Путешествия вокруг света Коцебу Отто
Около полудня 12-го числа ветер стих, и наступил штиль. Сего числа мы поймали две черепахи; одна из них была очень велика, но у нас никто не умел их приготовить. Я предложил мясо и жир, все вместе, сварить просто в супе, отчего вышла такая странная, наполненная жиром похлебка, что многие из наших молодых господ скоро почувствовали следствие сего блюда, беспокоившее их целые сутки. Впрочем, это надлежало приписать нашему неискусству в поваренной науке, а не действию черепашьего мяса, которое составляет одну из самых приятных и здоровых свежих морских провизий.
До сего дня производилось служителям всякий день по фунту свежего мяса на человека, кроме последних двух дней, в кои было произведено по полуфунту, пополам с солониной; свежего мяса, взятого из Анлии, нам стало на 12 дней.
15-го числа на рассвете, в 6 часов, открылся нам остров Порто-Санто{58}.
Увидев Порто-Санто, я стал держать прямо на восточную оконечность острова Мадера. Ветер от N продолжал дуть умеренно и с одинаковой силою во все сии сутки. Пользуясь оным, мы шли под всеми парусами. Волнения почти совсем не было. Но, к крайнему нашему неудовольствию, мы видели, что «Диана» более 8 узлов не могла идти. Следовательно, можно сказать, что 8 узлов было для нашего шлюпа самый большой ход, какой только образ его строения позволял ему иметь. Между Порто-Санто и Мадерой мы видели большого кита.
Перед захождением солнца мы прошли восточную оконечность острова Мадера, идучи между оной и островами Дезертос{59}. Ветер постоянный от NNW дул умеренно и ровно.
Не желая потерять столь благоприятного случая выбраться из широт переменных ветров и поскорее войти в пассатные ветры{60}, я взял намерение не заходить на Мадеру; и если погода будет продолжаться нам попутная и благоприятная, то и Канарские острова миновать, а запастись вином в Бразилии, где оно, будучи привозное, хотя немного и дороже, но зато ветер и время не будут потеряны. Что принадлежит до свежей пищи для служителей, то они в ней большой нужды еще не имели.
Из наших господ некоторые жалели, что были лишены случая побывать на Мадере. Мне и самому было неприятно, что обстоятельства не допустили иметь это удовольствие, но что делать! Успех нашей экспедиции того требовал.
Остров Пальма, самый западный из Канарских островов, кроме Ферро, мы проходили поутру 17-го числа, в расстоянии от него на 38 или 40 миль. Мы его видели, только вершина оного была скрыта в облаках. Сего же числа до полудня случилось солнечное затмение.
Беспрестанно переменные тихие ветры, маловетрия и частые штили мучили нас до 28 ноября. Тропик Рака мы прошли поутру 28-го числа, но настоящий пассатный ветер от N (хотя и весьма тихий) встретили мы в 6 часов вечера 28-го числа, будучи тогда в широте 20°.[4]
С 20-го по 28-е число ничего особенно примечательного не случилось. Погода была сухая; небо хотя почти всегда было покрыто облаками, но не дождливыми и не густыми. Солнце часто сквозь них было видно, и нередко сияние его не слишком было для нас приятно в жарком климате. На пространстве сего скучного перехода мы часто видели летучую рыбу (flying-fish англичанами и poisson volant французами называемую) и разные роды других рыб, но поймать удами ни одной не могли.
1 декабря в 4 часа пополудни увидели мы вершину острова Св. Антония, одного из островов Зеленого Мыса{61}. Он показался нам по компасу на NOtO O в глазомерном расстоянии, судя по высоте его и чистой погоде, не менее 60 миль. Известно, сколь трудно глазомером определить расстояние от высоких, гористых земель, как бы кто искусен ни был в такого рода замечаниях. Даже точно знавши перпендикулярную высоту вершины видимого высокого берега, едва ли можно, не видя прибоя воды, отгадать расстояние до него, не сделав ошибки на треть или одну четверть оного. Притом надобно помнить и то, какое действие рефракция, зависящая от состояния атмосферы, производит в явлении отдаленных предметов; следовательно, пункт, таким пеленгом определенный, не может служить нимало основанием для поверки хронометров.
Мореплавателям известно, что пассатные ветры не до самого экватора простираются, и не всякий год и не во всякое время года они перестают дуть в одной и той же широте; иногда уничтожаются они ближе к экватору, иногда далее от него. Ванкувер{62} в мае 1791 года потерял пассатный ветер в широте 6°20; Лаперуза{63} в августе 1785 года оставил он в широте 14°, а Дантркасто{64} – в ноябре 1791 года в широте 9°.
В широтах, где перестают дуть пассатные ветры, наступают обыкновенно штили и маловетрия, сопровождаемые проливными дождями и частым громом. В сей тихой полосе воды подвержены сильным течениям, по большей части имеющим направление к W и к NW. Оные производят великое влияние на курсы кораблей по причине малого их хода, и для того, чтобы пройти экватор в известном градусе долготы, надобно заблаговременно, не выходя из свежих пассатных ветров, расположить так курсом, чтобы, приближаясь к экватору, течения не могли в полосе, где почти вечно тихие ветры царствуют, склонить слишком много к западу. Суда, идущие из Европы к мысу Доброй Надежды или в Южную Америку, по большей части проходят экватор между 18 и 26 градусами долготы.
Рассматривая в журналах знаменитых мореплавателей мнение их, под каким градусом долготы выгоднее проходить экватор, я увидел, что некоторые из них совершенно различно думают между собой о сем предмете.
Приняв за правило с самого начала плавания моего более руководствоваться замечаниями и мнением капитана Ванкувера,[5] я решился принять его совет и для того от островов Зеленого мыса стал держать так, чтобы в состоянии быть перейти через экватор в долготе 26 или 27°.
Свежий пассатный ветер прямо от NO, а изредка от ONO, дул до рассвета 5-го числа, а затем отошел к О и сделался тише. Около полудня перешел он в SO четверть и стал дуть еще тише, переменяясь беспрестанно с одного румба на другой. Сие нам показало, что пассаты нас оставили (в широте 7°) и наступают экваторные штили. В полдень сего числа по обсервации мы находились в широте 7°741; в долготе по хронометрам 23°5249.
С 5 по 18 декабря мы находились в самом несносном положении: частые штили и беспрестанно переменяющиеся тихие ветры заставляли нас всякий час переменять курс и ворочать парусами. Небо почти во все сие время было покрыто черными, грозными тучами; всякую ночь кругом нас мы видели жестокую молнию и слышали гром, который очень часто гремел прямо над нами, и молния блистала страшным образом.
Дождь лил ежечасно в великом количестве, так что развешанный на шканцах{65} тент в минуту наполнял бочку, а что несноснее и мучительнее было как для офицеров, так и для команды, то это шквалы, которые беспрестанно находили с разных сторон горизонта и всегда приносили с собою проливной дождь. Но никогда крепкого порыва ветра мы не имели, хотя известно, что дождевые тучи приносят с собой жестокие вихри. Однако ж и в сем случае эти тучи вдали всегда имели грозный вид и все признаки жестокого шквала, а потому мы всякий час принуждены были держать всю команду у парусов, в готовности убирать оные. Тихие же ветры принуждали нас нести все паруса, какие только мы имели, даже и в ночное время; иначе целого месяца было бы мало на переход сей несносной полосы жаркого пояса; а имея много парусов, – безопасность мачт, да и целость самого судна, можно сказать, требовали величайшей осторожности с нашей стороны. Сверх того, невзирая на продолжительные ливни, теплота была чрезвычайная, и хотя солнце редко и ненадолго показывалось из-за облаков, но лишь оно начинало сиять, в ту же минуту и жар становился несносным.
Кроме того, что мы терпели от состояния атмосферы, море не менее причиняло нам вреда: во все помянутые 13 дней волнение, или, лучше сказать, зыбь была большая, неправильная, какая бывает обыкновенно после ветров, крепко дующих скоро один после другого с разных сторон. Толчея сия валяла нас то с носу на корму, то с боку на бок, всегда, когда ветер совсем утихал и шлюп не имел ходу.
Петрели
Казалось, что птицы и рыбы убегают от сего неприятного климата: первых мы видели очень мало, из рода петрелей{66}, а последних и того меньше. Однако ж нам удалось поймать удою одну из рода известных обжорливых рыб, называемых англичанами shark, а французами requin{67}. Пойманная нами рыба весила без головы и без хвоста 2 пуда 9 фунтов и послужила очень хорошим блюдом для нас и для команды, будучи хорошо уварена и приправлена горчицей, уксусом и перцем./p>
Кроме сей добычи, мы воспользовались сильными дождями и набрали несколько бочек дождевой воды: она служила нам для варения пищи и для мытья белья. Надобно сказать, что как бы хорошо ни была сварена сия вода, она всегда удерживала в себе какой-то противный вкус и запах; чай из нее совсем терял свою приятность.
Настоящий SO пассат встретил нас около полудня 18-го числа по обсервации в широте 2°З4" N, в долготе по хронометрам 25°55 '. Сначала стал он дуть от SSO очень тихо; потом, постепенно усиливаясь и отходя понемногу к О, сделался свежий ровный ветер. С пассатным ветром наступила также и ясная погода. Иногда облака покрывали небо, но они были редки, светлы, неслись высоко, не причиняя ни дождя, ни крепких порывов. Прохладительный умеренный ветер и сухая благоприятная погода доставили нам большое удовольствие после всех претерпенных нами неприятностей. Мы вымыли, вычистили и окурили деки. Офицеры и матросы просушили и проветрили свое платье, вымыли белье и вычистили все вещи, которые от тепла начали плесневеть и ржаветь. Можно сказать, что мы получили новую жизнь со дня встречи пассатных ветров. 19 декабря видели мы два судна и с мореплавателями одного из них, принадлежащего Американским штатам, говорили. Оно плыло из Восточной Индии в Северную Америку, а другое, очень большое судно, шло с нами почти одним курсом; по всем приметам, оно должно быть португальское, идущее в Бразилию.
20 декабря во 2-м часу после полудня прошли мы экватор в долготе 27°11. Ветер тогда был умеренный и погода прекрасная.
У иностранных мореплавателей есть обыкновение совершать при переходе через экватор некоторый смешной обряд, издавна введенный и по сие время наблюдаемый на английских, французских и голландских судах. Оный состоит в том, что все те, которые в первый раз проходят экватор, должны богу морей (коего обыкновенное местопребывание полагать должно на самой границе северного и южного полушария) приносить некоторую дань, обмывшись прежде в морской воде.
На английских военных кораблях обряд сей иногда отправляется с большой церемонией и парадом, к которому за несколько дней начинают приготовляться. Один матрос представляет Нептуна, другой – супругу его Амфитриду, третий – сына их Тритона. Некоторые из них играют роль морских существ, составляющих свиту или двор бога морей. Не нужно сказывать, я думаю, что мифология не призывается в совет к составлению приличных нарядов для сей водяной труппы; им позволяется при таких случаях обыкновенно руководствоваться собственным своим вкусом, который отгадать немудрено: чем безобразнее, тем лучше.
