рукини», то есть России или русских, а потом «Рукини Александра» (русского Александра) и тотчас после, не дав мне времени отблагодарить за учтивость, пил здоровье короля Тамеамеа. Впрочем, он довольно разумеет по-английски и из вопросов моих о разных предметах редко чего не понимал.

Гости наши разъехались уже вечером, а с заревою пушкою, по захождении солнца, и все лодки удалились. Принцу сделал я подарки, которыми он казался доволен; а для сестры своей, королевы, сам выпросил у меня два графина с наливкою и две граненые рюмки. Элиот насказал мне столько хорошего о старике короле, который и без того уже, по описанию Ванкувера и по слухам от американских корабельщиков, был мне известен с весьма хорошей стороны, что я принял намерение зайти в залив Кайруа и посмотреть короля, тем более что сие местопребывание королевское от нас было не далее 10 миль по пути.

22-го числа мы прибыли в Карекекуа, ожидая съестных припасов, назначенных королем нам в подарок, которые не прежде были привезены, как вечером, и состояли в одной свинье и нескольких пучках зелени. Между тем нас посетили разные старшины, из коих два были с своими женами, одетыми в ситцевые платья, сшитые на европейский манер, и жена того старшины, у которого мы были в Кавароа, со вторым своим мужем, которого, по здешнему обычаю, называют другом мужа. Они привезли по одному маленькому поросенку и понемногу зелени в подарок, но за сии гостинцы заставили меня дорого заплатить; ибо, взяв от меня, что я сам им предложил, выпросили еще несколько графинов и рюмок. Я потчевал их обедом. Мужчины ели свинину, баранину и все, что им подавали, а женщины ели свое кушанье, состоявшее в тесте из тарры и сырой рыбе с водою и уксусом; с нашего же стола ели один только сыр. Зато пили более мужчин, и жена каваровского старшины одна выпила два полных больших графина крепкой наливки. Второй ее муж уговаривал и даже бил ее, доколе сам не напился. Потом, разбранившись с нею, уехал на берег, и она, сколько ее ни уговаривали, не хотела ехать, а желала ночевать и идти с нами в Кайруа. Наконец, когда зашло солнце и надобно было палить заревую пушку, я принужден был пригрозить ей, что силою отвезу ее к мужу, если она добровольно не поедет. Тогда принуждена она была ехать, однако ж прежде того надавала несколько ударов разным старшинам и сопровождавшим ее людям, подозревая, что они научили меня не позволять ей оставаться на шлюпе. Одни терпеливо сносили от нее побои, а другие прятались за мачты. Нельзя было не смеяться, смотря, как высокая, здоровая женщина, одетая в шелковое платье и в довольно дорогой мериносовый платок, расхаживала по палубе и колотила старшин – рослых, тучных мужиков. Когда мы отправили сию пьяную бабу, у нас сделалось все спокойно; остались на шлюпе лоцман наш Джак и два трезвых, хорошего поведения старшины, которые хотели с нами ехать в Кайруа.

В 10-м часу ночи подул береговой ветер довольно сильно. Тогда мы подняли якорь и пошли в путь. Ветер скоро сделался опять тих, да и мы не спешили, чтоб не прежде рассвета подойти в Кайруа, и потому шли под самыми малыми парусами.

На рассвете 23-го числа шлюп находился против самого сего залива, в который мы лавировали, доколе позволял береговой ветер. Но наступившая после оного тишина и потом легкое маловетрие продержали нас поблизости от залива целый день и не прежде, как вечером в 7-м часу, проложили мы якорь под руководством действовавшего вместо лоцмана Элиота, который приехал к нам еще поутру и провел весь день со мною, рассказывая множество любопытных вещей о здешних жителях. Доколе мы приближались к заливу, к нам приезжало много лодок продавать зелень и плоды, а вечером все они удалились и нас более уже не беспокоили.

Тамеамеа – король сандвичан

Рисунок М. Тиханова

Во всю ночь дул тихий береговой ветер и погода была ясная. Мы стояли очень покойно. В 8-м часу утра 24-го числа, когда, подняв флаг, выпалили мы из пушки, стали к нам приезжать лодки. От некоторых из приезжих скоро мы узнали, посредством нашего переводчика Джака, что слышанный нами во всю ночь на берегу вой происходил от жителей, которые приходили к дому за сутки пред сим умершей сестры королевской и плачем изъявляли печаль свою. Мы сначала думали, что островитяне забавляются на наш счет и передразнивают наших часовых, когда они пускали сигналы.

В 10-м часу утра сего числа, взяв с собою несколько офицеров и гардемаринов, поехал я на берег. Пристали мы на песчаном берегу подле самых королевских домов. У пристани встретил нас Элиот, а король тут же стоял подле своего дома. Он был одет по-европейски, только весьма запросто: одежду его составляли бархатные светло-зеленые панталоны, простая белая рубашка, шелковый на шее платок, кофейный шелковый жилет, белые чулки, башмаки и круглая пуховая шляпа; в руке держал он тоненькую, хорошо обделанную тросточку, имевшую разрез в тонком конце, коим он держал ее вверх, со вставленным в оной листом какого-то растения. Тросточку сию сначала я принял за знак власти, соответствующий нашему скипетру, но после узнал, что она употребляется здесь в игре, о которой после будет сказано.

Когда мы подъезжали еще к берегу, то видели много островитян, стоявших около домов королевских. Они были вооружены: некоторые держали обнаженные тесаки, а другие имели ружья со штыками. На площадке же, находившейся на песчаном берегу между королевскими домами, видели мы пять стоявших рядом небольших шалашей. Сначала я не мог догадаться, к чему они могли служить. Но когда мы стали подъезжать, то их потащили прочь, и открылось, что это были покрышки для 5 осьмнадцатифунтовых чугунных пушек, стоявших просто на берегу без платформ, на корабельных станках с чугунными колесами.

На берегу встретил нас Элиот и множество народа, также и стража королевская вооруженная, как я выше сказал. Чуднее войска вообразить себе нельзя: многие из них нагие, лишь с повязками по поясу; другие имели на себе белую холстинную рубашку, без всякого другого платья, а иные красную шерстяную; у некоторых панталоны составляли всю одежду; у других жилет служил вместо платья и пр. Оружие же все было покрыто ржавчиною, и хотя рать сия была собрана для почести нам или для того, чтоб показать королевскую силу, но когда мы стали приставать к берегу, воины сии бросились к нам без всякого порядка и как бы хотели напасть на нас.

Элиот показал нам короля, стоявшего подле угла своего дома на возвышенном фундаменте. Когда мы к нему подошли, он тотчас протянул ко мне руку по английскому обычаю и сказал: «How do you do», а потом на своем языке: «ароха» (здравствуй). После сего сделал он такое же приветствие и всем другим бывшим со мною офицерам и пригласил нас в свою столовую комнату, которую по всем отношениям можно назвать весьма большим шалашом. Там нашли мы в одной стороне преогромный сундук с ручным оружием (по словам Элиота); подле оного большое красного дерева европейской работы бюро; два стола – один большой с углами, а другой круглый, оба красного дерева. Последний из них был покрыт синею салфеткой; на нем стоял штоф с ромом, графин, наполовину наполненный красным вином, большой стакан с водой и три или четыре поменее пустых; а около стола – кресла и два или три стула европейской же работы. На стенах висели два самых простых, ценой по нашему рублей в пять, зеркала и внизу к стенам приставлено несколько ружей, тесаков и пик. Сия половина шалаша была покрыта травяными коврами; в другой же на полу ничего не было, а стояла чугунная корабельная печка, в коей горел огонь, и в углу разная посуда. Вот в чем заключался весь убор королевской аудиенц-залы!

Король посадил меня в кресла, а сам сел подле меня на стуле, предоставив прочим разместиться, кто как мог: некоторые сели на большой ружейный сундук, а другие стояли. Старшины же его, которых тут было человек до пятидесяти, все сидели на полу; главные из них на рогожках ближе к нам, а прочие на голом полу далее. Первый его советник, или министр, по имени Кремоку, которого англичане назвали мистер Пит, сидел в середине их против него, а первосвященник подле меня. Когда мы все уселись по местам, то из стоявших перед дверями дома пушек сделано было пять выстрелов, и Элиот, по повелению короля, сказал мне, что это салют нам, на который, по приезде моем на шлюп, мы отвечали.