В час прохождения экватора, если это случится днем, а когда ночью, то поутру на другой день, Нептун и вся его свита в полном уборе сбираются на бак. Он спускается по веревке с носу корабля почти до самой воды и кричит в рупор страшным голосом: «На корабле – алло?» Тогда непременно капитан сам должен ему отвечать со шканец: «По ответе – алло».
Нептун начинает делать вопросы: какой корабль, кто командир, откуда и куда идет, и есть ли на нем такие, которые в первый раз проходят экватор.
Получа ответы на каждый вопрос порознь, он кричит: «Ложись в дрейф». На сие капитан приказывает класть грот-марсель на стеньгу, не в самом деле, а только примерно, а корабль продолжает плыть без остановки. Тогда Нептун поднимается на бак, садится в сделанную для сего нарочно колесницу и, будучи окружен всей свитой своей, едет по шкафуту{68} на шканцы. Колесницу его везут шесть или восемь совершенных чудовищ, с длинными распущенными волосами и с распещренным разными красками нагим телом, от головы до поясницы; музыка ему предшествует.
По прибытии на шканцы строй солдат отдает честь. Капитан принимает его и подает список всех тех, которые прежде не проходили экватора. После нескольких вопросов и ответов с той и другой стороны, в коих Нептун всегда старается ввернуть сколько можно более остроумных и замысловатых шуток, он с такой же церемонией при громе музыки отправляется со шканец на палубу. Там царедворцы его ставят пребольшую кадку, наполненную водой, и Нептун посылает, выкликая по списку, за теми, кто не проходил экватора прежде, чтобы представились ему для изъявления своего почтения и для принесения должной дани. В ответ на его призыв обыкновенно офицеры и пассажиры посылают к нему бутылку или две водки, извиняясь, что дурное состояние здоровья, домашние хлопоты и пр. лишают их удовольствия иметь высокую честь представиться владыке морей.
Все такие извинения всегда принимаются отменно благосклонно. Но кто не в состоянии или не хочет сделать упомянутого приношения, тот должен сам явиться непременно и выдержать следующую церемонию: завязывают ему глаза и сажают на доску положенную поперек кадки, наполненной водой. Один из свиты, представляющий нептунова брадобрея, намазывает ему бороду, а часто и все лицо, вместо мыла смолою и бреет куском дерева с аршин в длину, обрубленным наподобие бритвы. После сего, по данному знаку, доску с кадки из-под сидящего на ней вмиг выдергивают, и он погружается в воду, и лишь едва успеет выкарабкаться, как вдруг ведрами со всех сторон его обливают.
Все представляющиеся Нептуну непременно должны следовать сему порядку; этикет его двора требует того. Последствием всех таких церемониальных дней обыкновенно бывает то, что на другой день Нептун, Амфитрида, Тритон, все царедворцы и их друзья чувствуют необыкновенную головную боль от действия многих приношений.
Желая сделать для наших матросов сколько возможно памятнее сей день, в который российское судно проходило экватор, я позволил им следовать подобному обряду, с одним только исключением, а именно: запретил давать им водку; но по окончании церемонии велел сварить для них пунш.
С экватора, при определении курса, вообще держался я того же правила, как и вступя в SO пассатный ветер: идти самый полный бейдевинд{69}, а когда ветер отходил к О, то шли мы и полнее, наблюдая с точностью, чтобы направление генерального нашего пути было в параллель бразильскому берегу, простирающемуся от мыса Св. Августина до каменьев, называемых Аброголас{70}, которых параллель прошли мы в ночь с 30 на 31 декабря. На сем переходе ничего особенно занимательного с нами не случилось. Волнения совсем не было, и море всегда было спокойно. Почти постоянно светлая погода позволяла нам всякий день делать разные астрономические наблюдения как для определения широты и долготы, так и для сыскания склонения компаса.
С самого вступления в SO пассатный ветер мы беспрестанно всякий день и ночь были окружены великими стадами больших рыб, которые за нами следовали во все время подле самого борта, но поймать мы ни одной не могли. У нас были все рыболовные инструменты: разного рода уды, гарпуны, остроги и пр., и мы пробовали все известные нам средства, однако ж всегда без успеха. Я считаю, что для сего надобно особое искусство, или, лучше сказать, ловкость: должно знать сноровку, когда ударить и каким образом, потому что на английских кораблях мне случалось видеть матросов, убивавших острогами по нескольку рыб в день и при весьма большом ходе.
Пройдя параллель каменьев Аброголас, мы стали держать западнее, вдоль берега, идущего от сих каменьев к мысу Фрио{71}.
Новый год мы праздновали так, как уединенное наше положение и беспрестанное двухмесячное пребывание в море нам позволило. Команде велел я сварить пунш, а тем, которые не пили пуншу, давали чай.
В полдень 3-го числа прошли южный тропик. На другой день (4-го числа) и поутру 5-го числа видели много носящегося лесу, хворосту, всякой травы и два апельсина; некоторые из деревьев были очень велики. На одно из них мы едва было не нашли; ход судно имело большой, и если бы не успели вовремя увидеть и отворотить, то, ударившись в конец дерева, могли бы повредить обшивку. Для того я велел после беспрестанно одному человеку сидеть на утлегаре{72} и смотреть вперед: сим способом мы миновали еще несколько деревьев, не тронув ни одного.
Ветры и погоды продолжали нам благоприяттвовать, хотя первые со дня перехода нашего через тропик перестали быть столь постоянны, как прежде.
В ночь с 6-го на 7-е число ветер дул крепкий, порывами, а особенно поутру. Тонкие светлые облака неслись с невероятной скоростью по ветру и были гораздо ниже обыкновенного их стояния в атмосфере здешнего климата. Ночью мы несли только одни марсели{73}, к полудню ветер сделался тише, и мы опять поставили все паруса. Сегодня поутру видели мы под ветром у нас португальское двухмачтовое судно, шедшее нам навстречу; а после полудня прошел мимо нас необыкновенно большой кит: я никогда не видывал кита такой чрезвычайной величины.
В полночь с 7-го на 8-е число мы достали дно на глубине 75 сажен; грунт – черный жидкий ил. Тогда мы находились от северной оконечности острова Св. Екатерины{74} на NO в 60 милях.
Остров Св. Екатерины
Из книги Дж. Ансона «Путешествие вокруг света»
По восхождении солнца ветер совсем утих, и сделалось облачно и пасмурно. Кругом нас летали и на воде сидели множество разного рода птиц, которые никогда далеко от берегов не летают. С полудня ветер стал дуть умеренный от S, и в 2 часа открылся нам бразильский берег SW. В 7-м часу мы были к нему довольно близко и могли рассмотреть положение оного и различить остров Св. Екатерины и лежащие при входе в гавань оного два небольших острова – Алваредо и Галеру.
Противный и притом весьма тихий ветер препятствовал нам сегодня войти в гавань, а на другой день (9-го числа) все утро был штиль. Мы тогда видели около себя со всех сторон множество китов, плавающих на поверхности тихой воды.
Скоро после полудня мы вошли в гавань и в половине восьмого вечера стали на якорь в полутора милях к SO от крепости Санта-Крус{75}.
Идучи на рейд, мы сделали обыкновенный сигнал для призыва лоцмана и подняли свой флаг и вымпел, однако ж к нам никто не приехал. Португальское военное судно (гардкот{76}) тогда шло из гавани нам навстречу; на нем был поднят флаг, а на крепостях нет. Причиной сего, я думаю, было то, что португальцы боялись нашего салюта, который мы обязаны были сделать по трактату, и им надобно было отвечать на него; а у них, весьма вероятно, или совсем не было пороху, или если и было, то так мало, что они не хотели расстаться даром с такой для них драгоценностью. Мне случилось на английском фрегате быть в Фаяле, одном из Азорских островов, принадлежащих Португалии. Капитан наш послал на берег офицера снестись с комендантом, будет ли крепость отвечать равным числом выстрелов на наш салют. Добренький комендант был очень откровенен и прямо признался посланному офицеру, что в крепости почти совсем нет пороху, и потому просил капитана, нельзя ли обойтись без салюта. Этот случай заставил меня такой же причине приписать невнимание португальцев, когда мы шли на рейд, что впоследствии оказалось совершенно справедливым.
Хотя лоцман к нам не приехал, однако ж мы пришли в самую середину гавани без малейшего затруднения с помощью плана сей гавани, сделанного капитаном Крузенштерном, который я от него получил в числе некоторых других карт, выгравированных для его вояжа. План этот так верно сделан и все на берегах высокости и приметные места с такой точностью означены на оном, что мы тотчас, почти при первом взгляде, различили все предметы, по коим надлежало править.
К сей части бразильского берега идущие с океана суда могут приходить на вид весьма удобно и безопасно, как бы велика разность в долготе у них ни была: в 60 или 75 милях от берега можно достать дно на глубине менее 100 сажен. Потом глубина сия уменьшается постепенно, так что нет никакой опасности править прямо к берегу и идти под всеми парусами ночью или в туман. Надобно только время от времени приводить в дрейф и бросать лот; а глубина всегда покажет расстояние от берега, к которому самые большие корабли могут безопасно подходить на расстояние полумили.
В переходе из Англии до острова Св. Екатерины у нас никогда не было больных более двух человек, да и те имели самые обыкновенные легкие припадки, не зависящие нимало ни от морских вояжей, ни от перемены климата, и которые более трех дней не продолжались. Шлюп не потерпел никаких повреждений в корпусе, а в вооружении только одна форстеньга{77} дала трещину в несносные жары, когда солнце было близко зенита. Действие его лучей могло бы большой вред причинить нашей палубе, наружной обшивке и баргоуту{78}, которые все сосновые, если бы мы не покрывали их парусами и брезентами всегда, когда солнце сияло.
Глава четвертая
Пребывание в гавани острова Св. Екатерины в Бразилии и описание оной
Января 9-го, в 8-м часу вечера, стали мы на якорь в гавани Св. Екатерины; тогда было уже темно. Но пока мы входили в гавань, невозможно было нас не приметить с трех крепостей, при устье оной находящихся, и с одного гард-кота, стоявшего на якоре под самым берегом. Однако ж невнимание гарнизона и жителей было так велико, что казалось – или на всех берегах сей пространной гавани нет ни одного жителя, или они все разбежались по лесам. Как бы португальцы ленивы и беспечны ни были, я не мог себе вообразить, чтобы прибытие в их соседство военного судна (что здесь весьма редко случается) не возбудило в них любопытства, по крайней мере, выйти на берег и взглянуть на него, и более потому, что мы были под флагом, им малоизвестным.