Между тем король вышел и тотчас возвратился в парадном мундире английского морского капитана и в шляпе с позументом и с плюмажем, которые подарил ему начальник фрегата «Корнвалис», за несколько лет пред сим здесь бывшего. Посещение наше было непродолжительно, ибо король прямо объявил, что ему играть хочется, и во все время нашего разговора один раз только сказал дело, именно, что на Овайги нельзя водою наливаться и съестных припасов мало, а на Во-агу то и другое удобно можно получить, и советовал мне идти туда, обещаясь послать приказание дать нам свиней и зелени и воду привезти на здешних лодках. Впрочем, занимался он рассматриванием наших шляп и одежды. Заметив у шляп ремешки и узнав, для чего они сделаны, он тотчас велел пришить к своей, для сего и выпросил у меня ремешок, пряжечку и башмаки, лоск которых ему понравился. Он пенял мне, для чего я не привез ему медных болтов для судна, которое он теперь строит.

Потом, когда мы встали и готовились идти, он нас остановил и хотел, чтоб мы выпили рому с водою. Мы это и сделали; пили его здоровье. После сего он сам себе налил рому и воды и, спросивши у Элиота о имени нашего государя, пил здоровье его величества, и сыну своему велел то же сделать, подав ему сам стакан. Сын его сидел у дверей и, по их обычаю, не мог войти в дом отца своего, будучи по матери знатнее родом, нежели сам король. Принц сей лет двадцати, непомерно толст; он был в вязаных панталонах, в рубашке, с платком на шее и на голове имел круглую шляпу.

Из своего дома король отвел нас к женам своим, которых у него пять. Они были в одних рубашках, с повязками по поясу, и сидели на полу; некоторые из них ели так называемые морские яйца[252] – род морского животно-растения. Потом ходили мы к королевскому сыну и видели жену его: она молодая, весьма статная женщина, имеющая самую прекрасную физиономию. Она была в национальной своей одежде, то есть нагая с повязкою.

После осматривали мы адмиралтейство сего владельца, где производится строение небольших судов. Были в гостях у Элиота и возвратились опять к королю, которого нашли на дворе сидящего в мундире и в шляпе на полу и играющего с нагими своими вельможами в любимую его игру, которая состоит в следующем. Все игроки садятся в кружок; у каждого в руках тоненькая палочка фута в три длиною; в средине между ними положены 5 подушек рядом, вплоть одна подле другой. Один из игроков, по очереди, прячет камешек под подушки, а прочие по порядку бьют палочкой по той подушке, под которой, как они полагают, камень находится. Те, которые отгадают, выигрывают.

Король, давши нам посмотреть на его игру, встал и пошел проводить меня до самого берега. Я звал его на шлюп, но он верного слова не дал и сказал, что, может быть, приедет.

Старшина по имени Бок

Рисунок М. Тиханова

Часа через два по приезде моем на шлюп прибыли к нам четыре королевские жены, весьма толстые и высокие женщины, которые всю корму моей шлюпки загрузили своею тяжестью. Они ходили по всему шлюпу, были у меня в каюте, выпили много наливки, выпросили по целому графину и уехали, взяв еще с собою несколько рюмок. Потом каждая из них, за мои подарки, прислала несколько зелени. Королю же, по просьбе его, послал я две пары башмаков, семь живых калифорнийских перепелок и сафьянную, шитую золотом книжку. За то он прислал мне десять свиней и несколько картофеля и, сверх того, отправил со мною человека и письменный приказ на остров Воагу, чтоб там дали мне без платы десять свиней, полную шлюпку разной зелени и пресную воду доставили на своих лодках.

Сего числа был для нас самый беспокойный день по множеству посетителей, которые все были люди знатные, и мы были весьма рады, когда наступил вечер и они все разъехались. В 7 часов вечера, при тихом береговом ветре, пошли мы из залива. Во всю ночь ветер дул тихо, но поутру 25 октября, когда мы довольно отдалились от берега, встретили весьма крепкий пассат, дувший сильными порывами. Я правил к западной стороне острова Моротой. К вечеру подошли мы к острову Мови. Ночью прошли острова Тагорору и Ренай, а на рассвете 26-го числа находились подле западной оконечности Моротоя, от которого стали держать к Воагу и в первом часу пополудни, подойдя к гавани Гонолулу, положили якорь на глубине 27 сажен и песчаном дне.

В гавани тогда находились четыре купеческих судна Соединенных американских областей и два брига, принадлежащие королю овайгийскому, и на боку еще лежали затонувшие Российско-Американской компании судно «Кадьяк» и одно американское, проданное королю. Суда сии стояли в гавани, при устье коей находилась четвероугольная каменная крепость с 52 пушками. Зрелище сие далеко превосходило все, что мы видели в русских и испанских селениях в здешнем краю, и когда мы вообразили, что видим каменную крепость, суда и огнестрельные орудия у народа, который ходит еще нагой; видим флаг сего народа и пр., то нельзя было не дивиться успехам его просвещения.

По прибытии нашем в залив тотчас приехали ко мне два капитана с американских судов; один из них, по имени Ней (Nay), был мне знаком. Они сообщили мне некоторые любопытные обстоятельства, касающиеся до сего края. После обеда приехали к нам американский же капитан Девис, старинный мой знакомый, один из самых добрых и честнейших людей, и испанец Манини, живущий на здешних островах более 20 лет. Они взялись показать мне все, что здесь есть любопытного, и доставить нужные нам сведения.

27-го октября в 8-м часу утра поехал я с некоторыми из своих офицеров на берег; при проезде моем мимо американских судов они салютовали мне по 7 выстрелов с каждого, а при выходе на берег с крепости из 5 пушек. На салюты сии после мы отвечали со шлюпа. На берегу встретили нас все американские капитаны, начальник острова и начальник морских сил короля овайгийского.

После первых приветствий пошли мы осматривать примечательные здесь места, как, например, дома жителей, места богослужения их, поля, где обрабатывается тарро, служащая им вместо хлеба, водопады, водопроводы для наводнения таррных плантаций и винограда Манини; в крепость же нас не пустили, но мы обошли кругом ее. Она стоит на самом берегу и сделана из коралловых каменьев. Стена вышиною около 7 футов и бруствер со стороны берега почти такой же вышины; а с моря сделаны в стене амбразуры. Цель ее – защищать вход в гавань, и на сей конец она хорошо поставлена.

Обедал я у капитана Девиса, где были и все другие его товарищи, начальник острова и морской начальник; первый из них по имени Бокки, а другой Гекири; сему последнему, однако ж, англичане дали имя М-r Сохе (Кокс), и оно ему очень нравится. Бокки сегодня исправил в точности королевское повеление: прислал к нам свиней и зелень; а воду вчера еще начали возить. После обеда велел он собрать несколько молодых мужчин и женщин, которые забавляли нас своими плясками, кои Ванкувер описал весьма подробно и верно.

На другой день, 28 октября, утро провел я опять на берегу. Нам показывали, как островитяне приготовляют себе пишу в ямах посредством разгоряченных каменьев. На сей конец испекли они поросенка, несколько рыбы и зелени и сделали при нас весь этот процесс, начиная с того, как удушили поросенка. Надобно знать, что они животных не режут, а, завязав рот, душат.

Сегодня обедали у меня американские капитаны и два вышеупомянутых старшины: Бокки и Гекири. Первый из них привез мне в подарок десять свиней, за что я отдарил его зрительного трубой. Островитяне были в известных их мантиях из перьев, и каждый из начальников имел при себе большую свиту так же одетых чиновников. Они были весьма довольны, что наш живописец изображал их на бумаге.

Старшина острова Воагу во время посещения шлюпа «Камчатка»

Рисунок М. Тиханова

Гости наши пробыли у нас почти до вечера. Островитянам более всего доставило удовольствие действие пожарных труб, которые сами их старшины наводили в лодки, бывшие подле шлюпа. В Карекекуа и Кайруа мы также должны были, по просьбе приезжавших к нам старшин, показывать действие сих инструментов, к великому удовольствию даже и тех, на коих они были наведены.

29-го числа был я еще раз на берегу и обедал у Девиса. Перед обедом Бокки велел своим островитянам позабавить нас примерным сражением. Для сего копья и стрелы были употребляемы из сахарных тростей. Сражение их походило на игру, нежели на воинственные маневры. Бокки извинялся, что не может заставить их употреблять копья и каменья, ибо прежде бывали случаи, что они, рассердясь друг на друга, начинали действительное сражение, и прежде нежели можно разнять две стороны, было много убитых и раненых. Я и сам, не желая быть причиною кровопролития, просил его не позволять им доходить до сей крайности. После начались кулачные бои; но только две пары бились, и то слабо; ибо многие выходили, но не могли согласиться, считая себя один другого бессильнее.

Американцы сказывали мне, что сандвичане совсем потеряли свой воинственный дух, мужество и искусство действовать ручным оружием, потому что, находя огнестрельное оружие гораздо преимущественнее, принялись за ружья и пистолеты, которыми не научились хорошо владеть, а от своего отстали.

К вечеру, простившись с американцами, возвратился я на шлюп, а вскоре и Манини приехал для расчета со мною за доставленные нам вещи. Он привез с собою двух сандвичан, которых Бокки счел за нужное послать со мною на остров Атуай, чтоб успокоить жителей касательно нашего прихода: они могли подумать, что мы пришли им мстить по угрозам доктора Шефера, основавшего между ними компанейское заселение{242}и после ими изгнанного. Третий сандвичанин, молодой, проворный человек, сам назвался к нам в службу, прося неотступно взять его, а как у них не запрещается оставлять свое отечество и, по словам американцев, они великие охотники служить на европейских судах, то я и взял его, полагая, что он, узнавши русский язык, может быть весьма полезен Американской компании в торгах ее с Сандвичевыми островами. Имя сего сандвичанина Лаури, которое мы обратили ему в фамилию, назвав его Терентием, во имя святого того дня, когда он вступил к нам и как бы тем признал его своим покровителем.

Кончив все свои дела и собрав, сколько было возможно, сведений касательно поступков доктора Шефера, в 9 часов вечера пошли мы в путь к острову Атуай, к которому пришли на другой день и в 5-м часу пополудни стали на якорь в заливе Вимеа, в расстоянии от крепости, на которой был поднят английский флаг, с небольшим в миле. Я надеялся застать здесь американский корабль «Энтерпрайс», на котором был переводчик, знающий хорошо сандвический язык. К нему я имел письмо от Девиса с просьбою, чтоб он пособил мне объясниться с здешним старшиною Тамари. Но корабля сего мы здесь не нашли, почему на приезжавшей к нам лодке я послал на берег привезенных нами с Воагу островитян сказать, чтоб прислали оттуда какого-нибудь европейца. Вследствие сего часа через полтора приехал к нам один живущий здесь английский матрос. От него я узнал, что Тамари здесь находится, но что живущих с ним двоих европейцев, хорошо знающих язык, здесь нет. Один из них всегда живет на северной стороне острова, а другой поехал туда отпускать сандальное дерево, и что они не прежде могут быть оттуда, как через три дня; здесь же находящиеся 4 европейца имеют весьма недостаточное знание в языке и служить переводчиками не могут. Поскольку три дня ждать в таком опасном якорном месте, как залив Вимеа, для дела не весьма важного и для которого я прежде уже на других островах собрал достаточные сведения, было бы слишком неблагоразумно, а притом и небо по всей южной стороне покрылось бурными облаками, и сильные шквалы с дождем начали находить от востока, то я, боясь крепкого юго-восточного ветра, в 6 часов вечера пошел в путь.

Глава одиннадцатая

О Сандвичевых островах

Сандвичевы острова представляют нам картину, где несколько тысяч взрослых и даже сединами украшенных детей вступают на ступень человека совершенных лет. Картина сия заслуживает быть описана не таким наблюдателем, как я, и не таким слабым пером, как мое; она достойна внимания и прилежного наблюдения просвещеннейших людей: ученый и мудрый человек, проживший несколько времени между сандвичанами, открыл бы такие истины, касающиеся до разума, сердца и понятий человека, которых, вероятно, ни один кабинетный философ не мог постигнуть.

О Сандвичевых островах много было писано,[253] и все, что о них писано, я читал, но более того слышал от людей, которых занятия в жизни обязывают по шести месяцев каждый год проводить на оных[254] и иметь беспрестанные сношения и дела с жителями; наконец, случилось мне и самому там быть в последнее путешествие.

Третье путешествие капитана Кука, изданное капитаном Кингом, появясь в свет, тотчас обратило внимание предприимчивых английских купцов к северо-западному берегу Америки как неисчерпаемому источнику бобровых промыслов. От Кинга также узнали они о высоких ценах, по коим покупаются китайцами кожи сих животных, чего, кроме россиян, торгующих с сим народом на Кяхте, никому из европейцев известно не было. К торговым предприятиям на помянутых берегах споспешествовало также открытие Сандвичевых островов, которые, по географическому своему положению, по прекрасному и здоровому климату, по чрезвычайному изобилию в съестных припасах и, наконец, по кроткости нравов и обходительности жителей, представляли мореплавателям самое лучшее место для отдохновения и запаса жизненных потребностей. Англичане, после русских, первые начали производить торг на американских берегах, откуда привозили бобров на продажу в Кантон. Но как китайских товаров получать они не могли, потому что торг с Китаем принадлежит одной Ост-Индской компании, то, не находя большой выгоды в торговле бобрами, они скоро свои предприятия оставили, а место их заступили граждане Северо-Американской республики, которые и по сие время ежегодно до 15 судов и более посылают к северо-западному берегу Америки и получают в Кантоне от сей торговли превеликую выгоду.

Все сии суда проводят в Северо-Восточном океане по два, по три года и более, прежде нежели отправятся в свое отечество. Летом плавают они по проливам и у северо-западных берегов Америки, где выменивают у жителей на разные безделицы бобров, а на зиму удаляются из сей холодной, бурной страны в благорастворенный климат Сандвичевых островов, на которых проводят всю зиму. Весною же опять возвращаются к американскому берегу. Столь частые и продолжительные посещения их скоро познакомили сандвичан с употреблением многих европейских вещей и даже с обычаями просвещенных народов, к чему более способствовало сильное желание нынешнего их владетеля просветить свой народ. Честными и справедливыми поступками с европейцами[255] и ласковостью к ним он привлек к себе с купеческих судов многих матросов и даже мастеровых, которые поселились между сандвичанами и взяли себе жен из природных островитянок. Когда здесь был Ванкувер (с 1791 по 1794 год), то король имел уже в своей службе 11 человек европейцев; ныне же их считается на Сандвичевых островах около 150, в числе коих есть тимерманы{243}, слесаря, котельщики, столяры и много плотников и кузнецов. Теперь 40 лет только, как сандвичане узнали европейцев, и во времена посещения их Куком ружейный выстрел наводил на них ужас; но ныне они имеют до ста пушек разного калибра, коими умеют действовать, и более 6000 человек, вооруженных ружьями и всею нужною для солдата амуницией. На острове Воагу, самом прекраснейшем из всей сей купы, при гавани Гонолулу, построена у них каменная четвероугольная крепость по всем правилам, как строятся приморские укрепления; она выбелена и снабжена нужным числом крепостных орудий. Когда мы подходили к сей гавани, тогда стояли в оной два брига, принадлежащие сандвическому королю, и четыре американских судна. Увидев все их под флагами и сандвический флаг, развевающийся на крепости, я не мог взирать на такой шаг к просвещению сего народа без удивления и удовольствия.

Нынешний их король при капитане Куке был простым старшиною, но по родству с тогдашним их владельцем Терребу немало значил. Тогда он назывался Мейхамейха, но по смерти короля он сумел всю власть на острове Овайги захватить в свои руки, а потом, с помощью вступивших к нему в службу европейцев, покорил все прочие острова и ныне владеет один ими самовластно, бесспорно и покойно. Сделавшись королем, он переменил свое имя и стал называться Тамеамеа.