Пустота в такой обширной гавани, где, кроме вышеупомянутого гард-кота, ни одного судна, ни одной лодки не было, глубокая тишина по берегам оной, высокие окружающие гавань горы, покрытые непроходимым дремучим лесом, и слабый исчезающий вечерний свет представили нам сей прекрасный порт в таком диком, нелюдимом состоянии, что прежде не видавшие колоний, принадлежащих Португалии, с трудом поверили бы, чтобы места сии когда-нибудь были обитаемы европейцами. По берегам рассеяно несколько хижин, но они казались нам необитаемыми, или их жители были погружены в глубокий сон. Только лишь на валу одной из крепостей мы видели трех или четырех человек в епанчах{79}; кто они были – монахи, нищие или солдаты, – мы не знаем.[6]
Положа якорь, я хотел выстрелить из пушки в знак, чтобы жители в селеньях, не на самом берегу лежащих, могли узнать о прибытии к ним чужестранцев и на другой день привезти нам каких-нибудь свежих съестных припасов, в коих мы имели большую нужду. Но прежде нежели сей сигнал был сделан, приехал к нам от начальника одной из крепостей унтер-офицер по обыкновению узнать, кто мы, откуда и куда идем и зачем пришли.
Остров Св. Екатерины. Город Ностра Сеньора дель Дестерро
Из атласа к путешествию вокруг света И. Крузенштерна
Он не знал никакого языка, кроме португальского, а у нас никто по-португальски говорить не умел. Однако ж выбранные из лексикона слова удовлетворили вполне всем его вопросам. То же средство сообщения мыслей при помощи телодвижений помогло нам и его выразуметь: он нам сказал, что на другой день поутру сигналом с крепости дано будет знать в город Nostra Senora del Desterro{80} (губернаторское пребывание) о нашем прибытии, и по получении оттуда ответа мы сами можем ехать в город и закупать все, что нам надобно.
Мы от него узнали, что он здесь находился во время посещения сей гавани кораблями «Надежда» и «Нева»; помнит капитанов Крузенштерна и Лисянского и показал нам место, где они стояли на якоре.
Расстались мы, будучи совершенно довольны один другим, и более потому, что хорошо друг друга поняли; а за всю такую выгоду мы обязаны лексикону.
На другой день (10 января) поутру мы переменили место, подошли ближе к берегу. Приехавший из крепости адъютант уведомил меня, что повеление губернаторское последовало позволить нам приступить к исправлению наших надобностей на берегу, также ехать в город и закупать нужные нам провизии и вещи. В 10-м часу я ездил с адъютантом к коменданту здешних крепостей. По приказанию коменданта адъютант его показал место, где мы можем поставить палатки для обсерватории, и недалеко от оного ручей пресной воды.
После полудня мы успели свезти на берег пустые водяные бочки, поставить палатки для караула и для астрономических инструментов, которые со шлюпа перевезли на берег.
Сегодня, кроме привезенных на лодке к борту арбузов, мы ничего свежего для команды на берегу купить не могли, невзирая на все наши старания сыскать что-нибудь.
Ночью на 11-е число по горам и прямо над нами был сильный гром и молния с проливным дождем, в продолжение коего нашел жестокий шквал и продолжался около четверти часа; потом опять стало тихо, а к рассвету и гроза прошла. В 9-м часу поутру поехал я на своей шлюпке в город. Комендант послал со мною унтер-офицера показать мне дорогу и пристань. Расстояние от места, где шлюп стоял, до города было от 9 до 10 миль.
По прибытии к губернатору он меня тотчас принял. Как он сам, так и адъютанты его или не знали, или не хотели говорить ни по-французски, ни по-английски (первое, однако ж, вероятнее) и потому призвали одного молодого португальца, изрядно знающего английский язык, быть переводчиком между нами.
После ответов на обыкновенные вопросы, относящиеся к нашей экспедиции и к европейским политическим новостям, я стал просить позволения купить в городе нужных для нас провизий и вещей. Губернатор тотчас, призвав одного из богатейших здешних купцов, приказал ему при мне пособить нам сыскать все те вещи, в которых мы имели нужду.
Рекомендательное письмо, данное мне португальским министром в Лондоне к графу Дез-Аркос, рио-жанейрскому вицерою{81}, для доставления к нему я вручил губернатору. По просьбе моей он также обещался верно препроводить в Рио-Жанейро мои депеши для отправления в Лиссабон, откуда посредством нашего министра или консула они могут быть отосланы в Петербург.
В обхождении, в разговорах и в поступках со мною губернатор показывал отменную учтивость и приветливость, кои были верными знаками хорошего его воспитания. Он приглашал меня к обеденному своему столу, но беспокойство, чтобы не потерять ни одной минуты в приготовлении шлюпа к походу, заставило меня извиниться, что обстоятельства препятствуют мне воспользоваться предлагаемой честью. Губернатор человек молодой, между 25 и 30 годами, мал ростом и нестатен собой, но в лице имеет много приятного.
Любопытство заставило меня пройти по всем главным улицам. Полчаса совершенно довольно, чтобы видеть весь город; по-видимому, в нем от 400 до 500 домов; все каменные, выбелены, двух – и одноэтажные, с большими окнами без стекол; примечательного, заслуживающего внимания путешественника в нем нет ничего.
Условясь о приготовлении нужных для нас вещей и сделав по сему делу все распоряжения, чтобы оные как можно скорее были отсюда отправлены, я оставил город и возвратился на шлюп в 9-м часу вечера. С большим удовольствием увидел я, что работы наши как на берегу, так и на шлюпе отправлялись очень поспешно. Одно лишь неудобство, какое мы встретили в доставлении команде свежей пищи, было для меня чрезвычайно неприятно. Рогатого скота по берегам довольно, и он недорог; но жители не били скотины и не продавали мяса по частям; надобно было купить живого быка, которого довольно было бы на суточную порцию для всей команды трехдечного корабля. Но для нас одной ноги его было много, а жар среди лета, под 28-м градусом широты, натурально делал невозможным сохранить мясо даже в продолжение только 24 часов, и потому нужно было нарочно им заказывать пригонять телят и свиней, которые хотя, сравнивая цены по весу, и дороже приходились говяжьего мяса, но для нас было выгоднее несравненно покупать их, нежели быков, которых самую большую часть мы принуждены бы были бросать. Сегодня мы могли только выдать команде по фунта свиного мяса и по стольку же свежей рыбы, купленной у жителей.
В покупке свежей провизии нам много помогали два поселившихся здесь иностранца: один из них немец, а другой ирландец. Каждый из них рассказал нам историю своей жизни и о нынешнем своем состоянии. Но рассказы таких людей обыкновенно бывают не что иное, как вымышленные басни, наполненные странными приключениями; предмет их – склонить пришельцев в свою пользу. Все такие бродяги, оставившие свое отечество, чтобы сыскать пропитание обманом, хитростью или нанявшись в службу чужой земли, обыкновенно рассказывают чудные, так сказать, свои похождения, которые могли бы обратить внимание и привлечь сожаление слушателей к их состоянию. Что они ни говорили, я с моей стороны ни одному слову не поверил. По знанию их португальского языка, они нам были полезны, за услуги их я им исправно платил и притом старался не допускать их обмануть себя, не показывая, впрочем, ни малейшего сомнения или недоверенности к их честности.
Несмотря на чрезвычайные жары, мы работали от рассвета до сумерек.
Самое трудное дело из всех, какие только нам повстречались, было вытащить из лесу дерево, срубленное нами на стеньгу, и притащить его к берегу. 15-го числа наш плотничий десятник выбрал, срубил и очистил дерево. Годных деревьев для нашей стеньги близко берега не было; а то, которое мы нашли, находилось на горах в густом лесу, от берега в расстоянии не менее 3 верст. Через все сие расстояние его надлежало тащить сквозь лес и кустарники, по негладкой, гористой земле. Часто нужно было срубать деревья или высокие пни, чтобы очистить место для поворота дерева, иногда спускать и поднимать его в крутых оврагах и перетаскивать через каменья в лощинах. Ночью сего сделать невозможно, и потому мы принуждены были днем его тащить.
16-го числа целый день был употреблен для сей работы, которую чрезвычайный жар и зной делали несносной. Люди, употребленные к оной, должны были находиться в густом лесу, где царствовала совершенная тишина, ни малейшего дуновения ветра нельзя было чувствовать; а солнце, будучи почти над самой головой, проницало своими лучами по всему лесу; не было места, где бы можно было укрыться от действия оных. Жар был более несносен, нежели в банях. Но наши люди работали с начала до конца сего трудного дела, можно сказать, не отдыхая и во все время с веселым духом, без всякой приметной усталости.
18 января мы перевезли с берега астрономические инструменты, палатку и все свои вещи и были в настоящей готовности идти в море.
Продолжение повествования о нашем плавании по выходе из Бразилии я отношу к следующей главе, а здесь помешу сделанные нами замечания о гавани острова Св. Екатерины.[7]
Остров Св. Екатерины лежит между 27°19 и 27°50 южной широты; самая же большая ширина его около 6 миль. Два мыса, выдавшиеся от сего острова и материка Бразилии прямо по направлению О и W, сближаются на расстоянии один к другому около четверти мили. Сей канал составляет южный вход в гавань, годный только для малых судов. Самая северная оконечность острова находится от материкового берега в расстоянии 6 мили по параллели.
От сей черты, можно сказать, начинается вход в гавань. Северный ее предел заключается между крепостью Св. Антония, находящейся на острове Св. Екатерины, и другой крепостью, называемой Санта-Крус, построенной на небольшом островке, отделенном от материкового берега каналом, в ширину не более 150 сажен. Расстояние между сими двумя крепостями 3 мили. Оные составляют всю оборону северного входа в гавань, главного и обыкновенного для всех судов.
Длина гавани от северного входа до южного 9 мили, и самая большая ее ширина около 6 мили; но не все пространство оной способно для принятия больших судов.
Сей порт есть один из самых безопаснейших в целом свете; он способен вместить величайший военный или торговый флот. По всему пространству оного дно состоит из ила; нет никаких подводных каменьев или скрытых мелей, и глубина к берегам уменьшается постепенно. Гавань закрыта от всех ветров, кроме NO, но из сейчетверти горизонта крепких ветров здесь никогда не бывает. В зимние же месяцы южного полушария южные ветры нередко дуют с большой жестокостью, но продолжаются недолго и опасны быть не могут, потому что гавань от S совершенно закрыта и глубина в ней мала, следовательно, и большого волнения ветер в ней развести не в состоянии.
Рек в гавань никаких не впадает, а с гор текут многие ручьи, как на материке, так и на острове. В некоторых из них вода отменно прозрачна и приятна для вкуса.
Город Nostra Senora del Desterro лежит на самом берегу южной стороны выдавшегося мыса от острова Св. Екатерины, на оконечности коего стоит крепость С.-Жуан; расстояние между городом и крепостью около полумили. Небольшой залив, перед городом находящийся, слишком мелководен для больших судов; но на рейде против него при нас стояли на якоре два или три португальских судна, производящие прибрежный торг. Впрочем, это только летом бывает, а зимой тут опасно стоять судам, потому что рейд совсем открыт южным ветрам.
Кроме города, на берегах гавани есть два других селения: одно лежит на материковом берегу, а другое на берегу острова. Впрочем, по всем берегам рассеяны маленькие домики в некотором расстоянии один от другого; внутри же земли, по словам жителей, нет вблизи никаких селений. Горы и обширные непроходимые леса, наполненные ядовитыми змеями и хищными животными, препятствуют иметь сообщение с внутренними местами, и для того жители строятся при берегах морских заливов или при устьях и на берегах судоходных рек и всякое сообщение между селениями, близко или далеко, производится водой. Даже соседи, на берегах сей гавани живущие, может быть, не далее полуверсты, ездят друг к другу в своих кану (так называются маленькие лодки, из одного дерева выдолбленные). Такого рода езду они почитают не столь затруднительной, как идти сквозь лес или кустарник, где едва ли и тропинка есть; даже почты отправляются морем.
Сия провинция принадлежит вицеройству Рио-Жанейрскому и имеет лишь сухопутное сообщение с Рио-Гранде{82}-рекой, которая лежит южнее Св. Екатерины, в расстоянии около 240 миль. Долины в соседстве оной усеяны рогатым скотом, который сюда пригоняют дорогой, идущей подле самого морского берега. В городе я видел, однако ж, много лошадей; мне сказывали, что их держат жители более для верховой езды, нежели для путешествий и работы. Из селения Св. Антония дорога хороша, и есть повозки для езды.
Крепостные строения гавани, будучи оставлены в небрежении, находятся в очень дурном состоянии. К сему надобно присовокупить, что они не снабжены и достаточным числом орудий; даже и те пушки, которые стоят на некоторых батареях, я не думаю, чтобы были годны к службе. Все они литы, по крайней мере, в XVII веке, если не прежде, и, будучи оставлены без всякого присмотра, от времени, погоды и ржавчины должны прийти в негодность; сверх того и лафеты все сгнили.
Что принадлежит до гарнизона, то он во всем совершенно соответствует укреплениям: в крепости С.-Крус, где живет комендант, мы видели, я думаю, всю его силу. Мне показалось, что солдаты вышли нарочно, чтобы нас увидеть, когда мы вошли в ворота. Они смотрели на нас с некоторым любопытством. Если половина их была только так любопытна, то нельзя всему числу гарнизона превосходить 50 человек.
Мундиры, или одежда их, нищенские; солдаты почти босые; ружья у часовых покрыты ржавчиной. Бледные, голодные лица явно показывали, что это были португальские войска. Нельзя бы язвительнее и сильнее написать сатиры на воинское звание, как только изобразить на картине такую фигуру с надписью «солдат».
Но в городе у губернатора караул меня удивил: рост людей, вид их, платье и оружие были в таком состоянии, что не только в португальских колониях на островах, где мне случалось быть, но даже в самом Лиссабоне я не видывал гвардейских солдат в такой исправности. Правда, что их было очень мало, и легко случиться могло, что губернатор содержит своих телохранителей в лучшем порядке за счет прочих подчиненных ему воинских команд.
Суда, идущие из Европы в Тихое море, переходя Атлантический океан, непременно должны, по крайней мере один раз, зайти в какой-нибудь порт для получения пресной воды, свежих провизий и отдыха служителям. Обыкновенные в таких случаях пристани четыре: острова Зеленого Мыса, мыс Доброй Надежды, Рио-Жанейро и остров Св. Екатерины. Плывущие восточным путем, то есть около мыса Доброй Надежды, по большей части избирают первые две; а те, кои намерены войти в Тихий океан западным путем, или около мыса Горн, заходят в одну из последних двух. Я буду говорить здесь только о гавани Св. Екатерины и единственно о том, что я сам действительно видел и опытом узнал.
Географическое положение сей гавани есть одно из главных ее преимуществ: восточным ли путем суда идут в Тихий океан или западным, – в обоих случаях она лежит на дороге.[8] Соседственные ей берега чисты, нет при них ни мелей, ни подводных каменьев; подходить к ним легко и безопасно при всяком ветре и во всякое время; лот всегда верно покажет расстояние от них. Вход в гавань совершенно свободен, в нем нет никаких опасностей и приметить его с моря очень нетрудно.
Другое преимущество сей гавани состоит в безопасности от бурь, которою пользуются стоящие в ней суда. К сему надобно присовокупить и ту еще выгоду, что выход из нее никогда не может быть нисколько затруднителен.
Самая же главная выгода, какую мореплаватели здесь иметь могут и которую они не должны терять из виду, есть великое изобилие разного рода свежих провизий и умеренная цена оных.
Законы Португалии не только запрещают бразильским своим подданным торговать с иностранцами, но даже и с португальцами не иначе позволяют производить торг, как только в двух главных портах: в С.-Сальвадоре и в Рио-Жанейро. Все продукты отвозятся в помянутые два порта на мелких прибрежных судах, а оттуда отправляются большими конвоями в Европу, отчего другие пристани Бразилии не имеют собственного своего торга. В них нет богатых купцов и никаких коммерческих заведений, и они очень малолюдны; а потому все природные их произведения чрезвычайно дешевы. Главные из них в сей провинции суть: сарачинское пшено{83}, кофе и китовая ловля.[9]
Здешний кофе, сказывают, есть самый лучший во всей Бразилии. Впрочем, земля производит много сахару; зелень и фрукты родятся в большом изобилии. При нас были совсем созревши арбузы, ананасы и бананы; лимоны же и апельсины еще были зелены и малы. Тыквы чрезвычайно много, она очень велика и вкусна.
Рогатого скота и свиней довольно; баранов я не видал. Скот пригоняют с берегов Рио-Гранде; там он в таком множестве водится, что его бьют только для одних кож. Из дворовых птиц индеек, кур и уток очень много. Дичины, по словам жителей, иногда бывает чрезвычайно много на озерах низменных мест.
Жители сказывают, что по временам года рыба заходит в гавань великими стаями и ловится в удивительном изобилии. Лаперуз был здесь в ноябре и пишет, что при нем стоило только закинуть невод, чтобы вытащить его полон рыбы. Но мы не были так счастливы: удами нам почти ничего не удалось поймать, а неводом подле берега часа в три мы не более сорока рыб поймали. Они были величиной с плотву, лишь немного толще, и очень вкусны. Да и жители, ловившие рыбу удами на своих лодках подле нас, не лучший успех имели. Они обыкновенно начинали ловить поутру, а в полдень привозили пойманную рыбу к нам продавать, и мы никогда много рыбы у них не видали.
Народные пляски на острове Св. Екатерины
Из атласа к путешествию вокруг света И. Крузенштерна
Гавань Св. Екатерины имеет еще одно преимущество, а именно: добросердечный и смирный нрав жителей, обитающих по берегам ее. Они суеверны, ленивы и бедны, но честны, ласковы и услужливы. Они ничего у нас не украли и не покушались украсть, хотя и имели разные к тому случаи на берегу. Если за некоторые ими продаваемые нам вещи они иногда и просили дороже того, за что бы они уступили их своим соотечественникам, то разность была очень невелика. Впрочем, это весьма натурально: где же и в какой земле жители при продаже не употребляют в свою пользу неведения и неопытности чужеземцев? Притом, к чести их надобно сказать, что, получая от нас плату за доставленную ими на шлюп свежую провизию, зелень и фрукты в первые дни нашего прибытия почти без всякого торга с нашей стороны, они нимало цены вещам не увеличили, что им легко можно было бы сделать под разными предлогами. Надобно знать, что я не приписываю такой простоты поселившимся здесь немцам и англичанам.
Теперь остается сказать о невыгодах, какие могут встретиться судам в сей гавани. Их, по мнению моему, только две: одна постоянная, а другая временная. Здесь нет ни казенного морского арсенала, ни партикулярных верфей, словом сказать, никакое судостроение не производится; а потому и нельзя сыскать ни морских снарядов, ни мастеровых. Следовательно, судно, потерпевшее какие-нибудь важные повреждения, не может от порта получить никакого пособия и всю починку и все исправления должно производить своими материалами и своими людьми, что не всегда можно и делать, ибо повреждения часто могут быть таковы, что без помощи устроенной верфи исправить их невозможно; притом и лес доставать здесь очень трудно. Я выше говорил, каких трудов нам стоило доставить дерево для форстеньги длиною только в 34 фута. Впрочем, на горах растет много прекрасного леса, годного на всякое строение; я не знаю, какое название дают сего рода дереву ботаники, а у мореплавателей оно известно под именем бразильского дерева{84}. Оно несколько красновато, чрезвычайно твердо, а когда сырое, то так тяжело, что на воде тонет.
Временной же невыгоде бывают суда подвержены только в исходе февраля, в марте и в апреле, после чрезвычайных летних жаров. Тогда начинаются здесь эпидемические болезни, часто сопровождаемые пагубными следствиями, а особенно для людей, не привыкших к климату. Надобно, однако ж, знать, что это не так, как в некоторых других жарких местах Америки или в Западной Индии, где заразительная смертоносная горячка всякий год периодически опустошает целые селения; здесь же, по словам жителей, не всякий год такие болезни бывают опасны.
Глава пятая
На пути от Бразилии к мысу Горн и оттуда к мысу Доброй Надежды
Поутру в 5 часов 19-го числа мы снялись с якоря и пошли в путь.
В инструкции Государственной Адмиралтейств-коллегии мне предоставлено было избрать путь для перехода в Камчатку и для возвратного плавания оттуда в Европу, в чем я должен был руководствоваться временами года, состоянием погод и господствующих ветров в разных морях, коими нам плыть надлежало.
Время нашего отправления из Бразилии и весьма дурной ход «Дианы» не позволяли мне иметь ни малейшей надежды обойти мыс Горн{85} прежде марта месяца, который почитается самым бурным и опасным для мореплавателей в сих широтах, и не без причины. Опыты показали, каким бедственным случаям подвержены были многие суда, покушавшиеся обходить мыс Горн в осенние месяцы южного полушария. Но из сего надобно сделать исключения: Маршанд{86} обходил сей мыс в апреле, не встретив ни штормов, ни продолжительных противных ветров. Корабли «Надежда» и «Нева» обошли его в марте с таким же счастием. То почему же оно и нам не могло благоприятствовать? Я так же на него мог надеяться, как и другие, а в случае неудачи всегда можно было спуститься, скоро и безопасно достичь мыса Доброй Надежды по причине господствующих в больших южных широтах западных ветров. Потому я принял намерение покуситься идти около мыса Горн.
Мое намерение было пройти между Фалкландскими островами{87} и Патагонским берегом{88}, а обойдя мыс Горн, идти прямо к островам Маркиза Мендозы{89}, не заходя никуда. И потому сей переход был бы самый продолжительный из всех прочих, заключавшихся в плане нашего вояжа. Следовательно, запас провизии и пресной воды должен быть соразмерно велик. Сухих и соленых провизий, а также и крепких напитков мы имели большое количество; но живым скотом и птицами теснота шлюпа не позволяла нам запастись, и мы принуждены были сей недостаток вознаградить зеленью и фруктами – луком, тыквами, арбузами, ананасами и лимонами. Пресной воды у нас было 1707 ведер; количества сего могло быть нам достаточно на пять месяцев.
Многие из нижних чинов весьма хорошим поведением, знанием и усердием к должности и всегдашней готовностью подвергать себя всякой опасности, когда нужда того требовала, заслуживали награждения. Желая сколько возможно приметным образом отличить достойных людей от дурных, я собрал в 1 час пополудни всех офицеров и служителей на шканцы и в присутствии их выдал достойным награждение.