Порт Гонолулу

Из альбома к кругосветному путешествию О. Коцебу

Тамеамеа уже очень стар: он считает себе 79 лет от роду. Вероятно, что точное число лет ему и самому неизвестно, но наружность его показывает, что большой разности в его счете быть не может. Впрочем, он бодр, крепок и деятелен; воздержан и трезв; крепких напитков никогда не употребляет и ест очень умеренно. В нем видна разительная смесь ребяческих поступков и самых зрелых суждений и деяний, которые не обесславили бы и европейского государя. Честность его и любовь к справедливости могут показать в настоящем виде разные поступки. Недавно при берегах острова Овайги стало на мель английское судно, для облегчения коего, чтоб снять его с мели, капитан принужден был бросить из своего груза 90 слитков меди, каждый весом около 150 фунтов. Медь сия уже была потеряна для хозяина, и экипаж был весьма рад, что такою дешевою ценою избавил корабль от гибели. Некоторые из англичан, в службе Тамеамеа находящихся, советовали ему послать своих водолазов, чтоб достать медь и употребить ее в свою пользу. Он принял совет их, послал водолазов, и медь всю вынули, но он не хотел ее присвоить себе, что легко мог бы сделать, а спросил, как в таких случаях поступают в Европе. Когда ему сказали, что в Англии за спасение груза погибающего корабля одна осьмая доля принадлежит спасшим оный, то он, отсчитав себе 12 слитков, прочие возвратил капитану.

Один американец обманул короля Тамеамеа при покупке сандального дерева. Ему советовали остановить, или, по нашему сказать, конфисковать собственность, принадлежащую сему американцу, бывшую на берегу в его руках. Но он не сделал сего, а велел Элиоту написать на него просьбу американскому правительству, объявив, что, когда не получит удовлетворения, тогда поступит по-своему; но до того не хочет употреблять никаких насильственных мер.

Правда, мне сказывали американские капитаны, будто Тамеамеа не всегда исполняет свои обещания и нередко отпирается от данного им слова. Но они приводили такие примеры, по которым он мог быть прав или нет, смотря по силе условия его с ними. Например: недавно общество европейцев, под управлением одного чужестранного для них медика, поселилось на острове Атуай, с позволения владетеля сего острова, который, впрочем, находится, как то я прежде сказал, в полной зависимости от Тамеамеа. Сначала сандвичане полагали, что сии европейцы хотят жить между ними для торговли, но неосторожный доктор скоро обнаружил свои виды, что он хочет завести колонию на сих островах, пособить владельцу атуайскому завладеть всеми прочими островами и не позволять американским кораблям приставать к здешним гаваням. Он был до того прост, что, не приготовив старшин к сему предприятию, начал уже строить укрепления и поднимать флаг того народа, над отрядом которого начальствовал, и даже приезжал на остров Воагу с вооруженным караулом, который несколько времени имел у дверей своего дома, и также поднимал флаг. Наконец, известный Юнг, бывший тогда начальником на острове Тамеамеа, запретил ему угрозами сие делать и велел караул отправить на свое судно. Всего забавнее, что этот проказник в политических своих тайных переговорах с владетелем Атуая употреблял для переводов американских матросов, на сем острове живущих, надеясь подарками заставить их хранить тайну. Они подарки брали, а дело все открыли своим соотечественникам – капитанам американских кораблей. Сии, видя затеи и ухищрения против их торговли, тотчас объяснили Тамеамеа опасное его положение и убедили его немедленно согнать пришельцев с Атуая. На такой конец и дано было от него повеление владельцу острова, не делая им никакого насилия, требовать, чтоб они отправились туда, откуда пришли, а в случае непослушания употребить силу. Но как доктор храбрился и грозил им скорым прибытием к нему подкрепления, то Тамеамеа и не на шутку струсил, воображая, что какое-нибудь сильное государство в сем деле участвует. Однако американцы скоро его в этом разуверили и убедили, что предприятие сей партии произошло от своевольства и необузданности старшины одного малозначащего и малосильного заселения, а один из американских капитанов вызвался остаться с своим кораблем, доколе партия пришельцев не удалится, и в случае нападения их на него защищать его; за сие Тамеамеа обещал дать ему полный груз сандального дерева. Между тем доктору который имел плохую надежду на присылку пособия, показалось, что рецепт уступить и убраться домой гораздо спасительнее и здоровее, нежели ратоборствовать и возложить на меч руку, приобыкшую к ланцету. От сего союзник Тамеамеа не имел случая оказать ему помощь, но обещанный груз сандального дерева требовал, в чем, однако ж, сандвичанин отказал, утверждая, что сию награду обещал он дать за действительную помощь, а не за простой, за который он снабдил его большим количеством съестных припасов. Определить, кто прав и кто виноват в сем деле, – зависит от содержания договора, который был словесный и без свидетелей. Впрочем, если бы иногда он в подобных сему делах и обманул американцев, то что же за беда? Ведь тут дело идет о политике и дипломатических сношениях, а при заключении и нарушении трактатов где же не кривят душою, когда благо отечества, или, лучше сказать, министерский расчет, того требует?

По совету служащих у него европейцев, послал он в Кантон с сандальным деревом бриг[256] судно о двух мачтах, под управлением американца, но под своим флагом. Известно, что китайцы с иностранных судов, к ним приходящих, берут чрезвычайную пошлину, простирающуюся до нескольких тысяч рублей, за то только, что суда в их порте положат якорь, а продадут ли товары – до того им дела нет. По возвращении сего судна, когда Тамеамеа при отчете узнал, что такая сумма заплачена за положение якоря в китайской гавани, он заметил, что это очень дорого, и тогда же решил, что если другие державы берут за сие деньги с его судов, то и он должен то же делать, только не так много, и назначил, чтобы все приходящие в наружную гавань Гонолулу европейские суда платили ему по 60 пиастров, а во внутреннюю, где покойнее стоять, по 80.

Однажды, прогуливаясь с Элиотом по селению Кавароа в заливе Карекекуа, я хотел видеть место, где убит капитан Кук. Пришедши к морскому берегу на тот самый камень, где пал сей славный мореплаватель, я и бывшие со мною офицеры взяли по одному камешку и положили в карман в память сего происшествия. Это подало повод Элиоту рассказать нам анекдот. Будучи на сем самом месте, Тамеамеа рассказывал ему о ссоре, случившейся между островитянами и англичанами, и каким образом Кук был убит. Элиот, так же как и мы, взял камешек и хотел положить в карман. На вопрос Тамеамеа, для чего он ему нужен, сказал он, что хочет послать к своим приятелям в Англию. При сих словах сандвичанин переменился в лице, глаза его засверкали. Он вмиг вырвал камень из рук Элиота и бросил его в море, сказав, что он сею посылкою хочет напомнить своим соотечественникам о несчастном приключении, которое должно быть забыто, и что добрые люди после примирения старых ссор никогда вспоминать не должны.

Между тем человек с такими высокими понятиями о справедливости и народном правлении, увидев у одного из наших офицеров (барона Врангеля), бывших со мною на берегу, простой, пестрый бумажный платок, тотчас взял его, несколько минут его рассматривал и любовался им и, как казалось, хотел просить, чтоб платок ему отдали, но лишь Элиот сказал ему, что это нехорошо, то он вдруг бросил платок к Врангелю и, поджав руки, присмирел, как мальчик, которого побранили за шалость. После того увидел он на мне большие английские, довольно поношенные башмаки, которые я тогда носил, будучи болен ногами, и стал у меня просить их, говоря, что американцы привозят к нему много, но таких больших и хороших башмаков он не видывал, и я принужден был к нему после отослать их. Он имеет множество разных европейских вещей, и даже дорогих, как, например: богатый серебряный сервиз, хрустальную посуду редкой работы, много фарфоровых вещей и пр., а также и денег считается у него до 200 000 пиастров, которые хранит он в крепких сундуках в каменных домах, нарочно для того построенных. Следовательно, платок или башмаки не могли служить для него предметом удивления, и он также знал, что это безделица, почти ничего не стоящая, но тут было мгновенное действие ребяческого образа мыслей.