Во всю сию ночь ветер дул крепко и развел немалое волнение; блеск от волн был чрезвычайный, так что пена от носу шлюпа, при скором ходе отбиваемая, разливала свет на передние паруса, подобно как от большого огня, и в две следующие ночи море так же блестело.
25-го и 26-го числа мы проходили направление устья реки Платы{90}, в расстоянии от оного 150 миль. Проходя помянутую реку, мы видели еще несколько летучих рыб и черепаху чрезвычайной величины, хотя широта была почти 15 градусами южнее тропика. Сего числа (27-го) начали показываться разные морские птицы большими стаями. 31 января начало показываться морское растение, отрываемое от каменьев, которое у нас некоторые называют морским поростом, а другие – морской капустой; это было в широте 43°. В сие время холод начал быть очень для нас чувствителен и заставил прибегнуть к теплому платью, а особенно по ночам.
Погода была ясная; поутру 2 февраля увидели мы под ветром пять судов и скоро приметили, что они находятся тут на китовом промысле.[10] В полдень, подойдя к одному из них, мы узнали, что все они из соединенных областей североамериканской республики.
Мы видели несколько их лодок в погоне за двумя китами, из коих одного им удалось ранить. Когда мы подошли к одному из их судов (не поднимая своего флага), на сем судне оставалось только два или три негра, а прочие все находились на ловле. Такая сцена была еще для всех нас новой, и мы с большим любопытством смотрели на проворство и неустрашимость этих людей, преследовавших китов. Надобно думать, что сия часть океана весьма изобильна китами: мы видели здесь кругом себя множество фонтанов, бросаемых сими животными, а притом пять судов не стали бы заниматься ловлей вместе там, где добыча редко попадается. Это было в широте 45°41, долготе 60°43.
Февраля 9-го, в 5-м часу поутру, при умеренном ветре, в мрачную погоду, идучи к S под всеми парусами, увидели мы недалеко впереди высокую землю. Земли впереди у нас никакой быть не могло. Но призрак был столько обманчив, что чем более мы его рассматривали, тем явственнее и приметнее казался он землею; горы, холмы, разлоги между ними и отрубы так чисто изображали настоящий берег, что я начал сомневаться, не снесло ли нас к западу весьма сильным течением, и что видимая нами земля есть Статенландия{91} и часть Огненной Земли.
Мы легли в дрейф и бросили лот, но линем в 80 сажен дна не достали; после сего, поставя все паруса, опять пошли прямо к берегу, который скоро начал изменяться в своем виде, а туман стал подниматься вверх. Я во всю мою службу на море не видывал прежде такого обманчивого призрака от туманов, показывающихся вдали берегов; таковые явления англичане называют туманными банками (Fog-Bank).
Сего числа прошли мы параллель мыса Горн в долготе 63°20 W; тут нас встретила весьма большая зыбь и продолжалась два дня, но крепкого ветра не было. До сего времени мы почти всякий день видели китов: пройдя параллель 45°, а особенно против Магелланова пролива, их было очень много Но здесь они нас оставили, а показались пестрые касатки{92}; в воде они казались шахматными; пестрины были белые и черные; иногда они по двое и по трое суток следовали за судном. Альбатросы и разного рода петрели не переставали нам сопутствовать.
Пройдя параллель мыса Горн, мы имели до 6 часов утра 12-го числа тихий, а иногда умеренный ветер, почти беспрестанно переменявшийся.
В 7-м часу поутру 12-го числа ветер сделался от NO и продолжал умеренно дуть до 6 часов вечера, а потом перешел к SO и стал несравненно сильнее; погода была пасмурная, дождливая и холодная. Пользуясь благополучным ветром, мы несли все паруса и сего числа прошли меридиан мыса Горн в широте 58°12.
В полдень 14-го числа ветер сделался от W и стал вдруг крепчать, а в 4 часа пополудни начался жестокий шторм, с сильными шквалами, с пасмурностью и дождем; волнение было чрезвычайно велико, буря продолжалась 12 часов, а в 4 часа утра 15-го числа стала гораздо тише; но к ночи ветер опять сделался весьма крепкий и в ночь дул ужасными шквалами, которые находили почти беспрестанно с дождем, и погода вообще была чрезвычайно пасмурна.
К полудню 16-го числа ветер утих и начал быть умеренный, но не переставал дуть нам противный из NW четверти до утра 18-го числа.
Корабль, терпящий бедствие у мыса Горн
В 8 часов утра 18-го числа сделался умеренный ветер из NO четверти; тогда мы поставили все паруса и стали править на WtN по компасу. В сие время мы находились в широте 59°4833; это была самая большая широта, какой мы достигали.
После полудня 22 февраля начался шторм, который дул частыми шквалами, приносившими с собою всегда дождь, снег или град, и горизонт был беспрестанно покрыт мрачностью и туманом. При начале сей бури мы были в широте 59°11, в долготе 82°20. Первые двое суток (22 и 23-го) крепкий ветер дул шквалами от SW, не переходил далее W и иногда, на самое короткое время, смягчался. Но это было ненадолго. Часто случалось, что едва успели мы поставить парус, как в то же время и убирать его надобно было от жестоких порывов.
Поутру 24-го числа начался самый ужасный шторм; не было средств нести никаких парусов, кроме штормовых стакселей{93}. Жестокое волнение, бывшее натуральным следствием продолжительности бури в таком великом пространстве вод, как Южный океан, совсем лишало шлюп хода вперед; нас несло боком по направлению волн и ветра.
Несмотря, однако ж, на бурю и страшное волнение, мы раза два или три поворачивали, смотря по перемене ветра, только без всякой выгоды. Волнение от переменных ветров было с разных сторон и, так сказать, толчеею, следовательно, вредное для всякого рода судов. Поворотя при перемене ветра, мы должны были лежать почти против волнения, разведенного прежним ветром. В таком случае и с большими парусами невозможно было бы иметь порядочного хода, а под штормовыми стакселями судно совсем ничего вперед не подавалось, а только было подвержено чрезвычайной боковой и килевой качке. Кроме того, при всяком повороте мы по необходимости должны были очень много спускаться под ветер.[11]
Между тем шторм нимало не смягчался, а продолжал дуть с прежней жестокостью шквалами, со снегом, градом или дождем. Долгота наша нам показала, что мы западнее мыса Пилляр{94} только на 1°57, что в здешней широте сделаем немного более 60 миль; а потому я счел, что в таком море и в такое время года, когда по многим опытам известно, что бури продолжаются непрерывно по целому месяцу и более, неблагоразумно было продолжать на левый галс, который час от часу приближал нас к берегам Огненной Земли, и для того около полудня (27 февраля) мы поворотили на правый галс, с тем чтобы в случае продолжения бури быть безопасным от берегов.
К 8 часам вечера ветер чувствительно утих, а в 7-м часу шторм опять поднялся с прежней жестокостью; пасмурность, град, снег и дождь по обыкновению сопровождали его; ход наш почти совсем уничтожился, и нас опять потащило боком.
Во всякий крепкий ветер положение наше было чрезвычайно неприятно, а в продолжительные бури оно было очень вредно и даже опасно для здоровья служителей. В Бразилии я велел законопатить пушечные порты и залить смолой, оставя только по два на стороне для проветривания дека в ясные, тихие погоды. Несмотря, однако ж, на сию предосторожность, многие из них чрезвычайным образом текли, и так как они были низки, то, находясь в качку беспрестанно под водой, впускали большое количество воды.
Мы принуждены были часто с дека, где жила команда, и из офицерских кают воду ведрами выносить. Замазывая текущие места портов салом с золой, мы могли уменьшить течь; но мокроты и сырости на палубе избежать было невозможно; люков открыть средств не было. Даже в один небольшой люк, коего только половина не закрывалась для прохода людей, часто попадала вода от всплесков волн, дождя и снега, которые также беспрестанно мочили платье вахтенных служителей, а ненастное время не давало ни одного случая просушить оное. Офицеры имели более платья, нежели нижние чины, но и они принуждены были иногда в мокром верхнем платье выходить на вахту.
Невзирая на такое наше положение, я имел намерение держаться у мыса Горн в ожидании благополучного ветра, пока есть возможность и количество пресной воды позволит. Но лекарь меня уведомил, что он заметил у некоторых служителей признаки морской цинги, и советовал в выдаваемую им водку класть хину. Совет его тотчас был принят.
Сие известие заставило меня обратить все мое внимание на наше состояние. Счастливо и скоро обойдя мыс Горн, путь к Камчатке более не представлял никаких затруднений и препятствий, и мог быть совершен в короткое время; но мы находились в сем море в осеннее равноденствие здешнего климата, а сие время есть самое бурное и опасное в больших широтах. Несчастные примеры многих прежних мореплавателей, которые, упорствуя обойти мыс Горн в то же время года, принуждены были оставить свое предприятие и спуститься с экипажем, зараженным цинготной болезнью, с потерею многих людей и с повреждениями и течью в судне, были верными доказательствами, что здесь крепкие ветры по месяцу и более сряду дуют с западной стороны.
Не говоря о несчастиях, постигших Ансонову эскадру{95}, которая состояла из линейных кораблей и других больших судов, кои, будучи наполнены людьми, отправившимися из самой Англии с разными болезнями, могли бы потерпеть подобные несчастья и в менее неблагоприятном климате, – следующие случаи показывают, сколь должен быть осторожен мореплаватель, покушающийся обойти сей мыс в зимние месяцы.
В 1767 году испанский галион{96} «Св. Михаил», шедший в Лиму{97}, у мыса Горн 45 дней боролся с противными крепкими ветрами и, потеряв цинготной болезнью 39 человек из своего экипажа, пришел в реку Плату в таком состоянии, что только офицеры да три матроса были в состоянии отправлять корабельную работу.
Английский капитан Бляй, бывший в вояже с капитаном Куком и после ставший известным в Европе по удивительному своему спасению на небольшом гребном судне, на коем он переплыл в 41 день около 4000 миль, в 1788 году был послан английским правительством в Тихий океан на судне «Bounty»{98}, нарочно для сего вояжа приготовленном в королевском доке. В продолжение 30 дней, кои он находился у мыса Горн, почти беспрестанно дули противные крепкие ветры, которые вместе с ужасным волнением причинили судну его такую течь, что они каждый час принуждены были помпами выливать воду; а напоследок сей случай и показавшаяся в команде болезнь заставили его спуститься к мысу Доброй Надежды и идти в Тихий океан около Новой Голландии{99}.
Надежда была весьма слаба с успехом совершить мое предприятие. Ни малейших признаков к перемене ветра не было, ртуть в барометре стояла весьма низко, что по большей части во всех широтах выше тропиков означает продолжение западного ветра. Облака и тучи с ождем, снегом или градом неслись быстро по ветру, который, нимало не утихая, дул сильными шквалами.