Хотя слабости сии в Тамеамеа свойственны только детскому возрасту, а не сединами украшенному старцу, но не могут затмить истинных природных его дарований и достоинств: он всегда будет считаться просветителем и преобразователем своего народа. Правда, что многие понятия о вещах и делах и способы, принимаемые им к лучшему устроению своих владений, не его собственные, а сообщенные ему служащими у него европейцами; но желание и умение пользоваться их советами при состоянии, в коем он родился, вырос и живет, делают его необыкновенным человеком и показывают, что природа одарила его обширным умом и редкою твердостью характера.

Другая, не менее важная, статья состоит в том, чтоб никому из приходящих иностранцев не давать преимущества перед другими, но со всеми одинаково поступать, позволять всем иметь с его подданными равный и свободный торг и запрещать европейцам заводить свои собственные заселения. На сей конец, когда он находящимся в его службе англичанам и американцам дает во владение земли, то всегда с тем, чтоб они принадлежали им, доколе они живут на островах его, передать же их другому они никаким образом не могут, и земли сии по отъезде их или по смерти опять к нему поступают. Ванкувер или не понял его, или с намерением ошибся, когда в своем путешествии написал со всею мелочною подробностию о торжественном уступлении острова Овайги английскому королю. Ни Тамеамеа, ни старшины острова никогда не думали отдавать земли своей. Все это дело они понимают в другом виде и отнюдь не так, как Ванкувер его хотел понимать.

Теперь здесь есть европейцы, живущие между сандвичанами более 20 лет. Они мне сказывали, что Тамеамеа без досады слышать не может, когда ему напоминают, что англичане имеют право на его владения по собственному его договору, постановленному с Ванкувером. Он так далек от сего мнения, что даже и островов своих не позволяет называть Сандвичевыми островами – именем, данным им капитаном Куком; но велит, чтоб каждый из них был называем своим именем; вся же купа вместе именуется острова короля или владетеля овайгийского.

Он принял английский флаг от Ванкувера и поднимал его всегда, но не знал, что это значит по европейским обычаям; а когда в последнюю войну англичан с американцами один корабельщик последней из сих наций пошутил над ним и сказал ему, что американцы вправе отнять у него острова его, потому что он поднимает флаг той земли, с которою они в войне, и когда Тамеамеа выслушал и понял настоящее значение флага, то сказал американцу, чтоб он не считал его дураком, ибо у него в магазинах есть много флагов разных европейских народов, и если английский не годится, то он другой поднимет. После сего случая он тотчас захотел иметь свой собственный флаг, который для него англичане и выдумали: оный состоит из семи полос,[257] а в углу английский гюйс означает дружбу с англичанами, как с первым европейским народом, с которым он познакомился. Договор же его, или уступку земель, как Ванкувер рассудил назвать сей акт, сандвичане считают соглашением дружбы и помощи, или, по нашему сказать, оборонительным союзом, только в другом виде: Тамеамеа обещался оборонять приходящих к нему англичан от голода, снабжая их съестными припасами без платы, а англичане должны были защищать их от нападения других европейцев; с правом же собственности и независимости сандвичане и не воображали никогда расстаться.

Впрочем, и поверить такой покорности невозможно: она могла произойти от страха, что и в Европе нередко случается; но Ванкувера они уже не признавали существом выше человека, как капитана Кука, который, однако ж, пал от их же руки. Ванкувер был между ними в то уже время, когда они не только знали действие наших огнестрельных орудий, но и сами имели их и проучили уже многих из европейцев, чему примеры в его же путешествии можно найти. Доколе островитяне, при посещении их в первый раз европейскими мореплавателями, видели только одно действие нашего огнестрельного оружия, не зная способов употребления оного, то они думали, что ружья или пистолеты наши, по собственному своему устроению, могли в одно мгновение и на всякое расстояние производить столь ужасное, чудесное и непонятное для них действие. При таком мнении сотни их, с своими стрелами, копьями и дубинами, не отваживались напасть на одного человека с ружьем в руках. Был даже пример, что англичанин (см. второе путешествие Кука), зашедший далеко внутрь острова и приметивший намерение островитян напасть на него, не имея при себе никакого оружия, привел их в ужас круглым футляром для зубочисток, который, держа в руках, обращал отверстым концом к наступившим на него островитянам; а они, ожидая всякую минуту, что оттуда покажется огонь и гибель для них, не смели к нему приблизиться, и он благополучно достиг берега и соединился со своими товарищами.

Такой страх может показаться смешным и трусостью европейцу, привыкшему судить обо всем по своим познаниям и обычаям. Но причина оного весьма естественна и нимало не показывает, чтоб эти люди, приходящие в ужас и смятение при виде нашего оружия, были люди робкие и малодушные. Подобное сему могло бы случиться и с лучшими европейскими войсками. Положим, что обширный ум или случай показал бы какому-нибудь народу способ составлять вещество, подобное пороху, только в несколько крат сильнее действующее, и по оному изобрести соразмерные орудия, которые производили бы свое действие на расстояние нескольких верст. Если бы небольшое ополчение с таким оружием появилось пред многочисленным европейским войском и показало бы, что, будучи едва в виду оного, оно одним выстрелом может поражать целые батальоны, то вся армия ударилась бы в бегство. Пушечный с корабля выстрел производил и должен был производить то же действие над жителями острова. Но когда они приметили, по неосторожности самих же европейцев, что оружие наше бывает столь страшно и гибельно только с некоторым приготовлением и что, впрочем, оно хуже их дубинок, то многие скоро воспользовались сим важным для них открытием. Англичане, убитые в Новой Зеландии и после на Сандвичевых островах, где и сам Кук поражен, погибли от своей слишком большой и неуместной доверенности к огнестрельному оружию, которым они думали привести в ужас жителей острова, получивших уже некоторое понятие о действии оного. Они воображали несколькими выстрелами обратить их в бегство, как стадо овец. Но островитяне, приняв первый огонь, не дали времени солдатам зарядить своих ружей и бросились на них с стремлением и страшным криком и в одну минуту положили их жизни – и всему делу конец.

Природа не так, как люди, присваивающие себе божескую власть на земле: она не расточает даров своих на любой уголок своих обладаний. Обширный ум и необыкновенные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились, и если бы возможно было несколько сот детей из разных частей земного шара собрать вместе и воспитывать по нашим правилам, то, может быть, из числа их с курчавыми волосами и черными лицами более вышло бы великих людей, нежели из родившихся от европейцев. Между островитянами, без сомнения, есть люди, одаренные проницательным умом и необыкновенною твердостью духа. Такие люди хотя и считали европейцев, при начальном свидании с ними, существами выше человека, но скоро усмотрели в них те же недостатки, какие и в самих себе находили, и увидели, что они во всем равны. Между ними есть даже мудрецы, твердостью характера не уступающие древним философам, которых имена сохранила история. Например, капитан Кинг в путешествии Кука говорит, что, услышав об одном чудесном старике, живущем в горах острова Овайги, хотел он его видеть и с некоторыми из своих офицеров, в сопровождении сандвичан, с превеликим трудом добрался до местопребывания отшельника. Старик, при виде людей, совершенно для него новых и необыкновенных как по цвету лица, так и по одежде, не показал ни малейшего удивления или любопытства, и когда Кинг хотел подарить ему несколько европейских вещей, которые в глазах всех островитян казались неоцененными сокровищами, то он отвергнул их с презрением и удалился в свою хижину; не есть ли он овайгийский Диоген?

Таинство огнестрельного оружия более всего изумляло и ужасало сандвичан; но европейцы сами же открыли им оное, а через то потеряли то уважение, можно сказать, с боготворением соединенное, какое имели к ним островитяне. Безрассудные из мореплавателей часто ходили на охоту стрелять птиц, в присутствии островитян заряжали свои ружья и притом не по-солдатски, но медленно и мерою, как обыкновенно охотники заряжают. Тогда островитяне перестали уже бояться их, а особенно когда приметили, что и расстояние, на какое оружия наши действие производили, весьма ограниченно. Сандвичане все это знали, имев уже в своем владении ружья, когда Ванкувер там был, следственно, Тамеамеа не мог быть страхом принужден уступить владения свои англичанам, а кто поверит, чтоб какой-нибудь народ добровольно расстался с своею свободой?

* * *

Приведение в оборонительное состояние владений своих также немало занимает Тамеамеа. Я уже упомянул о числе огнестрельного оружия, к нему европейцами доставленного. Надобно сказать, что в том числе есть мортиры и гаубицы; первыми, однако ж, они едва ли умеют действовать, по недостатку в людях, знающих сие дело; но пушки они очень скоро и хорошо заряжают. Я сам это видел при салюте, когда Тамеамеа предложил нам выпить здоровье нашего государя; тогда сделали они салют с открытой батареи, подле дома его находящейся. Войско его нимало не походит на регулярное ни по одежде, ни по искусству действовать оружием. Теперь солдаты большею частью выходят в строй совсем нагие, с одною только повязкою по поясу и с сумкою для патронов; прочие же – кто в жилете без всякого другого платья или в одних панталонах; некоторые щеголяют в рубашках, один был совсем нагой, но в колпаке или в шляпе, и пр. В ружейной экзерциции и в движениях их есть много своих собственных смешных и странных приемов. Но если мы рассудим, что в такое короткое время народ сей успел познакомиться с европейским оружием и владетель их мог вооружить 6000 человек[258] оным и завел артиллерию, то нельзя не признать, что сандвичане сделали большой шаг к просвещению.

Хотя войска сии обучаются европейцами, но Тамеамеа не дает им начальства, а управляют армиею его старшины, и первый из них, или главнокомандующий, по имени Калуа, есть брат первой королевской жены, о которой я выше упоминал. Сей Калуа, человек молодой, но превысокий, толстый и с большими дарованиями. Он приезжал ко мне на шлюп, и я удивлялся, с какою свободой он изъясняется по-английски. Я даже думал сперва, что он был в Америке, но Элиот меня удостоверил, что он выучился от поселившихся здесь европейцев. Другой его брат, по имени Гекири, имеет начальство над морскими силами, которые состоят в двух или трех бригах, купленных у американцев, и в нескольких шхунах и больших палубных баркасах, кои все вооружены пушками или фальконетами{244}. Матросы на них все из сандвичан, и многими управляют природные жители. Плавание их простирается с острова на остров.

Этот народ имеет чрезвычайные способности: у него теперь не только есть много хороших плотников, кузнецов и пр., которые были бы не последними мастерами и на европейской верфи, но я видел в королевских сараях большой шестнадцати – или восемнадцативесельный катер, построенный по размеру и под руководством сандвичанина, так что к строению оного ни один европеец и не приступался.

Притом они любят вступать в службу на европейские суда, и американцы их всегда имеют по нескольку человек. Они их весьма хвалят как людей усердных, послушных и смышленых и притом весьма привязанных к начальнику. Были примеры, что в случае всеобщего возмущения на купеческих судах они держали всегда сторону начальников, а потому-то американские корабельщики, подозревающие матросов в каком-нибудь опасном замысле, берут, идучи к северо-западному берегу Америки, по нескольку человек сих островитян, которых Тамеамеа охотно увольняет, надеясь, что по возвращении, они будут ему полезны своими познаниями, кои приобретут в плавании на судах. К нам весьма многие просились, но, не имея в них надобности, я им отказывал. Наконец, один молодой, проворный и веселый малый сам собою остался на шлюпе и не хотел ехать на берег. Чтоб свести его, надлежало бы употребить силу; а так как я узнал, что он никакого преступления не сделал, то и согласился взять его, зная, что на судах Американской компании весьма легко отправить его назад.[259] К сему более побудило меня желание посредством него познакомить сандвичан с Россией.

Более всего будут споспешествовать просвещению сего народа дети, родящиеся от европейцев и островитянок, которые от отцов своих приобретут некоторые познания и будут иметь привязанность к своей родине по матери и по привычке. Я видел многих из них: они ходят почти нагие, как и все здешние жители, но разумеют английский язык и разные мастерства.

Тамеамеа желает всеми способами заслужить дружбу и доверенность европейцев. Для безопасности приходящих к нему судов назначены им при рейдах лоцманы, которым даны на английском языке за его знаком (ибо он писать не умеет) свидетельства в искусстве их. Один такой лоцман у меня был; но как я не люблю слепо поступать по советам лоцманов даже и в Европе, а тем менее ввериться сандвичанину, то, идучи на рейд Карекекуа, мы брали свою осторожность, меряя беспрестанно глубину. Такая недоверчивость к нему много его огорчила. Впрочем, он нам показал знание своего дела и более удивил своею осторожностию, которая и европейскому лоцману сделала бы честь, ибо, приближаясь к якорному месту, он пошел на низ и осмотрел, готовы ли и чисты ли у нас канаты, а потом и с якорями то же сделал. Мы очень много смеялись сему его поступку: он, как будто бы нарочно, за нашу к нему недоверчивость хотел отплатить тем же и считал нас столь плохими мореходцами, что мы в состоянии, идучи в порт, позабыть приготовить якоря.

Для безопасности европейцев учреждена полиция, которая печется, чтоб недоброжелатели их из природных жителей не могли нанести им никакого вреда. В первую ночь, когда мы стали на якорь в заливе Карекекуа, патруль ее ходил по окружным селениям и кричал нараспев, как то мы после узнали, что пришедшее к ним судно есть дружеское и чтобы жители, под опасением строгого наказания, не осмеливались делать никаких против нас покушений и даже в ночное время не подъезжали близко к нам. Разными способами, какими Тамеамеа обеспечивает жизнь и собственность живущих у него белых, довел он большую половину своих подданных до тех же правил. Ныне смело можно вверить им самое лучшее белье для мытья, и ни одна вещь не будет украдена; мы сами этого не испытали, но к нам являлись, так сказать, прачки-мужчины с свидетельствами от разных корабельных капитанов о их честности, исправности и искусстве мыть белье.

При самом первом свидании с приходящими к ним мореплавателями многие из жителей стараются показать им свою честность и что им ничего не надобно даром. Когда мы подходили к острову Овайги, к нам приезжало много островитян, только все простой народ: старшины ни одного не было. Лейтенант Муравьев одному из них дал небольшой кусок меди, и он тотчас отдарил бананом; другого же один из унтер-офицеров стал потчевать кашею из сарачинского пшена, но он не хотел есть, доколе унтер-офицер не принял от него бананы.

Впрочем, было бы безрассудно утверждать, что они все крайне честны; воры есть и у них, и притом много, только, по крайней мере, с прочими европейскими искусствами научились они и воровать так, как это ремесло у просвещенных народов отправляется, то есть ныне сандвичанин ни одной ненужной ему вещи не украдет, как то прежде они делали, а если какую вещь он решится украсть, то выжидает случая и делает так, чтоб и следов покражи сыскать нельзя было. Сначала же они тащили все, что ни попадало, и даже в глазах у тех самых, у кого крали. На острове Воагу утащили они у меня с своих лодок стоявший на кормовых окнах дорожный небольшой погребчик и кожаный со шкатулки чехол так искусно, что я на другой день это уже приметил, невзирая на то, что мы кругом шлюпа имели часовых, нарочно определенных смотреть за приезжавшими к нам лодками.

Надобно, однако ж, сказать, что это не относится к их старшинам, которые стали ныне почитать за стыд и бесчестье такие поступки; но в простом народе склонности сей скоро истребить невозможно. Старшины же только не стыдятся просить, если что им понравится.

Мне сделали честь своим посещением четыре королевы, жены Тамеамеа. Я их потчевал вином и наливкою; они выпили по нескольку рюмок и при отъезде попросили у меня по графину, из которых я угощал их. Я на это тотчас согласился. Тогда они сказали, что графины гораздо красивее кажутся, будучи наполнены вином нежели пустые, и это было в минуту сделано. После сего заметили они, что если у кого есть вино, то надобно, чтоб и посуда была, чем пить оное, и потому каждая, взяв со стола по рюмке, спросила у меня, позволю ли я взять оные. Я был весьма рад, что такою дешевою ценою мог разделаться с ними, и расстался дружески. Однако ж они меня отблагодарили, прислав довольно плодов и зелени, а первая королева прислала четыре апельсина: этот плод еще большая редкость на Сандвичевых островах, ибо недавно разведен на оных.