С другой стороны, владычествующие в больших широтах западные ветры обещали нам скорый переход к мысу Доброй Надежды, где, исправя судно, дав время людям отдохнуть и запастись свежими провизиями и зеленью, я мог продолжать путь или Китайским морем, с попутным муссоном, или около Новой Голландии, если бы скоро могли мы оставить мыс Доброй Надежды, смотря по времени нашего от него отправления. На обеих сих дорогах есть дружеские порты,[12] и которым бы путем я ни пошел, в обоих случаях мог достигнуть Камчатки прежде осени, хотя и гораздо позднее, нежели когда бы нам благополучно удалось обойти мыс Горн.
Рассматривая со вниманием все вышеозначенные обстоятельства, я принял намерение не полагаться на подверженную сомнению удачу и, не теряя напрасно времени у мыса Горн, спуститься к мысу Доброй Надежды, стараясь достигнуть Камчатки, хотя дальнейшим, но зато вернейшим путем; а потому 29 февраля в 10 часов утра, будучи в широте 56°40, долготе 78°, мы спустились от ветра и стали держать к О; ветер тогда был W, облака иногда неслись почти прямо к N, поднимаясь на горизонте, но после переменяли свое направление и шли по ветру.
10, 11, 12-го и до полудня 13-го числа ветер дул крепкий, по большей части шквалами, с западной стороны, и точно таким же образом, как у мыса Горн, переходя в NW и SW четверти, из одной в другую, причиняя тем чрезвычайное волнение. Во все сие время погода вообще была облачная и пасмурная и часто шел дождь. За две недели перед сим такой ветер был бы для нас чрезмерно несносен. Но здесь мы с удовольствием смотрели на его возобновление, как потому, что он был нам попутный, так и для того, что мы более уверились в наступлении периодических продолжительных бурь у мыса Горн, между которым и нами не было никакого берега, следовательно, дующие на здешнем меридиане западные штормы приходят оттуда. С полудня 13-го числа ветер стал утихать, а с захождением солнца наступил штиль; ночью шел проливной дождь, блистала молния и слышен был гром; мы тогда находились в широте 50°41.
На рассвете в 6-м часу 27-го числа открылся нам прямо впереди западный из островов Тристан-да-Кунья{100}, названный на английских картах Неприступным (Inaccessible), в расстоянии по глазомеру 25 или 30 миль, а скоро после и остров Тристан показался. Он сверху более половины вышины покрыт был облаками.
В 11-м часу прошли мы линию створа островов Неприступный и Найтенгель в расстоянии от первого 12 или 15 миль.
Если южный его берег столько же высок и так же утесист, как и северный, то имя Неприступный не без причины ему дано: с северной стороны нет никаких средств к нему пристать – утесистые, перпендикулярные скалы означают большую глубину подле самого берега, который, встречая океанские воды, производит ужасный прибой. До полудня остров Тристан был почти весь скрыт в облаках, а после атмосфера над ним прочистилась, и мы увидели до самой ночи вершину его, покрытую снегом. Он чрезвычайно высок. Видом он очень похож на купол или на обращенный вверх дном котел. Другие два острова, говоря о них сравнительно с Тристаном, очень низки.
Остров Тристан-да-Кунья
Три острова, из коих самый большой в окружности не более 20 миль, помещенные природой среди океана, в превеликом расстоянии от обоих материков и в поясе, подверженном частым бурям и даже, можно сказать, судя по здешнему полушарию, в суровом климате, конечно, несвойственны для обитания людей и не могут ничего производить, что бы привлекало купцов и промышленников; но для мореплавателей они небесполезны. У Тристана и Найтенгеля есть хорошие якорные места и безопасные пристани. Все те, которым случилось приставать к ним, уверяют, что пресную воду очень легко можно получить, также и дрова из больших кустарников, а сверх того и рыбы много ловится.
На пути нашем от мыса Горн до островов Тристан-да-Кунья всякий день, когда не было чрезвычайно жестокого ветра, мы были окружены альбатросами, разного рода петрелями и некоторыми другими морскими птицами, в крепкие же ветры они скрывались, а лишь одни штормовые петрели летали около нас. Но накануне того дня, как мы увидели помянутые острова и когда проходили их, ни одной птицы не видали. Я о сем случае здесь упоминаю для того, что не надобно считать себя далеко от берегов, когда птицы не являются. Также и когда они покажутся в большом числе, это не есть признак близости земли. Я разумею здесь океанских птиц, как-то: альбатросы, пинтады{101}, петрели и др. Впрочем, есть водяные птицы, которые никогда далеко от берегов не отделяются, например бакланы, пингвины и другие; появление их всегда означает, что берег должен быть очень близко.
От островов Тристан-да-Кунья мы держали к востоку. Погода стояла облачная и иногда шел дождь, а потом наступили ясные дни и тихие ветры, которые дули с западной стороны. 1 апреля, около полудня, мы прошли гринвичский меридиан в широте 35°, с которого пошли 1 ноября прошлого года, ровно за пять месяцев перед сим. Погода стояла по большей части ясная, иногда была облачная, но сухая, без дождя.
5-го числа был день Светлого Христова воскресения, который мы праздновали так, как обстоятельства наши позволяли нам. Стол наш, как и у всей команды, состоял из казенной солонины и супу. Один лишь альбатрос, которого мы за несколько дней перед сим застрелили, составлял разность между офицерским столом и служительским обедом. Будучи изжарен, видом он очень много походил на самого большого гуся, а в цвете совсем не было никакой разности; но для вкуса даже голодного человека неприятен, а после делался противен: запах морских растений очень чувствителен, коль скоро кусок положишь в рот. Капитан Бляй в своем вояже упоминает, что они ловили альбатросов и пинтад на уду и после держали их несколько времени в курятнике, кормя мукой; мясо их теряло тот неприятный и отвратительный вкус и запах, который оно получает от употребления сими птицами натуральной своей пищи, собираемой ими на поверхности океана, так что пинтады равнялись с лучшими утками, а альбатросы с гусями; нам не удалось сделать подобного опыта.
Тихие ветры дули до 8-го числа, а тогда во все почти сутки был совершенный штиль. Вода была светла и гладка, как зеркало, зыбь лишь, как то обыкновенно в океане бывает, приводила ее в движение. Надобно сказать, однако ж, что зыбь как сегодня, так и во все время с наступления таких ветров была очень невелика. Сегодня убили мы двух альбатросов, которых согласились замочить в уксусе; лекарь наш думал, что сим способом мясо их потеряет тот противный вкус и запах, который все морские птицы более или менее имеют; однако ж опыт сей не удался. Вчерашнего числа (7-го), будучи в 35° южной широты, мы видели стадо летучих рыб и в то же время несколько альбатросов. Известно, что природа для обитания первых определила жаркий пояс и они редко видны бывают так далеко вне тропиков. Напротив, альбатросам сырой и холодный климат свойственен, где они показываются в большом числе; итак, можно сказать, что сия широта была границей, разделяющей сии два рода воздушных и морских животных.
16-го числа мы видели морское животное (из рода малых китов), англичанами называемое грампус{102}, а 17-го числа мы прошли береговой тростник, носимый по морю.
Мыс Доброй Надежды. Вид Столовой горы
Вход в залив Фалс-Бай
На рассвете 18-го числа, в 6 часов, вдруг открылся нам, прямо впереди нас, берег мыса Доброй Надежды, простирающийся от Столового залива{103} до самой оконечности мыса. Едва ли можно вообразить великолепнее картину, как вид сего берега, в каком он нам представился. Небо над ним было совершенно чисто, и ни на высокой Столовой горе, ни на других ее окружающих ни одного облака не было видно. Лучи восходящего из-за гор солнца, разливая красноватый цвет в воздухе, изображали, или, лучше сказать, отливал, отменно все покаты, крутизны и небольшие возвышенности и неровности, находящиеся на вершинах гор. Столовая гора, названная так по фигуре своей, коей плоская и горизонтальная вершина изображает вид стола, редко, я думаю, открывается в таком величественном виде приходящим к мысу Доброй Надежды мореплавателям.
Когда мы увидели берег, ветер был свежий StW. Столовый залив тогда находился от нас на О по компасу, в расстоянии 32 миль, следовательно, мы могли бы скоро в него войти. Но после апреля ни одно судно без большой и необходимой надобности в нем не стоит, потому что с мая по октябрь здесь часто дуют жестокие ветры от NW, которым залив совсем открыт, и ужасное океанское поднимаемое ими волнение прямо идет в него, не встречая никакого препятствия, и потому редко проходит, чтобы суда, остающиеся в заливе по какому-нибудь случаю на зиму, не претерпели кораблекрушения. Сии причины заставили меня не входить в него, а идти прямо в Симанскую губу{104}, в которую, однако ж, ветры препятствовали нам войти ровно трое суток, ибо самую оконечность мыса Доброй Надежды мы не прежде увидели, как на рассвете 21-го числа, и стали держать под всеми парусами в Фалс-Бай{105} при ветре от SW; тогда туда же шел с нами небольшой катер.
При входе в залив ветер сделался очень тихий и иногда, утихая совсем, принуждал нас идти буксиром.
Я послал лейтенанта Рикорда к начальнику английской эскадры снестись, будет ли он отвечать равным числом выстрелов на наш салют. Почти в то же время подъехал к шлюпу капитан Корбет, командир фрегата «Нереида». Я его знал, будучи на фрегате «Сигорс» под его командой в службу мою в английском флоте. Узнавши, что мы принадлежим к императорскому российскому флоту (тихая погода не позволила им рассмотреть наш флаг прежде), он тотчас поехал на командорский корабль, не входя на шлюп и не спрашивая, откуда и куда мы идем; такой его поступок я причел к тому, что он не хотел нарушить карантинных постановлений английских портов.
Через минуту после него приехал к нам с командорского корабля лейтенант и, узнав, откуда и куда мы идем, нас оставил. Между тем мы подошли к якорному месту, будучи между батареями рейда и не далее ружейного выстрела от командорского корабля. Тогда фрегат, выпустив канаты, поставил паруса и подошел к нам, и в то же время со всех военных судов, бывших на рейде, приехали на шлюп вооруженные гребные суда. Лейтенант с командорского корабля мне объявил, что по случаю войны между Россией и Англией фрегат снялся с якоря, и он прислан овладеть шлюпом, как законным призом.
Узнавши от меня о предмете нашего вояжа и о паспорте, данном нам от английского правительства, он тотчас велел своим людям войти опять на свои суда и отправил с сим известием офицера на фрегат к капитану Корбету (капитан Роулей, начальник здешней эскадры и имевший на своем корабле командорский вымпел, находился в Капштате, главном городе сей колонии{106}, в расстоянии отсюда около 35 верст), который тотчас приказал всем английским шлюпкам нас оставить, и освободил лейтенанта Рикорда, приказав ему уведомить меня, что он в ту же минуту отправит курьера к командору с донесением о нашем деле и будет ожидать его решения. Притом дал ему знать, что хотя караула на шлюп он не посылает, но будет с фрегатом во всю ночь готов вступить под паруса на случай, если мы покусимся уйти, и сверх того велел мастеру-атенданту[13] поставить шлюп фертоинг{107} между их военными судами и берегом, что он и исполнил.
Итак, будучи 93 дня под парусами, мы пришли наконец в порт благополучно, но не могу сказать счастливо. Если бы, подходя к мысу Доброй Надежды встретили мы какое-нибудь нейтральное судно и могли бы от него известиться о войне у нас с англичанами, то я ни под каким видом не решился бы зайти в здешние порты, потому что состояние наше позволяло нам без большого риска и без всякой опасности пуститься к заливу Адвентюра, лежащему на юго-восточном берегу Вандименовой Земли{108}, где удобно можно получить пресную воду, дрова, несколько дикой зелени и изобильное количество рыбы; в заливе Антрекасто те же пособия могли бы мы найти.
В продолжение трехмесячного нашего плавания команда только пять дней имела в пишу свежее мясо, однако ж более двух человек больных у нас никогда не было, да и те не трудно и не опасно. Показавшиеся знаки цинготной болезни от необыкновенно морских и сырых погод у мыса Горн по наступлении ясных теплых дней и от употребления хины и спрюсового пива скоро прошли.
Шлюп не имел никаких повреждений. При всех вышесказанных обстоятельствах нашего положения нам ничего не было более нужно для избежания препон нашему вояжу от войны с англичанами, как только знать об объявлении оной; но судьбе угодно было, чтобы сего не случилось до самого прибытия нашего в неприятельский порт, где нас и оставили.
Глава шестая
Пребывание на мысе Доброй Надежды
Во всю ночь с 21 на 22 апреля на фрегате «Нереида» были огни на палубе у канатов, и временно кругом нас объезжали шлюпки весьма близко, а особенно к канатам. Это нам показало, что капитан Корбет сомневался, чтобы мы не ушли. Сначала такая осторожность мне показалась лишней и не у места; но после, узнавши мнение его о нашем деле, – он действительно боялся, чтобы нас не упустить.
На рассвете капитан Корбет прислал на шлюп лейтенанта с письмом ко мне, в котором уведомляет, что, рассматривая наше дело, он считает своим долгом задержать нас и потому присылает офицера по законам своей службы с тем, чтобы быть ему на шлюпе до получения решения от командора, к которому тотчас по прибытии нашем послан курьер с донесением.
Сего же числа (22 апреля) я обедал у капитана Корбета, и он мне откровенно сказал, что, не будучи здесь сам главным начальником, он не знает, как с нами поступить; но, по мнению его, командор не имеет права позволить нам продолжать вояж до получения дальнейшего повеления из Англии. Впрочем, хотя он и не подозревает, чтобы открытия не были настоящим предметом нашего вояжа, однако ж не может до решения командора, по объявленным выше причинам, считать наш шлюп иначе, как военным судном неприятельской державы, задержанным под сомнением по необыкновенному случаю, и потому не может позволить поднимать неприятельский флаг в порте, принадлежащем его государю, а для отличия, что шлюп не сделан призом и принадлежит его императорскому величеству, у нас вымпел остается. Между тем капитан Корбет мне сказал, что здесь есть человек, уроженец города Риги, знающий хорошо русский язык. Если я покажу командору мою инструкцию и он найдет, что, кроме открытий, в ней нет никаких других предписаний, которые могли бы клониться ко вреду Англии, то вероятно, что командор сам собой решится позволить продолжать нам вояж.
На сие я ему сказал, что всякому морскому офицеру известно, с каким секретом у всех народов даются предписания начальникам судов, посылаемых для открытий; что даже собственным своим офицерам открывать их не позволяется. Следовательно, объявить их я ни малейшего права не имею и не смею, какие бы последствия, впрочем, от сего ни произошли; а притом теперь это уже дело невозможное, потому что, получа от него (капитана Корбета) письменное уведомление, чтобы я считал шлюп задержанным, я в ту же минуту, исполняя мой долг, сжег инструкцию. Но если командору будет угодно, я имею некоторые другие бумаги, которые не менее инструкции могут доказать, что предмет нашей экспедиции есть вояж открытий, и который я могу ему и всякому другому объявить, не нарушая моего долга и правил военной службы, кои мы так же строго наблюдаем, как и англичане.
На ответ мой он ничего не сказал, а говоря о посторонних вещах, я приметил из некоторых сделанных им замечаний, что он считает наш вояж торговым предприятием, назначенным для мены мехов с жителями западных берегов Северной Америки.
Возвратясь на шлюп, я нашел, что, кроме лейтенанта, прислана к нам шлюпка, которая со всеми гребцами стояла у нас за кормою; причины сему угадать я не мог.
Командор Роулей приехал на свой корабль 23 апреля и тотчас прислал ко мне капитана Корбета сказать, что он желает видеть мои бумаги, по которым мог бы увериться, что в предмете нашего вояжа главной целью суть открытия. На сей конец я вручил капитану Корбету инструкцию Государственного Адмиралтейского департамента, коей содержание показывает, что она дана судну, в предмете коего ни военные действия, ни коммерческие спекуляции не заключаются, и еще некоторые другие бумаги, показывающие, что шлюп приготовлен и снабжен не так, как судно для обыкновенного плавания или для торговых видов, где большая экономия во всем наблюдается.
В тот же день (23-го) я ездил к командору на корабль. Он объявил, что переводчик их (уроженец города Риги, ныне служащий в корпусе английских морских солдат сержантом) не мог перевести ему ни одного слова из присланных от меня бумаг, и потому он не может сделать никакого решения по сему делу, доколе не сыщет человека в Капштате, который бы в состоянии был перевести их, и не получит совета от губернатора колонии.
Командор Роулей, возвратясь из Капштата, имел свидание со мной 2 мая, при коем объявил мне официально, что, не найдя ни одного человека во всей колонии, способного перевести данные ему мной бумаги, он не в состоянии сделать по ним никакого заключения о нашем вояже. Но, рассматривая дело, как оно есть, он не поставляет себя вправе позволить нам продолжать путь до получения дальнейшего о сем повеления от своего правительства; и более по тому, что он командует эскадрой на здешней станции не по назначению адмиралтейства, но только временно, в отсутствие адмирала, по случайному его отбытию, на место коего другой уже назначен и скоро должен прибыть из Англии.
Он и решился ожидать прибытия адмирала; а до этого шлюп должен оставаться здесь не как военнопленный, но как задержанный под сомнением по особенным обстоятельствам. Состоять он будет и управляться в рассуждении внутреннего порядка и дисциплины по законам и заведениям императорской морской службы. Офицеры удержат при себе свои шпаги, и вся команда вообще будет пользоваться свободой, принадлежащей в английских портах подданным нейтральных держав. Я сообщил по команде письменным приказом о всех обстоятельствах нашего положения и сделал нужные распоряжения для содержания шлюпа и служителей в надлежащем порядке. Место для шлюпа я избрал самое безопасное и спокойное, какое только положение Симанского залива позволяло. Дружеское и ласковое обхождение с нами англичан и учтивость голландцев делали наше положение очень сносным. Нужно только было вооружиться терпением провести несколько месяцев на одном месте, в скучной и бесполезной для мореходцев бездейственности.
Транспорт «Абонданс» 12 мая отправился в Англию с донесением от командора Роулея о задержании нашего шлюпа. В своих депешах командор отправил и мое донесение к морскому министру которое послал я за открытой печатью, при письме к королевскому статс-секретарю Канингу{109}, и просил его отправить оное в Россию.
Мая 14-го мы свезли на берег хронометры и инструменты для делания астрономических наблюдений, в нарочно для сего нанятый покой. Комната сия должна была также служить нам квартирой, когда кто из нас, по крепости ветра, не мог с берега возвратиться на шлюп, что в здешнем открытом месте очень часто случается. Горница, по положению своему, совершенно соответствовала намерению, для которого выбрана: во втором этаже и окнами обращена прямо к югу, то есть к полуденной стороне, в которой большая часть находящихся светил могли быть видны. Дом, хотя и каменный, о двух этажах, но построен был так слабо, что весь несколько трясся от стука дверьми и, стоя почти у самого берега на мягком грунте, дрожал от проезжающих почти беспрестанно фур, так что инструмента для наблюдения прохождения светил через меридиан не было возможности установить.
Коль скоро англичане узнали, что мы имеем особенное место на берегу для астрономических наблюдений, то многие из капитанов военных ост-индских кораблей просили меня принять их хронометры для поверения и после очень были благодарны и довольны нашими трудами.
Назначенный главнокомандующим эскадры на станции мыса Доброй Надежды вице-адмирал Барти (Bartie) прибыл в Симанскую губу 21 июля. На другой день его прибытия я был у него с почтением. Принял он меня чрезвычайно учтиво, сожалел о нашем неприятном положении, в какое завели нас обстоятельства войны, обещал немедленно рассмотреть наше дело, положить свое решение: продолжать ли нам путь или ждать повеления из Англии. Однако ж, несмотря на его обещание, я за нужное почел представить ему письменно несправедливость их поступка и требовать, чтобы он, как главнокомандующий, назначенный верховным правительством, рассмотрел наше дело и уведомил меня письменно о своем решении.
Между тем вице-адмирал Барти отправился в Капштат, главный город колонии и обыкновенное место пребывания губернатора, главнокомандующего войсками и начальника над морскими силами. Пять дней не получая никакого ответа от Барти, я решился сам ехать к нему и 28 июля отправился в Капштат. Прием он мне сделал учтивый, но объявил, что в рассуждении моего дела он еще ни на что решиться не мог и что ему нужно посоветоваться об оном с губернатором, обещая притом дня через два письменно меня известить об окончательном решении, что он действительно и исполнил 1 августа коротеньким письмом. Ответ его был, что дело предместником его, а потом и им представлено со всеми обстоятельствами правительству, без воли коего он не имеет права нас освободить.
Итак, мы должны были дожидаться решения из Англии. Другого делать нам ничего не оставалось, как только опять вооружиться терпением. Будучи в Капштате, я посетил губернатора. Губернатор принял меня и бывшего со мною мичмана Мура очень вежливо, разговаривал с нами более получаса и, наконец, сам лично пригласил нас на бал в день рождения принца Валлийского{110}.
Дня за два до отъезда моего в Капштат забавный случай повстречался с нами. Некоторые из наших офицеров, будучи на берегу, нашли нечаянным образом странного человека – поселившегося здесь русского. Они позвали его на шлюп, и он, к нам приехав, сказал, что его зовут Ганц-Русс.
Сначала ему не хотелось признаться, что он русский, и он выдал себя за француза, жившего долго в России; а для поддержания этого самозванства вот какую историю он про себя рассказал. Отец его француз был учителем в России, которое звание он на себя принял после кораблекрушения, претерпенного им у Выборга на корабле, где он находился пассажиром, желая путешествовать по Европе. Несчастие это случилось в 1764 году. Ганцу-Руссу тогда было 4 года от роду, и он находился со своим отцом, который после сего приключения отправлял учительскую должность в Нижнем Новгороде, где он содержал пансион и обучал детей у губернатора. Он же, Ганц-Русс, жил десять лет в России, был в Астрахани, откуда приехал в Азов, а из сего места отправился в Константинополь. Потом из Турции пустился морем во Францию, но какими-то судьбами зашел в Голландию, где его обманули, и он попался на голландский ост-индский корабль, на котором служил семь лет, ходил в Индию и был в Японии. При взятии англичанами мыса Доброй Надежды оставил он море и для пропитания пошел в работники к кузнецу, где выучился ковать железо и делать фуры, нажил денег и поселился в Готтентотской Голландии, потом женился. Имеет троих детей и промышляет продажей кур, картофеля, огородной зелени и изюма.