Сандвичане теперь сделались весьма искусны и расчетливы в торговле, особенно сам владетель их Тамеамеа. Доказательством сему может послужить и то, что он имеет у себя несколько человек из старшин низшего класса, знающих немного английский язык; должность их состоит в том, чтоб приезжать на иностранные суда и узнавать от матросов, в чем и в каком количестве состоит груз их; они же должны пересчитать, сколько людей на судне, дабы, сообразно сему, Тамеамеа мог назначить цену на товар свой и на съестные припасы. Первый из них только и состоит в одном сандальном дереве, которое они раскладывают на три или на четыре сорта и всегда прежде показывают самое худшее, потом, если первого не возьмут, получше, и когда дело имеют с знатоками, то после многих споров продадут самое лучшее, иначе обманут точно так, как и в Европе в торговых делах нередко случается. Дерево сие не то сандальное, которое мы сим именем называем. На всех Сандвичевых островах его чрезвычайно много; но как оно растет на горах, то доставать его весьма трудно, ибо надобно приносить с гор верст 40 и более. Американцы отвозят оное в Кантон и продают китайцам, которые делают из него разные ящички, шкатулки и тому подобное; а более употребляют оное для гробов и делают из него род масла для жжения в храмах.

В продаже съестных припасов иностранцам есть у них общая такса, а особенно на свиней, коз и кур. Тамеамеа назначает, какие цены брать, и ни один уже из жителей не смеет сбавить их, а более взять может. От сего происходит, что приходящие к ним военные суда, имеющие нужду в съестных припасах, но без товаров, должны весьма дорого платить за все, что у жителей покупают; ибо американцы, беспрестанно в том мире торгующие, привозят множество всяких европейских безделок и стараются более иметь таких, которых жители еще не видывали, и ими платят за все, что от них покупают, делая иногда счет пиастрами. Часто они дают сандвичанам за свинью вещь, стоящую полпиастра, но ценят ее в 7 или 8 пиастров. Житель получает вещь, не зная настоящей ей цены, но потому только, что она ему нравится и в глазах его стоит свиньи, и когда другой из них привезет такую же свинью на военное судно, где нет никаких товаров, чтоб заплатить ему, то он просит за оную также 7 или 8 пиастров для покупки у американца такой вещи, какую купил его товарищ. Теперь военное судно сделает худой расчет, если вздумает, при большом недостатке в съестных припасах, идти на Сандвичевы острова. Я заплатил за двух посредственной величины свиней 15 пиастров, но мы не имели большой надобности покупать много съестных припасов, потому что недавно оставили Калифорнию, где купили по весьма сходным ценам очень большой запас всего, да и путь наш был к изобильным Марианским островам, и на переход к оным от Сандвичевых островов немного нужно было времени. Притом Тамеамеа подарил мне 20 свиней и много зелени, а если бы все то, что мы получили в Калифорнии, в Россе и от Тамеамеа в подарки, покупать здесь на пиастры, то это стоило бы гораздо больше денег, нежели в самой дорогой европейской столице.

Гражданское правительство Сандвичевых островов вовсе еще не образовано, и в постановлениях их почти ничего европейского не введено, кроме налогов, которые некоторым образом уподобляются нашим и кои Тамеамеа ввел по совету европейцев, не уничтожив, впрочем, и прежнего порядка в своих финансах, который состоял в том, что коль скоро королю нужны какие-либо съестные припасы или другие вещи, то объявляется, чтоб со всех округов или некоторых привезли к нему требуемое, так точно, как бы господин дома приказывал своим служителям принесть к нему или отдать кому то и то. Это постановление и по сие время исполняется с величайшею точностию и без ропота; и сверх того, по примеру европейскому, назначена постоянная подать. Например: владельцы земель должны платить ежегодный налог по числу работников, возделывающих оные. Элиот за свою землю, на которой работают от 10 до 20 человек, платит 40 пиастров; за позволение при берегах ловить рыбу платится по одному пиастру с каждой лодки за время рыбной ловли, которая бывает по временам года. О других постоянных и непременных податях я не слыхал; но деньги король сбирает, когда ему захочется, так же как и припасы, назначая принести к нему по пиастру с каждого человека, имеющего торг с европейскими судами, и сей его доход можно назвать пошлинами.

Другое новое постановление, похожее на европейское, состоит в назначении правителей на острова, из коих на каждом есть доверенный европеец в должности секретаря. Если Тамеамеа посылает какое повеление к своим губернаторам, то это всегда бывает чрез одного из последнего класса старшин, который сообщает оное изустно; но в то же время Элиот пишет повеление, к коему король прикладывает свой знак, всегда одинаковый. Получивший повеление рассматривает знак и сличает, что сказал посланный и что объяснит секретарь его, и если сходно, исполняет, а если нет, то посылает за повторением приказаний. О выдаче мне десяти свиней и полной шлюпки разной зелени с острова Воагу таким же образом дано было повеление: я сам на шлюпе отвез туда посла и указ.

Элиот старается сколько возможно придать важности достоинству овайгийского владельца и желает, чтоб, по крайней мере, по наружности сандвичане казались народом более просвещенным, нежели каковы они в самом деле. Когда мы пришли в залив Карекекуа, я узнал, что король это место оставил и живет ныне в другом, называемом Кайруа, отстоящем от первого в 20 верстах; а потому написал к нему записку по-английски, зная, что у него есть кому перевести оную: я просил его ехать в Карекекуа для переговора со мною о снабжении нас свежими съестными припасами или прислать какого-нибудь европейца, который мог бы пособить нам в покупке оных и в получении пресной воды. Но как я удивился, получив на другой день на мою простую записочку следующего содержания официальную ноту, писанную на английском языке, с которой русский перевод прилагается здесь сколько возможно от слова до слова:

«Командиру его императорского российского величества фрегата «Камчатка».

М.Г.

Его овайгийское величество сожалеет, что не может иметь удовольствия посетить вас в Карекекуа по причине болезни сестры его величества Пепи, которая находится при последних минутах своей жизни. Его величество дает полную свободу разным старшинам и прочим жителям продавать вам съестные припасы, в коих вы имеете нужду; что же принадлежит до пресной воды, то его величество советует вам взять оную на острове Мови; ибо в Карекекуа вода весьма нехорошая. Я имею повеление от его величества приехать к вам завтрашний день.

Примите уверение истинного к вам почтения его величества, с каковым и я также имею честь быть ваш покорный слуга Джон Элиот де Кастро, его величества статс-секретарь.

Кайруа.Ноябрь. 1818»

Разные причины препятствуют сандвичанам принять европейские гражданские узаконения. Но более всего делает преграду принятию оных религия сих островитян, которая явно предписывает им деяния, совершенно противные европейским обычаям и законам, каковы, например, приношение людей в жертву божествам их, содержание многих жен, исключение женщин из разных прав, предоставленных мужчинам, и др. Но ввести чужую религию у свободного и сильного народа нелегко! Покоренные и завоеванные народы принимают веру своих победителей, или, лучше сказать, наружные обряды веры, всегда почти по принуждению или в уважение некоторых преимуществ и наград, новообращенным предоставленных; а над свободным народом должно действовать убеждениями; но скоро ли можно в этом успеть? Употребить силу – значит прибегнуть к кровопролитию; тогда последует не просвещение, а истребление.

Девушка с Сандвичевых островов

Рисунок М. Тиханова

Ванкувер покушался внушить Тамеамеа мысль о принятии христианской веры. Тамеамеа, полагая, что Ванкувер своему Богу отдает преимущество, а сандвического поносит, предложил ему идти на превысокий, подле залива Карекекуа находящийся каменный утес, куда также хотел послать своего первосвященника, с тем, чтоб они оба вместе бросились оттуда на низ: кто жив из них останется, того бог сильнее и справедливее и того он признает богом истинным. Опыт Ванкуверу не понравился, и он не только отверг его, но и в своем путешествии ничего об нем не упомянул; тем дело о религии и кончилось.

Историю сию рассказывал американским капитанам известный по многим напечатанным путешествиям англичанин Юнг, живущий более 25 лет на Сандвичевых островах, который тогда служил переводчиком между Ванкувером и королем, а мне сообщил оную Девис. Юнг рассказывал также о забавном возражении Тамеамеа, сделанном Ванкуверу, когда он, показав ему глобус, изъяснил, что земля кругла и вертится и что англичане и сандвичане ходят, обратясь одни к другим ногами. Тамеамеа долго рассматривал и повертывал глобус; смотрел, где Сандвичевы острова, где Англия, но ничего не говорил и предался глубокой задумчивости. Наконец, когда сели они обедать, то он, положив на тарелку один большой сухарь, а на него несколько маленьких кусков, сказал ему: «Ну, вот это земля (показывая на тарелку), а это (большой сухарь) Овайги; вот тут Тамеамеа (указывая на кусочки), Ванкувер и все прочие сидят хорошо и обедают; теперь смотри, что будет!» При сих словах повернул он тарелку, с которой куски полетели на пол; тогда он сказал Ванкуверу, что Тамеамеа не дурак и вздорным рассказам не поверит.

В приношении человеческих жертв постепенно сделалась у них перемена, и ныне, по уверению Элиота и капитанов американских судов, только одних преступников, достойных смерти, умерщвляют в капищах, как на лобном месте, и оставляют там как жертву.

Впрочем, если бы Тамеамеа обращал такое же внимание на права своих подданных, какое обращает он на права живущих у него европейцев, или даже и в половину только против того, то он мог бы облегчить во многом нынешнее тяжкое состояние простого народа, которого теперь жизнь и собственность находятся в полной воле старшин; а сих последних права и преимущества наследственные.

Старшины владеют всеми землями и одни только вправе употреблять мясную пищу и некоторые роды лучшей рыбы, которых простолюдинам есть не позволяется. Равным образом и женщины, какого бы состояния они ни были, свиней в пишу употреблять не смеют, но собак, кур, дичину и рыбу знатные из них могут есть. Надобно здесь заметить, что собака у них не есть презрительная пища: старшины сами едят их, и даже Тамеамеа мясо собаки предпочитает свинине; ему почти каждый день к обеду подают жирного жареного щенка. Некоторым из живущих здесь европейцев так понравилось собачье мясо, что оно сделалось обыкновенного их пищею. Они сравнивают его с самой лучшей бараниной, что весьма правдоподобно, ибо собаки здешние питаются плодами и растениями. Ванкувер, доставив к ним несколько быков, коров, баранов и овец, взял торжественное, по их обряду, в капище обещание, чтоб в продолжение 10 лет ни одного из сих животных они не убивали, а потом требовал, чтоб они уничтожили навсегда запрещение, по коему женщины не могут есть свиней, и позволили им употреблять всякое мясо наравне с мужчинами. Но на это они не согласились, сказав ему, что как свиней не он к ним доставил, то ему и дела нет до них, и женщинам они никогда не позволят их есть; а быков и овец, привезенных им, включат в число собак, тогда и женщины будут вправе ими пользоваться. Равным образом и другое требование Ванкувера – чтоб женщинам позволено было есть вместе с мужчинами – отвергнуто.

В отношении к женщинам и к простому народу все подобные постановления строго исполняются, но из старшин многие не наблюдают совсем запрещений, до них касающихся. Например, в известные времена они не должны есть свинины, кур и пр.; однако ж они не смотрят ни на что и все едят, что им вздумается. Однажды многие из них у меня обедали, и в том числе был шурин Тамеамеа и начальник его войска, о коем я выше упомянул. Большая половина из них все ели, что ни подавали на стол, и с большим аппетитом. Некоторые отказывались от свиного мяса или кур, а один только при виде курицы вскочил из-за стола и бросился из порта (корабельной амбразуры) в воду. Элиот мне сказывал, чем старшина важнее, тем менее следует подобным постановлениям, и сии, так сказать, вольнодумы более привязаны к европейцам и согласнее с ними живут. Женщина же, как бы знатна ни была, не может нарушить ни одного запрещения, до их пола касающегося.

Меня посетила также жена первого старшины всего округа в соседстве Карекекуа: длинное шелковое, на старинный европейский манер сшитое платье и довольно дорогой белый платок показывали уже, что она знатная дама; но когда мы сели за стол с старшинами, я не мог ее никак упросить не только отобедать, но даже и в каюте остаться. Она в ответ мне только и говорила «табу», то есть запрещено, и обедала на шканцах с женою другого старшины. Стол их состоял в тесте из муки корня тарро и одной сырой рыбе, которую они, вместо уксуса, обмачивали в морскую воду; нашей же пищи никакой есть не хотели, кроме сухарей и сыра; а вина и наливки пили очень много.

Сандвичане стараются подражать европейцам как в платье, когда имеют на что купить оное, так и в поступках при общественном обхождении; только одеждою европейской они располагают по климату и по своим понятиям о вещах. Когда они видят на европейце одежду, составленную из разных отдельных частей, как, например, фрак, жилет и пр., то не думают, что, по нашим обычаям, благопристойность того требовала и что без кафтана, как бы прочее платье богато и нарядно ни было, у нас нельзя нигде показаться, а приписывают это тщеславию и говорят, что мы хотим показать как можно больше платья в одно и то же время, и потому при церемониальных случаях сами так же одеваются. В другое же время запросто один наденет исподнее платье, впрочем, без чулок и без всего; другой в одном жилете с повязкою по поясу щеголяет; третий в кафтане, на голое тело надетом, и это у них почитается, как бы у нас быть в простом будничном платье. Но самое любимое одеяние их из европейского платья есть обыкновенная белая рубашка с манжетами или длинный сюртук. Старшины по большей части ходят, надев одно что-нибудь: рубашку или сюртук; в прочем уже ничего не имеют с ног до головы. Простые люди часто наряжаются в старенькие матросские фуфайки или шаровары, кои выменивают у американцев; самые неимущие, будучи не в состоянии выменять никакого платья, иногда при нагом теле, с одною лишь по поясу повязкою, надевают шляпу и думают, что одеты по-европейски. Надобно, однако ж, признаться, что если многосложная европейская одежда в жарком климате и для нас самих обременительна, то природным жителям теплых стран, привыкшим держать тело свободно от всяких, так сказать, детских пеленок и любящим несколько раз в день купаться, она должна быть крайне тягостна.

При свидании с европейцами они кланяются и берут их за руку по нашему обычаю, а между собою наблюдают собственное свое обыкновение: прикасаются друг к другу носами и также берутся за руки.

Старшины в образе жизни начинают перенимать европейские обычаи. Например, ныне они по два раза в день, в обыкновенное время поутру и ввечеру, пьют чай. К столу приготовляют некоторые блюда по-нашему – варят, жарят. Прежде же как мясо, так и коренья печены были у них в ямах посредством разгоряченных каменьев. Только в установленное время обедать и ужинать они никак не могут привыкнуть, а едят по требованиям желудка.

К несчастью, горячие напитки вошли у них слишком в большое употребление; многие из старшин сделались горькими пьяницами; даже сын и наследник королевский, молодой человек, о коем я выше упомянул, и первый советник, или, так сказать, министр короля, родственник любимой его жены, неумеренно пьют и тем более приносят огорчения старику Тамеамеа, который, будучи сам человеком весьма трезвым, не в силах их воздержать.

Сандвичевы острова. Танец мужчин

Из альбома к кругосветному путешествию О. Коцебу

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Вот Сеговийский мост пред нами,А там, за ним, уже Мадрид.Пора забыть ВальядолидС его зелеными садам...
Сталинградская битва стала переломным моментом во Второй мировой – самой грандиозной и кровопролитно...
«Ты Имр из Кинда, кажется? СлучалосьИ мне слыхать о племени твоем.Оно живет не в кесарских владеньях...
Почему за без малого две с половиной тысячи лет никто – ни Ганнибал, ни Цезарь, ни Атилла, ни Чингис...
Кутузов – да, Багратион – да, Платов – да, Давыдов – да, все герои, все спасли Россию в 1812 году от...
Слава – переменчива, изменения ее «характера» иногда очень сложно объяснить с точки зрения логики. В...