Справедлива ли последняя часть сей истории, нельзя было нам знать. Что же касается до происхождения его, то не оставалось ни малейшего сомнения, чтобы он не был настоящий русский крестьянин, потом, может быть, казенный матрос, бежал или каким-нибудь другим образом попался на голландский корабль, где и дали ему имя Ганц-Русс, то есть настоящий русский. Французских пяти слов он не знает, а русские слова выговаривает твердо и произносит крестьянским наречием. Все выражения его самые грубые, простонародные, которые ясно показывали его происхождение.
В первое его с нами свидание он не хотел открыться, кто он таков, и уехал от нас французом. Но напоследок некоторым из наших офицеров со слезами признался, что он не Ганц-Русс, а Иван Степанов, сын Сезиомов; отец его был винным компанейщиком в Нижнем Новгороде, от которого он бежал; по словам его, ему 48 лет от роду, но на вид кажется 35 или 38. Просил он у меня ружья и пороху; но как в здешней колонии никто не смеет без позволения губернатора иметь у себя какое-нибудь оружие и ввоз оного строго запрещен, то я принужден был в просьбе его отказать.
Мы сделали ему некоторые другие подарки, в числе которых я дал ему серебряный рубль с изображением императрицы Екатерины II и календарь, написав в оном имена всех наших офицеров, и сказал ему, чтобы он их берег в знак памяти и не забывал бы, что он россиянин и подданный нашего государя.
Он чрезвычайно удивлялся, что русские пришли на мыс Доброй Надежды.
Здесь, на Симанском рейде, стоял транспорт, шедший в Новую Голландию с преступницами{111}; на том же самом судне возвращался из Англии в свое отечество сын одного владетеля новозеландского. Владетель сей есть король северной части Новой Зеландии{112}. Королевство его жителями называется Пуна (на карте, кажется, Рососке), а англичанами Bay of Islands{113}. Имя его Топахи. Он весьма ласков и доброхотен к европейцам, а потому англичане стараются сделать ему всякое добро: научили его разным мастерствам, снабдили инструментами, построили ему дом и сделали разные подарки. Сын его, о котором здесь идет речь, по имени Метарай, по желанию отца своего, жил для учения несколько времени между англичанами в Новой Голландии, откуда на китоловном судне привезли его в Англию, и он жил в Лондоне двенадцать месяцев, а ныне возвращался домой.
Нам хотелось познакомиться с его зеландским высочеством, и для того мы позвали его к себе обедать вместе с лекарем, бывшим пассажиром на том же транспорте. Они у нас были, и мы их угостили так хорошо, как могли; лишь не салютовали принцу.
Лекарь Макмелин – человек скромный, учтивый и умный. Принц 18 лет от роду, малого росту, статен; оклад лица европейский, цвет темно-лиловый, без всяких узоров, делаемых для украшения по обряду диких народов. Волосы черные, прямые и весьма короткие; в ушах дыры, как у наших женщин для серег. Он жив и весел; разумеет по-английски почти все, в обыкновенном разговоре встречающееся, но говорит очень неправильно, а произносит и того хуже. Кланяется и делает другие учтивости по-европейски, одет так же. Вино пить знает по-английски, и по количеству, которое он выпил без приметного над ним действия, кажется, что он не новичок в сем роде европейского препровождения времени. Ест все, что ни подадут, и много, особенно любит сладкое.
За столом он много с нами разговаривал. Отвечая на наши вопросы, он нам сказал, что у отца его пятнадцать жен, детей много, и числа он их не знает; а с ним от одной матери три сына и две дочери. Лекарь сказывал, что мать его была сама владетельная особа. Земли ее Топахи завоевал и на ней женился. Метарай сам имеет двух жен, к которым очень привязан. Отец его, при отправлении, дал ему подробное наставление, чем заниматься между европейцами и что стараться перенять у них. Он нам показался с немалыми природными дарованиями; многие из его замечаний не показывали, что он был дикий из Новой Зеландии без всякого образования.
В Англии представляли его королю и королевской фамилии. Он рассказывает, что король говорит очень скоро и что он понимать его не мог; также заметил он, что между принцессами, дочерьми королевскими, была одна косая.
В Лондоне возили его в театры, в воксал и пр.
Обо всех таких увеселительных местах он нам мало рассказывал, и казалось, что они немного его занимали.
Я показал ему карту морскую, на которой назначены: мыс Доброй Надежды, Новая Голландия и Новая Зеландия. Он тотчас пальцем провел тракт, коим они должны идти, показав на порт Джаксон, на остров Норфолк{114}, к которому им надобно было прежде зайти, и на залив островов (Bay of Islands); а когда я ему означил наш путь к Камчатке, то он заметил, что Россия (принимая, без сомнения, Камчатку за всю Россию) далее от Англии, нежели Новая Зеландия. Но услышав от нас, что из Англии в Россию можно на корабле прийти в неделю, он меня спросил, для чего же мы нейдем туда через Англию, это было бы ближе.
Мы также ему показали изображение в полный рост мужчины и женщины Новой Зеландии. Он сказал, что они не похожи, в чем он и справедлив был, потому что эти портреты сняты были с жителей другого края сей земли, с которыми они никогда не видятся.
Король английский пожаловал сего принца кавалером ордена, учрежденного, или, лучше сказать, выдуманного нарочно для диких владельцев; назван он «орденом дружества». Знаки его состоят в голубой ленте и в серебряной звезде, на которой изображены две золотые руки, схватившиеся одна за другую. А отцу его посланы от короля богатая шапка и мантия вместо короны и порфиры. Сверх того, отправлено множество разных полезных подарков, состоящих в мастерских инструментах, одежде и пр. Все они уложены в ящиках, на которых подписано: королю Топахи от короля Георга. Сына его также весьма щедро одарили в Англии.[14]
3 декабря прибыл в Столовый залив с конвоем шлюп «Рес-горс» (Race hors), вышедший из Англии 17 сентября. Вице-адмирал Барти письменно меня уведомил, что на нем касательно нас он никакого повеления не получил, хотя, впрочем, и известно, что транспорт «Абонданс» прибыл в Англию 1(13) августа; а при свидании со мною он мне объявил, что не только повеления о нас, но даже и ответа о получении от командора Роулея рапорта о задержании шлюпа адмиралтейство не сделало, сказав при том, что будто причины такому их молчанию он не знает.
Прежде прихода к мысу Доброй Надежды судна из Англии, с которым мы ожидали решения о нашем деле, мы совсем изготовились к продолжению нашего путешествия. Во все время приготовления англичане никакого препятствия нам не делали. Решась привести себя в совершенную готовность тотчас выйти в море, коль скоро последует на сие дозволение, я открытым образом подрядил одного купца в Симансштате заготовить и доставить провиант через таможню.
Черновик письма В. М. Головнина на имя министра военно;морских сил П. В. Чичагова от 8 января 1809 года со шлюпа «Диана» из Симанской губы, содержащего сообщение о том, что шлюп задерживается английской эскадрой
Когда я уже почти весь оный получил на шлюп (23 декабря), адмирал Барти прислал ко мне офицера объявить, что, получив известие о намерении моем уйти со шлюпом, он требует письменного от меня обязательства оставаться в заливе до повеления из Англии. Притом офицер сей сказал, что в случае несогласия моего на требуемое обязательство адмирал дал приказание офицеров и команду свести на берег, как пленных, и держать шлюп под английским караулом. Два положения, на одном из коих мы должны были оставаться в неприятельском порте, были столь различны между собой, что я без всякого затруднения решился на выбор лучшего из них.
Дав обязательство не уходить с мыса Доброй Надежды без согласия английского правительства, мне ничего не оставалось более делать, как исполнить и сохранить оное свято до окончания войны. Для сего я перевел шлюп в самое безопасное место залива и принял все нужные меры содержать его сколько возможно без повреждений и в годности кончить вояж до Камчатки. Но содержание офицеров и продовольствие команды представляли мне великие препятствия. Я имел кредитивное письмо от Грейга в Кантон на 5000 пиастров, но на мысе Доброй Надежды его никто не хотел принять. Денег за предлагаемые мною векселя на Государственную Адмиралтейств-коллегию также никто не желал дать, говоря, что между английскими владениями и европейскими государствами на материковой земле всякое деловое и даже письменное сообщение прекращено; следовательно, неизвестно, будут ли впущены мои векселя в Россию.
В таком критическом положении нашего дела Гом, английский купец, дал мне совет требовать нужных пособий от вице-адмирала Барти, что, по его мнению, я был в полном праве сделать, будучи со шлюпом задержан вследствие молчания английского правительства.
Я принял его совет и 14 января писал к вице-адмиралу Барти о сем деле, но ответа на мое представление он, однако ж, никакого не делал около трех недель; а на записку мою, писанную 2 февраля к его секретарю, вице-адмирал Барти прислал ко мне письмо, подписанное 3(15) февраля, в котором обещается снабжать команду провиантом, а деньги советует получать от агентов в Капштате, уверяя, что они не откажут снабжать меня оными за счет и на веру (как он изъясняется) российского императорского правительства. Но на первое письмо я никогда никакого ответа не получал, и повеления о снабжении нас провиантом не было дано.
По приезде вице-адмирала Барти в Симансштат я хотел лично с ним объясниться. Но он, вместо того чтоб дать мне прием наедине, принял меня при двадцати или тридцати человеках посторонних и, поговорив со мною несколько об обыкновенных, ничего не значащих вещах, тотчас вышел вон и уехал осматривать новый сигнальный пост. Мне известны обряды и порядок жизни англичан; я знал, что тогда было не время без самой крайней нужды по их обыкновению заниматься такими делами; а притом и удивление, показанное по сему случаю всеми там бывшими, уверило меня, что он старался не допустить меня сделать ему лично представление о нашем положении, а особенно в присутствии такого числа посторонних людей.
Поступки его в рассуждении нас не только что голландцев здешних колоний приводили в удивление и негодование, но даже и самих англичан. Многие из них советовали мне писать к министрам в Англию. Но я не мог надеяться получить от них ответа на мое представление, когда они не дали никакого решения по случаю задержания шлюпа. А господин Канинг не сделал мне чести своим ответом на первое мое письмо, и некоторые даже морские капитаны говорили, что, будучи в подобном моему положении, они ушли бы, в полном уверении, что данное обязательство недействительно, когда неприятель отказывает в прокормлении. Однако ж я решился ненарушимо держаться данного слова, доколе есть еще возможность; а чтобы выдачу команде свежей пищи на счет оставшейся у меня суммы продолжить сколько возможно более времени, я прекратил выдавать порционы офицерам, довольствуясь с ними той же провизией, как и нижние чины.
Читать бесплатно другие книги:
